— Почти что так. Он меня спросил, чего б я хотела, если бы Неслада женой Лоуха стала? Я ответила, что хотела бы стать умной подружкой королевы, ну и всяких глупостей наговорила. Тогда Маркуша принялся мне обещать и денег, почестей — знаете за что? За молчание — во-первых, а — во-вторых, за помощь. Если женитьба на Василисушке сорвется, чтобы уговорила я отца и прочих бояр на князя повлиять: пусть Велислав Радивоич разрешит брак с Несладой.

— Так что ж, все равно вендам, на ком Лоуха женить? — Подивилась Звонка.

— Все равно, — задумчиво согласилась княжна. — Им важно только в Словени укрепиться… Что-нибудь еще был Милочка?

— Как не быть, солнышко? Было… Стала я дивиться и Маркушу попрекать: для чего же вы тогда княжну сгубить хотели? Я-то, мол, думала, не по нутру вам Василиса, другую хотите, раз уж такое безобразие вытворили. Давай он меня выспрашивать: что ж тут, говорит, такого? Сразу видно, что понятия не имеет, но очень хочет узнать, что же случилось-то вчера с княжною. А я ему и скажи: а орков тайно у себя держать и на убийство посылать — это уже «ничего особенного»?

— А он? — подалась вперед Василиса.

— Тут Маркуша и сел. Побелел, сердешный, затрясся, да стал говорить, мол, чародей помешал бы.

Тут уже и Звонка, хлопнув себя по колену, сменила гнев на милость. И воскликнула:

— Ай, молодчина! Закрутила ты ему голову! Что ж, испугался он, что проболтался?

— А как же, Звонушка? Сообразил: ведь не про Наума я говорить должна, а про княжну! Спохватился, да поздно. И вот тут-то, девочки, мне страшно стало…

Разъяренный Марк схватил девчонку за плечи, сильно, до боли, чувствуя под пальцами хрупкие косточки, встряхнул. И прошептал прямо в лицо:

— Чего ты хочешь? Жизнь молодую свою сгубить?

— Отпусти, — ровно сказала Милочка, надеясь, что хоть губы у нее не побелели. — Хуже будет.

Марк не отпустил, но хватку чуть ослабил.

— Значит, вы орков на чародея напустили. А Василиса вам нужна живой да целенькой?

— Не докажешь, — мотнул головой первый помощник посла.

— А ничего и доказывать уже не надо, все давно доказано. Эх, жаль мне тебя, Маркуша! Ведь молодой же еще, в самом расцвете. Красивый вон какой… и уже, считай, покойник.

— Что тебе известно, малявка? — Венд снова нагнулся к ее лицу.

— А ты подумай, — предложила Милочка, словно бы в равнодушии, отвернувшись к двери, из-за которой слышались веселые голоса Василисиной свиты и распустивших хвосты служителей посольства. Ей хотелось оказаться там. — А руки не уберешь — я тебе это припомню.

Марк разжал пальцы и отступил на шаг. Ему было о чем подумать. Эта девчонка с личиком феи и расчетливым умом подземного гнома знала про орков, теперь — про нападение на Наума, а еще — про княжну, исчезновение которой больше чем на сутки чуть не свело Гракуса с ума. Девчонка хорошо знала, что произошло! И дала понять, что вендов предали. Какие орки могли напасть на Василису Велиславну? Только те, о которых вендам никто не сказал. Значит… обман, предательство! Но ради чего?! Неужели…

Милочка видела, как отразилась на лице Марка догадка. Еще не полное понимание произошедшего, но уже озарение. Не давая венду все как следует обдумать, она сказала:

— Ну вот, видишь, как все просто? Чуть-чуть поразмыслил и понял, что уже покойник. Обложили тебя, Маркуша, всех вас обложили. Не уйти.

Куда делся облик невинного дитяти? Бесовские огоньки загорелись в больших ясных глазах.

— Я не верю тебе, — тихо сказал Марк.

Врал. Верил он, верил!

— Бедные, несчастные венды. Бедный Маркуша! На плаху вас положили, подставили вместо себя под карающий меч.

— Тебе-то что — радость пли горе?

— Мне-то? Огорчение. Лучше иметь дело с глупыми вендами, чем с их коварными друзьями.

— Расскажи мне все, что знаешь, — потребовал Марк.

Не тут-то было!

— Зачем? — хмыкнула Милочка и повела плечом — но не по-детски, как всегда эта делала, приводя в умиление длиннобородых бояр, а словно с брезгливостью. — Была охота с покойниками связываться. Еще придет тебе в голову меня впутать…

— Рассказать про твои мысли насчет Неслады я могу.

— А кто поверит в такую глупость? Я же княжне и подружка близкая, любимая, али не знал, Маркуша? Говори, что хочешь — орков ничто не перевесит. Да и друзья ваши не дадут выпутаться — найдут, в какую грязь макнуть, будь спокоен. Князь-батюшка велит вас на правеж, а кто потянет — сам знаешь.

— Мы не замышляли вреда славянам, — скрестив руки на груди, сказал Марк.

— Неужто добра? — притворно удивилась Милочка. — Благодетели пропащие.

— Славянам все равно конец. На них ополчится Степь, на них ополчатся ромейские царства, внутри поднимутся смуты, и народ навей поможет раздуть их в испепеляющий пожар! — торжественно произнес Марк. Милочка вновь показалась ему несмышленой маленькой девчонкой, которая играет с огнем, ища выгоды из случайно выведанной тайны. Милочка, когда хотела, умела казаться. — Мы, венды, хотели спасти Твердь от полного разорения. Ибо грядет день Запада, день ромейских царств, и воля нашего принца спасла бы ваше княжество…

— Охолонись, Маркуша! — насмешливо сказала Милочка. — Найди кого поглупее, чтобы врать. В Готии по носу получили, вот и захотелось отыграться, хоть где-то кусок урвать. А тут как раз любезное предложение: не хотите ли в славянской Тверди поруководить? Вот уж царский подарочек! И так венды обрадовались, что всякий стыд потеряли, а с ним — остатки разумения. Да кто вам позволит. Кому вы нужны? Подставились — и хорошо. И вся польза от вас, что прикрыли истинных злодеев, на себя гнев княжий обратили.

— Но ведь мы можем и всю правду рассказать? Мы еще можем опрокинуть вероломных негодяев! Ведь ты-то знаешь правду — мы не злоумышляли против княжны!

— Я не князь, мое слово не так много значит.

— А чье слово значит много? — насторожился Марк.

Милочка засмеялась:

— Так я тебе и сказала! Ты плохой, ты со мною грубым, ты мне больно сделал.

— А я повинюсь: прости меня, дева.

— Мало! — с озорной жестокостью воскликнула Милочка. — На колени встань!

Марк потемнел.

— Да ты издеваешься?

— Конечно. Я на тебя рассердилась. И за это погублю: не открою тебе больше ничего, не будешь ты знать, как перед князем оправдаться, как на истинного виновника указать.

Марк медлил. Слишком неожиданно все это, и слишком бурливо бежит по жилам горячая кровь ромейских протекторов. Но девчонка знает слишком много, а избавиться от нее здесь и сейчас невозможно. И ради чего избавляться — теперь, когда нанесен такой удар в спину?

Сам будучи вероломным, в чужое вероломство Марк поверил особенно охотно.

Скрепя сердце он встал на колено, опять помедлил и преклонил второе. Ишь, как расцвела девчонка… возгрячка! Надо потерпеть и все из нее выжать.

— Не держи зла, девушка, себя не помнил. Прости меня.

— Уже неплохо. А как я узнаю, что ты и вправду раскаиваешься, не врешь?

— Клянусь всем, что мне дорого! Прости недостойного…

— Зачем Непряд сегодня приходил?

Марк вытаращился на внучку одесника.

— Ну что же ты замолчал? Говори, Маркуша, докажи, что не лжешь мне.

— Он… приходил обсудить кое-что с Гракусом. Насчет торговых соглашений.

Милочка глубоко вздохнула:

— Обманываешь ты меня, Маркуша. Жаль… Я-то подумала, что понравилась тебе, что не сможешь обмануть. А ты лжешь. Ну так и оставайся со своим враньем!

Хвала богам, что, стоя на коленях, ручищами своими страшными не дотянется. Она гордо подняла голову и шагнула к дверям.

— Постой!

Марк, как был на коленях, кинулся за ней, ухватил за руку — и тотчас отшатнулся от неожиданно яростного шепота, хлестнувшего по лицу не хуже пощечины:

— Руки!

— А, э… извини. Я хотел сказать: подожди, я еще не все открыл тебе. Боярин Непряд рассказал, что найдены кошельки орков, и посоветовал…

— Ну-ну, продолжай.

— Посоветовал, как избавиться от подозрений. Как навести их… на кузнецов Твердяты.

— И все? — прищурилась Милочка.

— Да что же еще-то, дева? — искренне изумился Марк. — На что он еще-то способен? Испуган был, совет свой дал — и удрал.

— Верю. Что ж, ладно, так и быть, я, может, и прощу тебя. Только сказывай, кто еще в заговоре? — велела Милочка, — Да помни: еще раз на кривде поймаю, брошу — сам выкручивайся!

Марк тяжело вздохнул и, не поднимаясь с пола, уселся поудобнее, умостил седалище на пятках.

— Может, и скажу. Только уж теперь ты мне ответь: почему об этих делах говорим мы с тобой, а не Велислав-князь с Гракусом?

— Глупый же ты, Маркуша. Зря я тебя выбрала, трудно с тобой. Ну сам посуди: куда вы денетесь? У князя-батюшки и так забот хватает. С Василисой вот теперь надо решать… А мне ждать нечего, у меня своя выгода. Та самая, какую ты хотел перед князем в вину мне поставить. В которую ни князь, ни тем более Василиса не поверят. Ты, может быть, не помнишь, но Неслада князю родственницей приходится. Так что род у нее знатный, она и подменить может Василису рядом с Лоухом. И если я ее судьбу устрою, то она меня не забудет.

— Не понимаю. Что-то ты темнишь, девушка. Тебе-то какая разница, кто женой Лоуху будет? Ты ведь у Василисы в лучших подругах числишься.

— И снова скажу: ты, Маркуша, еще глупей, чем казался. Неужто сам не видишь, какая большая разница между гордой княжною и тугоумною Несладою?

Марк, хотя и не был расположен к веселью, усмехнулся. Да уж, это он понимал: черная зависть к счастливой и умной госпоже, у которой всегда будешь в тени, и презрительное покровительство над заведомо глупой и слабовольной подружкой, которую саму в тень задвинуть — плевое дело.

— Вот то-то же. Не раздражай меня больше, Маркуша, глупостью и лжой… О, кажется, засобиралась Василиса, девок созывает. Проворонил ты время, Маркуша. ох, как я зла на тебя!

— Скажи главное: в чем зачинщик прокололся? На что князю указать, когда к ответу призовет? — подался вперед помощник посла.

— Скажи ты: кто еще в заговоре? Кого мне учитывать?

Марк стиснул зубы. Голоса девушек за дверью зазвучали громче, в любой миг кто-нибудь из них откроет дверь и, хихикая, позовет с собой наглую возгрячку, что-то знающую. Он поспешно поднялся с колен.

— Да никого больше из людей-то, из местных, — решился наконец, — Только боярин да чародей.

— Который?..

— И что, с тем и ушла? — спросила Звонка.

— Сказала, что завтра пришлю к нему человека, как только принц Лоух приедет, — ответила Милочка усталым голосом. Казалось, что рассказ о разговоре с вендом стоил ей больше сил, чем сам разговор. — В суете, мол, не заметят. А пока говорила — до двери добралась и выскользнула.

— Ай, умница! Дай я тебя расцелую, — обхватив Милочку плечи, воскликнула дочь ошуйника. Как частенько с ней бывало, слова не поспевали за делом. — А я про тебя… прости дуру.

— Что ты, Звонушка, я и не обиделась, — всегдашним своим тихим, ясным голосочком сказала Милочка.

— Больно было? — спросила Василиса, — Когда он тебя схватил?..

— Было немножечко, да прошло уже.

Однако от взора княжны не укрылось, как дрогнули ресницы, когда на плечи легли руки Звонки.

— Марк за это поплатится, — пообещала она.

— Что ты, Василисушка, не нужно. Он вместе со всем вендами позором великим поплатится.

— А ты молодчина. Марк… плохо помню его, редко видела. Как думаешь, расскажет он Гракусу?

— Уже рассказал, — улыбнулась Милочка. — И нагоняй уже получил. Так что не тревожься, душа моя, он уже расплачиваться начал. Ты ведь, чай, с Гракусом совсем о другом говорила? Значит, понял посол, что его помощника надули. Может, завтра лекарь вендский скажет, что Маркуша ночью скончался от болезни какой-нибудь. Жалко мне его. Такой красивенький… жалко, что подлый.

— Не спеши хоронить своего Маркушу. Ловко ты его разыграла — подлецы в подлость верят охотно. И старая ромейская лисица может подумать, что это я его провела, а не ты Марка. Хотя, впрочем… ему теперь куда ни кинь, всюду клин. Моя ли правда, твоя ли — главное, что в кремле знают о предательстве вендов. И главное, он теперь не сможет верить союзникам, а это нам в любом случае на руку… Послушай, Милочка, а как же ты про Непряда догадалась? Неужели наобум?

— Забыла, Василисушка? Я ведь нынче со слугой его познакомилась. Славный такой парнишечка, миленький. Но не ромейская лисица, это точно. Я еще давеча подивилась, что странно выходит: то пьяный Непряд, то тверезый. Дай, думай, попробую: посмеялась над боярином, что лыка не вяжет, еле ноги волочит. Так он сразу же давай Непряда выгораживать. Рассказал, как давеча к вендам бегали. Ну а там уж я все из него вытянула. Даже то, что Непряд, памяти не доверяя, у мальчишечки своего уточнял, какие цены в артели Твердятовой да чего можно на пятьсот золотых накупить. Ой, девочки, как вспомню мальчика этого, аж неловко делается. Он ведь боярину верит, честно служить старается. Так вот из верности все выболтать…

— Не верность это, а привычка рабская, — решительно объявила Звонка.

— Ну что, девки, идем на поклон князю-батюшке? Это же мы, считайте, весь заговор распутали?

— Нет, — сказала Василиса.

Девушки посмотрели на нее с изумлением.

— Я вам не все рассказала, времени мало было. А теперь искажу. Повтори, Милочка, кого Марк назвал?

— Бургундов, что Готию под себя подмять хотят и за нее деньги вендам платят. Непряда, который до денег жаден без меры. И чародея.

— Ну вот, девоньки, сами видеть должны. С вендами все понятно, их мы прижмем. Но как увязать с ними Огневую Орду? Бургунды — вообще пустой звук. И главное, чародей. Бурезов… К счастью, Бурезов. Не ошибся Упрям, не подвела его… верность. Так вот, девоньки: Бурезов Науму ловушку ловко расставил. И я уверена, он убедит вендов свалить все тяжкие на Наума. Не просто убедит — заставит, наверняка есть у него доводы. Эх, вроде бы и жаль, что мы им время до завтра дали, а что еще было делать?

— Действительно, не все еще ясно, — согласилась Звонка. — И кто же главный во всем? Марк бургундов назвал…

— Но, может, это Бурезов, а может, Баклу-бей. Или кто-то, о ком еще никто не упомянул. Я ведь не обманула Гракуса, когда сказала, что если заговор раскроется сейчас, то все грехи на одних вендов лягут. А нам нужно другое.

— Что же делать станем, Василисушка?

— Как быть-то?

Княжна прикрыла глаза, размышляя. И решила:

— Думать. Наблюдать. Но прямо сейчас — отдыхать. Ах нет, сперва я вам все поведаю. Придется мне слово нарушить, про список Маруха вам рассказать… Но, думаю, простит меня Упрям. Вот, кстати: с утра, спозаранку, известим мы Упряма о наших открытиях и догадках, а потом ответа подождем, нет ли у него новостей. Там и решим, когда к отцу идти. Нам ведь нужно так все представить, чтобы не потащил он и вправду все посольство на правеж немедля. Но отдохнуть и выспаться нам нужно — завтра нелегкий день.

И Василиса рассказала, опустив только свое превращение, про упыря Маруха и его работу на Бурезова, потом про разговор с Гракусом.

Спать всем троим хотелось страшно. Уже много времени спустя, вспоминая все случившееся на следующий день Василиса с горечью думала, что мысль выспаться была далеко не самой мудрой.

Хотя едва ли уже что-то можно было изменить.

Рекша! Упрям было обрадовался, но вскоре приуныл: слишком много незнакомых знаков выхватывал глаз, слишком много необычных сочетаний. Пожалуй, можно осилить, если недельку посидеть со словарями да учебными грамотами.

— Ну как? — подлезая под локоть, полюбопытствовал куляший. — Найдешь теперь Наума, вернешь?

Ученик чародея провел пальцем по строчке, попытавшись осилить ее с налету. «Источник… сила… обратная связь… врата… вещь — две вещи? Вещь с двумя сторонами? Бесполезно: не зная правил сочетания этих знаков, он не мог постичь смысл.

— Может, и смогу, Пикуля, только не сразу. Я ведь еще не чародей, я только учусь.

— Все с тобой ясно, — очень по-наумовски вздохнул Пикуля, хотя Наум говаривал просто «все ясно». — Когда хоть надеяться-то?

— Дней десять, — прикинул Упрям. — Но это если жив буду… Стоп! Да ведь завтра, то есть уже сегодня, Светорад в Дивный прибудет! Вот он-то и поможет. Я знаю, Наум со Светорадом часто на рекше переписывался.

— О, эт' ты молодец, что придумал, — обрадовался домовой. — За эт' я тебе, пожалуй, и нерадивость прощу. Ну, лады, пора мне. Я, значит, завтречка забегу. Да, девке что передать-от?

— Какой де… а, Крапиве? Мм, да ничего не надо передавать. Ты ее, пожалуйста, успокой как-нибудь, объясни что… ну, в общем, как сказать-то?.. Ну, что неправильно она про меня думает…

Пикуля рукой махнул:

— Мне тока и осталось, что с кажной взбалмошной девкой, хошь и трижды духом, по душам калякать! Ладно, забудь, отважу ласково. До ночи.

— До ночи, — ответил Упрям.

Домовой спустился вниз, на ходу обретая прозрачность, испаряясь. Ученик чародея взъерошил волосы и облегченно вздохнул. А что, пожалуй, все налаживается. Завтра после Смотра нужно будет поговорить со Светорадом где-нибудь в сторонке, без лишних ушей. Ладожский чародей, конечно, вернет Наума, и все объяснится. Принц Лоух доедет до города живой и невредимый… Почему-то мысль о княжне, идущей замуж за венда, была очень неприятной (и отнюдь не из одной только славянской гордости, требовавшей для дочери правителя более знатного союза), но какой-то отдаленной, будто бы с самим приездом принца и не связанной. Понятно, ведь закон гостеприимства вечен и нерушим: как ни относись к человеку, принять его добром и от напасти уберечь — дело святое. Да и о какой свадьбе речь, если Василиса явит вину вендов? Должна явить, недаром же ее Премудрой называют. И дольная дружина легко по тайным тропам пройдет, с Наумом-то во главе. Может быть, Совет сумеет перераспределить чародеев так, чтобы еще из ледян или древлян дольников на Угорье вывести? И победа легче дастся…

Упрям поймал себя на чувстве полного успокоения и решительно встряхнулся: нет, так нельзя! Бурезова-то словить — не кошку подозвать, он сам в руки не придет.

Однако при мысли, что нужно сейчас опять засесть за исчисленные бумаги и перечитывать все, что накопилось за годы службы Надзорного — все грехи купцов, слухи, догадки, подозрения, — Упрям испытал то непередаваемое чувство, которое знакомо всем без исключения, когда-либо чему-либо учившимся. Смесь тоски, лени, жажды деятельности (любой, лишь бы не учебной) и глубочайшей самоуверенности, настоянной на вере в то, что времени впереди еще битком и все успеется.

Но и лентяем (в полном смысле этого слова) Упрям не был, потому решил просто слегка отдохнуть от бумаг. Да вот, кстати, нечего и искать — ножны для княжеского меча спрашивается, кто зачаровывать станет? Недолго думая Упрям принес на верхнее жилье книгу и разорви-клинок и взялся за дело.

Подаренные Твердятой ножны поместил меж двух огней, обмахнул пучком разрыв-травы, засушенным как раз для подобного случая. Сбрызнул настоем травы-неотпирайки, внутрь капнул. И стал читать нараспев:

Заклинание слетало с губ легко, будто с детства знакомое. Упрям не без труда подавил приступ самолюбования. Он частенько ловился на этом: расслаблялся после удачного опыта и начаровывал леший знает что. Однако сегодня была, по-видимому, его ночь. Чары легли исключительно гладко.

Только на последних словах Упрям заглянул в лежавшую под рукой книгу — убедиться, что ничего не напутал. Пронес ножны, изгоняя из них остатки земной слабости, над огнями и погасил оба, пришепнув нужное тайное слово. Вроде бы все.

Упрям взял разрыв-клинок (с величайшей осторожностью, чтобы не царапнуть напоследок по рабочему столу, развалив его к чертям) и вложил в ножны. Сработало!

Ученик чародея полюбовался на творение рук двоих и позволил себе минутку провести в упоении гордостью. Чистая работа. И заклинание, что занятно, запомнилось накрепко. Должно быть, потому, что основные части его по отдельности были Упряму хорошо знакомы. В сущности, помозговав, он мог бы составить это волшебство самостоятельно, просто додумывая связи.

Мысль эта так понравилась ему, что он решил немедленно испытать свои силы. Благо, имелось еще одно дело, в котором отлагательства были нежелательны, а необходимая волшба была знакома Упряму только в основных чертах.

Он спустился в спальню Наума, к зеркалу, и достал из-за пазухи брошь княжеского гонца.

Чтобы ощутить человека издалека, через вещь, как он сделал это днем в кремле, нужно использовать свою внутреннюю силу. Чтобы высмотреть человека, тоже через вещь, используют силу обряда, взывая к мощи Мирового Древа. Причем если второй способ доступен, при наличии должных знаний, многим, то первому будущих чародеев обучают сызмальства, поскольку тут нужны опыт и постоянные упражнения.

Однако Упрям ставил перед собой иную цель, и помочь ему мог только третий способ, третий источник силы, позволяющий беречь внутреннюю и при этом не требующий ложных обрядов. Этому способу волшбы обучают в последнюю очередь, ибо заключается он во владении магическими предметами.

Способ этот весьма нелюбим знатными чародеями, ибо «делает таинство магии доступным самому последнему ослу», обожаем их учениками и в общем пользуется вполне заслуженной известностью. Конечно, в народе хождение имеют вещицы простенькие, вроде оберегов — в них вложено только по одному заклинанию. Сами же чародеи для своих нужд создают предметы многоцелевые, со многими вложенными чарами и возможностью принятия новых. Гладкое вязантское зеркало было как раз таким. Среди прочего оно позволяло не только найти и почувствовать человека на расстоянии, но и внушить ему какую-то мысль.

Было бы у гонца зерцало, подобное княжескому, и заботы бы не было: имея пряжку. Упрям помог бы птичке связаться с «петушком». Но тут-то и открывался простор для изобретения чар. Требовалось соединить знания о поиске людей со знаниями о внушении мыслей. И то и другое нужно было замкнуть на пряжке, причем, используя высокую отражательную способность зеркала желательно обойтись без призвания Четырех Соколов. Хотя срок запрета, определенный Востоком, давно истек, Упрям счел разумным поосторожничать и не дергать мудрую птицу. Лучше уж не злоупотреблять ее благосклонностью — мало ли когда нужда нагрянет.

Резная птичка в оправе зеркала сонно зашевелилась и приоткрыла глаз.

— А, это ты… Здравствуй.

— И тебе поздорову, — ответил Упрям, не отрывая глаз от бересточки, на которую наносил основу сотворяемого заклинания.

— Никак почаровать собрался? Чего посередь ночи-то? — Птичка заразительно зевнула.

— Да ты спи, спи, — успокоил Упрям. — Я тихонечко, не помешаю.

Птичка шевельнулась, будто устраивалась поудобнее, но сон уже не шел.

— А что хоть делаешь-то? Поведай, может, подскажу чего полезное.

— Да вот видишь, князь гонца послал к волхву Нещуру в Перемык, а волхв письмо Светораду отправить должен. Только ведь он птицу в Ладогу пошлет, а Светорад завтра здесь будет. Вот я и думаю, надо бы гонцу об этом рассказать, пусть волхв свою птицу почтовую в Дивный направляет.

Птичка задумчиво поскреблась и предложила:

— Если хочешь, я в Ладогу чирикну, Светораду все расскажешь. Он-то, поди, легко с Нещуром свяжется, они и договорятся ладом.

— Хорошо придумано, — кивнул Упрям, — Только Светорад зеркалу не доверяет.

— Это как? — Глаз птички открылся неожиданно широко.

— Ну, помнишь, как он днем со мной говорил? Явно опасался, что чародейный разговор с помощью других чар подслушать могут.

— Что? Меня — подслушать?! — всполошилась птичка. — Ай-ай-ай! Нехорошо-то как, я с подружками иногда тайком о таких вещах болтаю… Ах! — ошарашила ее новая мысль. — Так это что же получается: если правда, значит, мне теперь доверия не будет?! Ни мне, ни всем нам? Ой, беда-то какая, ай-ай-ай! Ой-ой-ой!..

Горе ее было таким неподдельно глубоким, что Упрям поспешил утешить птичку:

— Тише, тише, маленькая. Может, не все так страшно, может, я ошибся еще.

— Нет, — безутешно щебетала она. — Мне сердце подсказывает: правда, нас действительно подслушивали — чую, что правда…

— Если и так, думаю, не всякому это под силу, — нашелся Упрям, — А того негодяя, что осмеливается подслушивать разговоры чародеев, мы скоро поймаем. Но для этого мне нужна помощь.

— Какая? — оживилась птичка. — Говори, что нужно.

— Я сейчас возьму в руки вот эту пряжку, а ты найди человека, которому она принадлежит. Это и есть княжеский гонец. Потом надо будет внушить ему, чтобы Нещур связался со Светорадом. Как, осилишь?

— Мм, — задумалась птичка. — У него «петушка» нет? Так я и думала. А отражающая поверхность у него будет под рукой?

— Меч или нож, если он за ними ухаживает, как положено.

— Железо не годится, оно чары запирает, — заявила птичка.

— Ну, тогда лужа какая-нибудь. Дождь идет, их много должно быть.

— А вот это годится, хотя пузыри и помешают… ничего, пойдет. Эх, жаль, темновато, ну да справимся. Так, мне на какое заклинание настраиваться? Какой источник силы?

— Источник — ты сама, то есть все зеркало. А заклинание я сейчас придумаю.

— Что? — Птичка уставилась на Упряма, как на сумасшедшего. — Ты мои запасы силы хочешь коту под хвост пустить? С самодельным заклинанием — в тонкую вязь бытия?!

— А что такого? Ты посмотри — я все на пряжку сведу. Вот, я даже начертил.

Упрям показал нанесенный им на бересточку чертеж.

Птичка закашлялась и хрипло спросила:

— Это чего?

— Наглядное пособие, — немного обиделся Упрям, всегда считавший себя неплохим рисовальщиком. — Что непонятно? Гляди: вот я, вот пряжка, вот ты, а это гонец. Я беру пряжку и ощущаю гонца. Словами наваждения передаю тебе его образ, ты его находишь и отражаешь. Тогда я снова говорю слова — на сей раз внушения, но направляю его не на тебя, а опять на пряжку, на которой теперь держится образ гонца. Ты отражаешь внушенное на него — и дело сделано!

Птичка, близоруко щурясь, разглядывала «пособие» и кивала, вникая.

— Ясно… неплохо придумано, только у тебя двух стрелок не хватает. Нет-нет, чертить не надо, а то мы совсем запутаемся! Так, помечай: слова наваждения не годятся, с ними ты скорее внушишь мне все, о чем ни подумаешь. Взбредет тебе на ум княжна, или, скажем, девка твоя крапивная, с которой ты…

— С которой я… Да вы что все, с ума посходили?! У меня с ней ничего не было!

— Да? А Пикуля говорил… ну, неважно. Суть в том, что, какая мыслишка ни проскочит в голове — все на меня наведется и внушится. И отражу я тебе княжну или… или еще чего. И потом, на пряжку нужно отдельное заклинание — образ закрепить, иначе уйдет. Ты слово наложения знаешь?

— Знаю, это как охранные чары на дверях.

— Точно. Переделай на закрепление образа. А вместо наваждения… тут что-то вроде морока нужно.

— Эх, куда хватила! — удивился Упрям. — Морок мне не по плечу пока что, а даже если создам — что с ним потом делать? Эту дрянь только разводить легко, а обратно в небытие заталкивать замучаешься. Так все умные чародеи говорят.

— И правильно говорят. Но наваждение нам не подойдет, это точно. Другое придумай.

— А если то же наложение — только не для чар, а для образа? Сразу и закрепится.

— В сущности, это даже лучше. Но сумеешь ли одним заклинанием и наложить, и закрепить?

— Я попробую. Зато как все облегчается! И ты сможешь силы беречь — ведь связь через пряжку будет устойчивой.

Птичка немного помялась, но согласилась:

— Пиши заклинание. Только обязательно мне потом покажи.

— А ты недурно разбираешься в магии, — отметил Упрям, садясь за работу.

— Так чай не первый день на службе, — донельзя довольная лестным словом, расцвела птичка. — Всякое с Наумом делать доводилось…

Уточнять она ничего не стала, но резной глаз ее явственно подернулся поволокой приятных воспоминаний, и Упрям даже испытал некоторую зависть: по виду птички судя, они с чародеем горы воротили. По одной в день. В качестве разминки.

Он сосредоточился на заклинании, полностью расписал его и принялся выбрасывать слова собственно наложения, заменяя их нужными для направленного наваждения и образного закрепления, как он для себя назвал предстоящие действия. Получалось вроде бы гладко, но птичка нашла к чему придраться, чуть не заставила переписывать набело, но тут уж Упрям отказался: ночь не бесконечная, над бумагами еще надо посидеть.

— Ладно, сойдет, только ничего не напутай, — сказала птичка. — Собьешь мои настройки — я отключусь, делай потом что хочешь. Слушай, а давай, как Наум вернется, уговорим его в преподаватели меня записать? Я могу лекции читать, домашние работы проверять. Я ж не «петушок» какой — зерцало многоцелевое!

— Но ведь чародействовать-то все равно не можешь? — пожал плечами Упрям.

Такова особенность нелюдей, нечисти и духов, а также сотворенных магией существ: они могут владеть очень сильными, иногда необоримыми чарами, но лишь некоторым их набором. Выучить что-то новое способны только люди. Исключения, конечно же, случаются, но слишком редко.