— Но, может быть, это какие-то сумасшедшие?

— Нет. Потребовались многие годы и многие миллионы долларов, чтобы превратить воздвигнутый мною прекрасный монумент в мерзкое чудовище, грозящее людям смертью. Сумасшедшие не могут быть так хорошо организованны. Но если у вас осталось хоть малейшее сомнение в моих словах, задумайтесь над тем, кто оплачивает богатейший прием, который намечен на сегодня и на завтра, двухдневный прием для делегатов ООН, размещенных на борту корабля. А как вы думаете, кому он посвящен?

— Наверное, вам, господин Скуратис?

— Вот именно, — негромко произнес тот. — В настоящий момент я на щите. Я уподоблюсь Говарду Хьюзу. Знаете, почему он стал затворником? Все началось с гордыни. Когда страдает уязвленное самолюбие, вы начинаете избегать общества, светских сборищ, опасаясь, что кто-то или что-то напомнит вам о вашем унижении. Постепенно отшельническая жизнь входит в привычку, и в полном одиночестве вы скатываетесь по наклонной плоскости, усыпанной вашим золотом, в могилу. Если бы я был простым тружеником, мне приходилось бы рано вставать и отправляться на работу, мучаясь от болей в спине, и я бы как-то приспособился Но когда есть возможность жить в одиночестве на яхте и радикулит вас не мучит, вы стремитесь продолжать такую жизнь изо дня в день, пока не кончится череда отведенных вам лет.

— Зачем вы говорите мне все это, господин Скуратис?

— Потому что нам предстоит битва, и я хочу, чтобы вы знали настроение вашего главнокомандующего. Я не могу идти на войну сам — я конченый человек. Следовательно, многое придется делать вам.

Банкир записывал его инструкции в течение двух часов. Под конец Демосфен Скуратис улыбнулся, будто жаба, проглотившая жирную муху. Теперь уже банкир потянулся за «маалоксом», чтобы успокоить резь в животе.

Все было так, как им обещали: пассажиры «Корабля Наций» не ощущали килевой качки, потому что мощное судно не резало, а дробило волны.

Римо прогуливался по палубе номер 18. Ощущение было такое, как если бы вы ехали на крыше Эмпайр Стэйт Билдинга по самой кромке моря. Вы смотрите вниз, видите под собой убегающую воду и не чувствуете скорости передвижения. Если бы вы не знати, что плывете по морю, вам могло бы показаться, что вы находитесь где-то высоко в горах, где воздух чист и насыщен парами солей, будто в самом начале существования планеты. Позади вас Америка, где-то впереди — Африка, а вы стоите на одном месте совершенно неподвижно. Море спокойно, как вода в графине. Не менее сорока пяти человек подошли в этот день к Римо, чтобы отметить, как быстро они на самом деле плывут, и подивиться достижениям современной техники.

В тот вечер должен был состояться большой банкет, устраиваемый Аристотелем Тебосом в честь своего земляка Демосфена Скуратиса. На расстоянии полумили от судна виднелась яхта «Одиссей», принадлежащая Тебосу.

Руководство службы безопасности ООН передало по телетайпу сообщение своим агентам во всех представительствах, что корабль теперь вполне безопасен. Чиун предупредит? Римо, что нет нужды сообщать другим секретную информацию, которой владеет Дом Синанджу. Это означало, что иранское правительство тоже не должно знать о «двойной» конструкции судна. Всему свое время, пока еще рано — так считал Чиун.

— Привет, — сказала Римо незнакомая молодая женщина. — Вам грустно одному?

Это была брюнетка с правильными чертами лица и здоровым румянцем. Она не производила впечатление женщины, которая часто пользуется косметикой.

Ее лицо и фигура дышали здоровьем.

Римо посмотрел назад, туда, где была Америка.

— Боюсь, что да, — признался он.

— Меня зовут Елена. Я видела, как вы садились на корабль вместе со старым азиатом.

— Как вам это удалось? Ведь на судно погрузилось столько народу, через разные входы.

— У меня есть бинокль. Меня заинтересовал багаж вашего спутника. Он, видно, кореец?

— Вы угадали.

— Очень любопытные сундуки. Такое впечатление, что они пережили много веков, много поколений...

— Вы специалист по Корее?

— Да. И по многому другому.

— Где вы преподаете?

— Нигде, мне не разрешает отец. Я никогда не училась в школе, но очень много читала. Если книга мне нравится, я запоминаю имя автора и получаю его.

— Вы хотите сказать «ее»? — переспросил Римо.

— Его, — повторила женщина. — Я заполучаю его в учителя. Но отец не советует мне афишировать свои занятия. Он говорит, что мужчины не любят интеллектуальных женщин. А вы как считаете?

Римо вопросительно поднял бровь и пожал плечами.

Внизу под ними тянулась дорога через Атлантику Малиновый солнечный диск готовился скрыться за Американский континент. Впереди опускались сумерки.

— Так как вы относитесь к интеллектуальным женщинам? — снова спросила она.

— Я не задавалась этим вопросом.

— А каким задавались?

— Не все ли вам равно?

— Значит, не все равно, если спрашиваю.

— Я думал, как достичь полного самопознания. Это вас устраивает?

— Гм... Звучит философски.

— Вовсе нет. Это так же просто, как дыхание.

— Мне кажется, вы интересный человек, — сказала Елена.

— А вы мне кажетесь легкомысленной. Кто вы такая: журналистка или посторонняя, пробравшаяся на корабль тайком?

— Ни то, ни другое. Просто человек. Это моя профессия.

— Вы говорите так, будто это ваша заслуга, а не случайное стечение обстоятельств, — заметил Римо.

В самом деле, насколько ему было известно, человек до своего появления на свет не занимается проблемой своего будущего.

— Иногда очень трудно быть просто человеком, вам не кажется? — спросила Елена.

В закатных лучах, освещающих ее свежее улыбающееся лицо, она выглядела почти красивой.

— Чтобы так не казалось, надо попытаться стать африканским муравьедом.

Вот это действительно трудно. После такой попытки вы убедитесь, что быть человеком очень легко.

И Римо пошел прочь, досадуя на то, что Елена помешала ему любоваться океаном. Она последовала за ним в застланный коврами зал, а потом — в кабину лифта, ведущего вниз, на палубу Южной Америки.

— Вы на меня обиделись? — спросила она.

— Я что-то не помню, чтобы я просил вас идти за мной, — сказал Римо.

— Мне показалось, что вы нуждаетесь в помощи. Вы, по-моему, очень ранимый человек. Это сразу чувствуется, — сказала Елена.

Римо изучал схему расположения коридоров, заправленную в прозрачный плексиглас. Стена позади него бесшумно раздвинулась, и в ней образовалась щель.

— Мне кажется, вы боитесь любить, — сказала Елена.

— Где находится палуба Ближнего Востока? — спросил Римо. — На этой лодке так легко заблудиться.

И тут он увидел в плексигласе отражение противоположной стены. Елена собиралась было ему сказать, что она понимает, какая добрая и нежная у него душа, но его уже не было на прежнем месте. Только что он рассматривал карту — и вот он уже отпрыгнул назад, будто на него мчится поезд.

Еще более удивительным было то, что в стене, возле которой он находился, образовался проход. Там, внутри, были люди с клинками в руках. Они повыскакивали в коридор, где хрупкий на вид американец с нежной душой врезался в их гущу, точно пуля в масло. Хотя он действовал очень спокойно, Елена слышала хруст костей, видела разорванные мускулы. Ей показалось, что она узнала кое-кого из мужчин, но полной уверенности у нее не было, так как все они быстро перемещались вокруг нее, будто свободные электроны. Безоружный американец двигался вроде бы медленно, гораздо медленнее всех остальных, однако именно его удары поражали вооруженных людей, а их клинки рассекали пустое пространство и ударяли туда, где американца уже не было. Елена ходила как-то на показательные выступления каратэ, но ничего подобного никогда еще не видела.

Но вот один из нападавших взглянул на нее, и глаза у него расширились от удивления. Он произнес несколько гортанных слов, и вся группа убралась за стену, унося с собой раненых. Проход закрылся. На полу остались лежать два неподвижных тела, для которых все было кончено.

— Почему они не стреляли? — недоумевал Римо.

— Что это было? Показательное выступление? — допытывалась Елена. Просто изумительно!

Римо огляделся по сторонам. Какое, к чертям, показательное выступление? О каком показательном выступлении может идти речь?

— Вы — необыкновенный человек. Как вас зовут? — спрашивала Елена.

Римо недоуменно поднял бровь.

— Можете мне довериться. Не бойтесь меня! Единственное, чего надо бояться, — это самого чувства страха.

— Деточка, — сказал ей Римо. — Это — глупейшая штука, какую мне когда-либо приходилось слышать. Умолкни, дорогуша.

Римо рассчитал, что если пойдет прямо по коридору, то выйдет к одной из лестниц. Все пассажиры пользовались лифтами, но он чувствовал себя в них не вполне уютно. Кроме того, ему ничего не стоило пробежать двадцать или тридцать лестничных маршей. Он попытался припомнить, как попал на верхнюю палубу, но это ему не удалось: туда он шел, не замечая дороги, все его внимание было направлено на стены и подсобные помещения.

Впервые он пожалел, что у него нет конкретного задания. Если бы кто-то приказал ему очистить корабль от прячущихся на нем банд, он бы это сделал. Если бы кто-то приказал избавиться от всех делегатов, плохо говорящих по-английски, он бы это сделал. Если бы кто-то велел ему избавиться ради блага человечества от Елены, он бы и это сделал.

Однако Чиун дал ему одно-единственное распоряжение: не опаздывать с возвращением в иранское представительство, так как они должны сопровождать посла Заруди на большой прием, который устраивается в честь Демосфена Скуратиса на главном стадионе корабля.

Римо нашел лестницу. Елена, неотступно следовавшая за ним, спросила, почему он считает глупым ее замечание о страхе.

— Потому что чувство страха так же необходимо человеку, как дыхание.

Оно сохраняет нам жизнь. Другое дело, что неоправданный и чрезмерный страх вреден. Наверное, вы это имели в виду?

На лестничной площадке была дверь, но вела она в конференц-зал, где собрались около сотни делегатов.

— Вы не читаете по-арабски? — спросила Елена. — Хотите, я вам переведу?

— Не хочу, — сказал Римо.

— Это Комитет ООН по сельскому хозяйству.

Римо видел, что большинство присутствующих — не делегаты, а телохранители. Делегаты всюду таскали их за собой, точно боевые доспехи. Это было непростительное расточительство людских ресурсов. Делегаты сидели небольшими группами. Римо насчитал около двадцати.

Елена объяснила, что Комитет ООН по сельскому хозяйству только что единогласно принял две резолюции: одна осуждала спад сельскохозяйственного производства на оккупированных арабских территориях, а другая клеймила позором Запад за голод в странах Третьего мира и в коммунистических странах.

Выслушав эти решения, Елена улыбнулась. Римо хотел одного: побыстрее попасть в иранское представительство.

— Знаете, что самое смешное? — спросила она.

— Я не слушал.

— Аграрные страны не могут прокормить сами себя. До того как Алжир изгнал французов, он экспортировал сельскохозяйственные продукты. А теперь независимый Алжир вынужден ввозить продовольствие.

— ООН занимается чепухой, кто же этого не знает? Зачем принимать эту говорильню всерьез, вы же не принимаете всерьез вопли обезьян в зоопарке?

— Я надеялась, что ООН что-то сделает.

— Почему? Разве эта организация состоит не из людей?

— Значит, вы уже махнули рукой на человечество?

— У меня есть глаза и уши, — сказал Римо.

— Единственное, что может предложить эта организация, — это надежда.

Вот почему я жду от нее больше, чем вы, — я сохраняю надежду.

— И полную неспособность видеть, что это — напрасная трата времени.

— Я надеюсь, — сказала Елена, — что отсталые страны перестанут придумывать новые слова, чтобы замаскировать собственную отсталость, и покончат с нею, не рассчитывая, что цивилизованные нации будут вечно кормить их разрастающееся население. Они говорят о несправедливом распределении богатств, хотя в действительности просто жалуются на собственную лень.

Европа ведь не богата природными ресурсами, ее сделали процветающей руки рабочих. То же и в Соединенных Штатах, и в Японии. Все дело в том, что развитые страны перестали управлять странами Третьего мира, и теперь там начался голод. Когда европейцы пришли туда как колонизаторы, там умирали с голоду; то же происходит и теперь, после изгнания колонизаторов.

— Ну и что из того? — спросил Римо.

— А то, что целые нации остаются неграмотными, будто на дворе каменный век. Они выбирают лидерами тех, у кого нож острее или член длиннее; они создали чисто символический мировой парламент. Нетрудно догадаться, что эффективный международный орган по проблемам снабжения продовольствием, здравоохранения и науки так и не будет создан. Они похожи на детей, которых пустили без присмотра в храм, а они гадят прямо на священные плиты!

— Яне хочу ломать себе над этим голову, мадам. Почему это так трогает вас?

— Потому что мир сделал гигантский скачок назад. Вы сами видите, они позаботились, чтобы этот корабль был построен индустриальными странами.

А кто им управляет? Команда, в частности, те люди, что обслуживают атомные двигатели, состоит из англичан, американцев, скандинавов...

— Вы, похоже, уже просчитали будущее нашей планеты.

Она невесело улыбнулась, глаза ее затуманила грусть.

— Просчитать будущее мира не так уж трудно, гораздо труднее прожить сегодняшний день. Не бегите от меня, прошу вас!

Римо посмотрел в ее тоскующие глаза, увидел умоляющее выражение лица.

Он поставил стул между собой и Еленой и вышел из зала, прежде чем она успела последовать за ним. Какое ему дело до того, что половина населения планеты не умеет пользоваться противозачаточными средствами? Он не собирается переживать из-за этого и тем более требовать, чтобы вторая половина содержала расплодившееся потомство первой. Глупость — не новая вещь на земле. Те же самые доводы он уже слышал от американцев, которые либо ничего не смыслили в мировой экономике, либо хотели сохранить хорошую мину при плохой игре.

Споткнувшись о стул, Елена выбежала за ним в холл.

— Мы с вами — родственные души. Я поняла это с той самой минуты, когда впервые увидела вас в бинокль. Если вы оставите меня, я брошусь в воду!

Я — слабая натура, вы мне необходимы! Я сделаю вас богатым!

— Мы знакомы всего пять минут, и вы уже собираетесь из-за меня покончить жизнь самоубийством! Кто после этого поверит, что вы — слабая натура?

Римо отыскал другую лестницу. Он спрашивал, как пройти к иранскому представительству, у многих. Одни не могли ничем помочь, другие, когда он спрашивал их «как следует», вызывались сами проводить его. Спросить «как следует» у Римо означало ткнуть большим пальцем в солнечное сплетение собеседника. Другого выбора у Римо просто не было, если он не хотел, положившись на чью-то добрую волю, неделями блуждать по плывущему в океане городу.

Когда он подошел к иранскому представительству, Елена уже ждала его там.

— А вы, оказывается, лгунья. Терпеть не могу тех, кто не держит слова, — сказал Римо.

Елена ничего не понимала. Ее губы задрожали, в глазах застыло недоумение.

— Вы обещали покончить с собой.

— Я действительно собиралась, но решила пожить еще.

— Какое опрометчивое решение!

В конце концов он избавился от нее, войдя в свои апартаменты, где Чиун разговаривал с иранским послом. Заруди получил много запросов относительно своих новых агентов. Ходили слухи, что кто-то вступил в схватку со скифскими террористами и обратил их в бегство. Заруди хотел знать, были ли причастны к этому Чиун или Римо — Рука молчалива, как ночь, — ответил Чиун послу, и тот с поклоном удалился.

После его ухода Римо поинтересовался:

— "Рука молчалива, как ночь!" Что должна означать эта чушь?

— Наши клиенты любят такие фразы, они срабатывают безотказно.

— Я этого не понимаю, — проворчал Римо.

— У тебя болит душа, — участливо сказал Чиун. — Это пройдет.

— О чем ты?

— Тебе было нелегко расстаться с Америкой.

— Я сам так решил, — с горячностью сказал Римо. — Я не хотел работать на страну, где нет порядка. Мне теперь все безразлично.

В том же настроении он пошел вместе с Чиуном на прием по случаю новоселья на корабле. Торжества начинались в этот вечер и должны были продлиться два дня. В рассеянности Римо принял из чьих-то рук бокал шампанского, не сознавая, что делает.

— Ты знаешь, иногда полезно сменить хозяина, — сказал он Чиуну.

— Но зачем же выливать вино в карман соседа? — поинтересовался тот.

— Неужели? — отозвался Римо.

Ему все было безразлично. Даже расставание с Америкой, которой он служил столько лет.

Это настроение не рассеялось, даже когда он заметил, что в центральной ложе сидит, оглядывая гигантский стадион, Елена. Роскошное черное платье красиво облегало фигуру. Единственным ее украшением была серебряная брошь с бриллиантами, приколотая под ее едва обозначенной грудью. Других украшений не было. Девушка была одна, и Римо удивило, что она расположилась в ложе, явно предназначавшейся для знатных персон.

— А кто-то собирался покончить с собой... — съязвил Римо.

— Мне есть для чего жить.

— Завидую! — ответил Римо.