Все-таки он что-то напутал. Невпопад прихлопнул или строчку недосочинил — потом надо обдумать. А сейчас важно, что заклинание перекинулось на люльку не частично, а в полной мере, котлу остались только его крохи. В сущности, это ничего не меняло, однако управлять люлькой на расстоянии Упрям не мог. В обычном состоянии, наверное, не затруднился бы, а сейчас… ну очень паршиво ему было. Может, стоило остаться при насморке?

— Нещур! — Как бы подсластить новость? — Нещур. Заклинание сработало! Больше того — оно намного мощнее, чем можно было предположить!

Вроде звучит ободряюще.

— И что из этого следует?

— Будет лучше, если ты возьмешь управление на себя!

— А-а-а! Убивец, погубитель!

— Нещур, это просто! Ты взглядом предметы двигать умеешь?

— Нет!

— Плохо.

— Человек — не птица. Птицы мудрее. Они сначала учатся, потом летают. А человек сперва пролетит, потом ума набирается.

Ухватившись покрепче за веревку, Упрям стал подтягивать котел к люльке и скоро оказался подле волхва, хмурого — куда там туче грозовой.

— Протяни сюда посох, Нещур.

Когда старик выполнил его просьбу, Упрям достал перо и коснулся им посоха. Повторил часть прежнего заклинания и добавил новую:

Нещур не перебивал, хотя и морщился. Ну да, нескладное заклинание, некрасивое. Зато слова верные. Должны сработать. Еще раз помахав пером, Упрям вернул посох волхву.

— Вот, теперь это правило. Вверх-вниз, влево-вправо.

— А быстрее-медленнее? — спросил Нещур, но, вглядевшись в откровенно болезненное лицо Упряма, смягчился: — Ладно, по ходу дела выясню.

Ученик чародея стал стравливать веревку — с превеликой осторожностью, памятуя, что котел в полете готов повторить все ее случайные извивы. Наконец веревка натянулась как струна, и он расслабился.

Если сидеть боком, упираясь только одной ногой, а веревку захлестнуть вокруг предплечья, то держаться можно, не прилагая особых усилий. Да садиться и неохота, все равно все сено над Перемыком рассыпалось. А так — виси себе, ни о чем не думай…

Нет, вот этого он все-таки не умел. К добру ли, к худу ли (Наум порой говаривал, что «к худу» — еще слабо сказано, но это когда журил), однако голова Упряма никогда не бывала пустой. Он летел и думал об учителе: как он там, в загадочном иномирье с бесстыжими девицами и полуживыми зверьками? Второе его, может, и заинтересует, а вот первое — едва ли. Скорее, напротив, раздражать будет. Немудрено, в его-то годы. Вот кабы мне туда… Э, нет, негоже так думать, — не очень убедительно попрекнул себя Упрям. Потом он подумал о Василисе. Вот же выпало знакомство — и смех и грех. Но вообще, все хорошо получилось. Лишь бы только ей избежать свадьбы с вендским уродом. Как она там? Нашла ли доказательства? Не взбрело ли ей в голову заветные слова задом наперед перечитать? Не сунулась ли, наконец, куда без спросу? Вина Бурезова непременно на вендов перейдет (вот как заклинание с котла на люльку), она это понимает и, как знать, вдруг захочет что-то сверх намеченного разведать? Норов-то непоседливый…

А вот еще о ком тревожиться стоит — о Буяне. Куда запропал? Нашел ли логово — да сам не попался ли? Там ведь оборотень, страшный противник. Да и нави не совсем дураки. Ох, большую силу Бурезов собрал — черную, жуткую! И ради чего?

Неужели для того только, чтоб направить через Дивный поток запретной магии? Как-то не укладывалось в голове. Злой чародей, конечно, может собрать вокруг себя уйму мерзопакостной нечисти, история знает тому много примеров, но чтобы целые страны в замысел вовлечь? Однако же и последствия замыслов куда большие: тут не только Дивный на кону — все земли славянские под ударом.

Решится ли злой ум разрушить единство славян, веками спаянное, хлебом и потом, дымом и кровью скрепленное? Отдать на откуп западникам… да ведь сами же славяне не потерпят!

Можно разбить дружину, даже соборную, постаравшись. Баклу-бей как раз для этого в Угорье и запущен. И подготовлен, что скрывать, на славу. Но это еще не значит землю взять. Людей-то, чай, не перекроишь.

И вдруг вспомнились Упряму «лекарственные мальчики» из Перемыка. А что, таких и перекраивать не надо — уже готовы. К ним любой чужеземец приди, даже с мечом окровавленным, они его расцелуют и, в рот заглядывая, учиться станут. Учиться забывать заветы отцов, учиться презирать самое существо свое…

Упрям мотнул головой. Нет, это чушь, бред болезненный! Похмельный. Таких мало, правда ведь? Они погоды не делают, как первая ласточка не делает весны.

Однако если уж думать всерьез, то стоило бы задаться вопросом: а откуда они вообще взялись? Как завелись-то? Должно быть, от безделья. «Надо будет, наверное, князю рассказать про „лекарственных мальчиков“ — он умный, получше моего сообразит». И все же Упряму казалось, он верно чувствует: от безделья все и от зависти. Чего увидят — захотят, истинной цены не ведая.

Но если Бурезов и правда рассчитывает на таких — он просчитался. В Дивном не много найдется «лекарственных мальчиков»… хотя, с другой стороны, в Дивный и чужеземцы не вторгнутся. Не скоро, во всяком случае, даже по задумке Бурезова, посмеют. И все равно, хоть бы он свое коварство на полвека вперед продумал, — просчет. В столице воздух другой, не заведутся там «лекарственные мальчики». Бездельничать некогда, а завидовать нелепо, глядя, как полмира к славянам на поклон идет. Нет, не коснется Дивного зараза. И Ладоги, и прочих городов престольных. И нарочно их не разведешь: ведь дураков, как известно, не сеют, не жнут — они сами родятся.

Или сеют? И жнут? Пословица-то говорит только о том, что никто этим намеренно не занимается — а ну как найдется умник, займется?

«Нет, это я о чем-то не том думаю, — попрекнул себя Упрям. — Мне бы стоило список Маруха в памяти еще раз прогнать, записи Наумовы вспомнить — ведь не успею уже поработать с ними. А я тут нелепицу разрисовываю: дураков растить — вот глупость-то!..»

Ой, как нога затекла… ему, кажется, было удобно? Упрям шевельнулся, распуская петлю вокруг занемевшей руки — и тут котел с небывалой силой рвануло куда-то вверх.

— Э-ге-ге-ге-гей! — донеслось оттуда.

Ветер упруго хлестнул по лицу, забил воздухом глотку, заставил зажмуриться. Упрям успел заметить, как земля внизу понеслась с невероятной скоростью. Отвернул лицо, приоткрыл глаза — точно: лес в сплошной зеленый ковер слился, ручьи и озерца мелькают голубыми росчерками. И живот вроде как пустотою сводит, к спине прижимает, приплющивает.

— О-го-го-го-гооой! А-ха-ха-ха-ха-ааа!

Упрям извернулся и, щурясь, разглядел волхва. От удивления челюсть отвисла: старик стоял в люльке, как лихой наездник на возке и, держа посох вдоль линии полета, мерно раскручивал наговоренную часть посолонь. Седые волосы, бороду и накидку трепало ветром. Теперь он летел на одной высоте с Упрямом, и котел тянула за люлькой не столько магия, сколько веревка, на которой Упрям и повис, ибо котел закрутило, и он вращался на схваченном веревкой ушке.

А Нещур просто плакал от восторга:

— Ох, силы небесные, хорошо-то ка-а-ак! С ветерко-ом! Э-ге-гей!

«И-го-го», — мрачно подумал Упрям. Руки слабели, а до волхва сейчас, поди докричись.

Однако Нещур скоро вспомнил о приличествующей возрасту степенности, замолчал, оглянулся назад… и поспешно закрутил посох обратно. Веревка ослабла, котел выровнялся, и Упрям смог в него залезть. Некоторое время он только глубоко дышал да тряс затекшими руками, глядя в небо, по которому бежали редкие облачка. Потом в поле зрений возникли очертания знакомой башни, и мягкий толчок возвестил о посадке.

Подошедший к котлу Лас помог Упряму выбраться и утвердиться на земле. Приблизился Нещур:

— Не умотал я тебя, малый? Как славно-то было! Эх, где годы мои молодые… Жаль только, быстро все кончилось.

Быстро? Упрям был уверен, что полет длился около недели. Однако, посмотрев на восток, убедился, что положение солнца почти не изменилось. А недурно это получается, надо признать.

— Почище тайных троп, — будто читая мысли, сказал Нещур. — Однако тут большие запасы силы нужны. Таких источников, как твое перо, — раз, два и обчелся. Будь иначе, люди по небу косяками бы летали… Так, может, оно и к лучшему?

Осторожная старость! Упрям представил себе косяки людей верхом на чем попало… забавно. И, пожалуй, очень полезно. Сократи для всех людей расстояния — это ж от скольких бед человечество избавится! Все будут всегда и всюду успевать, много времени появится свободного — а значит, каждый сможет науки превзойти, доброту и любовь постигнет, вдвое, втрое больше пользы принесет окружающим.

Упрям осадил себя. Он, бывало, подкатывал в детстве к Науму с подобными замыслами, как осчастливить человечество с помощью магии. Ответ всегда касался нехватки магических сил, но порой учитель пояснял, что у каждой мысли есть оборотная сторона. По дороге, проторенной благими намерениями, с легкостью идут только серость и злоба. Наверняка Наум сейчас сказал бы: твое свободное время один во благо использует, а десять — во зло. Свободного времени избыток — безделья признак и лени.

У человека нельзя отнимать выбор, но искушать заведомо ложным путем — еще хуже.

Упрям опять припомнил «лекарственных мальчиков» и подумал, что согласился бы с учителем, произойди их спор сейчас

И так вдруг накатило, так захотелось с ним действительно поспорить, пусть даже нагоняй получить за скудоумие и отсутствие воображения — лишь бы Наум рядом был…

— Что? — переспросил он, спохватившись: Нещур уже, быть может, третий раз о чем-то спрашивал.

— Я говорю: не худо ли тебе? Может, зелье какое сварганить?

— Да нет нужды, дедушка, спасибо. Нам поторопиться бы, время не ждет. Лас, ты чего такой мрачный? Случилось что?

— Теперь уже нет. Но случится — сердечный приступ со мной. Ты бы хоть предупреждал. Я уж думал, какими словами Болеславу объяснять, что не уберег тебя.

— Прости, Лас, я думал, быстро вернусь, а пришлось задержаться.

— Ладно, чего уж теперь. Завтракать будешь?

Упрям подавил неясное возмущение в желудке.

— П-попробую. Вроде полетов больше не предвидится.

Буян не вернулся, зато от Василисы прибыл посланец. Как раз в то время, когда Упрям и Нещур, уплетая кашу, вели ученую беседу о построении заклинаний, больше походившую на урок. Волхв по памяти записал слова, связавшие котел и люльку, и теперь размахивал ими перед носом Упряма:

— Оно и не могло сработать. Я тебя слушал — морщился, али не видел ты? Так ведь я думал, ты знаешь, что делаешь. Ни крохи музыкальности, лада — особенно вот в этом месте… Или, скажешь, Наум тебе не рассказывал о весомости Заклинаний?

— Рассказывал, — чавкая, покаялся Упрям.

— Ну вот, а ты средоточие весомости так коряво сочинил! Слова неровно подогнал — и заклинание легло соответственно.

— Да я же на вдохновении… На вдохновении много чего прокатывает.

Нещур чуть не поперхнулся:

— Ага, как корова на льду прокатывает. Законы словосложенья никто не отменял, как ты со словом — так и оно с тобой.

В столовый покой зашел один из дружинников:

— Посланец от княжны Василисы. Звать?

— Конечно, зови! — обрадовался Упрям.

Посланец, из кремлевых слуг, был довольно молод, но держался гордо, вошел, поздоровался едва разборчиво, со всеми чохом, и спросил: «Который тут Упрямом будет?»

— Я.

— Пресветлая княжна Василиса Премудрая, и Ласковая, и Добрая, достойная дочь многомудрого и отважного удельного князя Дивнинского и Твердичского Велислава свет Радивоича, денно и нощно об народе пекущегося, за благо княжества твердо стоящего, крепкого щита земли нашей…

— Молодой человек, — перебил его Нещур. — Лишние слова не заменяют искренности.

— А? — удивился посланец.

— Ты чего передать-то должен? — спросил Упрям.

— Вот, — нахмурился тот, выкладывая на стол письмо. — Грамота, собственноручно рукою пресветлой госпожи княжны нашей Василисы свет Велиславовны Премудрой и Ласковой, как народ величает, высочайше начертанная и печатью…

— Я вижу, — сказал Упрям. — Спасибо. Княжна просила ответа ждать?

— Нет.

— Тогда не задерживаю. Еще раз спасибо. До свидания.

Посланец удалился безмолвно.

Нещур посмотрел ему вслед и вздохнул:

— А я-то думал, такие только в Перемыке водятся. Что княжна пишет?

В грамоте значилось:

«Упрямушка! Радуйся: прав ты, Разведала я, что за всем стоит тот, о ком ты и думал. Однако доказательств мало. Сомневаюсь, говорить ли? Но сваты на крючке. Нам бы встретиться… В.»

Ученик чародея показал грамотку Нещуру. Тот пробежал глазами и понимающе кивнул, без труда разгадав нехитрую иносказательность: о ком думал Упрям — это Бурезов, сваты — венды, а сомнения — говорить ли князю.

— Что скажешь?

— А что тут сказать? Шустрик этот, посланец, все равно удрал, так бы хоть велел ему передать: «да, говори». С другой стороны, что даст спешка? У князя сейчас и времени нет, потому Василиса и не приказала парню ответа ждать. На Смотре все решится. Оттуда и в кремль весть пошлем Василисе, вон, хоть ребят попрошу, ласовичей.

— На Смотр вместе пойдем, — решил Нещур.

— Так ведь не положено.

— Не положено посторонним проводить его, а присутствовать — дозволяется. Учи правила, отрок. Уже то хорошо будет, что мое присутствие заставит понервничать… нашего супротивничка.

Упрям подивился про себя, почему это волхв не назвал Бурезова прямо? Василиса еще могла опасаться, что письмо попадет в чужие руки, а здесь-то кого бояться? И вдруг осенило: ну конечно, рассказывая Нещуру о случившемся, он упомянул, что князь уже не спешит доверять Науму. И хотя выходило, что на самого Упряма недоверие не распространяется в той же мере, волхв предположил, что Лас и его дружинники…

— Кроме того, так вернее будет, — продолжал Нещур. — У тебя глаз свежий, а у меня опытный. Даже если порознь чего пропустим, потом сравним впечатления, и ты подашь князю прошение об изъятии.

— Можем не успеть, — возразил Упрям. — Бурезов ведь мне тоже яму копает: оговорит немедля, как только я пропущу хоть одного.

— Вдвойне полезнее мне рядом быть.

Есть уже расхотелось. Письмо Василисы внушало надежду, но Упрям не мог отделаться от какой-то дрожи — видимо, вызванной близостью развязки. Он все-таки заставил себя доесть, выпил сыто и сказал:

— Пора!

Лас объявил, что сопровождать Упряма будет он, сам шестой. Когда седлали коней, ученик чародея не утерпел:

— Лас! Ребята!

Все обернулись к нему, кажется, не очень довольные употребленным обращением.

— Я знаю, что князь мне не слишком доверяет. И понимаю: вы против приказа не пойдете. Но скажите правду, Велислав Радивоич велел вам присматривать за мной?

Десятник спокойно выдержал его взгляд, но остальные отвели глаза.

— Ты прав, против приказа мы не пойдем, — сказал, видя это, Лас. — И отчитываемся, конечно, за каждый шаг. Что еще ты хочешь услышать?

— Да нет, ничего. Сказать хочу. Верите вы мне или нет, но я лиха в душе не держу. А… ладно, забудем. Сам не пойму, к чему это я.

Он вскочил на Ветерка под неодобрительные взгляды. Сглупил. Который раз в жизни. А хотел как лучше. Вечная история… Ну и ладно! У него впереди большое дело, о нем думать надо. Скоро все кончится…

По дороге он поделился с Нещуром досадой: собирался же Скорита попросить найти Маруха, но так отвратны были эти «лекарственные мальчики», что все из головы повылетало.

— Марух? Ах да, — ответил волхв. — Под утро, пока ты был в беспамятстве, Скорит намекал мне на наши общие трудности. Среди прочего он сказал, что потерял одного из лучших своих упырей по имени Марух.

— Потерял — зимой?

— Нет, вчера. Он сказал, что упыря убили.

— Бурезов… заметает следы, — вздохнул Упрям. — Или со зла убил — дознался, что Марух мне все рассказал?

— Да нет, больше похоже, что это убийство было продумано заранее. Лишь бы только не была задумана и болтливость Маруха.

— Нет, этого не может быть, — возразил Упрям. — Я уже думал: обстоятельства не те. Другое дело, что он не выполнил задания, а разорвать узы крови может только смерть. Бурезов избавился от помощника.

— Потому что перестал в нем нуждаться, — согласился волхв. — Вот только знает ли он о выданном списке? Если да, то вынужден будет всех приглашенных торговцев задержать. Кстати, ты обещал показать мне этот список.

— Ой, правда! Вот он, держи.

Нещур взял бумагу, развернул, вчитался. Второй список Упрям составил уже без сокращений, кроме тех мест, в достоверности которых не был уверен, вроде «сот» при упоминании о зерцалах Абрахама Тоца. Так что волхв быстро разобрал, что к чему, и вернул бумагу со словами:

— Трудно будет. Здесь названы многие вещи, которые никогда не обсуждались в Совете Старцев. Если на что-то нет запрета — во власти Надзорного только приостановить товар до решения Совета, каковое должно воспоследовать не более чем через две недели. А Ладоге сейчас будет не до того.

— Если только Светорад от имени Совета не закроет волшебные торги совсем, — предположил Упрям.

— Этого не будет, — покачал головой Нещур. — Совет не пойдет на такое. Представляешь, как уронит себя Твердь, а вместе с нею и вся Словень в глазах мирового сообщества? В другое время сложное положение оправдало бы такие меры, но не сейчас.

Все одно к одному! Неужели Бурезов и это предвидел?