— Я не говорил ничего подобного о корейцах! Я отдаю должное мастерству Чиуна, хотя вы и подвергаете его несправедливым нападкам. И это при том, что вы сами признали: он обладает самым лучшим ударом из всех Мастеров Синанджу.

— Я сказал не «самым лучшим», а «самым чистым». Это не одно и то же, Римо. Но он бы воспринял мои слова точно так же, как и ты. А я вовсе не считаю вас лучшими из лучших.

— Мне не о чем вас спрашивать, — сквозь зубы процедил Римо. — Тема закрыта.

— Ты обожаешь говорить: «Тема закрыта». Наверное, потому, что боишься оказаться неправым. Значит, тема закрыта?

Римо резко повернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал обратно к дому.

— Точно так же поступал и Чиун. Однажды я заметил ему, что он — вылитая копия своего отца. И знаешь, что он ответил? Он сказал мне: ничего подобного. Он ничуть не похож на своего отца, потому что тот капризен, эгоистичен и боится признаваться в любви к кому-либо. По правде, я не ожидал от него столь бурной реакции. Ты думаешь, я обманываю тебя, Римо?

— Мне все равно! — прорычал Римо и так хлопнул дверью, что она слетела с петель.

К счастью, Ван успел подхватить ее кончиками пальцев и водворить на место с такой легкостью, словно она была перышком.

— Я вижу, — невозмутимо заметил Ван. — Иначе ты не стал бы вышибать дверь.

— Можно задать вам один вопрос? Я никогда не видел своих родителей. Я вырос в приюте, меня воспитали монахини. А потом меня взяли на работу в КЮРЕ, потому что понимали, что я круглый сирота и свободен от каких-либо обязательств перед семьей. Кто мои родители?

— Это глупый вопрос.

— Вы знаете ответ на него?

— Конечно, но он не должен тебя интересовать. Важно не кто произвел тебя на свет, а кто заменил тебе родителей. Так вот, этот человек находится в опасности и нуждается в твоей помощи.

— Вы обманываете меня?

— Если я в чем-то и слукавил, то лишь назвав это опасностью. На самом деле ничего страшного не произошло словом «опасность» я обозначил ситуацию, когда человек не знает, с кем имеет дело.

Об успешном наступлении трех американских танковых колонн Анна Чутесова узнала из разговоров и намеков в советском посольстве.

Центр разведывательной деятельности СССР в этом регионе находился на Кубе, тем не менее Вашингтон попрежнему считался важнейшим дипломатическим форпостом, подобно тому, как Куба и Сорника считались важными военными плацдармами.

Анна попыталась объяснить сотрудникам посольства, что потеря Сорники не нанесет Советскому Союзу особого ущерба, ведь у него останется Куба. Зачем им вообще какая-то Сорника?

— Из Сорники мы можем оказывать поддержку народам Гондураса, Коста-Рики, Панамы и Мексики в их освободительной борьбе, — возразили ей.

— И что вы будете делать потом в Мексике? Закроете границы, чтобы никто не убегал из страны? Америка уже десять лет безуспешно пытается остановить поток иммигрантов оттуда. Вы сделаете это за них. Но американцы не настолько умны, чтобы это оценить. В результате вы получите полномасштабную войну.

— Нам не нужна полномасштабная война. Это не входит в наши планы.

— Но вы все равно подойдете к ней, как слепой, гуляющий над пропастью. Не волнуйтесь, Рабинович избавит вас от лишних хлопот. И когда вы приползете к нему сдаваться, он, возможно, утратит бдительность, и тогда мы наконец сможем его убить, чтобы не дать ни одному идиоту возможности снова использовать его в своих целях.

Когда поступили известия о разгроме хваленых советских боевых вертолетов в небе Сорники, посольство погрузилось в тягостное молчание. И только один женский голос выводил задорную мелодию русской песни, которой когда-то научила певунью мать.

Министр культуры Сорники полковник Падриль Остонсо находился в Вашингтоне на писательской конференции. В самый разгар дискуссии его срочно позвали к телефону. Он вышел из зала под гром аплодисментов своих коллег.

— Мы не можем избавиться от чувства стыда за Америку, — сказал один из писателей, автор нашумевшего романа о похищении американских атомных секретов. — Нам стыдно за свое оружие, за свои танки, а главное — нам стыдно за людей, которые из них стреляют. Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь избавиться от этого чувства стыда перед человечеством за то, что происходит сегодня. Единственное, что нам остается, это молиться за нашего брата Падриля Остонсо и выразить ему свою поддержку аплодисментами.

Полковник Остонсо поблагодарил коллегу от лица всех борющихся писателей Сорники и подошел к телефону. В качестве министра культуры он курировал писателей и две тюрьмы строгого режима, в которых содержались несогласные с политикой Народного Совета.

Писатели, разделявшие чаяния народа, пользовались народной поддержкой и поэтому получали от государства квартиры. Те же, кто выступал против народа, такой поддержкой, естественно, не пользовались и были вынуждены сами заботиться о себе. Если им это удавалось, министерство культуры выясняло, кто оказывает им помощь. А поскольку ни один из писателей не имел права заботиться о себе без разрешения государства, они объявлялись тунеядцами и попадали в тюрьму.

В тот самый момент, когда полковник Остонсо направлялся к телефону, одна из американских танковых колонн приближалась к тюрьме, угрожая освободить опасных преступников: поэтов, прозаиков, а также фотографа, имевшего наглость сфотографировать сорниканца, скрывающегося от призыва в народную армию: всякому было ясно, что увековечивать на пленке следует патриотов, добровольно идущих защищать родину, а не жалких отщепенцев.

— Что делать с заключенными, товарищ полковник? — услышал Остонсо взволнованный голос в трубке. — Мы не можем их никуда перевести.

— У вас есть динамит? Взорвите их.

— У нас нет динамита, он идет исключительно на строительные нужды. Мы не видели динамита со времен начала социалистического переустройства нашей родины.

— Тогда расстреляйте их.

— Все патроны отправляются на фронт.

— Что у вас есть?

— Тюрьма помещается в старом деревянном бараке, а у моей матери осталась одна спичка из старых запасов, сделанных еще во времена проклятой диктатуры.

— Вот и хорошо. Подожгите здание тюрьмы.

— А нас не обвинят в чрезмерной жестокости?

— Послушайте, кто из нас министр культуры — вы или я? Я отвечаю за писателей. Делайте, что вам говорят!

Полковник Остонсо повесил трубку и вернулся в зал заседаний, где его приветствовали аплодисментами.

Правда, один из участников писательского форума заявил, что полковник Остонсо не должен участвовать в дискуссии, поскольку он не писатель, а полицейский, но выступавшего тотчас же заклеймили как фашиста. На трибуну поднялся полковник Остонсо и внес предложение не давать слова эмиссарам американского правительства. Это предложение было встречено аплодисментами. Не аплодировали только женщины-писательницы, обиженные тем, что недостаточно широко представлены на этом форуме.

В целом дискуссия шла не совсем гладко, ведь писатели есть писатели. Один из ораторов высказался в том плане, что поскольку темой конференции служит свобода писателей, нужно обсуждать именно эту проблему, а не то, сколько женщин-писательниц присутствует на форуме.

Другой выступавший договорился до того, что в странах коммунистической ориентации свобода слова преследуется больше, чем где бы то ни было, и призвал отразить этот факт в резолюции съезда. В результате в итоговом документе было указано, что съезд осудил массовое преследование писателей в Соединенных Штатах Америки и других странах. А поскольку слово «другие» можно было отнести и к странам социалистического лагеря, участники писательского форума сочли этот документ продуманным и взвешенным.

За последний час войска Рабиновича продвинулись вперед не более чем на сто ярдов. Железный Генерал помчался к головной колонне.

— Что происходит? А ну-ка, вылезай отсюда, ленивая желтая собака! — заорал он на сидящего в танке командира.

До столицы Сорники оставалось всего три мили. По какому праву ему отравляют минуту торжества? Распаленный одержанной победой, Рабинович был готов на все, даже на смерть. Разумеется, подобный печальный исход был маловероятен, поскольку рядом с ним находился его телохранитель в черном кимоно. Чиун с легкостью отразил бы даже зенитный огонь и при этом благодарил Рабиновича за такую возможность.

— Я счастлив, что вы, не желая уклоняться от смертоносных пуль, удостоили меня чести защищать вас, о Великий Ван.

— Только не загораживайте мне обзор, — сказал в ответ Рабинович, захлопывая крышку люка на головном танке.

Чиун недоумевал, почему Великий Ван решил прибегнуть к такому ненадежному орудию, как танковая пушка. Наверное, ему просто интересно узнать, как устроена эта игрушка.

Как можно усомниться в мудрости Великого Вана?

Рабинович нажал на педаль, но ничего не произошло. Гусеницы не пришли в движение. Мотор не заработал. Только послышался лязг несмазанного металла.

— Что случилось с этим чертовым танком?

— Кончилось горючее, сэр, — ответил голос снаружи. — С остальными танками та же история. Это война, сэр, а на войне случается уйма непредвиденного.

— Но это не входило в мои планы! — завопил Рабинович. — Без горючего мы не в состоянии двигаться вперед. И назад отступить тоже не можем.

Вспомнив рассказы о тиранах прошлого, Чиун спросил Великого Вана, кого он желает казнить за измену. Поскольку успех наступления оказался под угрозой, Рабинович отдал команду немедленно заправить танки, но сразу же понял, что это невозможно.

К утру большая часть отступившей было сорниканской армии сумела продвинуться на пятнадцать миль в сторону неприятеля.

Время от времени до Рабиновича даже доносились голоса русских солдат. В какой-то момент он решил прибегнуть к помощи своих сверхъестественных способностей, но это означало бы бросить армию на произвол судьбы. А он любил свою армию. Он дорожил ею больше, чем в детстве дорожил велосипедом, на котором почему-то все время хотели покататься другие мальчишки.

Сержант разбудил спящего под деревом пожилого человека.

— Проснитесь, сэр. Он здесь.

Харолд Смит открыл глаза и моргнул. У него так затекло тело, что было трудно подняться. В темноте он едва рассмотрел Чиуна.

— Чиун! — закричал он. — Это я, ваш прежний император. Я пришел к вам с миром.

— А-а, приветствую вас. Мудрейший Император Харолд Смит. Мне пришлось внести некоторые коррективы в полученное от вас задание.

— Какие же? Мне казалось, что если Великий Чиун получил задание уничтожить кого бы то ни было, этот человек уже давно должен быть мертв.

— Да, конечно. Но зато вы не можете обвинить меня в том, что я нарушил ваши распоряжения и нажал на кнопку прежде, чем убить этого человека.

— По-моему, я давал вам несколько иные указания, Чиун. Но это не имеет значения, потому что я хочу исправить свою ошибку и помириться с господином Рабиновичем. Я понял, какой это достойный человек. Я хочу предложить господину Рабиновичу свою помощь и поддержку. Мне жаль, что я заблуждался на его счет, Чиун.

Чиун ответил что-то на незнакомом Рабиновичу языке, и поэтому Василий не знал, что его только что представили человеку, по приказу которого Чиун давно уже должен был его убить.

— Моя фамилия Смит, — обратился к Василию незнакомец. — Позвольте поздравить вас с успешным наступлением, господин Рабинович. Насколько я понимаю, у вас возникли проблемы с горючим и боеприпасами. Я готов нам помочь.

— У нас множество проблем! — взвизгнул Рабинович и, повернувшись к одному из полковников, приказал как-нибудь продержаться, иначе все кончится сокрушительным поражением.

— Понятно, но вы напрасно пытаетесь раздобыть все, что вам необходимо, через армейское руководство, — заметил Смит.

— А где еще я могу получить снаряды для гаубиц?! — заорал Рабинович, глядя на очередной танковый взвод, оставшийся без горючего.

— Вон там, за холмом, — ответил Смит. — Пойдемте со мной. А Чиун пусть отправится вперед и проверит, не перерезаны ли телефонные провода.

Когда Чиун удалился на достаточное расстояние, откуда даже при его проворстве было невозможно немедленно прийти на помощь «учителю», Смит привлек внимание Рабиновича к движущемуся по дороге танку, в котором, как оказалось, было достаточно горючего. Василий повернул голову, и в этот миг Смит выхватил из кобуры пистолет. Закрыв глаза, чтобы ненароком не встретиться с Рабиновичем взглядом. Смит выстрелил ему в голову. К счастью, пуля не попала в цель — в противном случае он убил бы свою первую учительницу, мисс Эшфорд, которая практически заменила ему умершую мать.

— Простите, мисс Эшфорд, я не видел вас. Мне необходимо убить очень опасного человека. Будьте любезны, отойдите чуточку в сторону.

— Харолд, он вовсе не опасен, — сказала мисс Эшфорд с до боли знакомой милой интонацией уроженки Новой Англии. — Тебя ввели в заблуждение.

— Нет, я точно знаю. Он опасен. Он способен загипнотизировать кого угодно.

— Единственное, что ему нужно, Харолд, это чтобы его оставили в покое. Кроме того, ему нужны боеприпасы для тяжелого оружия, чтобы их хватило недели этак на две. Боеприпасов для стрелкового оружия у него достаточно, но ему позарез необходимо горючее. Понимаешь — позарез!

— Мисс Эшфорд, прежде вы никогда не употребляли таких выражений.

— Времена изменились. Харолд. Мы должны помогать друг другу. Я прошу тебя помочь милому и доброму господину Рабиновичу.

Смит пытался рассказать ей, чем занимался после окончания школы в Путни, как оказался во главе организации под названием КЮРЕ и что сейчас он пытается спасти страну. Однако в глубине души он чувствовал, что его занесло куда-то не туда.

Мисс Эшфорд, которой он верил более, чем кому бы то ни было, удалось убедить его в том, что если он действительно печется о благе Америки, то должен всеми силами способствовать успеху наступления армии Рабиновича, должен действовать заодно с Чиуном, уважать старших, быть честным, почитать Бога и никогда не лгать, если, конечно, этого не требуют интересы победы.

Харолд Смит взялся за работу с радостью и энтузиазмом, которых не испытывал со времен своего ученичества. Он чувствовал, что поступает правильно. Никогда в жизни он еще не ощущал такой уверенности в себе, и это радовало его после стольких лет однообразного изнурительного труда во имя спасения Америки.

Первым делом Смит позаботился о том, чтобы компьютерная сеть КЮРЕ не была уничтожена. Он добрался до линии международной связи на побережье и передал зашифрованную инструкцию: сохранить все обличающие свидетельства двадцатилетней деятельности КЮРЕ. Теперь доступ к этой богатейшей информации получил человек, которому Смит верил больше, чем самому себе, — мисс Эшфорд. Та самая мисс Эшфорд, которая служила воплощением самых лучших человеческих качеств.

В ней была безукоризненная честность, которой Смит всегда старался подражать. В ней были цельность и прямота, которые Смит навсегда запечатлел в своем сердце. И поэтому ему вовсе не казалось странным, что он видит свою учительницу такой, какой она была шестьдесят лет назад в Путни.

Смиту и в голову не приходило, что сейчас мисс Эшфорд было бы не менее ста лег. Он забыл, что ее давно уже нет на свете. Та, чьим нравственным принципам он следовал всю жизнь, была для него такой же живой и реальной на забитых танками дорогах Сорники, как и в классной комнате в Путни шестьдесят лет назад.

Благодаря ей он сбросил с себя всяческие оковы. Они подолгу беседовали, и всякий раз, когда Смит объяснял ей, как с помощью созданной им компьютерной сети проникнуть в секреты того или иного правительственного учреждения, мисс Эшфорд одобрительно кивала и говорила:

— Так. Так. Прекрасно.

Вот так, шаг за шагом, громада информации, собранной КЮРЕ, перешла в руки заклятого врага России.

— Значит, ты хочешь сказать, что можешь залезть в компьютерные файлы любой правительственной организации в Америке, а они ничего не заметят? — спросила мисс Эшфорд.

— Я делаю это уже много лет! — с гордостью произнес Харолд.

— Ну что ж, может быть, мы этим еще займемся. Когда выиграем войну. А пока мне нужно горючее. Горючее, полцарства за горючее! — воскликнула мисс Эшфорд.