Славяне ткали самобранки иначе: чародей завораживал скажем, лен или коноплю, и волшебством растение напитывалось само. Потом свивались нити — тут уж от мастериц зависело, сколько магической силы перейдет в изделие. Ну а дальше — смотря по узору, что и как соткано — таким и волшебство будет. Довольно простая магия, чуть ли не повседневная. Хотя, Наум сказывал, в былые времена, как была придумана, много споров вызвала. Опасались тогда: а ну как славяне честь и стыд позабудут, перестанут очагу да государыне печи кланяться, перейдя на самобранное питание? Напрасная, конечно, вышла опаска. С одних чудесных скатертей кушать в итоге не очень полезно, да и накладно — это ж сколько их в дом надо принесть, чтобы на каждый случай жизни трапеза была? А запас-то в них не бесконечный. И, кроме того, всякий знает, что нет хлеба, вкуснее, чем родными руками испеченного, — этого никакое чародейство не подарит. Так что самобранки не заменили очага. Берут их, спору нет, — похвастать перед кем либо диковинкой угоститься, а вперворяд — на случай внезапной непредвиденной нужды. Княжеский двор тоже самобранки закупает — самые простые и дешевые, — и всегда запас в кремле имеется, если где беда приключится, неурожай, например, туда тотчас набор отсылают.

Штука в том, что славянские самобранки особых изысков не предлагали. А персы, значит, с каждой ниточкой в отдельности работают, за-ради роскоши.

Упрям рассмотрел узоры, проводя по ним пальцам. Ему не понравилось, что на пурпурной основе кроме золотого шитья, похожего на виноградные лозы, имеются еще пурпурные же нашивки. Словно невидимая часть узора… в них чувствовалась магия — но какая? Упрям и предположить не мог, какими оберегами ее выявлять — не хватало опыта представить, ибо каждая нить что-то свое несла.

Он оглянулся на Нещура. Тот чуть заметно качнул головой: не мое, не знаю. Бурезов смотрел в сторону, а князь наблюдал за отроком с плохо скрытым раздражением.

Делать нечего, ученик чародея отступился. Не все еще потеряно, в конце концов. Смотр — обычай важный, но по-настоящему работа Надзорного начинается позже: все дни волшебного торга он обязан следить за товаром, за продавцами да покупателями. И, в иных случаях, имеет право придержать даже товар, несущий печать Дозволения из самой Ладоги. Даже если сам разрешил на Смотре какую-то вещь к продаже — Надзорный может потом изменить свое решение, и никто не сочтет это зазорным. То есть если чародей не ошибется.

Ошибаться в таких делах нельзя. За обиду честному торговцу княжеская казна расплачивается золотом, а нерадивый Надзорный… даже думать не хочется.

— У меня нет возражений, — сказал Упрям, спиной ощущая недовольство князя со свитой.

Да что такое напел ему Бурезов?

Но это еще не самый важный вопрос. Гораздо важнее — ж самого Бурезова зацепить?

После показа товаров Бурезов вместе со всеми прошелся к срубам, высматривая, нет ли где укрытой магии. Упрям не отставал. Он основательно собрался, прихватив все необходимые на Смотре обереги, даже те, которыми не умел пользоваться. Присутствие магии он ощущал и даже распознавал, помня, как воспринимались показанные «штуки», вон в том сундуке — персидские самобранки, в этом свертке — остроги-самобойки. Ничего лишнего, незнакомого…

Бурезов, уперев в локоть плашку переносного письменного прибора, быстро делал записи. Упрям и в самом деле почувствовал себя пустым местом — уж это-то точно обязанность помощника!

Щука Острослов получил грамоту, скрепленную княжеской печатью, гласившую о том, что все купцы ладожского представительства прошли Смотр.

Поезд двинулся дальше.

Купцы приветствовали Надзор подарками и дивными зрелищами, гостинцами и пожеланиями блага, какие только можно услышать на свете. Твердичи, крепичи и ладожане желали здоровья, древляне — лада под крышей, поляне — меру солнца и дождей, половцы — гладких дорог и тучных пастбищ, хазары — тучных пастбищ и смерти врагов, булары — обильных стад и смерти врагов, туркуши — смерти врагов и благосклонности судьбы, чурайцы — тихих вод и обильных плодов, дулебы — верной руки и твердости духа, вязанты — улыбки богов; три свея (редкие гости) посулили попутного ветра.

Для упрощения Смотра купцы, не входившие в представительство той или иной земли, объединялись с соседями и, бросив жребий, определяли главного, который проведет Надзорных, все им покажет и расскажет. Дело спорилось, ведь много времени отнимали только новинки, а их не каждый год увидишь. Хотя, сказать по правде, нынешний торг новинками был богат. Но в основном такими же безобидными, как персидские самобранки.

Из вязантских представительств одно было областным, второе жреческим, а третье опиралось на торговую сеть Абрахама Тоца. Израэль Рев, соответственно, выступал одиночкой. Был он маленьким и тощеньким, кожа да кости — откуда только силы брал, чтобы по свету шастать? Редкие волосы облепляли вытянутый череп, бородка напоминала растрепанный веник. Ему было около пятидесяти, однако лицом он казался заметно старше, а подвижностью — заметно моложе. Глазки у него поблескивали масляно, и выглядел он очень самоуверенным, ан все же проглядывало в его внешности что-то издерганное и затравленное. Язык не поворачивался назвать Израэля Рева ни иудеем, ни евреем, ни жидом — только жиденочком. И как-то совсем не верилось, что он — создатель крупной торговой сети.

Уставший таскаться за Бурезовом бессловесной тенью, Упрям обрушился на Израэля, аки коршун на цыпленка:

— Каков твой основной товар? Какая магия в нем? Где еще им торговал? Что люди говорили?

— Ой, молодой человек, как ви бистро торопитесь! Я совсем готов ответить по порядку. Мине нечего скривать, а привез в ваш чудесный город — а ваш город всегда манил меня, ведь я решительно слушал рассказы путешественников, которые отзывались об вашем городе исключительно благожелательно — и ви знаете, приехав сюда, мне показалось, что я попал в сказку! Честное слово, я таки восхищен вашим хваленым во многих странах гостеприимством…

— Так что с товаром?

— С товаром? А что с ним может случиться, молодой человек?

— Я говорю, что ты на продажу привез, дорогой гость?

— Ах, как приятно слышать такие слова, — всплеснул руками Рев. — Еще нигде, кроме как тут, меня не окружали таким вниманием!

— Ты ведь уже бывал в Дивном, — напомнил Упрям.

— Да! — как будто обрадовался Рев, — Таки об этом я и говорю! Ваш дивный город с таким чудным именем восхитил меня четырнадцать лет назад — об этом я и рассказываю, а потом я могу рассказать, как он меня восхитил два года спустя…

— Израэль Рев, — тихо зверея, подступил Упрям. — От имени Надзора я задал вопрос, изволь на него ответить.

— Какой вопрос? — выражая полную готовность удовлетворить любое самомалейшее любопытство, подался к нему торговец.

Ученик чародея глубоко вздохнул и повторил:

— Что ты привез на продажу?

— Ах, ви об этом… Это ничего, что я говорю на вас «ви»? Знаете, сейчас так принято говорить на уважаемых людей в цивилизованных странах. Ви, молодой человек, бесспорно, знаете слово «цивилизованный»?

— Израэль Рев!..

— Ой, как ви громко спешите! Таки на чем ми остановились? Ах да, мой товар. Ви желаете знать, что я привез в ваш замечательный город. Я прав?

— Совершенно верно, — стиснув зубы, кивнул Упрям.

— Да практически ничего! То есть я говорю: ничего особенного, и ви можете проверить и убедиться. Что у меня есть? у меня есть вот этот сундучок, в который я положил кое-какие вязантские редкости. Ви, должно быть, желаете их видеть?

— Да, конечно, и поскорей.

— Аи, молодой человек, ви все торопитесь, как будто на пожар, хотя знаете, что и без вас все сгорит. Ви знаете у нас на Эгейском побережье говорят: торопится тот, кому лень подождать!

Говоря так, он, впрочем, открыл сундук и извлек вещи которые Упрям сразу определил для себя как предметы «оргиастического культа»: золотую тиару, плетеную обувь состоящую, казалось, из одних дыр; а еще легкий черный плащ, расшитый весьма своеобразными узорами, и жезл, подозрительно похожий на… в общем. Упряму почудилось, что он понимает слово «оргиастический». Были и кольца, браслеты, подвески, подвязки и прочая мелочь.

— Что это? — спросил Упрям.

— Что именно?

— Все это в целом!

— Мой товар.

Наверное, на лице Упряма отразилась близость опасной грани, поэтому Израэль не стал дожидаться нового вопроса:

— Сущие мелочи. Ви спрашивали, какая магия заложена в эти вещи? Да практически никакой, если ви имеете в виду что-то серьезное. Но если говорить со всей откровенностью, а ваше лицо, молодой человек, должен заметить, весьма располагает к откровенности… то конечно же во всем этом таки есть магия. Меня только затрудняет ваш беспрекословно юный возраст. Я гляжу на вас и спрашиваю себя: Израэль! Вправе ли ты рассказывать об эти вещи столь молодому человеку? Будь ми с вами в Вязани, я бы не сомневался и молчал как риба, но, может, в вашем прелестном городе зрелость наступает несколько раньше?..

— Израэль Рев, я сейчас — сотрудник Надзора, и ты обязан отвечать на все мои вопросы.

— Ну таки хорошо. Мой товар — это культурная древность. Когда-то давно — даже когда я был маленьким счастливым мальчиком и смотрел на мир широко открытыми наивными глазами, это уже были совсем далекие времена — в просвещенной Вязани жили очень дикие народы. Они жили, как звери и порой вели себя очень неприлично. Ви меня понимаете?

— Да, так что дальше?

— Дальше они не жили, и хвала богам. Но когда еще жили, уже старались из своего непотребного существования извлечь культуру. Возьмите для примера южные племена, которые кушали виноград и пили вино, и у них было много свободного времени, о чем я, бедный странствующий иудей, давно забыл помечтать. В свободное время эти племена предавались утехам — об которые я, старик, уже и не думаю. Хотя в мине и нет зависти, и не помыслите, молодой человек! Но им все равно было скучно, и вот они стали строить культуру. Делать это они таки не умели, потому что были практически непросвещенными. Но кое-что им удавалось. Умение радоваться жизни они обожествили и сделали культ, который помогал радоваться жизни. Все свои магические силы они вложили в этот культ, но потом силы кончились, и культура скончалась, а вместе с ней и сами племена. Такая вот печальная, но поучительная история, молодой человек, ви не находите?

— Какое отношение это имеет к товару?

— Разве я еще не сказал? Ах да, ви опять-таки торопитесь, я же за вас не успеваю. Отношение прямое: дикари радовались жизни с помощью этих предметов и вложили в них много магии. Современный просвещенный человек уже не рискует впасть в ошибку поклонения неправильным древним богам, но радоваться жизни эти вещи все еще помогают. И как! Не дай вам боги узнать, зачем это надо, но я таки вижу: я, бедный старый иудей, потерявший здоровье в долгих странствиях, совсем забыл думать об эти радости, но теперь начал думать обратно!

— Разложи вещи.

К концу разговора Упрям готов был выгнать Израэля Рева за Дикое Поле немедленно и без объяснений. Как-то сразу вспомнилось, что похмелье еще толком не прошло, Что он сегодня ночью успел и поболеть, и выздороветь, но только не поспать. Однако свои обязанности он знал четко.

Выбрал оберег, определяющий основное свойство магии, и простер руку над вещами. В отличие от коварных персидских самобранок, чары здесь были однородны, и оберег без малейшего промедления закрутился противосолонь так четко, что если кто и не знал, сразу мог догадаться, магия в вещах заложена чернейшая. Израэлю объяснений не потребовались.

— О боги, боги, какой позор! Конечно, мине следовало об этом подумать, но куда же бедному старому иудею уследить за всем миром? Я таки прямо готов спросить: куда? Морально-этические нормы славян таки отличаются от вязантских, у нас дома любовная магия не числится запретной просто некоторые ее формы практически изжили себя и уже не находят поощрения в социуме и религии, абсолютно лишившись сакрального смысла… э, я понятно изъясняюсь?

— Вполне, — проворчал Упрям, потирая виски. Он знал довольно много греческих и ромейских корней, так что общий смысл сказанного был ему ясен: Рев пытается сыграть на разнице в законах. Обычная уловка. Только очень грубо исполненная. На что рассчитывал Бурезов, как собирался разрешать торг? — Товар снимается с продажи именем Волшебного Надзора и Славянской Правды. Израэль Рев, если ты не имеешь иного товара, покинь Волшебный ряд, в этом году тебе запрещено здесь появляться. Мм, сам товар изымается и до твоего отъезда будет содержаться на причале под стражей.

— Если я правильно помню, формулировка звучит-таки несколько иначе, — заметил Рев.

— Но суть верна, — вклинился Бурезов и провел над предметами «оргиастического культа» новым оберегом: — Налагаю запрет на сей товар, видимый и ясный каждому чародею в славянских землях. Отлучаю тебя от торговли в Дивном на пять лет.

Ну вот, а Упрям только-только собирался сделать это сам. Можно сказать, из-под носа у него перехватил Бурезов последнее действие. Однако же круто он обошелся — отлучение более чем на год присуждается обычно за недоказанное подозрение на преступный умысел — «до дальнейшего разбирательства». За оплошность так могли бы наказать, наверное, в престольной Ладоге… однако все в рамках закона.

И вот что странно — Израэль Рев не только не возражал, он выглядел даже… удовлетворенным. Что-то тут неясное творится. В чем замысел Бурезова, который от самого Каспия тащил несчастного жиденочка, помнящего наизусть «формулировку» запрета?

Ответ пришел неожиданно, будто медленно зрел в голове и вдруг предстал во всей красе: да ведь они сговорились! Отлучение на пять лет и не могло взволновать Израэля Рева: у него все равно не было дел в Дивном. Ему требовалось только одно — избавиться от неудачного товара. И Бурезов вполне мог пообещать ему деньги за это маленькое представление перед князем. Почти наверняка Рев, уплывая, откажется взять с собой «оргиастические предметы», от которых гораздо больше хлопот, нежели проку…

Да, Упрям понял ясно, но чувствовал, что это еще не все. Что-то осталось недосказанным, что-то стояло за все более хмурыми лицами Нещура и Велислава. Особенно — Велислава.

Ошуйник подал знак, и воины Охранной дружины поскидывали «вещи, дарящие обратно радости жизни», в мешок и унесли с глаз долой. Рев неспешно складывал свой нехитрый скарб, не обращая внимания на подозрительные взгляды стоящих поблизости купцов.

Смотр продолжался. Недовольство Упряма нарастало — похожее представление разыгрывалось с каждым торговцем, о котором Марух говорил со всей определенностью, точно называя запретную магию. Бурезов старательно изображал растущий гнев (Упрям отчего-то не сомневался, что чувства его врага поддельны), лицо князя становилось все более холодным.

Зато купцы, о товаре которых Марух ничего не знал, точь-в-точь как Бекеша и Микеша, удивляли новинками: камнями-самопалами для возжигания огня, персидскими же очками-духовидами…

Насчет этих последних Упрям, все более терзаемый туманным предчувствием какой-то беды, чуть не сцепился с Бурезовом в открытую:

— Недостойно славянина нарушать покой усопших!

— Очки не воздействуют на духов, — снизошел до ответа Бурезов. — Они только позволяют увидеть, есть ли поблизости духи, и если да, то какие. Для нас, чародеев, — это он умудрился сказать так, что слышалось: постороннему объясняет, отнюдь не подразумевая «мы с тобой», — по всей видимости, очень полезная вещь, я непременно куплю себе

— Ни в коем случае! — запротестовал встревоженный купец, получураец-полутуркуш с Малого Кавказа. — И князю достославному, и чародею мудрому, и его помощнику бдительному я подарю духовиды! Поверь, прекрасный и ответственный юноша, эта безделица совершенно безвредна.

Упрям упорно проверял каждую пару очков — однако раскачивания оберега взад-вперед говорили о том, что духовиды несут в себе магию неопределенную — ни злую, ни благую. Смотря как человек распорядится. Почему Бурезов позвал этого купца (в списке Маруха стояло «ос-приг»)? В бумагах Наума о нем, к сожалению, не говорилось.

— Какими чарами создавались очки?

Бурезов, вроде бы наклонившись к нему, сумел прошептать достаточно громко, чтобы услышали все:

— Упрям, ты стараешься больше, чем нужно.

Это о чем он, любопытно?

— Чары тайные, не оглашаемые мастерами, — успокаивающе ответил купец. — Но мне точно известно, что они преломляют восприятие мира, приоткрывая частицу истины.

— Какую именно частицу? — не отступал Упрям.

— Помощник, — уже в голос окликнул Бурезов. — Ты задерживаешь Смотр.

— Однако же вопрос вполне понятный. — Купец, хоть и жил на Малом Кавказе, явно обучался где-то в вязантских колониях. — Всякое новшество обязано вызвать профессиональный интерес. Знай же, о бдительный юноша, что чары этих очков позволяют увидеть духов, которые находятся поблизости от человека, их носящего. И еще одним замечательным свойством обладают они: если посмотришь ты сквозь них на собеседника, который намерен тебя обмануть, непременно узришь туманное облачко вокруг его головы. Испытай очки и посмотри на меня.

Упрям не замедлил воспользоваться предложением. Тяглые дымчатые стекла в оправе из слоновой (как уверял купец) кости давили на переносицу, вызывая сильный приступ головной боли. Но мир они показывали довольно чисто — и работу свою выполняли. Ученик чародея разглядел вьющуюся над ярмаркой парочку вил, но не чародейским зрением, а как обычный человек, которому духи позволили увидеть свой облик. Две довольно милые беззаботные девушки со спутанными волосами, крыльями и ногами вроде птичьих. Только одно из обличий вил, но довольно частое.

— Очки не показывают сущность? — уточнил Упрям, хотя уже и сам понимал — нет, с помощью духовидов не разглядеть, не ощутить ни намерений, ни нрава.

— Только облик, — подтвердил купец. Никакого облачка над его головой не было.

Упрям глянул на Бурезова и чуть не вздрогнул: он вообще не увидел чародея! Только его тень на земле, уже короткую — близился полдень.

— Вот видишь, юноша, я говорю правду. И никаких более свойств, помимо названных, эти очки не имеют.

Велислав Радивоич, получив подарок, тоже водрузил его на нос — и первым делом осмотрел Упряма и Нещура. Вздохнул. Странно — ведь он должен был убедиться, что ученик чародея не замышляет обмана, но во вздохе не слышалось облегчения… Потом брови князя поползли вверх.

— Посвященный чародей — уже не вполне человек, хотя, разумеется, и далеко не дух, — поспешил объяснить купец.

— Для магов эта безделушка бесполезна, — заметил Упрям, держа в руке свой подарок и словно не решаясь положить его в карман.

— Наверное, ты прав, любознательный юноша, — пожал плечами купец. — Но мои покупатели — обычные люди, а им безделица будет очень интересна

— Довольно тратить время, — решительно объявил Бурезов и произнес Дозволение

Солнце взошло до макушки дня, когда Надзор добрался до вязантского представительства, в котором обосновался Абрахам Тоц. Этой встречи усталый Упрям ждал, хотя уже без надежды на победу над врагом, — очень уж любопытно было посмотреть на загадочные «сот-зерц».

Тоц был прямой противоположностью Израэлю Реву Спокойный, благообразный толстяк в роскошных одеждах, десяток самоцветных перстней на пухлых пальцах — все чуточку волшебные, Упрям узнал охранение от ядов, от сглазов, от порчи, от колик в печени и даже ключ-камень для волшебных замков. Магия в торговой сети Тоца была отнюдь не последним товаром.

«Сот-зерц» оказались «зерцалами сотовыми». На вид обычные круглые зеркальца, не очень высокого (да что там, скверного) качества — мутные, кривые, хотя и стеклянные, с зарядом столь же неопределенной магии, как и очки-духовиды. Необычной выглядела внушительная оправа, вырезанная из кости в виде пчелиных сот, и давших, видимо, вещице название. При этом в верхней части имелся узор, стилизованно изображавший курицу.

Вязанты из представительства, судя по хитрым улыбкам, хорошо знали эти зерцала сотовые, однако Абрахам Тоц никому не доверил рассказа о новинке.

— Магия сия чудесная изобретена индусами в давние времена и много веков держалась в величайшей тайне от непосвященных. Однако с тех пор, как всякого рода союзы и объединения магов во всех развитых странах подлунного мира самостоятельно освоили и усовершенствовали ее, индусы решили, что старинная магия может быть доверена людям. В Индийском, а также в Персидском царствах сотовые зерцала уже стали излюбленной забавой просвещенной молодежи. В последние годы и Вязань обратилась к достижениям мировой магии, в многошумном Константинополе не отыскать вельможи, который не приобрел бы сотовых зерцал для себя и для всей семьи. Заранее сказать считаю нужным, что забава сия чрезвычайно полезна для деловых людей, а с точки зрения воспитания молодежи поистине бесценна.

Упрям уже начал догадываться, о чем идет речь. Индийское и Персидское царства сильно удалены от Словени, и тамошние дела редко занимают чародеев. Но слухи о том, что константинопольские жрецы доверяют простым людям средства магической связи, заставили однажды Наума при ученике назвать просвещенных вязантов стадом недоумков.

— Нет нужды в Дивном рассказывать о том, что славянские князья и маги имеют в своем распоряжении так называемые «петушки» — зерцала волшебные, через которые могут общаться между собой, презрев расстояние, — продолжал Абрахам Тоц. — Привезенные мною «курочки» попроще, но обладают сходными свойствами.

Подняв одно из зерцал, он указал на дырочки-соты в оправе.

— На каждую соту можно заговорить вызов одного человека, также, имеющего «курочку». Сделать это можно прямо здесь, в представительстве Вязани. Служащий маг за умеренную плату создает заговор и заносит его в «улей» — или, как еще можно сказать, в «курятник». Каждая «курочка» имеет свое тайное имя, которое знает только служащий маг. После того как заговор наложен, человеку достаточно коснуться пальцем соответствующей соты — и вызываемая «курочка» заквохчет, приглашая своего владельца к разговору! Более, чем сот на зеркальце, заговоров создать нельзя, и «курочка» бессильна, если окажется далее чем в двадцати верстах от «курятника», но в остальном волшебство работает безукоризненно. Ну, разве только «курочка» порой устает — тогда нужно отнести ее опять-таки служащему магу, и через сутки вновь забрать готовой к труду. Да, и в грозовую погоду отражение собеседника не очень четкое…

Голос Тоца как бы плавал, то воздымаясь до лекторской патетики, то делаясь доверительным, приятельским, но в каждую минуту он оставался самодовольным, точно и само изобретение волшебства принадлежало ему, умнице и миляге Абрахаму.

— Купцы Константинополя не расстаются с «курочками» Даже во сне, имея возможность в любой момент узнать от своих помощников, как идут дела, тем более что, опираясь на скромные средства вашего покорного слуги, жрецы Всебожественного храма столицы предприняли создание целой сети «ульев», благодаря чему магический голос сотовых зерцал разносится все дальше и дальше. Золотая молодежь столицы после каждого посещения театра начинает общаться со своими друзьями, обсуждая новые драмы и тем способствуя распространению культуры. А их почтенные родители и умудренные менторы всегда могут узнать, где находится и чем занято юное поколение, не соблазняется ли оно искусами тропинок Тьмы, следует ли ежеминутно дорогою Света…

Бурезов слушал хвалы чудесным зерцалам с таким лицом… только что не мурчал, а вообще был до крайности похож на шкодливого кота, нашедшего в углу позабытую кринку сметаны. И Упряму это крайне не понравилось. Опять и опять! Неведомая, не виданная прежде в Дивном магия объявлена будет безвредной безделушкой.

— Безделушка совершенно безвредна, — благосклонно объявил Бурезов.

Он что, издевается?

— Именно что безделушка, — вставил слово Нещур. — Не слишком ли много безделушек выставлено на торги в этом году?

— Мы не можем приказывать миру, когда и какое новшество имеет право появиться на свет, — прохладно заметил ему Бурезов и вновь обернулся к князю: — Я не вижу причин, почему мы должны запретить сотовые зерцала.

— О запрете речь и не идет, — кивнул Велислав. — Наш гость вправе усомниться, как и всякий, кто присутствует на Смотре, однако решение остается за Надзорным.

Нещур обратился к Абрахаму:

— А какие еще свойства у этих… «клушек»?

— У «курочек», — миролюбиво поправил Тоц. — Более свойств никаких.

— А можно ли наложить на них другие заклинания?

— Нельзя. Сами по себе зерцала магии почти не содержат, лишь откликаются на нее. Все заклинания лежат в «курятнике» под охраной служащего мага. «Курочки» не могут причинить никакого вреда, это уже проверено опытом Индии. Персии и Вязани. Они также ничуть не умаляют магической мощи властителей, ведь их зеркала позволяют связаться с кем угодно, а «курочки» — только с десятью другими людьми — по количеству сот, как и было сказано ранее, — растолковывал Тоц, все еще удерживая на лице улыбку, но, чувствовалось, не без труда.

— Оставим бесполезные споры, — вмешался Бурезов, поднимая оберег и направляя на зерцала магическую печать. — Дозволяю продажу этого товара на Дивнинской ярмарке!

Вот и еще один «пустячок» запущен. Смотр заканчивался, а Бурезов так и оставался неприщученным.

Трижды встречались Надзору купцы с явно преступным товаром, последним был мелкий шаман из половцев, с детской наивностью предлагавший к продаже средства наведения порчи на домашний скот — давненько не встречавшееся на ярмарке событие. Каждый раз Упрям набрасывался на нарушителей с яростью раненого медведя, шаману даже пригрозил за пререкательства проклятием, которого не сумел бы наложить. И каждый раз оставался осадок в душе — Бурезов снисходительно подтверждал приговор «помощника», Нещур хмурился, а князь кивал головой, имея при этом на лице такое выражение, что удавиться тянуло.

Вязанты получили грамоту, и Смотр завершился. Зазвучала музыка, рядом со знаменами и хоругвями представительств взметнулись и заплескались на ветру праздничные полотнища. Толпы народа хлынули на площадку Волшебного ряда.

Торг открыт! Целый месяц будут здесь устраиваться завлекательные представления и учиняться небывалые зрелища. Будут люди дивиться чудесам заморским, запасаться острогами-самобойками, охранительными оберегами и зачарованными средствами борьбы с сорняками на полях. И — гоняться за пустячками и безделушками.

Которых слишком уж много в этом году.

В то время как вся Словень находится под ударом. В то время как в Дивный вот-вот хлынут обрадованные удачной женитьбой принца венды с бургундскими деньгами. В то время как Ладога вот-вот может сказать: Твердь опозорила славянские земли, князь Велислав недостоин править.

Наконец, в то время как дольная дружина будет лить кровь из-за несуществующей вины славян в Ромейском Угорье!..

Звенья одной цепи — только где ее начало? И где конец — хоть виднеется ли вдали?

Скорее, как можно скорее нужно вернуть Наума. Он разберется, он поймет, предугадает и подскажет, что делать.

Поезд начал подъем по холму, и Упрям подъехал к Велиславу:

— Пора мне, князь-батюшка, поеду к себе…

— Нет, ты поедешь с нами в кремль, — без выражения ответил тот.

И Болеслав подал знак. Бойцы Охранной дружины — и то хорошо, что не ласовичи — заняли места по сторонам от Упряма. Они не выглядели довольными, скорее смущенными, однако на ученика чародея посматривали с приязнью.

Полон! Но почему?!

В кремле Велислав удалил посторонних, велев остаться Упряму, Бурезову, одеснику и ошуйнику. Непряд, не получив прямого приказания, устроился в уголке. Нещур заявил, что у него есть что сказать, потому князь и ему дозволил присутствовать. Еще был оставлен Лас — для охраны от Упряма, что ли?

— Ты все видел своими глазами, Велислав Радивоич, — выступил вперед Бурезов. — Смотр совершился именно так, как я предполагал.

— Князь-батюшка! — воскликнул Упрям. — Что происходит? Если вину на меня возлагают, скажи хоть, какую?

— Чародей Бурезов обвиняет Наума в потворстве незаконной торговле запретной магией, — ровно ответил князь. — Хотя нет, это не обвинение как таковое… только лишнее доказательство в пользу уже существующих подозрений. По меньшей мере, двенадцать лет назад Наум преступил закон — и скрылся теперь, когда понял, что вина его обнаружена. А ты помогал преступному чародею — вот суть обвинения Бурезова.

— Но это ложь! Предатель — Бурезов!..

— Мальчишка! — загремел чародей, — Подумай, прежде чем сотрясать воздух! Сегодня ты, по малоумию своему, с неопытности, прекрасно показал всем, кто способен увидеть правду, как вел дела твой Наум. Сговор с купцами, а если кто слишком мало платил за торговлю запретным товаром, Наум его прогонял, давая дорогу лишь тем, кто набивал его карманы золотом. Но сегодня это не получилось бы — Наум сбежал, а сам ты бессилен, возгряк. Тех, о ком ты знал наверное, что они попадутся на запретном колдовстве, ты прогнал. А с кем у Наума сговор был — тех пропустил. Я ведь намеренно позволил тебе дать «добро» на персидские самобранки. Ты хорошо разыграл сомнение, но просчитался! А ну-ка, Лас, дружочек, яви подарок братьев ладожских!

Десятник, не меняясь в лице, хоть видно было, что обращение «дружочек» его отнюдь не радует, выполнил просьбу чародея и развернул скатерть.

— Смотрите все! — Бурезов подержал над самобранкой обepeг — и тот, покачиваясь на цепочке, закрутился противосолонь. — Это знак, что в скатерти есть скрытый вредоносный узор. — Подняв полотнище, он провел по нему пальцами, задумчиво глядя в окно. — Сегодня же вечером Бекеша и Микеша будут схвачены и во всем сознаются, Но, я думаю, и так все ясно: в самобранку вплетены отравленные блюда. Сильнейшие яды, в чужой стране не распознаваемые… Нужны ли другие доказательства сговора? Я могу привести их. Вот например — попытка задержать заведомо безвредные товары. Все объясняется просто: Наум не пропускал забавные новинки именно из-за их безвредности. Всякому ясно, что сотовые зерцала и очки-духовиды принесут купцам больше всего денег — но ни куны, ни ногаты не осядет в карманах Наума. Не за что приплачивать купцу честному!

— Что скажешь ты, Упрям, на все это? — спросил князь. — Вчера чародей Бурезов, поразмыслив, предсказал твое поведение на Смотре — с великой, убедительной точностью. Что ответишь ты, ученик Наума?