Если бы только ему остаться у дерева, если бы только остаться около камней. Но он не должен позволять своему воображению пугать себя. Конечно, земля здесь вязкая, но разве он никогда прежде не ходил по грязи или мокрому песку? Пойдет ли он или останется стоять на месте -- все закончится в худшем случае промоченными ногами. Тем не менее липкая масса сжала его неприятно, цепко. Охваченный паникой, он попытался выдернуть ногу. Это оказалось не просто. Передвижение стало теперь совсем другим. Эффингэм, стоя на одной ноге, тяжело дышал. Другая нога во время борьбы завязла еще глубже. Чтобы вытащить ее, понадобится новая точка опоры. Что же ему делать? В панике он рванулся вперед и, теряя равновесие, с трудом вытащил ногу. Ему удалось, шатаясь, сделать два-три прыжка, после чего он завяз снова, значительно выше лодыжек. Бешеные удары сердца не давали ему дышать. Какая польза от этих скачков? Не лучше ли стоять не двигаясь? С ним бы ничего не случилось, если бы он стоял неподвижно. В этот момент под его левой ногой что-то словно сдвинулось, как будто она вошла в какую-то наполненную водой камеру или же попала в воздушный пузырь болота. Он наклонился, попытался сделать еще шаг и сильно завалился на бок. Почва вокруг него осела и забулькала.
      Поневоле он теперь не двигался и на несколько минут замер с закрытыми глазами, пытаясь сохранить самообладание, прежде чем смог определить положение своих конечностей. Он сидел прямо с подогнутой под себя правой ногой, липкая грязь сжимала его колено. Другая нога была протянута вперед и вниз в дыру, откуда слышался глотающий звук потревоженной воды. Возможно, он был на краю одного из этих бездонных вязких колодцев болота. Его руки, skreshshennye на груди, напоминали собой двух животных, которых ему непременно хотелось спасти. Медленно подняв голову, он увидел несколько звезд в ночи.
      Он начал уговаривать себя: осталось не очень много времени до наступления дня, а днем за ним пошлют поисковую группу. Они, безусловно, поймут, что он попал в болото. Но поймут ли? Они могут подумать, что он вернулся на дорогу и его подвезли до Блэкпорта или до железнодорожной станции. Он мог уехать куда угодно. Они не подумают о болоте. А если даже подумают, то смогут ли разыскать его? А если найдут, смогут ли добраться до него? Он вспомнил историю о человеке, так ужасно погибшем невдалеке от своих беспомощных спасателей. В любом случае, когда настанет день, будет ли он еще жив?
      Эффингэм слегка пошевелился. Не было никакого сомнения, что он очень-очень медленно погружается. Густая, как тянучка, грязь подбиралась к его бедрам, холодная вязкая масса постепенно сжимала нижнюю часть спины. Он уже понял, что не в состоянии подняться, и боялся двинуться из страха скатиться в жидкую дыру, которая уже всасывала его левую ногу.
      Эффингэм никогда не смотрел смерти в лицо. Противостояние принесло ему новое спокойствие и новый ужас. Темное болото сейчас казалось совершенно пустым, как будто над ним нависла великая тайна, маленькие злобные божки ретировались. Даже звезды скрылись, и Эффингэм оказался в центре черного шара. Он ощущал, что медленно погружается в трясину, и его охватил разрушающий, невыразимый ужас. Он был не в состоянии смотреть прямо в глаза неминуемому, но и не хотел погибать хныча. Как будто подчиняясь чьему-то повелению, он взял себя в руки и попробовал сосредоточиться, но все же его мысли были сконцентрированы только на тьме. На него нашло оцепенение, в голове была пустота.
      Макс всегда знал о смерти, всегда сидел, как судья, в своем кресле, глядя ей в лицо, но как судья ли? А может, как жертва? Почему Эффингэм никогда раньше не понимал, что это единственное обстоятельство, которое имело значение, и, возможно, единственное обстоятельство, которое все определяет? Если бы человек понимал это, он мог бы прожить всю свою жизнь при свете. Однако почему при свете, и почему ему теперь казалось, что темный шар, в который он вглядывался, был полон света? Что-то ушло, что-то ускользнуло от него в момент его пристального внимания, и это что-то был он сам. Возможно, он уже умер, его potemnevshiy образ навсегда стерся. И все же что-то осталось. Так как что-то, безусловно, должно было остаться, что-то все еще существует. Его вдруг осенило. Останется все остальное, все, что не он сам, этот объект, который он никогда прежде не видел и на который теперь взирал со страстью любовника. И действительно, он мог бы знать, что факт смерти увеличивает продолжительность жизни. Так как он смертен, он -- ничто, а раз он ничто, то все окружающее наполнилось до краев жизнью, и отсюда заструился свет. Вот, значит, что такое любить -- смотреть и смотреть, пока не перестанешь больше существовать. Это была любовь, она то же самое, что и смерть. Он смотрел и ясно понимал, что вместе со смертью человека мир совершенно автоматически становится объектом совершенной любви. Он ухватился за слова и забормотал их как заклинание.
      Хоть он и не предпринимал никаких попыток выпрямиться, что- то подалось под его правой ногой. Он наклонился в сторону и широко раскинул руки, невольно пытаясь вырваться. Вокруг не было ничего твердого, и руки безнадежно погрузились в грязь. Он замер, подняв перепачканные кисти к лицу. Теперь его засосало почти до пояса, и он погружался все быстрее. Охваченный предсмертной паникой, он издал несколько слабых криков, а затем громкий, вселяющий ужас пронзительный вопль полного отчаяния. Он не собирался звать на помощь, считая, что находится вне пределов досягаемости, и услышал, как вой прокатился над болотом и, казалось, вызвал эхо. Тогда из его груди снова вырвался рев, как у доведенного до отчаяния животного. Снова раздалось эхо.
      Внезапно разум вернулся к Эффингэму. Казалось, на все это время он лишился себя, своей индивидуальности. Теперь же, полностью осознав ситуацию, видя, что небо освещается чуть заметными проблесками утра, он ощутил, что к нему вернулось сознание. Им овладело неистовое желание жить. Может быть, это ответный крик?
      Теперь Эффингэм кричал совсем другим голосом:
      -- Эй, эй! На помощь! На помощь!
      Снова раздался ответный отдаленный звук. Это был, не сомненно, человеческий голос. Эффингэм продолжал звать. Свет усилился, хотя все еще было темно, но уже различались какие-то очертания, он мог смутно увидеть свои руки и пространство перед собой. Он продолжал звать, и другой человек отзывался, хотя, казалось, не приближался к нему. Затем после недолгого молчания golos раздался намного ближе:
      -- Мистер Купер! -- Это был голос Дэниса Ноулана.
      -- Дэнис! -- воскликнул Эффингэм. Это был самый счастливый звук, который он когда-либо издавал в жизни. -- Дэнис, Дэнис, Дэнис! -- Слезы подступили к его глазам. Его прежде не переродившееся естество снова было с ним. Он будет жить.
      -- Вы завязли, сэр?
      Эффингэм все еще не мог четко видеть. Тьма сменилась легкой коричневато-синеватой дымкой.
      -- Да, ужасно, почти до пояса. Я не могу больше двигаться. Ради Бога, будь сторожен, а то тоже завязнешь. Здесь какая-то яма. Может, тебе лучше подождать до рассвета и сходить за людьми и лестницей. Если ты сможешь найти дорогу назад ко мне. Думаю, я смогу продержаться еще какое-то время.
      Последовало молчание, а затем Эффингэму удалось рассмотреть приблизившуюся к нему фигуру Дэниса. Это было чудо -- увидеть наконец-то нечто вертикальное, увидеть человека. Дэнис, казалось, легко шел по поверхности болота, его ноги едва касались земли. За ним следовало что-то небольшое, темное, минутой позже Эффингэм разглядел, что это осел. Дэнис и ослик остановились примерно в тридцати ярдах от него. Стало светлее.
      -- Ради Бога, на чем ты стоишь, Дэнис?
      -- На болоте есть тропинки, старые, выложенные валежником тропы. Только их нужно знать. Это самое близкое расстояние, на которое я могу подойти по тропе.
      Эффингэм застонал:
      -- Ты никогда не дотянешься до меня. Вокруг трясина. Тебе лучше пойти и привести спасателей. Только, ради Бога, поторопись.
      -- Я доберусь до вас. Здесь не слишком далеко. Я собираюсь проложить валежник по болоту. Это не займет много времени. Не двигайтесь и не пытайтесь выбраться.
      Дэнис снял объемистую вязанку со спины осла. Быстро и ловко он начал бросать ветви валежника на темную поверхность болота. Он их немного прижимал и добавлял еще сверху. Утренняя заря осветила теперь ровную, лишенную каких-либо характерных черт землю вокруг. Тропинка протягивалась к Эффингэму.
      Дэнис работал быстро, подкладывая валежник. Эффингэм видел, что его ноги в парусиновых туфлях почти не были испачканы. Он начал осторожно передвигать ногами в грязи, готовясь обрести kontrol" над своим телом, но, задохнувшись, соскользнул еще глубже. Болото сжало его за талию. В действительности он уже не мог .
      -- Я же сказал вам, не двигайтесь. -- Дэнис был уже так близко, что почти мог его коснуться. -- Послушайте, когда я дотянусь до вас, мы все сделаем быстро. Я возьму вас под мышки и осторожно потяну, а вы делайте такие движения ногами, как будто плывете в воде. Вот я и здесь. Теперь спокойно двигайтесь, как я вам сказал. Сейчас я встану на колени, а вы держитесь за мои плечи. Теперь передвигайте ногами, двигайтесь вверх, вверх.
      Впоследствии Эффингэму казалось, что сами слова Дэниса придали ему новую силу. Он не мог , так как ноги казались парализованными, но все же он слегка пошевелил ими и заставил тело податься вверх в унисон с равномерными усилиями Дэниса.
      -- Теперь остановитесь. Теперь снова. Стоп. Снова. Теперь я смогу затащить вас на валежник. Да, подтянитесь на руках. Не пытайтесь встать, просто лежите. Теперь отдохните. Через минуту вы взберетесь на твердое место. Отдохните. Теперь карабкайтесь. Дайте мне руку. Просто скользите. Я буду тянуть вас.
      Задыхаясь от изнеможения, Эффингэм наконец втащил свое промокшее грязное тело на валежник, который уже начал медленно погружаться в болото. Теперь он уже ощупывал рукой твердую поверхность, а через минуту сидел на тропинке. Бледно-голубое небо покрывали облака.
      Вставало солнце.
      -- Дэнис, что я могу сказать? Спасибо.
      -- Не за что, сэр. Скоро вы сможете идти.
      -- Не называй меня . Мне кажется, я уже могу идти. Если ты поможешь мне встать.
      -- Не надо торопиться. Ну вот. Разомните немного ноги. А я развяжу ослика. Он дикий. Мы можем оставить его здесь.
      -- А он не упадет в болото?
      -- Нет, эти создания знают тропы. Он немного пройдет за нами, вы увидите, а затем убежит к своим сородичам.
      -- Как красиво выглядит болото на солнце. Сколько оттенков красного, голубого и желтого. Я никогда не думал, что у него так много цветов. Я уже могу идти, Дэнис.
      -- Тогда пойдемте. Тропинка твердая, но очень узкая, ее трудно разглядеть. Вам лучше взять меня за руку.
      Они отправились по тропинке при первых лучах восходящего solntsa: Дэнис, ведущий Эффингэма за руку, и бегущий следом за ними ослик.
      ГЛАВА 21
      -- Подними руку, Эффи, в рукав, хорошо.
      -- Немного вперед, давай я заправлю рубашку сзади.
      -- Подними ноги, я надену тебе тапочки. Облаченный в твидовый костюм Джералда, он благоухал солью для ванн и был один среди трех женщин. Их прекрасные лица, освещенные нежностью и любовью, склонились над ним, подобно ангелам.
      -- В православной церкви Святая Троица иногда изображается в виде трех ангелов, -- сказал Эффингэм. Он выпил уже много виски с тех пор, как вернулся. Теперь его похлопывали три пары рук. Он добавил: -- Автоматически, совершенно автоматически.
      -- Что ты имеешь в виду, Эффи? Ты уже сказал это несколько раз. Ты повторял эти слова, когда Дэнис привел тебя.
      -- Я пытаюсь что-то припомнить...
      -- Как хорошо, что Дэнис был здесь. Никто из деревенских жителей не пошел бы ночью. Ты долго кричал, прежде чем Дэнис услышал тебя?
      -- О, время от времени я кричал: -- в надежде, что кто-нибудь появится.
      -- Ты очень храбрый. Я бы просто впала в панику. А вы, Мэриан, Алиса?
      То, что он только что сказал, было не совсем верно, подумал Эффингэм. Он попытался сфокусировать свой взгляд на женщинах, но они сливались в один неясный золотой шар. Тело его обмякло, но в то же время он чувствовал себя восхитительно, как будто заново родился, будто превратился в иное существо и еще лежал на берегу, утомленный, но преображенный. Он жалел, что не может вспомнить то, что пытался.
      -- Я уверена, что впала бы в панику. Прошло так много вре мени. О чем же ты думал, Эффингэм, когда тебя засасывало?
      -- Пожалуй, не знаю. -- Это был бессмысленный ответ. Но он еще не мог думать о недавнем прошлом как о чем-то реальном. Была смутная тьма, быстро отступающая, как кошмар, который все еще присутствует в пробуждающемся мозгу.
      -- Не беспокой его, Мэриан. Дай ему еще виски, Алиса.
      -- Я хочу помочь ему вспомнить. Я уверена, так лучше. Что происходит , Эффингэм?
      Эффингэм сосредоточился. Три ангела сливались в сияющий шар, из которого струился поток света. Он видел это прежде. Шар был миром, вселенной. Он сказал:
      -- Я думаю, это любовь, которая вспыхивает автоматически, когда любовь -- это смерть.
      -- Мне кажется, ты опьянел, Эффи.
      -- Ш-ш-ш, Алиса, пусть он говорит.
      Эффингэм сел прямо. Он все еще не был уверен, но думал, что теперь сможет им объяснить. Возможно, в конце концов ему удастся восстановить в памяти видение, хотя он все еще не знал его имени и ожидал, когда придут свои собственные слова, чтобы рассказать им. Он не мог восстановить в памяти, долго ли длилось это видение -- может, только минуту или только секунду, -- и оно полностью исчезло, когда к нему вернулась жажда жизни. И все же он чувствовал, что оно каким-то образом притаилось здесь. Он должен сосредоточить на этом свое внимание, пока тьма не погло тила его и не сделала черным, как само болото.
      Он взглянул на Ханну и с удивлением обнаружил, что видит ее совершенно ясно, как будто она освещена светом, в то время как два других лица сливались с ее лицом, составляя единый образ.
      -- Видите ли, -- с трудом выдавил он. Если б только ему удалось немного потянуть, пока видение само собой не воплотилось бы в слова. -- Видишь ли, это совсем не так, как считают Фрейд и Вагнер.
      -- Что ты имеешь в виду, Эффи, дорогой? При чем здесь Фрейд и Вагнер?
      Он пристально смотрел на Ханну. Ее прекрасное усталое лицо улыбалось ему. В конце концов, она была его направляющей, его Беатрисой. Ему подумалось, что она, должно быть, как-то связана с откровением, пришедшим к нему на болоте. Возможно, в этом была правда, истинная правда, которая жила в ней как будто в сонном состоянии и создавала вокруг нее постоянное ощущение душевного беспокойства. Несомненно, она поймет его.
      -- Видишь ли, видишь ли, смерть не завершение самого себя, но только конец для себя. Это очень просто. Пока личность не начнет исчезать, ничего в действительности не существует, и так происходит большую часть времени, но, как только личность уходит, все начинает существовать и автоматически становится ob'ektom любви. Любовь удерживает мир вместе, и если бы мы смогли забыть себя, все в мире вознеслось бы в совершенной гармонии, и прекрасные вещи, которые мы видим, нам об этом напоминают.
      -- Мне кажется, он бредит. Это всего лишь искаженная версия того, что отец...
      -- Все не может быть так просто, Эффингэм...
      -- Я понимаю, что ты имеешь в виду, Эффи, продолжай.
      Эффингэм умоляюще поднял глаза на ангельское лицо. Нет, все, конечно же, не могло быть так просто, и все же он был уверен, что это верные слова. Он чувствовал, что все постепенно исчезает и что он в конце концов все забудет. Он останется с пустопорожним описанием, а вещь в целом полностью исчезнет из вида. Он попытался повторить слова снова, как молитву, как заклинание:
      -- Это автоматически, видишь ли, вот что так важно. Тебе просто нужно посмотреть в другом направлении. -- Но он больше не верил в то, что говорил. И когда он поднял глаза, то увидел, что три головы незаметно разделились, распались и развернулись перед ним. Самое важное ушло, и все же, возможно, что-то осталось.
      Он любил Ханну. Но разве, любя ее, он не любил так же остальных? Как прекрасны они были сейчас, объединенные в восхитительный силуэт в своем духовном согласии, в своей общей заботе о нем, и какой совершенный объект любви они составили, они, любящие его все вместе. Так любовь, беспрепятственно совершив кругооборот, вернулась к нему. Он созерцал их. И здесь все было объяснимо. Это не было большим событием, но тут, безусловно, присутствовала определенная изысканность.
      Он начал снова:
      -- Например, нас четверо. При наличии такой доброже лательности между нами, почему мы не безупречны в отношении друг к другу? Что нам мешает? Мы не можем превратить весь мир в республику любви, но каждый мог бы создать свой собственный уголок здесь...
      -- Мы готовы попытаться, дорогой Эффи...
      -- Беда в том, что пока весь мир...
      -- Эффи, я думаю, тебе лучше поехать домой...
      -- Ты и Алиса, например. Вы обе любите меня. Хорошо, вы должны любить и друг друга тоже. И, Мэриан, я, конечно, люблю тебя. Любить так легко, это просто необходимо, если только...
      -- Мне очень жаль прерывать вашу метафизическую дискуссию, но у меня есть очень плохие для всех нас новости, -- раздался от двери голос Джералда Скоттоу.
      Ханна, сидевшая рядом с Эффингэмом, тотчас встала, и группа распалась, когда Джералд закрыл дверь и подошел к ним. Он сильно запыхался и был явно возбужден. Сцена перед Эффингэмом внезапно сфокусировалась, обрела чрезвычайную ясность и четкость. Золотое сияние исчезло, и он увидел дождливый свет за темным оконным стеклом.
      -- В чем дело, ради Бога? -- спросила Ханна, прижав руку к горлу.
      -- Питер возвращается в Гэйз.
      -- Питер? -- глупо переспросил Эффингэм.
      -- Питер. Питер Крен-Смит. Муж Ханны, -- повысил голос Джералд.
      -- Когда он приедет? -- спросила Ханна. Голос ее был спокойным, но слабым и тихим.
      -- Через несколько дней. Он послал телеграмму, когда садился на корабль.
      -- Итак, семь лет подошли к концу, -- сказал Эффингэм. Он пытался встать, но, казалось, ноги ему не повиновались.
      Ханна стояла совершенно неподвижно, а ее руки безжизненно повисли. На ней было надето ее длинное одеяние из желтого шелка, и она выглядела как жрица перед ритуалом, преисполненная каким- то сильным волнением. Она пристально смотрела на Джералда.
      -- Питер, -- тихо сказала она. Эффингэм никогда не слышал, чтобы она произносила это имя, и оно резко прозвенело и заглохло в притихшей комнате. -- Питер приезжает сюда. Через несколько дней. Это правда, Джералд?
      -- Да, правда, Ханна. Хочешь посмотреть телеграмму?
      Она раздраженно встряхнула головой, сбросила руку Мэриан, которую та с сочувствием положила ей на плечо, и снова произнесла:
      -- Питер, -- как будто пытаясь привыкнуть к этому звуку. А затем: -Это невозможно. Это действительно правда, Джералд?
      -- Действительно правда. Сядь, Ханна. Выпей виски.
      -- Я уже достаточно выпила, -- пробормотала она, повернулась к окну и выглянула. Все они смотрели на ее фигуру, полностью отделенную от них. В комнате воцарилось молчание.
      Наконец, откашлявшись, Алиса сказала:
      -- Извините, боюсь, нам пора уезжать. Нам с Эффи лучше уйти. Пойдем, Эффи.
      Быстрым движением она поставила его на ноги. Ханна, повернувшись, взмолилась:
      -- Не уходи, Эффингэм, пожалуйста. Алиса уверенно и твердо заявила:
      -- Он пьян. Ему лучше выспаться. Я привезу его назад, когда он протрезвеет. Пошли, Эффи, поднимай свои большие ноги. -- Она стала подталкивать его к двери.
      -- Эффингэм, пожалуйста, останься здесь, пожалуйста...
      -- Я же сказала, я привезу его назад.
      -- Это происходит совершенно автоматически, -- сказал Эффингэм Скоттоу.
      Эффингэм нетвердо спускался по ступеням, держась за руку Алисы. Дневной свет резал ему глаза. Когда он выходил через стеклянные двери, то услышал позади себя в глубине дома звук. Это было его собственное имя, переросшее затем в пронзительный крик. Он сел в и уснул.
      ГЛАВА 22
      -- Эффингэм! Эффингэм!
      Они кричали и звали снова и снова. Некоторое время он лениво прислушивался. Голоса доносились откуда-то издалека, через темное болото. Он повернулся и снова погрузился во тьму.
      -- Эффингэм!
      . Но теперь кто-то грубо тряс его за плечо. Он что-то протестующе пробормотал и приоткрыл глаза. Была ночь, и неяркая лампа горела рядом на столике. На кровати сидел Макс.
      -- Я так долго пытался разбудить тебя.
      Большое тяжелое тело старика, внезапно оказавшегося так близко, выглядело угрожающе. Эффингэм отпрянул в глубь постели. Произошло нечто ужасное, но он сейчас не мог вспомнить, что именно. Глаза его снова закрылись.
      Макс опять встряхнул его, жестко впившись пальцами в плечо.
      -- Больно, -- обиженно пробормотал Эффингэм. Он никогда не любил рук Макса, боялся их. У него отчаянно болели голова и ноги. Он припомнил ночь на болоте и, более смутно, утро в Гэйзе. Oитер Крен-Смит приезжает домой.
      -- Сколько времени, Макс?
      -- Поздно, поздно, Эффингэм. Уже почти одиннадцать.
      -- Я так долго спал? Как я добрался сюда?
      -- Ты уснул в машине. Мы с Алисой уложили тебя в постель. Как ты себя чувствуешь?
      -- Ужасно! -- Сейчас было слишком поздно отправляться в Гэйз, все уже наверняка в постелях. Эта мысль успокаивала. Что бы ни происходило, теперь ничего не должно случиться. Сейчас он не в состоянии был что-либо сделать. Сон опять овладел им -- огромные облака и кольца сна, как теплый туман.
      -- Проснись, Эффингэм. Пора вставать.
      Эффингэм испытывал слабость, изнеможение, жалость к себе, но в постели чувствовал себя в безопасности. Тьма притаилась за спиной у Макса, густая и тяжелая, полная странных запахов. Он сказал:
      -- У меня болят ноги, и сейчас нет смысла вставать. -- Сон, сладкое забвение, еще не оставил его и продолжал охватывать половину сознания.
      -- Ради Бога, Макс, дай мне еще поспать.
      -- Нет. Мне не следовало позволять тебе спать так долго. Ты должен сейчас же встать, Эффингэм. О, почему ты напился именно в этот день!
      -- Это не моя вина! Разве Алиса не рассказала тебе, что произошло? Во всяком случае я не могу ехать сейчас в Гэйз, слишком поздно.
      Питер Крен-Смит возвращается. Это ужасный и в то же время совершенно непостижимый факт. Действия Питера, казалось, принадлежат к какому-то другому измерению бытия. Несомненно, завтра он поедет в Гэйз и найдет все неизменившимся. Ханна поведет себя правильно. Она все стерпит, примет плохие новости и сделает так, как будто их не существует. В душе она будет страдать из-за Питера, как всегда, но внешне этого не выдаст.
      -- Ты должен тотчас же поехать туда, Эффингэм. Неужели ты думаешь, что кто-нибудь сегодня спит в замке и что все на своем месте? Одному Богу известно, что сегодня произошло. Ты должен вернуться туда.
      Эффингэм лежал неподвижно и смотрел на огромную тень Макса, распростертую на стене и потолке. Только пусть это будет завтра, пусть это будет при дневном свете. Все его существо противилось mysli о ночном приезде в Гэйз. Он всегда боялся насилия, таившегося за легендой о спящей красавице. Оно нависло над образом Ханны, словно какая-то темная материя, различимая, но неподвижная. Теперь он ужасно боялся обнаружить, что задний план сцены внезапно ожил, наполнился движением и лицами. А больше всего он опасался найти Ханну испуганной. Он вдруг вспомнил крик, пронесшийся по дому, когда он выходил из дверей. Он резко сел.
      -- Но что я смогу сделать, если даже и поеду сейчас?
      -- Просто быть там. Твое присутствие в доме предотвратит кое- какие вещи. Тебе ни в коем случае не следовало уезжать оттуда.
      -- Какой же вы паникер, -- сказал Эффингэм. Но все же стал подниматься. -- Черт побери, как вы думаете, много ли силы и здравого смысла у Ханны?
      -- Этого мы как раз и не знаем. Но ей, безусловно, пона добится помощь. И если тебя там не окажется, она может получить ее от кого-то другого.
      Эффингэм остановил у передней двери, выключил мотор и фары. Громада дома нависла над ним на фоне покрытого облаками почти черного неба, в некоторых окнах тускло мерцал свет. Он вышел на террасу и замер, напуганный внезапной тишиной и звуком своих шагов. Шум машины известил о его прибытии. Однако он чувствовал себя нежеланным и отвергнутым. Он медленно пошел вдоль террасы, время от времени спотыкаясь о мягкие пучки смо левки, пока не увидел окно Ханны. Оно тоже слабо светилось. Он вернулся к парадной двери, обнаружил, что она открыта, и вошел.
      В холле было темно, но лампа вверху на лестничной площадке чуть освещала ступени, и слабый свет проникал через открытую дверь гостиной. Он осторожно толкнул дверь.
      -- Эффингэм! Слава Богу!
      Мэриан возникла из полутьмы, и через секунду он крепко прижимал ее к груди. Только сейчас он вспомнил, что говорил трем женщинам сегодня утром. Должно быть, он был совершенно пьян. Обнаружив, что в комнате присутствуют и другие люди, он отпустил ее.
      Комната была освещена двумя лампами и мерцающим огнем камина. Дэнис Ноулан сидел перед открытым пианино, пристально глядя на клавиши. В углу около одной из ламп, за столом, на котором стояли графин с виски и стакан, расположился Джэймси. Никто из них не обратил ни малейшего внимания ни на Эффингэма, ni на маленькую сцену, которая только что произошла.
      -- Слава Богу, ты пришел, -- сказала Мэриан, ведя его к огню. -- Я просто не представляла, что делать, и жаждала, чтобы ты пришел. Сегодня был просто кошмар.
      . Пока он спал, прошел полный событий день.
      -- Что произошло? О, Мэриан, почему ты позволила Алисе увезти меня?
      -- Да, я уже подумала об этом -- я поступила глупо, мне следовало вмешаться. Я все сделала не так. Выпьешь виски? А я не буду. Я уже несколько часов только и делаю, что пью, и у меня кружится голова, так как я ничего не ела.
      -- Что произошло, Мэриан? -- Теперь, полностью придя в себя, Эффингэм испытывал почти апокалиптический ужас. Приближался конец света, а он ничего об этом не знал.
      -- Я точно не знаю, но что-то произошло или происходит...
      Дэнис сыграл гамму, а затем несколько нот и фраз, похожих на птичье пение. В темной, мерцающей комнате они прозвучали странно, как пение далекого соловья. За плечом Мэриан Эффингэм видел бледное, погруженное в свои мысли лицо Джеймси, оно было по-детски обиженным, возможно от слез. Казалось, он много выпил.
      -- Но что ты делала весь день и что с Ханной?
      -- Я расскажу все, что знаю. Когда ты ушел, Ханна начала плакать и истерически прорыдала почти час. Не знаю, видел ли ты кого-нибудь по-настоящему задыхающегося в истерике, воющего и причитающего. Это было ужасно. Конечно, я осталась с ней, пыталась успокоить ее и продолжала говорить ей одно и то же снова и снова. В это время нас оставили наедине. Затем она стала поспокойнее -- это произошло около полудня, но я не уверена, не стало ли тогда еще хуже. Она теперь только тихо плакала, иногда постанывая и всхлипывая. Я терпела, пока у нее была истерика, но вид се безутешного горя мне было не перенести, и я тоже за плакала. И так мы сидели вместе и проплакали еще около часа. Звучит по-идиотски, но я так устала, и что-то в ней очень пугало меня. Постоянно кто-нибудь заходил посмотреть на нас, но никто не пробовал заговорить. Затем Ханна притихла. Я тоже перестала плакать и попыталась поговорить с ней, но она отвечать не стала.
      -- А раньше она что-нибудь говорила?
      -- Нет, ничего. Ну, затем пришла Вайолет Эверкрич, принесла кофе и что-то поесть, но Ханна не обратила внимания. Вайолет хотела, чтобы я ушла и оставила ее с Ханной, Ханна vosprotivilas'... Она схватилась за меня и приказала Вайолет жестом уйти. Она все еще ничего не говорила, как будто онемела. Это было очень страшно. Вайолет ушла расстроенная. Я выпила немного кофе и попыталась заставить Ханну. Она только покачала головой и даже не посмотрела на меня. За это время один или два раза заходил Джералд, но не пытался с нею говорить. Заходил и Дэнис, собирался что-то сказать, однако она не обратила на него внимания. Затем устроилась на стуле у окна и сидела там, глядя на улицу, еще около часа. Потом совершенно неожиданно и очень спокойно сказала мне, что собирается отдохнуть и считает, что мне тоже следует так поступить. Это произошло примерно в половине четвертого. Тогда я повела себя очень глупо. Мне следовало лечь на софу в ее комнате, но я так смертельно устала, что практически ничего не понимала. Уложив ее в постель, я отправилась к себе и проспала почти до девяти часов. Было безумием не попросить кого-нибудь, чтоб меня разбудили. Так или иначе, я бросилась к комнате Ханны и обнаружила, что дверь передней закрыта. Испугавшись, я принялась стучать, но почти тотчас же появился Дэнис и сказал, что Ханна проснулась около шести. Он лежал на софе там, где следовало быть мне. Она попросила чаю, который ей сразу подали. По его словам, выглядела она совершенно спокойной, но ужасно бледной и отрешенной. Какое- то время она сидела спокойно, немного нахмурившись, как будто что-то обдумывая, затем послала за Джералдом. Он пришел и велел Дэнису уйти. А немного погодя Дэнис, попытавшись открыть дверь, обнаружил ее запертой. О, я забыла сказать, что, когда она проснулась, -- спросила, не вернулся ли ты.
      -- О боже! А потом?
      -- Ну а потом я не знаю. Они все еще там.
      -- Мы должны тотчас же пойти к ней, -- сказал Эффингэм. -- Джералд, наверное, пытается по поводу Питера.
      -- Эффингэм, не кажется ли тебе, что ее просто не должно быть дома, когда Питер вернется?
      -- Интересно знать почему? -- раздался голос позади них. Вайолет Эверкрич стояла в темном дверном проеме.
      -- Вайолет, что же нам делать? -- вскочив, спросила Мэриан.
      -- Не слышала, чтобы вас с мистером Купером просили что-то делать, -сказала Вайолет. Она подошла и взяла одну из ламп. -- Я пришла за лампой. Вижу, у вас их две. -- Свет лампы придавал ее облику сходство с призраком. -- Питер Крен-Смит возвращается domoi к своей жене. Пришло время установить порядок в собственном доме.
      -- Он может убить ее. -- Жестокие слова заставили всех вокруг замолчать. Дэнис, тихо наигрывавший гамму, остановился посередине.