Глава 17

Первые данные по оценке ущерба, причиненного событиями в Кляксе, вызвали у Президента Франции серьезную озабоченность.

Это были аэрофотоснимки, сделанные с низко летящей «газели», оборудованной камерой с телескопическим объективом.

Фотографии легли на стол Президента, и он спросил:

— Эти люди мертвы?

— Мы не знаем, месье Президент.

— Что за жидкость вытекает из их тел? Кровь?

— Нет. У крови красный цвет.

— Что же это такое?

— Моча либо рвотные массы. Наши эксперты еще не дали определенного ответа.

Глава государства повертел снимки в руках и сказал:

— По-моему, это рвота.

— Может быть, оставим этот вопрос специалистам?

— Моча похожа на воду. А эта жидкость непрозрачная и напоминает кашу.

— Скорее — суп.

Президент пожал плечами.

— Вероятно, солдаты ели суп, а потом их стошнило.

— Специалисты разберутся, — равнодушно повторил секретарь. — Что будем делать?

— Нельзя бросить их там, словно игрушечных солдатиков. Это наши соотечественники! Мне больно видеть их красные береты, валяющиеся в грязи.

— Это асфальт.

— Грязь, асфальт — какая разница! Поруганная честь не разбирает названий.

— Надо как можно скорее все замять, пока американцы не пронюхали и не выразили протест.

— А что, из Вашингтона ничего не поступало?

— Пока нет. Но скоро поступит. Поэтому вам нужно действовать незамедлительно.

— Господи, и зачем я послушался этого паяца? — жалобно произнес Президент.

— О ком вы?

— О министре культуры.

— Не такой уж он и паяц. Министр культуры организовал движение против ненавистных франглицизмов, изгнал...

— Хватит. Довольно. Прикажите Иностранному Легиону взять Бастилию.

— Вы хотите сказать. Кляксу?

— Я хочу, чтобы дело завершилось до того, как позвонит этот паяц со своими жалобами! — раздраженно отозвался Президент.

— Кто? Министр культуры?

— Нет. Президент Соединенных Штатов Америки.

Когда Жан-Гая Бавара, полковника Иностранного Легиона, спрашивали, что побудило его вступить в ряды самого отчаянного, жестокого, пользующегося самой дурной репутацией воинского подразделения Европы, он не задумывался с ответом:

— О-о, долгая история...

На самом деле и рассказывать было нечего, но этот грубоватый комментарий напрочь отбивал у собеседника охоту к расспросам. Это была давняя, проверенная временем уловка солдат французского Иностранного Легиона, при помощи которой они отбивались от назойливых журналистов и излишне любопытных подружек.

Таким образом, никто и не догадывался, что полковник Бавар записался в Легион из-за неприятностей с пищеварением.

Сыр вызывал у него обильные ветры. Не просто ветры, а на редкость зловонные, свирепые газы. Стоило полковнику проглотить кусочек шевротина или даже просто понюхать бри, как его кишки тут же начинали бурлить и источать миазмы.

Это обстоятельство донельзя смущало Бавара. От него отворачивались одинокие женщины, потерявшиеся дети и голодные псы. Даже мухи, и те избегали полковника, когда он шел, окутанный облаком плодов своих стараний.

У полковника было два выхода: отказаться от сыра либо вступить во французский Иностранный Легион, который привечал всякого, невзирая на причуды и грехи.

В конце концов, как может уважающий себя француз обойтись без сыра? Бавар и не представлял себе, что кто-то живет без бри. А рамболь и камамбер? Не говоря уж о великолепном ла-вашкири?

Полковник служил в Кувейте и Руанде и прочих точках франкоязычного мира. И везде ему сопутствовала удача. Он был награжден бесчисленными медалями за взятие пленных. То, что значительную часть пленных составляли его собственные люди, в счет не шло. Количество захваченных врагов намного превышало число собратьев по оружию, которые немедленно теряли самообладание, стоило лишь им вдохнуть благоухание, распространяемое полковником Жан-Гаем Баваром.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в самую мрачную годину своей истории Франция обратилась именно к нему.

— Мы выбрали вас, руководствуясь особыми соображениями, — объяснил Бавару командир Иностранного Легиона, принимая его в штаб-квартире.

Полковник вскинул ладонь к виску:

— Готов умереть за свой народ!

— Нам нужен человек, который сумел бы провести своих людей в самый мрачный застенок ада.

— Страх мне неведом.

— Ваша цель — Клякса.

— Но ведь этот парк принадлежит Франции!

— Да. Теперь он действительно принадлежит Франции. Пятьдесят два процента акций находятся в нашем распоряжении. Точнее — в распоряжении наших горемычных банков.

— В таком случае я уничтожу Кляксу.

— Смести ее с лица земли атомным ударом — не проблема. Может быть, впоследствии мы так и сделаем. Вперед наука всякому, кто осмелится навязывать нам свои омерзительные культурные ценности.

С этими словами командующий протянул полковнику очки со стеклами, крест-накрест заклеенными черной непрозрачной изолентой.

— Зачем это?

— Чтобы защитить ваши глаза.

— От чего?

— От дьявола Кляксы, — со всей серьезностью ответили полковнику, и тот почувствовал холодок, медленно поползший по его спине истинного галла.

— Но как же я поведу солдат вслепую?

— Мы будем направлять вас по радио, отдавая приказы с вертолета.

— А как же мои ребята?

— Им выдадут такие же очки.

— Это замечательно, но как они будут за мной следовать?

— Теперь самое время поведать о тех причинах, которые побудили нас поручить эту операцию именно вам, mon Colonel. — Командующий вежливо протянул Бавару голубой клинышек ароматного рокфора.

— Прошу прощения, — пробормотал полковник, торопливо стискивая ягодицы, но было уже поздно. Помещение наполнилось смрадом изрядно загаженного сортира.

— Приятного аппетита! — воскликнул командующий, натягивая противогаз.

Втолковав своим подчиненным боевую задачу, полковник Бавар добавил, что эта операция отличается крайне низким пукер-фактором.

На военном жаргоне, принятом во всем мире, это означало, что операция сопряжена с незначительным риском. Пукер-фактор есть степень сжатия анальной мышцы под воздействием страха, вызываемого условиями данного сражения.

Как правило, чем меньше пукер-фактор, тем охотнее солдаты идут в бой.

Но только не в том батальоне Легиона, которым командовал полковник Жан-Гай Бавар. Чем выше пукер-фактор, тем легче дышать.

— Насколько он низок? — робко осведомился кто-то из рядовых, когда полковник разрешил задавать вопросы.

— Самый низкий, какой только может быть.

На лицах солдат застыл испуг. Кое-кто заранее прекратил дышать. Казалось, даже красные береты бойцов поникли и сморщились.

— Не ожидается ли применение отравляющих газов? — с надеждой в голосе спросил сержант.

— Нет, не ожидается.

— Давайте все же захватим противогазы, — предложил рядовой.

— Пользоваться противогазами запрещено, — суровым тоном заявил полковник. Его солдаты, слывшие отчаянными храбрецами, окаменели от страха. — Наденете вот это. — Полковник раздал своим людям заклеенные изолентой очки, защищавшие глаза от ярких лучей.

Солдаты с сомнением осмотрели очки.

— Но если мы не будем видеть, как же мы пойдем за вами, господин полковник?

К их вящему ужасу, полковник расстегнул клапан гимнастерки, достал из кармана и выбросил флакончик с таблетками древесного угля, которые всегда были при нем на тот случай, если понадобится унять разбушевавшиеся кишки.

— При помощи вашего тонкого французского обоняния, — ответил Жан-Гай Бавар.

Узнав о том, что штурмовать «Евро-Бисли» придется на бронетранспортере, солдаты Бавара едва не дезертировали.

— Кто вы — мыши или французы? — рявкнул полковник, стоя у распахнутой задней дверцы транспортера и запихивая в рот огромные ломти сыра.

Это был бронетранспортер «АМХ/10Р» на одиннадцать пехотинцев. Светлые полосы пустынного камуфляжа создавали впечатление, будто четырнадцатитонная машина весила не более пяти тонн.

— Я поведу! — наперебой закричали солдаты.

— Машину поведу я, — заявил полковник, к явному облегчению своих подчиненных.

Он вел бронетранспортер по предместьям Парижа, мурлыкая под нос «Марсельезу», а сидевшие в кузове бойцы орали старинную песню Легиона, заглушая своими голосами неописуемые звуки, доносившиеся из водительского отсека.

Транспортер беспрепятственно ворвался в ворот «Евро-Бисли», промчался по Бродвею и подкатил к крепостному валу. Здесь по-прежнему царила тишина.

— Надеть очки! — скомандовал полковник, как только впереди показался перекинутый через ров разводной мост. Бавар еще раньше нацепил очки на лоб, и теперь просто надвинул их на глаза. Потом нажал педаль акселератора и погнал машину вперед, крепко вцепившись в руль.

Колеса бронетранспортера прошелестели по асфальту, прошлепали по резине, уложенной поверх деревянного настила и, наконец, загрохотали по бетону.

Потом транспортер развернулся и, взвизгнув тормозами, клюнул носом. Полковник схватил автомат и распахнул дверь.

— Выходи! — распорядился он.

Солдаты торопливо посыпали из кузова, сбитые с толку полной слепотой.

— За мной! — крикнул полковник.

Возникло секундное замешательство, но потом раздалось хорошо знакомое громовое «пр-руф-ф-ф!», и солдаты как один повернулись на звук. Затем ноздри бойцов уловили ужасающий смрад, и отряд двинулся следом за его источником.

По свидетельству истории, двинулся он навстречу своей гибели.

В наушниках полковника раздавались приказы, отдаваемые с висящей в небе «газели».

— К северу от моста находится ниша, — говорил воздушный наблюдатель.

— Так!

— В нише начинается лестница.

— Так!

— Эта лестница ведет в Утилканар.

— Во имя Франции и Легиона! — вскричал полковник и ринулся вперед, оставляя за собой пахучий сырный след.

Как только его башмаки коснулись верхней ступеньки спиральной алюминиевой лестницы, полковник Жан-Гай Бавар остановился и принял героическую позу. Теперь с него можно было запросто писать портрет для вербовочного плаката.

И в этот миг, несмотря на то что глаза Бавара прикрывали непрозрачные очки, окружающее внезапно окрасилось алым.

Впоследствии солдаты, уцелевшие в мясорубке «Евро-Бисли», разошлись во мнениях относительно того, какой именно цвет принес им бесславное поражение. Кому-то вспомнился алый, другим — малиновый, третьи клялись, будто бы их страх имел цвет киновари.

Полковник же увидел красный. Свет просочился сквозь изоленту, словно лазерный луч, и вонзился в сетчатку глаз Жан-Гая, оставив ощущение удара. Мозг полковника, воспринявший зрительный сигнал, наполнился жарким пламенем.

Душу его вмиг захлестнула дикая злоба, ненависть к проклятой судьбе, превратившей его, мужчину в самом расцвете сил, в одинокого бездетного человека, не имевшего иной семьи, кроме французского Иностранного Легиона. В этот момент Жан-Гай люто ненавидел Легион и все, что было с ним связано. Он ненавидел свое подразделение, служившее ему прибежищем от мира, который был не в состоянии его выносить.

Полковник Бавар издал яростный вопль, развернулся и принялся палить с бедра.

Он не слышал, как пули вылетали из его автомата. Крупное мускулистое тело полковника содрогалось от плотного огня, открытого подчиненными, которые тоже увидели красный свет, хотя одним он показался алым, другим — малиновым, третьим — киноварным.

Они не видели полковника, но обоняли его, и долгие годы сдерживаемой ненависти выплескивались из их ртов в виде цветистых ругательств, а из дул винтовок — в виде стремительных свинцовых пуль.

Полковник Жан-Гай Бавар так и не понял, что опрокинуло его на спину. Он повалился на лестницу, а пули бойцов все еще раздирали его тело на куски.

Тем временем оставшиеся в живых солдаты, глаза которых по-прежнему застилала красная пелена, обратили оружие друг против друга, мстя сослуживцам за мельчайшие оплошности и воображаемые обиды.

В подземелье замка, в самом чреве Утилканара, главный инженер «Евро-Бисли» Род Читвуд снял палец с кнопки, помеченной надписью «оптикрасный».

— Я не смогу удерживать парк до скончания века, — обеспокоенно пробормотал он. — Энергия уже на исходе.

Глава 18

Перед тем как очнуться на больничной койке, Римо Уильямс грезил о своей матери.

Он никогда не знал матери, но несколько месяцев назад ему явилось видение, и он увидел женское лицо. Полузабытое воспоминание подсказало ему, что это — мать. Она велела ему разыскать отца, но кто его отец, не сказала.

Во сне мать пыталась ему что-то сообщить, но слов Римо так и не разобрал. Бледные губы женщины шевелились в соответствии с произносимыми звуками, однако стоило Римо напрячь слух, как в глаза ему ударил яркий свет.

Было утро, но внутренние часы Римо подсказывали ему, что уже миновал полдень. Даже во сне белый мастер Синанджу продолжал счет уходящим часам. Впрочем, солнечный свет, заливавший комнату с белоснежными стенами, свидетельствовал о том, что сейчас утро.

Потом пришли воспоминания.

Римо рывком приподнялся на подушке, и окружающий мир завертелся колесом.

В тот же миг с жутким грохотом распахнулась дверь, и Римо тотчас зажал ладонями уши, которые внезапно стали такими же чувствительными, как и кожа у него под ногтями.

— Лежебока! Лентяй! Просыпайся!

— Чиун?

Мастер Синанджу сорвал с постели одеяла и простыни.

Римо схватился за голову, пытаясь остановить белые стены, кружившие перед его глазами.

— Что случилось? — хриплым голосом спросил он.

— Ты поддался злым чарам!

— Неужели?

— Не упрекай себя. Тут нечего стыдиться.

— Секундочку. А что произошло с тобой?

— Ну конечно же, я тебя спас, — бесстрастно произнес Чиун, как бы не желая говорить о пустяках.

Римо бросил на него свирепый взгляд.

— Чиун?

Но мастер Синанджу, пожав плечами, повернулся к ученику спиной, и тот ничего не понял.

— Тебя ведь тоже задело, разве нет? — сказал он.

— С чего ты взял? — нехотя отозвался Чиун.

— Потому что в противном случае ты сейчас рассказывал бы мне о том, какое хорошее чучело получилось из Дяди Сэма.

— Я запрещаю тебе произносить это имя.

— Ты уже говорил со Смитом?

— Еще не успел, — откликнулся Чиун, повернувшись к Римо.

В палату вошла женщина-врач лет пятидесяти. В руках она держала блокнот на дощечке, а на шее у нее болтался стетоскоп. Привлекали внимание ее рыжеватые волосы, забранные в пучок.

— Я вижу, вы очнулись, — произнесла она.

— Не смейте прикасаться к моему сыну. — Чиун загородил ей путь.

— Я же врач.

— Вы женщина! Так не годится.

— Между прочим, когда вы поступили к нам в отделение, я осматривала и вас тоже, — заметила та.

Чиун налился сочно-малиновым цветом и стал похож на рассерженный водогрейный титан. Не хватало только пара, который валил бы из его ушей.

Женщина обошла Чиуна, надела стетоскоп и приложила плашечку к груди Римо.

— Меня зовут доктор Джефферсон, — представилась она. — Как вы себя чувствуете?

— Что с нами случилось? — спросил пациент.

— Я думала, вы мне расскажете. Из вашего приятеля не удалось выудить ни слова.

Чиун громко фыркнул.

— Я не приятель, а отец.

— Приемный, — поправил его Римо.

— Так кто же из вас приемный? — уточнила женщина.

— Вот он! — в один голос выпалили ученик с учителем.

— Что вы запомнили последним? — осведомилась доктор Джефферсон.

— Зеленый.

— Что именно?

— Просто зеленый цвет. Злобный зеленый цвет. Я его возненавидел.

— Он вас испугал?

— Видимо, — признался Римо.

Чиун приложил ладонь к своему черному вельветовому кимоно с красной каймой и произнес:

— Он не ведает страха. А уж я — и подавно.

— То-то ты мчался прочь от фургона, словно мышь от кошки, — хмыкнул Римо.

— Ложь!

— Когда вас нашли, вы оба лежали без сознания в луже собственной рвоты, — сообщила доктор Джефферсон.

Римо улыбнулся.

— Хорошо, что на мне было чистое белье. — И спросил, на сей раз уже серьезнее: — Как вы это объясняете?

— На основании ваших слов невозможно сделать какие-либо выводы. Вероятно, ваш блуждающий нерв подвергся сильному раздражению.

— Какой нерв?

— Блуждающий. Он является частью мозгового столба. Вы слышали когда-нибудь о рефлексе борьбы-бегства?

— А как же, — ответил Римо. — Когда люди пугаются, некоторые из них бросаются в драку, другие — убегают. Это зависит от натуры человека.

— И воспитания, — проворчал Чиун.

— Этот рефлекс управляется той частью блуждающего нерва, которая оканчивается в животе, — объяснила женщина. — Возникновение рефлекса сопровождается сильнейшим сокращением желудка. Поэтому если вы склонны бежать от опасности, ваш желудок подвергается меньшему раздражению, а чем меньше в нем пищи, тем ниже вероятность судорог, вызывающих тошноту.

— Я уже очень давно ничего не пугался, — удивился Римо.

— Судя по вашим словам и по тому состоянию, в котором вы находились, когда вас обнаружили, вы были напуганы зеленым светом. — Доктор Джефферсон вынула из ушей стетоскоп и направилась двери. — Кстати, надеюсь, у вас обоих есть медицинская страховка?

— Мы застрахованы на все случаи жизни, — высокомерно заявил Чиун.

— Такой страховки не бывает и быть не может.

— Не верите — спросите у Президента вашей страны.

— Вас устроит оплата наличными? — поинтересовался Римо.

— Наличность здесь — самое лучшее, — отозвалась женщина, закрывая за собой дверь.

Когда она ушла, Римо сказал:

— Самое время звонить Смиту.

Чиун торопливо подбежал к кровати ученика.

— Не говори императору о моем позоре, — взмолился он.

— А что мне за это будет?

Чиун нахмурился испросил:

— Чего ты хочешь?

— Сколько тысячелетий я должен готовить тебе обед?

— Три.

— Давай сократим до двух. Лады?

— Грабитель!

Набирая номер, Римо весело смеялся. Желудок его пылал адским пламенем, как будто в нем кипятили карболку. Но как ни старался Римо, он никак не мог вспомнить, когда его тошнило в последний раз.

Римо дозвонился до Смита, и тот отозвался таким голосом, словно ему прополоскали горло все той же карболовой кислотой.