Глава четырнадцатая

— Твоя воля исполнена, о повелитель, — раздался голос за дверью номера 1824 в хьюстонской гостинице “Шератон”. — Последний порог принял полчища пожирателей мяса.

Костлявые пальцы главаря крепко сжали клыкастые драконьи головы на подлокотниках его кресла. Этих слов он ждал, как казалось ему, столетия. Неважно, что произнес их голос незнакомого мужчины — а не этой странной переводчицы. Ведь произнес он их по-китайски. И главное — произнес.

Голос сказал ему, что осквернители желудка отправились наконец к Последнему порогу — а значит, он может осуществить свою заветную мечту. Он войдет в вечную жизнь — и соединится там с предками, близкими и друзьями. Наконец оплачены его счета. Окончена мука посвящения гнусных наемников в тысячелетние тайны Веры. Они сделали свое. И получили по заслугам. Главарь глубоко вздохнул.

— Добро, — произнес он удовлетворенно.

— Нет, — обладатель второго, высокого, надтреснутого голоса говорил на другом языке. — Это не добро. Это зло. И с ним надо бороться.

Главарь понимал и этот язык. Обладатель второго голоса говорил по-корейски.

Римо и Чиун стояли перед кроваво-красным креслом в полумраке гостиничного номера. Единственная сорокаваттная лампочка под потолком освещала их лица желтоватым рассеянным светом.

Тело главаря напряглось; дыхание стало прерывистым.

— Синанджу, — едва слышно вымолвил он.

— Да, — кивнул Чиун. — И на этот раз пришел твой черед.

Седые брови главаря сошлись в подобие римской пятерки, морщины резко обозначились на лице; но затем на губах появилась улыбка.

— Пусть будет так, — махнул он рукой. — Но вы — вы поймете. Потому что живете Верой такой же древней, как и моя. И поймете преданность и жажду служения, что двигали мною все эти годы.

Чиун отрицательно покачал головой.

— Синанджу — не Вера, — произнес он. — Это способ жить. Который мы никогда никому не навязываем. Избранные, отмеченные благословением и честью — это и есть Дом Синанджу. — Он взглянул на Римо. — Только так — и по-другому никогда не будет.

— Значит, моя воля?.. — в душе главаря внезапно зародилось страшное подозрение.

— Не выполнена, — кивнул Чиун. — К Последнему порогу отправились лишь недомерки, которых ты набрал к себе в помощники.

Маленький кореец наклонился к самому уху главаря.

— Ты мог бы расправиться с нами так же легко, как утопить младенца, — прошептал он. — Да, да, ты, немощный и слепой старик. Тебе нужно было лишь самому выступить против нас — и твоя Вера могла бы править миром.

Мастер выпрямился.

— Но ты запятнал свою мудрость, понадеявшись на глупость других — и потому стал опасен не более, чем умирающий ветер. Теперь пришло время платить.

— Да, — кивнул главарь, все еще надеясь присоединиться к своим в вечной жизни. — Я уже готов. Не медли. Убей меня.

Чиун отступил на шаг.

— Ты умрешь, — кивнул он. — Но убивать тебя мы не станем. Ты ведь из пожирателей крови — а в книгах сказано, что лишь в смерти вы живы по-настоящему. Значит, по-настоящему мертв ты будешь только при жизни.

Главарь сидел молча, обдумывая слова Чиуна. Но еще до того, как, пораженный их истинным смыслом, успел он вонзить восьмидюймовый ноготь себе под кадык и обрести наконец вечную жизнь через долгожданную смерть — к голове его метнулась ладонь Римо.

Нанеся главарю несильный удар под правое ухо, Римо полностью лишил его возможности двигаться, парализовав все члены тела — и затем левая рука, быстрее, чем мог видеть глаз, быстрее, чем может чувствовать кожа, вошла в череп главаря, поразив один из участков мозга — и в мгновение ока руки снова замерли на груди Римо.

Главарь по-прежнему восседал на кресле. На его, пергаментно-желтой коже не было заметно никаких следов. Глаза его были закрыты — но сердце билось, текла по жилам кровь, работали клетки мозга.

Однако импульсы, которые мозг слал в мышцы, угасали у позвоночного столба. Мозг главаря не мог более управлять его телом. Он жил — но тело не подчинялось его приказам. И не подчинится больше никогда.

— Видал? — повернулся Римо к Чиуну. — Только не говори, что я и на этот раз согнул локоть!

Неожиданный пациент привел хьюстонских врачей в полное изумление. Симптомы у доставленного в больницу старого китайца точь-в-точь совпадали с хрестоматийным случаем — девочкой из Массачусетса, с минуты рождения пребывавшей в коме.

Он, как и она, был жив — но, как и она, не сознавал этого. Невероятный случай. И хьюстонские врачи чрезвычайно гордились, что такой необычный пациент достался именно им.

Однако поспешили предупредить родственника, который его доставил, что вряд ли когда-нибудь появятся шансы на его выздоровление.

— Ничего, — махнул рукой тот. — Просто проследите, чтобы мой дедушка оставался живым так долго, как только возможно.

Врачи также предупредили его, что при новейших системах жизнеобеспечения вполне возможно, что он переживет их всех.

— Отлично, — кивнул внук. — Мне нравится думать о нем как о семейном памятнике.

Но врачи снова предупредили его — такое продолжительное лечение будет стоить очень и очень дорого.

— Подойдет, — кивнул тот, извлекая на свет пять толстенных стопок стодолларовых банкнот. — Деньги для нас не препятствие.

Предупреждать больше было не о чем. После проверки банкнот на подлинность эскулапы выразили надежду, что дедушка мистера Николса проживет в блоке интенсивной терапии долгую и полную жизнь — и, разумеется, мистер Николс и его батюшка смогут навещать его, когда захотят.

— Э-э, понимаете, — замялся Римо, — мы с отцом надолго уезжаем из города. Так что уж проследите, пожалуйста, чтобы дедуля тут не загнулся.

Врачи с сочувствием и пониманием отнеслись к просьбе и пожелали всего наилучшего мистеру Николсу и его отцу — хотя казалось маловероятным с медицинской точки зрения, чтобы этот высокий, светлокожий и темноволосый англосакс произошел от маленького, седого, с желтой кожей корейца.

Выйдя из госпиталя, Римо и Чиун направились обратно в отель.

— Хорошо, что ты не стал платить золотом, — заметил Чиун. — Китайцы этого недостойны.

— Бумага им вполне подошла, — ответил Римо. — И кроме того, мы и так прекрасно проведем время, объясняя Смитти, на что мы угрохали такую кучу монет.

— Скажи, что мы все вернем. Это смягчит сердце императора, — посоветовал Чиун.

— Интересно, как именно? — осведомился Римо. — Там было двадцать пять тысяч долларов. Веселенькая цифра.

— И совершенно ничтожная в сравнении с тем, что ты будешь иметь, если на будущей неделе доставишь наконец мою гениальную драму на телевидение. Она принесет мне несметные сокровища — а твоих трех процентов будет как раз достаточно, чтобы вернуть императору долг.

— Моих что?

— Твоих четырех процентов, — поправился Чиун.

— Моих как?

— Твоих пяти процентов, — вздохнул Чиун, и, отвернувшись, пожаловался уличной стене: — Эти агенты — настоящие грабители!