— Как идет битва? — спросил Баклу-бей у вошедшего, не размыкая усталых век.

— Это поражение. Это полный разгром…

Странно, но хан не узнал по голосу султана. Или это тысячник? Похоже. Значит, султаны уже разбежались.

— Беру погиб?

— По всей видимости, да. Летучие корабли славян. — Это сущий кошмар. Они разметали двадцатитысячный отряд на восточном склоне. Луна ушла, и тень затопила долину. Но еще перед этим славяне обратили в бегство передовой отряд, уже готовый уничтожить угорцев на северном склоне. Моя тысяча встретит врага огненными стрелами, но, венценосный… язык отказывается произносить это… владыка, остальные полки, похоже… бежали. Темнота не позволяет ничего увидеть, но у нас должно было остаться еще, по меньшей мере, десять тысяч войска. Однако ни один человек не присоединился к нам здесь, в этом становище…

— Не переживай, мой преданный воин, — Баклу-бей открыл глаза и одарил тысячника лучезарной улыбкой. — Жаль, тебя не было здесь, когда мы разговаривали с султаном Беру… но неважно. Видишь ли, я — Хан Безземельный, как ты, безусловно, слышал. Я — без земли, а мои нынешние враги так близки к небу…

— Венценосный. Еще не поздно бежать! В этом не будет позора после того, как тебя предали все султаны, — торопливо заговорил тысячник. — Мы вихрем пронесемся по Вендии и соединимся с отрядом Вору-бея, кликнем новых батыров. Мы еще погуляем по этой земле!..

Хан снял с груди золотую пайцзу на цепи и бросил тысячнику. Тот поймал не думая, но чуть не уронил, когда понял, что в ладонях у него лежит знак ханской власти.

— Не надевай на себя, — посоветовал Баклу-бей. — иначе сочтут моим убийцей и самозванцем. Пусть она только подтвердит мои слова. Мой последний приказ безземельному народу… Слушай и запоминай. Пока не выбран новый хан, пусть Огневой Ордой правит султан Деру. Он корыстолюбив, но не жаден сверх меры и внимателен к людям. Так долго ожидая власти, он сумеет использовать ее разумно. Уходите из Вендии в междуречье Днестра и Буга. Одарите и приласкайте местных, не будите больше ненависти ни в жителях покоренной земли, ни в соседях. Я прошел многие страны — пора моему народу успокоиться в одной из них. Живите мирно, если никто не покусится на ваши рубежи. Ты слушаешь меня, вестник моей последней воли?

— Да, великий хан…

— Не забывайте прославлять мое имя. Жителей междуречья, буде захотят, принимайте в Орду и, приняв, не делайте различий между теми, кто двенадцать лет работал мечом, а кто — с плугом и стадами. И главное… никогда, слышишь, никогда не соглашайтесь выполнять чью-то волю в обмен на магию. А теперь иди.

— Слушаюсь, великий хан, — в печали поклонился тысячник. — Но что будет с тобой?

— Со мной все будет хорошо, — ответил Хан Безземельный. — Я буду пить вино и кушать сладкий шербет, поджидая гостей. Да, последняя просьба. Видишь вон ту чашу? Поставь ее, пожалуйста, поближе ко мне.

Кое-кто из дружинников не утерпел — прошелся по становищу, подбирая, что плохо лежало. К ладьям они собирались, волоча тюки с добром и недотравленных ханских жен. Князь велел выбросить и отпустить добычу, пригрозив, если кто бесчинствовать будет, усекновением. Чего именно усекновением, не пояснил, но его послушались, узнавать подробности на собственном опыте никому не хотелось, а Велислав слов на ветер не бросал.

Ошеломительная победа не затуманила его разум.

Более того — князь… боялся.

Упрям понял это, когда с первыми лучами рассвета, стоя в котле (уже почти ненавистном), облетел висящие в воздухе суда и объявил, что возвращаться нужно немедленно.

— Почему? удивился Велислав.

— На то много причин, князь-батюшка. Вперворяд, даже уцелевшие ладьи скоро окончательно рассохнутся от полета, и мы уже ни одну не сможем посадить на воду, а иные могут и развалиться под ветром. Вдругоряд, делать здесь нам больше нечего. Войско, конечно, оставить надо, но вот-вот ладожане прибудут, там и крепичи подойдут. И угорское ополчение воедино соберется. Мстислав же говорил, что ополченцев много, — будет кому Вендию вычищать. Да и бургунды тоже обещались быть… Но самое главное — пора суд чинить. Я готов выступить с обвинением Бурезова. Мне только в башне побывать — и судиться можно.

— Суд… на суд все мы скорые. А как я войско брошу, ты подумал? А о том, что бургунды спешат не кровь проливать, а пироги делить? Едва ли подумал.

— Да ведь есть же кому вступиться за Угорье, — удивился Упрям.

— Как на меня Ладога посмотрит — вот еще возьми в разумение.

— Да все поймут — дело, чай, исключительное! Нельзя нам больше ни единого дня тянуть с Бурезовом! Князь-батюшка, да ты как будто боишься этого суда…

Сказал и сам испугался слов таких.

— Прибереги свою прозорливость для более подходящего случая! — сурово осадил его Велислав.

И Упрям понял, что угадал.

Это не укладывалось в голове. Князь мудр и храбр — и отнюдь не потому, что эти качества дарит престол, как уверяют, например, вязанты. Князей, одним престолом отмеченных, славяне не терпели. Нет. Велислав не раз за свое правление доказывал, что достоин власти. Он мог тревожиться, беспокоиться, болеть душой. Он мог, наконец, просто сомневаться в том случае, если не знал чего-то важного, а боги устами волхвов давали туманные ответы.

Но бояться?! Да еще когда все, в общем-то, уже ясно? Этого Упрям не понимал.

И все-таки вскоре князь отдал приказ: раненых и убитых на ладьи снести, полутысяче воинов на палубы взойти. Назначил воевод, велел им дожидаться ладожан и, поднявшись последним на свою ладью, позволил поднимать якоря.

На сей раз Упрям сообразил привязать котел к мачте и оставил его парить в двух локтях над палубой. А сам, кряхтя и постанывая, размявшись, с наслаждением растянулся на досках, нежа ноющую спину. Он даже вздремнуть умудрился.

Крапива не снилась.

Когда проснулся, Днепр уже остался позади, а солнце поднялось над окоемом лишь на две ладони. Ветер стойко держался попутный, и потрепанная армада могла позволить себе высокую скорость.

Князь по-прежнему стоял на носу. Так и не прикорнул за все время, даже не присел, от завтрака отказался.

Упряму показалось, что он начинает понимать: Велислав страшится признания своей неправоты, с которой внутренне, похоже, стал уже смиряться. Однако подступать с разговорами о Науме ученик чародея не счел возможным. Захотелось вдруг просто поговорить с князем, возможно, успокоить, подбодрить. Хотя он совершенно не представлял себе, как это сделать.

— Есть еще одна причина, — заметил Упрям, становясь рядом. — Нещур, думается, прав был: дары богов даются на один раз.

— А разве он сказал так?

— Ну, если не в точности, то очень похоже. Чудо не может длиться вечно. Если бы мы остались, сила пера скоро иссякла, и мы бы застряли. Это же не меньше месяца возвращаться.

— В Крепи хорошие дороги, — неспешно ответил князь. — А меня бы ладожские чародеи вернули тайными тропами. Но это еще дня два. Ты прав, ученик чародея, медлить нельзя.

Больше он ничего не сказал — замер, глядя вперед. Леса и поля, изумрудно искрясь на юном весеннем солнце, убегали под днище. Свежий ветер обдувал лицо.

— Хорошо идем, — произнес Упрям.

Опять помолчали.

— Велислав Радивоич… а разорви-клинок-то! Помнишь, я говорил, что это Твердята для тебя ковал. Так вот, я ножны-то зачаровал, и теперь…

Князь повернул к нему совершенно страдальческое лицо:

— Это ты вовремя. Хвалю. Знаешь, Упрям, давай договоримся: сперва суд, потом все остальное. После суда и говорить будем, и подарки друг другу делать.

Упрям кивнул и, облокотившись о борт, стал смотреть на бегущие навстречу волны лесов и полей.

Пролетели над двумя селениями, и Упрям не стерпел.

— Гляди, княже, и у этих праздник! — почти с завистью воскликнул он. — Не работают, стоят посередь пашни… то ли пляшут, то ли так руками машут.

Велислав ничего не ответил ему, только странно как-то посмотрел и вздохнул.

До полудня оставалось два часа. Завершались третьи сутки, проведенные Дивным без чародея.

Третьи сумасшедшие сутки.

Сажали ладьи в стороне от пристани — сразу за Дивичиной, на мелководье. Убедившись, что всех раненых вынесли на берег и люди покинули суда, Упрям снял с них заклинание. Более дюжины кораблей сразу же легли на дно, но остальные худо-бедно держались.

Толпы народа уже заполняли берег, и Упрям, коротко перемолвившись с Велиславом Радивоичем, улетел в башню. Летел не садясь, стоя одной ногой на днище, а другой на краю котла.

Дневной полет понравился ему куда больше.

Нещур встретил ученика чародея на заднем дворе, где стоял, меланхолически разглядывая крапиву. Не объясняя присутствия сотни стражников, разбивших вокруг башни настоящий военный лагерь, он быстро поздоровался с Упрямом и повлек его в башню:

— Я прочитал все записи и уже посовещался кое с кем в Ладоге, не называя, конечно, имен и не объясняя, для чего мне это нужно. Дела наши плохи, Упрям, во всяком случае, мне ничего на ум не приходит.

— Дядь Нещур, мне бы пожевать чего, — сказал Упрям, складывая меховой плащ и вешая на стену ножны с разорви-клинком. — А то я из солидарности на корабле завтракать не стал.

— Сейчас сообразим, — кивнул Нещур, кликнул кого-то из дружинников и распорядился насчет стола. Потом протер красные после бессонной ночи глаза и спросил: — Как у вас там прошло?

— Да прилично, — пожал плечами Упрям, садясь за стол, — мне-то сравнить не с чем, но дружинникам понравилось. Говорят, воздушная война — сплошное удовольствие. Не знаю, я особого удовольствия не заметил. Хотя, конечно, удобно. Ну, и счет неплохой…

— У нас тут тоже веселье было. — Пока Упрям уплетал завтрак, Нещур рассказал ему о ночных событиях, о которых во всех подробностях узнал от сокола Зоркого. Единственное, в чем сокол не разобрался — а стало быть, и волхв тоже, — это во внезапном исчезновении с поля боя княжны Василисы и ее появлении после того, как все закончилось, хотя при этом она все же никуда не девалась. Упрям, услышав это, чуть не поперхнулся.

— О боги, да научусь ли я когда-нибудь вовремя снимать заклинания?! — воскликнул он. — Ладно, все равно некогда было это сделать. Я потом объясню, что к чему. Первым делом: все ли живы?

— Все. В башне тихо было. Буян уже шевелится — на нем как на собаке заживает, — пошутил волхв. — А вот Светорад по-прежнему без сознания. И это очень плохо, потому что, боюсь, без него мы не справимся.

— Так ведь ты сказал, что все перевел, — сказал Упрям, убирая посуду.

— Почти все. Вот смотри. — Нещур разложил на столе бумаги. — Здесь в основном описываются предположения насчет необязательного будущего. Вот здесь, отдельной подшивкой, собраны сведения об открытии врат: состав зелья и заклинания. А вот тут — примечания. Они изложены простым языком, читаются легко, но на сердце от них тяжко делается. Поскольку врата в башне уже пробиты, нам понадобится только заклинание. Однако к Науму оно нас, скорее всего, не приведет. Во-первых, мы не сможем прицелиться. Будь Наум хоть где-то в нашей Вселенной, достаточно было бы обычного поиска какой-нибудь личной вещью. Но для другой Вселенной наводка должна быть… двусторонней. Понимаешь, не только мы к цели должны потянуться, но и цель к нам.

— Значит, если просто открыть врата…

— Мы окажемся в любой случайной точке на той земле. Или на небесах того мира, или еще где. Можно рассчитывать только на попадание во времени.

— Вот так дела, — помрачнел Упрям, — А если уйти в ту Вселенную и провести поиск Наума уже в ней?

— Занятная мысль, — согласился Нещур. — Но, скорее всего, не сработает. Наши заклинания в том мире почти наверняка окажутся недействительными, по крайней мере, сложные. Наум прямо говорит об этом в записях. Чтобы они работали, нужно хорошенько изучить тот мир и подогнать заклинания под него, а это — годы, если не десятки лет работы.

— А что еще может помочь? — спросил Упрям.

Волхв только руками развел:

— Не знаю, все-таки я не чародей. Я очень надеялся на Светорада, но пробуждать его сейчас преступно. А в Ладоге вообще ошалели, когда я начал расспрашивать. Похоже, Наум ни с кем не делился своими исследованиями.

— Да, я же говорил, мы и открытие-то сделали случайно.

— Поэтому в Совете Старцев необязательное будущее представляют себе, как и раньше, умозрительно и, кроме бесполезных и бездоказательных споров, ничем поделиться не могут.

— А что, если… — припомнил Упрям. — У нас есть одна вещица из того мира. Она нам не поможет?

Брови Нещура подскочили на полпяди.

— Мы сначала думали, что это язык странной зверушки, но он не подвержен тлению и вообще больше походит на очень плотную бумагу… Да я сейчас принесу, покажу. Только Наум говорил, что эта штука может оказаться опасной. Он выдернул ее из пасти карманного василиска.

— Ты неси, неси, — поторопил Нещур.

Ученик чародея сбегал в чаровальню и там вынул из тайника кожаный кошель, в котором содержалась диковинка. Принес и, стараясь не касаться, вытряхнул на стол.

— Вот… сначала оно было черным и влажным, а потом высохло, из черноты проступили краски и возникло изображение учителя.

Нещур повертел плоскую вещицу в руках, выслушал краткий рассказ Упряма и сказал:

— Во всяком случае, я все больше склоняюсь к той мысли, что наша магия будет бессильна там — законы наших миров, по-видимому, слишком различны. Удивительное колдовское создание. Василиск, который создает образ противника, а уж потом, притаившись в логове, глазит его сколько душе угодно… Коварный мир! Однако твоя догадка верна, прозорливый вьюнош: с этой вещью, тем более хранящей образ Наума, мы не только сможем притянуть иную Вселенную, но и нацелиться на твоего учителя с поразительной точностью!

— Значит, за дело? — обрадовался Упрям.

— Нет. Осталась еще одна забота. Источник силы. И здесь я опять-таки не вижу выхода, — понуро сообщил волхв. — Нам потребуется огромное количество силы. Признаться, я просто не представляю себе, где можно добыть столько.

— Но перо, по-моему, все еще полно силы…

— Я ведь говорил — оно навряд ли поможет нам. Впрочем, покажи-ка его.

Упрям запустил руку за пазуху, и лицо его вытянулось.

— Его нет! Неужели я потерял…

— Не думаю. Мне казалось, что оно исчезнет само собой, — кивнул Нещур, ничуть не удивляясь. — Ты распорядился им, как предполагал Солнечный Луч, и Восток отозвал свой дар обратно. Обычное дело… Не расстраивайся, мы все равно не смогли бы преобразовать силу пера для наших нужд. Светорад — смог бы, наверное… но, сам знаешь: на если бы да кабы далеко не уедешь.

— А как же Наум сумел?

— Ну, тут загадки нет. Ему нужно было только скрыться, неважно куда. И то, что он не может вернуться сам, доказывает, как трудно странствовать между Вселенными.

Упрям взъерошил волосы.

— А какой должна быть сила?

— Ты имеешь в виду — по направленности? Думаю, подошла бы такая, которая открывает тайные тропы. Хотя, опять же, поблизости есть только один знаток, и тот лежит без сознания, и говорить об этом больше нечего. Магия крови… и вообще — личная магия, созданная внутренней силой… Лучше всего, конечно, подошел бы божественный дар, но, во-первых, даже он не всегда содержит столько силы, а во-вторых, божественные дары не приходят на заказ. Они всегда — испытание: разгадаешь ли, сумеешь ли использовать? Да и не любят боги тех, кто сам ничего не делает.

— Надо подумать. Надо хорошенько подумать, — сказал Упрям, прохаживаясь от стены к стене.

Подступал полдень. Велислав обещал созвать суд, когда Упрям будет готов, но ясно, что затягивать с этим нельзя. Он так надеялся на разгадку записей…

— Какие-нибудь источники силы при Светораде?

— Не смеши меня, недоученный вьюнош, — нахмурился Нещур. — Это его личные источники, которыми только он и может пользоваться. А, кроме того, все его обереги и посох были разряжены в бою!

— Да, это я глупость сморозил, признаю. Но надо же думать!

Нещур, помявшись, как бы с неохотой проговорил:

— Вообще-то у меня была одна мысль… Я тут с Ласом, понимаешь ли, разговаривал, так кое-что узнал от него. Но, признаться, особой надежды это не внушает.

— Да что именно? — в нетерпении воскликнул Упрям.

Однако прежде чем волхв успел ответить, посреди покоя возник Пикуля. Растрепанный, невыспавшийся и опять чем-то, мягко говоря, недовольный. Яростно зевнув, он сказал:

— Извиняюсь, что при посторонних… Доброго денечка, кстати. Но твоя девка меня со свету сживет скоро.

— Она не моя девка, — привычно ответил Упрям, сразу поняв, о ком речь.

— Ну уж и не моя, даром такое добро не нужно! Разберись ты с ней, Упрям, последний раз говорю. А не то, ей-же-ей, чего-нибудь и сделаю…

— А что она?

— Да к тебе рвется, покою не дает. В полдень домового, куляшего заслуженного, разбудить — придумать надо! Ломится, про силу что-то лопочет. Пустить, что ль?

— Пусти, — насторожился Упрям.

— Воля твоя. Но учти, я твердо сказал: не угомонишь ее — ей-ей, и сделаю… самому страшно станет, но сделаю!

Упрям согласно кивнул и, когда домовой растворился в воздухе, оглянулся на Нещура. На губах волхва играла несмелая улыбка.

— С другой стороны, почему бы и нет? — сообщил он в ответ на вопросительный взгляд. — Может, и сработает…