Глава шестая

Руби Гонзалес ступила на загаженную 7-ю Ист-стрит, борясь с тошнотой. Последним жилищем Зака Мидоуза была берлога на четвертом этаже в половине квартала на восток от Бауэри-стрит — мерзкой улочки, чье гордое некогда голландское имя давно ассоциировалось исключительно с «лодырями с Бауэри».

Она зашагала к дому Мидоуза, втиснувшемуся между магазинчиком, торговавшим некогда кожаными кошельками и ремешками, но вынужденным свернуть торговлю из-за бестолковости владельцев, не понявших, что «ремешки», представляющие важность в этом районе, плетутся не из кожи, и сырной лавкой с более счастливой судьбой, так как помимо сыра здесь продавалось спиртное.

Мусор перед домом Мидоуза слежался и походил на горную породу. В эту часть Нью-Йорка еще не донеслись веяния из более благополучных районов, где от владельцев требовали подбирать испражнения за своими собачками: на тротуаре, как и на мостовой, шагу негде было ступить из-за собачьего кала.

Руби удачно миновала минные поля и поднялась на выщербленное цементное крыльцо. Она достаточно часто наезжала в Нью-Йорк, чтобы знать, что наружные звонки в таких домах никогда не работают, поэтому нашла на стене надпись фломастером, обозначавшую номер квартиры управляющего домом, после чего откинула внутреннюю задвижку кредитной карточкой висконсинского магазина «Сыры-почтой».

Табличка на двери управляющего гласила: «Мистер Армадуччи». Руби надавила кнопку звонка, готовясь испытать на собеседнике свои чары, однако вид детины с волосатыми плечами в майке заставил ее забыть о чувстве долга.

— Что надо? — прорычал он.

Она поспешно предъявила удостоверение агента ФБР. Он схватил удостоверение жирными пальцами. Она дала себе слово, что выбросит удостоверение, как только выберется на свежий воздух.

— Мне нужно побывать в квартире Мидоуза, — сказала она.

— Чего? — Детина изъяснялся на наречии, отличающем любого нью-йоркца, свидетельствующем об исключительно крупных городских расходах на образование.

— А то вы не врубились, — ответила Руби ему в тон.

— Ордер, — Это слово нью-йоркцы учатся произносить вторым после слова «мама», чему и обязаны своей всемирной славой головастых малых.

— Зачем он мне? — удивилась Руби.

— Нет ордера — скатертью дорога.

— Если я обращусь за ордером, то приду не одна, — припугнула его Руби. — Со мной явится половина всего санитарного департамента.

— Эка важность! Они что, станут искать владельца дома? Пускай поищут! Даже я не могу его найти.

— Нужен им владелец! Стоит им взглянуть на этот притон, как они выволокут вас на улицу и пристрелят на месте. Бах-бах!

— Как смешно!

— Ключи от квартиры Мидоуза!

— Ждите здесь. Пойду поищу.

Поиски ключей заняли пять минут. Их вид свидетельствовал о том, что мистер Армадуччи прятал их на плите, в жаровне с кипящим куриным жиром.

— Увидите этого Мидоуза — скажите ему, что я вышвырну его на улицу: он уже три недели не платит за квартиру.

— А такого же милого местечка он больше нигде не сыщет, — посочувствовала Руби.

— Ага. — Управляющий поскреб большую часть брюха, не помещавшуюся под майкой, и от души рыгнул.

Руби поторопилась вверх по лестнице, пока он не облегчился в подъезде, что, судя по запаху, прочно вошло у жильцов в привычку.

— Где квартира? — спросила она на бегу.

— Последний этаж, слева.

Поднимаясь по скрипучим ступенькам. Руби задавалась вопросом, не выведен ли особый подвид — «нью-йоркские управляющие домами». Преобладание среди них двойников мистера Армадуччи не могло объясняться простым совпадением.

Однако зрелище дома снаружи и изнутри и даже самого мистера Армадуччи не подготовило Руби к тому, что она застала в квартире Зака Мидоуза. Квартира выглядела так, словно ее на протяжении последних десятков лет использовали как склад грязного белья. Во всех углах обеих комнатушек валялась невообразимо грязная одежда. Раковина была набита пластмассовыми тарелками и чашками, которых хватило бы на две жизни. Вздохнув, Руби подумала, что белые ведут странный образ жизни.

Зато провести в квартире обыск не составило труда. Главное было не спотыкаться о хлам на полу. Она обнаружила всего два места, где могло храниться что-либо ценное: зеленый шкаф в спальне и ящик под раковиной. Руби не знала толком, что ищет, однако ни там, ни здесь не обнаружила ничего, что бы поведало ей о Заке Мидоузе больше, чем она уже знала о нем: он был неряхой, у которого не осталось чистой одежды.

Руби проковырялась в квартире целый час, но так ничего и не нашла. В телефонном справочнике трехлетней давности не оказалось ни приметных телефонных номеров, ни адресов друзей или родственников. Ей попалась грошовая фотография, на которой красовался, видимо, Зак Мидоуз собственной персоной. Она решила, что у него дурацкий вид. Стопка старых программок скачек не привлекла ее внимания. Прежние достижения некоторых лошадей были помечены значком "х", словно Зак заранее исключал их из числа претенденток на победу. На всех этих лошадях скакали жокеи с итальянскими фамилиями.

Руби убедилась, что нашла того, кого искала.

Напоследок она, зажав нос, опрокинула когда-то белую пластмассовую мусорную корзину. К дну корзины прилипли салфетки с кроваво-красной надписью: «Закусочная Манни». Судя по адресу, заведение располагалось прямо за углом.

Руби заперла дверь квартиры и позвонила в дверь мистера Армадуччи, чтобы вернуть ключи.

— У Мидоуза бывали посетители? — спросила она.

— Нет, к нему никто не ходил.

— Спасибо. — Она отдала ему ключи, постаравшись не прикоснуться к его руке.

— Эй! — окликнул он ее. (Руби оглянулась.) — Вы оттуда ничего не прихватили?

— Надеюсь, что нет, — ответила Руби.

Закусочная Манни была именно таким местом, которого заслуживал этот квартал, а Манни выглядел так, словно потратил жизнь на то, чтобы соответствовать качеству своей закусочной. Он оказался хорошим знакомым Зака Мидоуза.

— Еще бы! — сказал он Руби. — Он заглядывает сюда два-три раза в неделю. Обожает мои сандвичи с копченой говядиной.

— Могу себе представить! — сказала Руби. — Давно вы его видели в последний раз?

— Сейчас соображу... — Манни пожал плечами. — Нет, уже недели две, как он не показывается.

— Не знаете, куда он мог подеваться? Кто его друзья?

— Никогда не видел его в компании, — ответил Манни и с подозрением спросил: — Зачем он вам понадобился?

— Меня прислал мой босс, — ответила Руби, не моргнув глазом. — Мне надо передать ему деньги.

— Деньги? Мидоузу? — Манни недоверчиво сморщил нос.

— Ему.

— А кто ваш босс?

— Важная шишка. Мидоуз работал с его женой — ну, сами понимаете... — Она многозначительно посмотрела на Манни.

Тот немного постоял в задумчивости, а потом кивнул.

— Иногда он отирался в «Бауэри-баре», — сказал он. — Может, его видели там? Эрни принимал ставки Мидоуза...

Руби поняла, что букмекера Мидоуза звали Эрни, Она нашла его в баре, у самой двери. На Эрни был синий костюм в тонкую полоску, на носу у него сидели очки с розовыми стеклами, а на пальце красовался перстень с тигровым глазом, похожим на треснутое яйцо динозавра. Эрни то и дело выглядывал на улицу.

Он сделал попытку вести себя в отношении Руби как галантный кавалер, с облегчением вздохнул, когда попытка была отвергнута, и с готовностью заговорил о Заке Мидоузе.

— Это мой близкий друг! Так ему и скажите. Пускай заходит! Ему нечего бояться.

— Я тоже его разыскиваю, — сказала Руби.

— Он и вам задолжал? — спросил Эрни.

— Наоборот, это я должна передать ему деньги.

Эрни поднял глаза от пивной кружки с красным вином. Беседа принимала занятный оборот.

— Сколько?

— Они не при мне. Пятьсот долларов. Мне велено привести его к боссу, и тот отсчитает ему денежки.

— Пятьсот? Этого достаточно.

— Достаточно для чего?

— Чтобы он расплатился со мной.

— Вы знаете, где можно его найти?

— Знал бы, сам бы нашел, — ответил Эрни.

— Вы знаете кого-нибудь из его друзей?

— У него не было друзей. — Эрни пригубил вино. — Погодите-ка... Кажется, на Двадцать первой стрит... — Он помолчал. — Если вы его найдете, то позаботьтесь, чтобы он отдал мне три сотни из своих пяти.

— Заметано, — сказала Руби. — Как только я его найду, тут же поволоку к своему боссу за деньгами, а потом лично приведу его сюда.

— Кажется, вам можно верить. Есть там одна баба по имени Флосси. Она сшивается по Двадцать второй стрит, между Восьмой и Девятой авеню. Не вылезает из баров. Раньше она была уличной проституткой, а может, и до сих пор этим промышляет. Мидоуз всегда при ней. Кажется, он иногда у нее ночует.

— Флосси, говорите?

— Флосси. Вы ни с кем ее не спутаете. Жирная, как цистерна. Глядите, чтобы она ненароком на вас не присела.

— Спасибо, Эрни, — сказала Руби. — Как только я его найду, мигом приведу сюда.

Выйдя на свет. Руби застала водителя муниципального буксира за привязыванием троса к бамперу ее белого «линкольна-континентал».

— Эй, полегче! — крикнула она. — Это моя машина.

Водитель был толстым негром с прилизанными, как у солиста джаз-клуба 30-х годов, волосами.

— Неправильная парковка, милашка, — объяснил он.

— Еще чего? Где знак?

— Вот там. — Негр неопределенно махнул рукой.

Прищурившись, Руби разглядела на дальнем столбе что-то круглое.

— Знак вон где, а машина здесь, — сказала она.

— Знаки — не мое дело, — сказал водитель. — Моя задача — отбуксировывать машины.

— Во сколько это мне обойдется?

— В семьдесят пять долларов: двадцать пять штраф, пятьдесят буксировка.

— Давай сосуществовать: я плачу тебе пятьдесят, и ты оставляешь в покое мою машину.

— Восемьдесят — и езжай на все четыре стороны, — предложил водитель, подмигивая.

— Да ты не только тупица, но и жадина! — сказала Руби.

— Девяносто, — откликнулся водитель.

— В гробу я видела таких уродов!

— Тогда сто, — согласился водитель и наклонился к бамперу, чтобы закрепить трос.

Руби обошла его буксир спереди и спустила оба передних колеса. Тяжелая махина клюнула передом. Услыхав шипение, водитель попытался остановить Руби, но та уже садилась в такси.

— Эй, ты! — крякнул водитель. — Что же мне теперь делать?

— Вызывай буксир, — посоветовала Руби. — А когда в следующий раз явишься в автоинспекцию, то не забудь прихватить с собой адвоката. На Двадцать вторую улицу, — сказал она таксисту.

Глава седьмая

Возвращаясь к себе в кабинет в 2.15 дня, Рендл Липпинкотт насвистывал... Это было для него так необычно, что две его секретарши недоуменно переглянулись.

— В следующий раз он исполнит у себя на письменном столе чечетку, — сказала одна.

— А меня изберут папой римским, — ответила другая, по имени Дженни, которая была старше первой на полгода.

Однако избрание папой римским проигрывало по неожиданности тому, что ожидало Дженни, когда она, повинуясь звонку, вошла в 2.30 в кабинет Липпинкотта. Банкир ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он по-прежнему что-то насвистывал.

— С вами все в порядке, сэр? — спросила она.

— Никогда не чувствовал себя лучше. Как будто заново родился. Будьте умницей, пошлите за бутылочкой пивка.

К 2.50 Липпинкотт уже не испытывал уверенности, что хорошо себя чувствует. Он сбросил пиджак и снял галстук. К 2.55 за пиджаком и галстуком последовала рубашка, и Дженни, вошедшая к боссу с пивом, застала его в одной майке. Увидев его в таком виде, она едва не выронила поднос.

Не обращая внимания на ее недоумение, он вскочил и сбросил одежду.

— Ненавижу одежду! — сообщил он. — Ненавижу, и все тут. Это пиво? Отлично!

Он выпил почти всю банку, а потом стянул и майку. Секретарша заметила, что кожа у него бледная, с красными пятнами, как у махнувшего на себя рукой 45-летнего забулдыги с избыточным весом. Она стояла как завороженная, не в силах двинуться с места. Только когда Липпинкотт расстегнул ремень и начал расстегивать молнию на брюках, она отвернулась и выскочила из кабинета.

Заглянув в журнал, она столкнулась с проблемой. В 3.15 к боссу должен был явиться вице-президент «Чейз Манхэттен бэнк». Как заставить босса одеться к встрече? Она размышляла на эту тему до 3.10, когда, глубоко вздохнув, набралась храбрости и вошла в кабинет. Прямо на пороге она застыла: Липпинкотт лежал голый на кушетке, беспокойно ерзая, словно гладкая ткань обивки раздражала ему кожу. Увидев секретаршу, он приветливо поманил ее:

— Входите!

Она не двинулась с места, стараясь не встречаться с ним глазами.

— Мистер Липпинкотт, через пять минут у вас встреча с «Чейз Манхэттен».

— Превосходно! Я на месте.

— Думаю, вам нельзя проводить эти переговоры раздетым, мистер Липпинкотт.

Он покосился на свою наготу, словно впервые обнаружил, что гол.

— Наверное, вы правы, — проговорил он. — Господи, как я ненавижу одежду! Может, завернуться в простыню? Скажите посетителям, что я только что приехал с собрания клуба, где все одеваются в тоги. Как по-вашему, это годится? Можете раздобыть мне простыню?

В его взгляде светилась надежда. Она отрицательно покачала головой. Он обреченно вздохнул.

— Ваша правда. Ладно, одеваюсь.

Через несколько минут, встретив в приемной представителя «Чейз Манхэттен», секретарша сперва позвонила Липпинкотту и многозначительно спросила его:

— Вы готовы к встрече, сэр?

— Разумеется. Хотите удостовериться, что я одет? Одет, одет! Пусть войдет.

Секретарша вошла в кабинет вместе с посетителем. Липпинкотт сидел за письменным столом. Рукава его рубашки были закатаны, галстук отсутствовал. Обычно избыточно вежливый, на сей раз он не поднялся, чтобы поприветствовать гостя, а просто махнул рукой, указывая на стул. Заранее содрогаясь, Дженни скосила глаза и увидела рядом со столом пиджак Липпинкотта, его галстук, майку, трусы и ботинки с носками. Одетой была только верхняя часть его туловища. Дженни едва не вскрикнула.

— Какие-нибудь поручения, сэр? — выдавила она.

— Нет, Дженни, все прекрасно. — Однако прежде чем она исчезла за дверью, он окликнул ее: — Не уходите домой, пока я с вами не поговорю.

Встреча продолжалась два часа: двум банковским империям требовалось многое согласовать. Человек из «Чейз Манхэттен» проигнорировал странный вид обычно безупречного Липпинкотта, памятуя, что находится в одной клетке с финансовым тигром. Однако совсем скоро он убедился, что тигр лишился зубов. Он соглашался со всеми предложениями «Чейз Манхэттен».

— Вы не обведете меня вокруг пальца? — на всякий случай спрашивал Липпинкотт, и его собеседник, который ради дела не пощадил бы и собственную мать, крутил головой и твердил: «Что вы, что вы!», чувствуя себя хулиганом, отнимающим у ребенка конфетку.

Рендл Липпинкотт то и дело поглядывал на часы, которые он снял с руки и положил перед собой. Он все время чесал голое запястье, словцо цепочка натерла ему руку.

Представитель «Чейз Манхэттен» ретировался.

С 4.30 Дженни Уэнамейкер сидела без дела, готовая уйти. Вторая секретарша уже упорхнула, сочувственно подмигнув Дженни. Дженни уже четыре раза мазала помадой губы и три раза накладывала тени.

В привычки Рендла Липпинкотта не входило засиживаться допоздна и задерживать секретарей. Напротив, он был настолько нетребователен к своим секретарям, что Дженни заподозрила сперва, что ее взяли на эту работу за форму ее груди или длину ног; однако спустя полгода, в течение которых Липпинкотт не предпринял ни одной попытки ухаживания, она решила, что ошиблась.

Уходя, человек из «Чейз Манхэттен» сказал Дженни:

— Мистер Липпинкотт просит вас к себе.

Он вошла, опасаясь худшего. Вдруг он опять разделся догола? Как-никак его братец покончил с собой в Токио... Вдруг всех Липпинкоттов, проживших половину отмеренного им срока, охватил приступ безумия?

Однако Липпинкотт по-прежнему сидел за столом с закатанными рукавами. Он улыбнулся Дженни такой широкой улыбкой, что ее опасения только усилились.

— Дженни, — начал Липпинкотт и, помолчав, продолжил: — Не знаю, как это сказать...

Дженни не знала, как на это ответить, поэтому решила молча дождаться продолжения.

— Мммм... Вы чем-нибудь заняты сегодня вечером? Прежде чем вы ответите, я спешу предупредить вас, что это не приставание или что-нибудь в этом роде: просто мне хочется развеяться в чьей-нибудь компании. — Он с надеждой посмотрел на нее.

— Собственно, я...

— Где хотите, сказал он. — Ресторан, танцы. Кажется, существуют какие-то дискотеки? Вот туда мне и хочется.

У Дженни Уэнамейкер не было никаких планов на вечер, и общество Рендла Липпинкотта вполне ее устраивало.

— Собственно, я...

— Отлично! Куда вы хотите пойти?

Ей тут же пришла в голову самая модная нью-йоркская дискотека, где процветала грубость, что делало заведение неотразимым для нью-йоркцев. Ежевечерне в помещение набивалось на несколько сот человек больше, чем оно могло вместить, однако для почетных гостей, а к таковым, безусловно, относился Рендл Липпинкотт, место нашлось бы всегда.

— Я вернусь к себе и сделаю заказ, — сказала Дженни. — А вы тем временем оденетесь... — В ее голосе звучала надежда.

Она схватила телефонную трубку. Заказывая места для Рендла Липпинкотта и мисс Дженни Уэнамейкер, она чувствовала себя всесильной. Шесть холодных вечеров провела она у входа в эту дискотеку, надеясь, что ее впустят, и шесть раз уходила ни с чем. Сегодня все будет по-другому: сегодня она сама будет поглядывать на неудачников свысока.

Она ждала босса в приемной. Липпинкотт появился через пять минут полностью одетым, если не считать незатянутого узла галстука; в рубашке и пиджаке он чувствовал себя, как в панцире.

Они поужинали в ресторанчике у воды. Липпинкотт все время чесался, даже тогда, когда признавался ей в своем желании уединиться на каком-нибудь островке в Южных морях и жить там, как дикарь: бродить по пляжам и питаться моллюсками.

— Мечта всей вашей жизни? — спросила Дженни.

— Нет, эта мысль посетила меня только сегодня днем. Но иногда мысли бывают настолько правильными, что в них не сомневаешься, когда бы они тебя ни посетили.

Она была рада, что он не попросил ее угостить его ужином в ее квартире. Ее квартира, как жилище всякой обитательницы Нью-Йорка, представляла собой помойку, и для того, чтобы принять у себя почетного гостя, ей пришлось бы взять 10-дневный отгул.

Они долго наслаждались напитками. Дженни решила, что Рендл Липпинкотт — приятный и обходительный мужчина; сам по себе, без семейной поддержки, он ни за что не сделался бы мультимиллионером. В его характере, как в лице и в теле, не было твердости, стержня, без которого, по мнению Дженни, не приходилось мечтать о богатстве.

Однако она находила его приятным, хотя и глуповатым. Он болтал о невинных удовольствиях, подобно хождению по песочку, купанию голышом на частном гавайском пляже, беготне по лесу за сеттерами-рекордсменами и подглядыванию за планетами в мощный телескоп. Его заветной мечтой оказалось промчаться на гоночном автомобиле по лос-анджелесскому стадиону «Колизей».

После бесчисленных рюмок и четырех чашек кофе они, наконец, встали. Липпинкотт, казалось, не сомневался, что вечер пройдет удачно. Невзирая на разницу в возрасте, Дженни уже подумывала, не собирается ли Липпинкотт расторгнуть свой брак; если так, то у нее есть перспектива, пускай она — всего лишь секретарь. Случаются вещи и похлеще. Она решила не противиться, если он попросится к ней ночевать. Придется велеть ему подождать в коридоре минут десять, пока она раскидает хлам по углам.

До дискотеки они добрались в одиннадцатом часу. Еще в машине Липпинкотт снял галстук и отдал его таксисту. У дверей собралось человек двадцать, надеясь попасть в число помазанников и проскользнуть в святилище.

Дженни подвела Липпинкотта к субъекту, сторожившему дверь, — суровому, как все ничтожества, наделенные властью карать и миловать.

— Мистер Липпинкотт и мисс Уэнамейкер, — веско произнесла она.

Суровый узнал Липпинкотта, и на его лице расцвела улыбка, к которой не были приучены его лицевые мускулы.

— Конечно! Проходите!

Дженни улыбнулась и взяла Липпинкотта за руку. Кто знает, как все обернется, думала она. Миллионеры и раньше женились на секретаршах, так почему это не может произойти еще раз?

Их встретил судорожно мигающий свет и оглушительный грохот. На тесной площадке некуда было ступить из-за танцующих пар. Все были усыпаны блестками, на большинстве были одеяния из прозрачной или матовой пластмассы, кожи, меха и перьев.

— Вот, значит, как... — протянул Липпинкотт, удивленно озираясь.

Дженни со знанием дела произнесла:

— Да. Тут всегда так.

Они прошли за официантом к столику и заказали выпивку.

Липпинкотт дубасил по столу руками в такт музыке. Внезапно он вскочил и сбросил пиджак, оставшись в рубашке с закатанными рукавами. Дженни не возражала, хотя, будь с ней кавалер попроще, она испепелила бы его негодующим взглядом. Рендла Липпинкотта никто не выведет вон по причине неподобающего туалета.

Она разглядывала танцующих, Липпинкотт самозабвенно звенел ложкой о бокал. Она узнала двух кинозвезд, знаменитого рок-певца и известного литератора, бросившего перо и заделавшегося ведущим телешоу. На большее трудно было рассчитывать: теперь она не один год будет делиться с подружками впечатлениями от увиденного.

— Не выношу эту одежду! — простонал Липпинкотт. — Хотите, потанцуем?

— А вы умеете? — спросила Дженни, боясь опозориться в присутствии такой публики. Однако следом ее посетила другая мысль: разве можно опозориться, танцуя с самим Рендлом Липпинкоттом, как бы плохо он ни танцевал?

— Не умею. Но, кажется, это просто. — Он потащил ее на середину зала в тот самый момент, когда явился официант с заказом.

Дженни без труда поймала ритм и принялась самозабвенно колыхать бедрами. Рендл Липпинкотт танцевал отвратительно: он топал ногами, беспорядочно размахивал руками и даже не пытался уловить ритма. Однако при этом он громко хохотал, наслаждался жизнью и не обращал внимания на недоумение окружающих. Стоило кому-нибудь сделать оригинальное движение, он немедленно копировал его. Совсем скоро Дженни перестала смущаться своего партнера и принялась веселиться, подражая ему.

Ей пришло в голову, что Рендл Липпинкотт впервые в жизни смеется от души.

Первому разу суждено было стать последним. Протанцевав минуты три, Липпинкотт, хихикая и отдуваясь, расстегнул рубашку и бросил ее на пустой стул. За рубашкой последовала майка; потом плотина условностей была снесена, и он плюхнулся на пол, чтобы снять брюки, носки и ботинки. Люди вокруг вылупили глаза. Официанты сгрудились неподалеку, не зная, как поступить.

Липпинкотт швырял свою одежду на один и тот же стул, но она по большей части оказывалась на полу.

— Пожалуйста, мистер Липпинкотт!.. — взмолилась Дженни.

Однако он не слышал ее мольбы. Зажмурившись, он шарахался то в одну, то в другую сторону, оставшись в одних трусах на резинке. Когда зазвучала единственная в своем роде диско-песенка о торте, попавшем под дождь, он рывком снял трусы.

Дженни Уэнамейкер охватил ужас. Персоналу потребовалась целая минута, чтобы сообразить, что без вмешательства не обойтись. Когда несколько официантов бросились к Липпинкотту, чтобы укрыть его наготу скатертью, он наконец то опомнился и опустился на пол, дрожа с головы до ног. Скатерть его не устроила, он пытался выбраться из-под нее, заливаясь горючими слезами.

Глава восьмая

Врачиха частной клиники в Ист Сайде, в которую был доставлен Рендл Липпинкотт, потрепала пациента по руке. Липпинкотт лежал на койке со связанными руками.

— Как поживает мой голенький танцор диско? — спросила врач.

Липпинкотт был спокоен. Он с надеждой поднял глаза, услыхав от врача:

— Ни о чем не тревожьтесь, Рендл. Все обойдется.

Врач вооружилась шприцем и пузырьком с желтой жидкостью. Быстро наполнив шприц, она воткнула его Липпинкотту в локтевой сгиб. Тот закусил губу. Врач вынула иглу из вены и убрала в саквояж шприц, хотя он был одноразовым. Потом она провела ладонью по лбу больного.

— Все обойдется. — Доктор Елена Гладстоун захлопнула медицинский саквояж и направилась к двери.

Липпинкотт в тревоге проводил ее глазами. У двери она оглянулась и сказала:

— Прощайте, Рендл.

Эти слова сопровождались улыбкой. Взгляд Липпинкотта был полон смятения и страха. Она громко рассмеялась, тряхнула своими чудесными рыжими волосами и вышла.

В коридоре что-то заставило ее посмотреть налево. Перед столом медсестры стояли спиной к ней молодой белый мужчина и пожилой азиат — та самая пара, с которой она столкнулась этим утром у Элмера Липпинкотта. Она заспешила в другую сторону и скрылась за дверью.

Спустившись на два этажа, она нашла телефон-автомат и приготовила 35 центов.

— Говорит Елена, — сказала она в трубку. — Через пять минут он умрет.

Трубка вернулась на рычаг.

Медсестра никогда не лечила таких важных персон, как Липпинкотт. К тому же никто никогда не заглядывал ей в глаза так проникновенно, как это сделал худощавый темноволосый мужчина, улыбавшийся ей сейчас. Глаза его были похожи на темные омуты, они словно втягивали в себя все ее чувства, делали совершенно беспомощной. Она указала на дверь палаты Липпинкотта.

— Палата двадцать два двенадцать, — пролепетала она.

— Спасибо, — сказал Римо. — Я вас не забуду.

— Вы вернетесь? — спросила сестра.

— Ничто не сможет мне помешать, — ответил Римо.

Чиун усмехнулся.

— Когда? — не унималась сестра. — Прямо сейчас?

— Сперва мне надо сделать два дела, — сказал Римо. — А потом я вернусь, не сомневайтесь.

— Я работаю до двенадцати тридцати, а потом сменяюсь, — поведала сестра. — Я живу не одна, но моя соседка по комнате служит стюардессой в «Пан-Ам». Сейчас она то ли на Гуаме, то ли еще где-то. Так что у меня никого нет. Кроме самой меня. И того, кого я приглашу.

— Это меня устраивает, — сказал Римо, подхватил Чиуна под руку и зашагал с ним по больничному коридору.

— До чего странная страна! — сказал Чиун.

— Почему? — спросил Римо.

— Какое обожание! И это при том, что любой житель страны куда привлекательнее тебя и, безусловно, выше по умственным способностям. Почему же она влюбилась именно в тебя?

— Может быть, из-за моего природного очарования? — предположил Римо.

— Скорее, из-за умственной неполноценности, — буркнул Чиун.

— Ты ревнуешь, вот и все. Посмотри, у тебя позеленели от ревности глаза.

— Мне нет никакого дела до разных дураков, — отмахнулся Чиун.

В палате 2212 они застали Рендла Липпинкотта с простыней во рту. Судя по всему, он вознамерился сжевать ее до последней нитки. Римо вынул простыню у больного изо рта.

— Вы нас не знаете, — сказал он, — но мы работаем на вашего отца. Что произошло сегодня вечером?

— Простыни, — прохрипел Липпинкотт. — Они меня душат. На мне слишком много простыней... — Его безумные глаза шарили по комнате, часто мигая.

Римо взглянул на Чиуна. Щуплый азиат подскочил к кровати и освободил Липпинкотту руки. Тот немедленно сбросил с себя простыни и вцепился в ворот своего больничного халата. Его бескровные пальцы с мясом выдрали пуговицы. Он стянул халат и голый распластался на койке. Он затравленно озирался, как угодившая в западню крыса, помышляющая только о побеге.

— Мне тяжело... — со свистом вырвалось из его рта. — Тяжело!

— Теперь вам ничего не угрожает, — сказал ему Чиун и, повернувшись к Римо, тихо добавил: — Он очень опасно болен.

— Тяжело, тяжело... — снова затянул свое Липпинкотт. — Воздух... Меня расплющивает... Он отчаянно замахал руками.

— Что происходит, Чиун? — спросил Римо, беспомощно застыв в ногах кровати и рассматривая больного.

— Он находится под действием опасного препарата, — ответил Чиун. — Очень опасного.

Липпинкотт все размахивал руками, словно пытаясь разогнать тучу комаров. Из уголков его рта стекала слюна. Его бескровное лицо пошло пятнами, а потом побагровело.

— Что делать? — спросил Римо.

Чиун прикоснулся кончиками пальцев правой руки ж солнечному сплетению Липпинкотта. Тот не обратил на это внимания; казалось, он вообще не замечал, что в его палате находятся люди.

Чиун кивнул и взял Липпинкотта за левую кисть. Только что рубившая воздух рука замерла, словно угодила в смолу. Чиун взглянул на локтевой сгиб и пригласил Римо полюбоваться вместе с ним на след от иглы.