Я опять сделал над собой усилие… И опять увидел то же лицо, похожее на все человеческие лица, те же обычные, хоть и незнакомые, черты.
      И мне вдруг стало жутко, и я пришел в себя. Только тогда я понял, что именно такое лицо, — лицо, похожее на все человеческие лица, — оно и есть лицо Христа Тургенева».
      Этот «Апокриф», не ложное, а тайное о Лике Христовом «Евангелие», мог быть написан только человеком хотя от Христа отрекшимся, но все еще сохранившим в сердце своем образ Его, — сыном той земли, о которой сказано:
      Удрученный ношей крестной,
      Всю тебя, земля родная,
      В рабском виде Царь Небесный
      Исходил, благословляя.
 

XIII

      Сделался подобным (всем) людям, и по виду стал как человек, —
      говорит Павел (Фил. 2, 7.)
      Видом (лицом) не отличался от всех других людей, —
      сообщает, во II веке, Цельз-Ориген, кажется, очень древнее, может быть, из неизвестного нам источника, предание-воспоминание.
      Был лицом, как все мы, сыны Адамовы, —
      подтверждает Иоанн Дамаскин, в VIII веке, ссылаясь тоже на предания-воспоминания, должно быть, первых веков христианства.
      «Лицо, как у всех, похожее на все человеческие лица», — повторит, через двадцать веков после Павла, русский Апокриф.
      Если могут быть вообще в религии доказательства, то лишь такие, как это, — невольные и необходимые совпадения бесконечно разделенных в пространстве и времени, внутренних опытов.
      Сам Иисус называет Себя «Сыном человеческим», по-арамейски Bar-nascha, просто «человеком»; это и значит: «Я, как все». Внешнее лицо: «как все»; внутреннее: «как никто».
 

XIV

      Два Нерукотворных Лика: римский, западный, на Вероникином плате, — страдающий Раб; и византийский, восточный, на Авгаровом плате, — торжествующий Царь, —
      Rex tremendae majestatis,
      Царь ужасного величья, —
      Тот, Кто явится миру в последний день, когда люди скажут горам и камням:
      падите и скройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца. (Откр. 6, 16–17.)
      В этой-то «согласной противоположности», антиномичности: «как все» — «как никто», и заключается одна из причин неизобразимости Лика Господня.
 

XV

      Церковь, в предании о Лике, разделилась надвое. Иисус прекрасен, — утверждает одна, кажется, очень древняя, половина предания.
      Есть, может быть, у св. Луки намек на красоту Иисуса. Если греческое слово ?????, латинское gratia, в стихе об Иисусе отроке (2, 52), относится не к духу, а к телу Его, или не только к духу, но и к телу, что тем вероятнее, что и предыдущее слово ?????? (не «возраст», в смысле числа годов, как иногда переводится, а «рост тела») относится к телу, то ?????; значит «красота», «прелесть», gratia, так что общий смысл стиха таков: «Иисус рос и хорошел».
      Следует, однако, помнить, что наше человеческое слово «красота» не соответствует тому, что мы так называем в Его лице. Но если бы этого, чего мы не умеем назвать, не было в нем, то простая из народа женщина могла ли бы, глядя на Него, воскликнуть:
      Блаженно чрево. Тебя носившее, и сосцы. Тебя питавшие (Лк. 11,27);
      и в Преображении, могло ли бы лицо Его «просиять, как солнце» (Мт. 17, 2)?
      «Прекрасным», ? ?????, называют Его «Деяния Иоанна», как будто людям довольно этого слова, чтобы знать, о Ком идет речь.
      «Нам, истинной красоты желающим, Он один прекрасен», выразит и Климент Александрийский это естественное в людях и неискоренимое чувство:
      Ты прекраснее сынов человеческих. (Пс. 45, 3.)
 

XVI

      Так в одной половине предания, а в другой, не менее древней, Иисус «безобразен», —
      Паче всякого человека обезображен был лик Его, и вид Его, паче сынов человеческих, —
      исполнилось на Нем и это пророчество (Ис. 52, 14.) «Уничижил — опустошил Себя» во всем, и в этом.
      «Мал был ростом, говорят, и лицом некрасив», — вспомнит Цельз у Оригена. «Вида никакого не имел… бесславен… презрен был по виду», — скажет и св. Юстин Мученик, видевший, может быть, тех, кто видел живое лицо Иисуса.
      Те же свидетели — и это всего удивительнее, — говорят то о красоте Его, то о «безобразии»: Климент Александрийский — непереводимо для нас «кощунственным» словом: ???????.
      Тот же Ириней, который утверждает, что о плотском образе Иисуса нам ничего неизвестно, знает, однако, что Он был «немощен и бесславен (по виду)», infirmus et ingloriosus.
      Я же червь, а не человек, — поношение у людей и презрение в народе (Пс. 21, 7), —
      страшное слово это из того же псалма, откуда и крестный вопль, Сабахтани, вложит Тертуллиан в уста самого Господа.
 

XVII

      Церковь-Невеста сначала забыла лицо Христа-Жениха, а потом приснилось ей, будто Он — чудовище. Как могло это быть?
      Первохристианством от иудейства унаследованный страх телесной красоты, как ведущего к идолопоклонству, языческого соблазна, может быть, многое здесь объясняет, но не все. Корни обоих преданий о красоте и безобразии Лика Господня уходят, кажется, в очень темное, но исторически подлинное, воспоминание.
      Не было ли в лице Человека Иисуса того же, что было в жизни Его, — «парадоксального», «удивительного-ужасного», как бы выходящего из трех измерений в четвертое, где все наоборот, так что безобразное здесь, на земле, там прекрасно?
      Самое особенное, на другие человеческие лица не похожее, личное в лице Иисуса не есть ли именно то, что оно — по ту сторону всех человеческих мер красоты и безобразия, несоизмеримо с нашей трехмерной эстетикой?
      Если так, то понятно, что не только видевшие Его уже не помнят, но и видящие не знают, какое из двух пророчеств исполнилось на Нем: «лик Его обезображен паче всех человеков», или: «Ты прекраснее сынов человеческих».
      Был Он и прекрасен и безобразен, formosum et foedum, —
      верно, может быть, поняли это «Деяния Петра».
      Радость, которой нет имени, чувствуют видящие это лицо, и ужас, которому тоже нет имени. Той, первой антиномичности в Нем: «как все» — «как никто», соответствует эта вторая: «как червь — как солнце».
 

XVIII

      Вспомним не только, увы, ренановского «обаятельного Равви», Магдалинина «Возлюбленного» (единственную в веках пошлость наших дней), но и фарфоровые куколки церковных Иисусов, и если мы еще сохранили достаточно вкуса, чтобы ненавидеть эту приторно-тошную гнусность, метерлинковскую «душу сахара», то, может быть, мы поймем, что та непостижимая для нас, ужасающая «красота-безобразие» Лика Господня есть горькое от сладкого яда противоядие и что первые века христианства здесь еще знают, помнят что-то о лице Иисуса.
 

XIX

      Я не то, чем кажусь.
      Это, конечно, неподходящее слово Господне, Аграф, в «Деяниях Иоанна», может быть, дает нам возможность заглянуть в то, что действительно испытывали видевшие живое лицо Иисуса. Тайну этого слова и объясняет, и углубляет Ориген:
      Будучи Самим Собой, как бы не Собой являлся людям. Cum fuisset ipse, duasi non ipso omnibus videbatur. Вида одного не имел, но менял его, сообразно с тем, как мог видеть Его каждый; каждому являлся в том образе, какого достоин был каждый.
      Вот почему и св. Антонин Мученик не может разглядеть, как следует, на нерукотворной иконе, «постоянно меняющегося Лика».
      «Лик Христов, у римлян, эллинов, индийцев, эфиопян, различен, ибо каждый из этих народов утверждает, что в свойственном ему образе явился людям Господь», — говорит патриарх Фотий. Это значит: лицо второго Адама, Иисуса, — во всех человеческих лицах, как солнце в каплях росы.
 

XX

      Так увидите Меня в себе, как видит лицо свое человек в зеркале.
      Лица человеческие, как мертвые камни, неподвижны, неизменны, только Его лицо, как живое пламя, вечно движется, изменяется и потому неуловимо для взора, неизобразимо для кисти.
      Слава Тебе, Иисус Многовидый, ??????????, —
      скажут «Деяния Фомы». «Лика Господня изображения от разнообразия бесчисленных мыслей меняются», — верно понял и Августин, но сделал отсюда неверный вывод, что мы о лице Иисуса ничего не знаем.
      Многие лица Свои напомнит Он Сам на Страшном суде:
      алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и не вы напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был болен и в темнице, и не посетили Меня (Мт. 25, 42–43.)
      В каждом лице страдающего брата нашего — Его лицо.
      Кто видел брата, видел Господа (Agraphon.)
 

XXI

      Странный и жуткий апокриф дошел до нас в «Деяниях Иоанна».
      Речь идет о первом призвании учеников, Иоанна и Иакова, сынов Заведеевых, сидящих в лодке на Геннисаретском озере.
      «Что нужно от нас этому мальчику? Зачем Он зовет нас на берег?» — сказал мне (Иоанну) брат мой, Иаков. И я спросил его: «Какой мальчик?» Он же отвечал мне: «Тот, кто кивает нам головой». — «Свет у тебя помутился в глазах, брат мой, Иаков, от многих бессонных ночей, проведенных нами на озере. Разве ты не видишь, что перед нами высокого роста, с прекрасным лицом, радостно на нас взирающий, муж?» — «Нет, не вижу, но подплывем к берегу, узнаем, что это такое».
      Когда же пристали мы к берегу. Он сам помог нам привязать лодку. И мы пошли с Ним. И, когда шли. Он казался мне старым, лысым, с длинной густой бородой, а брату Иакову — юношей, с едва пробивающимся пухом на щеках. И мы не разумели, что это значит… и весьма удивлялись.
      …Часто, бывало, и потом являлся Он мне в еще более дивных образах… то маленького роста человечком с искривленными членами, то исполином, головой возносившимся до неба.
      Что это, нелепая сказка, или опять рыбий взгляд на солнце сквозь воду, — смутное и чудовищно-преувеличенное, как в бреду, воспоминание о том, что действительно испытывали эти суеверные и простодушные, как дети, рыбаки галилейские от не совсем трехмерного, в нашу земную геометрию не совсем входящего, лица Господня?
      Может быть, память о чем-то подобном сохранилась и в Евангелии. «Был лет тридцати», — говорит Лука (3, 23.) «Тебе еще нет пятидесяти лет», — говорят Господу фарисеи в IV Евангелии (8, 57.) Кажется то почти молодым, то почти старым; это и значит: «вида одного не имел, но менял его, сообразно с тем, как мог Его видеть каждый».
      «Оборотень, божественный», — сказал бы, кощунствуя, Лукиан-Вольтер; этого не говорят, но, может быть, что-то подобное чувствуют ученики, благоговея, не смея вглядеться в это страшно и чудно меняющееся лицо-пламя.
 

XXII

      Самое общее из всех человеческих лиц, все их включающее в себя, как все треугольники включает в себя геометрическая фигура треугольника, — лицо второго Адама, — это один из двух полюсов, а другой: самое особенное, ни на какое другое лицо непохожее, единственно-личное из всех человеческих лиц. Эти-то два полюса и надо соединить, чтобы увидеть Его живое лицо. Все изображения лика Господня, от катакомбного Доброго Пастыря, напоминающего бога Гермеса, с безбородым и безусым, нежным, как у девушки, лицом, до Нерукотворного Спаса, «Царя ужасного величья», в византийских мозаиках, — суть не что иное, как неутолимо-жадные, в веках и народах, поиски этого живого лица.
      Лучше всего можно судить об этих поисках, по очень позднему, между XI и XII веком, по драгоценному для нас, потому что из древних, вероятно, исторически подлинных, как мозаика — из камешков, сложенному апокрифу — «Письму прокуратора Лентула к римскому Сенату»:
      …Среднего роста Человек… С таким лицом, что всякий, видящий Его, любит Его или страшится. Темно-русые, почти гладкие до ушей, а ниже вьющиеся, на концах более светлые, с огненным блеском, по плечам развевающиеся волосы, с пробором по середине головы, согласно назарейскому обычаю; гладкое чело, и безмятежно-ясное; густая, но недлинная, раздвоенная борода, того же цвета, как волосы. Вид простой и благостный. Темно-синие (caerulei, цвета морских глубин), меняющиеся, разные глаза. Страшен во гневе, ласков и тих в увещании; весел с достоинством. Плакал порой, но никогда не смеялся…
      Слово пророка: «Ты прекраснее сынов человеческих», — исполнилось на Нем воистину.
 

XXIII

      Есть еще два апокрифа или предания о лице Иисуса — одно, у Иоанна Дамаскина, VIII века, другое — у последнего церковного историка, Никифора Каллиста, XIV века. Оба ссылаются на древнейшие, неизвестные нам, свидетельства, идущие, судя по ссылке Дамаскина, от первых веков христианства, что согласно и с Августином, упоминающим о многих, бывших до него, постоянно «меняющихся» изображениях. Очень вероятно, что все трое, Дамаскин, Лентул и Каллист, черпают независимо друг от друга из этих общих, древнейших источников.
      «Особые приметы» у Дамаскина: «тесно сближенные — как бы сросшиеся брови», «черная борода и сильно загнутый (орлиный) нос», так же как «смуглый цвет лица», в свидетельстве Каллиста, и «рыжеватый, rubra, цвет бороды» в одном из чтений Лентула, — не знаки ли иудейской крови?
      Две-три особых приметы есть и у Никифора Каллиста: «мягко вьющиеся, белокурые, при темных бровях, волосы; светлые, неизъяснимою благостью сияющие глаза, пронзительны… Немного согбен в плечах… Тих, кроток и милостив… Матери Своей Божественной подобен во всем».
 

XXIV

      Медленно, постепенно и трудно, черта за чертой, как в драгоценной мозаике — камешек за камешком, складывается многообразно-единый, Нерукотворный Лик, чьи бесчисленные, «постоянно меняющиеся» изображения совпадают иногда поразительно в мельчайших «особых приметах». Вспомним «верхнюю губу, покоящуюся на нижней», в русском апокрифе, и точно такую же, детски жалобно, как бы от недавнего плача, немного припухшую, в винчьевском рисунке; вспомним «легкие, по плечам развевающиеся волосы», в апокрифе Лентула, и золотисто-прозрачное облако рыжеватых волос, в том же винчьевском рисунке; вспомним «сильно выгнутый нос», у Дамаскина, «смуглый цвет лица», у Лентула, «рыжеватый цвет бороды», у Каллиста, — все, должно быть, признаки иудейской крови, и тонко, по-девичьи, выгнутый, тоже, несомненно, иудейский нос и рыжеватый, иудейский цвет волос, опять в винчьевском рисунке. Вспомним, наконец, неизменный, от VI–VII века до наших дней, «пробор по середине головы» и «раздвоенную бороду».
      Кажется, бесконечно разные, разделенные веками и народами, ничего друг о друге не знающие люди изображают в бесчисленных образах одно живое лицо, такое нам с детства знакомое, что мы узнаем его с первого взгляда.
      Был ли действительно таким Иисус Назорей, каким мы узнаем Его, вспоминаем или воображаем сейчас? «Мы о лице Его не знаем ничего», — отвечают Ириней и Августин. Этому поверили мы, кажется, слишком легко потому, что глубочайший и древнейший подлиннейший из двух смыслов слова parousia потерян для нас: не только «второе пришествие», как понятно с первых веков христианства до наших дней, но и вечное «присутствие» Господа:
      Вот Я с вами во все дни до окончания века. Аминь.
      Могут ли не видеть лица Его те, с кем Он всегда? Нет, люди что-то знают о лице Его, помнят и никогда не забудут; в памяти и в сердце человечества неизгладимо и нерукотворно. Господом самим запечатленный Лик Его не призрачен.
      Можно сказать, что это единственное Лицо, которое увидело и запомнило человечество, и будет помнить-видеть — всегда: все остальные призрачны, все — мимолетные тени; это одно — солнце.
 

XXV

      Что же значит: «Мы лица Его не знаем?» Значит: с тою же силою, как некогда Петр сказал Иисусу: «Ты — Христос», — никто сейчас не скажет Христу: «Ты — Иисус»; с тою же ясностью, с какою некогда Петр увидел божеское лицо Христа в человеческом лице Иисуса, никто сейчас не увидит лица человеческого в Божеском, и не услышит никто:
      Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах (Мт. 16, 17.)
      Кажется, с нами происходит сейчас то же, что с двумя учениками на пути в Эммаус, когда сам Господь, приблизившись, пошел с ними.
      Но глаза их были удержаны, так что они не узнали Его.
      Когда же узнали, —
      Он стал невидим для них. И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше? (Лк. 24, 15–32.)
      Так Он и с нами идет на страшно-долгом пути от первого ко второму Пришествию, — в том, что мы называем «историей»; так и мы Его не узнаем. О, если бы и в нас так же сердце горело!
 
 

10. ЕГО ЛИЦО
(В Евангелии)