Глава 3

В малоизвестном морском бою близ Ямайки в начале первого десятилетия восемнадцатого века погиб последний из капитанов британского флота, которому суждено было быть обезглавленным. Было это так: адмирал Ее Величества английской королевы внезапно обнаружил, что испанские галеоны, которые он собирался захватить и разграбить, вооружены лучше, чем его корабль, и попытался заключить джентльменское соглашение о прекращении огня Испанский капитан поклялся на святых мощах, что «его слово — это его кровь и его душа» Английский капитан дал слово офицера и джентльмена.

Они договорились, что британское судно спустит флаг и сдаст оружие, а испанцы ни при каких обстоятельствах не причинят англичанам вреда.

Но тут англичане увидели, что испанский адмирал стоит открыто на капитанском мостике, и в самый разгар торжественных клятв дали пушечный залп Разъяренные испанцы отрубили головы всей команде судна. Последним был обезглавлен капитан.

Нечто похожее повторилось в нью-йоркском порту на борту огромного «Корабля Наций», выдававшегося в залив подобно сверкающему белизной полуострову Ровно через двенадцать часов после того, как некий неопознанный агент американской секретной службы доказал на тайном совещании работников службы безопасности ООН, что судно, с учетом его размеров и его населения, является не более опасным, чем большинство городов мира, адмирала Дорси Плау Ханта поставили на колени на капитанском мостике неподвижного голиафа, прямо напротив управляемого компьютером рулевого колеса. Лишь на мгновение он ощутил резкую боль у основания шеи, и все кончилось — его голова покатилась на деревянные доски пола. Фонтаном хлынула кровь.

Рука в черной перчатке написала кровью поперек висевшего на мостике портрета теперешнего Генерального секретаря ООН слова: «Свободная Скифия».

Старший переводчик, организующий очень трудную сменную работу переводчиков в этом первом круизе ООН, вдруг услыхал чьи-то шаги в своей вроде бы запертой комнате. Обернувшись, он увидел восьмерых мужчин, одетых в черное, с лицами, вымазанными сажей.

Он спросил по-английски, что им здесь нужно. Потом повторил по-французски, по-русски, по-арабски; наконец, прибегнув к понятному языку жестов, он пожал плечами и поднял руки вверх.

Пока он пытался объяснить им на шведском языке, что денег у него нет, что он не политик и вообще не тот человек, который может быть чем-нибудь полезен, они поставили и его на колени.

Он не успел даже почувствовать боли, когда острый клинок отсек ему голову, разом оборвав жизнь. Голова убитого закатилась под стул, тело забилось в конвульсиях. И снова убийцы сделали надпись кровью, на этот раз на листках с расписанием работы переводчиков: «Свободная Скифия».

На гигантском судне было восемнадцать молитвенных домов: мечети для мусульман, церкви для христиан, синагоги для евреев, храмы для буддистов и индуистов. В каждый из них была подброшена мертвая голова, и на каждом алтаре было написано слово «Скифия».

Мужчины в черном трудились до самого рассвета, пока у них не закружилась голова от вида крови. Кто-то от возбуждения начал разговаривать с самим собой, другие впали в эйфорию. Так обычно бывает с теми, кто, убив в первый раз, вдруг понял, что именно об этом он неосознанно мечтал всю жизнь.

И тут их вожак, которого называли «господин Скиф», допустил первую ошибку: он вышел в коридор стран Ближнего Востока на одной из пассажирских палуб. Вопреки официальным заявлениям, сделанным еще в нью-йоркской резиденции ООН, эта часть корабля была хорошо вооружена.

Люди с пулеметами, револьверами и ручными гранатами не назывались охранниками — они назывались атташе. Атташе по культурным связям из Иордании были вооружены английскими револьверами «Уэбли» и ручными пулеметами марки «Брен», у сирийских атташе по сельскому хозяйству были русские автоматы АК-47, широко известные по плакатам, изображавшим воина с поднятым вверх автоматом и превозносившим социальные сдвиги, достигнутые с его помощью. Собственно говоря, эти автоматы всаживали кусочки свинца в живое тело ничуть не хуже, чем английские или американские, и посему голоса людей, утверждающих, что культуры не совершенствуются, а лишь меняют ярлыки, должны умолкнуть. Если у кого-то есть много автоматов Калашникова, он может вывести тысячи людей на улицы, и они, маршируя дружными рядами, продемонстрируют, как счастливо и свободно они живут. Один из египетских атташе по культуре заметил трех мужчин в черном с окровавленными клинками в руках и выпустил по ним очередь из своего М16. Хореограф из Ливии, услыхав выстрелы, бросил в коридор гранату, певцы из Ирака, высунув в приоткрытую дверь дула автоматов, начали поливать огнем все подряд, и в частности двери сирийского офиса. Специалисты из Саудовской Аравии, набив корзины для бумаг американскими стодолларовыми купюрами и шведскими кронами, стали швырять их в бушующий коридор вместо снарядов.

Этот перекрестный огонь, как ни странно, оказался исключительно эффективным и вынудил банду ночных налетчиков укрыться в большом чулане. Они позорно бежали, зажав уши и втянув головы в плечи, чтобы спастись от пуль. Только один господин Скиф сохранял присутствие духа.

— Надо бежать отсюда! — вскричал один из бандитов.

Но господин Скиф потрепал его по щеке и сказал, что бояться нечего.

— Но нас здесь прихлопнут, как крыс в крысоловке, — не унимался бандит. — Они нас запрут. Здесь нет другого выхода!

И те самые люди, которые лишь недавно упивались видом крови и отрубленных голов, вдруг почувствовали отвращение к убийству.

Ливанская делегация, только что прибывшая из Бейрута, преспокойно спала под грохот продолжающихся выстрелов, привычных на родине. Проснувшийся утром мистер Галуб связался по телефону с другими арабскими делегациями.

— Послушай, старик, — сказал сирийцу Пьер Галуб, заместитель ливанского консула. — Я слышу в холле выстрелы из «Калашникова», потом с другой стороны в двадцати ярдах грохочет «брен», а позади в шестидесяти ярдах или, может быть, чуть дальше, палят из М-16. У одного из них неисправна возвратная пружина, так что надо египтянам ее отремонтировать, если они хотят продолжать стрельбу. Это не должно занять больше одиннадцати минут.

— Милостивый Аллах! — вскричал на другом конце провода сириец. — Откуда тебе все это известно?

— У меня есть уши, старик! Скажи, вы стреляете в кого-то конкретно или просто так?

— На нас напали, и мы обороняемся.

— Что-то непохоже: очень уж бестолковая пальба. Не обзвонишь ли ты другие делегации? Надо выяснить, кто выстрелил первым и в кого. А через несколько минут перезвони мне, ладно?

Галуб допил сок и распаковал бритвенный прибор.

— Что-нибудь новенькое? — спросил его другой делегат, выходя из роскошной туалетной комнаты.

Галуб отрицательно покачал головой. Закончив бритье, он перезвонил сирийцам.

— Ну как? — спросил он. — Кто затеял стрельбу?

— Никто не затевал, — ответил сириец.

— Не смеши меня!

— Это сионисты, — сказал сириец.

— Мы с тобой не на дебатах в ООН, а потому кончай молоть вздор! Надо положить конец перестрелке, если мы хотим выйти из своих комнат. Поставим вопрос так: кто первым начал обороняться?

Через две минуты позвонил египтянин, сказавший, что видел людей в черных одеждах с окровавленными клинками в руках, и дал по ним очередь из автомата.

— Чем они были вооружены?

— У них были окровавленные клинки.

— А огнестрельное оружие?

— Я не видел.

— Хорошо, не стреляйте больше, а я свяжусь с другими делегациями. Надеюсь, нам удастся что-нибудь разузнать.

Последовавшая за этим оглушительная тишина разбудила остальных членов ливанской делегации.

— А? Что? В чем дело? — спрашивали они, моргая заспанными глазами и не соображая, где находятся.

— Ничего особенного. Прекращение огня, — сказал Галуб.

— Я не могу спать в такой тишине, — пожаловался один из ливанцев. Мне не следовало уезжать из Бейрута.

Галуб, который действительно был атташе по культуре, живя в Ливане, приобрел богатый опыт уличных боев и научился разбираться в стрелковом оружии, распаковал свой «Магнум-357», о-очень большой револьвер, оставляющий в людях о-очень большие дыры. Потом открыл дверь в коридор и бросил на толстую ковровую дорожку пепельницу. Выстрелов не последовало.

Тогда он вышел наружу. Всюду были видны следы интенсивной перекрестной пальбы — Галубу приходилось видеть такое и раньше. Казалось, кто-то катался здесь на гигантском бульдозере, выламывая куски из стен и потолка и превращая в клочья ковры.

— Поставьте оружие на предохранитель и идите сюда. Ну, смелее, — подбадривал он своих коллег.

Открылась одна дверь, другая... Показалась чья-то голова. В конце концов из всех помещений, расположенных вдоль широкого холла, высыпали наружу люди. Несколько смущенные, с оружием в руках, они собрались в коридоре.

— Все в порядке, друзья, — сказал Галуб. — Теперь нам надо найти этих людей в черном, с окровавленными клинками. Мертвых тел здесь нет, вероятно, они где-нибудь во внутренних помещениях. Где тот египтянин, который заметил налетчиков первым? Не бойтесь, выходите вперед! Утром перестрелки обычно прекращаются. Но я не сомневаюсь, что до конца путешествия нас ждут сотни таких перестрелок.

В холле появился смуглый человек в купальном халате из белого шелка и с М-16 в руках. Впереди него шли сирийцы в длинных ночных одеяниях, они держали в руках автоматы Калашникова.

Галуб прикинул направление огня и, учтя, что трупов нигде не видно, решил, что налетчики могли спастись, лишь укрывшись за какой-нибудь запертой дверью.

— Найдите помещение с запертой дверью, только не пытайтесь ее открыть, — предупредил он.

Такое помещение нашли очень быстро: это был чулан, где хранились ведра и швабры. Днем раньше чулан проверяли сирийцы. Египтяне возмутились: нет, проверяла не сирийская, а египетская служба безопасности.

Ливиец обвинил во лжи тех и других, заявив, что чулан никогда никто не проверял и что там свили себе гнездо агенты ЦРУ плетущие расистский и сионистский заговор. А сирийцы и египтяне, утверждающие, что чулан якобы был ими проверен, тем самым предают общее дело арабов.

— Уймитесь! — закричал Галуб.

— Ты расист! — взвизгнул ливиец.

— Нас могут убить, если мы не найдем правильного решения, — увещевал их Галуб.

Ливиец умолк. Галуб подошел к чулану. Всем остальным он велел отойти в сторону и хранить молчание. Ковровая дорожка перед чуланом была испачкана кровью: по всей вероятности, один из бандитов был ранен.

Галуб встал за косяк двери и прижался спиной к стене. Подняв свой «магнум», он поскреб его стволом по двери. Обычно в таких случаях из укрытия начинают стрелять. Но на этот раз выстрелов не последовало.

— Сдавайтесь! Мы знаем, что вы здесь! Бросьте оружие в коридор, мы вам ничего не сделаем! — крикнул Галуб.

— Слово араба! — добавил иракский агент.

Египтянин хихикнул.

— Что здесь смешного? — обиделся тот.

— По-моему, там никого нет, — сказал Галуб.

— А где же им быть? Оттуда нет другого выхода, — сказал агент сирийской службы безопасности, значившийся в списках как лингвист.

— Мне кажется, что я здесь уже был и видел другую дверь...

— Надо свериться с планом корабля, — не сдавался сириец.

— Он прав, — поддержал его египтянин, и все с ним согласились. Все, кроме Галуба: последние два года он жил в Ливане и привык даже к воскресной обедне пробиваться с оружием в руках.

Кто-то сбегал к себе и принес один из восемнадцати томов, содержащих переплетенные «синьки» планов корабля. Они нашли на плане свой коридор и изолированный чулан или, скорее, небольшую кладовую.

— Из какого материала сделаны ее стены и потолок? — спросил Галуб.

— Сверхпрочная сталь.

— Тогда абсолютно однозначно: банда должна находиться в чулане. Теоретически, — добавил Галуб.

Никто ему не возразил.

С дальнего конца коридора прибежали несколько охранников в синей форме ООН.

— Что здесь происходит? Кто-нибудь пострадал?

Узнав, что жертв нет, охранники сказали, что арабам еще повезло. На корабль проникли какие-то сумасшедшие типы, которые отрубают людям головы.

— Мы заперли их в подсобке, — сказал кто-то из арабов.

Силы безопасности ООН предложили взять руководство операцией на себя, но Галуб отказался. У него был больший военный опыт, чем у кого-либо еще из присутствующих. Ливанец решительно повернул ручку и распахнул дверь.

Все остальные упали на пол.

Чулан был пуст. На полу виднелись пятна крови, но людей не было. В холле поднялся шум: все говорили одновременно, не слушая друг друга. Галуб отделился от толпы и вернулся в ливанское представительство.

Он направил в холл своего пресс-атташе, чтобы американские журналисты не сочинили очередную небылицу о скорых на пальбу арабах. Потом собрал членов своей делегации. У себя дома они бы перестреляли друг друга, не задумываясь. Но здесь, вдали от родины, все они, вкусившие прелесть гражданской войны и убедившиеся на опыте, что мертвые тела ничего не решают, лучше других знающие, что такое убить человека, слушали христианина-маронита Галуба с напряженным вниманием.

— Джентльмены, — сказал Галуб. — Это не корабль, это — гроб.

Все внимали с величайшей серьезностью.

— Прошлой ночью на борту побывали убийцы. Это — огромный корабль, на нем живут тысячи людей. Убийства наводят на мысль о террористах. В наше время террористы могут объявиться в любом месте, но не это беспокоит меня и не поэтому я назвал наш корабль гробом. Этот гигант может стать нашей общей могилой потому, что в нем существует множество тайных проходов, о которых мы не подозреваем, но о которых хорошо знают те, кто совершает убийства.

Пьера Галуба спросили, откуда ему это стало известно. Он объяснил, куда были направлены выстрелы, куда вели кровавые следы и, самое главное, как могли исчезнуть люди из чулана, который считался запертым.

— Я думаю, этот корабль построен в расчете на убийство многих людей.

— Арабов?

— Не только. Всех, — сказал Пьер Галуб.

Это был последний день его жизни.

На заседании Совета национальной безопасности, где присутствовали два посла, восемь сенаторов и представитель прессы, президент США заявил, что он абсолютно уверен в безопасности судна, носящего название «Корабль Наций».

— Мы, естественно, сожалеем о решении ООН покинуть Нью-Йорк. Надо признаться, здесь свою роль сыграли дебаты о месте парковки автомашин, а также тот факт, что наш представитель наложил вето на резолюцию ООН, предусматривавшую введение дополнительно пятидесятипроцентного подоходного налога на американских граждан, чтобы помочь становлению молодых государств. В то же время мы продолжаем рассматривать ООН как олицетворение надежды на достижение мира путем переговоров, на укрепление здравомыслия в политике, на усиление сотрудничества и взаимного уважения между народами.

— Что вы думаете об ужасном происшествии в ливанском секторе, о стрельбе, об отсечении голов? — спросил интервьюер.

— Я рад вашему вопросу, — ответил президент — Все это лишний раз доказывает настоятельную необходимость мира.

Он извинился и прошел в кабинет своего первого помощника.

— Почему мне не доложили о событиях на «Корабле Наций»? — возмутился он. — Что там произошло, в ливанском представительстве?

— Оно сгорело, все сгорели заживо, сэр. По всей вероятности, были использованы зажигательные бомбы.

— Это неслыханно! Просто неслыханно! Но мы это заслужили, мы это действительно заслужили. Только пусть эти выродки, которым не терпится начать жечь друг друга, дождутся, пока их проклятый корабль уберется из нью-йоркской гавани, чтобы из нас не делали козлов отпущения!

— Какова наша официальная позиция, сэр? Что сказать журналистам?

— Мы выступаем против сожжения людей как способа решения международных споров. Я пошел спать.

В спальне ему пришлось подождать полчаса. Он барабанил пальцами по ручке старинного кресла и каждые десять минут бросал нетерпеливый взгляд на верхний ящик комода. Ровно в 18.15 он достал красный телефонный аппарат, спрятанный в верхнем ящике комода, и набрал номер.

— Вы меня заверили, — сказал он ледяным тоном, — что те двое будут посланы на корабль. Вы дали мне слово! И вот я узнаю о резне на борту. Наша нация, наравне со всеми, несет ответственность за безопасность этого корабля. Кто и когда допустил просчет? Я хочу знать!

— Алло, алло! — ворвался в трубку женский голос, интонации которого сразу же выдавали жительницу Нью-Йорка, а точнее — Бронкса. — Это ты, Сельма? Сельма! Ты меня слышишь?

— Кто это? — строго спросил президент.

— Откуда вы взялись? Я звоню Сельме Ваксберг. Кто вы такой?

— Я — президент Соединенных Штатов.

— Ты здорово копируешь его голос, Мэл! Просто чудно! Позови, пожалуйста, Сельму, а?

— Здесь нет никакой Сельмы!

— Послушай, ты, остряк-самоучка! Мне не нужны твои розыгрыши. Сейчас же позови мне Сельму!

— Это — Белый дом. Здесь нет никакой Сельмы.

— Ну, хватит! Уже надоело.

— Я — президент Соединенных Штатов, и я хочу, чтобы вы положили трубку!

— Соедините меня с Седьмой, тогда я отключусь от вас.

В трубке послышался новый голос, напряженный и недовольный.

— Произошла ошибка, — осторожно произнес голос.

— Уж это точно, — сказала женщина с бронкским акцентом. — Я требую позвать Сельму Ваксберг!

— Я жду объяснений, — сказал президент.

— Мадам! — произнес недовольный голос. Это правительственная линия.

Мне необходима секретность. У меня очень важное дело.

— И у меня важное! О чем вы собираетесь говорить?

— О спасении планеты, — сказал недовольный голос.

— Мое дело важнее. Отключайтесь!

— Мадам! На проводе ваш президент, и он просит об одолжении. Я прошу об этом во имя блага всего мира!

— Алло! Алло! — послышался другой, более молодой голос.

— Это ты, Сельма?

— Я хочу знать, почему в нью-йоркском порту вое идет не так, — решился наконец президент.

Конечно, вести разговор в таких условиях было рискованно, но что делать? Он знал, что не сможет связаться с этим человеком раньше утра, а ждать так долго нельзя президент должен иметь информацию. Секретная телефонная линия функционировала лишь в определенные часы. Если не вдаваться в подробности, подумал президент, эти две женщины не догадаются, о чем идет речь Мало ли что в Америке идет теперь не так! Почти все.

— Руфь! Руфь! Это ты?

— Это я, Сельма. Что там за олух к нам подсоединился?

— Там нет наших людей, — сказал доктор Харолд В. Смит, бессменный руководитель секретного агентства КЮРЕ.

— А кто же там будет? — расстроилась Сельма Ваксберг, решившая, что речь идет о вечеринке, куда ее не пригласили.

— Но почему? Вы же обещали! — сердился президент США, которого Смит не далее как на прошлой неделе заверил, что на борт доставят спецгруппу из двух агентов, которые будут задействованы без ведома других секретных служб.

— Да отцепитесь же вы, наконец! — воскликнула Руфь Розенштейн, проживающая по адресу: 2720, Гранд Конкорс, Бронкс. — У нас серьезный разговор. — Руфь нашла для Сельмы неженатого бухгалтера, который выразил желание встретиться с очаровательной молодой девушкой по имени Сельма, к тому же прекрасно готовящей.

— Маленькая нестыковка. Они больше не хотят работать на нас, — сказал Смит в расчете на то, что обе женщины, которые так некстати подключились к правительственной линии, не смогут уловить суть разговора и даже не разберут, о чем идет речь.

— Скажите, а вы женаты? — спросила Руфь Розенштейн, убежденная, что удачные браки совершаются чисто случайно.

— Я — да, — сказал президент США.

— Я тоже, — сказал доктор Смит, руководитель КЮРЕ.

— Как ты можешь, Руфь! — воскликнула Сельма Ваксберг, втайне довольная, что вопрос поставлен ребром и теперь нет необходимости крутиться вокруг да около.

— Вы кто по национальности? Евреи? — продолжала допытываться Руфь Розенштейн. Никогда ведь не знаешь, кто и когда надумает разводиться. Зачем же тратиться на лишний телефонный разговор?

— Нет, — сказал Смит.

— Нет, — повторил президент.

— Тогда вы отпадаете, — изрекла Руфь Розенштейн.

— Перестань, Руфь! — застеснялась Сельма Ваксберг, которая в свои тридцать четыре года пришла к выводу, что жизненным приоритетом является не религия, а секс.

— Ну так пошлите туда кого-нибудь! — распорядился президент.

— У нас больше никого нет, сэр. Мы — не войсковое соединение.

— Так, значит, мы бессильны? — спросил президент.

— Вероятно, — ответил Смит.

— А вы не пробовали трансцедентальную медитацию? — осведомилась Сельма.

— К чертям! Я верю только в снотворное, — сказала Руфь, которая находила, что проблемы решаются легче, когда хорошо выспишься.

— Что вы предлагаете? — спросил президент.

— Я? — спросила Руфь.

— При чем здесь вы?

— Я попытаюсь послать их на корабль. Однако гарантировать ничего нельзя: я не могу решать за них, — сказал Смит.

— Что он говорит? — не поняла Сельма.

— Он не может дать полные гарантии, — пояснила Руфь.

— Ох! — огорчилась Сельма.

— Он здорово подражает президенту, правда? — сказала Руфь.

— Боюсь, что это — сам президент, я узнала его по голосу, — сказала Сельма.

Руфь ей не поверила.

— Это он, — твердила взволнованно ее подруга.

— В самом деле? Послушайте, господин президент! Вы там не очень-то надрывайтесь. Я много ездила по свету и убедилась, что наша страна — величайшая в мире. Делайте то, что считаете нужным, и предоставьте другим вариться в собственном соку.

— Если вы действительно хотите мне помочь, мадам, то положите трубку, — попросил президент.

— А кто будет платить за разговор? — уточнила Руфь.

— Понятия не имею, — сказал президент.

— Лучше положите трубку, сэр. Мы с вами свяжемся после, — посоветовал Смит.

— Удачи вам обоим, — сказала на прощанье Руфь.

На борту «Корабля Наций» следственная комиссия осматривала обуглившиеся помещения ливанского представительства. Мертвые тела оставались на своих местах, обгоревшие до костей, жесткие и хрупкие. Губы на лицах выгорели, отчего казалось, что трупы улыбаются.

В следственную комиссию вошли девять агентов из служб безопасности: американец, русский, англичанин, китаец и пять арабов.

Арабы рассматривали друг друга и всех остальных; китайский агент рассматривал русского, тогда как американец рассматривал китайца, русского и арабов. Они большей частью стояли в центре приемной или слонялись по ней, предоставив вникать в детали англичанину. Тот счел оборонительные действия исполнявшего обязанности главы ливанской миссии Пьера Галуба вполне разумными, несмотря на то, что предприняты они были в спешке.

Инспектор Уилфред Дауэс раньше служил в Скотленд-Ярде, а теперь его откомандировали на «Корабль Наций» в распоряжение службы безопасности.

Никто не мог проникнуть в помещение, заполненное людьми, чтобы поджечь его, и людей, думал инспектор. И тем не менее Галуб и его подчиненные мертвы. Как это произошло? Ливанцы вообще люди осторожные, а эти были жителями Бейрута, где сам факт благополучного утреннего пробуждения свидетельствовал о бдительности и изворотливости проснувшегося.