А если так, то это, самое как будто, далекое, забытое, неизвестное, ненужное дело — Крещение — есть, в действительности, самое близкое, памятное, ведомое, нужное нам, людям Конца.
      Нам, может быть, больше, чем кому-либо за две тысячи лет христианства, сказаны эти слова, соединяющие два конца двух человечеств:
      Близко, при дверях… Род сей не пройдет, как все это будет… Ибо, как во дни перед потопом… так будет и в пришествие Сына человеческого (Мт. 24, 33–39.)
      «Род сей», значит ли сегодняшний или завтрашний, человеческий род? Не все ли равно, если мы уже сегодня видим Конец.
      Может быть, и эти слова нам сказаны больше, чем кому-либо:
      Когда же начнет… сбываться это, восклонитесь и подымите головы ваши, потому что приблизилось избавление ваше. (Мт. 21, 23.)
      Чем для нас будет Конец, — радостью ли избавления или ужасом гибели, это зависит от каждого из нас, — от того, помним ли мы, что было; воображаем ли, что будет.
 

IX

      Каждый из нас гибнет уже и сейчас более или менее бессмысленно, и то, что бессмысленно, — самое, конечно, ужасное. Маленький, внутренний, свой «конец мира», маленькую, внутреннюю, свою «Атлантиду», — бездонный провал в пустоту, — более или менее переживает каждый из нас, и ничего не делает, чтобы спастись; даже не очень боится, потому что привык; да и что делать, если нет спасения? Но если бы каждому из нас и всем вместе было математически доказано, что «род сей», действительно, увидит Конец, и что можно спастись, — есть верное убежище — уже построенный, или хотя бы только строимый, Ковчег-Церковь, и что вход в него — крещение, то как бы все кинулись к нему, как бы, наконец, поняли, что значит:
      Истинно, истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя. (Мт. 11, 11.)
 

X

      Чем было Крещение, мы поймем, узнав, кем был Креститель. Вот что говорит о нем Иосиф Флавий:
      Бог погубил Иродово войско — (в войне с дамасским царем Аретою, в 35–36 год. по Р. X.), — справедливо казнив Ирода… за совершенное над Иоанном, так называемым Крестителем, злодейство, ибо он умертвил добродетельного мужа сего, учившего людей… совершать погружение в воду (крещение), угодное Богу, если оно, не ради оставления отдельных грехов, совершается, а в знак освящения тела и души, уже заранее очищенных праведной жизнью. Видя же, что весь народ стекается к Иоанну… начал Ирод опасаться, чтобы сила речей Иоанновых не побудила народ к восстанию, потому что люди, казалось, по слову его, готовы были на все. Вот почему Ирод счел за лучшее, прежде нежели начнется восстание, умертвить Иоанна… Итак, по одним лишь подозрениям, был он схвачен, заточен в крепость Махэрос, и там убит.
      Это свидетельство Иосифа, в исторической подлинности которого никто не сомневается, для нас уже тем драгоценно, что совпадает, — как одна половинка сломанного кольца с другой, — с евангельским свидетельством об Иоанне Крестителе, и еще тем, что, помимо воли самого свидетеля, кидает новый, от Евангелий независимый и глубоко проникающий свет на ту первую точку, где тайная жизнь Иисуса становится явной, внутреннее в Нем соприкасается с внешним, в истории. Здесь-то, наконец, выходим мы из утренней тени евангельского мифа или мистерии на солнце истории; здесь кончается смешение облаков с горами, и горы обозначаются так четко, что надо быть слепым, чтобы продолжать смешивать.
 

XI

      Верно понял и выразил Иосиф главное в Иоанне, — то, что он — «Креститель», и что дело всей жизни его заключается в этом. Вспомним и сопоставим два свидетельства Иосифа: «Иисус, так называемый Христос», и это: «Иоанн, так называемый Креститель». Этих двух свидетельств не соединяет Иосиф, но сами они соединяются так же естественно, как два сближенных ртутных шарика, и это тем для нас очевиднее, что тут же, в свидетельстве об Иоанне, мы видим и сближающую среду — внезапно выкидывающее пламя восстания — какой-то «начинающийся» переворот, ????????, так пугающий Ирода, что он считает нужным схватить и умертвить Иоанна.
      Что это за «переворот», Иосиф не говорит, — нам легко догадаться, почему: движущая сила переворота, мессианская, есть именно то, о чем изменник этого движения, перебежчик в римский лагерь, Иосиф, молчит, как о веревке в доме повешенного, и только однажды проговаривается нечаянно:
      Более всего побудило их (иудеев) к войне (67–70 гг.) двусмысленное, в Писании, пророчество, будто бы, в эти именно дни, выйдет из их земли человек, которому суждено овладеть господством над миром — (Мессия.) — Все они этому поверили, и многие, даже мудрые, были этим обмануты. Явно, однако, означало то божественное прорицание не иного кого, как (Тита) Веспасиана, получившего действительно в Иудее самодержавное над миром владычество,  т. е. сделавшегося царем Мессией.
 

XII

      Как ни гнусно то, что делает здесь Иосиф, целуя тот римский сапог, чьим каблуком раздавлено сердце матери его, Св. Земли, мы должны быть благодарны ему: здесь подтверждается лучше, чем у многих христианских апологетов, историческая подлинность Евангелия, в исходной точке его — Богоявлении, Эпифании.
      Помня все три свидетельства Иосифа — об Иисусе, Иоанне и мессианстве, как причине войны 70 года, трудно поверить, чтобы он не знал, чем связан Иоанн Креститель с Иисусом Крестником. Что именно думает он об этом, мы, разумеется, никогда не узнаем, но сквозь все недомолвки его внятно слышится одно: между 29-м годом нашей эры, когда никому неизвестный Человек из Назарета пришел к Иоанну креститься, и 70-м, когда пал Иерусалим, происходит небывалое во всемирной истории самоубийство целого народа. Чувствуя, что ему из римской тюрьмы не вырваться, Израиль разбивает себе голову о тюремную стену.
      Чтобы родить Мессию, матери Его, Израилю, надо было умереть от родов: 29-й год — начало родовых болей, а 70-й — конец: рождение Младенца, смерть матери.
      «Был народ в ожидании», — сообщает Лука о 29-м годе. Помня 70-й год, нам легко себе представить, что ожидание это было похоже на то, как если бы человек, не зная, что проглотил, лекарство или яд, и, прислушиваясь к происходящему в теле его, — ждал. «Господи, царствуй над нами один», — святейшая молитва Израиля — этот проглоченный яд.
      29-й год — пороховой погреб; 70-й — взрыв, а искра, упавшая в порох, — Иоанн Креститель.
 

XIII

      Я Его (Иисуса) не знал,
      дважды повторяет Иоанн в IV Евангелии (1, 31; 33), перед всем народом, в ту самую минуту, когда Незнаемый, Неузнанный, уже стоит в народе. Как же не знал Его Предтеча, когда, еще младенцем во чреве «матери, взыграл от радости», услышав приветствие другой матери, с другим во чреве Младенцем: «величит душа моя Господа»? Если Иоаннова мать Иисусовой — «родственница» (Лк. 1, 36), то и дети их родные. Кто же пишет «Апокриф», Иоанн или Лука?
      Вот одно из евангельских «противоречий», неразрешимых в плоскости только исторической, но, может быть, разрешаемых в двух плоскостях: Истории-Мистерии, в том, что говорится устами, и в том, что сказано сердцем. Две эти плоскости, в обоих Евангелиях, хотя и по-разному, но одинаково сложно пересекаются, скрещиваются, как лучи света, не разрушая одна другой.
 

XIV

      «Если мы и знали Христа по плоти, то теперь уже не знаем», — говорит Павел (II Кор. 5, 16); то же мог бы сказать и сын Елисаветы о Сыне Марии, родной — о родном. «Я Его не знал», значит, в устах Иоанна: «я не хотел, не мог, не должен был знать Мессию-Христа по плоти». — «Не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах», мог бы и ему сказать Господь, как второму Своему исповеднику, Петру (Мт. 16, 17.)
      Сын Захарии, священника, Иоанн, — должен был или сам принять священство, наследственное, по Левитскому закону, или, отвергнув его, порвать со всем своим родством, сделать, хотя бы и в меньшей, более человеческой, мере, то же, что сделал Иисус: с корнем вырвать себя, как молодое растение, из родной земли, родного дома; сказать: «Враги человеку — домашние его»; как это ни «удивительно», ни «ужасно», неимоверно — но, может быть, и здесь, неимоверное в Евангелии подлинно, — Иоанн должен был сказать об Иисусе: «Враг».
 

XV

      «Сын Иосифов — Давыдов», — по этому признаку, меньше всего мог бы узнать Иоанн, что Иисус — Мессия-Христос. Слишком хорошо знали оба, что «Бог может из камней сих воздвигнуть чад Авраамовых», — сынов Давидовых (Мт. 3, 9.) Детских лет видения, вещие на ухо шепоты старичков и старушек — Елисаветы, Захарии, Симеона и Анны: «Видели очи мои спасение Твое», — не только не помогали Иоанну, а, напротив, мешали поверить в Иисуса Мессию.
      Это во-первых, а во-вторых: если и Мария могла забыть тайну Благовещенья (как бы иначе не поняла, что значат слова Иисуса-Отрока: «Мне должно быть в доме Отца Моего»), то Иоанн — тем более. Сердце помнит — ум забывает; слишком легко заглушается в нем громким, человеческим, тихое, Божие.
      Все забыл, — и это; вырвал все из сердца, — и это, когда ушел, бежал в пустыню от всех людей, и, может быть, больше, чем от всех (опять неимоверно — подлинно), от Иисуса Врага.
 

XVI

      Был в пустынях до дня явления своего Израилю (Лк. 1, 80.)
      В жизни Иоанна — те же двадцать утаенных лет, как в жизни Иисуса; они ровесники, и годы жизни их совпадают.
      Две пустыни — какие разные — та, Галилейская, рай Божий, и эта Иудейская, мертвая, у Мертвого моря, такая бесплодная, Богом проклятая, как ни одна земля в мире.
      Что делал Иоанн эти двадцать лет в пустыне, —
      Возрастал и укреплялся духом, —
      сообщает Лука (1, 80), теми же почти словами, как об Иисусе:
      возрастал и укреплялся, исполняясь премудрости (2, 40.)
      Здесь повторение слов неслучайно: две эти жизни, при всей своей земной и неземной противоположности, в чем-то одном повторяются: Иисус и Иоанн — таинственная Двойня братьев-близнецов.
      Двадцать лет оба молчат об одном, таят от людей одно, к одному готовятся, ждут одного. Два молчания — два ожидания — две неподвижных на тетиве натянутых луков, в одну цель устремленных стрелы.
      Мог ли Иоанн забыть Иисуса? Тень человека бежит перед ним по земле, когда он идет, а солнце восходит за ним; тень сокращается, по мере того как солнце восходит, и почти совсем исчезнет, когда солнце будет в полдне, но уйти от человека не может: так Иоанн не может уйти от Иисуса; все эти двадцать лет только о Нем и думает, только Им и мучается, искушается, только и борется с Ним за Христа.
      Сколько раз, когда о Нем думал: «не Он ли Мессия?» — сердце, может быть, хотело взыграть в нем от радости, как утренняя звезда перед солнцем играет на небе, и как тогда, младенцем, взыграл он во чреве матери. Но он заглушал в себе эту радость: «Может ли быть из Назарета что доброе? Нет, только не Он, только не Он! Я Его не знаю!»
      И опять ждет. Ухом припадая к земле, слушает, в молчании пустыни, двадцать лет, из году в год, изо дня в день, — и вдруг услышал: «Идет».
 

XVII

      Глас вопиющего в пустыне, приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему… Обратитесь, — опомнитесь, ибо приблизилось царство небесное. (Мт 1, 3, 2.)
      Вышел к людям Иоанн, и люди сначала над ним посмеялись, так же как отцы их смеялись над древними пророками: «Meschugge! Meschugge! Безумный! Безумный!» А потом испугались: что это вышло к ним из проклятой Богом пустыни — раскаленной геенской печи? Какое страшилище? Только на одну треть человек, а на две — невиданный зверь: полулев, полукузнечик. Весь волосат, космат, как лев; длинные, на теле, волосы спутались с шерстью звериного меха, и лицо волосатое, как спутанный куст, где сверкают два раскаленных угля — глаза. Ест саранчу, и сам похож на нее: солнцем и солью пустыни изъедены, худы, хрупки тонкие, длинные, насекомоподобные члены, как у огромного, пыльно-серого, аравийского кузнечика; и голос, как у него, трещащий, подобно пламени степного пожара в сухом можжевельнике.
 

XVIII

      «Огнь! Огнь! Огнь!» — повторяет однозвучно-пронзительным голосом. — «Вот Он идет, и кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится? Ибо Он, как огнь расплавляющий… В житницу свою пшеницу соберет, а солому сожжет огнем неугасимым; срубит бесплодное дерево и бросит в огонь… Я крещу вас водой, а Он будет крестить вас огнем!» (Мал. 3, 1–2. — Мт. 3, 10; 12; 11.)
      Слушают люди, как ветер с полудня шуршит в камышах Иордана; и кажется, снова пахнет огнем и серой, как тогда, под огненным, Содом и Гоморру испепелившим, дождем.
      «Уже и секира лежит при корне дерев» (Мт. 3, 10.) Вспомнят люди, через сорок лет, секиру Иоаннову, когда свалится под римским топором великое дерево Израиля.
      «Выводки змеиные! Кто внушил вам бежать от будущего гнева?.. Обратитесь же, опомнитесь, ибо приблизилось царство небесное» (Мт. 3, 7.)
      Иерусалим, и вся Иудея, и вся окрестность Иорданская выходили к нему, и крестились от него в Иордане. (Мт 3, 5–6.)
      Вся земля поднялась, от Иудеи до Галилеи; узнала, что пришел Илия, предтеча Мессии.
      Вот, Я пошлю вам Илию… перед наступлением великого дня и страшного. (Мал. 3, 5.)
      В эти-то дни, и пришел к Иоанну, среди галилейских паломников, никому неизвестный человек из Назарета, Иисус.
 

XIX

      Пущены две стрелы с двух луков, одна за другой, и обе попали в одну и ту же цель, каждая — в свой миг. В этой-то божественно-математической точности двух прицелов, совпавших в одной точке пространства и времени, — единственное во всемирной истории чудо, Предустановленной Гармонии: Предтеча — Пришедший; Иоанн — Иисус.
 

XX

      Что смотреть ходили вы в пустыню?
      Ветром ли тростник колеблемый?..
      В мягкие ли одежды одетого?..
      Что же смотреть ходили вы?
      Пророка? Да, говорю вам, и больше пророка… ибо из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя. (Мт 11, 8—11.)
      Только об одном человеке говорит человек Иисус — об Иоанне.
      Выше всех людей, ближе всех к Иисусу, в прошлом человечестве, — Исаия, в настоящем — Иоанн.
      «Все помышляли в сердцах своих об Иоанне, не Христос ли он» (Лк. 3, 15) — «Я не Христос», — вынужден сам Иоанн отстранять от себя эту непонятную людям, их, а не Его, искушающую близость (Ио. 1.20.) Он — величайший из людей, потому что смиреннейший: только бы пасть к ногам Идущего за ним: «Я недостоин развязать ремень у обуви Его» (Лк. 1, 16); только бы в Нем умереть, как утренняя звезда умирает в солнце!
      Близость Иоанна к Иисусу даже Ирод чувствует: после казни Предтечи, «услышав молву об Иисусе, Ирод сказал: „Это Иоанн воскрес из мертвых“» (Мт. 8, 27–28.)
      «Бес в Нем», — скажут люди об Иисусе, так же как об Иоанне (Мт. 11, 18.) Проповедь Свою начнет Иисус теми же словами, как Иоанн:
      Обратитесь — опомнитесь, ??????????, ибо приблизилось царство Божие. (Мк. 1, 15.)
      И, кончая проповедь, мог бы сказать о Себе то же, что говорит об Иоанне первосвященникам:
      Мытари и блудницы вперед вас идут в царство Божие; ибо пришел к вам Иоанн… и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили. (Мт. 21, 31–32.)
      Только два человека во всем человечестве, Иоанн-Иисус, больше, чем видят, — осязают Конец, как приближающий лицо свое к раскаленному докрасна железу осязает пышущий от него жар.
      Знает Иоанн, так же как Иисус, что Мессия — Царь не только Израиля, но и всего человечества: «Бог из камней сих может воздвигнуть детей Аврааму», — говорит Иоанн.
      Многие придут от востока и запада, и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном, а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю (Мт. 8, 11–12.),
      скажет Иисус. Знают оба, что Мессия, «Агнец Божий, взявший на Себя грех мира» (Ио. 1, 29), мир не мечом победит, а крестом.
      «Чуда не сотворил Иоанн» (Ио. 10, 41); но больше всех чудес то, что все пророки говорили о Мессии: «придет», — только один Иоанн сказал; «Пришел».
      Вот почему «из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя».
 

XXI

      Крестит Иоанн «крещением покаяния во оставление грехов». И «крестились от него все, исповедуя грехи свои» (Мк. 1, 4–5.) Так же ли крестился Иисус? Мог ли исповедовать грехи свои Безгрешный?
      «Если крестился, значит, согрешил? Ergo peccavit Christus, quia baptizatus est?» — спросит великий ересиарх, Манес. «Да, согрешил; Сам Себя грешным считал, и креститься вынужден был матерью почти насильно, paene invitum a matre sua esse compulsum», — ответит еретическая «Павлова Проповедь».
      Грешным человеком, как все, был Иисус, и только в крещении, когда вместе с Духом-Голубем, вошел в Него Христос, сделался безгрешным, — учат сами еще, может быть, не соблазняясь, но уже соблазняя других, иудео-христиане, эбиониты, не столько еретики, сколько недовершенные, потому что слишком ранние, люди церкви.
 

XXII

      Хуже всего то, что мы не знаем, как об этом учит Евангелие; если же нам кажется, что знаем, то, может быть, только потому, что евангельские свидетельства преломляются для нас в призме церковного догмата. Вовсе никакого соблазна не чувствуют ни Марк, ни Лука в том, что Иисус крестится «во оставление грехов», но потому ли, что они уже победили соблазн, или потому, что еще не видят его, — мы не знаем. Побежден ли соблазн и в IV Евангелии, где о самом крещении прямо ничего не сказано (1, 34) и можно только из намеков догадаться, что крещение было, но когда, где и как, неизвестно; не для того ли и умолчано, чтобы обойти соблазн?
      Видит его и не обходит только один из евангелистов, Матфей.
      Мне надо бы креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? — Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всю правду (Закона), ???????????.
      Правда Закона в крещении — одна: «покаяние во оставление грехов». В чем же грех Безгрешного? — тот же и здесь вопрос без ответа. Это надо принять и смотреть этому прямо в глаза, как это ни страшно. К тайне Крещения, а значит, и к самому таинству, — одному из двух величайших в христианстве, — ключ, в самом Евангелии, потерян, или, может быть, нарочно скрыт, по завету дохристианских мистерий: «скрывать глубины», — так что, если когда-нибудь будет снова найден, то уже по ту сторону Евангелия.
 

XXIII

      Кто кидает себе камни под ноги, чтобы споткнуться? Есть ли малейшее вероятие, чтобы так просто верующие люди, как первые ученики Господни, измыслили такой глубокий, сложный и тонкий соблазн, как этот, — покаяние Безгрешного? Но «мы не можем не говорить того, что видели и слышали» (Д. А. 4, 20.)
      Кажется, и здесь, как везде в Евангелии, чем «соблазнительней», тем исторически подлинней. Камень преткновения, камень этот и есть для нас в Крещении неколебимый гранит истории: как это было, мы не знаем, но знаем, что было.
      Было Крещение — будет Искушение; то связано с этим, в жизни не только Господа, но и всей Церкви Его; крестится и она — искушается, до конца времен.
 

XXIV

      Тоньше и глубже, чем в наших канонических Евангелиях, ставится вопрос о соблазне Крещения в Апокрифе — не ложном, а утаенном «Евангелии от Евреев», — мы уже видели, каком древнем и подлинном.
      — …Матерь и братья Господа говорили Ему: Иоанн Креститель крестит во оставление грехов; пойдем к нему и крестимся.
      Но Господь сказал им: в чем же Я согрешил, чтобы Мне идти креститься?
      Или, может быть, то, что Я сказал сейчас, — от неведения, nisi forte quod dixi, ignorantia est?
      Подлинны ли эти слова, мы не знаем; но лучше сказать не мог бы и святейший из людей.
      Кто из вас уличит Меня во грехе? (Ио. 8, 46), —
      чтобы спрашивать так, надо быть воплощенным Грехом, дьяволом; или, в самом деле, безгрешным.
      Какое же зло сделал Он?
      — на этот вопрос Пилата (Мт. 27, 23) никто не ответит. В том-то и единственность, божественность человеческой жизни Христа, что, сколько бы люди ни искали в ней зла, — не найдут. «Божеское здесь явилось в такой чистоте, как только могло явиться на земле». Знают и злейшие враги Его, что Он безгрешен.
      Но чем безгрешнее, тем непонятнее, для чего Он крестится; тем таинственнее тайна Крещения.
 

XXV

      Есть Иоанн Неизвестный, так же как есть Иисус Неизвестный. Оба невидимы, потому что закованы в ризы икон; надо расковать обоих: только увидев живые лица их, мы узнаем, что произошло между ними; заглянем, хотя бы издали, в тайну Крещения.
      «Иисус есть Христос-Мессия», — этого Иоанн не говорит нигде у синоптиков. «Идет за мною Сильнейший меня», — вовсе еще не значит, что идущий за ним Христос есть Иисус.
      Этого не говорит Иоанн Креститель и в IV Евангелии, так, по крайней мере, чтобы это услышали все и узнали, не могли не узнать, Мессию-Христа в Иисусе.
      Некто стоит среди вас. Кого вы не знаете, —
      сказано так, что этот Неназванный остается и неузнанным. «Вот, Агнец Божий», — говорит Иоанн дважды: в первый раз, так, что весь народ мог услышать (1, 29), но, и слыша, не понял бы: слишком был всем понятен в те дни только Мессия торжествующий, царь Израиля; никому — Мессия страдающий, «Агнец, взявший на Себя грех мира». Более темного, тайного слова, чем это, нельзя было людям сказать о Христе.
      Так в первый раз, а во второй, — услышали только двое учеников Крестителя, Иоанн Заведеев и брат Симона, Андрей; но если что-то и поняли, увидели оба, то очень смутно, как в темном, пророческом сне.
 

XXVI

      Если бы Иоанн мог сказать и сказал об Иисусе так, чтобы все услышали и поняли: «Вот, Христос», то все, что мы узнаем из всех четырех Евангелий о земной жизни и смерти Господа, потеряло бы смысл: только ведь для того и живет и умирает человек Иисус, чтобы, снимая покров за покровом с лица Своего, постепенно, медленно, с каким трудом нечеловеческим, — открыть эту непостижимейшую людям тайну: Иисус есть Христос.
      Мог ли бы Господь сказать Петру, когда тот исповедал Его, в Кесарии: «Ты Христос», —
      Не плоть и кровь открыли тебе это (Мт. 16, 16–17), —
      если бы «плоть и кровь» — человек Иоанн — уже открыли это всем? После услышанного и понятого, Иоанниного свидетельства, могли ли бы люди почитать Иисуса, «одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за одного из пророков»? (Мт. 16, 14.) Могли ли бы Иудеи спрашивать Его перед всем народом:
      Кто же Ты? — Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты —
      Христос, скажи нам прямо? (Ио. 8, 25; 10, 24.)
      И, наконец, главное: мог ли бы спрашивать Его сам Иоанн, уже из темницы, услышав о делах Его:
      Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого? (Мт. 11, 3.)
      Могли бы и сам Иисус, зная, что Иоанн «соблазнился» о Нем, спрашивать иудеев, откуда «крещение Иоанново, с небес или от человеков?» (Мт. 11, 30.)
      Нет, слишком ясно, что и здесь, как везде в Евангелии, противоречие в одной только, исторической плоскости неразрешимо, но в двух плоскостях, — в истории, в том, что было однажды, и в мистерии, в том, что было, есть и будет всегда, — может быть, разрешается.
      Это и значит: длящегося во времени, свидетельства Иоаннова — «Иисус есть Христос», — вовсе не было; только в какой-то одной-единственной точке времени — миге-молнии, или в нескольких точках, сливающихся в одну, — оно, действительно, было.
      К тайне Крещения потерянный ключ и есть этот молнийный миг. Где же он?
 

XXVII

      Следуя порядку времен в IV Евангелии (не верить ему в этом нет оснований), Господь, в первый год служения Своего, был в Иерусалиме на празднике Пасхи (2, 13), в низане — апреле, уже после, кажется, двух-или трехмесячного пребывания в Галилее: значит, крестился в начале января 29-го или 30-го года, что согласно и с церковным преданием, и тем еще вероятнее, что котловина нижнего Иордана, близ Мертвого моря, где находится Вифавара-Вифания, самый глубокий провал (350 м ниже уровня моря) и одно из самых знойных мест земного шара, почти необитаема в летние месяцы; следовательно, множество, со всех концов Палестины, паломников не могло бы стекаться сюда к Иоанну в эту пору года; зимние же месяцы здесь райские.
      Свежий ветер с севера, часто, в январе, дующий весь день, падает перед закатом, и наступает вдруг такая тишина, какой, кажется, нет нигде на земле, кроме Галилеи; но там — тишина блаженства, а здесь — печали.
      Воды Иордана текут между двумя зелеными стенами густолиственных зарослей, а шагах в тридцати от них, — пустыня мертвая. Стоит лишь подняться на крутой берег, чтобы увидеть необозримую даль: выжженных гор, долину Иерихона замыкающий круг; снежного, над ними, Ермона, как Ветхого деньми, в несказанном величьи, седую главу, на севере, а на юге, сквозь котловину Иордана, синее-синее, ни на что земное не похожее, точно райское небо, — Мертвое море. Райскими кажутся и радужно, за морем, светящиеся горы Моава, и в розовом небе заката бледнеющий, лунный серп, и дымом кадильным благоухающие смолы бальзамных рощ Иерихона: вся эта, летом, подобная аду пустыня, — зимой, — как богом прощенный и сделавшийся раем ад. Но веет иногда от Мертвого моря, и в эти райские дни, едва уловимый запах смолы и серы, как воспоминание ада в раю.
 

XXVIII

      Может быть, в один из таких вечеров, пришли к Иоанну из Иерусалима посланные фарисеями, левиты и священники; пришел и неизвестный человек из Назарета, среди галилейских паломников.
      Кажется, от этого именно вечера уцелела, у св. Юстина Мученика, из не написанных в Евангелии, но едва ли не исторически подлинных «Воспоминаний Апостолов», может быть, учеников Крестителевых — Иоанна Заведеева, Симона и Андрея, — одна, как будто ничтожная, но драгоценная, потому что глазами увиденная, черта:
      Кончив крестить и проповедовать, сидел Иоанн на берегу Иордана.
 

АПОКРИФ

 
       1.
      За день устал от множества крестящихся и присел отдохнуть на камень у Паромного Домика, выбрав место повыше, откуда мог видеть толпы, все еще, и в наступающих
      сумерках, идущих к нему паломников. Знали, что сегодня уже не будет крестить, но все шли да шли, потому что каждому из вновь пришедших хотелось увидеть его поскорей, и каждому впивались в глаза два глаза, сверкавшие в волосатом лице, — два раскаленных угля в спутанном кусте; спрашивали каждого: «Не ты ли?»
      Сколько их прошло перед ним, и еще пройдет сколько, — добрых и злых, умных и глупых, красивых и уродливых, — бесконечно разных и равных в ничтожестве. Его искать среди них не то же ли самое, что алмаза — в песке? А все-таки ищет, спрашивает каждого глазами: «Не ты ли?» — и знает, что чьи-то глаза ответят: «Я».
 
       2.
      Лев не рычит, не стрекочет кузнечик: человек говорит человеческим голосом.
      — Кто ты? — спрашивают Иоанна священники.
      — Я не Христос, — отвечает он в тысячный раз. — Я для того пришел крестить вас в воде, чтобы Он был явлен… Но я не Он.
      — Кто же ты? Илия?
      — Нет.
      — Пророк?
      — Нет.
      — Кто же ты?
      Все идут да идут, и каждому впиваются в глаза два глаза — два угля: «Не ты ли?» — «Не я». И проходят мимо, сникают, как тени, в тени наступающих сумерек.
      — Кто же ты? Чтобы нам дать ответ пославшим нас, — что ты о себе скажешь?
      — Я — глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу!
      — Что же ты крестишь, если ты не Мессия, ни Илия, ни пророк?
      — Я крещу вас в воде, но стоит среди вас Некто… Вдруг замолчал. Вспыхнули два глаза — два угля — таким огнем, как еще никогда. Волосы откинул от лица, точно встали они дыбом от ужаса, — львиная грива взъерошилась. Прянул, как почуявший агнца, лев.
      Два взора скрестились — две молнии; две стрелы попали в цель: «Ты?» — «Я».
      Солнце в равноденственную точку еще не вступило, но уже дошло до нее, длани Серафимов еще не наклонили ось мира, но уже налегли на нее, — дрогнула.
 
       3.
      Шедшие мимо вдруг остановились, ищут глазами в толпе, на кого смотрит Иоанн; ищут — не найдут: слишком похож на всех, «вида никакого не имеющий, никому неизвестный человек из Назарета».
      Скрылся в толпе, исчез, как тень, в тени наступающих сумерек. Никто не увидел Его, не узнал. Но сделалось так тихо, как никогда еще не было и никогда уже не будет в мире. Ужасом повеяло на всех и радостью, каких тоже не было в мире и не будет никогда Никто не увидел Его, не узнал, но все почувствовали: Он.
 

XXIX

      Кажется, в эту самую ночь, был тайный разговор Иоанна с Иисусом. Что действительно был, мы знаем, по свидетельству Матфея (3, 14–15); знаем также, что не Иоанн пришел к Иисусу, а Тот — к нему (3, 13): Сам захотел нарушить тайну двадцатилетнего молчания, — явиться миру:
      значит, уже в Назарете, до Иоанна, сказал: «Мой час пришел».
      «Все крестились, исповедуя грехи свои» (Мк. 1, 5); не был ли и тот ночной разговор похож на исповедь? Если бы мы знали, что между ними было сказано, то, может быть, заглянули бы в тайну Крещения, по ту сторону Евангелия.
 

XXX

      Только начало и конец разговора мы знаем. «Мне надо бы креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко Мне?» — начало, а конец: «тогда (Иоанн) допускает Его» креститься (Мт. 3, 14–15.) Слишком темным и кратким словом Иисуса: «так надлежит нам исполнить всю правду», — это начало с этим концом не связано. Что значит: «так»? Среднее, главное звено из цепи разговора выпало в I Евангелии. Но, кажется, не потеряно для нас; мы его находим в IV Евангелии: «Се, Агнец Божий, взявший на Себя грех мира». — «Раб Господень», ebed Jahwe Исаиина пророчества, и есть это выпавшее звено. Слишком вероятно, что между Иисусом и Иоанном слово это было сказано. И опять скрестились, так же как давеча, в толпе, два взора, две молнии: «Ты?» — «Я».
      Только они двое, Иисус — Иоанн, от начала до конца времен, знали, что значит: «Агнец Божий — Раб Господень»; знали только эти двое, что словом этим решается все в вечных судьбах мира.