Господь мне говорит: «Довольно Я смотрел,
      Как над свободою глумились лицемеры,
      Как человек ярмо позорное терпел:
           Не от вина, не от сикеры —
           Он от страданий опьянел.
           Князья народу говорили:
      „Пади пред нами ниц!“ и он лежал в пыли,
      Они, смеясь, ему на шею наступили,
      И по хребту его властители прошли.
           Но Я приду, Я покараю
           Того, кто слабого гнетет.
           Князья Ваала, как помет,
           Я ваши трупы разбросаю!
      Вы все передо Мной рассеетесь, как прах.
           Что для Меня ваш скиптр надменный!
      Вы — капля из ведра, пылинка на весах
           У Повелителя вселенной!
           Земля о мщенье вопиет.
           И ни корона, ни порфира —
           Ничто от казни не спасет,
           Когда тяжелая секира
           На корень дерева падет.
      О, скоро Я войду, войду в мое точило,
      Чтоб гроздья спелые ногами растоптать,
      И в ярости князей и сильных попирать,
      Чтоб кровь их алая Мне ризы омочила,
      Я царства разобью, как глиняный сосуд,
      И пышные дворцы крапивой порастут.
      И поселится змеей в покинутых чертогах,
      Там будет выть шакал и страус яйца класть,
      И вырастет ковыль на мраморных порогах:
      Так пред лицом Моим падет земная власть!
      Утешься, Мой народ, Мой первенец любимый,
      Как мать свое, дитя не может разлюбить,
           Тебя, измученный, гонимый,
      Я не могу покинуть и забыть.
           Я внял смиренному моленью,
           Я вас от огненных лучей
           Покрою скинией Моей,
           Покрою сладостною тенью.
      Мое святилище — не в дальних небесах,
      А здесь — в душе твоей, скорбями удрученной,
           И одинокой, и смущенной,
      В смиренных и простых, но любящих сердцах.
         Как нежная голубка осеняет
           Неоперившихся птенцов,
           Моя десница покрывает
           Больных, и нищих, и рабов.
           Она спасет их от ненастья
           И напитает от сосцов
           Неиссякаемого счастья.
      Мир, мир Моей земле!.. Кропите, небеса,
         Отраду тихую весеннего покоя.
      Я к вам сойду, как дождь, как светлая роса
           Среди полуденного зноя».
 
      1887

      Небо когда-то в печальную землю влюбилось,
      С негою страстной в объятья земли опустилось…
      Стали с тех пор небеса океаном безбрежным,
      Вечным, как небо, — как сердце людское, мятежным.
      Любит он землю и берег холодный целует,
      Но и о звездах, о звездах родимых тоскует…
      Хочет о небе забыть океан и не может:
      Скорбь о родных небесах его вечно тревожит.
      Вот отчего он порою к ним рвется в объятья,
      Мечется, стонет, земле посылает проклятья…
      Тщетно! Вернется к ней море и, полное ласки,
      Будет ей вновь лепетать непонятные сказки.
      Мало небес ему, мир ему кажется тесным,
      Вечно земное в груди его спорит с небесным!
 
      1889

      Сквозь тучи солнце жжет, и душно пред грозой.
      Тяжелый запах трав серебряно-зеленых
      Смешался в воздухе со свежестью морской,
           С дыханьем волн соленых.
      И шепчет грозные, невнятные слова
           Сердитый вал, с гранитом споря…
      Зловещей бледностью покрылась синева
           Разгневанного моря.
      О мощный Океан, прекрасен и угрюм,
      Как плач непонятый великого поэта, —
      Останется навек твой беспредельный шум
           Вопросом без ответа!
 
      1889

      Немая вилла спит под пенье волн мятежных…
      Здесь грустью дышит все — и небо, и земля,
      И сень плакучих ив, и маргариток нежных
           Безмолвные поля…
      Сквозь сон журчат струи в тени кустов лавровых,
      И стаи пчел гудят в заросших цветниках,
      И острый кипарис над кущей роз пунцовых
           Чернеет в небесах…
      Зато, незримые, цветут пышнее розы,
      Таинственнее льет фонтан в тени ветвей
           Невидимые слезы,
           И плачет соловей…
      Его уже давно, давно никто не слышит,
      И окна ставнями закрыты много лет…
      Меж тем как все кругом глубоким счастьем дышит, —
           Счастливых нет!
      Зато в тени аллей живет воспоминанье
      И сладостная грусть умчавшихся годов, —
         Как чайной розы теплое дыханье,
           Как музыка валов…
 
      1889
      Мисгор

      Над Новым Заветом склонился монах молодой,
         Он полон святой, бесконечной отрады;
         На древнем пергаменте с тихой зарей
           Сливается отблеск лампады;
         И тусклые, желтые грани стекла
         В готических окнах денница зажгла.
      Прочел он то место, где пишет в послании Павел:
         «Как день перед Господом — тысячи лет!» —
           И Новый Завет
           В раздумье оставил
         Смущенный монах, и, сомненьем объят,
      Печальный идет он из кельи, не видит, не слышит,
         Как утро в лицо ему дышит,
         Как свеж монастырский запущенный сад.
      Но вдруг, как из рая, послышалось чудное пенье
      Какой-то неведомой птицы в росистых кустах —
           И в сладких мечтах
           Забыл он сомненье,
         Забыл он себя и людей.
      Он слушает жадно, не может наслушаться вволю,
         Все дальше и дальше, по роще и полю
           Идет он за ней.
      Той песней вполне не успел он еще насладиться,
      Когда уж заметил, что — поздно, что с темных небес
      Вечерние росы упали на долы, на лес,
           Пора в монастырь возвратиться.
      Подходит он к саду, глядит — и не верит очам:
      Не те уже башни, не те уже стены, и гуще
           Деревьев зеленые кущи.
           Стучится в ворота. «Кто там?» —
         Привратник глядит на него изумленный.
         Он видит — все чуждо и ново кругом,
         Из братьев-монахов никто не знаком…
         И в трапезу робко вступил он, смущенный.
      «Откуда ты, странник?» — «Я брат ваш!» — «Тебя никогда
      Никто здесь не видел»… Он годы свои называет —
      Те юные годы умчались давно без следа…
         Седая, как лунь, борода
           На грудь упадает.
         Тогда из-за трапезы встал
      Игумен; толпа расступилась пред ним молчаливо,
      Он кипу пергаментов пыльных достал из архива
           И долго искал…
         И в хронике древней они прочитали
         О том, как однажды поутру весной
      Пошел из обители в поле монах молодой…
      Без вести пропал он, и больше его не видали…
         С тех пор три столетья прошло…
         Он слушал — и тенью печали
           Покрылось чело.
      «Увы! три столетья… о, птичка, певунья лесная!
         Казалось — на миг, на один только миг
      Забылся я, песне твоей сладкозвучной внимая —
      Века пролетели минутой!» — и, очи смежая,
      Промолвил он: «Вечность я понял!» — главою поник
           И тихо скончался старик.
 
      <1889>

      «Лютой казни ты достоин…
      Как до выси небосклона, —
      Далеко оруженосцу —
      До наследницы барона!
 
      Но в любви к тебе призналась
      Имогена, — я прощаю;
      Божий суд великодушно
      Вам обоим предлагаю.
 
      Ты возьмешь ее на плечи,
      По скалам и по стремнине
      Ты пойдешь с бесценной ношей
      Ко кресту на той вершине.
 
      Путь не легок: поскользнешься —
      Смерть обоим… Если ж с нею
      До креста дойдешь, — навеки
      Будет дочь моя твоею.
 
      Что ж, согласен?» — «Да». — «До завтра».
      Грозный час настал. Собранье
      Ждет, окованное страхом,
      Рокового испытанья.
 
      Сам барон мрачнее ночи.
      Опустил угрюмо вежды;
      Только те, кто любят, полны
      Чудной силы и надежды.
 
      И с отвагой, и с любовью,
      Он берет ее на плечи,
      И она ему, краснея,
      Шепчет ласковые речи…
 
      Вот сигнал, — по дикой круче
      Он идет… Пред ними бездна…
      Но в очах его отвага,
      С милой смерть ему любезна.
 
      Из-под ног сорвался камень, —
      Он дрожит, изнемогает…
      Но так нежно Имогена
      Кудри милого ласкает.
 
      И в очах блеснуло счастье,
      И легко над страшной кручей
      Он прошел каким-то чудом,
      Безмятежный и могучий.
 
      А над ним она, в лазури,
      С золотыми волосами,
      В белом платье — словно ангел
      С белоснежными крылами.
 
      Но таков удел наш горький:
      Кто нам дорог, кто нас любит, —
      Обнимая, вместе в бездну
      Увлекает нас и губит.
 
      С каждым шагом все тяжеле
      Давит ноша, и, склоняясь:
      «Тяжко мне, я умираю…» —
      Прошептал он, задыхаясь…
 
      Но она взглянула в очи
      И «люблю» ему сказала,
      И безумная отвага
      В гордом взоре заблистала.
 
      Вся — надежда, вся — молитва,
      Имогена, в страстной муке,
      Чтобы легче быть — высоко
      Подымает к небу руки…
 
      Вот и крест… Еще мгновенье —
      И достиг он цели… Бледный,
      Пал он с ношей драгоценной,
      И раздался крик победный:
 
      «Ты моя, моя навеки!»
      «Поскорей разнять их!» — грозно
      Закричал барон… Со свитой
      Он примчался — было поздно…
 
      Слишком крепко Имогена
      Обвила его руками…
      На лице — покой и счастье,
      И уста слились с устами.
 
      «Что ж вы медлите? Скорее
      Разлучить их!» Но стояли
      Все, поникнув головою,
      Полны страха и печали.
 
      Лишь один ответил робко:
      «Никакая власть и сила
      Разделить, барон, не может
      То, что смерть соединила…»
 
      1889

      Легок, светел, как блаженный
      Олимпийский смех богов,
      Многошумный, неизменный
      Смех бесчисленных валов!
 
      Страшен был их гимн победный
      В бурной тьме, когда по ним
      Одиссей, скиталец бедный,
      Мчался, ужасом томим.
 
      И, покрытый черной тиной,
      Как обломок корабля,
      Царь был выброшен пучиной,
      Нелюдимая земля, —
 
      На пески твоей пустыни,
      И среди холодных скал
      С благодарностью Афине
      Он молитвы воссылал…
 
      В Привиденье веры полный,
      Ты не видишь, Одиссей,
      Как смеются эти волны
      Над молитвою твоей.
 
      Многошумный, неизменный
      Смех бесчисленных валов —
      Легок, светел, как блаженный
      Олимпийский смех богов.
 
      1889
      На Черном море

           Слава, Киприда, тебе, —
           Нам — в беспощадной борьбе
           Жизнь красотой озарившая,
              Пеной рожденная,
              Mиp победившая,
              Непобежденная!
 
      Из волны зеленой вышла ты, стыдливая,
           И воздушна, как мечта,
      Тела юного сверкала нагота
              Горделивая!
           Укротительница бурь,
      Улеглась у ног твоих стихия злобная, —
           Нектару подобная,
      Вкруг тебя кипела, искрилась лазурь…
           Как от розы — благовоние, —
           Так от тела твоего
           Веет силы торжество,
           Счастье и гapмония!..
      Все ты наполняешь, волны и эфир,
      И как пахарь в ниву — семена несметные,
           Ты бросаешь в мир
           Солнца искрометные!..
      Ступишь — пред тобою хаос усмиряется,
      Взглянешь — и ликует вся земная тварь,
      Сам Тучегонитель, Громовержец-царь
           Пред тобой склоняется…
      Все тебе подвластно, все — земля и твердь;
         Ты одной улыбкой нежною,
              Безмятежною
           Побеждаешь Смерть!
 
           Слава, Киприда, тебе, —
           Нам в беспощадной борьбе
           Жизнь красотой озарившая,
              Пеной рожденная,
              Мир победившая,
              Непобежденная!..
 
      1889
      На Черном море

      Поверь мне: люди не поймут
           Твоей души до дна!..
      Как полон влагою сосуд, —
           Она тоской полна.
 
      Когда ты с другом плачешь, — знай —
           Сумеешь, может быть,
      Лишь две-три капли через край
           Той чаши перелить.
 
      Но вечно дремлет в тишине
           Вдали от всех друзей, —
      Что там, на дне, на самом дне
           Больной души твоей.
 
      Чужое сердце — мир чужой, —
           И нет к нему пути!
      В него и любящей душой
           Не можем мы войти.
 
      И что-то есть, что глубоко
           Горит в твоих глазах,
      И от меня — так далеко, —
           Как звезды в небесах…
 
      В своей тюрьме, — в себе самом —
           Ты, бедный человек,
      В любви, и в дружбе, и во всем
           Один, один навек!..
 
      1890

I

           Ангелы
      Как нищий с сумкой бедной,
      Куда идешь, Христос,
      Ты горестный и бледный,
      Один в юдоли слез?
 
           Христос
      Иду я в мир унылый
      К возлюбленной моей,
      Назвав невестой милой,
      Я сердце отдал ей.
      Она меня любила,
      Но, клятвы не храня,
      Невеста изменила,
      Покинула меня.
      И все о ней тоскую,
      И все ее люблю,
      Люблю я дщерь земную
      Избранницу мою.
      Я дал ей дух свободный,
      Ее одну любя,
      Я сделал благородной,
      Похожей на себя.
      Я дал ей плоть в рабыни
      И волю для борьбы,
      Она же стала ныне
      Рабой своей рабы.
      Она — во власти тела,
      И, Господа забыв,
      Дары мои презрела,
      Отвергла мой призыв
 
           Ангелы
      Но той, кто всех дороже,
      Кого ты так любил,
      Сказать ли нам, о Боже,
      Что ты ее простил?
 
           Христос
      Скорей несите вести
      Возлюбленной моей,
      Что я простил невесте,
      Что я грущу о ней!
      Зачем же длить разлуку?
      Скажите, чтоб пришла,
      Чтоб милого на муку,
      На смерть не обрекла.
      И брачные одежды
      Я возвращу ей вновь, —
      И все мои надежды,
      И всю мою любовь!

II

           Ангелы
      Душа в оковах тела
      И смерти, и греха,
      Ты Господа презрела,
      Отвергла Жениха.
      Поднять не смеешь вежды,
      Не можешь встать с земли,
      Разорваны одежды,
      Чело твое — в пыли.
 
           Душа
      Изгнанницею рая
      Живу я во грехе,
      Скорбя и вспоминая
      О милом Женихе.
      И тщетно, умирая
      В пороке и во зле,
      Покинутого рая
      Ищу я на земле.
 
           Ангелы
      Омой слезами очи,
      С надеждой подымись,
      Скорей из мрака ночи
      Ты к Господу вернись.
      Тебя Он примет снова,
      Забудь печаль и страх,
      Не скажет Он ни слова,
      Не вспомнить о грехах.
 
           Душа
      О где же Он?.. Далеко
      От Бога моего,
      Я плачу одиноко,
      Умру я без Него…
      Скажите мне, скажите,
      Видал ли кто-нибудь,
      Где Милый, укажите
      К Возлюбленному путь!
 
           Ангелы
      Мы видели: распятый,
      Один на высоте
      Голгофы, тьмой объятой,
      Страдал Он на кресте.
      В тоске изнемогая,
      Но все еще любя,
      Спаситель, умирая,
      Молился за тебя…
 
           Душа
      Я плакать буду вечно.
      За мир Он пролил кровь,
      Любил так бесконечно
      И умер за любовь!..
      В любви — какая сила!..
      Любовь, о для чего,
      Безумная, убила
      Ты Бога моего?
 
      1890

      Томимый грустью непонятной,
      Всегда чужой в толпе людей,
      Лишь там, в природе благодатной,
      Я сердцем чище и добрей.
      Мне счастья, Господи, не надо!
      Но я пришел, чтоб здесь дышать
      Твоих лесов живой прохладой
      И листьям шепчущим внимать.
      Пусть росы падают на землю
      Слезами чистыми зари…
      Твоим глаголам, Боже, внемлю:
      Открыто сердце, — говори!
 
      1890

      Что ты можешь? В безумной борьбе
      Человек не достигнет свободы:
      Покорись же, о дух мой, судьбе
      И неведомым силам природы!
      Если надо, — смирись и живи:
      Об одном только помни, страдая, —
      Ненадолго — страданья твои,
      Ненадолго — и радость земная.
      Если надо — покорно вернись,
      Умирая, к небесной отчизне,
      И у смерти, у жизни учись —
      Не бояться ни смерти, ни жизни!
 
      <1891>

      О, если б жить, как вы живете, волны,
      Свободные, бесстрастие храня,
      И холодом, и вечным блеском полны!..
      Неправда ль, вы — счастливее меня?
      Не знаете, что счастье — ненадолго…
      На вольную, холодную красу
      Гляжу с тоской: всю жизнь любви и долга
      Святую цепь покорно я несу.
      Зачем ваш смех так радостен и молод?
      Зачем я цепь тяжелую несу?
      О, дайте мне невозмутимый холод
      И вольный смех, и вечную красу!..
      Смирение!.. Как трудно жить под игом!
      Уйти бы к вам и с вами отдохнуть,
      И лишь одним, одним упиться мигом,
      Потом навек безропотно уснуть!..
      Ни женщине, ни Богу, ни отчизне,
      О, никому отчета не давать,
      И только жить для радости, для жизни
      И в пене брызг на солнце умирать!..
      Но нет во мне глубокого бесстрастья:
      И родину, и Бога я люблю,
      Люблю мою любовь, во имя счастья
      Все горькое покорно я терплю.
      Мне страшен долг, любовь моя тревожна.
      Чтоб вольно жить — увы! — я слишком слаб…
      О, неужель свобода невозможна,
      И человек до самой смерти — раб?
 
      <1891>

      Он про любовь ей говорил,
      Любви покорный, полный горя,
      А вольный ветер приносил
      Во мраке свежий запах моря.
 
      И там, в прозрачной глубине,
      У самых ног меж струек звонких
      Виднелись камни при луне
      И листья водорослей тонких.
 
      И в глубине, и в небесах —
      Все чисто, вечно и спокойно…
      И только страсть в его словах
      Была томительной и знойной.
 
      Не внемля, смотрит, как луна
      Песок подводный озаряет,
      И молча думает она:
      «Зачем он любит и страдает?
 
      Земной любви, земной мечты
      Он раб: душою несвободной
      Не понимает красоты
      Спокойной, вечной и холодной.
 
      Зачем не хочет он дышать
      Морской, полночною прохладой?
      Зачем нельзя ему сказать,
      Что никого любить не надо?»
 
      Она с улыбкой смотрит вдаль…
      Он молит жалости напрасно,
      Он плачет… Но его не жаль,
      Она внимает безучастно:
 
      Она, как ветер и волна,
      Без гнева и без страсти губит.
      Душа в ней тайною полна,
      И сердце никого не любит.
 
      <1891>

      Кто тебя создал, о Рим? Гений народной свободы!
      Если бы смертный, навек выю под игом склонив,
      В сердце своем потушил вечный огонь Прометея,
      Если бы в мире везде дух человеческий пал, —
      Здесь возопили бы древнего Рима священные камни:
      «Смертный, бессмертен твой дух; равен богам человек!»
 
      1891
      Рим

      Путник с печального Севера к вам, Олимпийские боги,
      Сладостным страхом объят, в древний вхожу Пантеон.
      Дух ваш, о люди, лишь здесь спорит в величье с богами!
      Где же бессмертные, где — Рима всемирный Олимп?
      Ныне кругом запустение, ныне царит в Пантеоне
      Древнему сонму богов чуждый, неведомый Бог!
      Вот Он распятый, пронзенный гвоздями, в короне
                    терновой.
      Мука — в бескровном лице, в кротких очах Его — смерть.
      Знаю, о боги блаженные, мука для вас ненавистна.
      Вы отвернулись, рукой очи в смятенье закрыв.
      Вы улетаете прочь, Олимпийские светлые тени!..
      О, подождите, молю! Видите: это — мой Брат,
      Этой — мой Бог!.. Перед Ним я невольно склоняю колени…
      Радостно муку и смерть принял Благой за меня…
      Верю в Тебя, о Господь, дай мне отречься от жизни,
      Дай мне во имя любви вместе с Тобой умереть!..
 
      Я оглянулся назад: солнце, открытое небо…
      Льется из купола свет в древний языческий храм.
      В тихой лазури небес — нет ни мученья, ни смерти:
      Сладок нам солнечный свет, жизнь — драгоценнейший
                    дар!..
 
      Где же ты, истина?.. В смерти, в небесной любви и
                    страданьях,
      Или, о тени богов, в вашей земной красоте?
      Спорят в душе человека, как в этом божественном храме, —
      Вечная радость и жизнь, вечная тайна и смерть.
 
      1891
      Рим

      Рим — это мира единство: в республике древней — свободы
      Строгий языческий дух объединял племена.
      Пала свобода, — и мудрые Кесари вечному Риму
      Мыслью о благе людей вновь покорили весь мир.
      Пал императорский Рим, и во имя Всевышнего Бога
      В храме великом Петра весь человеческий род
      Церковь хотела собрать. Но, вслед за языческим Римом,
      Рим христианский погиб: вера потухла в сердцах.
      Ныне в развалинах древних мы, полные скорби, блуждаем.
      О, неужель не найдем веры такой, чтобы вновь
      Объединить на земле все племена и народы?
      Где ты неведомый Бог, где ты, о будущий Рим?
 
      1891

      Вступаю при луне в арену Колизея.
      Полуразрушенный, великий и безмолвный,
      Неосвещенными громадами чернея,
      Он дремлет голубым, холодным светом полный.
      Здесь пахнет сыростью подземных галерей,
      Росы, могильных трав и мшистых кирпичей.
 
      Луна печальная покрылась облаками,
      Как духи прошлого, как светлые виденья,
      Они проносятся, с воздушными краями
      Над царством тишины, и смерти, и забвенья.
      В дворце Калигулы заплакала сова…
      На камне шелестит могильная трава.
 
      Как будто бы скользят по месяцу не тучи,
      А тени бледные… сенаторские тоги…
      Проходят ликторы — суровы и могучи,
      Проходят консулы — задумчивы и строги…
      Не буря на полях к земле колосья гнет,
      Пред императором склоняется народ…
 
      И месяц выглянул, и тучи заблестели:
      Вот кроткий Антонин и Август величавый,
      Воинственный Троян и мудрый Марк Аврелий…
      В порфирах веющих, в мерцанье вечной славы
      Грядут, блаженные!.. И складки длинных риз —
      Подобны облакам… И тени смотрят вниз
 
      На семихолмный Рим. Но в Риме — смерть и тленье:
      Потухли алтари, и Форум спит глубоко,
      И в храме Юлиев колонна в отдаленье
      Обломком мраморным белеет одиноко.
      И стонет в тишине полночная сова,
      На камне шелестит могильная трава…
 
      И взоры Кесарей омрачены тоскою.
      Скрывается луна, безмолвствует природа…
      Я вспоминаю Рим, и веет надо мною
      Непобедимый дух великого народа!..
      Мне больно за себя, за родину мою…
      О Тени прошлого, пред вами я стою, —
 
      И горькой завистью душа моя томима!..
      И, обратив назад из бесконечной дали
      Печальный взор на Рим, они все мимо, мимо
      Проносятся, полны таинственной печали…
      И руки с жалобой я простираю к ним:
      О слава древних дней, о Рим, погибший Рим!..
 
      1891

      Века, разрушившие Рим,
      Тебя не тронув, пролетели
      Над изваянием твоим,
         Бессмертный Марк Аврелий!
 
      В благословенной тишине
      Доныне ты, как триумфатор,
      Сидишь на бронзовом коне,
         Философ-император.
 
      И в складках падает с плеча
      Простая риза, не порфира.
      И нет в руке его меча, —
         Он провозвестник мира.
 
      Невозмутим его покой,
      И все в нем просто и велико.
      Но веет грустью неземной
         От царственного лика.
 
      В тяжелый век он жил, как мы,
      Он жил во дни борьбы мятежной,
      И надвигающейся тьмы,
         И грусти безнадежной.
 
      Он знал: погибнет Рим отцов.
      Но пред толпой не лицемерил.
      Чем меньше верил он в богов, —
         Тем больше в правду верил.
 
      Владея миром, никого
      Он даже словом не обидел,
      За Рим, не веря в торжество,
         Он умер и предвидел,
 
      Что Риму не воскреснуть вновь,
      Но отдал все, что было в жизни —
      Свою последнюю любовь,
         Последний вздох отчизне.
 
      В душе, правдивой и простой,
      Навеки чуждой ослепленья,
      Была не вера, а покой
         Великого смиренья.
 
      Он, исполняя долг, страдал
      Без вдохновенья, без отрады,
      И за добро не ожидал
         И не хотел награды.
 
      Теперь стоить он, одинок,
      Под голубыми небесами
      На Капитолии, как бог,
         И ясными очами
 
      Глядит на будущее, вдаль:
      Он сбросил дольней жизни тягость.
      В лице — спокойная печаль
         И неземная благость.
 
      1891
      Рим

      Дремлют сумрачные залы,
      Зеленеет влажный мох,
      Слышен в термах Каракаллы
      Ветра жалобного вздох.
      Меж аркад синеют тучи,
      Сохнет мертвый и колючий
      Лист терновника в пыли,
      Там, где прежде, в сладкой тени,
      Мозаичные ступени
      К баням мраморным вели;
      Где сенаторы-вельможи,
      Главы царственных семей
      Императору на ложе
      Приводили дочерей;
      Жертвы слышалось стенанье
      И во мгле, как поцелуй,
      Сладкогласное журчанье
      В мрамор падающих струй;
      Где лукаво-благосклонный,
      Нежный лик склоняя вниз,
      Улыбался Адонис,
      Солнцем юга озаренный;
      Где смотрели с высоты,
      Как послушные рабыни,
      Олимпийские богини
      В обаянье красоты…
      А теперь пугают взгляды
      В блеске солнечных лучей
      Только пыльные громады
      Обнаженных кирпичей.
      Все погибло невозвратно…
      Голубые небеса
      Меж развалин, — мне понятна
      Ваша вечная краса!
      Мир кругом, и рядом с тленьем
      Сердцу кажется живой,
      Полной вечным вдохновеньем
      Песня птички полевой!..
 
      1891
      Рим

      О, Помпея далекая, рощи лимонные.
      Очертанья Beзувия легкие, чистые,
      В темнолистых поникших ветвях золотистые,
      Разогретые солнцем, плоды благовонные!..
      О Сорренто, великого моря дыханье, —
           Это все обаяние
      Возвращает меня к моей первой любви…
      Не ревнуй и природу чужой не зови,
      И не бойся, что я предаюсь ее нежности,
           Что забуду тебя я в безбрежности
      Тихо спящего моря, вдали от людей,
      Что сравню с красотою мгновенной твоей
           Красоту эту вечную…
 
         Милая, душу живую твою
      Здесь я в природе еще беззаветней люблю,
           Душу твою бесконечную!
 
      1891

      Больше слов твоих ласковых, больше, чем все,
      Успокоили бедное сердце мое
      Эти волны, к страданьям моим равнодушные,
         И над радостным морем вдали,
           В золотистой пыли,
         Очертанья Капри воздушные!
 
      1891

      Меж седых утесов Капри,
      У залива голубого —
      Третий день веселый праздник
      В честь Констанция Святого.
 
      Розы падают с балконов,
      Дети пляшут и хохочут,
      И счастливого народа
      Волны пестрые клокочут.
 
      Промелькнуло знамя Капри…
      И церковные напевы
      Раздаются над толпою,
      И в венках проходят девы.
 
      Словно ангелы, сияют
      Белизной одежд лилейной,
      И умолк, и расступился
      Весь народ благоговейно.
 
      Вот и сам Констанций в митре
      С высоты на чернь взирает,
      Как живой, и в блеске солнца
      Лик серебряный мерцает.