А потом ее подняли. На один радостный миг она стала невесомой. Она не чувствовала его рук, несущих ее, укладывающих ее голову на подушку и нежно укрывающих ее простыней.

Он поспешно ушел, потому что сверкающая серебряно-красная стрела прочертила воздух и отвлекла его внимание – она вспомнила, что это звонит телефон. Потом звонок погас, и ее снова начал убаюкивать шелковый звук, пляшущий на потолке. Птичьи трели, песни ветра и воды. Она погрузилась в них.

Грейс стояла перед дверью в ее квартиру.

Чертову входную дверь сосед, видимо, опять оставил открытой.

– Наталья, открой, пожалуйста.

Но ей не хотелось отвечать. Ей было стыдно и страшно. Она согнулась, прижав руки к груди, и стала молиться, чтобы Грейс ушла. Но Грейс, как всегда, была настойчивой.

– Наталья, я знаю, что ты там. Пожалуйста, нам нужно поговорить.

Было воскресенье, а ее сосед ненавидит шум. «Грейс, пожалей ты…»

– Я не уйду. – Грейс постучала в дверь костяшками пальцев. – Якубас мертв, Наталья. Чего ты еще ждешь? Чтобы еще кто-нибудь погиб?

– Уходи, Грейс! – выкрикнула она.

За спиной Грейс послышался мужской голос, грубый от чрезмерного курения:

– Эй, Из-России-с-Любовью, нельзя ли пртише? Англия – христианская страна, чтоб вы знали, и воскресенье – день отдыха.

Грейс начала извиняться, и Наталье пришлось действовать. Она мигом слетела вниз, распахнула дверь и втащила Грейс внутрь, прежде чем та успела сказать еще хоть слово в извинение. Затем она выскочила в общий холл.

Ее сосед стоял перед своей дверью, небритый и неряшливый. Она вытянулась перед ним во весь свой рост:

– Не похоже, чтобы ты собрался в церковь, товарищ.

Он попятился, пораженный: никогда раньше она не отвечала на его выпады. Осмелев, она решила продолжить:

– Христос сказал: «Возлюби ближнего своего, яко самого себя». – Она разозлилась до такой степени, что могла сказать такое, о чем потом будет жалеть. Но ее это уже не волновало – она начала получать удовольствие от своего негодования. Повысив голос, она выкрикнула прямо в гнусную рожу: – Но только знаешь что? Иисус посмотрел бы на это по-другому, если бы соседом у него был тупой жирный козел!

Она громко хлопнула своей дверью и повернулась к Грейс, смотревшей на нее со смесью тревоги и восхищения на лице.

– Это было… неожиданно, – сказала та.

Наталья пожала плечами:

– Бывает…

Они поднялись на второй этаж. Сосед Натальи вскоре ушел. Наталья заваривала чай, когда услышала первый удар двери. Пауза. Ничего.

– Он оставил открытой входную дверь, – сказала она. – Опять.

– Может, я спущусь?… – спросила Грейс, тронув ее за плечо.

– Бесполезно. Скорее всего он вернется через пять минут и опять не закроет.

Она передала Грейс кружку с чаем, и они перешли в гостиную.

– Как у тебя уютно! – похвалила Грейс.

Наталья зарделась от удовольствия. Эта комната была самая большая в квартире, и ей самой нравилась. Она недавно перекрасила ее в кремовый, бежевый и красный цвета. В одной из ниш устроила стеллаж для книг. Телевизор и музыкальный центр поставила у окна. Продолговатый низкий журнальный столик стоял перед диваном.

– Что за человек этот Альф Гарнетт в соседней квартире? – спросила Грейс.

– Не поняла?

– Мистер Из-России-с-Любовью.

Наталья фыркнула:

– Закоренелый расист и к тому же жлоб. Водитель такси, поэтому все время на работе: днями, вечерами, в праздники. – Она усмехнулась. – Зато ты увидела воистину доброго ближнего своего.

Грейс расхохоталась.

Какое-то время Наталья надеялась, что, может, она допьет чай и уйдет, но быстро поняла: раз Грейс за что-то взялась, она так просто не отступится. Наталья догадалась, что момент наступил, когда Грейс аккуратно поставила кружку на столик, точно в центр стеклянной подставки. Люди ведут себя так, готовясь к неприятному, но обязательному для них разговору.

– О чем вы поспорили с Якубасом? – спросила Грейс.

– Я не понимаю, о чем ты.

Грейс посмотрела на нее с грустью, которая задевает сильнее, чем резкое слово или гнев.

– Когда он выходил из кабинета, то сказал: «Спросите у нее, почему она здесь, когда ей уже неопасно возвращаться на Балканы». Примерно так.

Наталья пожала плечами, не в силах посмотреть в глаза Грейс:

– Он псих.

– Был им, возможно. Но мне кажется, он скорее был напуган и отчаялся. Зачем он тебя разыскивал?

– Я уже сказала.

– Ну да, он был психом… – Грейс говорила спокойно. – Я не могу в это поверить, Наталья. Сказать почему?

– Нет. – Теперь она смотрела на Грейс. Ей не хотелось слышать никаких предположений, но и не хотелось терять доброе расположение Грейс. – Прошу тебя, Грейс. Не надо. Ничего хорошего из этого не выйдет. Ничего.

Грейс вздохнула:

– Вчера я разговаривала с Хилари Ярроп.

У Натальи екнуло сердце и забилось быстрее, гулко стуча по ребрам. Но она научилась скрывать свои чувства, и, когда заговорила, голос у нее был спокойный.

– Это твоя коллега? – спросила она.

– Ты ее не помнишь?

Наталья подняла брови и беспомощно пожала плечами.

– Она писала тебе рекомендацию, – напомнила Грейс.

– Это было так давно… – Она заставила себя взглянуть на Грейс с любопытством и некоторым оттенком смущения.

– Она была твоим куратором, когда ты въехала в страну, Наталья. Люди не забывают своих кураторов. – Грейс была возмущена и разочарована, но на этот раз Наталья промолчала.

Однако она чувствовала на себе взгляд подруги и понимала, что происходит.

Немного погодя Грейс заставила себя продолжить разговор:

– Мисс Ярроп удивилась, когда я в разговоре назвала тебя молодой и беззащитной. Поэтому я сверилась с записями. Ты прекрасно сохранилась для тридцатисемилетней женщины.

– Я не могу говорить об этом. Поверь, пожалуйста, я стараюсь защитить тебя же.

Грейс, улыбаясь, качала головой:

– Странно, что люди, которых я люблю, могут считать, что защищают меня, меня же и обманывая.

– Тебе лучше уйти, – посоветовала Наталья.

Грейс встала:

– Хорошо. Я уйду. Но только пойду я прямиком к Джеффу и расскажу ему все, что мне известно о…

Наталья вскочила на ноги, загородив дверь:

– Подожди.

Грейс стояла перед ней. И ждала. Была у нее такая способность – она умела ждать. Наталья наблюдала это много раз в кабинете: пациенты, не знавшие, как сформулировать свою проблему, и Грейс, которая ждет, пока они подберут нужные слова. Она давала им время подумать – беженцам редко оказывали подобное уважение.

Наталья сама прошла через это унижение: от нее требовали ответа, а у нее не хватало слов. Графы в ее опросном листе, прилагавшемся к анкете, оставались незаполненными как обвинение и подтверждение того, что у нее нет правдоподобных ответов.

Она очень долго ждала возможности рассказать свою историю, но иммиграционный чиновник был занятым человеком. Когда она пыталась объяснить, он проявлял нетерпение. Ему нужно было заполнить графы бланка, а не понять, что же с ней произошло. Время поджимало. Она должна была отвечать – быстро и кратко. Рассказать об основных событиях жизни в хронологическом порядке. Чиновника не интересовало, что в той ненависти, которая заставила солдат убить ее родителей, не было логики. Ее историю непросто было даже пересказать, а требовалось втиснуть в графы анкеты.

История любого беженца полна страданий и позора. Чтобы выслушать, нужно время, время и терпение, и вежливое молчание со стороны слушателя. Грейс это знала без всяких разъяснений.

Наталья тоже молчала – не делилась с Грейс. Но это было другое молчание, где тайны становятся невыносимым грузом, несказанные слова – предательством. Она испугалась этой мысли. Как предательство может быть бессловесным? Но когда она обдумала, то поняла: ее молчание – это предательство доверия, которое Грейс оказывала ей все годы, что они вместе работали.

– Я объясню, – решилась она.

Они опять сели за стол.

– Прежде чем я расскажу тебе все остальное, ты должна понять, какой запуганной я была. – Странно, но теперь, после того как она потратила столько времени и так много сил для нагромождения лжи, Наталье казалось особенно важным попытаться объяснить Грейс все до конца. – В Книне, где я родилась, большинство жителей – сербы. Это маленький городок. Сербы и хорваты всё делали вместе: работали, ходили в школу – всё. Когда началась война, мои родители впали в страшную панику. Они твердили, что мне не следует никуда выходить, даже в школу. А я отвечала, что нам нужно жить. Нельзя все время сидеть дома, вздрагивая от каждого стука в дверь. – Наталья устало улыбнулась. – Я была совсем девчонка. Считала, что все знаю. – Она тяжело вздохнула. – Я так злилась на них!

Она замолкла, переводя дыхание. Молчала и Грейс: сейчас перебивать подругу было ни в коем случае нельзя.

Через некоторое время Наталья продолжила:

– Однажды вечером у нас начался обычный спор. Я хотела уйти, они – чтобы я осталась дома. Я убежала в свою комнату. Мне было слышно, как они на кухне говорят, говорят. Бесконечные разговоры о войне. Может, это скоро закончится. Может, нам уехать к моему дяде в Задар? Да – нет – может быть. Они ни на что не могли решиться. Отец говорил, что ООН остановит бойню, а мама – нам надо бежать, к черту ООН.

Я не могла это больше терпеть. Надела джинсы, черную рубашку и незаметно выбралась из дома. Мне казалось, что я Джеймс Бонд! – Она рассмеялась над собственной наивностью, но остановилась, потому что смех закончился бы слезами, а ей надо было завершить свой рассказ. – Я пришла к своей подруге. Мы слушали музыку, красили ногти и делали друг другу прически. Девчачья чепуха. Невинная. Глупая.

Я так боялась возвращаться домой. Я все думала, а вдруг папа проверил мою комнату? Но потом решила не переживать. Я была ребенком, и жизнь казалась мне захватывающей и чудесной. Разве могло произойти что-то плохое? Книн – небольшой промышленный город, ничего в нем нет привлекательного. Но в тот вечер было тепло, и в воздухе стоял аромат. Кажется, цвели розы, а может, жимолость – и городок казался мне прекраснейшим местом на земле.

До дому я добежала быстро и притаилась в тени. Входная дверь была распахнута настежь. Я поняла: что-то не так, и собралась было вернуться к подруге, но все-таки осталась и попыталась пробраться за дом. Я знала каждый дюйм в нашем саду и кралась как кошка. Выглянула украдкой из-за угла…

Там был человек! Солдат. Стоял у задней двери и мочился. Он повернулся в мою сторону, и я чуть не закричала. Зажала рот руками, закрыла глаза и стала молиться. Мне казалось, сердце вот-вот разорвется, так бешено оно колотилось. Другой мужчина позвал солдата, и он вошел в дом. – Наталья затрясла головой. Ей сдавило горло, она не могла говорить.

Грейс заметила, что от волнения в речи Натальи явственнее зазвучал акцент.

– Родители были в доме? – тихо спросила Грейс.

Наталья кивнула:

– Я услышала рыдания. Затем умоляющий мужской голос. Не узнала сначала, а потом поняла, что это папа. – Она проглотила комок в горле. – Знаешь, каково это – слышать, как твой отец молит о пощаде? – На лице Грейс она увидела сочувствие. – Я никогда не слышала у него такого испуганного голоса. И… – Она отвела взгляд и с удивлением стала рассматривать свои руки, которые покраснели оттого, что она беспрерывно терла одну о другую. – Я убежала. – Голос упал почти до шепота, так стыдно ей было от сознания собственной трусости. – Убежала и бросила маму и папу с солдатами.

Грейс подалась вперед и взяла ее за руку:

– Наталья, здесь нет твоей вины. Если бы осталась, они бы тебя тоже убили.

Наталья вздохнула:

– Знаю. Но до сих пор мучаюсь: я должна была попытаться помочь. Мне хотелось кричать! Крушить все подряд… – Она скорбно улыбнулась. – Но что я могла сделать? Я была лишь маленькой девочкой.

– Куда ты пошла?

– К подруге. Ее родители оставили меня на ночь. Слишком боялись отпускать назад домой. Пробовали звонить. Линия молчала. Когда мы пришли туда на следующий день, мамы с папой не стало. Кругом была кровь, все было переломано. А их не стало.

Наталья смотрела на бледное полуденное солнце и вспоминала ужасную картину: кровь на кухонном столе, на полу, даже высоко на стенах. Они все вытрясли из холодильника и превратили в грязное месиво из крови, молока и газировки.

– Тебя приютили друзья?

Наталья улыбнулась:

– Они побоялись. Помогли собрать кое-какие вещи и посоветовали ехать в Задар разыскивать дядю, брата моей матери. Но только они с мамой никогда не ладили, поэтому проще уж было выбираться на восток. Вот тогда я и встретила Мирко. Он серб.

Грейс расслышала в голосе Натальи удивление: Андрич рисковал ради нее. Самой Грейс казалось вполне естественным, что Наталье, сербке, помог парень-серб. Наталья увидела немой вопрос на лице Грейс. Прежде чем Грейс успела спросить, она поспешила продолжить:

– Я добралась до Англии, и в девяносто втором году мне предоставили вид на жительство.

Грейс нахмурилась. Раньше Наталья говорила, что бежала из Книна в девяносто шестом.

– Мне разрешили остаться в Лондоне, – продолжала Наталья. – Год я ходила в школу, потом получила работу переводчика в одной из благотворительных организаций. Но в девяносто шестом хорватская армия взяла Книн обратно. Тогда мое дело пересмотрели и объявили, что теперь мне неопасно возвращаться на родину.

– Как же могли принять такое решение? – изумилась Грейс. – Ведь для сербов стало намного опаснее возвращаться в Книн, контролируемый хорватами.

– Для сербов – да, – осторожно сказала Наталья.

У Грейс распахнулись глаза, когда она поняла правду.

– Ты не сербка.

– Я хорватка.

Грейс нахмурилась:

– Извини, Наталья, я не…

– У меня другое имя.

Грейс с удивлением смотрела на нее:

– Получается, я никогда тебя по-настоящему не знала? – Грейс была потрясена. – Я даже не знаю твоего настоящего имени.

– Ты знаешь меня больше, чем кто-либо другой, – тихо сказала Наталья.

Убийство родителей разрушило ее веру в людей и добро. Но Грейс она верила, насколько вообще могла кому-то верить.

Грейс молча смотрела в окно. Наталья видела, как солнечный зайчик, отраженный от окна дома напротив, сверкал в слезах, стоявших в глазах у Грейс. Она готова была сделать все, чтобы унять эту муку. Когда наконец Грейс заговорила, казалось, что это стоило ей огромных усилий.

– Значит, у тебя фальшивое удостоверение личности.

– У меня никого не осталось в Книне, и не к чему было возвращаться: ни родных, ни друзей, ни дома. Что мне оставалось делать? Меня хотели отправить назад. Я… я не могла вернуться.

– Что же ты сделала?

Грейс ждала ответа. Она всегда умела ждать. Наталья не могла ей больше лгать и сказала правду:

– Я знала человека, который делал статус беженцев для других. Поэтому я обратилась к нему. Он все устроил, сделал мне новое удостоверение, уже как сербке. У вас есть для этого слово – кажется, ирония? Мне было бы неопасно вернуться как хорватке, но не как сербке. То есть люди, убившие моих родителей, теперь оберегали меня от возвращения. Он оформил документы так, что мне предоставили постоянный вид на жительство. Я получила его! – Она уже кричала, смеялась сквозь слезы, вытирая нос. – Мне пришлось сменить имя. Ну и что из этого? У меня же нет родных, которые бы стали меня разыскивать.

Последние слова ранили ее сильнее, чем она сама ожидала, и Наталья разрыдалась. Грейс попыталась успокоить подругу, но Наталья оттолкнула ее, злясь на себя за то, что потеряла самообладание, и на Грейс – что та не может ее понять.

– Они выбирают людей запуганных и беспомощных, – сказала она, чуть успокоившись. – Одиноких. Если нет родных, то никто и жаловаться не будет, что человек пропал.

– Ты хочешь сказать, что этих людей… – Грейс колебалась, но Наталья увидела в ее лице беспощадную решимость, сменившую выражение ужаса и возмущения. Грейс сама захотела услышать ее историю. Ладно. Только в ней нет счастливого конца и героических деяний. Это была ее действительность. Она жила с этим почти восемь лет.

– Боже мой, Наталья. Ты хочешь сказать, что этих людей убивают?

– Да не знаю я! – взорвалась Наталья. – Я решила для себя, что это деловое соглашение, что он покупает документы. Правда, я не вникала, как он это сделал. Я просто хотела… – Она беспомощно пожала плечами. – … Остаться. Но когда поубивали этих людей… – Наталья махнула рукой, больше не пытаясь оправдываться. Нет оправдания тому, что она сделала. И никогда не будет. Она молча плакала.

Какое-то время потрясенная Грейс сидела молча, потом спросила:

– Получается, Якубас просил твоей помощи? Когда приходил на прием, он просил тебя помочь?

Наталья кивнула, вытирая слезы руками:

– Якубас Пятраускас хотел, чтобы я организовала ему встречу с человеком, который мне помог. Я не могла этого сделать. – Она рассмеялась, задыхаясь от горя и слез. – Вот ханжа! Для себя – да, но ради Якубаса подвергать риску других людей? Не могла я!