19

Одетый в стерильный белый костюм, Карлос Стерновски шел по коридору медицинского отделения корпорации «Фэмили Финг фармасевтиклз». Рядом с ним двигался Фосдик Финг. В то время как долговязый американец делал один шаг, тайваньцу, чтобы не отстать от своего спутника, приходилось делать целых четыре. Впереди раздавался чудовищный рев и грохот стекла и стали.

Звуки казались Стерновски смутно знакомыми.

Это напоминало кормление львов в зоопарке.

— Примерно час назад деградация начала ускоряться, — проинформировал его Фосдик. Они прибавили шагу. — Это происходит со всеми подопытными, которые принимали синтетический препарат. Психологические и поведенческие отклонения превосходят все, что мы ранее регистрировали.

Когда они приблизились к помещению, которое занимал первый из подопытных, дверь распахнулась и оттуда выскочили медсестры в униформе. Они кричали и ожесточенно отряхивали свою одежду. У одной из женщин под правым глазом сиял свежий синяк, а из губы текла кровь. Все были с ног до головы в мокрых пятнах. Увидев открытую дверь, один из охранников подбежал и захлопнул ее.

— Она набросилась на меня! — закричала, обращаясь к Фосдику, черноглазая медсестра с разбитой губой. — Потом, когда остальные оттащили ее от меня, она нас обрызгала! Господи, эта громадная безобразная корова как-то ухитрилась нас всех обрызгать!

— Мы всего лишь пытались взять у нее образцы волос на анализ! — сказала другая медсестра. Она продемонстрировала зажатую у нее в руке короткую прядь каштановых волос. Между волосами проглядывал более светлый пух.

— Успокойтесь! — сказал Фосдик. — Все, пожалуйста, успокойтесь. Отдайте мне эти волосы. — Он забрал образцы у медсестры и поместил их в небольшой пластиковый пакет. — Теперь идите переоденьтесь. А когда переоденетесь, уходите отсюда и не возвращайтесь до тех пор, пока полностью не обретете равновесие.

Внимание Стерновски было привлечено к другим вещам. Он наблюдал по монитору за происходящим в комнате, откуда только что выскочили медсестры. Подопытная номер два была совершенно голой. Жира в ее теле теперь практически не осталось, а мышечная масса примерно соответствовала мышечной массе взрослого мужчины ростом в сто девяносто сантиметров. Подопытная сидела на краю больничной койки и в величайшем возбуждении расчесывала пальцами волосы.

Но не на голове.

Она расчесывала волосы, которые росли у нее на плечах.

Когда сорокалетняя писательница четыре дня назад поступила в медицинское отделение корпорации, она весила сто сорок килограммов, из которых на долю мышц приходилось менее сорока процентов. Проблемы с весом у этой женщины были связаны как с генами, так и с образом жизни. Единственное, что делала писательница, — это сидела за компьютером и писала.

А еще ела.

Она разработала для себя небольшую систему премий. За каждую законченную страницу рукописи она вознаграждала себя чем-то вкусненьким. Пирожным. Конфетой. Куском торта. Ложкой мороженого. Используя эту систему стимулирования, писательница сумела за десять лет произвести сорок три романа.

После того как она закончила тридцать второй роман, положение начало серьезно ухудшаться. Когда она отдала в издательство свою новую фотографию, чтобы ее поместили на обложке книги, издатель отверг снимок, заявив, что на нем писательница похожа на орангутанга. Действительно, ее когда-то миловидное лицо теперь совсем заплыло концентрическими кругами жира. О поездках на презентации книг теперь не могло быть и речи.

Когда издатель предложил, чтобы в разъездах писательницу заменяла стройная дублерша, романистка запаниковала. Она попала в ужасную ловушку. Без непрерывного притока угощений она не могла написать ни строчки; с другой стороны, не избавившись от них, она не могла купаться в лучах славы, к которой всю жизнь стремилась. В отчаянии писательница была готова пойти на все и согласилась стать подопытным кроликом семейства Финг.

Использование ГЭР казалось ей прекрасным решением проблемы — особенно, если о действии препарата рассказывает такой обходительный человек, как Фарнхэм Финг.

— Это не человеческие волосы, — сказал Фосдик, поднеся к свету пластиковый пакет.

Стерновски оторвал взгляд от экрана монитора и действительно изумительных очертаний фигуры бывшей писательницы.

— Что? — спросил он.

— Это шерсть животного.

— Не может быть! — возразил Стерновски и нагнулся над пакетиком.

Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: в противоположность всему тому, что Стерновски знал (или считал, что знает) о генетике, это действительно была шерсть животного. У человеческих существ не бывает подшерстка. А вот у росомах бывает.

— Не понимаю, — с беспомощным выражением лица сказал он. — Судя по тому, что произошло, ГЭР должен был изменить структуру ДНК. Хотя мы знаем, что этого не может быть...

— Тогда дело плохо, — сказал ему Фосдик.

И он был прав.

В медицинском отделении раздавались звуки, напоминающие крики то львов, то слонов, то обезьян. Вопли одного из подопытных, казалось, провоцировали крики других. Одетые в униформу служители бегали из одного конца коридора в другой, тщетно пытаясь успокоить пациентов. Этим они достигли прямо противоположного эффекта. По коридору разнесся ужасающий грохот ударов — лабораторные животные колотили в запертые двери и лишенные окон стены.

— Ваш отец знает о том, что здесь происходит? — спросил Стерновски.

— Он следит за всем из своего кабинета, — ответил Фосдик.

— Все ли он видит? Черт побери, почему вы не дали им успокоительного?

— Отец хочет, чтобы они оставались в сознании — это даст нам больше информации. Для того ведь все и затевалось. Ради информации.

К младшему Фингу подбежал какой-то человек и сказал:

— У номера пять начались конвульсии. Вам стоит поспешить.

Когда Стерновски и Финг подошли к палате, где находился подопытный номер пять, они обнаружили, что ее дверь уже открыта, а на пороге стоит группа служителей. Они, казалось, не горели особым желанием подойти к распростертой на полу массивной фигуре.

Это было вполне понятно.

Из шести подопытных номер пять был единственным, кого Стерновски раньше видел. Его звали Нортон Артур Грейп. Он сообщал прогноз погоды в общенациональной утренней информационной программе, которую Стерновски несколько раз смотрел по телевизору, когда находился в Пурблайнде. Как и в случае с романисткой, на своей работе Грейп все больше и больше набирал вес.

В буквальном смысле слова.

За последние несколько месяцев метеоролог так чудовищно увеличился в объемах, что его фигура стала загораживать три четверти карты погоды. По мнению руководства, Грейп при всем его общительном поведении и обаятельной улыбке не имел права каждый день затмевать собой Америку.

Подобно подопытной номер два, Грейпа отличало патологическое пристрастие к еде.

Еда была для него не просто главным в жизни — она была для него всем. Даже перед телекамерой, говоря о максимальной температуре воздуха днем и ночью, о циклонах и холодных фронтах, Грейп перемежал свои сообщения шуточками о том, что он съел прошлым вечером, что собирается съесть этим вечером и что хотел бы съесть прямо в данный момент.

Так было тогда; так было и теперь.

Правда, сейчас на нем не было костюма ручной работы стоимостью полторы тысячи долларов. Новый Нортон Артур Грейп, мускулистый и совершенно голый, лежал на линолеуме и бился в судорогах. Губы подопытного совершенно скрылись под слоем пенящейся слюны.

— Он тоже начал обрастать шерстью, — сказал Фосдик. — Вот, посмотрите на той стороне спины.

Бессердечие Фингов больше не шокировало Стерновски, тем не менее он не мог праздно стоять и молча смотреть на чужие страдания.

— Фосдик, как вы можете так стоять? Сделайте же что-нибудь для этого бедняги! Ради Христа — ведь он же человек!

Фосдик кивнул служителям.

— Идите положите номера пятого на кровать. Давайте как можно скорее сделаем ему кардиограмму и энцефалограмму.

С большой осмотрительностью приблизившись к гиганту, служители осторожно перевернули его на спину. Когда лицо Нортона Артура Грейпа повернулось к потолку, Стерновски увидел, что его глаза широко открыты, а зрачки ритмически перемещаются то вверх, то вниз.

Когда служители по двое встали по обеим сторонам от подопытного и приготовились перенести его на кровать, зрачки Нортона Артура Грейпа переместились в центральное положение.

Переместились и замерли неподвижно.

Затем подопытный неожиданно дернулся и сел. Движения его рук были настолько стремительны, что двое служителей не успели отскочить. Подопытный схватил их обоих за шеи и сильно сдавил. Лица служителей моментально стали багрово-красными.

— Назад! — крикнул Фосдик, со всех ног бросаясь к открытой двери.

Прежде чем Стерновски успел последовать за ним, его отбросили в сторону убегавшие служители, поэтому биохимик последним покинул палату, в которой содержался Грейп. Дверь тут же заперли на засов. Когда американец, пошатываясь, отошел в сторону, его белый стерильный костюм больше уже не казался белым — он был весь забрызган крошечными красными пятнышками.

По другую сторону двери раздался победный рык.

— Он оторвал им головы! — падая на колени, простонал Стерновски. — Я видел, как он это делал.

Ему никто не ответил.

Сложив руки на груди, Фосдик Финг бесстрастно смотрел на американца.

Прежде чем Фосдик успел отпрянуть, Стерновски схватил его за отвороты лабораторного халата и притянул к себе.

— Боже мой! — крикнул биохимик. — Он оторвал им головы словно курицам!

20

Джимми Коч-Рош сидел за рулем своего «ягуара» — четырехдверного «седана» марки «В-12». Этим транспортным средством он мог управлять только благодаря специально изготовленному высокому креслу, которое позволяло ему видеть не только приборную доску, но и то, что происходит перед ветровым стеклом. Правда, в данный момент адвокат об этом не думал. Он смотрел назад, наблюдая, как его только что освобожденная из-под стражи клиентка насыщается свиными шкварками.

Сидевшая на заднем сиденье «ягуара» Пума Ли — королева секса, законодательница мод и маньяк-убийца — вскрыла еще один восьмисотграммовый пакет с этой весьма непритязательной едой. Вскрыв его, Пума даже не стала выгребать содержимое руками — так было бы чересчур медленно. Вместо этого она поднесла кулек к губам и принялась его трясти до тех, пока не набила себе рот. Не убирая пакета, она поспешно принялась жевать, освобождая место для новой партии.

Естественно, часть еды при этом падала на пол. Знаменитые во всем мире длинные, до плеч, волосы Пумы цвета воронова крыла были усеяны мелкими кусочками желтого свиного сала.

Задняя часть салона роскошного «ягуара» напоминала теперь мусорную свалку. Все блестело от свиного жира, везде валялись вылизанные изнутри пустые пластмассовые пакеты, которые статическое электричество прижимало к сиденьям. На стеклах появился жирный налет от мелких брызг, летевших во все стороны в то время, пока Пума насыщалась.

Для мусорщика это было бы настоящим кошмаром.

В очень широком смысле Джимми Коч-Рош тоже являлся мусорщиком, только очень высокооплачиваемым. Он убирал за своими беспечными клиентами, пылесосил их грязь, освежал их запачканные репутации. И в отличие от настоящего мусорщика ничего из этой грязи к нему не приставало.

Можно сказать, что к туфлям Джимми никогда не прилипала жевательная резинка.

В этом-то и состояло главное различие между мусорщиком-адвокатом и обыкновенным дворником.

Это — и еще, конечно, размер оплаты.

Публике Коч-Рош напоминал этакого маленького боевого петуха. Проницательный, взрывной и всегда готовый к бою, он искренне любил свою работу. И не только из-за денег, хотя прежде всего из-за них. Он любил, когда люди обращаются к нему за помощью — красивые, богатые, высокие люди с крупными неприятностями, которые они почти всегда сами же себе и доставляли. Слабости его клиентов давали Коч-Рошу возможность почувствовать свое превосходство. В области юриспруденции он действительно был крупным специалистом, а во время судебных заседаний становился настоящим Терминатором, которого очень многие по-настоящему боялись. То, что клиенты — высокие, сильные, красивые — приходили именно к нему, часто умоляя о помощи, и отдавали за услуги Коч-Роша значительную часть своих доходов, конечно, очень нравилось Джимми.

Каждую ночь, перед тем как ложиться в постель, он размышлял о том, что Создатель, без сомнения, — юрист.

Пума Ли наконец опустила пакет. Все ее лицо, от носа до подбородка, было усеяно крошечными кусочками жареного сала. Актриса подняла правую ногу, любуясь мышцами бедра на участке между ректус феморис и вастус медиалис. Ее загорелая кожа блестела как шелк. На лице Пумы было написано, что она чрезвычайно довольна собой.

Тщеславие и нарциссизм, подумал Коч-Рош. Что бы он без них делал?

— Как вы теперь себя чувствуете? — спросил он кинозвезду.

— Умираю от голода, — сказала Пума. — Где же Чиз? Он должен был привезти еще еды. — И она вновь занялась пакетом со свиными шкварками.

— Телефон у него в машине не отвечает, — сказал Джимми. — Надеюсь, он не попал по дороге в аварию...

Шум за окном прервал его слова. Повернувшись, Коч-Рош увидел полицейского в форме, который знаками показывал, что следует опустить окно. Адвокат нажал соответствующую кнопку.

— Сегодня у вас явно счастливый день, Джимми, — сказал коп, когда стекло опустилось. — Мужа миссис Ли несколько минут назад взяли в продуктовом магазине в Голливуде.

— По какому обвинению?

— Собственно, по нескольким обвинениям. Боюсь, вам придется покрутиться. Убийства первой степени по девяти пунктам. И все записано на видеопленку. Просто ужас! Хотя Грэхем сдался без сопротивления. Его привезут сюда с минуты на минуту.

Бросив взгляд на заднее сиденье, полицейский наконец заметил сидящую там Пуму.

— Сожалею, что принес вам печальные новости, мэм, — сказал он богине экрана.

Смяв пустой кулек из-под шкварок, Пума швырнула его на пол и с глубоким волнением, которое ей весьма редко удавалось демонстрировать на экране, произнесла:

— Здесь есть еще какая-нибудь еда?

21

— Здесь есть еще какая-нибудь еда? — жалобно спросил сенатор Бэкьюлэм.

Сенатор повторял эту фразу не в первый раз, что уже начинало сильно раздражать Римо.

Надежно связанный по рукам и ногам, Бэкьюлэм сидел на полу арендованного Римо и Чиуном бунгало — как раз перед «Мицудзуки Мондайэл». С тех пор, как сенатор пришел в себя, он сохранял ясность ума и вместе с тем не проявлял особой склонности к сотрудничеству.

— Вы не получите никакой еды, пока не ответите на некоторые вопросы, — проинформировал его Римо. — Мы хотим знать, кто вас снабжает гормональным препаратом.

— Какое это имеет значение? — ответил Бэкьюлэм. — Продажа или хранение ГЭР — это вовсе не преступление. С другой стороны, похищение людей — это еще какое преступление. А похищение сенатора США наказывается смертной казнью.

— Это мы слышали, — без особой заинтересованности сказал Римо. — Готов спорить, что вы с удовольствием голосовали за этот билль.

— Да кто вы, черт возьми, такие? — спросил сенатор. — На кого вы работаете?

— Это не подлежит обсуждению, — ответил Римо. — Нам нужна информация. Препарат, который вы используете, опасен.

— Это абсурд! Посмотрите на меня. Я стал новым человеком. Я себя чувствую лучше, чем когда бы то ни было. Как это может повредить?

— Спросите вашу покойную жену.

Сенатор со злостью посмотрел на Римо.

— Если масштабы распространения ГЭР будут увеличиваться, то возникнут проблемы в области национальной безопасности, — сказал Римо.

— Так вы пытаетесь меня убедить, что работаете на наше правительство? — фыркнул Бэкьюлэм. — Знаете, я не вчера родился. С каких это пор УБН нанимает убийц?

Римо решил не вдаваться в дальнейшие дискуссии по этому вопросу. Существование КЮРЕ нужно было любой ценой сохранить в тайне.

— Если это зелье не запрещено, — вступил в разговор Чиун, — то почему вы так беспокоитесь за судьбу тех людей, которые дают его вам?

— Потому что это редкое и очень дорогостоящее вещество, которое я хотел бы получать еще долгое, долгое время, — ответил сенатор. — Если у меня будут проблемы с поставщиком, если я его разозлю — он может лишить меня препарата.

— Взгляните правде в глаза, Лад, — сказал Римо. — Вы уже его лишились.

— Что все это значит?

Римо поднял с пола спортивную сумку и показал ее сенатору. В сумке лежал использованный адгезивный пластырь.

— Это ваша последняя доза. Я сам час назад снял ее с вашей девяностолетней задницы, когда вы все еще витали в стране грез.

В глазах старца тут же померк солнечный свет.

— Не надо, детка, — сказал Римо. — Мы будем только сидеть здесь и смотреть, как вы обретаете свой прежний облик. Палка и кислородные подушки ждут вас в спальне.

— Старость, — торжественно заявил Чиун, — это горькая трава, которую не следует пробовать дважды.

Ладлоу Бэкьюлэм посмотрел на свое красивое, все еще могучее тело, и его нижняя губа задрожала, а по щекам потекли горячие слезы.

— Вы не можете поступать со мной так жестоко! — взмолился он. — Не можете. Это бесчеловечно. Пожалуйста, верните мне пластырь. Пожалуйста! Я заплачу вам столько, сколько хотите. Я дам вам все, что хотите. Я могу назначить вас послами. Могу дать пост в кабинете. Могу устроить свидание с Первой леди.

— Хватит ныть, Лад, — сказал Римо. — Вы не сможете нас купить, потому что мы не продаемся. И вы ошибаетесь, если думаете, что мы вас похитили, чтобы получить выкуп. Кто продал вам наклейки?

— Нет. Я этого не скажу.

Римо попробовал зайти с другой стороны.

— Попробуйте взглянуть на вещи здраво. Аудио— или видеозапись здесь не ведется. За вами не наблюдают с помощью одностороннего зеркала. Здесь только мы с вами, сенатор. И все мы знаем, что препарат не только снабжает вас новым, более совершенным телом, но и заставляет совершать такие вещи, которые раньше вы не стали бы делать. Например, убивать молодую жену во время брачной ночи. Остальных этот препарат тоже заставляет убивать. Где-то в вашей старой башке должен сохраниться уголок, который понимает, что происходит. Что происходит и насколько это плохо.

Ладлоу Бэкьюлэм ничего не ответил.

— Он понимает, — сказал Чиун. — Он понимает, но его это не беспокоит. Он человек-животное.

— Он останется таким ненадолго, — сказал Римо, глядя на часы, висящие на стене в гостиной. — Действие этого вещества уже начинает ослабляться. Все происходит так медленно, что, вероятно, вы сначала ничего и не заметите. Но через некоторое время кое-что начнет съеживаться и опадать.

Тут Римо повернулся к Чиуну и сказал:

— Может быть, пускай он немного над этим подумает? Все равно мне нужно позвонить.

В глазах сенатора мелькнуло отчаяние. Отчаяние и страх.

Римо взял со столика телефонную трубку и жестом пригласил Чиуна проследовать за ним на крошечную кухню.

22

Услышав напоминающий звук колокола электронный сигнал, доктор Харолд В. Смит перевел взгляд с компьютерного монитора на встроенный в стену цветной телевизор. Буйство компьютерной графики сопровождалось назойливым повторением позывных передачи «Замочная скважина США». Одна и та же музыкальная фраза повторялась снова и снова. Оказывается, передача уже началась, она просто прерывалась для показа рекламы.

Мужчина-ведущий повернулся к ведущей-женщине и, широко улыбаясь, сказал:

— Молли, ты не поверишь своим глазам, когда увидишь следующий сюжет. Я знаю, как строго ты следишь за своей фигурой...

Молли просияла, ее стройные длинные ноги нежно потерлись друг о друга.

Выдержав небольшую паузу — явно для пущего нагнетания эффекта, — улыбчивый мужчина продолжал:

— Погоди, скоро ты увидишь богатых и знаменитых людей, которые недавно достигли успеха в сбрасывании веса.

— Я сгораю от нетерпения, Джед.

— Тогда ты готова к тому, чтобы увидеть «Посмотрите на тех, кто стал стройным».

Картинка с изображением двух говорящих голов исчезла, сменившись заголовком сюжета, затем и он исчез, и на экране появился Джед, гуляющий по Пляжу мускулов в Венеции, штат Калифорния. Загорелый, хорошо сложенный Джед был без рубашки. Жировых отложений на его теле не было. Кроме того, доктор Смит заметил, что на теле Джеда нет также и волос — как будто ведущий был десятилетним мальчиком.

— Как и большинство тех, кого вы видите рядом со мной на пляже, — сказал Джед, — я регулярно занимаюсь с личным тренером. Такой здоровый образ жизни преобладает здесь, в Южной Калифорнии, где люди готовы обнажать свое тело ровно настолько, насколько дозволяет закон.

Камера выхватила в толпе пару прошмыгнувших мимо Джеда милашек в узких бикини и крупным планом показала их нижнюю часть, выдерживая этот кадр не менее пяти секунд. Затем вся сцена была прокручена еще раз, но уже в замедленном темпе.

— Пожалуй, — продолжал Джед, — эта тенденция в конце концов задела за живое некоторые, я бы сказал, во всех отношениях крупные фигуры. Леди и джентльмены, я представляю вам Ее Королевское Высочество, принцессу Пай...

На экране появилось изображение бывшей жены наследника Замшелого Престола. Ей было двадцать три года, это была высокая блондинка с изумительно красивым лицом. И очень полная. Розовое платье Пай по виду больше напоминало палатку из туго натянутой ткани, из-под которой на всеобщее обозрение выпирали многочисленные складки тела. Ходили слухи, что пары колготок принцессе хватает лишь на несколько часов, а потом ее чудовищные ляжки неизбежно протирают в них огромные дыры. На пленке принцесса, приподняв вуаль на своей розовой шляпке, вилкой отправляла в рот очередную порцию еды.

— Эта сцена заснята на приеме в Йорке, Англия, два месяца назад, — сообщил своим слушателям Джед. — Как вы скоро увидите, чинное торжество быстро превратилось в соревнование по поеданию фруктовых лепешек и девонских сливок.

Доктора Смита передернуло от отвращения.

Пожалуй, говоря о соревновании, Джед хватил через край. Если кто-то с кем-то и состязался, то только принцесса сама с собой. Словно мощный бульдозер, она моментально смела со стола все закуски, предназначенные для двухсот с лишним высокопоставленных гостей. Намазывая на лепешку толстый слой сливок, принцесса подносила ее ко рту и глотала не разжевывая. Смит как зачарованный смотрел на ее экономные движения. Гора кондитерских изделий стремительно таяла, как вошедший в пословицу оставленный под дождем торт.

За кадром приятный голос Джеда остроумно упрекал принцессу за чрезмерный аппетит.

— Я слышал о женщине, которая ест за двоих, — сказал он, — но Ее Королевское Высочество работает челюстями за десятерых. Те из вас, кто до сих пор не мог понять, почему она после бракосочетания утратила стройность своей девичьей фигуры, должны перестать удивляться.

Насколько мог припомнить Смит, развод в королевской семье, широко обсуждавшийся в бульварной прессе, состоялся по инициативе принца и именно по причине чрезмерного аппетита его жены. С точки зрения общественной это был настоящий позор, а с точки зрения семейной жизни — просто кошмар. Очевидно, принцесса не переставала есть даже во время акта физической близости. Рядом с ее супружеской постелью всегда стоял поднос с пирожными.

— И она не единственная крупная знаменитость с крупными проблемами в отношении чрезмерного веса, — сообщил своей аудитории Джед. — Возьмем, с вашего разрешения, всемирно известную рок-звезду — Скиззла...

На экране появился очень толстый молодой человек, голый по пояс, без обуви и в укороченных джинсах. Он был весь покрыт татуировками. Стоя в свете прожекторов перед десятками тысяч неистовствующих фанатов, суперзвезда Скиззл держал в одной руке микрофон, а в другой — бутылку своего любимого алкогольного напитка, темного пива под названием «Черная смерть». На эстраде валялось множество пустых бутылок из-под этого высококалорийного варева. Под оглушительный грохот своего ансамбля Скиззл пританцовывал на месте и пел. Пел и пил, танцевал и пил. Пил и пил.

Внезапно Скиззл замер, а затем, схватившись за горло, лицом вниз рухнул на эстраду. Его ансамбль, привыкший к подобным инцидентам, с преувеличенным энтузиазмом тут же принялся наяривать какую-то импровизацию. Из-за кулис уже спешила бригада «скорой помощи», которая быстро освободила дюжего певца от попавшего в его дыхательные пути пива.

Вдоволь наблевавшись, Скиззл под рев толпы как ни в чем не бывало восстал из мертвых и, сжимая в руке «Черную смерть», продолжил петь и танцевать с того места, где остановился.

— И наконец, последнее по порядку, но не по значению, — сказал Джед. — Как насчет самого богатого человека в мире? Леди и джентльмены, я представляю вам Дивейна Корба, компьютерного миллиардера.

На экране появился Корбтаун, раскинувшийся на территории в триста гектаров многоэтажный комплекс, где под руководством тридцатилетнего компьютерного магната тщательно отобранные вундеркинды работали, жили и играли, зарабатывая себе к двадцати шести годам исчислявшееся семизначной цифрой пенсионное пособие. Затем эта картина сменилась изображением самого Дивейна Корба, который шел к своему длинному лимузину, кротко улыбаясь толпившимся вокруг папарацци. Его одежда отражала не столько требования моды, сколько бесплодные попытки скрыть то, что находилось под ней. На Корбе были надеты коричневого цвета очень широкие вельветовые брюки и синяя рубашка с пуговицами поверх свободного пестрого свитера с глубоким вырезом. С какой стороны ни посмотри — отовсюду Корб казался круглым как бочка.

Если, конечно, не принимать в расчет сандалий.

— Как говорят его бывшие сотрудники, — продолжал Джед, — по пути к своему величию Дивейн Корб постоянно закусывал. Рядом с клавиатурой его компьютера все время стоял поднос с высококалорийной пищей. Именно так он смог работать по двадцать четыре часа в сутки. Однако мы все знаем, как быстро то, что предназначено для питания мозга, начинает питать еще и задницу...

Камера крупным планом показала широкую нижнюю часть миллиардера. Надетого на нее вельвета хватило бы на обивку большого кресла.