I

      Он скорбел и думал: «Льется кровь
      Вот уж третий век за гроб Господень.
      Брат на брата восстает, любовь
      Угасает, и раздор бесплоден.
      Неужель не кончится вовек
      Брань народов, стоны жертв и крики,
      Не поймет безумный человек,
      Что война — пред Богом грех великий?..»
      Он садится на корабль, спешит
      В лагерь крестоносцев, к Диаметте,
      И мечтает, сердцем прост, как дети,
      Что людей словами убедит
      Кончить брань. А в лагере солдаты
      И вожди веселием объяты:
      Оттого у добрых христиан —
      Праздник, что вчера, во славу Бога
      И Святой Пречистой Девы, — много
      Перебили пленных мусульман.
      Со словами мира и молитвой
      Он идет к неверным в грозный стан.
      Меж двумя войсками перед битвой
      По дороге встретился отряд
      Сарацин, и в плен святой был взят.
      За шпиона приняли, схватили,
      Безоружного, связав, избили,
      К полководцу привели в шатер.
      Пред вождем доверчивый, спокойный,
      Он, подняв свой детски ясный взор,
      Говорил, что надо кончить войны,
      Что у всех народов Бог один.
      Этой речью доброй и простою,
      Тронут был суровый Меледин.
      Он поник в раздумье головою
      И сказал: «Кто б ни был ты, монах, —
      Я тебя обидеть не позволю:
      Мудрость Господа — в твоих речах.
      С миром отпущу тебя на волю!
      Все, что хочешь, у меня возьми…
      Ты гяур иль нет, но меж людьми
      Больше всех ты истинного Бога
      Сердцем чтишь!» Франциск не уходил.
      Он владыку робко вопросил,
      И мольба во взоре и тревога:
      «Кончит ли султан войну?» В ответ
      Грозный вождь с улыбкой молвил: «Нет».
      Но в подарок, пожалев о госте,
      Предложил он из казны своей
      Много золота, слоновой кости
      И парчи, и дорогих камней.
      На сокровища не бросив взгляда,
      Нищий отвернулся и молчал,
      Головой лишь грустно покачал
      И шепнул: «Мне ничего не надо».
      Но готовы слезы из очей
      Хлынуть, губы у него дрожали,
      Как порой у маленьких детей
      От обиды жгучей и печали…
      Он в последний раз с мольбой взглянул
      И тихонько вышел от султана…
      Трубный звук и топот, гром и гул,
      Уж готовы к битве оба стана.
      «Бог и Магомет, Его пророк!» —
      Мусульмане с верой восклицали,
      И с такой же верой: «С нами Бог!» —
      Паладины грозно отвечали.
      В жизни первый раз он одинок
      Меж людьми. И, скорбный и безмолвный,
      Он уходит на морской песок,
      Где шумят в пустыне только волны.
      Пал на землю, волю дав слезам,
      Поднял взор к далеким небесам:
      «Господи, они не понимают!» —
      Шепчет, жгучей жалостью объят;
      Но ему лишь волны отвечают,
      Только волны синие шумят…

II

      Возвратясь из Африки далекой
      К берегам Италии родной,
      Шел Франциск в печали одинокой
      Меж скалами горною тропой.
      Там, в лазури утренней сияя,
      Ярче снега, — посреди камней
      Обнаженных, ворковала стая
      Белокрылых, нежных голубей.
      И сказал он, подойдя к подножью
      Этих гор, раздумием объят:
      «Если люди слушать не хотят,
      Пусть же внемлют птицы слову Божью!»
      И меж них он радостный стоял:
      Всех животных в простоте сердечной,
      Как детей одной природы вечной,
      Братьями и сестрами он звал.
      «Сестры-птицы, мир да будет с вами!» —
      Так он начал проповедь, и вдруг
      Все затихло. На земле рядами,
      Слушая, сидят они вокруг.
      «Сестры-птицы, громкими хвалами
      Вы должны с любовью без конца
      Каждый день благодарить Творца, —
      Потому что радостно живете,
      Не сбирая в житницы плодов,
      Вы в полях не сеете, не жнете,
      А Господь под зеленью дубров
      Вас укрыл, заботится о пище,
      Он вам дал прекраснейший удел —
      Светлый, чистый воздух как жилище,
      Перьями, как ризою, одел!
      Вот за что весь день, лишь луч денницы
      Заблестит сквозь утреннюю мглу —
      И до звезд вечерних, — пойте, птицы,
      Пойте Богу вечную хвалу!»
      Он умолк, — и голуби ликуют,
      И, к нему головки протянув,
      Крыльями трепещут и воркуют,
      Смотрят в очи, открывая клюв.
      И один в лазури необъятной
      С этой стаей белых голубей
      Он меж ними ходит, благодатный,
      Как отец — среди своих детей.
      Ризою касается смиренной
      Их головок ласковых. Потом,
      Отпуская Божьих птиц, Блаженный
      Осенил с любовью их крестом.
      И взвилась ликующая стая,
      И следил он с радостным лицом
      Долго, долго, как она, блистая,
      Словно белый снег, под солнцем тая,
      Исчезала в небе голубом.

III

      Так Франциск ни от кого на свете
      С гордостью не отвращал лица:
      Божьи твари — все равны, как дети
      Одного Небесного Отца.
      И они к нему приходят сами,
      К людям позабыв вражду свою.
      Сердцем чист, он в дружбе со зверями
      Жил, как первый человек в раю.

IV

      Раз в пещере, в зимний холод, поздно
      Ночью с молодым учеником,
      В Риво-Торто, над стремниной грозной
      Он сидел за тлеющим огнем.
      Все мертво. Над пеленою снежной
      Только звезды бледные дрожат.
      Отрока спросил учитель нежный:
      «Отчего ты грустен, милый брат?»
      — «О прости мне, отче! Я горюю
      О семье. Я вспомнил мать родную,
      Братьев, маленьких сестер моих.
      Скучно мне, душа болит о них…»
      И Франциск с улыбкой состраданья,
      Не сказав ни слова, но спеша,
      Вышел поскорей из шалаша,
      Стал лепить из снега изваянья.
      Кончив, с торжествующим лицом,
      Он, смеясь, их обошел кругом
      И воскликнул: «Где же ты, Руфино?
      Братец, люди снежные!.. Взгляни,
      Как блестят над белою равниной,
      Как тебя приветствуют они!»
      И Руфино вышел, грусти полный;
      Искрятся при свете звезд ночных
      Изваянья, бледны и безмолвны;
      И Франциск указывал на них:
      «Вот — отец твой, мать, вот — сестры, братья…
      Что ж ты медлишь? Подойди скорей!
      Видишь, как им холодно, согрей,
      Поцелуй их, заключи в объятья!
      Но когда к груди прижмешь — в тепле
      Изваянья снежные растают,
      И умрут они, как умирают
      Все, кого мы любим на земле.
      Не помогут ласки и лобзанья!
      И уйдут, уйдут они от нас,
      Исчезая каждый день и час,
      Словно снег от теплого дыханья!»

V

      Сорок дней был пост в монастыре.
      По обету братья не вкушали
      Ни плодов, ни рыбы. На заре
      Встал Франциск. Еще монахи спали.
      Рядом с ним был в келье брат больной:
      Долгими постами изнуренный,
      Жаждою томясь, во сне порой
      Он шептал, видением смущенный:
      «Если б мог я жажду утолить,
      Под зеленой, свежей тенью сада,
      От янтарных гроздей винограда,
      Соком переполненных, вкусить!..»
      Бред его подслушав, к изголовью
      Подошел Франциск: «Проснись, мой брат».
      И заботливей, чем мать, с любовью
      Он ведет его тихонько в сад,
      Прямо к спелым гроздьям винограда.
      Но больной поднять не смеет взгляда;
      Ягоды под розовым лучом,
      Налитые соком золотистым,
      Под листом широким и росистым
      Светятся прозрачным янтарем.
      И Блаженный первый к ним склонился,
      Немощь плоти с братом разделил,
      Вместе с ним он от плода вкусил,
      Чтоб монах нарушить не стыдился
      Свой обет: «Не бойся прогневить
      Господа, — сказал Франциск, — чтоб душу
      Брата от страданий облегчить,
      Тысячи обетов я нарушу!
      На себя беру твой грех. Готов
      Дать ответ во всем: я знаю, Боже,
      Милосердье — для Тебя дороже
      Всех молитв, обрядов и постов!»

VI

      От служенья в мрачном, душном храме
      В сад порой Блаженный уходил.
      Там, под голубыми небесами,
      Целый день с улыбкой он следил,
      Как из сердца розы темно-алой,
      Из тюльпанов огненных пчела
      Сладкий, ароматный сок пила,
      И как солнце в ульях озаряло
      Восковые грани нежных сот,
      Где струился теплый, светлый мед.
      В их строенье мудрости так много,
      Что Франциск у пчелок золотых,
      Умных маленьких сестер своих,
      Познавать учился благость Бога.
      И когда в стыдливой красоте
      Лилии порой пред ним блистали,
      Дольние цветы напоминали
      О Цветке Небесном, о Христе —
      Этой бледной, сладостной Лилее,
      Выросшей в долинах Галилеи
      И цветущей ныне в небесах.
      Тот цветок наполнил, умирая,
      Мир таким благоуханьем рая,
      Что проснулись мертвые в гробах.
      Так вселенная душе святого
      Кажется в гармонии своей
      Символом Единого, Благого,
      Вечного, таящегося в ней.
      И зовет, зовет он всю природу,
      Бездны, горы, тучи, небеса,
      Землю, воздух и огонь, и воду —
      Слить в одну молитву голоса.
      Чувствуя душой прикосновенье
      Бесконечного, он весь горел
      И любил, и, полный вдохновенья,
      Свой великий гимн пред Богом пел:

VII

         «Тебе — хвала, Тебе — благодаренье,
      Тебя Единого мы будем прославлять,
         И недостойно ни одно творенье
           Тебя по имени назвать!
 
      Хвалите Вечного за все Его созданья:
      За брата моего, за Солнце, чье сиянье,
           Рождающее день —
           Одна лишь тень,
      О, Солнце солнц, о, мой Владыко, —
           Одна лишь тень —
         От Твоего невидимого лика!
 
      Да хвалит Господа сестра моя Луна, —
      И звезды, полные таинственной отрады,
           Твои небесные лампады,
      И благодатная ночная тишина!
 
      Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий,
      Не знающий оков, и грозовые тучи,
           И каждое дыханье черных бурь,
           И утренняя, нежная лазурь!
 
      Да хвалит Господа сестра моя Вода:
           Она — тиха, она — смиренна,
      И целомудренно чиста, и драгоценна!
 
      Да хвалит Господа мой брат Огонь — всегда
           Веселый, бодрый, ясный,
      Товарищ мирного досуга и труда,
           Непобедимый и прекрасный!
 
      Да хвалит Господа и наша мать Земля:
      В ее родную грудь, во влажные поля
      Бразды глубокие железный плуг врезает,
      А между тем она с любовью осыпает
         Своих детей кошницами плодов,
      Колосьев золотых и радужных цветов!
 
      Да хвалит Господа и Смерть, моя родная,
      Моя великая, могучая сестра!
           Для тех, кто шел стезей добра,
      Кто умер, радостно врагов своих прощая,
           Для тех уж смерти больше нет,
         И смерть — им жизнь, и тьма могилы — свет!
 
      Да хвалит Господа вселенная в смиренье:
      Тебе, о Солнце солнц, хвала и песнопенье!»

VIII

      Над горами тихо пролетая,
      В красоте торжественной своей
      Вся дрожит и блещет ночь немая
      Мириадами живых огней.
      В полусне недвижимый над бездной
      На горах Альверно он стоял,
      Окруженный небом ночи звездной,
      Одинокий на вершине скал,
      И молился горячо. Светлело
      Перед ним в полночной темноте,
      Словно в блеске солнца на Кресте,
      Бледное, страдальческое тело.
      Каплями из ран сочилась кровь,
      Алая, во мраке черной ночи.
      Долу лик склонен, закрыты очи,
      А в улыбке — все еще любовь.
      Он покорно, тихо умирает.
      И Блаженный к Богу своему
      Поднял взор. От жалости к Нему,
      От любви душа изнемогает:
      «О как мало я Тебя любил,
      Как обидел! Это я, гвоздями
      Члены жалкие пронзив, убил
      Моего Спасителя грехами.
      Господи, я не могу смотреть
      На Твои мученья! Дай мне тоже,
      Дай страдать с Тобою вместе, Боже,
      И с Тобою вместе умереть.
      Лучше пусть Христос меня осудит,
      Пусть отвергнет, — сердцу легче будет,
      Только бы не умер Он, храня
      Кpoткий вид, исполненный смиренья…
      Боже, я не вынесу прощенья,
      Нет, не надо, не прощай меня!..»
      Но Спаситель открывает очи,
      На Франциска Он взглянул: в тот миг
      Взор такой любви из мрака ночи
      В глубину души его проник,
      Что как будто в первый раз Блаженный
      Понял, как Господь его любил,
      Понял, что за все грехи вселенной
      Умирая, Он людей простил.
      И Христос к нему все ближе, ближе,
      Он — казалось — обнимал его,
      И Франциск шептал с мольбой: «Возьми же,
      Господи, возьми меня всего!»
      И почувствовал он те же муки,
      Как Распятый, боль он ощутил,
      Словно кто-нибудь гвоздями руки
      И ступени ног ему пронзил.
      Во Христа душой преобразившись,
      Вместе с Ним был распят на Кресте,
      Вместе с Ним страдал и, с Богом слившись,
      За людей он умер во Христе.
      К Небу громким голосом взывая,
      Он упал: «Тебе я жизнь мою,
      Отче, ныне в руки предаю!»
      А над ним, по-прежнему блистая
      В непонятной красоте своей,
      Вся дрожит и блещет ночь немая
      Мириадами живых огней…
      …………………………………
      Рано утром из окрестных келий
      Братья-иноки пришли за ним.
      Он лежал на скалах недвижим,
      И как будто от гвоздей алели
      Язвы на ногах, ладонях рук,
      На худом, прозрачно-бледном теле.
      В ужасе стояли все вокруг…
      ………………………………….
      Но потом открыл он очи вновь.
      Взор его был полон тайн небесных,
      Несказанных, и сочилась кровь
      Каплями из ран глубоких, крестных…

IX

      С этих пор страданья начались
      Тяжкого, смертельного недуга.
      Раз от всенощной, полны испуга,
      Бледные монахи собрались
      И смотрели на его мученья.
      И не в силах боли превозмочь,
      Полумертвый, истощив терпенье,
      Он метался и стонал всю ночь;
      Юный брат в порыве состраданья,
      Слыша бесконечные стенанья,
      Видя, что ничем нельзя помочь —
      «Господи, — воскликнул, — неужели
      Так несправедливо и без цели
      Ты казнишь избранников Твоих?»
      Услыхал больной и вдруг затих,
      На монаха поглядел он строго,
      И ответ раздался в тишине:
      «Брат, как смеешь ты судить во мне
      Милосердье праведного Бога?»
      Встал Франциск от ложа и, с трудом
      Опустившись, ниц упал челом,
      Крепко всеми членами своими
      Трепетными, слабыми, нагими
      Он к земле припал и целовал
      Землю, руки к персям прижимал,
      Полный бесконечного смиренья:
      «О Создатель мой, благодарю
      Я за всё, за все мои мученья!
      Об одном еще Тебя молю:
      Боль сильнее сделай, если надо, —
      Я перенесу ее, любя, —
      Потому что всё, что от Тебя,
      Даже муки — для меня отрада!
      Разве не у Господа в руках —
      Жизнь и смерть, и вся земная доля?
      О Твоя, Твоя да будет воля,
      Отче, на земле и в небесах!»

Х

      Так великий дух в страданьях рос.
      И огнем любви неутолимой
      Сердце чистое зажег Христос.
      Между тем, как дух неугасимо
      Пред лицом Твоим горел, Господь, —
      Как свеча пред образом, — сгорала
      От болезни немощная плоть,
      Таяла, как воск, и умирала.

XI

      Перед смертью он ослеп. Мученье
      Каждый день росло. Когда порой
      Становилось легче, в сад больной
      Выходил: одно лишь утешенье —
      На крыльце у двери посидеть,
      И на миг — измученное тело,
      Что, теряя силы, холодело,
      В теплых солнечных лучах согреть.
      Раз, когда в вечернем кротком свете
      Он дремал, монахи принесли
      Пару диких горлиц. Их нашли
      В поле. Бедные попались в сети.
      Чтоб вскормить могли они птенцов,
      Гнездышко под кровлей, над дверями
      Он слепил из глины и сучков
      Слабыми, дрожащими руками.
      И веселью не было конца,
      Только что из первого яйца
      Вылупился птенчик, и неловкой
      Обнаженной маленькой головкой
      Скорлупу пробил… Раздался писк
      Жалобный… Благословил Франциск
      Господа за то, что, умирая,
      Видел, как рождалась молодая
      Жизнь, и, свет еще сильней любя,
      Окруженный мраком в вечной ночи,
      К солнцу поднял он слепые очи,
      «Господи, благодарю Тебя!..»

ХII

      Только плоти слабою преградой
      Дух его, как тонкою стеной,
      Отделен от Бога. Он порой
      Говорил: «Мне ничего не надо,
      Хорошо и умереть, и жить!»
      Так Блаженный, землю покидая,
      Счастье высшее познал — любить,
      На любовь в ответ любовь встречая.
      Чтобы к Богу в мире отойти,
      В темную часовню под землею
      Он велел себя перенести.
      Утешаясь бедностью святою,
      Ризы снял и лег на голый пол,
      И как в юности, когда, одежды
      Сняв с себя, от миpa он ушел, —
      Так теперь, исполненный надежды,
      Он с печатью смерти на челе,
      Все земное отдает земле
      И свободе радуется: «Братья,
      Я хочу быть бедным и таким,
      Как родился — слабым и нагим,
      Кинуться Спасителю в объятья!..»
      Со свечами иноки стоят,
      И один открыл на аналое
      И читал Евангелье святое;
      В тишине слова любви звучат:
      «Дети, Я не долго с вами буду.
      Ныне вам Я новую Мою
      Заповедь великую даю,
      И за то Я вечно в вас пребуду.
      Мир вам, дети! Как Я вас люблю,
      Так и вы друг друга возлюбите,
      Чтоб узнали все по той любви,
      Что вы заповедь Мою храните
      И что вы ученики Мои.
      Я приду к вам вновь и успокою.
      Вы — во Мне, как Я — в Отце Моем,
      И вы будете одно со Мною,
      Как и Я — одно с Моим Отцом».
      Он вздохнул — и кончилось мученье:
      И, как будто задремав, поник
      Головой на грудь в изнеможенье,
      И закрылись очи. Бледный лик —
      Все светлей, спокойней и прелестней…
      Как дитя — у матери в руках,
      Убаюканное тихой песней, —
      Он почил с улыбкой на устах.
      Незакатный свет пред ним сияет,
      В лоне Бога дух его исчез, —
      Так в лазури утренних небес
      Белокрылый лебедь утопает.
 
      1891

ГЛАВА ПЕРВАЯ