Глава девятая

Старая худая негритянка была одета в широкое домашнее платье, прямыми ровными складками ниспадающее до ступней, обутых в роскошные домашние туфли, на четыре размера больше необходимого. На голове у нее был яркий красный платок.

Трубка, которую она курила, испускала ядовитый дым, какого Смит не нюхивал с тех пор, когда руководимый им отряд коммандос взорвал немецкий завод бездымного пороха в Норвегии в 1944 году.

— Я ищу Руби Гонзалес, — сказал он.

— Входи, — пригласила гостя мать Руби.

Она ввела его в гостиную тесной квартирки и знаком указала место напротив. Смит погрузился в массивное кресло, утонув в его необъятных недрах.

— Покажи мне свой рука, — потребовала миссис Гонзалес на ломаном английском языке.

— Мне нужна Руби. Она — ваша дочь, как я полагаю?

— Я и так знаю, кто мне дочь, — сказала миссис Гонзалес. — Я хочу глядеть на твой рука.

Смит не без труда выбрался на край сиденья и протянул ей ладони. Вероятно, она хочет ему погадать. Негритянка взяла его руки в свои, сжав их, точно клещами. Она осмотрела ладони, потом пальцы; затем повернула кисти рук и внимательно осмотрела их с тыльной стороны. Решив, что это самые неинтересные руки, какие ей когда-либо приходилось видеть, она отпустила их со словами:

— Простой рука, как у всех.

— А почему они должны быть особенными? — не понял Смит.

— Подумай сам! Ты пришел выручить Люшен? Так или нет?

— Я пришел повидаться с вашей дочерью.

— Так ты не тот человек, который хочет вернуть Люшен?

По ее тону Смит понял, что она может сказать ему что-то важное.

— Может быть, и тот. А что говорит Руби?

— Руби смотрела телевизор и увидела руки. Дочь кричал: «Это он, это он! Он будет освободить наш Люшен!» Те руки были белые, ты тоже белый. Вот я и подумал — какая разница? У всех белых рука такой.

Руки? Руки... О чем она говорит?

— Так ты — не тот человек? — допытывалась миссис Гонзалес.

— Я хочу попытаться освободить Люшена, — сказал Смит.

— О'кей! Мне надо говорить с тобой, пока не пришел дочь.

— Слушаю вас.

— Почему не оставлять Люшен там, где он сейчас?

— То есть не возвращать его в семью?

Старая негритянка кивнула.

— Руби сейчас скучать по нему, но это скоро пройдет, когда она увидеть, как нам хорошо без него. Он — самое никчемное создание на свете.

Смит понимающе кивнул.

— Когда вернется ваша дочь?

— Который теперь час?

Смит посмотрел на свои часы.

— Половина третьего.

— Она придет к шести.

— Вы уверены?

— Да. В это время я ужинать, моя дочь никогда не пропускать мой ужни.

— Я приду вечером, — сказал Смит.

... — Прибавь скорость, — сказала Руби. — Мне надо успеть приготовить еду.

— На спидометре и так 85 миль в час, — возразил Римо, который вел ее белый «Континенталь».

— Поезжай быстрее, — распорядилась сидевшая рядом с ним Руби, скрестив руки на груди и напряженно вглядываясь в дорогу сквозь ветровое стекло.

— Тише вы там! — скомандовал Чиун с заднего сиденья. Он манипулировал с кнопками рации, встроенной в пол кабины.

— Поосторожней, не сломай что-нибудь! — предупредил наставника Римо.

— Я установила ее для мамы, — сказала Руби — Она любит поговорить во время езды, и меня это утомляет. А так она может говорить с кем-нибудь.

Чиун нашел наконец кнопку включения, и в кабину ворвались мощные звуки. Руби протянула руку и убавила громкость, потом она передала Чиуну микрофон и повернулась к Римо, продолжая начатый разговор:

— Теперь ты понимаешь, почему нам надо поговорить с этим твоим обормотом, доктором Смитом?

— Не понимаю.

— Нам надо узнать, куда увезли Люшена. У Смита больше возможностей для этого, — пояснила Руби.

— Извини, но это не адресу. Я с этим завязал.

Позади них послышался возбужденный возглас Чиуна.

— Как интересно! Это устройство, вероятно, подключилось к сумасшедшему дому. Я беседую с ненормальными, которые считают, что все вокруг чайники.

— "Чайниками" называют водителей-новичков, — поправила его Руби. — Ты должен это сделать, — сказала она Римо.

— Нет.

— Ради меня.

— Тем более ради тебя.

— Замолчите, вы, оба! — крикнул Чиун. — Я нашел знакомого. Он говорит, что я — его приятель.

— Ну, тогда ради Люшена, — упрашивала Руби.

— Пошел он к дьяволу, твой Люшен!

— Он не сделал тебе ничего плохого.

— Только потому, что мы с ним никогда не встречались, — сказал Римо.

— Он — мой брат. Ты обязан позвонить доктору Смиту.

— Ничего подобного!

— Тогда я позвоню ему сама, — сказала Руби.

— Если ты это сделаешь, я уйду.

Римо посмотрел в зеркало. Чиун, широко улыбаясь, повернулся налево и прижался лицом к боковому стеклу, потом перегнулся к правому окну, после чего развернулся на 180 градусов и послал улыбку в направлении заднего стекла.

— Чему ты улыбаешься? — спросил его Римо.

— Кто-то из моих новых приятелей говорит, что меня сняли. А я хочу сфотографироваться с улыбкой на лице.

— Что это значит? — не понял Римо.

— Это значит, что ты превысил скорость! — взвизгнула Руби. — Надо притормозить.

Но было уже поздно. Прятавшаяся за мостом полицейская машина, мигая огнями и гудя сиреной, выехала на проезжую часть и рванулась за нарушителями.

— Ты же сама твердила, что я еду слишком медленно, — огрызнулся Римо.

— Тогда не было рядом полиции. Они засекли нас радаром, о чем другие водители предупреждали по рации. Теперь нас задержат.

— Не обязательно. — Римо сильнее нажал на акселератор.

Патрульная машина отстала. На скорости сто двадцать миль Римо вылетел на следующий подъем и свернул на боковое шоссе, где его не могли перехватить другие патрули. Остаток пути до Норфолка он ехал со скоростью девяносто миль.

Когда они остановились у мастерской париков, Чиун что-то кричал по-корейски в микрофон рации.

— Что он говорит? — спросила Руби.

— Обещает кому-то раздавить его всмятку, если тот попадется ему на тротуаре.

— За что?

— По-моему, его обозвали «трещоткой», — пояснил Римо.

Воздух на Джефферсон-стрит имел соленый привкус — из-за дневного смога. Римо и Руби вышли из машины, за ними вылез Чиун.

Увидев их, Смит, сидевший в небольшом ресторанчике на противоположной стороне улицы, положил на стол пятицентовую монетку в качестве чаевых и поспешил покинуть зал.

— Римо! — позвал он.

Все трое обернулись на голос пересекавшего улицу человека в поношенном сером костюме.

— Кто это? — спросила Руби.

— Будто ты не знаешь, шпионка! — фыркнул Римо. — Чиун, кто это?

— Это император Смит, — вполголоса сказал Чиун.

— Разве?! Какой невзрачный! — удивилась Руби.

— Когда ты его узнаешь ближе, он тебе покажется еще более несимпатичным, — пообещал Римо. — Что вы здесь делаете, Смитти?

— Ищу Люшена Джексона, — ответил тот. — Вы — Руби Гонзалес?

Руби молча кивнула.

— Мне кажется, мы могли бы узнать кое-что о вашем брате в сосновых лесах Южной Каролины, — сказал Смит.

— Мы только что оттуда, — сообщила Руби.

— Ну и как?

— Минуточку! — вмешался Римо. — Я больше не работаю у вас, Смитти. К чему эти расспросы?

— Мы делаем общее дело. Может быть, есть смысл объединить усилия? — предложил Смит.

— Нет, — отказался Римо. — Я ухожу.

Он уже направился прочь от машины, но Чиун его остановил. Старец излил на ученика целый поток корейских слов. Выслушав его, Римо повернулся к Смиту:

— Ну, хорошо. Только командовать здесь буду я, а не вы.

Смит кивнул в знак согласия.

— Мы опоздали с прибытием. Там базировалась какая-то часть, но она выбыла неизвестно куда. Люшена и остальных там нет — это все, что мы знаем.

— Воинская часть? — уточнил Смит.

— Да.

— Она должна была оставить следы.

— Верно. Вот вы все и разнюхайте, — сказал Римо. — А потом дадите мне знать, что и как.

Он пошел в помещение мастерской. Смит последовал за ним.

— Что ты ему сказал, чтобы заставить остаться? — спросила Руби, оставшись наедине с Чиуном.

— Это неважно.

— Я хочу знать!

— Я сказал, что если он сейчас уйдет, то не заплатит тебе старый долг и ему придется всю жизнь слушать, как ты будешь мучить его своим визгливым, как пила, голосом.

Руби одобрительно похлопала Чиуна по плечу.

— Это ты ему здорово сказал.

— Главное — справедливо, — заметил Чиун, так и не придумавший, что сделать для сближения Руби и Римо, а значит, и не решивший вопрос о наследнике Синанджу.

Глава десятая

— Четырнадцать студенческих автобусов, следующих один за другим с интервалом в пять минут, прошли маршрутом номер 675 в направлении Пенсильвании, — сказал Смит, повесив трубку телефона.

— Ну и что? — возразил Римо. — Может, они едут на соревнования по бейсболу.

— Они везут студентов из Мэриведер-колледжа, школы Этенби, из Бартлеттского университета, из Североатлантической школы и колледжа Святого Олафа.

— Все правильно. Спортивные соревнования, — сказал Римо. — В чем дело?

— А в том, что в Соединенных Штатах нет учебных заведений с такими названиями.

— Можем мы получить сведения о том, куда они направляются?

— Информация еще не готова. За колонной наблюдают, — ответил Смит.

— Нам пора ехать, — сказала Руби. — До завтра, мама. Если проголодаешься, пошли кого-нибудь из рабочих купить еду. Мы едем за Люшеном.

— Не тревожься за меня, дитя, — сказала миссис Гонзалес, раскачиваясь в своей качалке.

Встретившись глазами со Смитом, она отрицательно покачала головой. Мать Люшена все еще считала, что именно он будет решать вопрос о возвращении ее сына, и надеялась убедить его не делать этого.

Всю дорогу Чиун не расставался с рацией.

— Как вам нравится отдыхать? — спросил у Римо Смит.

— Это лучше, чем работать на вас, — ответил тот.

— А вы подумали о том, на что будете жить? Кто теперь будет оплачивать ваши счета?

— Это не ваша забота, Смитти. Я скоро сделаюсь звездой телеэкрана. А когда получу с них все, что мне причитается, то заживу припеваючи, как король.

— Ты — и вдруг отставка?.. — сказала Руби. — Это как-то не вяжется одно с другим.

— Я ушел с этой работы. Слишком много безымянных трупов, слишком много смертей.

— Римо! — строго сказал Смит.

Их взгляды встретились в зеркале. Смит предостерегающе показал глазами на Руби.

— На ее счет можно не беспокоиться, Смитти: она знает об организации больше, чем вы думаете. Если бы вы нас не нашли, она все равно заставила бы меня разыскать вас.

— Вы хорошо информированы, — заметил Смит, обращаясь к Руби.

— Я держу свои уши открытыми, — сказала она.

— Это не так просто, когда имеешь вместо ушей кочешки брюссельской капусты, — хихикнул Чиун.

Из рации донесся чей-то громкий голос. Чиун поздоровался.

— Привет, «чайник»!

— Сколько раз вам говорить! — рассердился Чиун. — Люди — не чайники!

— А как ты сам себя называешь?

— Как я называю себя сам? Или как меня называют другие?

— Как мне тебя называть? — спросил голос.

Акцент был оклахомский. В любом месте, где ни подключишься к рации, голоса звучат всегда одинаково, как будто они принадлежат обитателям лачуг, сложенных из обрывков толя где-нибудь в окрестностях Талсы, подумал Римо.

— Я себя называю скромным, добрым, застенчивым и великодушным, — признался Чиун — Другие называют меня прославленным, просвещенным, досточтимым, почтеннейшим Мастером.

— Ничего себе! Я буду называть тебя скромнягой, не возражаешь?

— Лучше зови меня Мастером, это больше соответствуем моему характеру. Не знаю, говорил ли я тебе, мой добрый друг, что я работаю на тайное государственное агентство?

Смит застонал, как от зубной боли, и ударился головой об угол сиденья.

Машина, в которой находился полковник Уэнделл Блич, шла первой в растянувшейся по шоссе колонне из четырнадцати автобусов. Он сидел за спиной водителя, на голове у него были наушники; полковник внимательно слушал все сообщения, поступающие с базы.

Пятьдесят пассажиров головного автобуса были одеты в джинсы и футболки. Жесткие требования дисциплины были теперь ослаблены ровно настолько, чтобы парни могли беседовать между собой — не слишком, впрочем, громко.

— Сейчас мы увидим шоу на дороге, — сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая, старший лейтенант, опускаясь в соседнее кресло.

Блич кивнул.

— Люди готовы? — осведомился он.

— Вы знаете это лучше меня, полковник. Они готовы ровно настолько, насколько этого хотим мы.

Блич снова кивнул. За окном проносился сельский пейзаж.

— Мы ведь не делаем ничего такого, чего им не пришлось бы делать в регулярной армии. Если они захотят туда перейти, — добавил он.

Лейтенант кивнул в знак согласия.

— Двадцать лет я наблюдаю, как деградирует армия, — продолжал Блич. — Жалованье растет, а моральные устои рушатся. Не армия, а провинциальный клуб. Гражданские права этому сброду?! Если они добровольцы, так надо их баловать? Если бы мне дали их на полгода, я бы все поставил с головы на ноги. Я бы создал настоящее войско — не хуже, чем было у древних римлян.

— Или у генерала Першинга, — поддакнул лейтенант.

Блич, однако, с этим не согласился.

— Ну, не совсем так, — сказал он. — Вы знаете, почему он получил прозвище Черный Джек?

— Не знаю.

— Он ввел форму черного цвета. Сначала его звали Черномазый Джек. Ну да Бог с ним, с Першингом. Что до меня, мне долго не представлялось случая показать себя, пока американцы не осрамились в Намибии, когда там вспыхнули беспорядки и были человеческие жертвы. Я предложил свои услуги по наведению порядка в армии, но меня не поняли.

— Все дело в мягком обращении, — перебил лейтенант. — Нам не хватает твердой руки.

— А потом мне наконец повезло: я был приглашен сюда. Сейчас у меня лучшая часть изо всех, какие я когда-либо видел. Наилучшие условия, наилучшая подготовка, наилучшая дисциплина. Я могу повести их хоть в ад!

— И они последуют за вами, вне всякого сомнения, — сказал лейтенант.

Блич повернулся к нему и дружески похлопал его по плечу.

— Придет время, — сказал он, — когда мы наведем в нашей стране порядок и для нас отольют медали. А до тех пор мы должны находить удовлетворение в том, что мы делаем.

В его наушниках послышалось потрескивание. Блич сделал лейтенанту знак молчать и взял в руки микрофон.

— "Белая лиса", номер первый слушает, — произнес он. — Прием!

С минуту он внимательно слушал, затем коротко сказал:

— Прием окончен. Молодцы!

Он повесил микрофон на крючок поверх головных телефонов. Лейтенант смотрел на него выжидающе.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— В лагере были гости.

— Ну и?..

— Там им ничего не сказали, но, видимо, они получили информацию из другого источника и следуют за нами от самого Норфолка.

— Ведут наблюдение? — спросил лейтенант.

— Похоже, что так.

— Кто они?

— Не знаю. Их четверо, трое мужчин и одна женщина.

— Что будем делать?

По толстому лицу Блича пробежала легкая улыбка, сделавшая его похожим на фонарь из тыквы, зажигаемый ночью в канун праздника Всех Святых.

— Организуем им теплую встречу, — сказал он.

Свыше двух часов Чиун пытался уговорить всех, кто подключался к нему по одному их сорока каналов рации, соблюдать тишину в течение часа с четвертью — с тем чтобы он мог прочитать вслух одно из самых коротких произведений поэзии Унг. Никто, однако, не прислушался к его просьбам, и, когда Римо, после сообщения, полученного Смитом с одного из дорожных постов, свернул на грязный проселок близ города Геттисберга в Пенсильвании, Чиун разразился угрозами и проклятиями в адрес радио с обратной связью. Разумеется, на корейском языке.

Трое солдат, прячущихся среди холмов, в полумиле от поворота, видели, как белый «Континенталь», съезжая с шоссе на проселок, поднял густое облако пыли.

— Он всегда ведет себя так в дороге? — спросила Руби Римо.

— Только когда ему очень не хочется ехать.

— Что он сейчас говорит? — снова спросила Руби, видя, что Смит страшно боится, чтобы Чиун, говоря по-корейски, не выдал те немногие секреты КЮРЕ, которые еще оставались секретами.

Римо прислушался.

— Одному из своих более-менее сносных «приятелей» он объясняет, что единственная разница между ним и коровьим пометом заключается в том, что его нельзя употребить на кизяки.

В кабину ворвался новый грубый голос. Чиун ответил не менее грубо.

— А этому он советует испить овечьей мочи, — перевел Римо.

Хорошо подрессоренную машину покачивало на ухабах. Руби зажала уши ладонями, чтобы не слышать доносившуюся с заднего сиденья ругань.

Внезапно все смолкло. Руби повернула голову, чтобы узнать причину внезапно наступившей тишины. Вдруг Чиун молниеносно перегнулся вперед, ухватился левой рукой за руль и резко крутанул его вправо. Машина повернула почти под прямым углом и съехала с дороги, едва не врезавшись в дерево. В последнюю долю секунды Чиун вывернул руль в прежнее положение.

Римо вопросительно взглянул на Чиуна и уже открыл было рот, как вдруг позади них раздались — один за другим — два взрыва. На машину посыпались мелкие осколки камней и комья земли. Облака пыли, смешанной с едким дымом, заклубились над дорогой.

— Бьют гаубицы! — воскликнул Римо.

Он выжал акселератор до пола и забрал у Чиуна руль. «Континенталь» на предельной скорости помчался вперед. Чиун удовлетворенно кивнул и занял свое место. Когда облака рассеялись, Смит увидел сзади на дороге две воронки, каждая размером с пивную бочку.

Римо хотел было притормозить.

— Не надо! — сказал Чиун. — Будет еще один.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Руби.

— Бог троицу любит, — прошипел Чиун.

Руби видела, как он сузил глаза, сфокусировав их на чем-то, что, казалось, было всего в нескольких дюймах от его носа. Вдруг он вскинул голову и крикнул:

— Влево, Римо! Круто влево!

Римо резко повернул налево и нажал на газ. Задрав нос кверху, машина рванулась вперед. Сзади послышался взрыв, на миг оторвавший правые колеса автомобиля от земли. Однако Римо без труда выровнял машину. Чиун открыл заднее стекло и внимательно прислушался.

— Теперь все, — сказал он. И безо всякого перехода снова взял микрофон, чтобы возобновить прежнее занятие. Вновь зазвучали на самых высоких нотах корейские оскорбления и брань.

— Как он узнал? — спросила Руби.

— Он их услышал, — ответил Римо.