— Да? — рассеянно бросил Римо. — Я не помню.

На него вдруг навалилась усталость, хотя вроде рановато. Может быть, сказались душные джунгли или возбуждение, которое он пережил в небоскребе. А может, виноват самолет. Это было похоже на то ощущение, которое он нередко испытывал, когда только еще готовился влиться в ряды Синанджу, — из тех мимолетных рецидивов прежнего физического состояния, которые, подобно кошмарным снам, случались с ним всякий раз перед тем, как он делал очередной гигантский шаг на пути к лучезарному источнику неограниченных человеческих возможностей.

А может, все дело в еде. В самолете он съел что-то такое, к чему ни за что бы не притронулся раньше, — какое-то подобие сэндвича, конечно, чрезмерно жирного.

Притушили свет, и Консуэло вздремнула. Римо тоже. Когда самолет пролетал над Панамским каналом, Римо пробормотал:

— Оставь, папочка, — и длинные ногти медленно скользнули с золотой подвески.

Все это видел Франциско Браун. Не так уж много. Но многого и не требуется. С этим белым что-то произошло, и этого может оказаться достаточно, чтобы его убить. Если они все так же будут двигаться по отдельности, его шансы возрастают. Впрочем, других шансов все равно пока не предвидится. У него мелькнула мысль, не бросить ли все и не послать ли этого Харрисона Колдуэлла...

Итак, что он реально имеет на сегодняшний день? Серия метких ударов и выстрелов то тут, то там — за несколько тысяч долларов каждый, и так, пока где-нибудь его самого не настигнет пуля? Сколько киллеров погибло от рук своих работодателей потому, что тем не хотелось расставаться с деньгами! Но многие ли могут похвастать таким щедрым хозяином, каким оказался Харрисон Колдуэлл?

Даже если у него останется самый ничтожный шанс, Франциско Браун все равно не бросит свою работу у Харрисона Колдуэлла. Сейчас же у него, похоже, шанс вполне ощутимый. Его главное преимущество заключается в том, что он точно знает, куда они двинутся дальше. А шанс появился неожиданно, он увидел его своими глазами в аэропорту Рио. Он заметил какую-то рассеянность. Ему был знаком этот взгляд — взгляд человека, которого теперь не составит труда убить. Но в глазах этого человека он видел его впервые.

Спору нет, азиат спугнул его, когда встретился с ним взглядом в аэропорту. Но ничего. Когда старик останется один, с ним легче будет справиться.

Итак, Франциско летел в Америку, и в голове у него созрел план — последний, отчаянный план, который он приберегал на крайний случай и который по иронии судьбы теперь оказался самым реальным.

Зная, куда в конце концов приведут дороги его врагов, он по прибытии в Вашингтон явился к директору Агентства по контролю за атомной энергетикой.

Тот сразу набросился на него:

— Только не здесь! Что вы здесь делаете? Мистер Колдуэлл обещал мне, что вы никогда не переступите порог этого учреждения. Уходите немедленно!

Дородный директор проворно подбежал к двери кабинета и поспешил ее закрыть. Он не хотел, чтобы секретарша что-нибудь слышала. Звали директора Беннет Уилсон. Когда он говорил, в такт словам колыхалось его тучное тело. Темные Глаза глядели с мольбой.

— Колдуэлл уверял, что вы никогда здесь не появитесь. Вы не должны сюда приходить! Что бы вы ни делали, вы должны делать это вне стен агентства, чтобы мы вас знать не знали.

— И тем не менее я здесь, — сказал Браун. — И принес плохие новости. Скоро вас навестит начальница службы безопасности мак-киспортской станции. Не пройдет и двух дней, как она будет здесь.

— Но почему здесь? Ее место в Мак-Киспорте, — заволновался Беннет Уилсон.

— Похоже, она полагает, что кто-то вышел на одного из их диспетчеров. Она думает, что он брал взятки за то, что направлял грузовики с ураном по незапланированному адресу. И она рассчитывает, что когда найдет человека, который уговорил диспетчера отправлять груз в неизвестном направлении, то загадка будет решена.

— Это грязная ложь!

— Джеймс Брустер ей во всем сознался.

— Да в чем он может сознаться? Он ничего не знает. Он мелкая сошка, диспетчер, который оказался жадным до денег. Он понятия не имеет, кто за всем этим стоит!

— Ему не пришлось говорить, кто за этим стоит. Те, кто за вами гоняются, просто-напросто убирают всех, кто им мешает, и пойдут напролом, пока не достанут того, кто им нужен.

— А Колдуэлл знает, что вы здесь?

— Я здесь для того, чтобы взять на себя заботу о его врагах. На данный момент его враги — это и ваши враги. А ваши враги — это его враги.

Голос Брауна звучал ровно.

— Верно! Мы должны действовать заодно. Мы в одной связке. Прорвемся! Они нам ничего не смогут сделать. Мы обложимся должностными инструкциями. Мы станем проводить совещания. Мы досовещаемся с ними до смерти. Я уже тридцать лет работаю в государственном учреждении, и я знаю, как заморозить любое дело, даже без особых на то причин.

— Я сказал, они вас убьют. Они не собираются отстранять вас от должности.

— Это верно — они и не могут меня отстранить. У них нет на то полномочий.

— Но перебить вам хребет у них полномочий хватит! Или высосать у вас мозги из черепа. Они вас уничтожат, — сказал Браун. Интересно, подумал он, почему все государственные служащие такие бестолковые — работа у них что ли такая? У них в жизни только одна проблема — как бы какую бумажку не засунуть куда не надо.

Минуту Беннет Уилсон молчал. Этот Браун прав. Смерть — это похуже увольнения или служебного расследования. В таких случаях всегда есть возможность опротестовать решение. Однако ему что-то не приходилось слышать, чтобы опротестовывали смерть, хотя в Библии есть на это кое-какие намёки. Во всяком случае, инструкций на этот счет уж точно нет.

— Уничтожат — в смысле закопают окоченелое тело? — спросил Беннет.

— Да, именно в этом смысле, — сказал Браун.

— И что мы намерены предпринять?

— Мы намерены их опередить.

— Я еще ни разу не убивал человека, — сказал директор НААН. Он обвел взглядом развешанные по стенам кабинета фотографии атомных электростанций и хранилищ радиоактивных отходов и добавил: — Сознательно, я хотел сказать.

— Вам не придется никого убивать. Все, что от вас требуется, это быть готовым, когда они явятся.

— За мной? Они явятся за мной?

— Поводите их немного за нос, остальное я сделаю сам, — сказал Браун.

— Вы хотите сказать — снабдить их неполной и искаженной информацией? Футболить их из одного кабинета в другой, повергать в растерянность ничего не значащими бюрократическими фразами?

— Короче, как только они будут здесь, дайте мне знать.

— Но вы ведь не станете их убивать прямо тут?

У Уилсона екнуло сердце. Что-что, а трупы в государственном учреждении — этого могут не понять. В таких случаях почти всегда проводится расследование.

— Нет, — ответил Браун, пытаясь развеять его опасения. — Я только хочу понаблюдать за ними по вашим мониторам. И я хочу, чтобы вы за ними присмотрели. Здесь ничего не случится. И с вами ничего не случится, если, конечно, вы сами не создадите себе проблем.

И Браун объяснил, что проблемой будет любой шаг, который затруднит выполнение его, Брауна, задачи.

На другой день Консуэло и двое мужчин зарегистрировались в отделе безопасности Агентства по контролю за атомной энергетикой. Их изображение появилось на телеэкранах. Браун сидел в укромном месте и следил за действиями троицы по мониторам. Мужчины как будто перестали ссориться, но азиат по-прежнему держался в сторонке. Консуэло водила их из одного отдела в другой, всякий раз проявляя завидную настырность.

— Они явно что-то скрывают, — сказала Консуэло. — Но я до них докопаюсь.

Навряд ли, подумал Браун. Телекамеры она даже не заметила. Один азиат повернулся и посмотрел в объектив.

Браун вынужден был признать, что директор оказался профессионалом высокого класса. Он не чинил никаких препятствий. Не увиливал от расспросов. Напротив — он распорядился, чтобы начальнику службы безопасности Мак-Киспорта было оказано всяческое содействие. Это означало, что в ее распоряжение были выделены четыре сотрудника и ей был предоставлен свободный доступ ко всей документации.

На этих четверых ей пришлось заполнять административные бумаги. А документы ей все несли и несли. Им, казалось, не будет конца. Директор прямо-таки завалил ее информацией.

Белый зевнул. Азиат вдруг пришел в ярость. Браун, конечно, не видел того, что не могло укрыться от азиата. И уж тем более он не понимал по-корейски.

— Вспомни, когда ты в последний раз зевал? — спросил Чиун.

— Ни за что не сниму подвеску, — упрямился Римо.

— На ней лежит проклятие. Оно тебя губит.

— Я, кажется, пока не умер. Я здесь, рядом с тобой, и я жив.

Консуэло спросила, о чем спор. Когда Римо ответил, что опять из-за подвески, она сказала, что лучше ее снять, раз Чиун из-за нее нервничает. Но Римо ни за что не хотел уступать. Ей ведь не жить с Чиуном, а ему — жить, и если он сейчас уступит, то ему до конца дней придется выслушивать нотации о том, что ему следует жить в соответствии с законами Мастеров Синанджу.

День для Римо выдался тяжелый. В комнате ему казалось душно, и он с удивлением обнаружил, что его организм не желает этого не замечать. Зато когда ему на запястье села муха, он заметил ее только после того, как взгляд нечаянно упал на руку.

Он ничего такого не ел. И не вдыхал. И тем не менее его тело было каким-то надутым и неповоротливым. Вместе с тем он имел достаточно опыта, чтобы суметь скрыть зловещие симптомы от Чиуна. Он понимал, что старик начнет ловить его на резких и неловких движениях, на тяжелом дыхании. Ну, ничего, какое-то время он сумеет притворяться.

Он знал, что его организм так натренирован, что в состоянии очиститься от любого яда. И чем меньше будет разглагольствовать Чиун, тем лучше.

Чиун же держался от него все дальше и дальше и в последние несколько комнат даже не стал заходить.

Дверь распахнулась и ударила Римо в плечо.

— Прошу прощения, — произнес охранник и вошел в комнату.

— Ничего, — ответил Римо.

Франциско Брауну этого было достаточно. Он видел, что белый теперь движется так медленно, что даже не в состоянии уклониться от открывающейся двери. Та сила, которая прежде делала его неуязвимым, теперь оставила его. Значит, теперь белого можно убрать. Ему не потребуется оружие, действующее с большого расстояния, иди лифт, падающий с высоты пятидесятого этажа. Теперь он и ножом обойдется.

Спустились сумерки, и служащие правительственных учреждений разошлись по домам. Консуэло, Римо и Чиун покинули здание агентства и направились по улице, причем старик азиат держался в нескольких кварталах сзади.

Браун был намного впереди старика и уверенно приближался к белому. На сей раз все должно сойти гладко. Вечер был теплый. Белый отмахивался от комаров. Браун вынул из внутреннего кармана куртки большой охотничий нож вороненой стали. Добрый нож, старинный его друг. Сколько раз доводилось ему в прошлом ощущать, как кровь его недруга струёй хлещет, на рукоятку? Сколько раз он ощущал судороги своей жертвы? Проникновение стали в тело всегда оказывается неожиданным. Даже когда человек видит нацеленный на него нож, при ударе он издает крик удивления. Браун все ближе подбирался к белому и Консуэло и уже предвкушал это приятное ощущение — когда нож входит в сердце. И когда даже сам нож запросил крови белого, Франциско шагнул вперед и, со спины обхватив белого рукой за шею, потянул на себя. Римо почувствовал, что его тащат назад, и упал. Он увидел, что в горло ему нацелен нож, но не смог его перехватить. В отчаянии он выставил вперед руку.

Но рука отказывалась двигаться с должной быстротой. Это было похоже на страшный сон, когда за вами гонится огромный зверь, а вы не можете бежать. В последние дни все шло как-то не так, но он знал, что должно сейчас сделать его тело. К несчастью, руки и ноги у него словно одеревенели.

И все же он еще не совсем потерял способность управлять своим телом, к нему вдруг вернулись потерянные было навыки, и онемелая нога сама собой выбросилась наперерез ножу. Римо упал навзничь и ударился головой. Перед глазами у него все плыло и мерцало. Нож опять был нацелен на него.

— Это он! — закричала Консуэло, кидаясь на сжимающую нож руку.

Римо снова лягнулся, а потом, как бы вспомнив забытый прием, выбросил вперед кулак. Потом еще раз. И еще. Он продолжал колотить это красивое белое лицо, пока нож не оказался у него в руке и он не всадил его в грудь нападавшему.

Римо без сил лежал на тротуаре и ловил ртом воздух.

Подоспел Чиун.

— Позор! — сказал он. — Вот уж не думал, что доживу до того дня, когда ты сожмешь кулак и ударишь!

— Этот человек на нас напал.

— Да, и чуть не остался жив, чтобы лично поведать мне об этом. Если ты не снимешь с себя это проклятое золото, Римо, считай, что между нами все кончено.

— Да при чем тут золото, черт побери!

— Ты убьешь себя. Из-за твоего упрямства пойдут прахом тело, которое я тренировал, ум, который я формировал, и все навыки, которым я тебя обучил.

— Папочка, мне нехорошо. Сам не знаю, почему. Но одно я знаю: твои нотации мне не на пользу. Лучше дай мне руку и помоги встать, и оставь меня в покое.

— А я скажу тебе, что с тобой, — сказал Чиун.

— Да ладно тебе. Дай мне руку.

— Ты сам убедишься, что я прав!

— У меня такое чувство, что я умираю, а ты твердишь о каком-то золоте.

— А почему ты умираешь?

— Может, ты и знаешь, почему мне так плохо, но ты обязательно должен настоять на своем.

Римо помотал головой. Он сильно ушибся, когда падал.

— Дай мне подвеску. Сейчас я могу ее взять, но я хочу, чтобы ты знал, почему ты мне ее отдаешь.

— Я знаю, что ты мне душу выматываешь.

— Тогда убивай себя, наплюй на предостережения Мастеров Синанджу, — сказал Чиун и, отвернувшись, зашагал прочь.

Его цветистое кимоно легко заколыхалось. Консуэло помогла Римо встать.

— Он блефует, — сказал Римо. — Он отлично знает, что со мной, но ни за что не скажет. В этом он весь.

— Вы и впрямь на себя не похожи, — сказала Консуэло.

— В каком смысле?

— Вы теперь не такой несносный, как раньше.

— И вы туда же?

— Ладно. Я приведу вас в чувство.

— Да уж, — сказал Римо. — Я уже чувствую себя лет на пятнадцать моложе.

— Мне казалось, вы жаловались на плохое самочувствие?

— Да, но все уже прошло.

Обняв его рукой за пояс, она помогла ему сойти с моста. Труп он решил оставить там, где он есть.

— Стоит вмешать в это дело полицию — и хлопот не оберешься.

— Но нас могут обвинить в убийстве!

— Поверьте мне.

— Я и ему поверила. А он пытался нас убить.

— А я тебя спас, дорогая. Так кому же ты собираешься верить теперь?

— Надеюсь, Римо, что вы правы. Но как теперь быть с НААН? Нам надо кому-то обо всем доложить.

— У меня для тебя плохие новости, — сказал Римо, силой заставляя себя идти прямо. — Эти “кто-то” — мы и есть.

— Да кто вы такие?

— Неважно. Поверь мне на слово. Пока что ничто другое тебе не помогло.

— Почему это я должна верить тебе на слово?

— Потому что все другие пытались тебя убить, — сказал Римо.

Использовав секретные каналы организации, Харолд В.Смит создал специальную аналитическую группу, которая занялась подсчетом количества похищенного урана. Оценки, конечно, были грубые, но вполне достоверные. Сопоставлялись две цифры — объемы обогащенного урана, который был использован легально, и количество всего произведенного урана. Разницу как раз и составляло расхищенное сырье.

Президент охарактеризовал это как первый существенный шаг в определении масштабов бедствия. Но в тот день, когда Президент позвонил в санатории Фолкрофт и спросил, сколько бомб можно изготовить из этого урана, Харолд Смит дал ему еще один важный ключ к определению этих масштабов.

— В тоннах? — уточнил он.

— Скажите главное, какая часть города может быть уничтожена этим оружием.

— Тот, кто украл этот уран, может произвести из него столько бомб, — тут Харолд Смит сделал паузу, чтобы набросать в блокноте несколько цифр, — чтобы уничтожить все Восточное побережье, включая Лонг-Айленд, до самого Сент-Луиса.

В трубке воцарилось молчание.

— А этот уран не ушел за границу?

— Таких данных нет, сэр, — ответил Смит.

— Значит, вы считаете, что он находится внутри страны?

— Я считаю, что мы пока не можем этого сказать со всей уверенностью, сэр.

— Значит, вы утверждаете, что в стране произошла утечка ядерного топлива в количестве, достаточном для уничтожения большей части наших крупнейших городов, а мы не имеем ни малейшего представления, куда оно делось? То есть я хочу сказать, могли ли они вывезти уран из страны, не выводя из строя миллион детекторов? Вот что я хочу от вас услышать.

— Не думаю, сэр.

— Значит, уран находится здесь.

— Мы этого пока не знаем, сэр.

— А что вы знаете? Я хочу, чтобы вы осознали, что вы — последняя надежда нации, понимаете? Чем занимается ваша замечательная парочка?

— Как раз разбираются, сэр.

— Было бы неплохо, если бы они разобрались раньше, чем взлетит на воздух половина страны.

— Мне кажется, они близки к разгадке.

— Почему вы так думаете?

— Потому что они уже сузили круг подозреваемых.

— И я хотел бы знать, каким образом у нас пропадает уран, а НААН даже не знает, куда он был отправлен.

— Я думаю, агентство как раз знает. Они-то и возглавляют список подозреваемых.

— Но что они с ним делают? Весь производимый в стране уран и так находится в их распоряжении!

— Может быть, продают?

— Чтобы нас всех взорвали? Но они тоже взлетят на воздух!

— Пока я этого не знаю, сэр, но мне кажется, мы близки к ответу.

— Это первая хорошая новость, которую я от вас услышал, — сказал Президент.

Харолд В.Смит крутнулся в кресле, повернувшись лицом к пустынным водам залива Лонг-Айленд, который виднелся из зеркального окна его кабинета.

— Так точно, сэр, — сказал он.

Президент повесил трубку. Смит посмотрел на часы. Накануне, когда Римо и Чиун прилетели в Штаты, у него был с ними короткий сеанс связи. Римо доложил ему о НААН. Смит спросил, не требуется ли ему какая-либо дополнительная помощь в плане информации. Римо сказал, что не требуется. Наоборот, она скорее может помешать.

А это может означать только одно — будут еще трупы. Смит едва удержался, чтобы не попросить его все же дождаться дополнительной информации. И без того уже столько убитых по всей стране! Но цифры расхищения были слишком зловещие, чтобы их игнорировать. И он сказал: “Хорошо”.

Он попросил доложить ему об исходе операции и назначил срок. Он понятия не имел, где они могут быть сейчас. В последнее время Чиуну тоже стала нравиться такая система. Он решил, что она дает ему возможность громить неработающие телефоны.

Если верить Римо, больше всего в телефонах Чиуну не нравилось то, что приходится иметь дело с наглыми телефонистками, которые не желают оказывать ему должного почтения. Телефонную связь США он именовал не иначе как “рассадник зловредных хищниц”. Конечно, под хищницами он разумел телефонисток.

Когда Смит объяснил, что система раньше работала превосходно, Чиун потребовал, чтобы ему рассказали, что с нею случилось.

— Просто один человек решил её привести в порядок, — сказал Смит.

— Ему отрубили голову? — спросил Чиун.

— Нет. Был суд. Судьи вынесли постановление.

— Значит, это их обезглавили?

— Нет, ведь они — судьи.

— А что делают с судьями, когда они совершают ошибку, когда они становятся виновниками появления такого вот подлого рассадника хищниц, считающих себя вправе оскорблять вас и вешать трубку, грубых и безмозглых?

— Ничего не делают. Они же судьи.

— О, император Смит, или вы еще не император, а только готовитесь им стать?

Этот вопрос азиат задавал, частенько, ибо он никак не мог уяснить ни сути демократии, ни правового государства. Дом Синанджу прежде имел дело лишь с королями и тиранами, и Чиун никак не мог взять в толк, что существуют другие системы правления.

И поэтому на вопрос Чиуна не было ответа — по крайней мере такого, который удовлетворил бы обе стороны.

— Нет. Я выполняю секретную миссию своего правительства. На императора по своему статусу больше похож президент.

— Значит, он может их обезглавить?

— Нет. Он всего лишь президент.

— Тогда эти судьи, которые пишут законы, никому не подчиняются?

— Некоторые — да, — сказал Смит.

— Ясно, — вздохнул Чиун, а потом Смит узнал от Римо, что после этого разговора Чиун предложил им обоим податься на службу к судьям, которые являются подлинными императорами в этой стране.

Римо возразил, что судьи никакие не императоры. Чиун спросил, кто же в таком случае управляет страной, и Римо объяснил, что он не уверен, что ею вообще кто-нибудь управляет.

Римо пересказывал это со смехом.

— Это совсем не смешно, — сказал Смит. — Мне кажется, Чиуну надо знать, на кого он работает и зачем.

— Я говорил ему, Смитти, но он и слышать ничего не желает. Он никак не хочет согласиться с тем, что развесить головы врагов на стенах крепости для устрашения недругов — это хуже, чем жить тайком, стараясь, чтобы о твоем существовании никто не знал. И честно говоря, иногда я с ним готов согласиться.

— Что ж, будем надеяться, что подготовка, которую вы прошли у Чиуна, не слишком изменила ваши воззрения.

Вот что сказал тогда Смит Римо. Но порой, втайне ото всех, в глухие ночные часы, когда его тоже охватывало отчаяние за судьбу страны, даже он, Харолд В.Смит, задумывался, не прав ли в самом деле старый кореец Чиун.

Он посмотрел на часы. Телефон зазвонил секунда в секунду. Это был Чиун. Как Чиун мог так точно определять время, не имея часов, было для Смита еще одной загадкой.

— О, великий император, — начал Чиун, и Смит терпеливо ждал, пока иссякнет поток восхвалений.

Чиун никогда не начинал разговора без традиционных подобострастных приветствий, что становилось для Смита целой проблемой. Директору уже приходилось объяснять Чиуну, что спецсвязь не для того, чтобы вести пространные беседы. По мере того как они прибегают к этой линии все чаще, у их неразборчивых в средствах врагов появляется больше шансов расшифровать их разговоры. Чиун нехотя согласился ограничиться краткой формой приветствия и теперь научился укладываться в семь минут.

Смит поблагодарил за звонок и попросил позвать к телефону Римо. Говорить с Чиуном о делах не имело смысла, ибо все, что ни делалось, он воспринимал не иначе как подтверждение возрастающей славы Смита.

— Римо пошел своим путем. Его можно только пожалеть.

— С ним все в порядке?

— Нет.

— Что случилось?

— Он отказывается чтить память Мастеров.

— А-а, а я думал, что-то серьезное, — с облегчением вздохнул Смит.

— Это как раз очень серьезно!

— Конечно, конечно. А как другие дела?

— Никаких других дел нет, должен с грустью признать, как это ни печально звучит.

— Да, но как наш проект?

— Проект обречен, — сказал Чиун.

— Дайте, пожалуйста, трубку Римо.

— Его здесь нет. Я один. Я близко к нему не подойду.

— Ну хорошо, а он здесь появится?

— Кто может знать, на какое бесчестье он способен, о мой всемилостивый государь!

— Как я могу с ним связаться?

— Я могу дать вам номер телефона. Как вам известно, я теперь посвящен в ваши телефоны и их тайны.

— Хорошо, какой у него номер?

— Региональный код, который относится не к самому абоненту, а лишь к местности, где он проживает, начинается с прославленной цифры два. За нею следует самая красивая из цифр — и самая загадочная! — ноль. Подумать только! — за нею снова идет та же цифра два, завершая местный код.

— Значит, вы в Вашингтоне, — сказал Смит.

— Ваша проницательность не знает границ, всемилостивый государь! — восхитился Чиун.

И он продолжал диктовать цифру за цифрой, пока у Смита не оказался в руках не только телефон мотеля, но и номер комнаты, в которой остановился Римо.

Он поблагодарил Чиуна и набрал номер. Хотя он терпеть не мог коммутаторы, но кодированный сигнал спецсвязи делал невозможным его подслушивание телефонисткой, поэтому он все же позвонил в мотель и попросил соединить его с Римо. В крайнем случае, если произойдет какой-нибудь сбой, Римо сможет ему перезвонить.

Ответил женский голос.

— А Римо нет? — спросил Смит.

— Кто его спрашивает?

— Его друг. Пожалуйста, позовите его.

— Как вас зовут?

— Моя фамилия Смит. Позовите его к телефону, будьте добры.

— Он сейчас не может подойти.

— Что вы такое говорите? Я его не первый день знаю. Конечно, он может подойти.

— Нет, мистер Смит. Он лежит.

— Что?!

— Он лежит в постели и не может двинуться.

— Это невозможно.

— Я перенесу телефон к нему поближе. Только покороче, пожалуйста, — сказала женщина.

Смит подождал. Он не мог поверить своим ушам.

— Да, — раздалось в трубке.

Это был Римо. Но голос его звучал так, будто он был сильно простужен. Но Римо никогда не простужается! Он даже не знает, что такое усталость.

— Что случилось? — спросил Смит.

Только его строгое новоанглийское воспитание не позволило ему впасть в панику. Рука, сжимавшая трубку, вспотела.

— Ничего не случилось, Смитти. Через пару дней я буду на ногах, — ответил Римо.