Глава 2

Отъезд

Барон Луи Геккерн не любил поспешных выводов. Особенно если это касалось сферы его эмоций, которую он давным-давно привык запирать на замок. В конце концов, он же не мальчишка, как этот белокурый французик, Жорж Дантес, и должен вести себя соответственно. Что он себе позволяет, этот юный нахал, и почему он, барон Геккерн, не может поставить его на место?

Вообще, а что тебе нужно от Жоржа, а, Луи?

Вопросы. Геккерн перевернулся на другой бок и уткнулся горячим лбом в прохладный край подушки. Впрочем, на этой подушке уже почти не осталось холодных мест.

Барон резко вскочил и, закурив уже пятую за ночь сигару, стал снова мерить шагами просторную комнату, стараясь не шуметь и не свалить что-нибудь на пол в кромешной тьме. Он скосил глаза на красную точку огонька на конце сигары и невесело рассмеялся собственным мыслям.

Надо уезжать. Он уведомил посольство Нидерландов в Санкт-Петербурге о своем прибытии почти месяц назад. Нельзя больше медлить с отъездом, потому что в этой далекой, холодной и не очень приветливой к иностранцам России скоро начнется долгая и суровая зима. Геккерн хорошо помнил ту зиму 1823 года, когда ему пришлось поработать секретарем при посольстве. Н-да-а-а… И еще теперь этот Дантес.

«Ах, я не умру, милый барон? Вы же меня спасете, правда?»

Ты ночи из-за него не спал, идиот, сидел рядом с его постелью, ни на шаг не отходя – зачем, зачем? Он хлопает своими голубыми глазками, глупый щенок, а ты, дурак старый, вместо отеческих чувств готов был уже распустить слюни и сопли и… вообразить бог знает что.

Размечтался…

Геккерн быстро затушил сигару. При одном воспоминании об этой немецкой шлюшке, которая так вцепилась в Жоржа своими грязными ручонками, ему стало совсем дурно. На ощупь, в темноте, он нашел графин с водой и стакан и, налив себе доверху, жадно выпил. Плохо контролируемая ярость хлестнула его по глазам, отозвавшись огневой точкой в сердце, слезы готовы были хлынуть из его глаз, но он сдержался, обругав себя для верности самыми грязными словами, какие знал, и решительно улегся в постель.

Уезжать. Завтра же. К черту этого белобрысого сопляка, пусть служит солдатом в гвардии и таскается за девками…

Заснуть, впрочем, ему так и не удалось.

– …Месье Геккерн! Господин барон!

Луи поднял голову. Из раскрытого настежь окна второго этажа, почти свесившись на улицу, высунулся голый по пояс Дантес, сонный и растрепанный. Первые лучи солнца, только что пробившие белый утренний туман, окрасили нежную кожу юноши в розовый цвет, золотыми бликами играя на его волнистых волосах…

Сердце Геккерна взметнулось и упало.

Не смотри на него… не смей…

– Прощайте, Жорж. Я уезжаю, – как можно суше сказал барон, упорно игнорируя умоляющие взгляды Дантеса.

– Подождите! Вы не можете так уехать! Умоляю, подождите, барон! Я сейчас… я мигом…

Внизу хлопотали слуги, загружая дорожный экипаж посланника многочисленными чемоданами, крутился сам хозяин, довольно потирая озябшие красные руки – столько денег он давно ни от кого не получал. «Его сиятельство господин барон» заплатил за себя и за этого французика, с которым он так носится вот уже целый месяц, почти годовую его выручку. «Вот повезло мальчишке», – думал Фриц, командуя тремя рослыми мужиками, грузившими чемоданы. «Но теперь все, красавчик, – их сиятельство больше не вспомнят о тебе…»

На голых плечах Дантеса мешком висела серая форменная шинель, поминутно сползая и падая на сухие опавшие листья; он зябко поежился и повел плечами. Слезы стояли у него в глазах, когда он подошел к посланнику и, опершись о дверцу кареты, как бы случайно загородил рукой проход.

– Господин Геккерн… Я просто хотел попрощаться… Вы же не можете так уехать… Я… – Внезапно ссутулившись и опустив глаза, Дантес замолчал. Шинель снова упала, но он даже не пошевелился, чтобы убрать руку с дверцы. Геккерн, не в силах оторвать глаз от изящной, с хорошо развитой мускулатурой, фигуры молодого человека, на мгновение онемел, но тут же овладел собой.

– Жорж? Немедленно оденьтесь… Вы же замерзнете! – Голос его дрогнул, в потемневших от нахлынувших чувств глазах появилось выражение мучительного, почти яростного отчаяния, с которым он тщетно пытался совладать. Еще секунда – и ему придется отвернуться и немедленно отойти подальше, убежать, спрятаться, чтобы золотоволосый французик не видел его в смятении и растерянности, быть может, даже в слезах, отчаявшимся и раздавленным…

Белокурый мальчик совсем по-детски всхлипнул и неожиданно, совсем как накануне, прижался к барону всем телом, крепко обняв его за шею. Ему явно было очень холодно, и его худая голая спина покрывалась мурашками от холода.

– Я умоляю вас… не забывайте меня… Я… быть может, вы вспомните обо мне в Петербурге и мы еще увидимся? Я так вас… благодарю…

Последняя фраза далась ему совсем уже с трудом, и он, не в силах более сдерживаться, разрыдался на плече у Геккерна.

Геккерн, осторожно высвободившись из объятий Жоржа, быстро отвернулся, чтобы Дантес не видел выражения его глаз, поднял все еще лежащую на холодной земле шинель и накинул на плечи юноши. Ты сам этого хочешь, Жорж… в таком случае…

– Собирайтесь mon cher, – твердо сказал он. – Мы едем вместе… если, разумеется, вы не против. Сколько времени вам нужно на сборы?

Дорожная карета весело катила по дорогам Германии, приближаясь к польской границе. Погода явно благоприятствовала двум путешественникам, которые, казалось, никак не могли наговориться друг с другом. Счастливый Жорж болтал без умолку, развлекая барона рассказами о своем детстве в Сульце и о военном училище в Сен-Сире, опуская, впрочем, некоторые особо пикантные моменты. В свое время он и его приятель Огюст увлекались рисованием, – правда, рисунки Огюста были более детально выписаны, его линии отличались даже некоторой вычурностью и усложненностью. Что же касается Жоржа, то его наброски были более лаконичны, а рисунки больше похожи на шаржи – смешные и не злые. Он без конца рисовал Геккерна – в профиль и анфас, отдельно кисти рук, отдельно глаза, и при этом, если карета застревала или подпрыгивала на ухабах, он бросал карандаш, заливаясь смехом, и говорил, что «гениальному художнику нужны более комфортные условия». На этих карандашных набросках Геккерн видел себя молодым и смеющимся и не переставал удивляться – неужели Жорж действительно видит его таким! Он не любил свое отражение в зеркале и часто даже не мог смотреть на себя, поспешно отводя глаза. А Дантес недавно сказал ему:

«У вас такие удивительные глаза, барон… темно-серые и почти овальные. Это так красиво! Вы ведь знаете, да?» Краснеть Геккерн давно разучился, но в тот момент прилив крови к лицу был слишком очевиден, чтобы пройти незамеченным…

Сам Жорж отличался удивительным бесстыдством, как маленький и абсолютно непосредственный ребенок. Чего стоила одна его привычка спать голым… Он говорил, что в Сен-Сире их приучали к спартанскому образу жизни и заставляли спать в нетопленой комнате под одной только тонкой простыней. Геккерн закрыл глаза, представив молодого человека спящим без одежды, и во рту у него мгновенно пересохло. Жорж постоянно брал барона за руку, переплетая его пальцы со своими, чем доводил Геккерна почти до сердечного приступа, мог с разбегу броситься ему на шею, как в тот раз, когда они пошли покупать ему одежду в дорогом магазине. У мальчишки почти не было денег, и, конечно, тех ста луидоров в год, которые посылал ему отец, ему ни на что не хватало. Он с любопытством разглядывал каждую симпатичную девицу, попавшую в поле его зрения, и говорил такие вещи, что барон не знал – хохотать ли ему до упаду или прочитать юному болтуну лекцию о правилах хорошего тона. В остальном же он был почти безупречен, его манеры отличались изяществом, речь была правильной и светилась живым умом и мягким юмором, и его образованность не вызывала сомнений.

Еще меньше сомнений вызывали рекомендательные письма, которые юный Дантес вез с собой в Россию. У него в Санкт-Петербурге были дальние родственники – Мусины-Пушкины, а у них в хороших знакомых ходила Долли Фикельмон, внучка Кутузова, молодая, но уже весьма влиятельная особа. Геккерн прекрасно знал, что прибывшему в северную столицу Жоржу придется сдавать экзамены для того, чтобы его приняли в гвардию, но в любом случае он поступал на службу простым солдатом. Барон искоса взглянул на смеющееся лицо своего друга и отметил, что офицерский мундир будет гораздо больше к лицу Дантесу, чем солдатская шинель… «Ладно, – подумал он, – посмотрим, что можно сделать, чтобы ты сразу стал офицером царской гвардии, mon cher…»

На следующий день они сели на пароход «Николай I» в Любеке, который должен был уже через три дня доставить их в Кронштадт.

Море штормило, дул сильный, порывистый ветер, и большинство пассажиров мучились от тяжелых приступов морской болезни, часами не выходя на палубу из своих кают. Барон, который когда-то служил офицером на флоте, совершенно не замечал качки, уверенно держась на ногах; Жорж, не переставая восхищаться Геккерном, выглядел не столь хорошо и почти ничего не ел.

В ярко освещенной гостиной «Николая I» тонко играла скрипка, мелодию подхватывал старинный рояль, и музыка петляла и кружила, как лисьи следы на свежем снегу. Всхлипы скрипки, как эхо, повторяли тихие вздохи рояля; минорные, с оттенком осенней грусти аккорды наполняли просторную, богато украшенную залу в красноватых тонах. Пассажиры первого класса, не страдающие от морской болезни, прохаживались по зале или сидели за бокалом шампанского в глубоких, обитых алым бархатом креслах. Трое молодых людей собирались играть в вист, а четвертым стал подошедший к началу игры Дантес. Вино лилось рекой, шутки громко хохочущей четверки становились все развязнее, и вскоре дамы стали неблагосклонно поглядывать в сторону молодых людей, которые ни разу не повернулись, чтобы оценить их вечерние туалеты.

– Они забывают о приличиях!

– Martian, он такой красавчик… вот этот блондин с голубыми глазами…

– Элен, нельзя так пялить глаза на мужчин. К тому же этот мальчишка, кажется, пьян!

– Я и не думала, maman, вам показалось…

Смешливая круглолицая девушка в сопровождении бледной и увядающей матушки, явно старающейся держаться прямо между двумя приемами пилюль от тошноты, последний раз кинула красноречивый взгляд в сторону белокурого француза и была уведена из залы. В дверях они почти столкнулись с хорошо одетым худощавым иностранцем лет сорока, который смерил обеих пронзительными серыми глазами и, как показалось maman, слегка скривил губы.

Барон Геккерн потерял Жоржа из виду два часа назад и, решив, что он спит, на всякий случай заглянул в его каюту. Молодого человека там не оказалось, и барон очень скоро обнаружил его в большой зале красной гостиной за карточным столом, вистующим с тремя молодыми русскими денди, самоуверенными и нахальными, явно не страдающими от морской болезни.

– Вы опять проиграли, господин Дантес! – от души хохотал один из них, почти ровесник Жоржу, темноволосый, с нежным девичьим румянцем и ямочками на щеках, наливая проигравшему Дантесу очередной бокал шампанского. Дантес казался совершенно сбитым с толку, пытаясь что-то доказывать сидевшему напротив молодому человеку чуть постарше, с широко расставленными прозрачными глазами, которого юноша с ямочками называл Pierre.

– …ладно, если у вас нет денег, тогда сделаем следующее… – И, наклонившись слишком близко к уху белокурого Жоржа, что-то прошептал, слегка кривя в гнусной усмешке красивый, по-юношески яркий рот.

Дантес порывисто встал и, схватив обидчика за шиворот, вплотную притиснул его к стене.

– Вы наглец, сударь! Я вызываю вас! Вы ответите мне за оскорбление! – Его лицо пылало от гнева, огонь в голубых глазах, казалось, должен был испепелить негодяя Пьера.

– Что здесь происходит, могу я знать? – раздался совсем рядом ледяной голос Геккерна, который наконец оторвался от созерцания забавной сценки и быстро подошел к столу. Дантес, уже готовый было дать пощечину Пьеру, мгновенно сник, как нашкодивший школяр. Пьер, заметно прихрамывая, отошел в сторону, скрестив руки на груди, и не без злорадства уставился на «семейную сцену».

– Б-барон… Простите… я… мы играли, и я…

– Ваш папа? – с иронией спросил Пьер, не сводя с молодого человека насмешливого взгляда. Дантес покрутил головой, затем почему-то кивнул. Остальные двое громко расхохотались.

Геккерн молча кинул на стол проигранную сумму и, повернувшись, быстро вышел из примолкшей гостиной.

– Я не просил вас платить за меня, Луи!

Геккерн повернул голову к юноше, который от выпитого вина еле держался на ногах, и тихо поинтересовался:

– Что он от тебя хотел, Жорж?

– Н-не надо об этом! Я сам должен решать подобные вещи, барон! – мальчишку явно развезло, подумал Геккерн. Ну что ж… послушаем… любопытно. – Я сам в ответе за свои пос-с-тупки, в-вам понятно? – заплетающимся языком произнес Жорж. – Он хотел… хотел, чтобы я… Нет, не надо, прошу вас, я не могу…

Стоя по обе стороны узкого, полутемного коридора, ведущего к каютам пассажиров первого класса, Геккерн и Дантес уставились друг на друга в изумлении. Больше всего Дантесу хотелось сейчас повиснуть на шее у барона и, попросив прощения, заснуть… у него на плече. Блестящие, ставшие вмиг влажно-серыми, продолговатые глаза Геккерна, впрочем, выдавали гораздо более потаенные намерения.

– Жорж?.. – тихо окликнул он внезапно замолчавшего юношу. – Хотите, я покажу вам, чего именно хотел от вас этот высокомерный наглец?..

…Луи, улыбаясь, вновь отошел к противоположной стене и, невозмутимо сложив руки на груди и чуть склонив голову, посматривал на юношу из-под полуопущенных век.

Жорж остался стоять у стены один задыхаясь и едва держась на ногах.

– Луи… – хрипло прошептал Жорж, все еще тяжело дыша. – К-как вы догадались? И что вы делаете со мной? А почему вы улыбаетесь – я сказал что-то смешное, да? – Он сейчас был похож на обиженного подростка, готового расплакаться от обиды и негодования.

– Да вы пьяны, друг мой, – насмешливо произнес Геккерн, с трудом переводя дыхание. – Пойдемте, я провожу вас в вашу каюту.

– Я вам не игрушка, барон! – выкрикнул Дантес, шатаясь, и резко оттолкнул подставленную бароном руку. – Вы думаете, я не смогу дойти один? Спокойной ночи!..

Вмиг протрезвевший и страшно раздосадованный Жорж бегом помчался вниз по лестнице. Луи услышал, как громко хлопнула дверь его каюты.

Не ходи за ним… пусть проспится… о-о-о, какой он красивый, когда злится, Боже…

…Наутро они молча завтракали на верхней палубе, избегая глядеть друг на друга. Всю ночь не сомкнувший глаз Геккерн выглядел осунувшимся и почти больным. Жорж, искоса поглядывая на барона, не знал, о чем говорить, хотя еще вчера вечером ему казалось, что он может рассказать Геккерну о себе абсолютно все.

– Я хотел бы просмотреть ваши рекомендательные письма, Жорж, – сухо сказал Луи, допивая кофе. Солнце, вышедшее из-за туч, заглянуло ему в лицо, и он непроизвольно прикрыл глаза рукой. «Улыбнись!..» – мысленно молил его Дантес, не отрывая взгляда от его лица.

В этот момент на палубе произошло какое-то движение, раздался звонкий детский смех, и двое мужчин увидели, как к их столу несется серебристый карликовый пудель, стремительно убегая от своей маленькой хозяйки в светло-голубом шерстяном платье с золотыми пуговицами. Ребенок, хохоча, ловил свое сокровище под охи и ахи молоденькой maman и гувернантки, которые явно не знали, что делать с расшалившимся дитятей. Ловко подпрыгнув, пудель стянул со стола Жоржа ломоть ветчины и, весьма довольный добычей, потащил его к краю палубы.

Геккерн от души расхохотался, закинув голову. Молодая дама и ее служанка немедленно начали извиняться, но юный Жорж никак не мог отсмеяться – как будто пружина, не отпускавшая его со вчерашнего вечера, наконец-то лопнула и распрямилась. Покрасневшая дама, поймавшая наконец маленькую беглянку в голубом платье, начала что-то громко выговаривать ей по-русски, девчушка обиженно надула губки и отвернулась. Пудель отделался легким выговором и двумя шлепками повыше хвоста. Не перестававший улыбаться барон повернулся к Жоржу, встал из-за стола и, взяв его под руку, увлек к себе в каюту. Проходя по коридору, они столкнулись с вчерашними обидчиками Жоржа, и Пьер, не сводя с Дантеса зеленоватых нахальных глаз, скривившись в ухмылке, подчеркнуто вежливо поздоровался. Второй, с темными кудряшками и ямочками на щеках, сдержанно кивнул и отвернулся. Жоржу, впрочем, было не до них, и он, едва ответил на приветствие, почти не повернув головы.

«Что он будет делать? – вертелось в голове у Дантеса, когда он на ватных ногах спускался в каюту вслед за бароном. – Что он за человек, этот Луи? И что он делает со мной… и почему, почему я так привязался к нему? Если бы он только знал…»

– …и просмотреть все до единого, – сухо и деловито закончил Геккерн, раскладывая на столе бумаги Жоржа, чья голова была занята совершенно другими вещами. – А, вот и оно… замечательно… письмо для генерала Адлерберга. Ну что ж… Вам предстоит сдавать экзамен в начале следующего года, в январе, и придется много заниматься. Будем надеяться, что с такой протекцией, какую вам любезно оказывает Адлерберг, комиссия не будет слишком пристрастной. Как вы знаете, нужно еще написать прошение на имя государя, чтобы вас могли принять на царскую службу. Я думаю, что смогу заняться этим сам и отправить его непосредственно из голландского посольства, что в значительной степени облегчит ваши…

Дантес рассеянно слушал его, склонив светлую голову, и думал, что теперь они, вероятно, не смогут видеться так часто, как ему бы хотелось… Он знал, что барон будет жить в апартаментах в посольстве Голландии, а ему родственники заранее наняли комнаты на Галерной. «Интересно, это далеко от посольства?» – думал Жорж, не забывая кивать в ответ и сосредоточенно грызть кончик карандаша. И кто будет его командиром? И как он будет ладить с русскими офицерами? По своей природе он был веселым и общительным молодым человеком, которого всегда любили и в школе, и в военном училище.

Да… любили…

– …к вашим родным, – закончил свою мысль Геккерн.

Жорж вздрогнул, как будто его застукали за неблаговидным занятием, и поспешно кивнул. Геккерн, внимательно взглянув на своего юного протеже, озабоченно спросил:

– Сколько у вас с собой денег, Жорж? Только не надо, прошу вас, говорить мне, что вы ни в чем не нуждаетесь – я все равно не поверю. Давайте сразу договоримся – я беру на себя оплату ваших расходов, о чем непременно сообщу вашему отцу, как только мы приедем в Петербург.

– Нет!

– Да.

И вслед за этим не допускающим возражений «да» руки Дантеса немедленно обвились вокруг шеи чуть не потерявшего сознание Геккерна.

– Не нужно меня благодарить… п-подобным образом, Жорж. – Ему внезапно стало тяжело дышать, и он поспешно опустил глаза, отвернувшись в сторону. – Я ведь не железный… И могу неправильно вас понять…

– Луи… я прошу вас… не отталкивайте меня, умоляю…

Дантес, продолжая обнимать его, растерянно, как ребенок, разрывая ему сердце, смотрел на него мокрыми от слез синими глазами.

– Вы не должны так вести себя со мной, друг мой, – задыхаясь, прошептал Геккерн. – Я старше вас, и для меня это не игрушки… пустите… я не собираюсь тешить ваше юношеское тщеславие, Жорж! То, что вам кажется невинной мальчишеской забавой, слишком серьезно для меня… Мне никогда не нравились женщины… впрочем, я думаю, вы и сами это поняли. И поэтому вы, Жорж… держитесь от меня подальше… я не хочу… связывать вас…

– А я хочу… быть с вами…

Время остановилось, волны застыли на гребне, свинцовые тучи перестали двигаться дальше, в сторону одетой в гранит северной столицы, а холодное, мрачное и серое, как солдатская шинель, одиночество осталось за бортом, уплывая в прошлое небрежно сложенным из газетной бумаги и всеми забытым корабликом…

Глава 3

Котильонный принц

Долли, ну что вам стоит? Все знают, что вы у нас Сивилла Флорентийская… ну прошу вас…

Долли Фикельмон, хозяйка модного петербургского салона на Дворцовой набережной, весело посмотрела в полные нетерпеливого ожидания темные глаза Машеньки Вяземской.

– Мари, дорогая, можете даже не сомневаться – вы наверняка будете счастливы с вашим Пьером. Петечка Валуев – чудный мальчик, подающий надежды… настоящий фавн, кстати, так что считайте, что вам очень повезло… Вы такая очаровательная пара, все это видят, Мари, не краснейте, не надо… Какое красивое платье было на вас в театре в прошлый четверг! Красное вам к лицу… Еще мороженого?

– Ну вы же гадали Натали Гончаровой, помните? На Рождество? Но она так надеется, что вы ошиблись… – не унималась Машенька, не переставая при этом стрелять глазами в сторону двух молодых кавалергардов, которые охлаждались шампанским в перерыве между мазуркой и котильоном. В руках она сжимала изящную бальную книжечку и костяной веер, ее милое, раскрасневшееся от мазурки личико сияло юной прелестью и лукавством.

– Это Натали вам сказала? Но вообще-то я редко ошибаюсь, – задумчиво пожала плечами Долли, приложив бокал с ледяным шампанским к разгоряченной щеке. – И можете думать, что я слишком самоуверенна… Но у Натали такое трагическое лицо… Ее левая бровь приподнята и несколько асимметрична по отношению к правой, в глазах иногда проскальзывает тоска… Лицевая асимметрия, кстати, иногда говорит о коварстве больше, чем о скуке… Впрочем, с таким супругом, как Пушкин, вряд ли можно заскучать! – Долли вдруг весело и звонко расхохоталась, сморщив носик и отставив в сторону стремительно теплеющее шампанское.

– Вы позволите? Следующий танец мой, прекрасная Сивилла! – Молодой офицер серьезно и умоляюще глядел на темноволосую Долли – светскую красавицу в лиловом платье, отделанном черным кружевом. Мимоходом взглянув на себя в огромное старинное овальное зеркало в витой раме, она быстро поправила приколотый к вырезу платья букетик пармских фиалок и взяла офицера под руку.

– О да, Андре, друг мой. Как и договаривались, котильон – ваш!

В вихрь котильона, закруживший в снежной февральской ночи Долли и посетителей ее модного салона, не попали только те гости, которые сейчас собирались на партию в покер. Среди них были барон Геккерн, молодой князь Иван Гагарин и его приятель Пьер Долгоруков, в которых Жорж Дантес сразу же, залившись краской, узнал «того самого Пьера и Жана», с которыми они плыли на пароходе из Любека, и виконт Оливье Д'Аршиак, сотрудник французского посольства. Жорж, ни на секунду не отводя глаз от сероглазой хозяйки светского салона, умудрялся любезничать со всеми барышнями подряд, приводя в трепет их нежные сердца и кружа юные головки. Не было ни одной красотки, которой он не сказал бы изысканного французского комплимента, не поднес бы холодного лимонада и не поцеловал ручку. Танцевал он изящно и легко, все его движения были отточены и удивительно грациозны, отчего Мари Вяземская сравнила его со «звездой последнего балета».

– Угу, – не совсем учтиво поддакнул уже изрядно перебравший шампанского с водкой князь Долгоруков, – наш красавчик Жорж – прямо Истомина в эполетах! Ножки только побрить и губки подкрасить!

Гагарина душил смех, но он не решился откровенно расхохотаться над выходкой своего приятеля в присутствии Геккерна. Барон метнул на юношу косой и явно враждебный взгляд, но тот, ничего не заметив, продолжал сдавать карты.

Последние аккорды котильона растаяли в хрустальных отражениях свечей на вощеном паркете, но атласные бальные туфельки продолжали легко кружить, их хозяйка порхала как бабочка вокруг белокурого кавалергарда.

– Ах, Жорж! – Шестнадцатилетняя Мари Барятинская, которую только начали вывозить в свет, заглядывала в глаза Дантесу и непрерывно хихикала. – Вы так забавно рассказываете! Ну, расскажите еще раз, как вы поступали на государеву службу! Про экзамены… – помните?.. О, Idalie, какой сюрприз. – Последняя фраза относилась к молодой медноволосой даме с яркими, почти кошачьими, изумрудными глазами на нежно-розовом фарфоровом личике, которая только что приехала со своим мужем, гвардейским капитаном Александром Михайловичем Полетикой. Быстро обежав глазами залу и найдя Дантеса, она придала своему лицу выражение томной грусти, моментально оказавшись рядом с ним, и, снисходительно кивнув мадемуазель Барятинской, пропела ангельским голосочком:

– Да, все только и говорят о том, как вам, мой дорогой Жорж, удалось поступить в гвардию сразу офицером… Впрочем, я нисколько не сомневаюсь в ваших исключительных способностях, mon ami.

– Я верю в свою счастливую звезду, дорогая Idalie, – улыбнулся офицер, целуя белую ручку Идалии Полетики, затянутую в кружевную перчатку. – Ведь она подарила мне встречу с вами…

Машенька Барятинская слегка надула по-детски пухлые губки, понимая, что тягаться в тонком и изысканном искусстве кокетства с мадам Полетикой ей вряд ли под силу. Впрочем, она не думала так быстро сдаваться.

– Жорж, – вновь хихикнула она, демонстрируя острые беленькие зубки, которые в сочетании с мягким вздернутым носиком делали ее похожей на белочку, – но вы же мне обещали… – И она слегка ударила юношу веером по руке.

– Ну конечно, мадемуазель Мари… ой, было действительно ужасно смешно… Я стою, представьте, как полный дурак посреди этой аудитории, сидит комиссия, лица у всех та-а-а-кие строгие… и тут генерал Сухозанет задает мне вопрос: «Какая река протекает через Мадрид?» Я волнуюсь, ничегошеньки уже, разумеется, не помню… – тут Дантес для большей убедительности закатил глаза, – что отвечать, я представления не имею, а они все так смотрят… А морды… ой, pardon, я хотел сказать – лица – у всех вот такие. – Дантес скорчил презабавнейшую рожицу, вытянув физиономию. – Мне было так стыдно… Не-вы-но-си-мо… Я готов был от стыда провалиться сквозь землю, спрятаться…

Внезапно Дантес, присев на корточки, спрятался за широкой юбкой зеленого шелкового платья Идалии и, ухватив руками складки ее платья, зарылся в них лицом, изображая, видимо, жгучий стыд и раскаяние. Хохочущая Идалия, пытаясь вырваться, оступилась и непременно упала бы, если бы не Жорж, немедленно подхвативший ее на руки. Впрочем, судя по хищному выражению ее лица, напоминавшего кошку, только что поймавшую крупную мышь, ей нисколько не досаждала эта милая и невинная возня.

– …и тут я говорю, – продолжал Жорж, млея под нежными взглядами обеих дам, – честно говорю – ну не знаю я, что там за река! Но точно помню, что купал там свою лошадь…

Обе дамы вновь покатились со смеху. Впрочем, по едва уловимому движению их изящных ручек можно было догадаться, что обе сей же час готовы заменить веера на пистолеты.

Тур вальса Дантес танцевал с Идалией, замечая, какие взгляды бросают на них завсегдатаи салона. Идалия не отрывала от молодого chevalier guarde своих ярких темно-зеленых глаз, шутила, смеялась, закидывая голову, нервно поводила красивыми плечами, всячески показывая, что Жорж Дантес принадлежит ей и только ей одной. Барон Геккерн, искоса поглядывая на своего юного друга, деланно улыбался и шутил, выигрывая у Гагарина и Долгорукого уже вторую партию подряд. Оба молодых человека, ни на секунду не расстающихся друг с другом, были изрядно пьяны, и обыграть их Луи не составляло труда. Он подливал этой парочке вина и вдруг заметил, что князь Пьер довольно развязно подмигнул ему.

– А признайтесь, дорогой барон, что без вашего нежного участия нашему салонному принцу ни за что бы не попасть в кавалергардский полк ее величества, – криво ухмыляясь, заявил Пьер Долгоруков. – Все-таки красивая внешность – это почти залог успеха… независимо от наличия мозгов. А кто у нас начальник? По-моему, эта божья коровка капитан Полетика… муж нашей прекрасной Idalie…

Гагарин, не сдержавшись, захихикал, закрыв лицо руками. В темно-серых глазах Геккерна полыхнула с трудом сдерживаемая ярость, но он спокойно сказал:

– Дорогой Пьер, лично мне вы и ваш друг тоже кажетесь удивительно привлекательными… независимо ни от чего. Где вам сделали такую чудную прическу, господин Гагарин? Вьющиеся волосы – как это красиво… По внешности, конечно, трудно судить о людях – и все же мы ведь говорили именно о ней, не правда ли? Выводы можете делать сами… и не забудьте про карточный должок. Впрочем, всегда рад видеть вас обоих у себя… я живу в апартаментах при голландском посольстве. Виконт… рад был познакомиться.