Глава первая

Последним куском мяса, который суждено было съесть Винни Энгусу, оказалась увесистая часть предплечья холощеного бычка, которого за несколько часов до этого привезли в трейлере с тучных полей Вайоминга и погрузили в поезд. — На нем он вместе с тысячами его собратьев прибыл на аукцион, где, пропрев сутки в темном загоне, был выведен на обозрение толпе разжиревших ковбоев в широкополых “стетсонах” и вышитых рубашках, поверх которых были надеты тонкие свитера с тремя пуговками под треугольным вырезом ворота и маленьким зеленым аллигатором на левой груди. В седло, понятное дело, эти ковбои не садились уже лет двадцать — плюс-минус год для верности.

Бычка этого, вместе с тремя сотнями других, приобрел на аукционе Техасец Солли Вейнстайн, по приказу которого он и был снова водворен в грузовик, но везли его на сей раз уже на бойню.

Хмурым, как часто в Хьюстоне, утром угрюмые работяги в фланелевых рубашках и толстых вельветовых штанах погнали его, ткнув электрическим разрядником в холку, в тесную камеру, где ухо его украсила метка, потом — на мойку, а уже оттуда — в загон, где бычку предстояло нагулять вес до тысячи двухсот фунтов — плюс-минус фунт для верности.

Глядя, как откормившегося и изрядно разжиревшего бычка Винни Энгуса ведут в чрево очередного грузовика, Техасец Солли, который каждую субботу в ближней синагоге исправно гнусил на иврите, с тем же гнусавым выговором умильно втолковывал ему, как замечательно он теперь выглядит — какой он стал большой, с крепкими ногами и толстой шкурой.

А когда грузовик ушел, Техасец Солли отправился в свой офис — и судьба бычка была решена. Усевшись за стол, украшенный бежевым телефоном на 12 каналов, Солли продал всю партию еще живой говядины компании “Митамейшн”, ведавшей мясными рынками Восточного побережья, а конкретно — их коннектикутскому менеджеру Питеру Мэттью О’Доннелу.

О’Доннел позвонил Винни Энгусу, как раз когда копыта бычка коснулись стального пола тесного коридора; пол этот откидывался, но бычку уже было не суждено узнать об этом.

Последним, кого он видел, был человек в белом халате и пластиковых темных очках, который быстро наклонился вперед и приложил ко лбу бычка длинную трубку, и животное скончалось еще до того, как откинулся стальной пол, и туша его рухнула вниз — к Большим ребятам.

Большими ребятами именовалась для простоты бригада мужчин, расположившихся вдоль длинной ленты конвейера. Каждый из них мог бы класть кирпичи, швырять уголь, плавить сталь или пять дней в неделю по восемь часов накручивать гайки на болты на конвейере какого-нибудь автомобильного завода, но вместо этого по причинам географическим, или семейным, или с отчаяния, или просто от затянувшегося невезения все они оказались здесь и день ото дня гнули себя, стараясь привыкнуть к этой работе, чтобы в один прекрасный уик-энд придти домой и сказать друзьям: “Да не так уж там и хреново, парни”.

А вскоре они и сами уже в это верили, и, придя на работу, привычно связывали задние ноги мертвой коровы ремнем, чтобы подвесить тушу на крюк и, прикрыв пластиковый комбинезон клеенчатым фартуком, подойти и воткнуть нож в еще теплое горло, одним движением вспороть брюхо — и вовремя отскочить, когда на бетонный пол, повинуясь законам гравитации и пульсации умирающих вен, выплескивался темный поток дымящейся крови.

Затем медленным движением они делали надрез вокруг головы так, что она начинала качаться, последним ударом отделяли ее и вешали на отдельный крюк, и машина сдирала с головы кожу; усилий она тратила на это не более, чем человек, снимающий полиэтиленовую пленку с кусочка сыра.

Потом голову вываривали до тех пор, пока не подергивались пленкой глаза, и обнажившееся мясо не становилось молочно-белого цвета. Тем временем тушу спускали вниз, где человек с гидравлическими ножницами срезал копыта и швырял их в дыру в полу; из туши вытекали последние струйки крови.

Далее очередной член братства Больших ребят бесцеремонно влезал в брюхо туши двумя руками и единым махом, словно “джекпот” в партии покера, извлекал оттуда кишки — и сбрасывал их в проходящий рядом оцинкованный желоб.

Еще одна машина сдирала шкуру — так, что на ленте оставался лишь покрытый мясом скелет, который и занимал соответствующее место в холодильнике.

А О’Доннел тем временем разговаривал с Винни.

— Большой Вин? Привет, это Пит.

— А-а, ну чего там у тебя? — голос Винни грохотал так, что казалось, будто кто-то поет басом в угольной шахте. Росту в Винни Энгусе было пять футов и восемь дюймов, но все называли его Большой Вин — из-за его голоса.

— Именно то, что ты хотел, Вин.

Личная жизнь Питера О’Доннела не сложилась. Он был разведен, его дети не любили разговаривать с ним, его бывшая жена тоже не любила с ним разговаривать, и поэтому любую беседу, прежде чем добраться до сути, О’Доннел начинал с длинной преамбулы. Из-за чего все остальные не любили с ним разговаривать тоже.

— То, что я хотел? — переспросил Энгус, с шумом высасывая вторую за последний час банку пива.

— Да, именно. Что тебе было нужно?

— Мне было нужно две тонны ребрышек, две — вырезки... две — бочков, две — окорочков. Шкура — тоньше, мяса — больше.

— Могу устроить — кроме окороков. Их — только одну тонну.

— Мне нужно две.

— Брось, Вин. Их сейчас никто не берет. Одну — с нашим удовольствием.

— Две, — сказал Энгус.

— Да бога ради, твои окорока уже дышат на ладан! Брось. Бери одну.

Смех, который издал Большой Вин, напоминал звук топора, которым пытаются срубить железное дерево.

— Ладно, забудь про окорока, — сказал он. — Я беру остальное.

— Значит, две — ребер, две — вырезки, две — бочков, — повторил О’Доннел, записывая.

На другом конце Винни Энгус положил трубку, видимо, считая дискуссию об окороках законченной.

Как раз в эту минуту на хьюстонской хладобойне из освежеванной туши вырезали последний кусок предназначавшегося ему мяса. Человек, производивший эту операцию, настолько привык к белому облачку собственного дыхания, постоянно висевшему перед ним, что вечерние поездки домой с работы неизменно дарили ему несколько неприятных минут — садясь за руль, он вдруг пугался, что умер, поскольку переставал видеть свое дыхание.

И этот самый человек сделал на туше шесть глубоких надрезов, а затем передал ее осоловелого вида партию, который ткнул тушу ножом, снял оставшийся кое-где слой жира, ощупал ребра, не переставая при этом переминаться с ноги на ногу.

Наконец, удовлетворившись, видно, качеством надрезов, он извлек из кармана штемпель — и вскоре освежеванная и снабженная надрезами туша была покрыта пурпурными эмблемами, на которых стояло: “Министерство сельского хозяйства. Соединенные Штаты Америки”.

Две недели спустя Винни Энгус, оставив свой отделанный деревянными панелями и лишенный окон кабинет в полуподвальном этаже собственного дома в Вудбридже, штат Коннектикут, уселся в недавно приобретенный седан “Монте-Карло”. С этой машиной у Винни была связана крепнувшая надежда, что остатки хорошего вкуса позволят ему и дальше от души ненавидеть ее.

Купить ее заставила Винни жена, дабы показать соседям, что они с супругом шагнули еще на одну ступеньку общественной лестницы после того, как в Милфорде, на самой окраине Уэст-Хейвена Винни открыл новый мясной ресторан “Стейк-Хаус”.

До покупки “Монте-Карло” были еще плавательный бассейн, и чугунная ограда вокруг дома, и оплата услуг дюжины садовых архитекторов. Все для того, чтобы закрепиться наверняка на этой самой ступеньке, — или, как говорила жена, для статуса.

— Чего этот самый статус так заедает, тебя? — не раз спрашивал ее Винни. — При чем здесь какой-то статус? Я продаю бифштексы и гамбургеры!

— Ах, пожалуйста, Винсент, оставь, — кривя губы, отвечала супруга. — Все время пытаешься представить себя каким-то владельцем “Макдональдса”.

— Если бы у меня дела шли так, как у них, то я и заправлял бы делами “Макдональдса”. А я, увы, не такой башковитый, и потому вожусь со “Стейк-Хаусом”. Так что выкинь всю эту чушь насчет статуса из головы. У меня, знаешь, деньги не растут на окне в горшочках.

— Не растут — или ты просто не хочешь потратить лишний цент на меня и на наших девочек? На твои собственные прихоти денег у тебя всегда достаточно. Эта твоя охота, например. Не помню, чтобы ты хоть раз отложил ее из-за нехватки денег.

— Да мне, ради всего святого, охота обходится всего-навсего в лишний бак бензина! А вот во что тебе влетает твоя охота за барахлом!? — взревел Винни.

— Чуть больше того, что ты изредка изволишь потратить на меня и детей, — ответствовала жена, поджав губы.

— А, ладно... Покупай, что взбредет тебе в голову, — махнул он рукой.

И она покупала. И последним ее приобретением был этот вот самый седан. Боже, как же он его ненавидел.

Однако, когда Винни отъехал от дома, настроение его заметно улучшилось. Можно сколько угодно потешаться над бреднями жены насчет статуса, но что говорить — Винни Энгус проделал немалый путь от мойщика посуды в грязной забегаловке в Бостоне, где добиться успеха означало не быть случайно убитым в очередной потасовке между неграми и ирландцами, задавшимися целью истребить друг друга.

А он изучал, присматривался и копил деньги, а потом сразу купил в Нью-Хейвене собственный ресторан. Все говорили, что в университетском городке мясной ресторан долго не продержится — ан нет, Винни заставил его продержаться, да еще с лихвой, а потом женился на сидевшей у него за кассой симпатичной длинноногой евреечке и переехал в пригород уже семейным.

При мысли об этом хорошее настроение Винни развеялось так же внезапно, как и пришло.

Ну и что принесло ему все это? Слишком большой дом, требующий слишком больших денег. Жена, которая прятала свой возраст под таким количеством косметики, что Винни уже лет десять как не помнил натурального цвета ее щек. Пара дочерей, которым сам Господь предназначил стать подарком для всех зубных врачей округа. И эта пижонская тачка, ведрами жрущая бензин — Боже, как же он ее ненавидел.

Ресторанов у него было два, дела в обоих шли в гору, но правительство и стремительно растущие налоги вытягивали из него деньги быстрее, чем он успевал снимать навар с посетителей. Но что, спрашивается, ему оставалось делать, кроме того, как продолжать заниматься тем, что он, собственно, и делал все это время? Винни не раз приходила в голову мысль, что неудача может в любой момент заставить собраться с духом и начать все сначала — зато уж успех присосется к твоей хребтине однажды и навсегда.

Миновав Пост-роуд, Винни Энгус свернул к северу, оставляя позади ряды модных лавок, торгующих разным антикварным барахлом, продуктовых магазинов, обувных магазинов, — со всеми их разноцветными огнями, неоном и пластиком ярких вывесок — и, свернув налево, подъехал наконец к стоянке машин перед его собственным рестораном.

Отделанный светло-коричневым деревом фасад заметно смягчал унылый пейзаж пригорода. Мягкий свет, пробивавшийся из окон сквозь плотные темно-желтые занавеси, заставлял здание даже днем переливаться огнями и сверкать, как новогодняя елка.

И когда Винни Энгус вошел наконец в ресторан, он разом позабыл все свои проблемы. Здесь он был в другом мире — мире, который от начала до конца создал сам.

В кухне на ящике из-под пива, поставленном на попа на простой бетонный пол, восседал его главный повар.

— Привезли? — спросил его Винни.

— Ага, — кивнул тот. — Как раз утром.

Встав, повар прошел мимо Винни к громадному, до потолка, холодильнику и извлек из него лепешку говяжьей вырезки, срезанную так, что с краю осталась лишь тонкая кромка жира. Ткнув ее пару раз для пробы длинной двузубой вилкой, он шлепнул мясо на решетку гриля.

— А ну, тихо! — погрозил он пальцем зашипевшему на решетке куску. У повара Винни была привычка во время готовки нежно общаться с мясом.

— Ну ладно, я в баре, — кивнув, Винни вышел. Присев на табурет у стойки, Винни принялся рассказывать бармену, как он обучал в свое время кухонный персонал, втолковывая им; что хороший кусок мяса подобен умелой шлюхе. Шлепни ее как следует, но нежно: станет мягкой, как шелк, а начнешь колотить — будет жесткая, как подошва.

— Это точно, — поддакнул бармен, наливая хозяину еще пива.

Двенадцать минут спустя в дверях возник повар, держа на белом льняном полотенце на вытянутых руках темно-коричневое с бежевым узором фаянсовое блюдо, в центре которого красовался румяный, поджаристый, благоуханный, восхитительный бифштекс.

Умелым движением ножа Винни обнажил серовато-розовую сердцевину, которая, казалось, вздохнула от прикосновения блестящего лезвия.

— Пойдет, — прокомментировал он. — Фактура что надо.

Перечеркнув кусок крест-накрест зубчатым лезвием, он подцепил треугольную дольку на поданную барменом тяжелую вилку из литого серебра. Поднес ко рту, провел языком по румяной корочке, проверяя, нет ли следов пригара — и наконец откусил.

Мясо словно обволакивало зубы. Винни откусил с другой стороны, и с этого края мясо вдруг показалось ему жестким, даже с каким-то жестяным привкусом... но лишь на какую-то долю секунды, а затем растаяло во рту и будто перелилось по пищеводу в желудок.

И если не считать этой вот доли секунды, это был лучший бифштекс, который когда-либо пробовал Винни Энгус за свою жизнь. Винни откусил еще семь раз, и удовольствие, увы, кончилось.

— То-то же, — удовлетворенно пробурчал повар пустой тарелке, неся ее назад, в кухню. А Винни Энгус уже был в офисе и метал громы и молнии на голову несчастного Питера О’Доннела из-за оловянного привкуса вокруг клейма Министерства сельского хозяйства.

— Я не привык жрать солдатские пряжки! — Винни ревел так, что, казалось, лопнет телефонная трубка.

— Пожалуйста, Большой Вин, успокойся. Я как следует поджарю задницу этим техасским ублюдкам. Больше это не повторится, уверяю тебя.

— О’кей, — пробурчал Винни Энгус.

На ужин семейство Энгусов вкушало жаркое из тунца. Винни, раза три ткнув свою порцию вилкой, извинился и пошел наверх упаковывать рюкзак — завтра он собирался наконец-таки на охоту.

— Тебе, я вижу, не терпится? — холодно-язвительным тоном вопросила супруга с другого конца стола.

— Ладно, ладно, — добродушная интонация далась Винни после долгих лет упорной тренировки. Подмигнув дочкам, он поспешно вышел из комнаты.

Уже перешагнув порог, он услышал позади голос младшей, Ребекки:

— А мне обязательно, мама? Ведь папа не ел!

— И поэтому ты хочешь, когда вырастешь, стать такой же, как твой отец? Ешь немедленно! — прикрикнула миссис Энгус.

— Перестань, пожалуйста, мама, — прозвучал резкий голос старшей, Виктории. Винни слышал, как она с шумом встала из-за стола.

Винни Энгус опустился на массивный дубовый стул посреди его большого и порядком захламленного кабинета. Ступ жалобно скрипнул — двадцать фунтов лишка, которые за последние пять лет набрал Винни, давали о себе знать.

Рассматривая развешанные на стене охотничьи трофеи и ружья, Винни погрузился в мечты о завтрашнем дне. Завтра горло перехватит холодный утренний воздух: Винни будет тяжело, с шумом дышать; руки затекут от веса его двенадцатизарядного карабина; ноги заноют от ходьбы часам к десяти утра — но, черт его побери, как же он любит все это! На охоте он оставался один на один сам с собою, и ему снова было двадцать лет.

Теперь только не забыть смазать сапоги, приготовить еду на завтра, собрать рюкзак, поставить будильник на четыре утра — а потом...

А, еще одну вещь надо срочно сделать. Его ежемесячный телефонный звонок.

Звонил он по этому номеру каждый месяц вот уже одиннадцать лет, с того самого времени, как открылся его первый “Стейк-Хаус”. Богатенькие сынки из колледжа его еще не освоили, а приезжавшие бизнесмены просто не успели о нем узнать. Деньги Энгусу нужны были позарез, но банки ограничивались лишь вежливым сочувствием.

И тогда приятель из Массачусетса дал ему один телефонный номер, обладатель которого был заинтересован в последней информации о событиях на мясном рынке Штатов. Вот Винни и должен был снабжать его такой информацией — и хорошо получать за это.

Винни к тому времени готов был разделать и продать на рынке родную матушку — и поэтому, недолго думая, позвонил.

Магнитофонный голос велел ему говорить — и за десять минут Винни выложил все, что знал о ценах, акциях, снабжении, подготовке, управлении и обслуживании. Голос осведомился, закончил ли он, и поблагодарил после десятисекундной паузы. Три дня спустя Винни обнаружил в своем ящике почтовый перевод на пять сотен. Обратного адреса не было.

Когда он позвонил снова, голос велел ему перезвонить в начале следующего месяца. И вот уже одиннадцать лет в первых числах каждого месяца Винни Энгус звонил по этому номеру — и добывал деньги.

Он не был уверен, нравилось ли ему само по себе это занятие, но 66 тысяч не облагаемых налогом зелененьких вне всякого сомнения грели его душу. И потом, разве нарушал он хоть какой-нибудь закон?

Подняв телефонную трубку, Винни набрал код области и семизначный номер и, прижав трубку к подбородку плечом, принялся разбирать и чистить свой девятимиллиметровый карабин с оптическим прицелом.

После двух гудков в трубке раздались переливы тонального набора, а затем монотонный женский голос произнес: “Пожалуйста, сообщите название вашего города, адрес, номер водительских прав и оставьте вашу информацию”.

И Винни так торопился оставить ее, что не расслышал в трубке еще одного слабого щелчка — в комнате наверху подняли трубку параллельного телефона.

— Снабжение в целом ровное, — кивал он в такт словам головой, — но в разных районах ежемесячные колебания. В этом месяце перебои с окороками. Качество мяса — лучшее за последние несколько лет, и думаю, что очень скоро цены стремительно вырастут.

— И еще я тут жаловался своему дистрибьютору, что вроде министерские клейма на тушах стали темнее и глубже обычного. Я сегодня пробовал как раз кусок с клеймом — было похоже, что жуешь фольгу, вот ей-богу. Придется поглубже срезать жир, чтобы удалить клеймо целиком, не иначе.

Винни говорил и говорил, пока вдруг не сообразил, что в трубке слабо, но отчетливо прослушивается какая-то другая линия. Сначала он подумал, что это просто телефонное эхо, но вскоре различил и слова:

— Сейчас не время для упражнений в логике, Спок.

— Для них всегда находится время, доктор.

— То есть вы хотите сказать, что мы потеряли Джима — и не в силах сделать ничего, чтобы найти его, мистер Спок?

— Галактика очень велика, доктор.

Винни Энгус поспешил закончить разговор. Монотонный голос поблагодарил его, снова зазвучал тональный код — и абонент отключился.

— Вики! — взорвался он в трубку. — Это ты, черт возьми?

В ответ ему раздался голос Джеймса Т. Кирка, доблестного капитана звездного корабля “Энтерпрайз”:

— Поражение — восьмой фактор. В действие!

— Вики! Это ты там?

В трубке, из комнату наверху, зазвенел наконец голос его старшей дочери:

— Да, я, папа. А с кем это ты говорил?

— А это, милая леди, вовсе не ваше дело! — ответил Винни с нажимом в голосе.

— Нет, правда, папа. Ты вел себя очень непочтительно по отношению к представителю цивилизации квадрантов в Объединенной Федерации планет. Ты совсем не помогаешь межгалактическому сотрудничеству.

Винни только покачал головой, — он почти видел, как Виктория улыбается в телефонную трубку. Ну что делать, если она на этом помешана. Все стены в ее комнате были увешаны плакатами с изображением экипажа Звездной экспедиции, под потолком висела модель звездного корабля “Энтерпрайз” (с руководством по управлению — шесть девяносто пять за комплект), на двери, текст Звездного соглашения (тоже шесть девяносто пять за штуку), на столе — дневники Звездной экспедиции (десять баксов в твердой обложке), на полках: шесть кукол, изображающих членов Звездного экипажа, одна — Клингона, плюс дешевые пластиковые модели фейзера, трикордера и коммуникатора.

— Неплохо бы для разнообразия посотрудничать со мной. Вики, — упрекнул он ее. — Я что же, выкладываю пять тысяч за каждый семестр в Йеле, чтобы ты тем временем совсем ударилась в эту свою Экспедицию?

Виктория вдруг понизила голос до заговорщицкого шепота:

— Папа, а ты шпион, да?

— Вики, я звоню по этому номеру уже много лет. Это... это просто отдел сельскохозяйственного министерства.

— А я и не знала, что они нанимают шпионов.

— Забудь ты про них, ради Бога. Тебе уже девятнадцать лет...

— Почти двадцать.

— Почти двадцать, а ты все играешь в куклы из “Звездных войн”. Пора, ей-богу, уже оставить все это. Даже сериал по телевизору уже восемь лет как закончился.

— Почти девять, — ответила Вики. — А ты знаешь, что означали эти странные щелчки в начале и в конце твоего разговора?

— Знаю — они разговор записывали. Ну и что?

— Не они, а он, папа.

— Кто “он”?

— Ты говорил с компьютером.

— Ну и?

— А ты и не понял этого, ведь так?

— Не понял, — уже зарычал Винни. — И будет лучше, если ты вообще забудешь про все это. Никакого разговора ты не слышала, ничего о нем ты не помнишь, и никому о нем не скажешь, ясно тебе? Даже матери. Вернее, ей — особенно. Поняла?

— Я уже не ребенок, папа.

— Пока ты сходишь с ума по монстру с острыми ушами и зеленой шкурой, ты — самое настоящее малое дитя, Вик.

Вики хихикнула.

— Как скажешь, папа. — Трубка опустилась на рычаг.

Винни Энгус улыбнулся помимо воли, представив свою дочь — пышнотелую длинноногую девицу в обтягивающих джинсах, играющую в куклы из Звездной экспедиции. Он-то подозревал, что она давно уже переросла все это и играла в них только, чтобы ему досадить. А что? Взрослая дочь способна и на более странные штуки.

Закончив чистить ружье, Винни дождался, пока из кухни уйдет жена и приготовил себе два больших сэндвича с сыром и пикулями. Упаковав их в пакет и сунув в сумку вместе с четырьмя банками содовой, он повесил у двери свою черную с красным шерстяную охотничью шапку и ровно в десять лег спать.

Будильник зазвонил в три пятьдесят восемь утра. Жена неистово храпела, пока Винни прихлопнул ладонью кнопку и быстро и бесшумно вскочил с кровати. Поспешно оделся, собрал свое снаряжение, спустился по лестнице вниз, мимо комнаты Ребекки, кладовой, комнаты Виктории, взял в кухне сумку с едой, сошел по ступеням крыльца, открыл гараж, завел ненавистный “Монте-Карло” — и отправился на свою последнюю охоту, с которой ему не суждено было вернуться назад.

Паркер Морган, пожилой архитектор, давно достигший пенсионного возраста, выгуливал своего пса — пожилую, давно достигшую пенсионного возраста гончую, в густом подлеске недалеко от своего дома.

Паркеру Моргану нравились зимние деревья, нравилось рассматривать их хрупкие силуэты в ясном морозном воздухе. Отломив от лежавшего на земле сухого сука длинную ветку, он изо всей силы швырнул ее подальше вперед.

Собака деловито затрусила за палкой и, поднявшись на небольшой холм, пропала из глаз. Паркер Морган следил, как тает в воздухе облачко его дыхания; вскоре пес вернулся, неся в зубах брошенную хозяином ветку и луская в воздух два столбика двуокиси углерода из раздутых в беге ноздрей.

Морган наклонился, и собака, опершись лапами о колено хозяина, ждала, когда он заберет у нее ветку и снова кинет вперед. Морган забрал палку, выпрямился — и застыл, в недоумении глядя на свою ногу.

На штанине у колена были видны отчетливо два ярко-красных отпечатка собачьих лап. Взглянув на дрожавшего от нетерпения пса, Морган увидел, что все четыре лапы его были ярко-красными; однако, осмотрев собаку, он не обнаружил никаких повреждений или ран.

— А ну-ка, малыш, покажи, где лежала палка.

Он быстро пошел вверх по склону холма, сопровождаемый весело прыгавшей вокруг него гончей.

Когда на мерзлой земле перед ним появилась темная оттаявшая проплешина, Морган остановился. Наклонившись, он коснулся земли; пальцы окрасились ярко-красным. Он понюхал пальцы, затем лизнул их в последней слабой надежде, что на языке останется вкус раздавленных лесных ягод.

Но это была кровь.

Паркер Морган стоял, молча глядя на свою руку, и в этот момент на прямо кончик носа ему упала откуда-то сверху теплая красная капля. В изумлении он поднял голову и увидел свисавшие с дерева над его головой две ноги в темных брючинах. Он поднял глаза — и на него уставились дыры пустых глазниц на залитом кровью черепе над охотничьей курткой.

Игра в гражданские права, которой каждые четыре года тешит себя Америка, закончилась; страна выбрала нового президента.

По всей обширной стране, прилегавшей к Вашингтону, округ Колумбия, последние секунды инаугурационной церемонии были подобны ожиданию выстрела на старте — окончание их должно было возвестить начало нескончаемой цепи банкетов, кульминацией которых служила дюжина официальных приемов, устраиваемых в тот же вечер новым президентом и его окружением.

Однако сам новоизбранный президент Соединенных Штатов явно не торопился на банкет по случаю своего избрания. Вместо этого он сидел в одном из закрытых кабинетов Белого дома, глядя на сидевшего прямо напротив бывшего президента страны, который потягивал чуть теплый кофе сразу из двух белых бумажных стаканчиков.

Новый же президент сидел на краешке стула и чувствовал себя неуютно — в комнате не было ни советников из его свиты, ни агентов службы безопасности. Но экс-президент, откинувшись на диване и скрестив ноги под кофейным столиком, лишь качал удлиненной, с тяжелой челюстью лысеющей головой — качал с облегчением, в первый раз на памяти нового президента.

— Этот кабинет теперь ваш, — произнес человек с лысеющей головой, прожевав кусок миндального пирожного. — И весь мир теперь ваш — и вам надо будет научиться с ним управляться.

Новый президент слегка подался назад на стуле и, кашлянув, произнес скучным голосом:

— Сделаю все, что смогу. — Чтобы избавиться от южного акцента, он брал уроки у логопеда, но они не помогли, и его речь по-прежнему украшали характерные мягкие растянутые гласные.

— Не сомневаюсь, — ответил его предшественник. — Мы все прошли через это. — Ноги его, описав полукруг в воздухе, опустились прямо на полированную столешницу, в процессе чего он, задев за угол стола, опрокинул стаканчик с кофе.

Немного коричневой жидкости пролилось со стола на ковер, и человек с лысеющей головой, опустившись на колени около дивана, вынул из кармана носовой платок, промокнул с ковра кофе и тщательно вытер стол, после чего бросил платок в мусорную корзину.

— Знаете, что самое замечательное в том, что я больше не сижу в президентском кресле? Теперь я могу наконец перебраться в нормальный дом, с линолеумом в кухне и моющимся ковровым покрытием. И если я случайно пролью на него чашку с кофе, то всё можно будет вытереть без следа простым бумажным полотенцем, и не придется нервничать по поводу какой-нибудь комиссий, которая десять лет спустя предъявит вдруг мне обвинение в нанесении ущерба национальному ковровому фонду.

— Я полагаю, вы позвали меня сюда не беседовать о коврах, — произнес новый президент.

— Ваша догадливость поражает, — сухо ответил его предшественник. — В самом деле, я пригласил вас сюда не для этого. Помните, в одной из парламентских дискуссий я как-то сказал, что президент должен сохранять за собой право решающего выбора — поскольку он один владеет всей возможной информацией в стране?

— А когда именно вы это сказали?

— Какая, к дьяволу, разница? Не помню. По-моему, на том заседании, где сам сделал дурацкую ошибку, а вы развлекались тем, что игнорировали заданные вам вопросы. Как бы то ни было, это сейчас неважно. А встретиться с вами я решил именно для того, чтобы передать вам кое-что из той информации, которая поступает в распоряжение одного лишь президента. Касающуюся кое-каких ваших обязанностей, которые вам трудно будет уяснить самому или из бесед с конгрессменами и с этими ублюдками из “Нью-Йорк таймc”.

Новый президент откинулся на стуле и, в упор глядя на предшественника, кивнул.

— Да, сэр, я вас слушаю.

— Помните тот съезд в Пенсильвании, после которого погибло несколько десятков человек? — Бывший президент сделал паузу, дождавшись ответного кивка собеседника. — В причине их смерти с самого начала не было никаких сомнений. Все они были отравлены.

— Отравлены? — переспросил президент. — А кем?

— Сейчас дойдем и до этого. Отравлены — и более того, это был отнюдь не первый подобный случай, а только самый серьезный. До этого в течение нескольких месяцев мы получали сообщения о том, что в разных местах страны большие группы людей начинали внезапно ощущать странное недомогание. Гости на вечеринках. Родственники на свадьбах. Прихожане на церковных праздниках. Мы, конечно, немедленно подключили ребят из министерства здравоохранения, и они все выяснили довольно быстро. Яд. Но проблема в том, что им так и не удалось определить, что это был за яд и каким образом он применялся.

— А почему об этом не сообщалось нигде и ничего? — спросил новый президент. — Я не помню, чтобы когда-либо читал или слышал...

— Потому что судьбу правительства, возглавляющего двухсотдвадцатимиллионный народ, не стоит делать материалом для первой полосы, поверьте. Единственным результатом могла стать лишь дикая паника, справиться с которой нам бы не удалось. Что могли мы сказать людям? Что кто-то пытается отравить их всех, но мы понятия не имеем, кто, как и почему — так что спокойно ложитесь спать и забудьте об этом? Это же невозможно. Нет, нет, не пытайтесь сейчас искать ответа на этот вопрос — вначале просто выслушайте меня, ладно? В результате этих отравлений, однако, никто не умирал, и потому то, что причина их так и осталось неизвестна, особых волнений у нас не вызвало. И тут этот самый съезд в Пенсильвании — и гора трупов на десерт. После этого все начали понимать, что дело, видно, куда серьезней.

— Вы, признаться, меня удивляете. Я совсем недавно проводил брифинги в ЦРУ, в ФБР и во всех федеральных агентствах и департаментах — и никто не сказал мне ни слова об этом. — Новый президент досадливо поморщился. — Странно, что они скрыли это от меня.

— Они ничего не скрыли от вас. А попросту не знали обо всем этом. Дайте мне закончить — и сразу поймете все. После этих смертей в Пенсильвании мы поручили ученым разработать вакцину, которая смогла нейтрализовать неизвестный яд.

— Тогда почему вы не начали немедленно массовые прививки? Простите, но мне трудно все это понять. И обман, и эту медлительность...

— Отнюдь — мы как раз пытались ее прививать. Помните программу прививок от свиного гриппа?

Новый президент медленно кивнул.

— Как вы, видимо, понимаете, никакого свиного гриппа не существует. Мы придумали его специально, как предлог, чтобы привить всей стране вакцину от этого смертоносного яда. Но эти проклятые писаки из прессы загубили нашу программу, завыв о “нескольких ничего не значащих смертных случаях в годовых отчетах”. И мы снова оказались голой задницей на раскаленной сковороде, — бывший президент страны нервно потер лысину и почесал машинально правое ухо.

— Так что вам мешает сделать эту прививку обязательной? — спросил его преемник. — Издайте соответствующий закон — и дело с концом!

Бывший президент натянуто улыбнулся.

— Можете себе представить, какой рев поднимет вся эта свора насчет попрания гражданских прав? Да еще после Уотергейта? Эти адвокатишки вышибут двери Белого дома и распнут нас как фашистов, сатрапов и еще Бог знает кого. И вряд ли вам удастся убедить американский народ, что где-то в системе пищевой промышленности в продукты попадает неизвестный смертельный яд, — а где, мы, мол, и знать не знаем. Ведь смертей после того случая в Пенсильвании больше не было. Кто знает, может, появилось — да прошло, и забудем об этом.

Маленький южанин лишь плотнее вжался в спинку стула — президентские полномочия начинали явно тяготить его.

— Ну... и что же нам делать теперь? — наконец спросил он.

— Вы хотите сказать — что же вам теперь делать? — поправил его экс-президент. — Вы же президент страны — вот и решайте.

— Я не могу понять одного. Минуту назад вы сказали, что об этом никто не знал — ни ЦРУ, ни ФБР, ни другие службы. Каким же образом это стало известно вам?

— Именно об этом я и собирался рассказать вам. Давайте вашу чашку — я налью вам еще кофе; только крепче держите ее.

И лысеющий ветеран политических баталий, вновь откинувшись на диване, начал рассказывать новому президенту о существовании тайной государственной организации под названием КЮРЕ, которая была основана в начале шестидесятых для борьбы с преступностью и коррупцией в государственном аппарате. Методы КЮРЕ выходили за рамки конституции — для того, чтобы преступность и коррупция не упрятали конституцию в свои рамки.

Один лишь президент Соединенных Штатов знал о существовании этой организации, статус которой даже позволял ей не подчиняться его приказам. Президент только ставил задачу — в способах ее выполнения КЮРЕ не отчитывалась ни перед кем.

— Иными словами, — подытожил его собеседник, — президент попросту не контролирует ее.

— Отнюдь, — покачал головой экс-президент, — последнее слово остается за вами. Отдайте приказ о ее расформировании — и КЮРЕ тут же перестанет существовать. Испарится, исчезнет, и даже вы забудете, что она когда-либо была. — И экс-президент продолжал рассказывать. — Все это время КЮРЕ возглавлял некий доктор Харолд В.Смит, и только Смит, мозг организации — и еще один человек, ее карающая рука — знали о том, чем и как занимается эта организация.

— А кто этот... карающая рука? — спросил президент.

— Не знаю, — покачал головой бывший хозяин Овального кабинета. — Я видел его всего один раз. Должен признаться, производит впечатление. Я не знаю даже его имени. Мне он известен был под кличкой Дестроер.

Глядя в пол, новый президент Соединенных Штатов задумчиво качал головой, словно все, о чем предшественник сообщил ему, наполнило его душу глубочайшим сожалением.

— В чем дело, черт возьми? — экс-президент в недоумении вскинул брови.

— Значит, это правда. Это правда. Я всегда это знал. Знал, что в стране есть секретное правительство, на которое работают секретные спецслужбы... попирающие гражданские права, оскорбляющие миллионы законопослушных американцев — и я не намерен с этим мириться, слышите! Меня избрали вовсе не для того, чтобы, находясь на этом посту, я терпел такое!

— Вас избрали прежде всего не для того, чтобы вы сообщали американскому народу по радио о неизвестных отравителях, которые вот-вот в полном составе отправят его на тот свет — точное время в утреннем выпуске новостей, оставайтесь с нами! А если русские уберут наших лучших шпионов в Европе, разгромив таким образом всю агентурную сеть и лишив нас защиты от восточного блока — вы тоже пожелаете сообщить об этом избирателям? Лично я предпочел в свое время в подобной ситуации действовать по обстановке — и потому поручил разбираться с этим делом КЮРЕ. — Встав, он ободряюще улыбнулся своему низкорослому собеседнику. — Видите ли, здесь дело вовсе не в этике... а скорее в вашей сообразительности, в умении управлять страной так, чтобы это пошло на пользу интересам всего народа. КЮРЕ может вам в этом помочь. Так что решайте. Если вы не хотите поручить им разобраться с этими отравлениями — дело ваше. Просто подпишите приказ об их роспуске. Правда, если через неделю люди снова начнут умирать, не знаю уж, к кому вам тогда обращаться. — Улыбка экс-президента стала невеселой. — Вот именно это вы и должны прежде всего узнать о своей новой должности. Вы — один. И если, пардон, дерьмо попадет в вентилятор, рядом с вами не окажется никого — ни министров, ни родных, ни друзей... Забудьте об этом. А КЮРЕ поможет вам. Но, повторяю, выбор — за вами.

Повернувшись, экс-президент медленно пошел к двери.

— Мне просто это не нравится, — произнес новый президент. — Я не люблю секреты.

— Еще раз говорю — решать вам. В нижнем правом ящике вот этого комода — красный телефон. Чтобы связаться с ними, нужно просто снять трубку.

Открыв дверь, ведущую в холл, он обернулся и в последний раз обвел взглядом комнату.

— Теперь это ваш кабинет. Желаю успеха. И постарайтесь потрудиться на совесть, слышите?

Затем, резко повернувшись, он вышел; дверь в холл с треском захлопнулась.

Маленький южанин встал и, нервно потирая руки, принялся ходить взад и вперед по комнате. Но с каждым разом он оказывался все ближе к комоду, в котором скрывался заветный телефон — ив конце концов остановился перед ним, выдвинул нижний правый ящик и, протянув руку, извлек на Божий свет небольшой красный аппарат без диска.

Поднеся трубку к уху, он услышал на том конце провода мужской голос, звук которого немедленно вызвал у него в памяти слово “кислый”. Голос сказал: “Да, мистер президент?”

Ни тебе “здрасьте”, ни “как поживаете” — ни приветствий, ни вопросов. Просто-напросто — “Да, мистер президент?”

Президент глубоко вдохнул.

— Насчет этого дела об отравлениях...

— Да?

Президент вдохнул снова. И затем быстро — словно быстрота могла сыграть в этом деле решающую роль — выдохнул в трубку:

— Займитесь.

— Да, мистер президент.

Кислый голос в трубке умолк, и на том конце щелкнуло. Несколько секунд новый президент смотрел молча на красный телефон, затем осторожно положил трубку на рычаг и задвинул ящик.

Обвел взглядом кабинет; взглянул в окно, выходившее на Пенсильвания-авеню.

И уже подойдя к двери, позволил себе один-единственный короткий комментарий по поводу всего происшедшего:

— М-мать твою.

Глава вторая

Его звали Римо, а в камере вытрезвителя воняло до отвращения. Смесь изысканных ароматов блевотины, перегара и пропитанного виски давно не стираного тряпья свалила бы с ног любого нормального человека — поэтому Римо пришлось прикрыть верхние дыхательные пути и, сократив до минимума доступ воздуха в легкие, ждать вызова к вершителям правосудия.

Копы, патрулировавшие накануне улицы славного города Такстона, что в штате Северная Дакота, столкнулись с Римо, когда он, облаченный в черную майку и черные слаксы, брел по середине проезжей части улицы, непринужденно сдергивая с ветровых стекол щетки от дворников и напевая “Ответ носится по ветру”. И когда копы запихивали его на заднее сиденье патрульной машины, то, разумеется, не заметили, что кожа Римо даже не покрыта мурашками — хотя одет он был более чем легко, а на улице было четырнадцать ниже нуля по Фаренгейту.

А Римо ничего им не сказал. Только предъявил удостоверение личности, где он значился как Римо Боффер из Нью-Йорка, бывший таксист, и отправился в камеру ожидать своей участи.

И до сих пор ожидал.

Ожидал, пока его призовет к себе судья Декстер Т.Амброуз-младший, которого в участке звали “Декстер-висельник”. И были не правы — по крайней мере, до тех пор, пока обвиняемые, представавшие пред светлые очи Декстера, не состояли в преступном сговоре... или имели связи, или пару лишних долларов. Такие люди, как правило, сталкивались с деликатной и нежной стороной сложной натуры Декстера Т.Амброуза — поскольку пламень и меч были припасены им для тех, кто был беден, сир и у кого никаких связей не было.

Было девять часов утра. Римо давно уже не требовалось смотреть на часы, чтобы узнать точное время; часа через два он рассчитывал отсюда выбраться — а пока ждал; он терпеть не мог торопиться. Почти весь вечер накануне он потратил как раз на то, чтобы разыскать судью Декстера Т.Амброуза — но безуспешно: того не было ни дома, ни в квартире его любовницы, ни в тех местах, где его обычно можно было найти, и Римо понял, что самый быстрый способ с ним встретиться — это очутиться перед ним утром на скамье подсудимых.

И теперь он уже шестой час стоял, облокотившись на бетонную стену камеры и полностью игнорируя непристойные звуки и бессвязные слова, исходившие от девяти других пьянчуг, волею судьбы оказавшихся с ним в одном помещении.

Большинство из его сокамерников уже пробудились и сейчас представляли собой разношерстную, но одинаково грязную кучку отбросов, с нетерпением ожидавших вошедшего в привычку визита в суд и бесплатного билета — в один конец — в тюрьму округа.

Пробуждение одного из них — здоровенного, похожего на спившегося ковбоя мужика в желтой рубахе, рваных джинсах и длинной куртке из овечьей шкуры — сопровождалось громкими воплями. Закончив выражать на свой лад безусловный протест, который вызывало в нем наступление еще одного дня его безрадостной жизни, узник, шатаясь, поднялся на ноги, окинул камеру взглядом и, икнув, проковылял к стоявшему в углу Римо.

— Ты, — хмуро процедил он. — Давай сигарету.

— Не курю, — с сожалением ответствовал тот.

— Тогда стрельни! — вольный наездник начинал терять терпение.

— Удаляйся от берега, пока вода не накроет тебя с головой, — посоветовал ему Римо.

— Погоди-ка, задохлик. Ты что же, не хочешь дать Дяде закурить?

— Больше того, я не дал бы тебе закурить, даже если бы был П.Д.Лориллардом. Иди, понюхай у коровы.

— Ты, сукин сын, дохловат, штобы так со мной говорить-то, — задумчиво заметил ковбой, расправляя широкий кожаный ремень.

— Это так, — согласился Римо.

— А я мужик немаленький, и мне в облом слушать твою туфту, — не унимался тот.

— Точно, — кивнул Римо. В коридоре он услышал шаги, направлявшиеся к двери камеры.

— Потому я щас тебя размажу по стенке.

— Заметано. Действуй, приятель, — подбодрил Римо. Отведя назад напоминавшую полено правую руку, ковбой нанес Римо сокрушительный удар в лицо. Удар не достиг цели. Ковбой с удивлением почувствовал, как вокруг его кулака сомкнулись пальцы правой руки Римо; потом затрещали кости — крак, крак, крак; ковбой закричал. Левая рука Римо зажала ему рот, чтобы криков не было слышно, затем пальцы его коснулись пучка нервных окончаний на давно не мытой шее противника, и туша потерявшего сознание всадника степей мешком рухнула на пол.

Перед стальной решеткой камеры возникла массивная фигура блюстителя порядка.

— Ну, вы, кретины, — деловито изрек он, — на выход. Порядок такой: Мастерсон, потом Боффер, потом Джонсон... — он зачитал список из всех десяти фамилий.

Римо подошел к решетке.

— Я Боффер, шеф. Давай меня первым. Мастерсон никак не может продрать глаза.

Римо указал на растянувшееся на полу массивное тело ковбоя.

Надзиратель взглянул на Мастерсона, затем снова в список, и наконец кивнул.

— Идет. Пошли, Боффер. Судья не любит, когда его заставляют ждать.

— Не хотел бы его заставлять, — ухмыльнулся Римо. Отперев решетку, надзиратель выпустил Римо в коридор, затем снова тщательно ее запер.

— Сюда, — кивнул он, и, когда Римо зашагал впереди него по коридору, заметил: — А ты на обычного ханыгу вроде бы не похож. Чего сюда загремел-то?

— Видно, просто повезло, — отозвался Римо.

— Если нравится умничать — валяй дальше, — с обидой заметил полисмен, — но с судьей у тебя это не пройдет. Так что если не хочешь провести здесь ближайшие полгода, мой тебе совет — не выпендривайся.

— Что, крут судья? — спросил Римо у полицейского.

— Не то слово, — ответил тот.

— А я слыхал, что он вроде помягче с большими ребятами. Ну, с теми, у кого есть пара лишних баксов.

Надзиратель нахмурился.

— Ничего не слыхал про это.

— Да нет, я так.

Заседания суда, проводившиеся в светлой, с высоким потолком комнате на втором этаже полицейского участка, обычно не занимали много времени. В данный момент двое полицейских, стоя перед судьей Амброузом, высоким широкоплечим мужчиной с блестящей лысиной и тонкой полоской губ на бледном лице, рассказывали, как они задержали подсудимого, когда тот в три часа утра срывал дворники с машин, запаркованных на Мэдисон-стрит.

Судья Амброуз кивнул в такт последнему слову и перевел на Римо колючий оценивающий взгляд.

— У вас есть что сказать суду, прежде чем будет оглашен приговор?

— Разумеется, дружище, — подмигнул Римо.

Сделав несколько шагов вперед, он оказался прямо перед скамьей, на которой восседал судья, и, сунув руку в карман, передал представителю правосудия вчетверо сложенную бумажку.

Отступив назад, Римо следил, как судья медленно ее разворачивает. Бумажка оказалась запиской, в которой значилось: “Поговорим наедине, ваша честь”.

К записке был приложен банкнот в десять тысяч долларов — такой судья Амброуз видел первый раз в своей жизни.

Подняв глаза, судья Амброуз встретился со взглядом Римо. У владельца странной записки были самые черные глаза, которые когда-либо видел судья — казалось, что зрачки в них вообще отсутствуют.

Судорожно проглотив слюну, Амброуз кивнул. Затем, снова сложив вчетверо банкнот и записку, сунул их в карман длинной судейской мантии.

— Проводите этого человека ко мне в кабинет. Заседание суда откладывается на четверть часа.

— На двадцать минут, — улыбнулся Римо.

— На двадцать минут.

Оказавшись в своем кабинете, Амброуз уселся за широкий письменный стол, на котором стоял высокий канделябр из резного хрусталя, и уставился на Римо, расположившегося напротив в глубоком кожаном кресле.

— Ну, мистер Боффер — что же все это значит? — спросил он, махнув в сторону Римо зажатой между пальцев десятитысячной.

— Назовем это даром оставшемуся в живых, — ответил Римо.

— Даром оставшемуся в живых? Я вас не понимаю.

— Сейчас поймете, — пообещал Римо. — Красивый у вас канделябр.

— Благодарю вас.

— Не за что. Это ведь его получили вы от магазина “Лайт Сити” за то, что решили в их пользу ту территориальную тяжбу?

— Кто вы такой?

— А стол — от мебельного магазина “Джилберстад”, так? Когда суд с вашей легкой руки вынес решение, что они могут перекрывать тротуар в дни распродаж. Тогда еще, помнится, из-за этого на улице задавило ребенка; он умер.

— Мне не очень нравится направление, которое принимает наш разговор, — заявил судья. — Кто вы такой, собственно? И какое вам до всего этого дело?

— Спешу сообщить вам, что в этот раз вам выпала честь приобщиться к одной весьма давней и богатой американской традиции.

— В самом деле?

— О, да. Каждый год примерно в это время организация, которую представляю я, выбирает самого продажного судью Соединенных Штатов — и мы поздравляем его на свой лад.

— Как именно? — спросил судья Амброуз.

— Ну, например, в прошлом году... помнится, это был мировой судья из Ньюарка, Нью-Джерси... его мы просто переехали на стоянке. А вот за год до этого одного ревизора из Атланты, штат Джорджия, мы утопили в бочке с самогоном — он годами взимал его с подпольных торговцев спиртным. И вот в этом году вам выпала великая честь пополнить ряды счастливцев. — Римо улыбнулся судье той особой улыбкой, в которой даже при желании нельзя было отыскать ни грамма тепла; само собой, веселья было в ней еще меньше.

— Думаю, что наш разговор окончен, — судья демонстративно встал.

— И не в вашу пользу, — кивнул Римо. — Каждый год мы считаем целесообразным избавляться от одного пройдохи вроде вас — для того, чтобы остальным это послужило уроком. Чтобы они знали, что есть некто, контролирующий каждый их шаг — и их черед тоже когда-нибудь непременно наступит. В этом году, например, наступил ваш черед.

Судья Декстер Т.Амброуз уже открыл рот, чтобы вызвать дежурного полицейского, который, как он знал, караулил за дверью его кабинета. Но прежде чем из горла его успел вырваться хотя бы один звук, Римо ткнул его пальцем в адамово яблоко, и судья, захрипев, опустился на место.

— Рассказать об этом кому бы то ни было вам уже не придется, — заявил Римо, в мгновение ока очутившись у левого плеча судьи, — но вы, конечно, имеете право знать, от чьих рук умрете. Видите ли, есть такая организация под названием КЮРЕ, — и мы боремся со злом; вот в чем дело.

Он слегка ослабил пальцы, сдавившие горло судьи.

— Но к... кто вы?

— Просто ваш старый друг, любитель весны, хорошей погоды и равного для всех правосудия, — осклабился Римо. Он не двинулся, но три его пальца вошли точно между лбом и переносицей судьи, проникнув глубоко в вязкую серую массу мозга.

Судья кивнул, попытался вдохнуть, но лишь бессильно сполз с резного высокого стула, подаренного ему мебельной фирмой “Ацтек” за выданное им разрешение установить в жилой зоне большую неоновую вывеску, — и перестал быть живым, еще не коснувшись пола.

Римо аккуратно всунул десятитысячную банкноту в нагрудный карман. Его шеф, достопочтенный доктор Харолд В.Смит, имел привычку расстраиваться, если Римо сорил деньгами.

Оглядевшись вокруг, Римо понял, что в кабинете судьи есть только одна дверь — та самая, что ведет в зал заседаний; и Римо знал, что с той стороны ее стерегут полицейские. Остановить его они, разумеется, не могли — но Римо не хотелось лишнего шума, и, кроме того, сами эти ребята ведь ничего плохого ему не сделали. Нет, через дверь отпадает.

Поэтому Римо отворил большое окно кабинета, который располагался на втором этаже, и... вышел наружу. Пролетев несколько футов, он уперся ладонями в шершавую кирпичную стену здания. Его ступни в долю секунды нащупали горизонтальную щель между кирпичами. И Римо, вжавшись в стену, повис, словно муха на потолке, и начал медленно перемещаться ниже и ниже, прилипая к шершавой поверхности кирпичей ладонями, считая ступнями горизонтальные щели, пока до земли не остался какой-нибудь фут — а затем сошел прямо на тротуар, как будто стена была для него чем-то вроде садовой стремянки.

Такстон, Северная Дакота, был слишком маленьким городом для серьезных транспортных проблем, поэтому Римо удалось без труда отловить один из трех городских таксомоторов и прибыть в аэропорт, имея в запасе массу свободного времени.

Восемь часов спустя Римо уже стоял перед отелем “Шератон” в Нью-Хейвене, штат Коннектикут.

Отель как отель — просто еще один в длинной цепочке разбросанных по всему миру гостиниц, мотелей, пансионов и постоялых дворов, в регистрационных книгах которых Римо доводилось расписываться.

Иногда — как Римо Боффер, Римо Пэлхем, Римо Белкнап, Римо Шварц, Авраам Римо Линкольн. А иногда — даже под своим настоящим именем, Римо Уильямс.

И это было неважно — все равно он был мертв.

Мертвым Римо Уильямс числился уже много лет, с той самой душной ночи в Ньюарке, Нью-Джерси, когда в аллее городского парка был найден изуродованный труп одного из местных торговцев наркотиками. А молоденького полицейского по имени Римо погрузили в поезд и отправили в окружную тюрьму, чтобы оттуда другой поезд довез его до электрического стула.

Неважно было и то, что электрический стул вдруг отказался работать, и Римо очнулся в палате санатория в местечке Рай, штат Нью-Йорк. Неважным было и то, что с того дня началось его обучение в качестве члена сверхсекретной организации КЮРЕ. И уж совсем неважно было то, что это обучение сделало из него более совершенную машину по устранению, чем могло представить себе даже его непосредственное руководство.

Все это абсолютно ничего не значило — поскольку организм, именовавшийся некогда Римо Уильямсом, закончил свое существование на электрическом стуле. Долгие годы тренировок, скручивавших мышцы, дробивших кости и иссушавших мозг, сделали из него совсем другое существо, далеко превосходившее возможности человека.

Римо умер для того, чтобы Шива-Разрушитель мог жить. В мире индийских богов Шива был олицетворением смерти и разрушения; в мире, где жил Римо, любой посчитал бы его живым воплощением этого божества.

Об этом и думал Римо, стоя на пустынной грязной улице Нью-Хейвена поздним вечером, который синоптики позже признали самым холодным в этом году.

— Вот ты и дома, Римо, — пробормотал он себе под нос. — С Новым годом.

Римо вошел в пустой, тускло освещенный вестибюль здания. Взошел на эскалатор, чувствуя сквозь подошвы черных, ручной работы мокасин ребристую поверхность ступеней, и поднялся к лифтам.

Нажав кнопку “вверх”, он вошел в просторную распахнувшуюся перед ним кабину и, пока поднимался на 19-й этаж, изучал рекламные объявления баров — “Тики-Тики”, “Ветка”, “Вершина” — наклеенные на противоположной стене.

На 19-м этаже в распахнувшиеся двери кабины ворвался прохладный кондиционированный воздух, в котором обоняние Римо уловило оставшиеся после очистки частички угля. Римо потянулся, ощущая в суставах сладкую истому, заставившую его вспомнить о давно позабытой роскоши — сне. Да, после многих лет тренировок сон стал всего лишь роскошью.

Подойдя к двери своего номера, которая никогда не запиралась, он толкнул ее и вошел внутрь.

Посреди комнаты на циновке из рисовой соломы сидел небольшого роста пожилой азиат, держа в тонких, с длинными ногтями пальцах несколько больших кусков пергамента.

— Почему ты опять задержался? Я что, снова должен все делать сам?

— Прости, Чиун, — ответил Римо. — Если бы я знал, что ты так спешишь, я бежал бы сюда бегом из самой Дакоты.

— Да, и если бы ты сделал это, от тебя не несло бы сейчас так этим кошмарным пластиком, из которого сделаны эти жуткие сиденья в чудовищных самолетах, — отозвался маленький азиат, сморщившись и помахивая в воздухе руками. — Выйди и как следует вымойся, а потом приходи опять, потому что мне нужно обсудить с тобой очень, очень важное дело.

Римо неохотно поплелся в ванную, но, не дойдя несколько шагов, остановился на пороге.

— Что такое на сей раз, папочка? Отменили показ очередной мыльной оперы? Критики отругали Барбару Стрейзанд? Или здешний носильщик оказался китайцем? А?

Чиун снова взмахнул рукой — было похоже, будто прямо перед его лицом вспорхнула беспокойная птица.

— Даже китайцы могут нести мои сундуки, только нужно следить, чтобы они не воровали перламутр со стенок. Голос Барбары Стрейзанд по-прежнему чист, как воздух моей родины, а ее красоту невозможно сравнить ни с чем. А что до остальных названных тобой вещей, то они больше ни в малейшей степени не привлекают моего внимания.

Римо так и застыл на пороге.

— Ну-ка, давай еще раз. Насколько я понял, ты не смотришь больше мыльные оперы. С каких это пор?

— С тех пор, как они приносят мне одни лишь разочарования, — ответил Чиун. — Но ни слова больше, пока ты не избавишься от этого ужасного запаха. Я подожду.

Выйдя из душа, Римо одел короткий льняной халат и, открыв дверь ванной, увидел, что Чиун выводит на листе пергамента корейские иероглифы.

— Так что там случилось с мыльными операми? — полюбопытствовал Римо.

— Они обратились к насилию и осквернили ими же созданную красоту. Я попытался остановить их, заставив тебя отправить мое письмо самому Норману Лиру, чтобы предупредить его. Увы, ничто не изменилось. А лишь ухудшилось. — Отложив гусиное перо, Чиун поднял глаза на Римо. — Поэтому я и решил написать несравненную драму сам. — Он обвел лежавшие перед ними листки пергамента. — Вот, ты видишь ее перед собою.

Римо застонал.

— Чиун, ты написал мыльную оперу?

— Я написал величайшую драму всех времен. Это более достойное для нее название.

Расхохотавшись, Римо повалился на стоявший у стены диван.

— Ну, ясно. Я даже знаю, как ты ее назовешь. “Рюбовь и левность” — угадал, папочка?

Чиун смерил его презрительным взглядом.

— В отличие от некоторых, я правильно произношу “Р” и “Л” — иначе как бы смог я выговорить ваши немыслимые имена, скажи мне?

Римо кивнул в ответ.

— И потом, — продолжал Чиун, — ведь “репоголовый” начинается с “р”, а “лопух” — явно с “л”. Перепутать буквы было бы недостойно по отношению к этим чудесным словам, столь ярко живописующим твою неполноценность.

Римо, перестав смеяться, резко выпрямился.

— Хочешь завести человека, Чиун?

— Ага, — удовлетворенно закивал Чиун. — Наконец я добился внимания с твоей стороны — значит, можно приступать к делу.

— Валяй, — кивнул с кислым видом Римо.

— Для того, чтобы оценить величайшее из произведений, люди должны его увидеть, — начал Чиун.

— И чтобы поверить, что оно вообще есть, — кивнул Римо.

— Замолчи. Итак, есть несколько способов показать эту вершину искусства по телевидению. Но поскольку у нас нет собственной телестанции, и мы не производим в коробочках питание для младенцев, эти способы неподвластны нам. Значит, нужно найти другие. Обратись в слух, ибо то, что я скажу далее, впрямую касается тебя.

— Умираю от нетерпения.

— Я с величайшим тщанием обдумывал это и понял, что у всех людей, которые пишут для телевидения, есть одна общая черта.

— Талант?

Чиун плавно взмахнул рукой, словно отметая шпильки нерадивого питомца.

— У них есть агенты. И причиной тому — почта, которую вы устроили у себя в стране.

— Бога ради, какое отношение к этому имеет почтовое ведомство?

— Если писатель просто положит свое детище в ящик, чтобы отослать его на телевидение, с ним произойдет то, что происходит с любым письмом. Его потеряют так же, как теряют эти недоумки все письма, которые шлют мне все эти годы немногие преданные ученики. И поэтому писатель нанимает агента. А этот агент кладет шедевр в конверт, берет конверт под мышку, несет его на телевидение и вручает его там нужным людям. Так его невозможно потерять. Ты должен верить мне, Римо, именно так все это и делается.

— Вообще-то агенты занимаются не этим, — пожал плечами Римо.

— Агенты занимаются именно этим, — наставительно изрек Чиун. — А потом этому самому агенту достается десять процентов того, что получает писатель. Но ты начинающий агент, и потому я собираюсь платить тебе пять процентов.

Римо покачал головой, не в знак того, что он отвергает предложение наставника, а просто от общего обалдения.

— А почему ты решил выбрать именно меня, папочка?

— Я уже сказал тебе. Я тщательно все обдумал. У тебя есть одно качество, совершенно необходимое для того, чтобы быть хорошим агентом.

— Да? Какое же?

— У тебя два имени. — Римо ошеломленно воззрился на Чиуна. — Да, да, Римо. У всех больших агентов два имени. Почему так — не знаю, но это так. Можешь сам посмотреть и убедиться.

Римо открыл рот, собираясь что-то сказать, но подумал и закрыл его снова. Опять открыл рот — и снова закрыл.

— Вот и прекрасно. Возразить тебе нечего. Значит, все решено. И я так хорошо знаю тебя, Римо, что заключать контракт между нами не нужно, наверное, — я знаю, ты никогда меня не обманешь.

— Чиун, это же какой-то бред.

— Волноваться тебе не следует. Я уверен, ты быстро всему научишься и станешь самым настоящим агентом. Я сам буду помогать тебе.

Мысль о протесте Римо откинул как бесполезную.

— Ну, хорошо, обсудим все это подробнее чуть попозже. А эта твоя мыльная опера? О чем она? Я ведь еще и не знаю.

— Потому что я тебе еще не сказал. Это история молодого, честного, храброго юноши...

— ...Из деревни Синанджу в Северной Корее, — мрачно закончил Римо.

— ...Из деревни Синанджу в Северной Корее, — продолжал, будто не слыша его, Чиун. — И этот молодой человек, оказавшись в жестоком и глупом мире, вынужден применить свое древнее искусство...

— ...Убийства себе подобных, как все мастера Синанджу, — продолжил Римо. Чиун откашлялся.

— ...Свое древнее искусство управлять себе подобными. Его не ценят и не понимают, но он остается верен своим убеждениям и исправно выполняет благородную задачу — шлет золото в свою родную деревню, потому что она очень бедная...

— А без этого золота, — встрял Римо, — люди начнут голодать и швырять новорожденных в море, потому что не смогут прокормить их.

— Римо, ты подглядывал в мою рукопись, да?

— Я бы не посмел, папочка.

— Тогда дай мне закончить. А потом наш герой, уже в годах, берет приемного сына, ребенка другой расы, но воспитанник вырастает в толстого неблагодарного лентяя, от которого смердит пластиком и который не пошевельнет ради отца пальцем, — Чиун замолчал.

— Ну и? — сказал Римо.

— Что значит твое “ну и”?

— Что дальше? Что происходит с нашим героем и его неблагодарным американским приемышем, имя которого, по всей видимости, что-то вроде “Римо Уильямс”?

— Я еще не дописал конец, — ответил Чиун.

— Почему?

— Я хотел сначала посмотреть, как ты справишься с обязанностями моего агента.

Римо сделал глубокий вдох.

— Чиун, я должен сказать тебе что-то... и очень рад, что звонит телефон в соседней комнате, потому что мне не придется тебе этого говорить.

Звонил доктор Харолд В.Смит.

— Римо, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы с Чиуном немедленно отправились в Вудбридж, штат Коннектикут.

— Минутку. Вам совсем не хочется узнать, как прошла моя прогулка в Северную Дакоту?

— Прошла хорошо. Я слышал краем уха. Десять тысяч вы привезли назад?

— Я дал их на чай таксисту, — пробурчал Римо.

— Прошу вас, Римо. Ваши попытки острить выбивают из колеи.

— Можете думать как угодно. Я не шучу. Он довез меня до самой гостиницы и за все время не сказал ни единого слова. Чем заслужил все до последнего цента, Смит.

— Я постараюсь притвориться, что не слышал ваших последних слов, — сухим, звонким голосом произнес Смит. — Вудбридж, Коннектикут.

— Нельзя ли повременить?

— Нет. Мы отправляемся на похороны.

— Мои или ваши?

— Вы должны быть на Гарднеровском кладбище в семь утра. И еще, Римо...

— Да?

— Захватите с собой десять тысяч, — произнес Смит и повесил трубку прежде, чем Римо успел повторить в нее свое чистосердечное признание о том, что отдал их таксисту.

— А называется эта прекрасная драма... — донесся из соседней комнаты голос Чиуна.

— Плохие новости, папочка, — сказал Римо, появляясь в дверях.

— О... Неужели и этот день ничем не будет отличаться от предыдущих?

— Я не смогу доставить твою гениальную драму по назначению прямо сейчас, поскольку только что получил новое задание от Смита.

Чиун скатал в трубку листы пергамента.

— Что ж, — произнес он недовольным тоном. — Еще день или два я могу подождать.

Глава третья

Тело Винсента Энтони Энгуса доставила к месту последнего упокоения, на Гарднеровское кладбище в Вудбридже, штат Коннектикут, длинная вереница черных “кадиллаков”.

Одна за другой сверкающие хромом машины въезжали в тяжелые железные ворота, проезжая мимо трех мужчин, с раннего утра стоявших у поросшей мхом каменной стены кладбища — Чиун в светло-желтом одеянии, Римо в слаксах и рубашке с короткими рукавами. Доктор Харолд Смит, выбравший ради такого случая серое пальто, серый костюм, серую шляпу и угрюмо-серое выражение лица человека, мир которого кончается за стенами его кабинета, напоминал высокий, из серого гранита могильный памятник.

Когда Римо и Чиун прибыли к месту встречи, Смит поздоровался с ними каменно-серым голосом.

— Минуточку, — отозвался Римо, ловко расстегивая пальто шефа. — Просто хотел проверить, — извинился он.

— Что именно?

— Все тот же костюм, та же рубашка, даже тот же дурацкий галстук из Дартмута. У меня в мозгу возникает странное видение: огромный шкаф, набитый такими вот серыми комплектами, и задняя его стенка уходит в вечность. А в секретной лаборатории в подвале Белого дома штампуют бесконечное количество докторов Смитов и одевают на них это самое серое барахло. А потом выпускают, выпускают и выпускают их в мир, чтобы они отлавливали меня, где бы я ни был, и приказывали, приказывали, приказывали...

— Сегодня вы настроены весьма поэтически, — сухо заметил Смит. — И к тому же здорово опоздали.

— Прошу извинить. Чиун переписывал свой новый шедевр.

Чиун стоял позади Римо, засунув кисти рук в широкие рукава светло-желтого кимоно. Остатки седых волос развевались на слабом утреннем ветерке, словно струйки сизого дыма.

— Доброе утро, Чиун, — поздоровался Смит.

— Приветствую вас, император, чье благородство равно только его мудрости, чье величие не знает границ. Ваше слово пребудет в веках, и мудрость вашу не смогут поглотить пески времени. Сей покорный раб двадцатикратно приумножит вашу славу в доме Синанджу.

Смит откашлялся.

— Э-э... да, безусловно, — выдавил он, после чего вплотную шагнул к Римо. — Он опять чего-то добивается от меня. Что ему нужно? Я уже послал в эту деревню столько золота, что его хватило бы на бюджет небольшой страны. Дальнейшее повышение оплаты его услуг не входит в мои планы. Если он запросит еще, я найму этого... Кассиуса Мохаммеда, который будет тренировать вас вместо него.

— Вам не о чем беспокоиться, Смитти, — ответил Римо. — Уверяю вас, ваши деньги ему сейчас не нужны.

— Тогда что же?

— Он думает, что с вашими связями вы можете знать кое-кого на телевидении — вот и все.

— Но зачем ему это?

— Чтобы вы помогли осуществить постановку его мыльной оперы.

— Мыльной оперы? Какой еще...

— Чиун написал сценарий для мыльной оперы, — лучезарно улыбаясь, пояснил Римо. — В ней рассказывается о его жизни и карьере здесь, в Америке.

— О его жизни и карьере? — переспросил Смит сдавленным голосом. — То есть о нас? О КЮРЕ?

— Вы думаете? Но уверяю вас, вы там получились прекрасно, Смитти. Вся ваша склочность и скаредность остались за кадром. Симпатичный, щедрый, добродушный покровитель наемных убийц.

— О Боже, — простонал Смит. — Спросите, сколько он хочет за то, чтобы украсить этим мусорный ящик.

— Вы просто жалкий филистер, Смитти. Вам не понять, что подлинного художника нельзя продать или купить таким образом. Признаюсь, вы немало меня удивили.

Смит тяжело вздохнул.

— А вот я, глядя на вас, Римо, не удивляюсь уже давно. Ничему. Ни по малейшему поводу.

— Как бы то ни было, Смитти, предоставьте все это дело мне. Ради вас я обо всем позабочусь. Кстати, чего ради вы приволокли нас на кладбище?

Смит, не ответив, повел их к небольшому свеженасыпанному возвышению. Около него викарий, чью толстую физиономию украшали, несмотря на холодный январский день, крупные капли пота, бормотал себе под нос молитвы. Рядом, у катафалка, стояли человек двадцать мужчин.

— Сегодня хоронят Винсента Энгуса, — пояснил Смит. — Он был одним из тех, от кого мы получали информацию о состоянии дел на мясном рынке. Разумеется, он не знал, кому сообщает все эти сведения. И есть предположение, что ему удалось что-то нащупать, поскольку он был жестоким образом убит. Его нашли повешенным на дереве, с содранной кожей. Вот поэтому мы и здесь.

— Это не моя работа. Я как раз был в Северной Дакоте, — заявил Римо. Он взглянул на Чиуна, но тот с отсутствующим видом прислушивался к голосу священника.

— Я знаю, что это не ваша работа, — ответил Смит. — Дело сложное, поэтому проявите максимум внимания. Кто-то пытается разработать план, согласно которому продукция американской пищевой промышленности должна быть заражена смертельным ядом. Помните съезд общества ветеранов в Пенсильвании, все делегаты которого скончались прямо в отеле? Это тот самый яд. Однако, под прикрытием программы прививок от так называемого свиного гриппа нам удалось ввести большому числу людей вакцину, обладающую, как считают, почти стопроцентной эффективностью.

— То есть проблема решена, — кивнул Римо.

— Нет, не решена. Первое. Мы не знаем точно, действительно ли эта вакцина эффективна на сто процентов. Второе. Мы не можем ввести ее всем и каждому, поскольку прививка от свиного гриппа обязательной так и не стала.

— Почему?

— По причинам политического характера.

— Тогда давайте я поговорю с политиками, — глаза Римо недобро заблестели.

— Римо, — осадил его Смит.

— Ах, ну вот так всегда, Смитти! Я ведь знаю все, что вы собираетесь мне дальше сказать. Нужно найти отравителей и остановить их. И так все время. Найти то, найти это, и как работает, и как избавиться от него. Я ассасин, а не академик! Вы не можете просто приказать мне кого-то убить? — Он оглянулся, ища поддержки со стороны Чиуна, но тот уже успел прибиться к траурной процессии и стоял посреди одетых в черное мужчин, внимая утробным интонациям преподобного Титуса В.Мюррея, тройной подбородок которого так и подпрыгивал от усердия.

— И теперь мы говорим “прощай” Винсенту Энтони Энгусу, любящему мужу, нежному отцу, знатоку своего дела. Это невосполнимая потеря для семьи, церкви, для всего общества!

Преподобный отец Мюррей выдержал паузу и вытер физиономию клетчатым носовым платком.

— Да покоится прах твой в мире! — закончил он. — И да смилостивится Господь над душой твоей.

— А какова была последняя информация, полученная от этого парня перед смертью? — спросил Римо.

— Он сообщил, что на рынке сократились поставки вырезки.

— Ну, вот. Это все и объясняет. Картелю торговцев вырезкой пришлось заставить его замолчать, прежде чем их секреты выплывут наружу.

— И еще он жаловался, что клейма Министерства сельского хозяйства на тушах стали... э-э... жесткими, и мясо вокруг них приобрело оловянный вкус. Я как раз прослушивал эту запись вчера вечером.

— Это вряд ли нам поможет, — заметил Римо. — А эти туши он откуда получил?

— От компании “Митамейшн Индастриз”. Фамилия агента — О’Доннел.

— Ладно. Выясним насчет него, — пообещал Римо. Глянув по сторонам, он обнаружил, что к ним направляется Чиун в компании симпатичной молодой леди в длинном черном платье.

Подойдя, Чиун поклонился Смиту.

— Император, зная, что случившееся вызвало ваш благосклонный интерес, я попросил это прелестное дитя рассказать вам о смерти этого несчастного.

Смит ошеломленно взирал на них.

Девушка наконец заговорила.

— Я — Виктория Энгус. А вы правда император, да?

Смит перевел дух.

— Чиун, что вы... как вы...

Чиун умиротворяюще поднял руку.

— Вы не должны обременять себя беспокойством. Я ничего не сказал ей о вашей секретной работе в городе Рай, штат Нью-Йорк, и о том, какие роли отведены Римо и мне в вашем секретном плане, целью которого служит оздоровление американской нации. Может быть, когда-нибудь я попрошу вас за это об ответной услуге.

— Жду регулярных сообщений, — проронил Смит. Повернувшись, он стремительно направился к выходу с кладбища.

— Довольно странный император, — заметила Вики Энгус.

— Он не выносит похорон, — объяснил Римо.

— А вас как зовут? — спросила девушка.

— Римо.

— Римо какой?

— Вот именно так и кличут. Римо Какой. С Чиуном вы, вероятно, уже знакомы.

— Да. А вы... дружили с моим отцом?

— Вместе работали, — кивнул Римо.

— Но на мясопромышленников вы совсем не похожи, — удивилась Вики.

— То есть вообще мы работали на О’Доннела. Знаете, компания “Митамейшн”.

— Он, да. Он у них агент по продаже. Я еще удивилась, почему сегодня он не пришел.

— Да, он ведь был близок с вашим отцом, — снова кивнул Римо.

— Достаточно... по крайней мере, на похороны должен был прийти. — Она проводила взглядом фигуру Смита, мелькавшую среди могил, покрытых мертвой травой.

— А он хотя бы на поминки придет? Этот мистер... как его имя?

— Джонс, — ответил Римо.

— Смит, — ответил Чиун.

— Мистер Смит. Он придет помянуть папу?

— Вряд ли, — отозвался Римо. — Поминки он не выносит еще больше, чем сами похороны.

Но Вики Энгус уже не слушала его. Она думала о последнем телефонном звонке отца, когда с ним разговаривал компьютер. Эти трое вполне могут иметь ко всему этому какое-то отношение...

Этот, по имени Смит, — наверное, их мозги, второй, Римо, — мышцы, а азиат... ему роли она еще не придумала.

Они, наверное, и работают в этом “отделе сельскохозяйственного министерства”. И вполне может случиться, что именно они убили ее отца.

Вот что: она позвонит по тому самому номеру и запишет щелчки, когда включится компьютер.

Потом по щелчкам выяснит код компьютера.

Обнаружит, где он находится.

А главное — кто управляет им.

И тоже убьет его. Или их, если их там много.

Глава четвертая

Миссис Рут Энгус бесцельно бродила по дому с зажатой в руке тряпкой, безуспешно пытаясь заставить себя хотя бы вытереть пыль.

В дверь позвонили.

Неужели похороны уже закончились?

Машинально сунув тряпку за кадку с фикусом, она на пути к двери еще раз заглянула в столовую подвального этажа, чтобы убедиться, что закуски готовы, стол накрыт, и посреди него стоит чаша с приготовленным пуншем.

Рядом с чашей возвышался частокол бутылок со спиртным и прохладительными, и, еще раз окинув взглядом весь этот впечатляющий набор, миссис Энгус удовлетворенно кивнула. В самый раз. Если их друзья были в той же степени, что и она, потрясены жутким и бессмысленным убийством Винни, то им потребуется солидная доза, чтобы прийти наконец в себя. Ей самой пришлось утром запить ежедневный валиум стаканом неразбавленного виски.

В дверь позвонили снова, и Рут Энгус в последний раз глянула в зеркало, чтобы проверить прическу. Поправила выбившийся локон, пригладила отставшую прядь, оправила длинное, в обтяжку черное платье, затем наклонилась поближе — проверить, достаточно ли отчетливо видны следы слез на густом слое пудры, покрывавшей щеки.

Окончательно удостоверившись, что все о’кей, Рут Энгус подошла к двери. Повернула тяжелую медную ручку, вечно доставлявшую немало трудностей уходившим гостям, и потянула на себя массивную панель из темного дерева.

И увидела за внешней стеклянной дверью с большим металлическим “Э” на нижней филенке шестерых восточного вида мужчин в длинных красных робах.

Миссис Энгус сглотнула, пытаясь подавить совершенно неуместный легкомысленный смешок, неожиданно подступивший к горлу.

— Здравствуйте, — сказала она.

Странные визитеры молчали.

— Вы, очевидно друзья моего... моего покойного мужа? — спросила она тоном непринужденным, но, как надеялась сама миссис Энгус, в достаточной степени минорным и торжественным.

Пятеро желтолицых людей в красных робах не издали ни единого звука, но стоявший в центре — очевидно, главный — удостоил ее медленным утвердительным кивком. Пятеро остальных стояли не шелохнувшись, как статуи.

— Ну что ж, — промолвила миссис Энгус, в немалой степени озадаченная вкусами своего покойного супруга в выборе друзей, — входите, пожалуйста.

Ее приглашение вызвало среди пришедших некоторую реакцию. Двое, стоявшие сзади, быстро оглянулись по сторонам, словно желая убедиться в том, что вокруг никого не было.

Миссис Энгус молилась в душе, чтобы эта странная группа не оказалась потенциальными жильцами одного из двух соседних домов, предназначенных на продажу. Возглавляемая ею Лига домохозяек Вудбриджа приложила немало усилий для того, чтобы на эти дома не позарились черные из Уэст-Хейвена, и ей совсем не хотелось начинать новую войну против каких-то азиатов.

Стоявший в центре выдавил медленную улыбку. Когда он открывал внешнюю дверь, внимание миссис Энгус оказалось невольно прикованным к ногтю его указательного пальца.

Ноготь был по меньшей мере три дюйма в длину, слегка загнутый, блестящий и косо срезанный у самого конца, словно миниатюрный нож гильотины. На миссис Энгус ноготь неизвестно почему произвел крайне неприятное впечатление.

Шестеро азиатов вошли в прихожую, разом заполнив ее и вежливо улыбаясь хозяйке. Главный, стоявший все это время у двери, вошел последним.

— Очень любезно с вашей стороны впустить нас, — произнес он, глядя на миссис Энгус. — Нам было бы труднее войти другим способом!

Миссис Энгус услышала, как один из пятерых позади нее рассмеялся. Странная манера приветствия, решила она, но в любом случае лучше просто не замечать некоторой неловкости положения. Валиум и стакан неразбавленного виски вполне позволят справиться с ним.

— Не хотите ли пройти вниз? — вежливо осведомилась она, безуспешно пытаясь протиснуться между шестью словно спаянными друг с другом телами.

Все шестеро разом одарили ее еще более широкой улыбкой и по одному, в затылок, начали спускаться по лестнице. Их согласное движение почему-то несколько успокоило миссис Энгус.

Пройдя за ними в столовую, она увидела, что все шестеро снова стоят вплотную друг к другу посреди выложенной кафелем, комнаты. Их длинные красные робы в сочетании с желто-оранжевой кожей лиц делали их похожими на связку чудовищных леденцов. Миссис Энгус подошла к столу и наполнила свой стакан пуншем.

— Угощайтесь, пожалуйста, — обвела она рукой тарелки с нарезанной салями и оливками, кусочками маринованного тунца на квадратиках белого хлеба, жареной печенкой, беконом, сыром, ветчиной и собственной выпечки марципанами.

Миссис Энгус готова была поклясться, что глава шестерки кинул на нее злобный взгляд. Вздрогнув, она сказала:

— Это все ужасно, ужасно. То, что случилось с мужем, я имею в виду. Я все время спрашиваю себя: почему именно он? Почему, скажите?

Ее глаза встретились с узкими агатовыми щелками главного; не отрывая взгляда, тот медленно произнес:

— По крайней мере, теперь он свободен.

— В... возможно, — растерянно пробормотала Рут Энгус, делая большой глоток пунша; с полупустым стаканом в руке она обошла стол. В пунш явно нужно добавить еще чуть-чуть водки. Как только выдастся свободная минута, она обязательно это сделает. — Возможно, что так. Теперь ему уже не придется беспокоиться о налогах, плате за дом и обо всем прочем. Но... как же я?

Она стояла перед главным, слегка покачиваясь, и поспешила поднести к губам стакан, чтобы скрыть неизвестно откуда взявшуюся икоту.

— Что будет со мной? — повторила она, на этот раз голос ее дрогнул. — С детьми? С рестораном?

Несколько секунд миссис Энгус молча изучала кафельный пол, но так и не дождалась ответа.

— Ну, по крайней мере, мы получим страховку. Хотя бы это. — Ее глаза снова встретились с агатовыми прорезями пришельца. — Но он был еще такой молодой!

Лицо пришельца заволокло пеленой, и слезы прочертили новые бороздки в толстом слое пудры на щеках миссис Энгус.

— Я... я жила только ради него. Только для него, говорю вам! Только ради него одного. — Миссис Энгус всхлипнула и повернулась, чтобы вновь наполнить стакан. Позади нее стоял один из пришельцев.

Миссис Энгус повернулась влево, чтобы включить телевизор: может быть, хотя бы это отвлечет ее от мыслей об ужасном конце Винни. Но слева от нее оказался еще один меднолицый гость.

Миссис Энгус решительно шагнула вперед. И почувствовала, как на ее плечо, словно успокаивая, легла рука главного из шестерки; а затем та же рука забрала у нее стакан. У самого ее лица внезапно оказался его длинный блестящий ноготь.

— Ты жила для него, — повторил главный. — Тогда расскажи нам, что он сказал тебе.

Миссис Энгус пыталась сосредоточить взгляд на лице пришельца, но оно по-прежнему расплывалось перед нею зыбким желтым блином. Отчетливо она видела лишь его глаза — узкие, темные, почти черные.

— Когда... сказал? — рассеянно спросила она. — Он много чего говорил мне... Например: “Что на обед?”. Или — “Заткнись, я смотрю телевизор”. Или еще...

— Перед тем, как он уехал, — перебил ее азиат. — Скажи, что он говорил тебе, перед тем как уйти тогда на эту охоту.

Миссис Энгус попыталась проскользнуть между главарем и его напарником, что стоял слева. Ей положительно необходимо еще выпить. Но на пути неожиданно оказался пятый азиат.

— Щас... щас вспомню, — язык миссис Энгус понемногу заплетался. — Я тогда еще читала, а он уже укладывался в постель, значит, ничего он мне не сказал... и перед тем, вечером, футбола тоже не было, стало быть, и тогда он ничего не говорил мне... а “Роду” он не смотрит, значит, и во время нее он мне ничего...

Человек, стоявший перед ней, сжал ее плечи; миссис Энгус ощутила всей кожей его холодный, как у змеи, взгляд.

— Вместе с Винни Энгусом умер и его дух и, умерев, не воскреснет. Его душа отлетела в вечность невостребованной и не получит более воплощений в следующей жизни. Он переступил Последний порог.

Стоявший позади нее азиат едва слышно хихикнул. Слезы вновь потекли по щекам миссис Энгус. Она хотела было уже опуститься на пол, но сильные руки пришельца крепко держали ее.

— О, я знаю, знаю, — прошептала она. — Он мертв. Бедный Винни. Но... что могу сделать я?

— Расскажи нам, что он говорил тебе. Забудь все фальшивые ценности, которым поклонялась всю свою жизнь. Христианскую религию. Любовь к мясу. Познай свет истинных...

Миссис Энгус с неожиданной силой вырвалась из удерживавших ее рук и, отступив назад, чуть не врезалась в грудь стоявшего за ней азиата.

— Минутку, мистер, — сдвинула она брови. — Что это вы предлагаете мне забыть? Какое мясо? Какое христианство? Я еврейка, к вашему сведению, и горжусь этим!

Миссис Энгус попыталась успокоиться, но стоявший перед ней не отвечал, и ее лицо снова начало кривиться.

— Бедный Винни. Мне необходимо выпить еще.

И тут от парадной двери на верхней площадке лестницы послышался голос. Человек, сжимавший ее плечи, выпустил их и повернулся, прислушиваясь.

— Она ничего не знает, — произнес голос. — Кончайте с ней. Нужно убираться отсюда.

Миссис Энгус тем временем уперлась обеими руками в грудь стоявшего позади нее азиата, осведомляясь вежливым тоном, не будет ли тот любезен пропустить ее.

Человек кивнул, но вместо того, чтобы отойти в сторону, взял миссис Энгус за плечи и развернул лицом к главному, который быстро провел правой рукой около ее шеи; миссис Энгус вдруг почувствовала, что его длинный ноготь вонзается в ее плоть.

Миссис Энгус успела вскрикнуть всего лишь раз; двое стоявших по бокам, схватили ее за руки: одна крепкая ладонь зажала ей рот, другая — резко подняла подбородок.

От этого узкий, в три дюйма порез на ее шее расширился, и на траурное платье потекла узкая струйка крови.

Главарь уперся рукой в плечо миссис Энгус, вонзая ноготь глубже в ее трепещущую гортань — прямо под левым ухом.

Странное покалывание в области шеи сменилось на мгновение острой болью, и миссис Энгус снова попыталась закричать, но желтая ладонь сжала ее губы еще сильнее, и крик лишь замер в горле.

Палец главаря, уже касавшийся фалангой ее шеи, — ноготь полностью вошел в нее, — начал медленно скользить вдоль разреза. Из шеи миссис Энгус, орошая пол в шести дюймах от ее ног, ударила струя крови.

Боль сменилась быстро нарастающей дурнотой: миссис Энгус казалось, что ее голова превратилась в чашу для пунша, наполненную сладкой тягучей жидкостью; она заполнила уши, впадины глаз, постепенно затекая в ноздри...

Миссис Энгус пыталась выпрямиться, чтобы вытряхнуть надоевшую влагу, но цепкие желтые руки крепко держали ее. Ноги налились свинцом, и теплая жидкость уже заполняла грудь, все тело, живот; где-то в уголке мозга мелькнула мысль, что если она выльется, то непременно попортит ковер, и тогда...

Палец главаря замер на два дюйма ниже левого уха миссис Энгус; упершись другой рукой в ее плечо, он резким движением быстро выдернул ноготь и, осмотрев его, удовлетворенно кивнул.

Все трое разом выпустили миссис Энгус и, сделав несколько шагов, присоединились к остальным, взиравшим на происходящее из противоположного конца комнаты.

Миссис Энгус, еще держась на ногах, шагнула назад и, обернувшись, тяжело ударилась о стол. Ее голова бессильно повисла над чашей с пуншем.

Миссис Энгус еще успела увидеть, как гладкую поверхность жидкости в чаше взбудоражили красные ручейки, затем глаза ее закатились, и тело рухнуло на мокрый от крови кафельный пол. Миссис Энгус так и не смогла понять, что ей только что перерезали горло.

Дождавшись, пока прекратились судорожные движения, все шестеро подошли к телу и обступили его.

— За работу, — бесцветным голосом произнес главарь. — У нас не так много времени.

По окончании похорон Римо и Чиун вызвались подвезти Вики Энгус до дома. Вернее, вез Римо — Чиун восседал в гордом одиночестве на заднем сиденье взятого напрокат седана, яростно царапая по ветхому пергаменту гусиным пером.

— Какая же туфта, — устало произнесла Вики.

— Невероятная, — с готовностью согласился Чиун.

— Что — туфта? — не понял Римо.

— Она говорит о тебе, — радостно пояснил Чиун с заднего сиденья.

— Я не с тобой разговариваю, Чиун, — оборвал его Римо. — Так что — туфта, Вики?

— Да это все. Похороны. Этот толстый кретин, изображавший священника и несший всю эту чепуху, — папа терпеть его не мог, кстати. И само это убийство... Кто, ну кто в целом мире мог убить моего отца, да еще таким образом? У вас есть какие-нибудь идеи?

Римо успокаивающе положил руку ей на колено.

— У меня, признаюсь, не бывает идей.

— Никогда, маленькая леди, не спрашивай его насчет идей, — подал сзади голос Чиун. — Он не знает даже этого слова.

— Ты-то сам что знаешь, Чиун? — с досадой спросил Римо, сворачивая на улицу, где находился дом Энгусов. — Ты же ни черта не слышал даже из того, о чем мы со Смитом говорили на кладбище.

— Я знаю вполне достаточно, — не отрываясь от пергамента, возразил Чиун. — Я знаю, например, что император изволил назвать в твою честь новую болезнь.

Римо высматривал на противоположной стороне улицы дом Вики.

— Новую болезнь? Это какую же?

— Свиной грипп, — закивал головой маленький человек на заднем сиденье. Эта мысль показалась Чиуну настолько удачной, что он даже захихикал от радости. — Да, да, именно, свиной грипп, хе-хе-хе!

— Ладно, — ответил Римо. — По крайней мере, ты снова в бодром расположении духа — и даже со мной теперь разговариваешь.

— Я с тобой не разговариваю. Я беспредельно унижаю тебя!

Пропустив это мимо ушей, Римо снова повернулся к Вики, которая смотрела в окно на дома, знакомые ей с детства.

— А почему ваша матушка не пришла на похороны?

— Она уже и так донельзя издергана. Вот и осталась дома приготовить стол для поминок, и... Ой, мы уже приехали.

Римо загнал машину на стоянку перед коричневым двухэтажным особняком; на всех окнах были опущены желтые жалюзи.

Когда они вышли из машины и подошли уже к самому крыльцу, Римо вдруг заметил темный силуэт, двигавшийся вдоль стены дома; вот он замер на секунду — похоже, что заглядывает в окно.

— Погодите-ка, — остановил он Вики. — Чиун, присмотри за ней.

Римо исчез за углом; Вики, подойдя, встала рядом с Чиуном. Положив узкую ладонь на его руку, она улыбнулась, глядя в непроницаемое лицо старика.

— А тот человек на кладбище — почему вы зовете его императором, мистер Чиун?

— Не знаю, — пожал плечами Чиун. — Мне никогда не удавалось понять игры белых людей. И я не пытаюсь больше. Просто называю его императором, Римо зовет его Смитом, император называет самого Римо Николсом; все вокруг называют друг друга именами каких-то других людей. Вообще у вас очень странная страна, и я надеюсь, что все наконец поймут это, когда мою гениальную драму покажут по телевидению.

После каковых слов Мастер обратил свой взор долу и погрузился в молчание. Лицо его снова приобрело бесстрастное выражение, примерно такое же, как на кладбище, когда он стоял у гроба.

Римо обнаружил тем временем, что темная фигура застыла у окна полуподвала всего в нескольких футах от него. Римо удалось сократить расстояние между собой и неизвестным до нескольких дюймов; в этот момент тот резко выпрямился и, повернувшись, врезался лбом прямо в грудь Римо.

Еще секунда — и с преподобным Титусом Мюрреем наверняка случился бы обширный инфаркт.

— День добрый, святой отец, — приветствовал его Римо. — Хотите войти, но не желаете докучать хозяевам?

В ответ преподобный Титус В.Мюррей лишь пыхтел, не в силах перевести дух, привалившись спиной к стене и мотая выставленным вперед животом наподобие коровьего ботала.

— Да, да, понятно, — закивал Римо. Взяв служителя церкви за руку, он вывел его к крыльцу и помахал Вики и Чиуну. — Ложная тревога. Так что же все-таки вы делали здесь, ваше преподобие?

Его преподобию удалось наконец отдышаться.

— Миссис Энгус не открывала, и я... решил посмотреть, где она. Я полагал, что она нуждается... в духовном утешении.

— Ну да, или, может, на кухне чего помочь, — кивнул Римо. — Вики, у вас есть ключ?

Взбежав по ступенькам. Вики дернула дверь.

— Очень странно. Ма никогда ее раньше не запирала. — Достав из-под коврика ключ, она отперла дверь вошла в прихожую.

За ней последовал преподобный Мюррей, а Римо повернулся к Чиуну, который по-прежнему стоял у края газона, ковыряя носком сандалии пожухлую траву у корней молодого деревца.

— Ну, пошли, — позвал его Римо.

— Думаю, что я лучше останусь здесь, — отозвался Чиун. — Что-то есть тут такое, что мне совсем не нравится.

— Ну ясное дело — я. Верно?

— Я говорю серьезно, Римо. В этом месте что-то не так.

— Идем, папочка, — позвал Римо уже от самой двери. — На дворе холодно, и того и гляди сейчас пойдет дождь.

— Но я останусь здесь, — возразил Чиун упрямо.

— Как знаешь, — пожал плечами Римо. Он вошел в переднюю и закрыл за собой дверь.

Подождав несколько секунд, словно вынюхивая что-то в воздухе, Чиун мелкими шажками направился к задней стене дома.

— Внизу уже накрыт стол, — сказала Вики, взбегая по лестнице в кухню. — Я только сполосну руки. Мы приехали, ма!

Преподобный Мюррей направился прямо вниз, а Римо остался в гостиной, пытаясь угадать, что же задумал Чиун. Обычно его трудно было заставить обнаружить так явно свое волнение — если это произошло, значит, дело и вправду серьезное.

Потом Римо услышал снизу хлюпающий звук и в тот же момент — шум воды наверху, в кухне. А затем в кухне раздался отчетливый судорожный вздох, а внизу, в подвале что-то с шумом упало.

По лестнице снизу загрохотали слоновьи шаги отца Мюррея, а вскоре появился он сам, трясясь и причитая: “О, Боже. О, Господи, Господи, Господи”. С полы его черного пиджака капала густая красная кровь; а наверху, в кухне, истошно кричала Вики.

Мюррей кинулся к входной двери, а Римо, на бегу заглянув в подвал, успел заметить на полу большую кровавую лужу.

Преподобный Мюррей стоял, прислонившись к росшему на газоне кипарису: его рвало.

А Римо уже ворвался в кухню. Вики, с мыльной пеной на руках и лице, стояла, сжав колени, посреди кухни, лишь изредка приседая, чтобы перевести дух перед новым отчаянным криком. Кроме нее, в кухне никого не было.

Огромные карие глаза Вики, которые делали сейчас еще больше неимоверно расширившиеся от шока зрачки, смотрели в маленькое кухонное окошко — а с той стороны в него смотрел окровавленный, с ободранной кожей труп, одетый в залитое кровью черное платье и подвешенный к ветвям росшего за окном дерева.

Римо подошел, заслонив окно, и вперил взгляд в бренные останки миссис Рут Энгус.

А потом увидел Чиуна, который стоял, опустив голову, у подножия дерева и ковырял носком сандалии мерзлую землю.

Глава пятая

В небольшой уютной квартирке в тихом пригороде Уэстпорта, штат Коннектикут, известном под названием Сосновый Лес, Питер Мэтью О’Доннел с наслаждением потягивал водку с тоником, вполглаза наблюдая за тем, как “Викинги” изображали вялую пародию на игру на поле “Большой чаши” — как вдруг почувствовал, что его левая нога превращается в одно целое с оттоманкой, на которой за секунду до того возлежал он сам, с удовлетворением пялясь в экран своего цветного телевизора с новейшей системой электронной подстройки и встроенным видео. Сейчас же футбол превратился в смутное мелькание разноцветных пятен, а нога — в часть невообразимой мешанины из расщепленного дерева, острых металлических пружин, шурупов и клочьев обивки.

О’Доннел попробовал встать, но в этот момент другая его нога вступила в столь же насильственный симбиоз с табуреткой.

— Тайм-аут, — произнес голос позади него. О’Доннел тем временем расставался с выпитым, равно как и с обедом, завтраком; не задержался и вчерашний ужин. Ноги его выглядели так, будто их использовали в производстве зубочисток, а подол свободной шелковой рубахи представлял собой в данный момент миниатюрное озерцо с дурно пахнущей зеленоватой жидкостью.

— Уаааа-х, — произнес О’Доннел.

— Счет 17:0 не в пользу “Викингов”, — прокомментировал голос. — Хочешь узнать, чем кончится матч — придется поговорить со мной, приятель.

— Га-гаа... йах, — ответствовал О’Доннел, кривясь от боли.

— Потому что на ма-а-леньком листочке в кабинете Винни Энгуса мы обнаружили твое имя. И пометку, что надо тебе позвонить. Для чего, не скажешь?

— Но-ги, ноги мои...

— Пока еще твои, — согласился голос. — Но вот если не станешь мне отвечать, твои ноженьки точно станут моими. Я их отсюда прямо так, под мышкой, и унесу.

— Он мне звонил... и сказал, что мясо, которое я продал ему, в некоторых местах было жестким.

— В каких местах?

— Вокруг клейма сельскохозяйственного министерства.

В следующую секунду О’Доннел увидел, как к его колену протянулась крепкая волосатая кисть и принялась медленно, осторожно растирать ногу; и внезапно боль чудесным образом стала затихать и пропала.

— Ааааааа, — замычал О’Доннел от удовольствия.

— Ну, вот. Но тогда, — продолжал голос, — с чего же это он позвонил тебе — да сразу и умер?

— Да я не... — начал О’Доннел, и тут же ему показалось, что его левую ногу разрубили пополам и завязали узлом обрубки.

— Уа-га-га-гааа! — завыл он.

— Так с чего? — неумолимо повторил голос.

Руки О’Доннела, метнувшиеся к раздираемой невыносимой болью ноге, завязли в густом зеленоватом месиве, обильно стекавшем с живота на серые шерстяные брюки.

Ну где все? Где охранники, обычно сутками просиживающие в подъезде? Что случилось с телекамерами, двойными замками и тем парнем, что сидит на стоянке в будочке сторожа?

О’Доннел увидел, как крепкая волосатая кисть пришельца потянулась на сей раз к его правой ноге.

— Нет, нет! — закричал он. — Это... это, наверное, тот парень из компании... ну, той, что занимается упаковкой и перевозкой.

— Почему ты так думаешь? — кисть замерла в воздухе в двух дюймах от его колена.

— Потому что я ему звонил, все сказал, а он вроде здорово расстроился и стал спрашивать, говорил ли Винни кому-то еще об этом... — О’Доннел помутневшими от боли глазами различил на экране телевизора четырех запасных, которых собирались ввести в игру, и вдруг подумал, что парни из-за своих больших, не по размеру наплечников похожи на недоделанных херувимов.

— И что ты ему сказал?

— Я сказал, что не знаю. Но не думаю, что он кому-нибудь говорил.

— Ну, ладно. А как этого парня зовут?

— Солли. Техасец Солли Вейнстайн из Хьюстона. Это правда, я клянусь вам! — Если только О’Доннелу суждено будет добраться до своего агента по недвижимости, он вобьет ему в глотку всю систему безопасности этой дыры, в которой его угораздило поселиться.

— А какой телефон у Солли?

— Он у меня только в офисе... в “Митамейшн”.

Крепкая ладонь снова не спеша потянулась к его ноге.

— Нет, нет, правда! Я его с собой не ношу. Просто набираю специальный код на линии — и нас сразу соединяют.

— А какой код?

— Четыре-ноль-семь-семь, — промямлил О’Доннел, с Удивлением наблюдая, как большие белые номера на алых футболках игроков на экране вдруг пропали неизвестно куда, а знаменитые краски трикиноксовского кинескопа превратились в сплошную черную лужу, как будто исчезло изображение. Телевизор, однако, был включен — отключился сам Питер Мэтью О’Доннел.

Римо вытер запачканную блевотиной руку о рубашку О’Доннела и поднял глаза на вошедшего в двери Чиуна.

— Дальше тебе идти нельзя, — изрек Чиун. — Останься.

— Ты что, вдруг полюбил футбол, папочка?

— Не ходи, — повторил Чиун.

— Извини, Чиун. Но работа есть работа.

— Тогда идем вместе. — Римо удивленно поднял брови. — Идем, и по дороге я расскажу тебе, что означал тот труп на дереве, — а потом мы вместе скажем императору, что это задание нам не нравится, и выполнять его мы не будем.

— Вот он, наверное, обрадуется, — заметил Римо. — Кто-то пытается отравить всю Америку, а мы, значит, отваливаем на отдых.

— Американцы сами травят себя уже многие и многие годы, — ответил Чиун. — И яд у них не только в еде — даже в воздухе. Они курят яд. Ездят на отраве. Вместо молока у них — ядовитая химия. Если бы они сами не хотели умереть, то и не делали бы всего этого. А так — зачем им мешать?

При малейшей бреши в чиуновской логике Римо тут же затеял бы с ним яростный спор, но сейчас он таковой не видел и потому ограничился лишь замечанием:

— Чиун, нам пора.

— То, что ты собираешься сделать сейчас, — ответил ему Чиун, — гораздо хуже того, чем ты можешь даже представить.

Здание компании “Митамейшн”, располагавшееся в милом сельском пригороде Уэстпорта, видом своим напоминало бракованную картонку из-под яиц. Это было одно из тех чудес современной архитектуры, которые отличаются способностью занимать как можно больше места при полном нежелании вписываться в окружающий пейзаж.

Римо остановил машину на обочине шоссе неподалеку от здания, увидев впереди перед самым входом большую толпу людей — они размахивали руками, тянули вверх лозунги и громко кричали что-то.

— Я останусь здесь, — заявил Чиун. — Эти бездельники своим шумом оскорбляют мой слух.

Неподалеку от них за толпой наблюдал пожилой человек в потертых джинсах и золотистой ветровке.

— Вы работаете здесь? — спросил его Римо.

Тот кивнул.

— А где кабинет О’Доннела?

— Кого?

— Питера Мэтью О’Доннела.

— А он зачем вам? — поинтересовался старик.

— Я его сестра. Мамочка заболела.

— А-а. Дело, видать, серьезное.

— Ну так.

— Сегодня трудновато будет туда попасть, — заметил дед, кивая своей седой головой на шумную толпу перед входом.

— Вы просто мне подскажите, где его кабинет. А как войти, я сам позабочусь.

— Да я и О’Доннела-то никакого не знаю. Никогда о нем не слыхал. Откуда ж мне знать, где его кабинет-то? Вы лучше сторожа порасспрашивайте.

— А ты иди проспись, — посоветовал Римо и зашагал к стеклянным дверям.

— Вы осторожнее лучше, — посоветовал старик. — Не дай Бог подумают они, что вы тут работаете.

Римо остановился.

— Почему это?

— Да вон они орут что-то насчет того, что, мол, не потерпят тут разных всяких...

— Вот если они попытаются остановить меня, — пообещал Римо, — разных и всяких здесь точно будет навалом.

Когда он подошел ближе к пикетчикам, благообразного вида пожилая женщина в шерстяных наколенниках, длинном теплом пальто, вязаном шарфе и митенках кинулась к Римо и завизжала: “Свинья, фашист, мясник, убийца”.

Мило улыбнувшись ей, Римо продолжал движение.

Следующим оказался мужчина в шерстяной вязаной шапке и матросском бушлате, который, выступив вперед, поднес к самому лицу Римо плакат на деревянном шесте. Двумя пальцами Римо выдернул два гвоздя, которыми плакат был прибит к шесту, и, пока фанерное полотнище плавно опускалось на мостовую, счастливо миновал молодую мамашу, понукавшую своего девятилетнего отпрыска, дабы тот вцепился Римо в лодыжку.

Наконец Римо добрался до входной двери. Пузатый чернокожий сторож, у которого совершенно явно не было при себе ни оружия, ни хотя бы дубинки, а возможно, даже и десяти центов, чтобы позвонить по телефону из вестибюля, беспомощно махал на него руками с той стороны стекла, призывая Римо убраться.

Сзади на шее Римо ощутил чье-то жаркое дыхание. Обернувшись, он увидел, что с полдюжины агрессивно настроенных пикетчиков окружили его, угрожающе размахивая плакатами.

Пока Римо обдумывал, не пришпилить ли их самих к этим плакатам, над толпой раздался голос: “Назад! Все назад!”

Окружившие Римо люди остановились всего в нескольких дюймах от него, а затем, гневно ворча, отступили к линии пикета, пропустив вперед молоденькую девушку с золотисто-каштановыми волосами, в расклешенных джинсах и цветастом вязаном свитере. Она резко остановилась прямо перед Римо, и, упершись кулачком в бедро, топнула ногой.

— Ну? — вскинула она голову.

— Неплохо, — признал Римо. — По десятибалльной шкале дал бы вам не меньше восьми с половиной.

Зеленые глаза рыжеволосой девушки вспыхнули.

— Подумайте о том, что творите! — воскликнула она.

— Призываю вас к тому же, — ответил Римо.

— Мы — мы помогаем тем, кому неоткуда ждать помощи! Мы защищаем бедных, униженных, и боремся за их попранные права!

— И все это вы делаете сейчас? Здесь? У этой вот мясной лавки? — Римо кивнул на здание.

— Мы маршируем за Третий мир! — слова девушки с трудом пробивались сквозь нестройное скандирование ее сотоварищей. — Третий мир — это нищета. Это голод. Это два миллиарда людей, которым каждый вечер приходится ложиться спать на пустой желудок, мистер!

Римо пожал плечами.

— Третий мир — это два миллиарда бездельников и две тысячи горластых либералов. То есть, если вам нравится, конечно, спасайте их. Но почему у здания мясной компании?

— Да посмотрите на себя, — не унималась рыжая. — Вы же сами никогда не знали голода... Ну, немножко, может быть, знали, — она присмотрелась к Римо внимательнее. — Но скорее всего — тот добровольный голод, которому подвергают себя пресытившиеся, чтобы соответствовать так называемому стандарту красоты, выработанному коррумпированным и разлагающимся обществом...

Римо заметил про себя, что сама девица изо всех сил старалась соответствовать этому самому коррумпированному стандарту. Каждая черточка лица, каждый изгиб ее тела были именно в нужной пропорции и именно в нужном месте.

— Слышите, что говорят люди, которые пришли со мной? — потребовала она.

— Нет, — признался Римо. — Не разберу ни одного слова.

Рыжая девушка вновь топнула ножкой.

— Они протестуют против попыток капитала распять нас всех на одном кресте — кресте из костей и мяса! Они кричат, что не будут больше его есть. И мы не позволим делать себе эти прививки от свиного гриппа.

Прервав разговор, девушка повернулась к толпе и с удовольствием проорала вместе с ними несколько раз слова лозунга; затем опять обернулась к Римо.

— Но... это же все в шутку, наверное? — недоуменно взглянул на нее Римо. — Вы ведь все из клуба “Розыгрыш месяца” — или я ошибаюсь?

— Наша цель, — вздернула подбородок девушка, — убедить погрязшее в коррупции правительство Соединенных Штатов, что Америка имеет и возможность, и моральное обязательство кормить весь остальной мир!

— Хорошо, что весь остальной мир не знает об этом, — заметил Римо. — Ну, а к прививкам это какое имеет отношение?

— Дело не в прививках, — ответила девушка. — А в том, что необходимо прекратить выращивать и есть свиней. Тратить тонны зерна на откармливание быков... Вы меня понимаете?

— Нет, — мотнул головой Римо.

— Ну да, где вам, — скривилась она. — Вы же сами — работник этой преступной компании. Ничего, скоро мы закроем ее. А после нее — другие. По всей стране, пока нация наконец не придет в себя. Как вас зовут, кстати?

— Римо Уильямс, — представился Римо, наблюдая за тем, как толстый сторож пытается всунуть в висящий на стене телефон десятицентовую монету.

— А я — Мэри Берибери-Плесень. И не советовала бы вам пытаться проникнуть внутрь — если вы все еще собираетесь сделать это.

— Мэри Берибери-Плесень?!

— Да. Мэри — уменьшительное от Марион. Хотите узнать, что значат остальные имена?

— Как-нибудь позже, — помялся Римо. — А то я собирался обедать, знаете...

— Берибери — это болезнь, вызываемая недоеданием и характеризующаяся дегенеративными изменениями в нервной, пищеварительной и кровеносной системе; это значит, что у больного ей обычно наблюдаются мигрень, обмороки, вздутие живота, понос и сердечные приступы.

— Звучит впечатляюще, — одобрил Римо. — Предлагаю в ближайшее время поговорить об этом подробнее. — Он увидел, что страж у двери наконец просунул монету в автомат и сейчас говорил что-то в трубку. Значит, скоро сюда прибудет полиция.

— А “Плесень” в данном случае означает тонкий слой микроскопических водорослей, который начинает расти на слизистой желудка в процессе длительного голодания.

— Какая гадость, — поморщился Римо. — Прошу извинить меня...

— Если вы попытаетесь проникнуть внутрь, — неожиданно заявила Мэри, — нам придется остановить вас.

— Вы бы лучше вот их остановили, — посоветовал Римо, направляясь к двери.

— Я вас предупреждаю. Нам бы не хотелось повредить вам.

— Да пожалуйста, — пожал плечами Римо, кладя руку на ручку стеклянной двери. — Мэри, успокойтесь, я вегетарианец. И здесь не работаю.

— Не верю ни одному слову, — заявила та и, повернувшись к пикетчикам, гаркнула: — Эй, вот один из этих! Хватай его!

Едва Римо успел выдавить замок и распахнуть дверь, две дюжины пикетчиков ринулись вверх по ступенькам, как будто ждали этой команды с раннего утра.

Римо увидел, как черное лицо сторожа посерело от страха. Вбежав внутрь, он одним прыжком оказался на стальной раме над самой входной дверью — как раз вовремя, чтобы дать устремившейся за ним толпе (передняя шеренга — шириной около восьми футов) с разгона врезаться в дверь (от петель до замка — шириной около трех футов). Грохот разбитого стекла возвестил, что результат превзошел все ожидания.

Когда с пола послышались первые стоны, Римо легко спрыгнул вниз. Сторож дрожал, вжавшись спиною в стену.

— Я вызвал полицию. Вам лучше уйти, мистер. Я уже вызвал полицию.

Краем глаза увидев на доске над конторкой имя О’Доннела, против которого стоял номер кабинета, Римо выскочил из холла в коридор, напевая на бегу “У Мэри был барашек, был барашек, был барашек”.

Дверь кабинета оказалась запертой. Ногой Римо вышиб ее, и трое выросших перед ним желтолицых мужчин в один миг нанесли серию сокрушительных ударов по его лицу, телу, конечностям. Вернее, попытались нанести, потому что Римо инстинктивно отпрянул, едва уловив кожей колебание воздуха, вызванное движением первого из нападавших.

Ответное движение Римо не заставило себя ждать, и первый из покушавшихся стал симпатичным настенным барельефом. Римо, как кошка, проскользнул внутрь, — и второй из нападавших отделался лишь тем, что почувствовал, как его левая коленная чашечка въехала в правую, и обе они превратились в мелко нарубленный студень; незадачливый обладатель их, скуля, пополз к двери. Именно это и входило в планы Римо — одного из них он хотел оставить в живых. Но только одного, а в этот момент перед Римо возник третий и поразил его незащищенную шею великолепно выполненным приемом карате.

Великолепным, если бы Римо не успел сплести свои пальцы с цепкими желтыми пальцами противника и одним движением, словно щепку, переломить его руку в суставе.

А затем мощный толчок бросил желтолицего спиной вперед прямо в раскрытое окно кабинета; громкий стук, раздавшийся снизу, сообщил Римо, что тело достигло каменной мостовой. Римо обернулся — и в эту же секунду второй из нападавших, неловко опершись на руки, шлепнулся на ковер, напоровшись на свой же собственный ноготь; тело азиата конвульсивно изогнулось, и по полу ручейком побежала алая кровь.

Только сейчас Римо обратил внимание на необычайную длину ногтей нападавших и на то, что края их остро отточены; а затем увидел и тонкий, как волос, порез на правой руке. Римо сжал кулак и увидел, как быстро набухает, багровея, тонкая линия между средним и указательным пальцем. На коже выступила алая бусинка крови и, вздрогнув, стекла в рукав.

Римо так давно не видел собственной крови, что зрелище это немало его озадачило. Однако шум, доносившийся снизу из холла, тут же вывел Римо из оцепенения.

Спрятавшись за массивным столом О’Доннела, Римо стащил на пол телефон и быстро набрал названный ему номер — четыре-ноль-семь-семь.

В трубке трижды щелкнуло, и Римо услышал ровный магнитофонный голос: “Набранный вами номер в данный момент отключен. Пожалуйста, проверьте, правильно ли вы набираете. Благодарю вас.”

В комнату шумной оравой ввалились борцы с мясом.

Глава шестая

Два мертвых тела, впервые найденных в этом районе за последние одиннадцать лет, заставили полицейских весьма ответственно отнестись к своим обязанностям. С пикетчиками разговаривали серьезно и смотрели на них недоброжелательно.

Каждый раз, когда кто-либо из пикетчиков в ответ на заданный ему вопрос пробовал выяснить, “по какому, собственно, праву”, ему намекали на возможность “проехаться в город”, после чего на вопрос он, как правило, отвечал.

И только один из них, худой, темноволосый, с крепкими запястьями, в ответ на предложение “проехаться в город” с улыбкой ответил, что это прельщает его больше, чем поездка, например, за город, чем вызвал со стороны офицера полиции праведный гнев.

— А ну давай не умничай. Имя?

— Мое или ваше?

— Твое.

— Римо Николс.

— Адрес?

— 152, Мейн-стрит. — Этот адрес Римо давал во всех случаях.

— Вы лично знали, встречались или вступали в контакт с кем-нибудь из убитых?

— Нет.

— Это вы убили их?

— Нет.

— Кто-нибудь может подтвердить, что не вы их убили?

— Кто угодно. Никто. Я вообще не понимаю, что означает этот вопрос, — пожал плечами Римо.

— В город проедемся?

— Я могу подтвердить. Я его видела, — сказала Мэри Берибери-Плесень.

Полицейский повернулся к ней.

— Ваше имя?

— Мэри Берибери-Плесень.

— Адрес?

— Не хотите узнать, что означает мое имя, офицер?

— В город проедемся?

Здание компании “Митамейшн” в Уэстпорте Римо покинул свободным человеком. Больше полицейские его не вызывали, решив, после бурных споров, описать происшедшее как два непреднамеренных и одно самоубийство, явившиеся результатом ссоры между тремя неизвестными азиатами.

Мэри догнала Римо уже у самой машины, в которой все это время невозмутимо сидел Чиун.

— Ты опять так долго возился. Что у тебя с рукой? — спросил он.

Римо взглянул на свою правую руку. Порез от ногтя уже успел превратиться в тонкую розовую линию — тело Римо быстро восстанавливало пораженные ткани.

— Ткнули пальцем, — объяснил Римо. Чиун с любопытством смотрел на Мэри.

— Значит, ты опять осрамился, — кивнул он.

— Ничего подобного. Просто тот тип оказался несколько проворнее, чем я думал.

— Вот, вот, — язвительно поддакнул Чиун. — Ты опять думал, что противник окажется слабее тебя.

— Ну, это с каждым может случиться.

— Тебе повезло, что этим пальцем тебя ткнули не в горло, — сварливым тоном заметил Чиун.

Дабы избежать его изучающего взгляда, Мэри Бери-бери закашлялась и полезла в карман; вынув оттуда полиэтиленовый пакет, надорвала зубами клапан.

— Хотите попробовать тминного семени в кленовом сиропе? — спросила она.

— Я лучше буду есть грязь, — ровным голосом ответствовал Чиун. — Римо, кто эта маленькая канарейка, которая клюет семена на обед?

— Чиун, будь джентльменом, — нахмурил брови Римо. — Мэри помогла мне выбраться из этой переделки с копами. А еще она не ест мяса и борется с этими свиными прививками.

— Радость моего сердца воистину безгранична, — расплылся Чиун.

— Воистину безграничной она станет, когда я скажу тебе, что мы отправляемся в Хьюстон, папочка.

Чиун печально кивнул.

— Ты все-таки хочешь взяться за это задание, хотя я и предупреждал тебя. Скоро, очень скоро ты познаешь свою ошибку.

Выкарабкавшись из автомобиля, Чиун, не взглянув на Римо, повернулся и зашагал прочь. Римо следил, как его согнутая фигурка в развевавшемся длинном кимоно, со сложенными на груди руками, что делало ее похожей на катящуюся на колесах кибитку, медленно взбирается по склону небольшого холма.

— Один крохотный порез, а он уже на дыбы, — пробормотал Римо и повернулся к Мэри, методично поглощавшей содержимое пакетика. — Простите, что так получилось.

Мэри подняла голову; к ее нижней губе пристали зернышки тмина.

— Да ерунда. — Слизнув зернышки, она кивнула вслед удалявшемуся Чиуну. — Он ваш друг?

— Родственник. — Римо прикинул, за сколько минут доберется он до холма, на вершине которого виднелась фигурка Чиуна. — И еще раз огромное вам спасибо.

— Для собрата-вегетарианца — все, что угодно, — уголками губ Мэри улыбнулась ему. — Увидимся.

До вершины холма Римо добрался как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чиун исчез за следующей вершиной.

Прибавив шагу, Римо добрался до следующей — только чтобы увидеть, как Чиун исчезает за дальним поворотом. Невольно Римо вспомнил детскую считалочку — “залез медведь на гору, и ну реветь — еще одну гору увидел медведь!”. Дойдя до поворота, Римо увидел желтое кимоно, мелькавшее за деревьями в небольшой роще. У края рощи он заметил, как кимоно скрылось за каменной насыпью; обошел насыпь — и увидел, что Чиун стоит на земле на коленях ярдах в пятистах от него.

Римо медленно шел к Чиуну; и так же медленно на землю спускались сумерки. Подойдя ближе, Римо увидел, что руки старого корейца по самые запястья ушли в землю.

Когда Римо подошел вплотную к учителю, Чиун поднял руки, и у его колен в земле открылась небольшая ямка, а в ней — присыпанные землей остатки человеческих внутренностей.

Римо успел заметить сердце и печень, а потом перевел взгляд на лицо Чиуна. Не говоря ни слова, старик поднял указательный палец вверх: и в ветвях ближайшего дерева, освещенного взошедшей луной, Римо увидел труп с содранной кожей; на оголенное мясо были натянуты свободная рубашка и брюки из серой шерсти. Это было все, что осталось от Питера Мэтью О’Доннела.

— Внутренности они всегда хоронят у подножия дерева, — кивнул Чиун.

— Кто “они”? — спросил Римо, глядя на кровавые ошметки у ног Чиуна.

Чиун, отойдя от дерева, сунул кисти рук в широкие развевающиеся рукава кимоно.

— Они, сын мой — это род, древний, как Дом Синанджу.

Римо вопросительно посмотрел на него. И Чиун продолжал:

— Дом Синанджу древен, но был таким не всегда; нет ничего в этом мире, что некогда не было бы молодым, как молодой месяц. И в те времена, о которых я расскажу тебе, Дом Синанджу был так же юн. Но даже фараоны Египта, царствовавшие в то время, уже знали о нас; и о нас знали великие владыки Китая. Императоры Среднего царства глубоко ценили Дом Синанджу. Это было очень давно, еще до нашествия железного всадника — Чингисхана. И мы также с чрезвычайным почтением относились к династиям Среднего царства, сын мой.

Римо кивнул. Подробно изучив в свое время биографии великих Мастеров Синанджу, каждый из которых был славен каким-нибудь героическим деянием, он помнил, что они с неизменным уважением относились ко всем императорам Среднего царства, а за эту эпоху успело смениться несколько царствующих семей.

— Итак, мы были молоды, но уже высоко ценимы, и главного Мастера тех времен звали Пак. Он не был таким, как Мастера Синанджу последующих эпох, ибо тогда не был еще открыт солнечный источник телесной силы. Это произошло лишь несколько веков спустя при величайшем из Мастеров — Ванге, имя которого унаследовали многие в последующих поколениях. И ты должен знать их историю и не путать друг с другом!

— И в то время, Римо, Мастера Синанджу еще пользовались орудиями из заостренного металла, — добавил Чиун.

— Давненько же это было, папочка, — улыбнулся Римо. В первый раз на непривычно торжественном лице Чиуна он видел это странное выражение — почтения, смешанного со страхом, страхом настолько сильным, что Чиун позволил Римо беспрепятственно перебить себя.

И Римо чрезвычайно не понравилось, что в мире существует что-то, способное бросить тень на немеркнущую воинскую славу Чиуна, Мастера Синанджу и его учителя. То, что могло заставить Чиуна умолкнуть в немом почтении, было прямым вызовом самому существованию Римо.

— И в то время жил император, — заговорил наконец Чиун, — и этот император рассказал Мастеру Синанджу об одной своей провинции. Рядом с Шанхаем, так теперь называется это место. И в этой провинции жили невежественные и бесчестные люди, которые не уважали своего императора. И захватили назначенного им наместника, требуя за него выкуп. Но его ответом разбойникам, сказал владыка, будет искусство Синанджу.

Чиун кивнул, словно подтверждая свои слова. Именно так обычно строились его рассказы об истории Дома Синанджу — вначале о том, кто, когда и какую решал задачу, затем — какие использовал методы, и в конце — какой полезный опыт почерпнул из этого Дом Синанджу. Опыт, который Дом Синанджу приобретал на заре своего существования, был самым дорогим — он был оплачен кровью.

— И Мастер Пак взял с собою слуг и служанок, и был последним из мастеров, имевшим слуг. И встал лагерем у названного ему густого леса там, под Шанхаем, и велел сказать тем, кто жил в нем, что имя его Пак, и он прибыл по указу самого императора. И решил ждать у леса два дня, а по истечении выступить против них, если они не вернут ему захваченного наместника.

— И в ту ночь из лагеря Пака пропали две девушки, и Пак послал двоих слуг, чтобы их найти. Но из двух слуг вернулся в лагерь только один, и сказал, горько рыдая, что Мастер Синанджу посылает слуг в те места, куда боится идти сам. Этот человек не боялся гнева Пака, ибо одной из пропавших девушек была его любимая дочь. И Пак сказал ему: “Ты прав в своем гневе, о безутешный отец, ибо для Мастера гораздо важнее не блюсти приказ хозяина, но защищать собственных своих слуг. В этом — подлинная доблесть”. И отослал всех домой, и вот с тех пор мы не имеем слуг, Римо.

— О’кей. Это, конечно, кое-что объясняет, — воспользовался Римо паузой. — Но как все-таки насчет этих покойников на деревьях? И для чего ты рассказал мне эту историю? Что у вас гнет слуг, я знаю, потому что все твои сундуки обычно таскаю я. К чему ты клонишь?

— Этот Мастер Синанджу видел, как на глазах его умерло много достойных людей. Вот что самое замечательное.

— Замечательное? — недоуменно переспросил Римо. Усевшись на землю, он в упор взглянул на Чиуна. — Что же в этом замечательного, хотел бы я знать?

— А то, что если бы Пак не был свидетелем смерти своих братьев, своего дяди и своего отца. Дом Синанджу не достиг бы таких высот, и мы с тобой сейчас бы здесь не сидели. Слава Паку, который смог вынести боль от многих душевных ран в безымянном лесу близ города, что зовется сейчас Шанхаем!

И Римо услышал продолжение жутковатой истории Чиуна. Пак сам отправился в лес и вскоре понял, отчего так горько рыдал отец пропавшей дочери: голову девушки Мастер Пак обнаружил у подножия срубленного дерева, внутри его пустого ствола — лишенные мяса кости, а в ямке у корней — засыпанные землей внутренности.

— Лицо убитой девушки было совершенно белым; “отвратительно белым, как сама смерть”, — добавил Чиун.

Римо поежился.

— И тут Пак заметил дым, струящийся из-за гребня горы, и подумал, что же могло там гореть, и пошел туда, и подойдя ближе, услышал радостные крики, и узнал язык, на котором говорили в этих местах.

А те, кто собрался там, видели за день до этого, как покидали их края слуги Пака, и подумали, что вместе с ним ушел и он, отступив, и это спасло ему жизнь, они не видели, как он подошел к их лагерю, ведь всем известно — не видишь того, за кем не следишь.

Пак же к тому времени превзошел искусство оставаться недвижимым, и замер меж деревьев, а дым плыл мимо него, и Пак пошел на дым, не зная, с чем ему предстоит там встретиться, но понимая, что там, где дым, могут быть и люди.

— Нам, значит, предстоит сражаться с этими самыми дымными ребятами? — снова перебил его Римо. — Они что же, всегда прячутся за дымовой завесой?

— Нет, они сами часто превращаются в дым, — тихо ответил Чиун. — На Западе многие люди верят, что вампиры сосут кровь из горла жертвы, но это вовсе не так. Белые люди исказили древние легенды, которые принесли в Европу воины Чингисхана; а он, как знаешь ты, дошел только до Восточной Европы, и именно там распространились сказания о вурдалаках, сосущих кровь.

Ибо поглощение крови есть не что иное, как религиозный ритуал. И те, кто совершает его, никогда не едят мяса, но лишь пьют кровь, а для этого вскрывают сердце жертвы и подвешивают тело над огромным медным сосудом, пока оно не становится отвратительно белым, белым, как сама смерть.

— Про “отвратительно белых” предлагаю закончить, — нахмурился Римо.

— Но ведь не я избрал белый цвет цветом смерти — это сделала сама природа, — безучастно отозвался Чиун.

Римо решил не замечать этой фразы, а Чиун принялся рассказывать, как все собравшиеся — сначала мужчины, потом мальчики, затем девочки, женщины — по очереди пили кровь из сосуда. После чего тело вываривали, пока мясо и жилы не отделялись от костей, и бросали мясо на съедение диким псам, жившим в этом лесу близ Шанхая.

— И Пак увидел, что кости лежали внутри выдолбленного ствола дерева — и понял, что это жертва, дар предкам. И Пак понял, что эти... эти звери считали, что их предки, живущие в загробном мире, нуждаются в таких подношениях, и вскоре понадобится еще больше жертв, ведь умерших предков тоже с каждым годом становится больше.

— И Пак продолжал за ними следить — а тем временем в лагере его дядя, обеспокоенный тем, что племянника долго нет, решил отправиться на его поиски. И Пак увидел, как его почтенный родственник вышел из-за деревьев, — и в ту же минуту плечи его окутал дым, и Пак хотел предупредить дядю, но тут дым заговорил человеческим голосом, и голос спросил: “Могу ли войти?”, и дядя, пораженный, лишь сказал “да”, и тут дым превратился в человека, который нанес удар — у этих людей были уже тогда эти их длинные смертоносные ногти.

— Но удар был не так силен и лишь ранил почтенного родственника Мастера, и тот, ибо он тоже владел Синанджу, возобладал над противником и немедленно уничтожил этого пожирателя крови. Но новое облако дыма возникло перед ним, и он пал жертвой множества смертельных ударов, разделивших его шейные позвонки.

— На следующий день у леса разбили свой лагерь еще двое храбрецов — и это были брат и отец Пака. Пак, встретившись с ними, рассказал об увиденном и предложил всем троим атаковать врага. Но отец его, Ванг, — конечно, не тот, великий — настаивал на том, чтобы Пак лишь наблюдал за их борьбой с людьми дыма, ибо, даже если они проиграют, Пак будет знать все способы, которыми те могут убивать. Врага, известного тебе, победить вдвое легче. Атака же противника с флангов именуется окружением, а в центр расположения его — прорывом.

— Бог мой, Чиун, ты до сих пор уверен, что я не знаю этого? — вспылил Римо.

— Никогда и никому еще не могло повредить повторение основ мудрости.

— Да сколько же можно!

— И потому Пак вернулся в лес, и на следующий день отец и брат его пришли к тому месту и увидели дым, и осторожно приблизились, и отец его небрежно, словно отрабатывая удар, рассек мечом облако дыма. И тут воины Синанджу поняли, что пьющие кровь неуязвимы для оружия, когда превращаются в дым.

— И тогда они пошли дальше и увидели огромное дымное облако; и в один миг оно превратилось в вооруженных людей, числом семнадцать, и они приблизились к воинам Синанджу и спросили: “Можем ли войти?”. И оба Мастера лишь кивнули, и враги напали на них, и каждый действовал мечом и смертоносным ногтем, и воины Синанджу поразили десятерых, но пали сами; а мы ассасины, а не солдаты, Римо, и смерть для нас — не почет, и смертью не накормишь голодных детей Синанджу.

И Пак теперь знал многое о том, как убивают пожиратели крови, но понимал, что еще больше ему предстоит узнать. Но на следующий день той же дорогой пришел к лесу его единственный сын, и хотя с невыносимой болью в сердце Пак заставил себя смотреть, как умирают его дядя, его брат и отец, он не смог бы вынести смерть на его глазах единственного сына.

И тогда Пак вышел в самый центр сборища пожирателей крови, и рассмеялся им в лицо, и объявил, что он Мастер Синанджу, и настал их черед встретить смерть. Те же сказали, что им приходилось уже убивать мастеров Синанджу, но Пак возразил: то были лишь их слуги, и ваших убили они вдесятеро. И Пак сказал, что воины Синанджу знают давно все их хитрости с дымом и мерзкий обычай пить кровь, и потребовал, чтобы они тотчас же оставили лес и искали пристанища среди белых варваров на Западе или черных дикарей в жарких землях.

Но они оспорили то, что он им сказал, и напали на него, и он убил многих, они же смогли лишь ранить его. И Пак не давал, невзирая на великую боль, жизни уйти из его тела — и те поняли, что побеждены, и, взяв с собой свой медный сосуд и оружие, навсегда оставили лес, и, проходя мимо сына Мастера, низко кланялись ему, ибо Пак сказал им, что юноша, идущий по его следам — наследник великих Мастеров Синанджу.

И так в том лесу около города, который ныне именуют Шанхай, воины Синанджу получили знание о пожирателях крови — как те движутся, как убивают, как справляют свой культ и как превращаются в дым, и еще о том, что ни один из них не может убить, пока не получит приглашения войти от своей жертвы. И тогда установилось перемирие.

Такую вот историю рассказал Чиун Римо, и добавил, что с давних времен повелось считать, будто вскоре после того пожиратели крови вымерли.

Но, продолжал он, смертельно раненый Пак успел рассказать своему сыну все, что Чиун передал сейчас Римо, — но еще и предупредил юношу, что пожиратели крови не ведают страха смерти.

— Мы бы им могли устроить хорошую взбучку, — хмыкнул Римо.

— Что?! — возопил Чиун. — Значит ли это, что я потерял полжизни, воспитывая футболиста, жонглера, клоуна?! Ты ассасин, а не шут, ты, комок белой грязи со свиными мозгами!

— Прости, — Римо не на шутку пожалел о сказанном.

— Тебе нет прощения... Вот, теперь мы встретились с этими кровососами вновь. И сейчас у них наверняка есть такие новые способы, о которых мы еще ничего не знаем.

— Сделаем все от нас зависящее. И приглашать их войти уж точно не будем. Кстати, а что случилось с наместником императора? Ну, с тем, которого должен был освободить Пак?

Чиун пожал плечами.

— Кто может уследить за всеми этими китайцами? Их так много.

Виктория Вирджиния Энгус сидела на высоком табурете, напряженно вглядываясь в рабочую панель высившейся перед ней башни, состоявшей из миниатюрной телефонной станции.

“Рай, штат Нью-Йорк”. Цифры 914 были просто-напросто кодом этого региона.

Наклонившись, Вики перевела переключатель в нижнее положение. Стерла записанное на дисках “Ханивелла”. Встала и отправилась в столовую.

Сев за столик, она заказала холодный сэндвич с ростбифом и горчицей; подумав, попросила полить его еще и кетчупом. И в ожидании заказа не переставая думала о том загадочном человеке, которого Чиун называл “императором”. Он ведь был из города Рай, Нью-Йорк.

Смерть отца... Чиун и Римо... Оказавшись дома. Вики начала поспешно укладывать рюкзак.

Дверь открыл Римо, поскольку Чиун, сидевший прямо посреди их номера в мотеле на окраине города Фэйрфилд, штат Коннектикут, был занят сочинением очередной части своей великолепнейшей драмы, с невозмутимостью, мало напоминавшей о событиях минувшего вечера.

Римо как раз ждал официанта, который должен был принести из ресторана заказанный рис, и, когда постучали в дверь, причин сомневаться в том, что это именно упомянутый официант, у него не было — заказ Римо сделал уже минут сорок назад, а на кухне вечно уродуют его, как Бог черепаху.

Либо они готовят рис с консервированным мясом, либо заливают его соусом, на девяносто процентов состоящим из двуокиси соды или какой-нибудь другой отравой, которую организм Римо просто не сможет вынести.

Но запаха пищи или скрипа колес ресторанной тележки по ту сторону двери не было, и Римо открыл дверь левой рукой, пряча за спиной порезанную правую.

Ворвавшись, словно вихрь, в комнату. Вики Энгус с разбега кинулась ему на шею.

— Римо, слава тебе, Господи, Римо, — всхлипывала она, плотно прижимая к нему свою пышную грудь, которую с трудом прикрывала — при отсутствии лифчика — сатиновая рубашка. Уронив голову ему на плечо. Вики разрыдалась.

— Ну, ну, давай-ка успокоимся, — приговаривал Римо, помогая Вик присесть на диван. — Что случилось?

Прикрыв лицо руками, Вики еще немножко поплакала, а затем, подняв голову, поглядела на дверь.

— Я... я была одна дома. И мне было так страшно одной, а потом я выглянула в окно и увидела... по-моему, я увидела... о, это было ужасно! — Вскочив, она вновь вцепилась в Римо. — Мне страшно даже подумать об этом!

— Успокойся же, — повторил Римо, в то время как Вики уже распласталась по его телу и терлась бедрами о перед его штанов. — Что там было такое? Тебе придется вспомнить, если хочешь, чтобы мы помогли тебе.

— Не оставляй меня, — Вики всхлипнула. — Не оставляй меня одну больше. — Ее груди снова, как бомбы, обрушились на грудную клетку Римо.

— Не волнуйся. Теперь все будет в порядке. Присядь, я принесу тебе воды.

Всхлипывания Вики начали понемногу стихать.

— Ну... ладно. — Она следила, как в ванной Римо наливает из-под крана воду в стакан.

А потом Вики заметила рядом с собой Чиуна — и ей потребовалось ровно две секунды, чтобы придать лицу скорбное выражение и опять начать всхлипывать.

— Когда ты вошла, — спросил Чиун, — ты сказала “Римо, Римо, хвала небесам” или “Римо, Римо, слава тебе, Господи”?

Вики беспомощно посмотрела на него.

— “Слава тебе, Господи”, по-моему.

— Благодарю тебя, юная дева, — снова сев на ковер, Чиун что-то вычеркнул в разостланном пергаменте и затем зацарапал по нему с удвоенной силой.

Римо вышел из ванной со стаканом воды в руке и сел на кровать рядом с Вики.

Взяв у него стакан. Вики пила воду маленькими глотками.

— Так что ты видела во дворе? — спросил Римо. — Или кого? Это были люди?

— Да, Римо. Люди. В нашем дворе.

— Их было много? Вида какого — восточного? Сколько их было там? Трое? Четверо?

— По-моему, четверо. Было уже темно. И они были именно восточного вида, я в этом совершенно уверена. Ой, это было так страшно!

Римо взглянул на Чиуна.

— Похоже, они теперь и за Вики охотятся.

Чиун пожал плечами.

— Придется взять ее с нами в Хьюстон.

Чиун повторил свой жест. В дверь постучали.

Вики вскрикнула. Римо посмотрел на дверь. Чиун по-прежнему скреб пером по пергаменту.

— Ваш заказ, — послышался из-за двери нерешительный голос.

— Скажи, чтобы они унесли его, — не поднимая головы, заявил Чиун. — Опять залили рис мясной подливкой.

Глава седьмая

Ровным, спокойным голосом главарь объяснял своим подчиненным, что им еще предстоит и что уже сделано.

Нападение, сказал он, не провалилось, отнюдь — оно было весьма успешным.

Трижды кашлянув, главарь, повернув голову, сплюнул в пепельницу, стоявшую на окне номера на восемнадцатом этаже отеля “Шератон” — Техас, город Хьюстон.

— Но мы потеряли троих наших лучших людей, — сказал один из сидевших перед ним. Он говорил по-китайски.

— Но приобрели знание, — возразил главный. — Теперь мы лучше понимаем врага. Утраты жаль, — добавил он, — но она была необходимой. Скажите же, что удалось нам узнать?

Молодой голос так же по-китайски доложил главному о нападении в “Митамейшн”, и как тот белый по очереди вывел из строя троих лучших бойцов Веры. На улице в машине его ожидал, продолжал тот же молодой голос, человек с желтой кожей.

— С желтой кожей, — прошептал главарь, поднося к лицу правую руку. Фаланга правого мизинца оказалась на уровне его груди, в то время как конец ногтя на указательном пальце — в восемь дюймов длиной — почти касался левой щеки говорившего. — С желтой кожей и глазами стального цвета?

— Именно так, — ответил голос.

— Я боялся этого, — главарь опустил голову. — Он пришел. Он все же пришел. — Он опустил руку, и губы его зашевелились в беззвучной молитве. В такой позе он оставался несколько секунд — затем резко вскинул седую голову. — Вы заплатили остальным?

— Пикетчикам? Да, заплатили.

— Кто-нибудь из них знает о нас?

— Нет.

— Наши потери восполнены?

— То есть, наняли ли мы новых? Да, наняли.

— Зови остальных, — приказал главарь. — Час приближается. Откладывать больше нельзя. Мы должны сделать это.

Молодой китаец вышел из комнаты, и главарь поднялся с кресла. Движения были медленными, как и его речь. Выпрямившись во весь рост — чуть больше четырех футов — он зашаркал по цветастому нейлоновому ковру, устилавшему пол номера, к окну; худая, покрытая пергаментной кожей рука отдернула тяжелые зеленые шторы.

Комнату заполнил яркий солнечный свет. Хьюстон за окном словно висел в воздухе всей своей светло-серой громадой, невыносимо сверкавшей, как будто невидимая рука натерла сияющие квадраты небоскребов вазелином.

Огромные машины, словно только что сошедшие с конвейера, подмигивали выстроившимся вдоль тротуаров угрюмым пыльным грузовикам; рабочие убирали с улиц разноцветные украшения — праздник только что прошел, и в магазинах заканчивалась новогодняя распродажа.

И жарко. В Техасе всегда жарко. Поэтому главарю это место нравилось больше, чем Коннектикут. Жара — и ночью, и днем. Именно жара и нравилась ему, он мог ощущать ее. Почти видеть.

Светло-голубой цвет оболочки его глаз резко контрастировал со зрачками — большими, темными и совершенно неподвижными. Главарь был абсолютно слеп.

Он услышал, как отворилась дверь. Значит, все уже собрались.

— Садитесь, — главарь медленно произносил китайские слова.

— Садитесь, — повторил по-английски один из пришедших.

Главарь подождал, пока слух его не уловил звук движений двух тел, устраивавшихся в глубоких креслах. Задернув штору, он вернулся к месту, на котором сидел, отлично зная, что пути его не помешает ни неубранная вовремя чья-то нога, ни замешкавшееся в проходе тело.

Опершись о резные подлокотники кресла, главарь откинулся на спинку, обтянутую ярко-алой материей с изображением танцующих зеленых драконов.

— Итак, Синанджу все-таки здесь, — промолвил он. — После многих веков снова пересеклись наши с ними дороги.

— Придется убить еще нескольких человек, — английский вариант несколько отличался от сказанного.

— Мы не станем нападать первыми, — продолжал главарь. — Наша история говорит о множестве жертв, которые Вера понесла при попытке противостоять этим корейцам со стальными глазами. Этот же воин Синанджу опасен вдвойне — с ним белый человек, в жилах которого течет кровь тигра.

— Нападать не будем, — последовал перевод.

— Их можно уничтожить лишь поодиночке, — кивнул головой главарь.

— Уничтожим по одному, — повторил переводчик. Один из сидевших в креслах пошевелился и произнес:

— Без разницы.

Перевод этой реплики, выданный молодым китайцем по знаку главаря, гласил:

— Тысяча извинений, мудрейший. Не говорите ли вы об одновременной атаке?

— Дурак, — недовольно произнес главарь. — Ты можешь биться головой о стену хоть целый день — и она не дрогнет. Но вынь снизу один кирпич — и через миг стена будет лежать в развалинах.

— Дурак, — последовал перевод. — Есть разница.

Главарь услышал, как один из сидевших перед ним нетерпеливо заерзал в кресле. Затем раздался голос:

— Кончим их тем же способом? Новички вообще-то не понимают, для чего сдирать с каждого шкуру и вешать на дерево.

Переводчик приложил все усилия.

— О, невежды, невежды, невежды, — воздел руки главарь. — Не вам и не мне менять наши обычаи. В них — легенды. В них — наша сила и мощь. Ибо с их помощью несем мы не только смерть жертвам, но и смертельный страх тем, кто еще остался в живых.

Правая рука главаря мелко постукивала по подлокотнику.

— Мы — последние из великих, и деяния наши воистину велики. Черная смерть, разившая Европу — дело наших рук. Голод 1904 — также дело рук бойцов Веры. Но сейчас, — главарь откашлялся, — сейчас нам надлежит вступить на путь, о котором говорится в нашем древнем пророчестве, и мы должны расчистить его для тех, кто идет следом.

— Старик говорит — валяйте в том же духе, — кратко пояснил переводчик.

— Достаточно. — Главарь махнул рукой. — Теперь обратитесь в слух и не полагайтесь только на свою память.

Переводчик извлек ручку и блокнот, в который последующие десять минут переносил бисерным почерком каждое слово, срывавшееся с губ главного.

— И пусть люди будут готовы, — закончил главарь.

— Пошли, — кивнул переводчик.

Главарь слышал, как двое встали с кресел; дверь распахнулась, затем снова захлопнулась.

Он снова откинулся на спинку. Годы и колоссальное напряжение иссушили и ослабили его; он не мог позволить, разумеется, чтобы те трое это заметили, но это было так. Времена безвозвратно изменились. Новые последователи Веры соглашались теперь лишь за деньги исполнять вековой обряд. Не говорили на родном языке. Утратили способность изменяться и обращаться в иные предметы. Все это умел только он. Он один.

Силы его на исходе. И это — последний шанс. А он в том, чтобы следовать легенде, имя коей — Последний порог.

Медленными шагами главарь направился в противоположный угол комнаты, где стояла кровать, и в изнеможении опустил на матрац свое усталое тело. Несколько минут изучал оштукатуренный потолок. Сознание его затуманилось; он снова был там. Там, в деревне Тай-Пин, где прошли его лучшие годы.

Он вспомнил золотые чертоги, построенные в знак признания могущества Веры и бога ее — единственного истинного бога, властителя загробного мира, владыки перевоплощения.

Он вспомнил своего наставника, духовного отца, который передал ему тайное знание о Последнем пороге.

И, лежа на голубом с золотом покрывале кровати в номере отеля “Шератон”, он вновь шептал те слова, что с того дня остались в его памяти.

Средоточие всего есть желудок. В нем — жизнь, и в нем — смерть. Жизнь здесь начинается и кончается; здесь же живет душа. Вскрой его — и ты уничтожишь жизнь. Жертва перешагнет тогда Последний порог.

За которым не будет больше перевоплощений. И закрытый окажется путь к трону господа. Мы, люди Веры — лишь хранители наших желудков, но мы шагаем по земле как бессмертные, с нами — покорность господу, в руках наших — жизни смертных.

Главарь вспомнил, как они умирали.

Как ручьем вытекала кровь через перерезанные артерии.

Как уходила из них сила жизни — через продольный разрез в желудке.

Затем, когда вместилище жизни разрушено — снять кожу с тела...

И последнее посвящение господу — тело высоко в древесных ветвях, символ нашей мощи и нашей преданности.

Наконец — захоронение внутренностей. Последний порог.

И так продолжалось тысячелетия. Еще до того, как Вера распространилась за пределы Китая — в Румынию, Россию, Литву, Трансильванию — легенды о них ходили по всей стране. Жуткие рассказы об их небывалой силе, об их способности превращаться в деревья и бестелесные существа, как чума, бродили между деревнями.

Но затем, когда Вера покинула пределы родины... Жертвы множились, вера росла, но они потеряли легенду. Для белых они были не более чем маньяки-кровососы, красноглазые люди-карлики. Их запомнили как слуг дьявола, которые ночами прокрадывались в спальни и запускали клыки в трепещущую плоть юных дев.

Жертвы множились, но была утеряна цель. Ряды их таяли — один за другим соратники главаря освобождались от суеты мира. Бог вознаграждал их за труд, впереди их ждала вечная жизнь. До тех пор, пока не остался лишь последний из них — он сам.

И он ездил, выискивал, убивал и намечал новые жертвы, но этого было мало. Богу нужна была кровь. И в конце концов он оказался в Америке, самом чреве обезумевших мясоедов, убивавших свои желудки. И, призвав на помощь тысячелетние тайны Веры, он задумал последнюю, великую жертву, и ей должны были стать многие и многие тысячи.

Но времена изменились, и он был немощен и стар, и бог поразил его слепотой в наказание. Украшениями золотых чертогов ему приходилось платить за кровь, и передавать секреты веры в руки непосвященных — бог требовал жертв, а ряды преданных все таяли.

И вот золота почти нет, но замысел близок к осуществлению. Скоро, скоро господь сможет оценить его труд. Он получит прощение, и воссоединится с ушедшими в вечной жизни.

Но сначала нужно покончить с Синанджу. Заставить белого и корейца со стальным взглядом перешагнуть Последний порог. Многие века длилось между ними перемирие, чтобы закончиться именно сегодня.

Глава восьмая

— Для чего ты носишь этот дурацкий костюм?

Вики Энгус посмотрела на свое голубое мини-платье с золотой нашивкой на рукаве, затем — с обидой — на Римо.

— Почему это дурацкий? Это форма лейтенанта Звездной экспедиции. Я всегда ношу ее, когда летаю.

— Ты, значит, тоже из этих, — кивнул Римо.

— Из этих?

— Ну... звезданутых.

— Звездных! — сердито поправила его Вики. — Но я не люблю, когда меня называют так. А теперь тихо, я буду выводить корабль на околопланетную орбиту.

Вики несколько раз нажала на пустой пластиковый поднос от завтрака, издавая бибикающие звуки.

Владелец фабрики унитазных сидений, занимавший кресло через проход от Вики, привлеченный необычным шумом, поднял голову.

— Координаты посадки введены! — произнесла Вики.

В динамике над ее головой раздалось гудение, а затем послышался голос стюардессы:

— Прошу всех пристегнуть ремни. Через несколько минут наш самолет совершит посадку в Хьюстоне.

Расцепив скрещенные ноги, Вики застегнула ремень, при этом юбка ее поднялась еще на сантиметр. Владелец фабрики унитазных сидений опустил журнал, чтобы не упустить редкостное зрелище.

Несколько минут спустя самолет, коснувшись колесами посадочной полосы, заскользил к зданию аэропорта. Голос в динамике выразил надежду, что пассажирам полет понравился.

Подпрыгивая на сиденье. Вики громким голосом отдавала приказания штурману космического корабля. Владелец фабрики сидений, слегка привстав, страдальчески поднял брови.

— И почему это у самых клевых телок всегда не в порядке мозги? — вполголоса пожаловался он, ни к кому, впрочем, не обращаясь.

Привстав с сиденья, Вики потянулась за лежавшей на верхней полке багажной сумке с серебристой эмблемой Межпланетной федерации — созвездие в окружении двух туманных силуэтов.

Головы всей мужской части салона, как по команде, повернулись в ее сторону. Из глоток вырвался общий разочарованный вздох, когда обзор загородил внезапно появившийся рядом маленький азиат в желтом кимоно.

Римо, Чиун и Вики пошли по салону к выходу; улыбающаяся стюардесса пригласила их снова воспользоваться услугами их компании.

— Спасибо, — кивнула ей Вики. — Экипаж! Приготовиться к высадке!

Худенькая плоскогрудая стюардесса с недоумением наблюдала, как Вики медленно спускается вниз по трапу, сопровождая каждый шаг хлюпающими звуками. За ней мелкими шажками спускался Чиун.

— Эти двое что, вместе? — спросила она у чуть отставшего от них темноволосого молодого человека.

— Да, — кивнул Римо. — Это капитан Джерки и мистер Шмук.

— Похоже на то, — согласилась стюардесса. Сев на рейсовый автобус, Римо, Чиун и Вики отправились в центр города. Пассажирами, сидевшими напротив них в салоне, оказались толстая белая матрона, изо всех сил прижимавшая ребенка к обширной груди, и некто Делавар Торрингтон-младший, известный его современникам как ДТ-2.

Как раз в этот момент ДТ-2, прижимая к уху приемник, наслаждался очередным поп-шлягером на такой громкости, что рев двигателей “Конкорда” показался бы рядом с ней чем-то вроде шума воды в ванной.

В процессе этого Делавар Торрингтон-младший сползал все ниже и ниже по сиденью, стараясь проникнуть взглядом под юбку Вики.

— У-ух, мамочка! — присвистнул он.

Поймав его взгляд. Вики плотно сжала колени и ближе придвинулась к Римо. Римо же в данный момент всецело был занят мыслями о сиденье, находящемся под ним. Он плотно уперся подошвами в пол и, когда водитель запустил мотор, слегка приподнялся над сиденьем.

Задержав дыхание, Римо оторвал от пола обе ноги. Тело его зависло в трех дюймах над сиденьем.

Автобус тронулся; Чиун, сидевший рядом с Римо, кивнул. Медленно выдохнув, Римо опустился обратно. Кроме Чиуна, его странных упражнений не видел никто; для Чиуна же это была обычная утренняя гимнастика.

Вики сжала предплечье Римо.

— Вон тот тип глазеет на меня!

— Рассей его своим бластером, — посоветовал Римо. Засунув кепку под мышку, Делавар Торрингтон одарил Вики сальной улыбкой; в это время вой приемника разбудил ребенка, спавшего на руках у толстой матроны. Еще не проснувшись, дитя начало всхлипывать.

Снова оскалившись, ДТ-2 подвинулся к Вики. Привстав, Римо наклонился к нему.

— Тебе чего надо?

— Да не тебя! — проорал ему в ухо ДТ, стараясь перекрыть барабанную дробь из динамика. — А вот ее!

— Простите, сэр, — Римо покачал головой. — Но ее сердце уже отдано Звездной команде.

— Никогда не слыхал о такой, — замотал головой ДТ. — Че играют?

— Ничего особенно интересного для вас, — ответил Римо. — В основном музыку.

— Не гони фуфло, мурло, — рифма привела ДТ-младшего в такой восторг, что, громко топнув подошвами по полу автобуса, он, откинувшись назад, визгливо закудахтал.

Ребенок на руках женщины, окончательно проснувшись, заорал громче, чем саксофоны в приемнике, которые, надрываясь, выдували концовку. Толстая соседка спросила у ДТ, нельзя ли немного приглушить музыку.

— И так ни фига не слышно, толстуха! — презрительно бросил ей Торрингтон.

— Тогда сделаем погромче, — предложил Римо. — Чтобы ты наконец услышал ее как следует.

Рука Римо, протянувшись вперед, с треском прижала магнитолу к голове любителя музыки. Динамик ДТ выдавил ухом — но вот кассетный отсек ему пришлось вышибать уже челюстью. Посыпавшиеся из задней стенки лампы и транзисторы освободили место для косматой головы; в задней части автобуса внезапно воцарилась тишина, которую нарушало лишь редкое позвякивание стекол.

Римо потянул за шнурок звонка — и водитель остановился, чтобы выпустить из дверей странного человека с магнитолой, которую он держал почему-то между ушей. Позже в кругу друзей Делавар Торрингтон не раз изумлялся, как пластмассовый корпус приемника смог сохранить четкие очертания его головы. Происшедшее немало потрясло его, и новую магнитолу он отважился спереть только через неделю.

Успокаивая плачущего младенца, толстая женщина кинула на Римо благодарный взгляд и, как бы извиняясь, пробормотала:

— Хьюстон уже не тот, что в прежние времена.

— Ничто не вечно, — согласился с ней Римо.

— А как ты это сделал? — спросила Вики, когда Римо сел наконец рядом с ней на свое место. Этот вопрос не сходил у нее с языка все то время, пока, сойдя с автобуса, они регистрировались в хьюстонском “Хилтоне”, поднимались наверх и Римо вел Вики к ее комнате. “Как ты сделал это?”

— Достань какое-нибудь радио — и я тебе покажу, — пообещал Римо.

— Не зайдешь ко мне? — многозначительным тоном спросила Вики.

Римо взглянул на нее, поскреб рукой подбородок, и, подумав несколько секунд, решительно мотнул головой:

— Нет.

— Римо, — послышался из открытой двери соседней комнаты голос Чиуна. — Иди сюда. Настало время поговорить о душе после долгой дороги.

— Иду к тебе, — Римо протянул руки к Вики. Слушать в пятнадцатый раз рассказы Чиуна о том, как после пореза его внутреннее “я” вышло из его тела — пообедать, наверное — было выше его сил.

— Я знала, что в конце концов моя возьмет! — торжествующе улыбнулась Вики.

— Как скажешь, — приложил руки к груди Римо. Отойдя от двери. Вики вошла в комнату и улеглась на узкую одноместную кровать. Подняв юбку, она медленным движением от подъема к бедру расправила колготки — сначала на правой, потом на левой ноге. Сняла кожаные сапоги — тоже медленно, лаская черную кожу, сладострастно поскрипывавшую под ее пальцами. Снова разгладила колготки — от носка до самого пояса.

Римо, прислонившийся к бюро, стоявшему в комнате, смотрел не нее так, словно перед ним был механик на автозаправке, менявший шину.

— Ой, как хорошо, — промурлыкала Вики, потягиваясь и поднимая над головой руки, отчего юбка ее вообще утратила всякий смысл. — Ну, иди сюда. Садись и расскажи мне все-все о себе.

— Да рассказывать особенно нечего, — состроил гримасу Римо. Он сделал шаг в сторону кровати, и тут Вики, молниеносным движением схватив его за запястье, притянула его к себе.

— Мы будем ждать здесь твоего друга? — томно спросила она, глядя ему в глаза.

— Какого друга? — не понял Римо.

— Ну, того, которого Чиун зовет императором.

— Нет, — ответил Римо. — Он не любит выходить из дому.

— Жаль. Он вроде бы симпатичный.

— Разумеется, — согласился Римо. — Сочетает обаяние точилки для карандашей с отзывчивостью канцелярской скрепки. — Оторвавшись наконец от Вики, он присел на краешек кровати рядом с ней.

— Как ты думаешь, кто убил твоего отца? — спросил он.

Лицо Вики словно закрылось — так опускается занавес после неудачного представления. Но лишь на секунду; глаза ее сузились, и она нервно облизала губы.

— Мм-х, — промычав таким образом, она встала на колени.

— Это не ответ, — попенял ей Римо.

— Интересный вопрос, — выдавила Вики, потирая обеими руками грудь. — Думаешь, я знаю?

Тело Римо не двигалось, но кисть его проворно скользнула между ее колен.

— Должна же быть какая-то причина.

— Откуда мне знать, ка... — Вики выгнула спину, запрокинув голову к потолку и раскачиваясь в такт движениям руки Римо.

— А мать или отец никогда не говорили тебе ничего, что могло бы послужить какой-то зацепкой? — стащив с нее колготки, Римо уложил Вики на кровать.

— Нет. Нет... ничего... — задыхалась Вики.

— Ну, может, хоть что-нибудь, — настаивал Римо, располагаясь поверх нее.

Медленными, плавными движениями своего тела Римо вверг ее в состояние галактического межзвездного оргазма; и еще, и еще раз, и наконец, они с трудом оторвались друг от друга.

— Ууууф! — выдохнула Вики. — Вот это... это... это да. — Утерев с лица слезы и пот со лба, она привычным движением расправила платье. Поднявшись, она повернулась к Римо и сделала знак левой рукой — “вилку” между средним и безымянным пальцами.

— Это приветствие планеты Вулкан, — пояснила она. — Оно означает “Живи долго и счастливо”!

Римо поднял сложенные вместе три пальца правой руки.

— Это приветствие бойскаутов, — сказал он. — Означает “будь готова”! И повернулся к двери.

— Римо...

— Да?

— Чиун... ты его хорошо знаешь?

Римо следил, как Вики, достав из сумки светло-зеленый купальный халат, изящным движением накинула его на плечи.

— Знаю достаточно хорошо. А в чем дело?

— Он тут рассказал мне кое-что... насчет того, чем он занимается.

Римо рассмеялся.

— Занимается он тем, что строчит мыльные оперы, старается всячески принизить белых людей и сходит с ума от сладкоголосых идиотов с телевидения.

— Нет. Он говорил об убийствах. Прошу тебя, Римо, будь осторожнее. — Римо моргнул. — Я боюсь его. По-моему, он у тебя за спиной замышляет что-то. В ответ Римо покачал головой и вышел. Вики улыбнулась про себя. Значит, того, кого они называют “императором”, в Хьюстоне не будет. Ничего, сначала она убьет Римо и Чиуна. А потом уже доберется и до третьего.

Сидя у себя в номере отеля, Чарли Ко ждал, пока перед ним рассядутся пришедшие. Потягивая из пластикового стакана водку с апельсиновым соком, он следил, чтобы конец ногтя на указательном пальце не оказывался слишком близко от его лица.

Чарли Ко был прирожденным лидером. И он сам знал это уже тогда, когда уводил прогуливать уроки одноклассников по нью-йоркской школе. Знал это, когда был подростком и руководимая им шайка “Дьявольские драконы” за три года сумела далеко обойти всех конкурентов в китайском квартале. И знал уже молодым человеком, когда на окружных съездах вербовал студентов в ряды Демократической партии.

В ремесле Чарли превзошел самого себя. По всему восточному побережью было известно — если желаешь чью-то голову, иди к Чарли Ко.

Но давно канули в Лету те благословенные деньки, когда он был бесшабашным студентом колледжа и делал это бесплатно. Человек, на тыльной стороне браслета которого красовалось изрядное количество черепов, приобретший богатейший опыт в уличных схватках и студенческих беспорядках, просто не мог далее оставаться на любительском уровне. Нужно было объединяться, расти и коммерциализироваться.

Поэтому Чарли вступил в долю с тремя своими лучшими дружками из “Дьявольских драконов” и отправился искать нанимателя. От разгона демонстраций они вскоре перешли к более тонкому ремеслу телохранителей, от него — к разного рода нелегальным операциям, а от них — к наемным убийствам.

А те, в свою очередь, привели их к обслуживанию “особых заданий”, и вырученный барыш позволили Чарли снять офис на нью-йоркской Лексингтон-авеню, что окончательно подтвердило их репутацию лучших из лучших — и вот теперь Чарли сидел в хьюстонском “Шератоне”, оглядывая рассевшихся перед ним сомнительных типов.

Потому что три его товарища нашли свою смерть в одно прекрасное утро в здании компании “Митамейшн”, что в городе Уэстпорт, штат Коннектикут. А именно они были ушами, глазами и правой рукой Чарли Ко. Именно они ездили и летали по всей стране, сообщая ему о подходящих случаях и возможных жертвах. Они и занимались потом самими этими жертвами. И они придавали делу такой вид, будто смерть каждой из них — реакция на прививку от свиного гриппа.

Но теперь это все было в прошлом. И теперь Чарли нужно было осуществить приказы главаря, имея в распоряжении лишь команду зеленых новобранцев. Зеленых, неопытных, но, к счастью, жаждавших крови.

— О’кей, — кивнул Чарли, ставя на стол полупустой пластиковый стакан и вытирая с полной нижней губы капли любимого им напитка. — Начнем, наверное.

Ят-Сен, Шэнь Ва, Эдди Кенлай, Глюк и Стайнберг, развалившиеся в вольготных позах в креслах, на софе и на кровати, зашевелились и дружно приняли деловой вид.

Взяв с бюро пачку фирменных бланков “Шератона”, Чарли раздал листки всем сидевшим и снова потянулся к стакану.

— Это — наш новый план операции. Ответом было общее разочарованное мычание.

— Опять? — скривился Эдди Кенлай, которого Чарли нанял раньше других. — Это же уже четвертый за этот месяц.

Чарли пожал плечами.

— Либо ты контролируешь ситуацию, либо она контролирует тебя.

Пока нерадивые рекруты разбирались в плане, Чарли внимательно изучал ноготь указательного пальца на правой руке. Этими штуковинами его и партнеров снабдили в самом начале, когда они только взялись за это задание.

Чего только не вытерпишь из любви к искусству, подумал Чарли. Каждое утро точить и полировать намертво прикрепленное к пальцу лезвие, которое и так было острым до того, что могло без труда резать бумагу.

Три раза в день пить микстуру из витаминов и желе, чтобы его собственные ногти тоже стали крепкие. Каждый вечер упражняться в быстроте и ловкости — сейчас он без труда поддевал концом ногтя подброшенные в воздух оливки.

Но в принципе, результат стоил того. Того, что он получал за эту работу, будет достаточно, чтобы содержать его жену, любовницу, адвоката, агента, машину, контору и весь персонал как минимум два года. И если все пройдет нормально... а почему нет, собственно? Зависит-то все от него. Так вот, если все пройдет нормально, ему светит нечто весьма заманчивое — часть совокупной собственности того, что когда-то было Соединенными Штатами.

Чарли облизнул пересохшие губы. Похоже, близка наконец к свершению его давняя детская мечта. Родившаяся, когда он сидел после уроков в грязном классе нью-йоркской школы и ждал, когда войдет этот тупоголовый садист, которого почему-то называли заместителем директора, что-то гавкнет ему, а затем прищемит пальцы крышкой от парты или начнет колотить толстенной пластиковой линейкой по голове. Чарли хотелось в эти минуты стать могучим, как Кинг-Конг, и свирепым, как Годзилла, и разгрохать всю эту проклятую страну ко всем чертям.

Заместитель директора свое получил — его нашли однажды вечером с перерезанным горлом недалеко от ресторана в китайском квартале, где он собирался отужинать; а вот страной еще предстояло заняться.

Он и займется. В самом скором времени.

Шэнь Ва вопросительно глядел на Чарли, тыча пальцем в нижнюю часть листка.

Дотянувшись до бара, Чарли наколол на кончик ногтя ломтик лимона и вишню с блюдца, а затем аккуратно стряхнул все это в стакан.

— В чем дело?

— Да вот тут, внизу. Нам что, еще двоих убирать придется?

— Точно. Отловить по одному и убрать. В точности, как написано. Как было с тем козлом и его бабой.

Ят-Сен, задавший следующий вопрос, до сих пор не избавился от густого китайского акцента.

— Долены убить их тот се способ?

— Главный хочет, чтобы именно так, — подтвердил Чарли.

— Нелься сытрелять?

— Нет.

— Всырывать?

— Нет.

— Наехать масина?

— Нет. Да в чем дело, черт возьми? На два жмура больше — и только.

— Но это осен, осен неприятно, — покачал головой Ят-Сен; именно он тогда держал за подбородок миссис Энгус, и делать остальное после пришлось тоже ему.

Его компаньоны дружно заржали.

Чарли обвел взглядом комнату.

— Дьявол вас возьми, — сплюнул он. — Я же сам делаю всю работу. Я протыкаю им ногтем глотки, на что вы-то жалуетесь? Деньги вам платят?

Ят-Сен кивнул.

— И платят достаточно, чтобы и ты и твои несовершеннолетние шлюхи описались от счастья, — ведь верно?

Рекруты дружно захихикали. Ят-Сен резко обернулся к ним, затем раздвинул губы в улыбке.

— Я же дошел до того, что разрешил вам сдирать кожу в резиновых перчатках, — нет? — напомнил Чарли.

— Конесно, — кивнул Ят-Сен. — Но в следусий рас обисательно говорить вся та сепуха про кристиансво и мясо?

Оказавшись перед Ят-Сеном, Чарли уперся отточенным концом ногтя ему в переносицу.

— Еще одно слово, и я выну твои зенки и заставлю тебя их сожрать, — ты понял?

Компаньоны заулюлюкали. Ят-Сен лишь кивнул, проглотив слюну.

— Значит, все как раньше? — спросил Стайнберг. К команде он присоединился недавно и лишь понаслышке знал о потрошении тел, но горел желанием попробовать это занятие.

— Да, — кивнул Чарли. — Отловим их где-нибудь поодиночке и — рраз! — Он со свистом пронзил воздух ногтем.

— Попробуйте, — раздался голос из двери. — Бьюсь об заклад, что после этого от вас нечего будет даже хоронить.

Все сидевшие, как по команде, обернулись к двери. Именно этот голос велел им прикончить подвыпившую вдову в подвале дома в Вудбридже. Этот же голос инструктировал партнеров Чарли устроить в здании мясной компании засаду на худого темноволосого мужчину. И именно этот голос всегда передавал им приказы главного.

Голос принадлежал переводчику, который одновременно был и доверенным лицом главаря.

И сейчас этот переводчик вошел в комнату.

— Вы же сами знаете, что устроил тот парень в здании “Митамейшн”, — заметил он. — Пока ты успеешь поднять свой ноготь, уже будешь держать в другой руке свою голову.

— Мои партнеры — это все-таки не я, детка, — хвастливо заметил Чарли Ко.

— Если полезешь на тех двоих, то кончишь еще хуже, — ответил переводчик, опускаясь на кушетку рядом с развалившимся на ней Глюком.

Чарли снова облизнул губы.

— Чего ты хочешь от меня? Ты же знаешь, что приказал главный.

— Главный — безумный старик. Он думает, что этот желтый будет стоять и ждать, пока ему перережут глотку. И что для его белого напарника это будет таким потрясением, что мы сможем делать с ним все, что мы захотим. Он псих. Эти ребята многое могут. Они отнюдь не так глупы и вовсе не немощны.

— Ну и? — спросил Чарли Ко.

— Ну и мы скажем ему, что сделали все, как ему хотелось. А сами уберем их тихо, по-умному.

— Каким же образом, если они такие крутые?

— В гостиницах, где они останавливались, мне сказали, что они каждый день заказывают в номер одну и ту же еду — утку или рис с рыбой.

Прислонившись к закрытой двери в ванную, Чарли Ко улыбнулся.

Эдди Кенлай, кивнув, извлек из кармана небольшой резиновый штамп с эмблемой Министерства сельского хозяйства Соединенных Штатов и пару раз легонько стукнул им себя по руке.

Остальные молча смотрели на переводчика, напоминая раковые метастазы, готовые сложиться в злокачественную опухоль.

— Да, — кивнул переводчик, которого звали Марион Берибери-Плесень. — Этот гад мне наврал. Никакой он не вегетарианец.

Глава девятая

Завтрак Техасца Солли, состоявший из фаршированной рыбы и жареных ребрышек, чуть не пошел обратно, когда в его офис ввалился Римо, держа в руках телохранителей Солли, Ирвинга и Джейкоба — одного — в правой, другого — в левой руке.

Побросав их по обеим сторонам тяжелого дубового стола Солли, Римо следил, как Солли, икая и задыхаясь, одновременно, пытается встать на колени со своей стороны стола.

Офис Техасца Солли находился очень далеко от принадлежавших ему боен, но запах смерти словно и здесь витал в воздухе. Сам офис являл собой современное, отделанное деревянными панелями помещение с алюминиевыми стульями, на которых при всем желании невозможно было сидеть.

Ирвинг Пенсильвания Фуллер как раз пытался опровергнуть это утверждение, когда в комнату вошел Римо. Ирвинг вскочил со стула с быстротой молнии, отчасти помогла профессиональная тренировка, отчасти — то, что стоять после этого стула было сущим наслаждением, и уперся обширной грудной клеткой в нос Римо.

— Вам назначено? — спросил Ирвинг, расправляя плечи и как бы невзначай прижимая локтем полускрытую под пиджаком кобуру огромного “Смит-и-Вессона”.

— Назначена, — заметил Римо.

— Что, что?! — грозно вопросил Ирвинг, — он всегда грозным голосом спрашивал “что”, если ему отвечали что-нибудь, кроме “да” и “нет”, на вопрос о назначенной встрече.

— Назначена. Вопрос должен звучать так: “назначена ли вам встреча?” — проинформировал грудь Ирвинга худой темноволосый посетитель.

— Мне так не нужно ничего назначать, — хмуро процедил Ирвинг. — Я тут работаю.

Кротко улыбнувшись, Римо приподнял плечи, и Ирвинг почувствовал, что середину его массивного тела словно пронял мороз. Что-то мягко нажало ему на бедра, и мороз, поднимаясь по телу, ударил в голову, и больше он не ощущал ничего, пока не очнулся лежащим поперек стола Техасца Солли.

Взяв Ирвинга сзади за воротник, Римо поволок его к двери с надписью “С.Вейнстайн. Оптовая продажа мяса и птицы”, из которой выбежал Джейкоб и выхватил из-за пояса пистолет.

— Эй! — твердо произнес Джейкоб Шонбергер. — Войти сюда, приятель, вам не удастся.

— Так я уже вошел, — примирительно сказал Римо, не желая вдаваться в дальнейшую дискуссию о философии бытия. Если бы Джейкоб был так же интеллектуально развит, как Ирвинг, оба почтенных мужа могли бы целыми днями сидеть в холле, обсуждая закономерность появления в нем Римо как части мировой субстанции.

Ирвинга Джейкоб обнаружил лежащим у ног незваного посетителя. И шагнул назад.

— Это... это что? — спросил он.

— Коридор, — пожал плечами Римо. — Я думал, мы уже об этом договорились.

— Вы... вы уронили Ирвинга? Бог мой! Вы уронили Ирвинга! — эту фразу Джейкоб выдавил уже на пределе своих возможностей. Ростом Джейкоб был чуть пониже Ирвинга, но зато на несколько дюймов пошире. Отступив еще на шаг назад, он направил вытянутую руку с пистолетом прямо в грудь Римо.

Римо решил не объяснять ему, что общепринятый способ обращения с пистолетом — наводить его от бедра, для того чтобы противник не смог обезоружить вас, если вдруг сумеет схватить за руку.

Но человек с пистолетом выглядел слишком взволнованным, чтобы интересоваться методами обучения полицейского персонала.

— Как тебя зовут, приятель? — метод Джейкоба обычно заключался в том, чтобы подробно расспросить незваного гостя о роде занятий, имени и так далее, после чего громовым голосом заключить: “А теперь, так твою растак, вон отсюда!”. Если же какой-нибудь умник начинал выпендриваться, Джейкоб тыкал стволом своего “тридцать восьмого” прямо ему в зубы. Метод был создан Джейкобом еще во время работы санитаром в психиатрической клинике и с тех пор доставил ему немало светлых минут.

— Я из синагогального общества, — представился Римо.

Инстинктивно Джейкоб примерился, чтобы приложить рукоять своего оружия поперек физиономии Римо, но ее почему-то не оказалось на том месте, где Джейкоб видел ее за секунду до этого, а потом он почувствовал, что руку его с необыкновенным проворством выворачивают из сустава.

Раздался хруст, и Джейкоб почувствовал, как холодная сталь его пистолета вступает в контакт с его же собственной физиономией, а потом перестал что-либо чувствовать и очнулся уже от боли, три часа спустя, в приемном покое хьюстонской дежурной больницы.

Там ему пришлось ждать сорок пять минут, в течение которых он, извиваясь на деревянном топчане, следил, как по его плечу медленно стекают капельки крови, пока появившаяся сестра не сообщила ему, что операция будет стоить по меньшей мере тысячи полторы, и не помнит ли он номер своего медицинского полиса?

Техасец Солли, тем временем, старался удержать настойчивые позывы к рвоте, пытаясь в то же время поцеловать носки бесшумных туфель Римо, которые тот надел специально для этого случая. Сглотнув еще раз в тщетной попытке избавиться от кусочка жареного ребра, вставшего неизвестно почему поперек гортани, он сдавленно произнес:

— Прошу вас, не убивайте... я сейчас все объясню.

Окинув Солли критическим взглядом, Римо медленно прицелился пальцем в перекошенную от страха физиономию.

— У вас соус на щеке, — кивнул он. Перегнувшись, он взял со стола полотняную салфетку и протянул ее Солли; слева слышалось хриплое дыхание впавшего в беспамятство Ирвинга, слева — стоны Джейкоба, пускавшего кровавые пузыри сквозь разбитые зубы.

— С...спасибо, — кивнул Солли, вытирая рот. — Вы... позволите мне все объяснить вам?

— Валяйте.

— Эти... эти ребята... предназначались не вам, — затараторил Солли, поднимаясь и разводя руками. — Просто буквально на днях здесь устроили шабаш противники мясоедения и...

— Минутку, — перебил его Римо. — Противники мясоедения — это кучка шизиков с транспарантами, и верховодит ими рыжая девица?

— Да, они, — кивнул Солли. — Это... ваши агенты?

— Да нет, я так, — махнул рукой Римо. — Продолжайте, пожалуйста.

— Да, ну и вот, — снова затарахтел Солли. — Я уверяю, я клянусь, все будет доставлено сегодня же, или вы получите назад свои деньги. На мое слово можно положиться, поверьте мне. Передайте Джаккалини, что он немедленно получит свои бифштексы и неустойку, само собой разумеется. И скажите ему, что Техасец Солли держит свои обещания.

— Прекрасно, — кивнул Римо, спрашивая себя, уж не два ли Техасца Солли Вейнстайна проживают в Хьюстоне, и если да, с кем из них говорит он в данный момент. — А где его найти, не подскажете?

— Кого найти?

— Джаккалини, — ответил Римо. Несколько секунд Техасец Солли озадаченно смотрел на него. Затем рассмеялся.

— Очень... очень забавно, Рико. Вы ведь Рико Шапиро, я не ошибся, нет?

— Никогда не слышал о таком, — покачал головой Римо.

Смех Техасца Солли оборвался, улыбка сползла с потного лица. Облокотившись о стол, он сунул руку под верхний ящик, словно нащупывая опору.

Перегнувшись, Римо с силой надавил ладонью на крышку стола, и спрятанная под ящиком коробка сигнализации со стуком плюхнулась на пол — Солли едва успел отдернуть палец от кнопки.

Солли медленно проглотил слюну, не в силах оторвать взгляд от вмятины в столе, в точности повторявшей очертания кисти Римо.

— Я из синагогального общества, — жестко произнес Римо. — Давай выкладывай. И на сей раз без дураков.

Над Синанджу пылал закат.

“И цвета его походили на радугу, неожиданно расцветшую поперек вечернего неба. Розовый, оранжевый, пурпурный, алый, — и цвета, которым не придумано еще названия в человеческом языке, озаряли своим сиянием маленькую деревню. Так было раньше — и так будет всегда, пока океан омывает землю, и небо смыкается с нею”.

Отложив тростниковое перо, Чиун удовлетворенно окинул взглядом пергамент. За его спиной уже настоящее солнце заходило над настоящим Хьюстоном.

Пурпурный и оранжевый тона придавали хьюстонскому закату тяжелые облака окиси углерода и других мыслимых и немыслимых химических отходов, выбрасываемых фабриками. Над их яркими пятнами висела черная туча смога, а остальная часть неба была окрашена в ядовито-розовый цвет.

Люди внизу — в машинах, и наверху — в отделанных кожей и пластиком офисах небоскребов смотрели на это небо и любовались им. Им было невдомек, что всего через несколько лет — раньше, чем они могли представить, может быть, даже раньше, чем их самих примет земля — жертвами этих ярких облаков станут их дети.

Эти яркие облака проникнут в их квартиры, пройдя через сталь, стекло и бетон, минуя кондиционеры и увлажнители, а вскоре их сыновья и дочери начнут медленно умирать от удушья.

Гибель Америки наступит не в один миг, не в одну ночь и не за сутки. Она будет неотвратимой, и медленной.

Так думал Мастер Чиун, и поэтому на пергаменте солнце заходило над его родной деревней Синанджу, где люди целые века вдыхали лишь запах рыбы и ароматы моря и водорослей.

В дверь номера тихо стукнули. До этого за дверью Чиун уловил осторожные шаги по застланному ковром холлу. Затем — колебания воздуха, вызванные большим, плавных очертаний телом. И частое неровное дыхание — так дышат те, кто пытается скрыть волнение.

Чиун, однако, не мог допустить, чтобы все эти посторонние явления мешали его работе. Он был очень серьезным писателем.

— Входи, дитя мое, — произнес он громко. — Я почти закончил свой труд.

Дверь слегка приоткрылась, и снова послышался осторожный стук.

— Чиун? Это я, Вики. Можно?

Не дожидаясь ответа, она медленно открыла дверь и предстала на фоне тускло освещенного холла во всем великолепии.

Ее пышные темно-каштановые волосы тяжелыми волнами спадали по ее плечам, словно струи воды с горного склона. Огромные карие глаза широко распахнуты, и чуть приоткрыты полные влажные губы.

На Вики был длинный, до пола, пеньюар, перехваченный у талии поясом, плотно обтягивавший бедра и полную высокую грудь, двумя холмами проступавшую под тонкой тканью.

Она стояла неподвижно какой-то миг, затем, захлопнув за собой дверь, вбежала в комнату.

Чиун по-прежнему восседал спиной к окну в позе лотоса; Вики, метнувшись через комнату, опустилась перед ним на колени.

— Мне страшно, — выдохнула она. — Совсем одна, в своей комнате...

Фразу она не докончила, заметив, что Чиун не проявляет ни малейшего интереса, и слегка наклонилась вправо для того, чтобы этому твердолобому азиату была лучше видна ее грудь. Взгляд Чиуна скользнул по сгустку пространства по имени Вики Энгус, и он вымолвил:

— Полное одиночество — это только иллюзия.

— Я знаю, — вздохнула Вики больше от облегчения, нежели в знак признания мудрости собеседника. — У меня ведь есть ты и... и Римо.

— Что сделал он такого, чтобы удостоиться двух “и”? — полюбопытствовал Чиун.

Это Вики не понравилось. Ей вообще не нравилось, что этот маленький азиат умудрялся прочитывать ее мысли до того, как она открывала рот или собиралась что-нибудь сделать. Если бы она не была в себе так уверена, то готова была бы поклясться, что он смеется над ней!..

Ничего, он тоже человек — чуть-чуть плоти и пара слов, пожалуй, расшевелить его смогут. Сработало же ведь с Римо, значит, с его партнером тоже сработает.

Вики переменила позу, выпростав из-под себя ногу и откидывая с нее слегка помявшуюся ткань. Обнажившееся сливочно-белое бедро Вики пристроила перед почти обнаженной сливочно-белой грудью, над которой на стройной сливочной шее возвышалось того же сливочного оттенка подозрительно невинное личико.

— Ты хорошо знаешь Римо? — неожиданно спросила она.

— Видишь ли, — глубокомысленно изрек Чиун, — до тех пор, пока ум задает вопросы, ищет ответы, склоняется к новым дерзаниям, наше одиночество никак нельзя назвать полным. И часто, задумавшись над многими вопросами, что приносит с собой каждый новый день, я нахожу утешение в священном опыте предков. Нет, не бывает полного одиночества.

Вики уставилась на него, соображая, не наняло ли старика Министерство сельского хозяйства для того, чтобы по временам сбивать спесь с их главного агента — Римо Уильямса.

Какая разница, подумала она. Оба они замешаны в убийстве ее родителей, и ответят за это. Они должны умереть.

Может, к Чиуну нужен более тонкий подход? Вики прикрыла бедро халатом и с заговорщицким видом наклонилась к Чиуну.

— Я почему спрашиваю... я тут случайно в университете подключилась к секретной компьютерной связи... так вот, его имя упоминалось там!

Чиун быстро повернулся к ней.

— О, дитя мое, я понимаю! Многие машины могут доставить удобство и удовольствие. У меня, например, есть машина, которая записывает для меня прекрасные драмы... то есть записывала, пока они не разочаровали меня. Скажи мне, похож ли твой... компьютер на эту мою машину?

Слава Богу, наконец-то старый хрыч чем-то заинтересовался.

— Нет... моя машина... м-м... делает вычисления.

— Какие тебе захочется?

— Ну... не совсем.

— И никогда не ошибается?

— В определенных пределах.

— Она может думать?

— Нет... не может по-настоящему.

— Неудивительно, что Римо попал в нее, — пробормотал Чиун. Воцарилось молчание.

Вскочив на ноги, Вики гневно прицелилась в старого корейца пальцем.

— Я хотела преподнести все как лучше, но теперь у меня нет выбора. Мы с Римо занимались любовью! Что ты скажешь на это, а?

Чиун поднял на нее глаза.

— И он достойно справился?

Обхватив себя руками, Вики мечтательно возвела глаза на потолок.

— Это были лучшие мгновения в моей... в нашей жизни!

Чиун кивнул.

— Значит, он все же не безнадежен. Но скажи мне, ближе к завершению — дышал ли он носом или же через рот? Я всегда считал, что дыхание через нос гораздо полезнее.

Вики медленно направилась к двери.

— Ах ты, япошка. Мы с Римо уезжаем, вот так! Он бросает тебя и твоего императора или Смита, как там его. И вы нас не удержите, не надейтесь!

Чиун сидел по-прежнему неподвижно.

— Даже если ты пытаешься разрушить наш союз, это еще не причина для того, чтобы называть меня японцем. Для Мастера это звучит унизительно.

При слове “унизительно” Вики пронзительно взвизгнула и выскочила из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что Чиун еще несколько минут ощущал исходящие от стен вибрации.

Тщательно проанализировав действия Вики, Чиун вынес наконец свой вердикт.

— Смышленое дитя, — сказал он вслух, вновь пододвигая к себе пергамент. — Очень, очень смышленое.

Глава десятая

— Римо, что такое компьютер?

Этот вопрос возник у Чиуна после пятой цифры семизначного номера с предшествовавшим ему кодом местности “девять-один-четыре”. Номер этот был временным, так как менялся каждые две недели.

Только в этом году. В прошлом году, когда КЮРЕ и Дом Синанджу на добровольных началах участвовали в одном секретном задании в Греции и о них случайно узнали военные, номер менялся каждый день.

Иногда этот номер соединял с секретным бункером в святая святых, иногда — со столом в кабинете, иногда на линии просто что-то пищало в ухо, но сегодня Римо удалось связаться с доктором Харолдом Смитом с удивительной быстротой. Он успел лишь набрать семизначный номер, в трубке раздалось несколько гудков — и затем слух резанул знакомый кислый голос с неистребимым английским акцентом.

— Алло?

— Смитти, что такое компьютер?

— Римо, что это значит? У вас есть о чем мне доложить?

— А отчего вы всегда отвечаете вопросом на вопрос, Смитти?

— Не всегда.

— Шуток вы не понимаете. Так что такое компьютер?

С того конца провода через всю страну до Римо донесся тяжелый вздох.

— О, Бог мой... но долг есть долг. Компьютер — это электронное автоматическое устройство для вычислений... или тот, кто занимается вычислениями.

— Чиун, это машина, которая вычисляет.

— А что значит “вычислять”? — спросил Чиун.

— Что значит “вычислять”? — спросил Римо.

— Считать при помощи математических методов, — пояснил Смит.

— Считать при помощи математических методов, — кивнул Римо.

— А что такое “считать”? — снова спросил Чиун.

— Что такое “считать”? — переспросил в трубку Римо.

— Оценивать при помощи упражнений или практического суждения. Это что, так важно для вас?

— Никоим образом, — заверил Римо. — Значит, оценивать при помощи упражнений или практического... Смитти, что там было в конце?

— Суждения, — процедил Смит.

— Суждения, — передал Римо.

— А что это значит? — спросил Чиун.

— Да, действительно, что все это значит? — спросил в трубку Римо.

— Римо, скажите Чиуну, что компьютер — это машина, которая думает... и если ему такая понадобится, я попытаюсь это организовать... а теперь докладывайте.

— Чиун, — оторвался от трубки Римо, — Это машина, которую включаешь в сеть — и она начинает думать.

— Ага, — закивал Чиун. — Я так и предполагал. Воистину мудрости нет предела. Вы делаете машины, чтобы они за вас думали, потому что сами уже не можете это делать. А кто строит эти машины, которые думают? Корейцы?

— Прощу прощения, Смитти, одну секунду, — извинился Римо в трубку. — Нет, мы сами и строим, — обернулся он к Чиуну.

— Вы, утратившие способность думать, строите машины, которые думают? Как же вы делаете это?

— Еще секунду, Смитти, — снова извинился Римо.

— Может быть, вы перезвоните? — донесся до него усталый голос Смита.

— Да нет, не стоит, — ответил Римо. — Просто не кладите трубку.

Когда Римо положил трубку на кровать, из нее послышался скрежет, словно кто-то пытался откусить кусок грифельной доски.

— Эти машины... программируют при помощи логики, — объяснял Римо Чиуну. — То есть она заложена в них.

— Ребенок может обучиться тому, чему его не учат, — произнес Чиун. — Он учится у моря, у небес, у земли. Кусок железа не может этого сделать.

— Может, еще как, — возразил Римо, не отрывая взгляд от лежавшей на кровати трубки. — Они уже сейчас осуществляют большую часть вспомогательных, — это слово он выделил, — несложных, — это слово он выделил тоже, — логических операций по всей стране.

— Ребенок научится распознавать ложь, — гнул свое Чиун. — Он вырастет и поймет, где правда. Кусок железа этого никогда не сделает.

— Тебе лучше просто привыкнуть к этой мысли, Чиун. В конце концов, все мы трудимся на один громадный компьютер.

— Я рад, что мы работаем именно в этой стране, — закивал Чиун. — Потому что через несколько лет этот народ полностью утратит способность двигаться.

Повернувшись, Чиун придвинул к себе пергамент и принялся вписывать в него пассаж о том, чему может и не может научиться ребенок.

Римо поднял с кровати трубку.

— Алло, Смитти... алло?

В трубке раздались гудки.

Римо снова набрал код; на этот раз пришлось ждать чуть дольше.

— Закончили? — осведомился Смит.

— Разумеется, — заверил Римо.

— Доклад, — потребовал Смит.

— Вы сегодня дьявольски доброжелательны, — заметил Римо.

— Вы не находите, что на сегодня уже достаточно пошутили со мной? — устало спросил Смит.

— Этим никогда нельзя насладиться полностью, — ответствовал Римо. Смит вздохнул.

— Да, думаю, если вы когда-нибудь вдруг заговорите со мной человеческим языком, это обеспокоит меня больше. Докладывайте.

— Нужно было дать мне разрабатывать дальше версию с прививками, Смитти. А здесь я зашел в тупик.

— Почему?

— После Энгуса я вышел на некоего Питера Мэтью О’Доннела. О’Доннел — через два “н”. Который закончил существование так же, как мистер и миссис Энгус. Энгус — через одно “с”.

— Об этом я уже слышал. Дальше.

— О’Доннел вывел нас на Техасца Солли Вейнстайна. И тут-то след оборвался.

— Он тоже убит?

— Пока нет.

— Он исчез?

— Нет пока что.

— А заставить его заговорить вы не можете? — в голосе Смита послышались недоверчивые нотки.

— Нет. То есть да. Говорить я его заставил.

— Тогда в чем проблема?

— В том, что он абсолютно ничего не знает. Пойди туда — не знаю куда...

— Дальше.

— Техасец Солли завязан в сотне разных дел — по самые уши. Закладывает ЦРУ мафии. Стучит на мафию в ЦРУ. Сдает полицейским фэбээровцев — ну, и наоборот, конечно. Собирает информацию для Министерства здравоохранения, иммиграционной службы, управления интеграции. Ну и против них, разумеется. Парень развил такую активность, что кое-кого в Техасе уже тошнит — и половина свободного мира знает об этом. И эти парни, которые травят и сдирают шкуры с людей — для него всего лишь еще один номер в записной книжке и счет, по которому уйдут очередные пять штук зеленых. Вот так.

— Вы уверены?

— Что значит “вы уверены”? Конечно, уверен. Хотите — сами спросите у него. Позвоните в справочную Хьюстона и узнайте телефон первой муниципальной больницы. Он, правда, вряд ли может сейчас говорить, но можно попросить его написать — а сестра вам потом прочитает.

— Я никогда не сомневался в ваших методах, Римо. И понимаю вас. Нас, кстати, он тоже снабжал информацией.

— То есть КЮРЕ? Ах, это, должно быть, вас он именовал старым жмотом.

— Мы платили ему двести долларов за доклад, — сообщил Смит.

— Вы настоящий старый жмот, Смитти.

— Ваше мнение можете оставить при себе. Ну, ладно. У меня есть для вас новости.

— Например? — полюбопытствовал Римо.

— Ученые, работающие над вакциной, сообщают, что даже без прививок яд через некоторое время теряет активность.

— Это как?

— То есть в самом лучшем случае мы можем утверждать, что он становится абсолютно безвредным. Видно, тем, кто вводил его в это мясо, пришлось слишком долго ждать. Момент был упущен.

— То есть, значит... с этим все? Я правильно понял вас? — спросил Римо.

— Нет. Есть еще люди, которые развешивают на деревьях трупы с содранной кожей и по-прежнему желают отравить всю страну. Вот ими нам придется заняться.

— Опять работа, — проворчал Римо. — Никак вы без нее не можете.

На кухне отеля “Хилтон” сутулый человек с желтовато-бледным лицом, переминаясь с ноги на ногу перед раскаленной плитой, жарил утку.

Утку эту, только недавно убитую, уже выпотрошили, ощипали и сейчас тщательным образом готовили — потому что заказчиком снова оказался маленький придирчивый азиат из номера на двенадцатом этаже.

Этот сын Востока уже неделю отсылал обратно все приготовленные для него блюда — потому что приготовлены они были, по его разумению, неправильно. И нынешним вечером шеф-повар уже чуть ли не на коленях умолял помощника приготовить все как надо, для чего прислал ему на подмогу нового младшего повара.

Повар этот, мужчина лет тридцати, вышедший на свою новую работу как раз в этот самый день, — по истечении которого никто из персонала “Хилтона” его почему-то больше не видел — опалил утку, разрезал ее на порции, а затем извлек из кармана небольшой резиновый штамп и тонкую, запечатанную воском пластинку. На восковых печатях стояла странная эмблема — клыкастая драконья голова.

Новый младший повар сломал печать и пометил каждый из нарезанных кусков утки бледно-голубой эмблемой Сельскохозяйственного министерства Соединенных Штатов Америки — после приготовления они бесследно исчезли.

— Прекрасные новости, Смитти. И что это нам дает?

— Предлагаю вам снова начать с семьи Энгус. Вы же понимаете, их убили не просто так. Я как раз занимаюсь последним сообщением Винсента. А вы порасспрашивайте еще его дочь, Викторию.

Смит дал отбой.

Римо медленно опустил на рычаг трубку. А где, кстати, эта самая Виктория?

— Чиун, ты не видел Вики?

Чиун с закрытыми глазами сидел на соломенной циновке посреди комнаты.

— Она у себя в комнате, — ответил он. — Замышляет, как расправиться с нами.

Римо искоса взглянул на учителя, но, подумав, решил не углубляться далее в суть вопроса. Не дай Бог, Чиун опять примется твердить о покинувших тело душах.

— Ладно, сейчас позвоню, чтобы несли обед, а потом позову ее.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул Чиун. — Может быть, сегодня они наконец приготовят утку как следует.

Постучав в дверь комнаты Вики, Римо некоторое время подождал, и наконец изнутри донеслось всхлипывающее:

— Войдите...

Войдя, Римо обнаружил, что хозяйка комнаты, облаченная в свою звездную униформу, вытянулась на кровати во весь рост и душераздирающе рыдает в подушку. Обернувшись, Вики увидела Римо — и, вскочив, кинулась к нему в объятия.

— Ой, Римо, — прорыдала она. — Слава Богу! Я слышала, как ты вошел, но ты был там так долго с этим... с этим Чиуном, что я подумала, вдруг... вдруг он... о, слава Богу, что с тобой все в порядке!

Вики зарылась лицом в ворот рубашки Римо; он стоял, сжимая ее вздрагивающие плечи, спрашивая себя, какого, собственно, черта она все это устраивает. Он вспомнил ее полунамеки, ее внезапные истерики и ту фразу Чиуна. Как он сказал? Замышляет, как с нами расправиться?

Вики еще несколько раз всхлипнула ему в плечо; Римо же старался подавить рвущийся наружу идиотический хохот. Значит, та, кого они защищают, задумала убить своих защитников, думая, что это они содрали с ее родных кожу. Ну и дела.

Римо успокаивающе похлопал Вики по спине.

— Ну, ну, все в порядке. И не волнуйся насчет Чиуна. Я знаю, что делаю. Пойдем, обед уже, наверное, ждет нас.

Вики, подняв голову, смотрела на него полными слез глазами. Всхлипывания стихли; в голосе ее Римо вдруг послышалась угроза.

— Ну, хорошо... но будь осторожен. Будь очень, очень осторожен, прошу тебя.

Они вошли в их номер — Римо первым; Вики, ступая очень, очень осторожно, шла следом за ним.

Сейчас, пронеслось в голове Вики. Если азиат еще не рассказал Римо об их разговоре, то сделает это сейчас; и тогда ей придется действовать — иного выхода у нее не будет.

Но когда Чиун увидел входящую Вики, то лишь умильно осклабился и проговорил:

— Утка.

Вики возмущенно вскинула голову.

— Да нет, — поспешил объяснить Римо. — Просто у нас утка сегодня на обед. Вчера была рыба — значит, сегодня утка, ничего не поделаешь. В этом году это всего двести тринадцатая. Трам-тарам-пам-пам.

Присев на постель. Вики следила, как Римо набирал телефон службы обслуживания номеров. Чиун, снова прикрыв глаза, неподвижно восседал на своей соломенной циновке.

Наверное, подумала Вики, это ловушка.

Может быть, Чиун уже все рассказал Римо, и номер, который тот набирает — код, которым он вызовет сюда остальных убийц? Если это так, ей придется, придется действовать.

Положив трубку, Римо присел на постель рядом с Вики и похлопал ее по коленке; Вики отпрыгнула фута на полтора. Удивленно посмотрев на нее, Римо вытянулся на кровати, положив ногу на ногу.

Ага, расслабляются, подумала Вики. Хотят, чтобы она тоже утратила бдительность, и тогда... Тогда они ее и прикончат. Римо возьмет подушку и задушит ее. Или Чиун будет держать ее за руки, а Римо перережет ей горло. Или же...

Вики вдруг поняла, что “обслуживание номеров” — это условный знак, пароль для тех, кто придет сюда, чтобы содрать с ее уже бездыханного тела кожу и вывесить труп на ближайшем дереве. Ничего, так просто у них это не выйдет. Пускай Римо нападет на нее. У нее и так уже руки чешутся.

Руки Вики чесались еще минут пятьдесят. Чесались, пока Римо в ожидании прикорнул на кровати. Чесались, когда Чиун от нечего делать принялся напевать про себя, наполняя комнату звуком электропилы, вгрызающейся в сухое дерево. В конце концов зуд стал совсем уж нестерпимым — и тут раздался стук в дверь.

Вики, взвизгнув, подскочила на кровати. Но прежде чем она успела перевести дыхание, Римо был уже у двери. Распахнул ее — и официант в белой рубахе едва не упал в комнату.

Поднос в его руках мелко задрожал и запрыгал при виде мятой одежды Римо и его сурового лица. В нескольких метрах от себя посыльный увидел девушку в форме Звездной экспедиции; Вики покусывала нижнюю губу, по стройной шее стекали крупные капли пота. Наконец взгляд официанта упал на съежившуюся на ковре фигурку Чиуна.

— Кхм... — откашлялся официант. — Простите, если помешал вам... Кх, хм, хм... Но ведь в этот номер заказывали утку, да?

— Да, — кивнул Римо.

— Да, ну разумеется, — обрадованно закивал официант. — Отварную, с рисом — все по вашим инструкциям?

— Да, — снова повторил Римо. — Давайте я отнесу.

— Ах, да, пожалуйста, — засуетился официант. — Как вам будет угодно. — Он настолько осмелел, что ухмыльнулся Вики и заговорщицки подмигнул Чиуну.

Римо вкатил тележку в комнату и, обернувшись, толкнул бедром дверь. Захлопнуться ей помешала протянутая рука официанта.

— Ой!.. — пискнуло из-за двери. — Ну зачем вы...

— Ибо так мне угодно, — хмуро ответил Римо. Подкатив тележку к кровати, он заметил, как заинтересованно приоткрылись глаза Чиуна — и тут взгляд его упал на большое мокрое пятно на форменном платье Вики, прямо над ягодицами.

— Ты и душ принимаешь в форме? — спросил Римо.

— Н-нет, — нервно улыбнулась Вики, — я... мне... в моей комнате было очень жарко. — Она надеялась, что по ее рукам незаметно, как они нестерпимо чешутся.

— Ну, — радушным тоном объявил Римо, — садимся — и можем приступать. — Он поднял крышку — и, к их удивлению, к потолку взвился благоуханный пар. Обычно в гостиницах им подавали еду только что не в замороженном состоянии. За исключением воды со льдом — она, разумеется, всегда была теплой.

— Пахнет хорошо, — заметил Чиун, поднимаясь со своей циновки так же плавно, как ароматный пар от нагретого блюда.

— Подходяще пахнет, — согласился Римо.

— Подходяще — по-американски значит “хорошо”, — пояснил Чиун Вики. — Это означает, что я могу есть эту птицу без риска навсегда утратить способность распознавать вкус, или сжечь внутренности, или по крайней мере мучиться запором. А знаешь, какую еду ни за что нельзя есть вообще?

Вики его не слушала. Она прислонилась к стене над кроватью и сидела неподвижно, подобрав под себя ноги, как будто готовясь вскочить.

— Ту, что действительно хороша на вкус, — сообщил Римо с соседней кровати. — Сытную, с обилием жареного и выпечки — итальянскую, еврейскую, французскую, мексиканскую, китайскую, да любую.

— Особенно китайскую, — кивнул Чиун, принимая из рук Римо полную тарелку. — Познать истину просто — нужно лишь прислушаться к словам мудрого.

Римо с верхом наполнил еще одну тарелку.

— Вот, — сказал он, протягивая тарелку Вики. — Тебе надо расти. Ешь на здоровье.

Понятно, — промелькнуло в мозгу Вики. Вот он, их план. Они только что получили инструкции от лазутчика этого самого Смита. Они ничего не смогли от нее узнать, и теперь собираются убить ее, как убили ее родителей. Но понимают, что она слишком сильная и умная, чтобы поддаться им в открытом бою — и поэтому они ее отравят.

Да, точно так. Подсунут яд в этой самой утке. А когда она потеряет способность сопротивляться — будут делать с ее телом, что захотят, а потом приготовят его для последнего упокоения на дереве. Но ничего. Она-то готова. Это точно. И будет действовать. Это точно. И — это точно — покажет им.

Вики резко выбросила руку вперед, выбив тарелку из пальцев Римо; куски птицы рассыпались по ковру, а рис, как конфетти, разлетелся по всей комнате. Римо следил, как тарелка, описав дугу в воздухе, приземлилась у двери; Чиун, поймав летящий кусок утки, положил его на свою тарелку, невозмутимо продолжая жевать.

Другой рукой Вики задрала юбку и, путаясь в трусиках, выхватила и направила на сидящих перед нею мужчин кольт тридцать восьмого калибра.

— Нет! — вскрикнула она. — Со мной это вам не удастся! Ваш план провалился, мистер Римо Николс или кто вы там. И ваши кровавые следы прервутся именно в этом месте!

Перестав кричать. Вики поняла, что Римо самым бессовестным образом ее не слушал, а был занят тем, что накладывал на свою тарелку новую порцию.

— Ты слышишиь меня?! — снова взвизгнула она. — Ты, ты убил моих родителей — и теперь я убью тебя, негодяй!

— Я не убивал, Вики, — вздохнул с кровати Римо.

— Врешь! Не пытайся отпираться! Я знаю все о вашей шпионской сети, про этот ваш Рай, и...

Римо поднял глаза.

— Ладно, убивай, что уж тут. Только я сначала доем, ладно?

Вики почувствовала, что медленно сходит с ума. Ее начало трясти, кожа покрылась холодным потом. Она с трудом пыталась унять дрожь в руках.

— Нет. Доесть я тебе не дам. Ты ведь не позволил этого моей матери, перед тем как перерезал ей горло, содрал кожу и повесил в саду на дереве!

— Он бы так никогда не сделал, — наставительно заметил с пола Чиун. — Он убил бы ее быстро — и тут же скрылся, чтобы не привлекать внимания.

— Спасибо, папочка, — кивнул Римо.

— Не за что, — ответил Чиун.

— А ну, молчать! Вы, оба! — визг Вики уже перешел в истерику; пряди волос били ее по щекам. — Я хотела лишь, чтобы вы все это знали! А сейчас вам придется умереть!

Римо пожал плечами.

— Придется — значит придется.

Чиун отправил в рот следующий кусок. Вики смотрела на них в неподдельном ужасе, словно начиная понимать... вот этот мужчина, сидящий перед ней, через несколько секунд станет большим окровавленным куском мяса. Пуля, пущенная ее рукой, войдет в его тело, разорвет кожу, ткани, вырвет наружу внутренности. Кровь хлынет струёй, прямо на ковер, потечет по постели, наполняя озонированный воздух номера тошнотворно-приторным запахом...

Вики вытянула руки с револьвером до отказа вперед, навела ствол на пуговицу на воротнике Римо — и обеими руками спустила курок.

Комнату наполнил оглушительный грохот, но Вики — сразу, как учил ее отец — навела пистолет на следующую мишень, прямо в живот корейца, сидевшего на полу — и снова надавила собачку.

Два оглушительных хлопка — один за другим — сопровождаемые лязгом отброшенных в сторону гильз, некоторое время звенели в ее ушах, затем стихли. Вики вздрогнула, несколько секунд сидела не шевелясь, пока глаза и уши не начали наконец снова воспринимать окружающее.

— Классно у нее получилось, — кивнул Римо, подбирая с тарелки остатки утки.

— Да, — согласился Чиун. — Она очень смышленая девочка. Ты заметил, что, не имея возможности подстеречь нас по одному, она воспользовалась мгновением нашей наибольшей незащищенности?

Вики словно приросла к кровати. Машинально держа в вытянутых руках пистолет, она уставилась сначала на Римо, сыто откинувшегося на подушку, затем на Чиуна, который с невозмутимым видом восседал на шесть дюймов левее своего прежнего местоположения.

С одного края покрывало на кровати было испачкано жирными черными пятнами порохового нагара. У ног Чиуна, рядом с его тарелкой, в полу чернело небольшое отверстие, из которого вился сизый дымок.

Но это же невозможно, пронеслось в мозгу Вики. Я ведь их убила. Они же не могли увернуться от пули, направленной прямо в упор.

Как автомат, Вики повернулась в строну Римо и, прицелившись ему на этот раз между глаз, дважды выстрелила. Молниеносно переведя дуло на Чиуна, она выстрелила ему в грудь, затем — для верности — навела еще раз на то место, где находилась его голова — и снова выстрелила.

— Рука крепкая, прицел хорош, и пистолет держит так, что почти нет отдачи, — голос Римо доносился уже откуда-то со стороны письменного стола. — Одно плохо — держит его перед собой, в то время как целиться надо от бедра; я уже второй раз за сегодняшний день встречаюсь с этой досадной ошибкой.

— До совершенства ей, конечно, еще далеко, — кивнул Чиун, обсасывая кусочек крыла. — Иначе ей бы вообще не понадобился пистолет. Но надежды она подает, безусловно.

Взглянув в сторону постели Римо, Вики обнаружила в деревянной панели стены две дырки — как раз там, где должна была быть его голова. Но голова Римо возвышалась сейчас над столом — и на лице сияла ободряющая улыбка.

Чиун, закончив трапезу, снова принял любимую позу; единственными последствиями ее акции были, насколько могла видеть Вики, похожий на паутину узор на пробитом пулей стекле — и еще одна дырка в полу позади Чиуна.

Медленно, глядя перед собой остановившимся взглядом, Вики поднялась на ноги. Сейчас придется бежать — эти двое набросятся на нее в первую же секунду.

Когда и через пять секунд не произошло ничего подобного, Вики медленно выпустила из руки разряженный револьвер, повернулась и спокойно вышла из номера.

Римо повернулся к Чиуну.

— Нужно бы присмотреть за ней, папочка.

— Оставь ее, — махнул рукой Чиун. — Она очень скоро поймет, что в миг смерти ее матери мы везли ее домой на машине. И вернется. Садись и поешь. Кажется, утка на этот раз не такая скверная, как обычно.

Глава одиннадцатая

Но Вики не возвращалась. Она не вернулась ни вечером, ни к утру, ни даже к полудню на следующие сутки.

Римо дважды успел объехать весь Хьюстон — но нигде не обнаружил даже волоска с ее головы. Никто из тех, кого он расспрашивал, не видел ее и о ней ничего не слышал. А много ли было в Хьюстоне красивых брюнеток в форме лейтенанта Звездной экспедиции?

Когда Римо вернулся в отель, Чиун стоял у окна, глядя через пробитое пулей стекло на раскинувшийся внизу город.

Когда Римо стаскивал у двери туфли, Чиун произнес:

— Поистине удивительно, сколь много грехов успевает совершить человек за свою столь короткую земную историю.

— Так начинается твоя гениальная драма? — сраздражением спросил Римо. — И этого человека зовут Римо Уильямс, да?

— Человек создал игрушки, способные убивать, — продолжал Чиун как ни в чем ни бывало. — Машины, которые разрушают целые страны — как во времена царя Ирода. Живые существа меньше самой маленькой жилки в крыле овода могут убить целую армию за один день — как крыс в этих ваших лабораториях.

— Это ты про ядерное оружие и бактериологическую войну?

Чиун обернулся к Римо.

— Про все те игрушки, что вы придумали, дабы отказаться от постижения самих себя.

— Отлично. Спасибо, папочка. Лекция по истории окончена, я надеюсь?

— Ты чем-то расстроен, сын мой.

— Да ты любого загонишь в гроб, папочка.

— Тебе не удалось найти мудрое дитя?

— Нет. Наверное, уехала на автобусе. Хотя... ты помнишь ее платье? — где она умудрилась в нем спрятать деньги — клянусь жизнью, ума не приложу.

— А может быть, она удалилась в пустыню.

— Ага. Или решила отправиться автостопом в Мексику.

— Или нашла пристанище среди друзей.

— Или среди недругов.

— Или даже едет сейчас сюда.

— Как бы то ни было, — решил Римо, — я сейчас же позвоню Смитти — насчет нее. Уж если кто и сможет ее найти — так это он, конечно.

Сказав это, Римо вышел в ванную. И почти в эту же секунду зазвонил телефон.

Выскочив из ванной, Римо поднял трубку, на которую с его лба падали капли воды — он не успел вытереться.

— Алло?

— Если хотите снова увидеть Викторию Энгус, — пролаял в трубке резкий скрипучий голос, — внимательно слушайте.

— Неплохое начало, — одобрил Римо. — А с чего вы взяли; что я хочу увидеть ее?

В трубке возникла короткая пауза, затем скрипучий голос продолжал:

— Если она небезразлична вам, — придется меня выслушать.

— Мне небезразлична? — удивился Римо. — Знаете, что она пыталась сделать со мной вчера вечером?

— Вы будете слушать — или нам придется убить ее?

— По-вашему, у меня есть выбор?

— Если не будете — считайте, что она уже мертва.

— То есть выбора у меня нет все-таки, — констатировал Римо.

— Через полчаса вы придете к скотобойне Техасца Солли — и тогда мы побеседуем. Придете один, или девчонка умрет.

— Я не хожу на свидания с напарником, — ухмыльнулся Римо.

Связь прервалась. Нажав на рычаг, Римо набрал номер санатория “Фолкрофт” в местечке Рай, штат Нью-Йорк. В трубке снова раздалось несколько гудков — и почти сразу же голос Смита.

— Хэлло, Смитти. Мне тут звонили только что...

— Как и мне. Вам — по какому поводу?

— Звонили, видимо, наши друзья-отравители. Они похитили Вики Энгус — и хотят, чтобы ради ее спасения отправился прямиком к ним в объятия. А вам кто звонил?

— Нам, похоже, удалось выяснить, как яд попадает в мясо, — ответил Смит.

— Неужели?

— Да. Мы тщательно проанализировали последнее сообщение Энгуса — причиной той самой жесткости вокруг клейма Сельскохозяйственного министерства был именно тот самый яд.

Римо присвистнул.

— Значит, задача моя упрощается — всего лишь стереть с лица земли Сельскохозяйственное министерство?

— На каждом заводе есть государственные эксперты — размышлял вслух Смит по телефону. — Но их не очень сложно и подкупить...

— А на бойнях? — спросил Римо.

— Да, тоже. А что?

— Да нет, ничего. Буду держать с вами связь. — Римо повесил трубку.

— Папочка, мне придется заняться одним деликатным делом.

Чиун неподвижно сидел на полу.

— Римо...

— Да знаю, знаю. Ты не хочешь, чтобы я ходил туда. Там ведь наверняка сидят эти кровососы, и они снова порежут мне руку, вставят в порез соломинку и высосут из меня душу, как бульон в “Макдональдсе” — верно?

— Нет, — устало ответил Чиун.

— Ага. Так ты хочешь пойти со мной? Хочешь помочь своему сопливому и дремучему обрывку поросячьего уха в трудное время, папочка?

— Нет.

— Нет? — Римо не пытался скрыть удивления. — Нет?! — Он был ошеломлен, встревожен и слегка раздосадован.

— Нет, — повторил Чиун. — Иди с миром, сын мой. Помни, чему я учил тебя. Покажи им мощь Синанджу. Ты готов к этому.

Сказав это, Чиун отвернулся к окну и наклонил голову, словно в беззвучной молитве. Неожиданно он показался Римо очень маленьким в этой обширной комнате, затерянной в бескрайних просторах серого города под названием Хьюстон.

И Римо активно не понравилось это.

— Эй. Все в порядке. Тебе не о чем беспокоиться, папочка.

И когда ответа не последовало, Римо встревоженно прибавил:

— Или?..

— Не о чем, — голос корейца был тихим, как дыхание умирающего. — Остерегайся днем мерцающей мглы, а ночью — темной тени. В путь, сын мой.

Римо, глядя в спину старику, медленно кивнул и направился к двери. Может быть, когда он вернется назад с Вики, у Чиуна немного поправится настроение.

— Римо...

Обернувшись, Римо увидел, что Чиун в упор смотрит на него.

— Я не сомневаюсь в тебе, — произнес Чиун. Римо кивнул.

— И правильно делаешь, папочка. А когда я вернусь — увидишь, каким ураганом ворвемся мы на телевидение с твоей гениальной драмой.

— Я не сомневаюсь в тебе, — произнес Чиун. Захлопнув за собой дверь, Римо поспешил к лифту и не слышал, как Чиун продолжал тихо бормотать себе под нос: — Я не сомневаюсь в тебе. Но я сомневаюсь в нас. Они всегда убивают поодиночке... Но если мы не будем действовать поодиночке, то можем умереть оба — а если умрет только один, другой узнает о них достаточно, чтобы навсегда стереть зло с лица Земли. Но прошу, сын мой, будь осторожен...

Пост Глюка находился через улицу, на втором этаже антикварного магазина, на двери которого была предусмотрительно вывешена табличка “Закрыто”. Глаза его словно прилипли к окулярам огромного полевого бинокля; между колен была зажата здоровенная, серо-зеленого цвета канистра.

— А если он выйдет серее серный ход? — спросил сидевший рядом Ят-Сен.

— Чарли говорит, что он всегда выходит через парадный, — отрезал Глюк.

— Засем тебе этот глупый бинок? Дверь видно так, оссюда, — заметил Ят-Сен.

— Чарли говорит, не дай Бог, если мы его пропустим, — хмуро ответил Глюк.

— Сарли говорит, Сарли говорит, — повторил Ят-Сен с раздражением.

Глюк засмеялся, и Ят-Сен, подумав, присоединился к нему.

— Ладно, замолкни, — опомнился Глюк, снова прилипая к биноклю. — Говорю тебе, не дай Бог его пропустить.

— Сто знасит “мы”? — возмутился Ят-Сен. — Не снаю как ты, но я восврасаюсь к этой маленькой продавсице.

Опустив бинокль, Глюк раздраженно повернулся к Ят-Сену.

— Говорил же тебе, чтобы ты пришил ее. Мы не можем оставлять свидетелей.

— Присью, присью, — закивал Ят-Сен. — Но с ней веселее сдать, пока мы сидим сдесь. Она так дергаесся, когда я тырогаю ее там, — Ят-Сен захихикал.

— Напарника ее ты хоть убил? — недовольно спросил Глюк, поднимая бинокль.

— Убил, убил, — снова утвердительно закивал Ят-Сен. — Он тосе там, с ней в комнате. Иди, проверис.

— Да ну, — отмахнулся Глюк, подстраивая резкость. — Иди, приятных минут.

Снова кивнув, Ят-Сен пересек комнату, — в ней, как видно, размещался склад антикварного магазина. Задевая головой старинные гравюры, свисавшие с потолка и развешанные на стенах, и переступая через стоявшие на полу многочисленные коробки и ящики, подошел к массивной деревянной двери в заднее помещение.

Глюк быстро обернулся, когда услышал скрип петель, и увидел на полу задней комнаты залитый кровью труп седого мужчины, а за ним — девушку со светлыми волосами, привязанную кожаным ремнем к стулу. Ее розовая блузка была разорвана до самой талии, юбка задрана высоко на бедрах; изо рта торчали засунутые глубоко в горло сетчатые чулки.

Прежде чем за Ят-Сеном закрылась дверь, Глюк услышал приглушенные всхлипывания и сдавленный хрип. Покачав головой в знак удивления по поводу того, как развлекаются эти джапы. Глюк возобновил наблюдение.

Пять минут спустя он увидел, как из двери отеля вышел высокий человек в черной рубашке и голубых слаксах — и остановился, спрашивая о чем-то швейцара.

Швейцар, кивнув несколько раз, вытянул руку, указывая в западном направлении. Туда, где располагались бойни Техасца Солли. Затем швейцар замахал было проезжающему такси, но мужчина в черной майке, остановив его, зашагал пешком в указанном ему направлении.

Опустив бинокль, Глюк поднялся и медленно затворил окно.

— Есть, — крикнул он в глубину комнаты. Он не успел шагнуть к двери в заднюю комнату, — она распахнулась, и оттуда, вытирая о штаны руки, показался Ят-Сен. Прежде чем дверь закрылась за ним, Глюк увидел, что стул посреди комнаты пуст — и краем глаза успел заметить очертания женской ноги позади залитого кровью седовласого трупа.

— Показал ей класс? — ухмыльнулся Глюк.

— Нет, — покачал головой Ят-Сен. — Садохнулас до смерти — я есе дасе не нацал.

— Жаль, — покачал головой Глюк. — Ну, поехали. Ят-Сен поднял с пола тонкий резиновый шланг, а Глюк взял за ручку зеленую канистру с краном.

— Нам опять нусно надевать красные коссюмы? — недовольно спросил Ят-Сен, сильно разочарованный тем, что ему пришлось насиловать мертвую девушку — а не живую, которая пыталась сопротивляться, и он мог с нараставшим удовольствием бить ее.

— Да зачем? — махнул рукой Глюк. — Чарли и Мэри уже наплевать на это. Да и кто им настучит, что мы не одевали их, а? Пойдем, кокнем его, обдерем быстренько — и порядок. Представление на бойне мне пропускать не хочется.

Перекидываясь шутками, они перешли улицу и вошли во вращающуюся дверь отеля.

Не обращая никакого внимания ни на швейцара, ни на посыльных, ни на остальных, находившихся в вестибюле в эту минуту, они прошли к лифтам, с невозмутимым видом таща шланг и зеленую канистру — мимо стойки регистрации, стойки информации и стойки заказов. Никто из сидящих за стойками не задал странной паре ни одного вопроса.

Догадался сделать это только лифтер, распахнувший перед ними двери своей кабины.

— Вы куда, ребята? — сдвинул он брови.

— Кондиционеры проверить, — небрежно бросил Глюк.

— На двенасатый, — добавил Ят-Сен.

И лифтер не стал больше задавать им вопросов.

Сидя на соломенной циновке посреди номера на двенадцатом этаже, Чиун искал утешения в памяти предков.

Мысли его проникали все глубже в сокровенные уголки его памяти — пока не добрались до одного из них, который он особенно редко навещал. Там было спрятано его детство. То быстрое, короткое детство, которое досталось ему — до того, как принял он из рук отца сан Мастера.

Его отец был самым высоким, сильным, красивым и храбрым человеком на свете. Взор его оставался ясным до того самого дня, когда ему было суждено уйти из этого мира. Его руки и ноги не знали себе равных по быстроте. Быстрее, чем движения Римо. И даже — его собственного сына, Чиуна.

Чиун вспомнил пожирателей крови — как дневная мгла потребовала в жертву вождя деревни, и тот, обезумев от боли, бежал, убивая всех на своем пути, пока Мастер не покрыл себя вечным позором в глазах всей деревни, одним ударом прекратив страдания несчастного.

Ибо никто не отваживался поднять руку на вождя — и Мастер, сделавший это, низко пал в глазах людей. В законе сказано — ни один Мастер Синанджу не имеет права поднять руку на односельчанина. А его отец убил вождя — того, кто жаждал увидеть смерть, но не заслужил ее по закону.

И, потерявший себя в глазах всей деревни, Мастер сам решил свою участь — и, оставив семью в отвергнувшей его деревне, отправился умирать на холмы.

Так Чиун, заняв место отца, стал новым Мастером.

Чиун вспомнил — и сердце его пронзила боль. Сердце болело. Чиун открыл глаза.

Воспоминания увели его так далеко, что он даже не услышал звука шагов двух пар ног в коридоре — и скрипа резинового шланга, просунутого под дверь, и мягкого чавканья отворачиваемого крана.

Но теперь, когда мозг восстановил способность различать предметы, Чиун увидел мерцающее бледное облако, плывущее через комнату к нему.

— Дневная мгла! — вскрикнул он в отчаянии.

Он вскочил, дабы достойно встретить дьявольское облако — руки свободно свисают с боков, ноги расслаблены и готовы к удару — но наносить удар было некому. Не было живого противника, не было врага, чтобы с ним сразиться.

Лицо корейца исказил страх — но Чиун не думал отступать перед надвигающейся смертью. Если таким должен стать его конец — он встретит его, как подобает Мастеру.

Облако окутало его. Оно прилипло к его телу, орошая влагой лицо и проникая внутрь сквозь бесчисленные поры. Мастер задержал дыхание — но мгла не отступала. Мастер перекрыл все жизненно важные пути, чтобы защититься от смертоносного проникновения — но мгла медленно, неуклонно проникала в него.

Проникнув в самые отдаленные уголки тела, мгла наконец достигла желудка Мастера. Там, соединившись с остатками утки, съеденной накануне вечером, она превратилась в смертельный, парализующий нервы яд.

Мастер почувствовал, что желудок словно завязали узлом. Что ж, он предполагал, что так это и будет. Ведь желудок — средоточие жизни и смерти. Вместилище души.

Чиун почувствовал, как горячая волна залила мозг, и медленно немеют суставы. На коже по всему телу выступили капли влаги. Это душа старается вырваться, но желудок крепко держит ее. Пальцы Чиуна сжимались в кулаки; зубы стучали. Боль. Немыслимая, непредставимая боль. Доселе неизвестная, неиспытанная, небывалой силы.

Но Чиун не издал ни звука. Не рванулся, сметая все на своем пути, как некогда вождь деревни. Он умрет здесь. Умрет спокойным — потому что ведь останется в живых Римо. Пожиратели крови пришли за его душой — вместо души его сына.

Согнувшись, Чиун упал на ковер, над которым зависло облако. Мгла накрыла его съежившееся тело, опустилась, затем рассеялась.

Чиун лежал на полу; адская боль сводила его суставы, рвала тело на куски. Он не пытался унять ее. Пусть. Из-под полуприкрытых век он увидел, как медленно отворилась дверь номера.

— Сработало что надо, — кивнул Глюк. — Эта новая полужидкая смесь берет чуть не сразу же!

— Да, да; давай консать, — отозвался Ят-Сен, натягивая резиновые перчатки.

Двое шагнули вперед и склонились над корчащимся в муках телом старого корейца.

Глава двенадцатая

Мэри Берибери Плесень не могла позволить ему двигаться. Не хотели этого и Чарли Ко, Шэнь Ва, Эдди Кенлай и Стайнберг.

Они так сильно не хотели этого, что двое из них целились в Римо из тяжелых карабинов русского производства, а третий держал его на мушке короткого израильского “Узи”.

— Если бы я знал, что вы собираетесь убить меня — ни за что бы не пришел, — заметил Римо.

Двое с карабинами заржали в голос — но Чарли резким окриком приказал им заткнуться.

Римо стоял на стальном полу загона для убоя скота; футах в двенадцати от него, на платформе, стояла Мэри с электрическим разрядником в руке. Рядом с ней стоял Чарли, поигрывая странной пластиковой штуковиной с металлическим наконечником, напоминавшей заостренный пластмассовый член.

Остальные трое располагались по бокам и за спиной Римо — и целились в него из перечисленного выше оружия.

На площадь Вайн-сквер Римо прибыл после длительных попыток выяснить, где таковая находится.

Первую информацию он получил от швейцара:

— Доберетесь надземкой до 277-й — а там пешком по 664-й, все к югу, пока не упретесь в развилку; а уж там прямо по указателям, точно не ошибетесь.

Сойдя на 277-й улице, Римо не обнаружил 664-й, но зато получил от какого-то аборигена еще одно объяснение:

— Да ясн-дело. Тебе, мил-мой, дальш-к северу — пока, значит, в Мальпасо-роуд не упресся; прям-по ней — и тут те Вайн-сквер; шагай смело, точно не ошибесся.

Когда же выяснилось, что Мальпасо-роуд заканчивается тупиком, на помощь пришел очередной местный житель, посоветовавший “налево, еще налево, там два квартала пройти — направо, а потом спросите. Точно не ошибетесь”.

Собираясь в четвертый раз узнать злополучное направление, Римо обнаружил наконец объект своих поисков. Он ожидал увидеть что-то вроде фабрики — дымящие трубы, двор, набитый откормленными коровами — но дворы и загоны были пусты. Над белыми корпусами, расплывающимися в зыбком мареве жаркого техасского дня, висело угрожающее молчание.

Перепрыгнув через забор, Римо оказался в пустом дворе. Через десять шагов ботинки его превратились в два тяжеленных комка налипшей грязи — поэтому он сбросил их, вспрыгнул на забор и шел по нему, пока не оказался у восточных ворот фабрики — через них обычно въезжали грузовики с зерном.

Над воротами он заметил холодный глазок следящей за ним телекамеры, но сейчас она беспокоила его мало.

Римо вошел в ворота; стеклянный глаз фиксировал каждое его движение.

Сидя в аппаратной, Мэри Берибери и Чарли Ко следили за перемещениями Римо на экране монитора. Все стены небольшой комнаты состояли из многочисленных экранов, а большую часть площади занимал пульт с рукоятками управления камерами, позволявшими видеть все, что происходило в каждом уголке фабрики.

Мэри напряженно вглядывалась в экран с табличкой “восточная сторона”, на котором балансировал на заборе Римо.

— Испытывать судьбу нам не стоит, — заметила она.

— Грохнем его там же, где и накроем.

Чарли Ко кивнул, вынимая из-за пазухи большой лист с планом фабрики.

Насвистывая “Все проходит”, Римо на экране приближался к воротам.

— Всем приготовиться, — произнес в микрофон Чарли Ко. — Сектор восемь. Птичка сама летит в сеть.

Миновав склад с зерном, Римо вскарабкался на ленту конвейера и через отверстие в крыше вылез наружу.

— Сектор шесть! — опомнившись, завопил Чарли Ко.

— Он, гад, не пошел по лестнице!

Римо шествовал по крышам откормочных загонов.

— Так... — Чарли Ко уставился в карту. — Все еще шестой сектор... Сейчас войдет в дверь...

Но Римо не спешил воспользоваться дверью. Вместо этого он подошел к краю крыши, и, подняв над головой руки, мягко спланировал со стены вниз.

— Сектор четыре! Вон там, внизу! Ч-черт... видели, как он... ?

Мэри переключилась на камеры нижних этажей, чтобы не упустить Римо из виду.

Пробираясь среди водопроводных труб, Римо оказался наконец перед самым глазком установленной внизу камеры.

— Вообще здесь забавно, — раздался его голос из динамика под монитором. — Но у меня не так много времени. Что дальше? Поднимется занавес или отъедет стена?

Мэри зло усмехнулась.

— Ты по-прежнему так уверен в себе, красавчик? — Она с силой надавила пальцем на кнопку включения громкой связи и произнесла в микрофон: — Иди вперед, пока не упрешься в дверь в противоположной стене. Поднимешься на один пролет по лестнице. Мы будем там ждать тебя. Станешь еще выпендриваться — твоя девка умрет и не пикнет.

Красная лампочка над видеокамерами, мигнув, погасла.

— Любезности вам явно не хватает, — заметил Римо, поднимаясь по пролету железной лестницы.

— Не двигаться, — прозвучал сверху голос Мэри. — Малейшее движение — и ты труп. Даже чесаться не советую.

— Да пока не чешется, — слегка пожал плечами Римо. — Мэри, Мэри, что же подумает третий мир? Что стало с идеями помощи беспомощным, защиты беззащитных, мести за поруганных и борьбой за права?

— Третий мир мало платит.

Где-то позади Римо раздался смешок, за которым тут же последовал резкий окрик Чарли.

— Так, значит, ты и есть глава всего этого? — спросил Римо.

— Нет, — ответила Мэри Берибери Плесень. — Пока не я, мистер Надутый Умник. Но скоро буду — как раз к тому времени, как эта поганая страна оправится от катастрофы.

— Идея неплохая, — одобрил Римо. — Так чего ты ждешь? Валяй, припечатай мне пулю в лоб и прибирай к рукам эту поганую страну, по твоему выражению.

— Ну нет, — Мэри мстительно улыбнулась. — Сначала ты выложишь нам все, что знаешь, а потом подохнешь, как другие, — от прививки на этот ваш свиной грипп.

— Ладно, — согласился Римо, усаживаясь на стальной пол с беззаботным видом, словно у костра в лагере бойскаутов. — Я скажу тебе, чего я не знаю — а об остальном сама догадаешься. Вот например — это вы травили мясо неизвестным ядом?

— Да, — ответила Мэри.

— И тех людей в Пенсильвании?

— Да.

— И развешивали трупы на деревьях?

— Да.

— А зачем? — спросил Римо.

— Что зачем?

— Зачем весь этот маскарад? Освежеванные трупы, содранная кожа... Для чего? Чтобы скучно не было? Отчего не взять да сразу и отравить всю страну?

— Проверка, — ответила Мэри. — Боялись, что яд недостаточно быстро действует — вот мы и проверили его на том самом съезде. Результаты нам не очень понравились, но пока мы готовили новый состав, к нам начали чересчур близко подбираться всякие типы, вроде тебя и Энгуса. Мы и отправили его на тот свет — в полном соответствии с ритуалом. А новый яд готов — действует мгновенно, эффективность стопроцентная. Мясоеды будут дохнуть миллионами, можешь не сомневаться.

Шэнь Ва захихикал и получил от Чарли Ко новый приказ заткнуться.

— В соответствии с ритуалом? — повторил фразу Римо.

— Точно так, мистер Николс. А ты не знал? Мы и есть те самые китайские вампиры. И наша цель — лишить жизни всех, кто бесчестит священный сосуд желудка.

Теперь уже хохотали все — кроме самого Римо. В памяти его моментально всплыла история, которую рассказал Чиун; он почувствовал, как тело его пробрал холод. Смешным ему это вовсе не казалось — и, когда он заговорил, остальные это поняли; хохот смолк.

— Это все мне не понять, — да и наплевать, в общем-то. — Он встал. — Все равно сами вы гораздо раньше станете мясом. — Услышав звук своего голоса, Римо был неприятно поражен: голос звучал гневно. Брось. Засунь поглубже свой гнев, и страхи Чиуна, и всю хваленую работу Смита, чтоб его...

Мышцы ног Римо уже напряглись, чтобы подбросить его вверх на дюжину футов — как вдруг пол у него под ногами резко пошел вниз. Гнев, именно гнев помешал ему уследить за движением Чарли Ко — а тот ткнул своей странной штуковиной в стальную стену, и электрический разряд привел в действие автоматический замок, запиравший движущуюся плиту пола.

Ноги Римо стремительно распрямились — но отталкиваться уже было не от чего. Он мешком упал вниз.

Падая, он успел расслабить мускулы, чтобы при ударе не сломать кости. Затем почувствовал боком наклонный пол — и понял, что съезжает по желобу. На какую-то секунду он успел увидеть перед собой прямоугольное отверстие — и тут же всем телом въехал в него.

Он лежал на полу огромного холодильника.

На прямоугольное отверстие опустилась тяжелая стальная плита. За секунду до того, как она захлопнулась, Римо показалось, что сверху раздался взрыв знакомого визгливого хохота.

Римо встал и огляделся вокруг. Для него не составляло труда понизить температуру тела, приспособив ее к окружающей — которая, как определил Римо, была около минус пяти. Бетонные стены футов в пятьдесят высотой покрывал седой иней. В ширину камера имела футов двадцать — в ней свободно могли поместиться несколько десятков человек, обдиравших здоровенные туши, последняя партия которых висела сейчас на крюках, расположенных на одной линии под потолком — прямо по центру гигантского морозильника.

Шагая вдоль шеренги коровьих трупов, Римо высматривал дверь — и вдруг услышал странный шипящий звук, доносившийся с противоположного конца камеры. В конце ряда ободранных туш у стены клубилось облако белесого дыма.

Дым? Дневная мгла? Страхи Чиуна? Да нет, не может быть. Однако Римо начал медленно отступать назад — подальше от собиравшегося тумана.

Отступая, Римо озирался по сторонам, размышляя, почему человек не имеет на себе креста именно в тот момент, когда он может понадобиться. Хотя можно ли защититься крестом от китайского вурдалака? И каким — связанным из палочек для еды? Или намотав на шею пару футов китайской лапши? Обрызгать могилу соевым соусом? Или стрелять в него рисовым печеньем?

Римо вдруг заметил краем глаза, что кусок мяса, висевший на крюке справа от него, отличается от висящих рядом. Меньше, чем они, и какой-то другой формы... И пара длинных ног...

Римо не мог поверить своим глазам. На мясном крюке висела Вики Энгус. Ее карие глаза были широко раскрыты, нижние веки покрыты льдинками — там, где замерзли слезы; язык в открытом в беззвучном крике рту превратился в сплошной кусок льда. Голову неестественно прямо удерживала обледеневшая, твердая, словно камень, шея.

Из груди девушки, слева от золотистой эмблемы Звездной экспедиции, торчал конец крюка — длинный, острый, черным пятном выделявшийся на фоне ее голубого платья. Остальные крюки были, как и положено, серыми — но этот почернел, потому что его покрывала тонкая пленка крови, которая замерзла, не успев стечь.

Тело Вики висело неподвижно, как каменное. Римо заметил, что на ней не было колготок. С Вики, видимо, позабавились, прежде чем расправиться с ней.

Несколько секунд Римо молча стоял у покрытого инеем трупа. Протянул руку, чтобы снять Вики с крюка; обледенелая кисть, отломившись, осталась в его ладони.

Мгла, рванувшись вперед, настигла его.

Мэри Берибери Плесень сидела в аппаратной, закинув ноги на пульт.

— Могли бы, гады, установить телекамеру и в холодильнике, — покачал головой Чарли Ко, поскребывая по панели своим трехдюймовым ногтем. За минуту до этого он развлекался тем, что рассекал им на половинки листы бумаги, которые подбрасывал в воздух.

— Соображай, — постучала Мэри Берибери по лбу. — Объектив тут же бы замерз — если вообще не лопнул бы от холода. — Скинув с панели ноги, затянутые в линялые джинсы, она встала и оправила мятый зеленый балахон.

— Ну, каких еще песен, Плесень? — поддел ее Шэнь Ва.

— Да, что там у двери, Берибери? — присоединился к нему Эдди Кенлай.

— Нечего зубы скалить, ублюдки, — огрызнулась Мэри на хохочущую троицу. — И больше не сметь называть меня так! Хватит маскарада. Моя фамилия — Брофман, Мэри Брофман, поняли? А скоро будете называть меня “госпожа Президент”! — Мэри мечтательно улыбнулась, закинув назад голову; троица сконфуженно стихла.

— Ну ладно, — опомнилась Мэри. — Значит, сейчас вот что. С минуты на минуту должны вернуться Глюк и Ят-Сен. Вы отправляйтесь и подберите девку Энгус и Николса. Николса выкиньте где угодно, а ее вместе со старым китаезой подвесьте на дерево. — Повернувшись, Мэри направилась к двери.

— Эй, — окликнул ее Чарли Ко. — А ты что собираешься делать?

Мэри обернулась.

— Я? Я?! Я собираюсь доложить главному, что задание выполнено. А потом поеду в аэропорт.

Глаза Чарли расширились.

— Так ты что... нас бросаешь?

Мэри улыбнулась.

— К ночи мясоеды начнут дохнуть как мухи — а через неделю все их сопливое правительство будет валяться у нас в ногах.

Мэри вышла. Оставшиеся, хмуро переглянувшись, выругались.

— Ладно, — Чарли Ко решил принять на себя командование. — Сейчас надо-таки здесь прибраться — а я скажу Техасцу Солли, что может открываться с завтрашнего дня. Если будет к завтрему еще жив, конечно.

Сойдя вниз, все трое оказались в разделочном. Железная галерея, по которой они шли в данный момент, оканчивалась винтовой лесенкой, ведущей вниз, в главный зал. Транспортеры, станки, лента конвейера — все было немым и неподвижным. Вдоль противоположной стены тянулись ряды люков, через которые подавались свежие туши; около них стояли тележки транспортеров. Стена напротив подслеповато щурилась чередой грязных окон. Скамьи и разделочные столы стояли в ряд прямо под галереей; четвертую стену занимала громадная стальная плита — люк холодильника.

Спустившись, Шэнь Ва и Стайнберг подошли к ней; Эдди Кенлай замешкался на верхней площадке лестницы.

Чарли Ко, облокотившись на перила галереи, осматривал цех.

Посмотрев на стальную плиту люка, Стайнберг, покачав головой, обернулся к Шэнь Ва.

— Надорвешься, пока откроешь эту хреновину.

Но им не пришлось надрываться.

Раздался гул, затем треск, и внезапно вся громада стальной крышки люка вырвалась из стены и, словно пущенная чьей-то гигантской рукой, влетела в зал. Стайнберг и Шэнь Ва успели почувствовать, как их с небывалой силой вдавило в стену; оба тела, словно тряпичные куклы, повалились на разделочные столы, и тут же сверху — на излете — обрушилась стальная плита, дробя кости в мелкую крошку.

Чарли Ко видел, как внезапно отделившаяся от стены громадная крышка люка исчезла где-то под ним, наполняя все вокруг режущим нервы треском; взглянув обратно на торцевую стену, он увидел, как из пролома в зал ворвалось холодное дымное облако.

Матовые клубы взметнулись вверх, словно сизый дым на сцене во время рок-концерта или ядерный гриб, пятнающий безгрешные небеса — и из сердцевины дымовой завесы показалась фигура высокого темноволосого человека, одним прыжком оказавшаяся посреди помещения.

Римо Уильямс, по прозвищу Дестроер, целый и невредимый, стоял на засыпанном обломками бетонном полу, а вокруг него клубилось мглистое облако.

Чарли Ко почувствовал, как у него отвалилась челюсть; он упал на колени, стоявший перед ним Эдди Кенлай навзничь повалился на ступеньки, тупо уставившись на босса через стальные прутья перил.

— Я — тот, кого зовут Шива-Разрушитель, — послышался глухой голос Римо, — мертвый тигр, властелин ночи, возрожденный к жизни великой силой Синанджу. Кто этот кусок собачьего мяса, что осмеливается преграждать мне путь?

Эдди Кенлай почувствовал, как штанам становится мокро и горячо; опираясь на руки, он попробовал задом заползти на площадку. Приблизившись к лестнице, Римо ногой вышиб нижнюю ступень. Винтовая лестница завибрировала. Римо ударил еще раз, и стальная конструкция начала рассыпаться. Крепление, соединявшее верхнюю площадку лестницы с галереей, лопнуло; нижние ступени осыпались, и вся конструкция вместе со вцепившимся в перила Эдди Кенлаем тяжело рухнула вниз. Удара о пол Эдди уже не почувствовал.

Римо медленно поднял глаза на Чарли. Чарли, собравшись наконец с силами, ринулся по галерее к открытой двери... но на полпути, словно споткнувшись, упал на колени, вопя от ужаса.

На галерее стоял Чиун. В руках старого корейца Чарли увидел странные предметы, на первый взгляд напоминавшие огромные, наполненные чем-то жидким полиэтиленовые мешки. Но у этих мешков были лица — изуродованные, окровавленные, но их еще можно было узнать, и это были лица Ят-Сена и Глюка. Чарли Ко застонал.

Чиун взглянул вниз, на Чарли, затем на две отбитых до состояния желе груды мяса, которые держал в руках. Лицо его перекосилось от отвращения.

— Они опять набрали любителей, — ни к кому не обращаясь, сокрушенно вымолвил он, и, не размахиваясь, выкинул два полиэтиленовых мешка с лицами через перила. Приземлившись у самых ног Римо, они с хлюпаньем, словно два куска студня, шмякнулись оземь.

— Этого не убивай, — подняв голову, крикнул Римо. — Мне нужно с ним побеседовать.

— Те двое тоже еще не убиты, — известил в ответ Чиун. — Я специально принес их сюда, чтобы ты сделал это. В книгах сказано, что именно Шива своей рукой должен предотвратить возрождение пожирателей крови — и снять с моего предка великий позор.

Римо взглянул на бренные останки у своих ног. Он с трудом мог представить, как Чиун мог через весь город добраться сюда, волоча в обеих руках по этакой вот штуковине.

— А где это написано, что именно Шива должен остановить пожирателей? — недоверчиво спросил он.

— Написано, написано, — заверил Чиун. — Но не утруждай себя, сын мой. Эти двое не из пожирателей крови.

— А ты откуда знаешь?

— Они без разрешения проникли в комнату, когда я размышлял о Последнем пороге — и так же, не испросив разрешения, напали на меня. Поэтому я и заключил, что среди них нет истинных приверженцев Веры.

Римо вспомнил, как в холодильнике дымное облако тоже клубилось вокруг него. Значит, и Чиун, как видно, сделал то же, что и Римо, когда понял, что ловушка вот-вот захлопнется. Римо вспомнил, как его желудок словно сдавила чья-то рука, и начало быстро неметь тело. То же чувствовал он всякий раз, когда в организм попадал какой-нибудь яд — и от этого существовало единственное верное средство. Римо активизировал кислород в крови, чтобы абсорбировать яд, затем сконцентрировал всю энергию на желудке — вечном вместилище жизни и смерти, и когда приток крови вместе с пузырьками кислорода вынес в желудок яд, ввел в действие пищевод и изверг наружу отраву вместе с содержимым желудка. Пол холодильника украшала теперь разноцветная зловонная лужица — прямо под трупом Вики Энгус.

Римо опустился на одно колено перед вздутыми мешками, еще недавно бывшими Ят-Сеном и Глюком.

— Я хотел бы, ребята, чтобы вам было побольней, но, к сожалению, у меня нет времени.

Вонзив указательные пальцы в головы наемников — вернее, в то, что от них осталось — Римо ощутил, как фаланги пальцев входят в мозг, в котором до этой секунды еще теплилась жизнь, после чего трупы, перелетев через зал, приземлились рядом с лужей блевотины на полу холодильника.

Римо взглянул наверх. Чиун, стоя на галерее, с интересом взирал на Чарли, которого била мелкая дрожь. Глаза Римо встретились со взглядом старого корейца, и что-то такое увидели они друг у друга в глазах... то было уважение сына к мудрому отцу, и гордость отца за взрослого сына.

Этого момента и ждал Чарли Ко. Мгновенно выпрямившись, он с силой направил острие смертоносного ногтя в то самое место, где под подбородком Чиуна виднелась светлая полоска незащищенной плоти. Адреналин словно взорвался в мышцах Чарли Ко — от сознания того, что через секунду голова старика навеки отделится от его тела.

Если бы только не эта секунда... Именно ее хватило фигуре в желтом кимоно, чтобы словно растаять в воздухе — ноготь Чарли поразил пустоту. Затем что-то с силой дернуло его за запястье, и он с трудом удержался на ногах, едва не свалившись через перила.

Кисть его правой руки, однако, продолжала движение. Все еще сжатая в кулак, с поднятым указательным пальцем она перелетела через балкон, подпрыгнула на краю металлического настила и упала на пол разделочного цеха.

Из обрубка правой руки Чарли хлынула кровь; вспрыгнув на балкон, Римо обхватил одной рукой шею Чарли Ко, другой сжал предплечье — кровь прекратила течь, но сам Чарли ничего не чувствовал из-за невыносимой, ослепляющей боли.

— Ну, приятель, — произнес Римо. — Поговорим сейчас — или предпочитаешь подождать до обеда?

Чарли судорожно выдохнул, понимая, что это конец — но вместе с тем почему-то чувствуя, что, если он заговорит, адская боль пройдет быстрее.

— Нас нанял тот старик... чтобы убить в стране всех, кто ест мясо.

— Каким образом?

— Яд... особый, из двух компонентов... он нам сам его дал. Одна часть должна была идти в мясо, а другая — в специальный газ...

— Для чего?

— Если бы любой из компонентов оказался ядовитым, власти обнаружили бы его и придумали бы противоядие. Яд в мясе сам по себе не представляет ничего — а газ активизирует его, делает смертельным.

— А как вы умудрились отравить мясо?

— Эдди... тот, который был на лестнице... он работал правительственным инспектором на этом заводе. И добавлял яд в чернила, которыми на тушах ставили клеймо... Министерства сельского хозяйства...

Значит, Смит был прав. Римо снова перенес внимание на стонавшего Чарли.

— Где Мэри?

— Отправилась с докладом к главному.

Чиун взглянул на Римо.

— А главный где?

— Отель “Шератон”, номер 1824.

— Надо же... Ничего не забыл?

— Нет, еще... Мэри потом поедет в аэропорт, чтобы с самолета распылять газ над городом...

Римо с отвращением убрал руки. Боль в теле Чарли стихала, но из обрубка правой вновь хлынула кровь.

— Идем, папочка, нам пора, — сказал Римо.

— Нет, сын мой, ты сам должен убить его.

Римо нетерпеливо обернулся к нему.

— Это почему же?

— Так сказано — ты нанесешь удар, который снимет с моего отца бремя позора.

— Ну скажи на милость, где это сказано?

— Ты делай, что тебе говорят, — досадливо покривился Чиун. — Отчего ты всегда, всегда со мной споришь?

Римо подошел к бьющемуся в судорогах телу Чарли.

— И долго еще это будет продолжаться? — устало спросил он. — Каждый раз, как мы получаем новое задание, выясняется, что здесь написано то, там написано это — а делать все должен я один. Нельзя нам просто уйти отсюда?

— Так сказано, — упорствовал Чиун. — Нанести удар должен сын сына опозоренного.

— Никогда ничего такого не читал, — заявил Римо. — Или это опять было написано мелким шрифтом, а, папочка?

— П... пожаЁ — захрипел на полу Чарли Ко.

— Ну, раз так... — пожал плечами Римо. — Ладно.

Шагнув к Чарли, он одним ударом навеки прекратил его страдания.

Чиун низко поклонился.

— Я горжусь тобою, сын мой.

— Мной? — поразился Римо. — Гордишься мной? Мной, потомком белых людей, бледным огрызком поросячьего уха?

— Ну, горжусь — это, пожалуй, преувеличение, — закивал Чиун. — Терплю до сих пор — так, пожалуй, будет вернее. К тому же прошло уже много дней — а моя рукопись еще не появилась на телевидении. О самой важной из своих обязанностей ты забыл — как всегда.

Римо вздохнул.

— И кроме того... когда ты наносил удар, я видел — ты опять согнул локоть правой руки.

— О Боже, снова-здорово, — поморщился Римо. — Он ведь все-таки мертв, не правда ли, папочка?

— Смерть есть смерть, а ошибка — ошибкой, — сварливо возразил Чиун. — Почему, хотел бы я знать, ты снова согнул локоть?

— Объясню по дороге в аэропорт, — с этими словами Римо направился к выходу.

Глава тринадцатая

Погода в этот день была самая что ни на есть летная. Чистое небо, видимость — миль пятьдесят; на западе медленно остывало раскалившееся за день солнце.

Золотые лучи заката еще лишь тронули горизонт, когда мисс Мэри Брофман запросила по радио разрешение на взлет у диспетчерской службы аэропорта.

Доложив главному об успешном устранении двух агентов Дома Синанджу, она начала готовится к полету, несшему миллионам ее соотечественников Последний порог.

Она заполнила до отказа бак своего новенького, белого с оранжевым двухместного “Пайпер Кьюба”, которому сама дала кличку “Годжо” — в воздухе он чрезвычайно напоминал неизвестно по каким причинам полетевшую оранжевую крышу ресторана “Говард Джонсон”. Проверила закрылки, шасси, двигатель, особенно тщательно — моторчик от мотоцикла, приделанный к здоровенной защитного цвета канистре в хвостовой части.

Все было в полной готовности. К ночи миллионы мясоедов во всем Техасе протянут ноги. К утру паника начнется по всей стране. Улицы будут сплошь завалены трупами. Правительство... может, даже и не уцелеет; огромные концерны останутся без своих лидеров. Производство замрет. Фундамент, на котором десятилетия покоилась страна, треснет и начнет разваливаться.

Оставшиеся в живых будут беспомощно бродить по пустым городам. А у нее... до того, как объявят карантин во всем полушарии и утратит действие газ, до того, как первая из соседних стран предпримет первую военную экспедицию на умирающую державу — у нее будут бесценных несколько дней. За эти несколько дней она станет обладательницей несметных богатств. Сокровищ, каких еще никто никогда не видел.

А потом пересядет в другой самолет — и направится к берегам другой страны, где обладание секретом неизвестного яда из двух частей даст ей самое главное — высокий пост и безграничную власть над ближним.

А этот старый дурак доверил секрет отравы своим “последователям”. К утру он сам умрет — уж она позаботится об этом. И тогда не будет никого и ничего между ней и ее заветной целью. Неплохо для никому не известной девчонки со Стейтен-Айленда. Да разве она сама бы поверила, если бы пять лет назад кто-нибудь сказал ей, к чему приведет ее случайная беседа с незнакомым китайцем в публичной библиотеке, где она писала работу по китайской истории?

А вот, однако же... Всего несколько минут отделяют ее от полной, абсолютной свободы.

— “Пайпер Кьюб” Зет-112, ваша полоса — номер три. Счастливого пути. Конец связи.

— Спасибо. Готова к взлету с полосы три. Всего хорошего. Конец связи.

Мэри запустила мотор. Мощный фольксвагеновский двигатель в брюхе самолета плюнул, кашлянул и наконец пробудился. Она почувствовала, как завибрировала рукоятка управления между ее ног; это ощущение всегда наполняло ее почти эротическим возбуждением. Пропеллер погнал колеблющиеся волны по траве; позади взметнулось и росло облако пыли.

Старый, почти слепой китаец в библиотеке — и богатая девица, которой просто нужно было получить ответы на пару вопросов для выпускной работы — до окончания школы оставалось два месяца. Но между отчаявшимся стариком и скучающей девицей установилась странная связь. Впереди замаячило захватывающее приключение на грани жизни и смерти. А результат — вот он. Умопомрачительная возможность одной держать в руках судьбу огромной страны, спрятанную в зеленой канистре с мотоциклетным мотором.

Бело-оранжевый самолет вздрогнул и тронулся. Мэри двинула рукоятку от себя, выруливая по асфальту поля к полосе номер три.

Спускались сумерки, и ей пришлось включить красно-белые бортовые огни, чтобы на нее не напоролся по случайности какой-нибудь садящийся лайнер. Огни полосы мигали неподалеку; над полем вспыхнули прожектора.

Мэри развернула самолет носом к полосе, чтобы набрать скорость для взлета. И вдруг увидела, как на краю поля, попав на секунду в яркие лучи прожекторов, перемахнула через забор человеческая фигура.

Мэри двинула “Пайпер” вперед, не отрывая взгляда от темного силуэта, который явно двигался в ее направлении. Самолет набирал скорость; протянув руку, она включила микрофон.

— “Кьюб” Зет-112 вызывает диспетчера. Человек на поле. Повторяю, на поле человек. Конец связи.

Несколько секунд связь молчала, затем внезапно ожил маленький динамик над головой:

— Зет-112, говорит диспетчер. Где человек? Повторяю, где человек? Конец связи.

Самолет Мэри ровно бежал по полю. Повернувшись и окинув взглядом поле, она уже явственно увидела человеческий силуэт, бежавший через седьмую полосу.

— Диспетчер, вызывает Зет-112. Человек пересекает полосу семь. Повторяю — полосу семь. Конец связи.

Достигнув конца рулежки, Мэри поворачивала для захода на третью полосу.

— Зет-112 вызывает диспетчерскую, — голос, раздавшийся в наушниках, показался диспетчеру напряженным. — Он здесь! Я его вижу. Только что пересек полосу шесть. Конец связи.

Посмотрев налево, Мэри увидела, что человек приближается к ней наискосок по полю, словно норовя отрезать ее от полосы. В поднятой правой руке бегущий держал странный предмет, с которого что-то капало.

— Зет-112, вызывает диспетчер. Я все еще не вижу никого на поле — совсем никого. Вы не пили перед вылетом? Повторяю, не пили перед вылетом? Конец связи.

— Идиот! — зло плюнула Мэри. — Я не пила, а он на поле, черт бы его побрал. Виден, как на ладони. Ослепли вы там, что ли? Вот он, глядите, прямо на пятой полосе.

Повернувшись, Мэри увидела, что незнакомец приближается к полосе три. Он смотрел прямо в ее сторону, и она ясно видела его темные волосы и высокие скулы. В черной майке, голубых слаксах — но почему-то босой.

В руке он сжимал окровавленный крюк для мяса.

— Зет-112, вызывает диспетчер. Я проверил еще раз и сверился с данными наземной службы — никакого человека на поле не обнаружено. Вам предлагается вернуться для проверки на исходную позицию. Повторяю, вернуться на исходную для проверки.

— Черта с два! — взвизгнула Мэри. — Этот гад совсем рядом — и хочет добраться до меня!

Мэри запустила двигатель на полную мощь и выжала рукоятку. Взревев, “Пайпер” рванулся по полосе. Взглянув на мотнувшуюся вправо стрелку спидометра, она ухмыльнулась, представляя, как этот тип сейчас стоит, беспомощно уставясь ей вслед, залепленный грязью, песком и отработанным маслом из двигателя.

Взглянув в окно, она почувствовала, что под ложечкой разливается холодок. Странный тип не снижал темпа. Она почти в ужасе смотрела, как он преодолел четвертую полосу, держа крюк высоко в поднятой руке — как факел на Летних играх в Монреале.

Двигался он вроде бы медленно — но тем не менее неуклонно увеличивался в размере...

Мэри кинула быстрый взгляд на спидометр. До взлетной скорости всего несколько километров. Несколько секунд — и он уже ее не достанет. Всего несколько секунд...

Неожиданно Мэри разобрал смех. Ну что, спрашивается, она психует? Пусть даже он догонит ее самолет. И что дальше? Попробует вломиться в кабину? Поддеть ее этим своим дурацким крюком? Даже если он попробует сунуть его в пропеллер — на такой скорости его отбросит далеко в сторону без особых последствии.

Так что пускай бежит. Даже дочешет до самолета. Пусть даже уцепится за него. Интересно будет взглянуть, как его раскрошит на кусочки. Ну, валяй, мистер Умник-Супермен. Беги, свое получишь.

“Пайпер” наконец набрал скорость взлета. Мэри почувствовала, как тепло разливается по телу, когда колеса самолета оторвались от земли. Поле, вздрогнув, исчезло за иллюминатором.

Мэри с триумфом глянула вниз — фигурка на полосе перестала увеличиваться. И тут волосы ее встали дыбом. В иллюминаторе стремительно рос в размере окровавленный крюк!

Забыв о ярких красках заката, Мэри следила, словно завороженная, как крюк, казалось, медленно плывет навстречу самолету. Он переворачивался в воздухе, рос — пока не достиг натурального размера прямо перед ветровым стеклом...

Стекло с треском разлетелось на куски, и ее с силой вдавило в кресло — как будто в грудь ей ударил язык огромного колокола. В каком-то оцепенении Мэри следила, как исчезают за разбитым стеклом все незакрепленные предметы в кабине — карта, двухцветная ручка с серебряным пером, солнечные очки, кейс из бизоньей кожи... Прядь рыжих волос бросилась ей в лицо, лишив на миг зрения; она успела подумать, что если бы не ремень, ее тоже вытянуло бы вместе с вещами.

Крепко сжав рукоятку, она опустила голову... Из ее живота, прямо под левой грудью, торчало охвостье мясного крюка.

Острый его конец, пройдя сквозь нее, намертво застрял в спинке сиденья.

Судорожно сглотнув, Мэри откинула назад голову — и завыла, словно стонущий волк. Открыв глаза, она увидела край горизонта, разрезавший разбитое ветровое стекло. Как нож гильотины. Как отточенный конец ногтя главаря.

Потом в секунду надвинулась земля — и больше ничего уже не было. Она не успела даже почувствовать боли. Не видела, как вломился в кабину ревущий на полных оборотах двигатель. И даже не узнала, что когда пожарные аэропорта погасили огонь и разгребли то, что осталось от нее самой и от самолета, им не пришло и в голову, что искореженный кусок оплавленного металла был некогда острым мясным крюком.

Не узнала, что так же расплавилась и зеленая канистра, и огонь в мгновение ока уничтожил белесый дым. Не узнала, что диспетчер в докладе комиссии по расследованию показал, что перед вылетом заметил у нее признаки опьянения и истерии.

И не узнала, что тот, кто бежал к ней через все летное поле, кто мог двигаться так, что на тело его со стороны башни наземной службы не попадал свет прожекторов, и тот, кто зашвырнул холодный окровавленный крюк к ней в кабину, несколько минут стоял у горящих обломков разбитого самолета, а потом, разведя руками, медленно произнес:

— Такие вот дела, милая.

Глава четырнадцатая

— Твоя воля исполнена, о повелитель, — раздался голос за дверью номера 1824 в хьюстонской гостинице “Шератон”. — Последний порог принял полчища пожирателей мяса.

Костлявые пальцы главаря крепко сжали клыкастые драконьи головы на подлокотниках его кресла. Этих слов он ждал, как казалось ему, столетия. Неважно, что произнес их голос незнакомого мужчины — а не этой странной переводчицы. Ведь произнес он их по-китайски. И главное — произнес.

Голос сказал ему, что осквернители желудка отправились наконец к Последнему порогу — а значит, он может осуществить свою заветную мечту. Он войдет в вечную жизнь — и соединится там с предками, близкими и друзьями. Наконец оплачены его счета. Окончена мука посвящения гнусных наемников в тысячелетние тайны Веры. Они сделали свое. И получили по заслугам. Главарь глубоко вздохнул.

— Добро, — произнес он удовлетворенно.

— Нет, — обладатель второго, высокого, надтреснутого голоса говорил на другом языке. — Это не добро. Это зло. И с ним надо бороться.

Главарь понимал и этот язык. Обладатель второго голоса говорил по-корейски.

Римо и Чиун стояли перед кроваво-красным креслом в полумраке гостиничного номера. Единственная сорокаваттная лампочка под потолком освещала их лица желтоватым рассеянным светом.

Тело главаря напряглось; дыхание стало прерывистым.

— Синанджу, — едва слышно вымолвил он.

— Да, — кивнул Чиун. — И на этот раз пришел твой черед.

Седые брови главаря сошлись в подобие римской пятерки, морщины резко обозначились на лице; но затем на губах появилась улыбка.

— Пусть будет так, — махнул он рукой. — Но вы — вы поймете. Потому что живете Верой такой же древней, как и моя. И поймете преданность и жажду служения, что двигали мною все эти годы.

Чиун отрицательно покачал головой.

— Синанджу — не Вера, — произнес он. — Это способ жить. Который мы никогда никому не навязываем. Избранные, отмеченные благословением и честью — это и есть Дом Синанджу. — Он взглянул на Римо. — Только так — и по-другому никогда не будет.

— Значит, моя воля?.. — в душе главаря внезапно зародилось страшное подозрение.

— Не выполнена, — кивнул Чиун. — К Последнему порогу отправились лишь недомерки, которых ты набрал к себе в помощники.

Маленький кореец наклонился к самому уху главаря.

— Ты мог бы расправиться с нами так же легко, как утопить младенца, — прошептал он. — Да, да, ты, немощный и слепой старик. Тебе нужно было лишь самому выступить против нас — и твоя Вера могла бы править миром.

Мастер выпрямился.

— Но ты запятнал свою мудрость, понадеявшись на глупость других — и потому стал опасен не более, чем умирающий ветер. Теперь пришло время платить.

— Да, — кивнул главарь, все еще надеясь присоединиться к своим в вечной жизни. — Я уже готов. Не медли. Убей меня.

Чиун отступил на шаг.

— Ты умрешь, — кивнул он. — Но убивать тебя мы не станем. Ты ведь из пожирателей крови — а в книгах сказано, что лишь в смерти вы живы по-настоящему. Значит, по-настоящему мертв ты будешь только при жизни.

Главарь сидел молча, обдумывая слова Чиуна. Но еще до того, как, пораженный их истинным смыслом, успел он вонзить восьмидюймовый ноготь себе под кадык и обрести наконец вечную жизнь через долгожданную смерть — к голове его метнулась ладонь Римо.

Нанеся главарю несильный удар под правое ухо, Римо полностью лишил его возможности двигаться, парализовав все члены тела — и затем левая рука, быстрее, чем мог видеть глаз, быстрее, чем может чувствовать кожа, вошла в череп главаря, поразив один из участков мозга — и в мгновение ока руки снова замерли на груди Римо.

Главарь по-прежнему восседал на кресле. На его, пергаментно-желтой коже не было заметно никаких следов. Глаза его были закрыты — но сердце билось, текла по жилам кровь, работали клетки мозга.

Однако импульсы, которые мозг слал в мышцы, угасали у позвоночного столба. Мозг главаря не мог более управлять его телом. Он жил — но тело не подчинялось его приказам. И не подчинится больше никогда.

— Видал? — повернулся Римо к Чиуну. — Только не говори, что я и на этот раз согнул локоть!

Неожиданный пациент привел хьюстонских врачей в полное изумление. Симптомы у доставленного в больницу старого китайца точь-в-точь совпадали с хрестоматийным случаем — девочкой из Массачусетса, с минуты рождения пребывавшей в коме.

Он, как и она, был жив — но, как и она, не сознавал этого. Невероятный случай. И хьюстонские врачи чрезвычайно гордились, что такой необычный пациент достался именно им.

Однако поспешили предупредить родственника, который его доставил, что вряд ли когда-нибудь появятся шансы на его выздоровление.

— Ничего, — махнул рукой тот. — Просто проследите, чтобы мой дедушка оставался живым так долго, как только возможно.

Врачи также предупредили его, что при новейших системах жизнеобеспечения вполне возможно, что он переживет их всех.

— Отлично, — кивнул внук. — Мне нравится думать о нем как о семейном памятнике.

Но врачи снова предупредили его — такое продолжительное лечение будет стоить очень и очень дорого.

— Подойдет, — кивнул тот, извлекая на свет пять толстенных стопок стодолларовых банкнот. — Деньги для нас не препятствие.

Предупреждать больше было не о чем. После проверки банкнот на подлинность эскулапы выразили надежду, что дедушка мистера Николса проживет в блоке интенсивной терапии долгую и полную жизнь — и, разумеется, мистер Николс и его батюшка смогут навещать его, когда захотят.

— Э-э, понимаете, — замялся Римо, — мы с отцом надолго уезжаем из города. Так что уж проследите, пожалуйста, чтобы дедуля тут не загнулся.

Врачи с сочувствием и пониманием отнеслись к просьбе и пожелали всего наилучшего мистеру Николсу и его отцу — хотя казалось маловероятным с медицинской точки зрения, чтобы этот высокий, светлокожий и темноволосый англосакс произошел от маленького, седого, с желтой кожей корейца.

Выйдя из госпиталя, Римо и Чиун направились обратно в отель.

— Хорошо, что ты не стал платить золотом, — заметил Чиун. — Китайцы этого недостойны.

— Бумага им вполне подошла, — ответил Римо. — И кроме того, мы и так прекрасно проведем время, объясняя Смитти, на что мы угрохали такую кучу монет.

— Скажи, что мы все вернем. Это смягчит сердце императора, — посоветовал Чиун.

— Интересно, как именно? — осведомился Римо. — Там было двадцать пять тысяч долларов. Веселенькая цифра.

— И совершенно ничтожная в сравнении с тем, что ты будешь иметь, если на будущей неделе доставишь наконец мою гениальную драму на телевидение. Она принесет мне несметные сокровища — а твоих трех процентов будет как раз достаточно, чтобы вернуть императору долг.

— Моих что?

— Твоих четырех процентов, — поправился Чиун.

— Моих как?

— Твоих пяти процентов, — вздохнул Чиун, и, отвернувшись, пожаловался уличной стене: — Эти агенты — настоящие грабители!