— Ишь, какой! — Уголок рта Велислава дрогнул в подобии улыбки. — Не только. Для народа все идет по-прежнему. Конечно же, правды не скрыть, но, дабы волнений не вызвать, решено было пока не разрушать слухи о болезни Наума. Что будет дальше — зависит от завтрашнего дня. Мне сообщили: Совет уполномочил Светорада, отыскав ответ, расставить все точки и, коли Наума виновным признает, сместить его, в Ладогу в цепях доставить, а на его место назначить Бурезова.

— Выгодно для него дело оборачивается, — пробормотал Упрям.

— Что? — переспросил Велислав. — Ах, ты опять за свое! Ну, тут я тебе указчиком не буду, у самого должно ума хватить, как вести себя. Слушай дальше. Все надеются, что ближайшие дни пройдут спокойно. В том особое настояние Совета: нельзя срывать волшебные торги. Оправдают ли Наума, обвинят ли — нельзя тревожить гостей ярмарки. Почти все уже прибыли. Завтра Большой Смотр, и проведет его, по случаю хвори Наума, Бурезов. А ты вместо Бурезова у него же в помощниках будешь.

Первым побуждением Упряма было возмутиться: как так?! Помилуй, князь, ведь знаешь, что я про него думаю, зачем же этак измываться? Но счастливая мысль пришла в голову: пожалуй, хороший случай выпадает… Ибо Большой, или Надзорный, Смотр — это проверка тех, кто прибыл на волшебные торга: не везут ли запретного товара? В большей степени — это дань обычаю: ведь ясно, что замысливший обман воровской товар выкладывать не станет, и все же.

— Добро, князь-батюшка. Как всегда, поутру начнем?

— Как всегда. Смотри же, не оплошай, отрок. Надеюсь на тебя.

Ну да, как же, надеется он!.. Упрям поймал себя на совершенно недостойном озлоблении. Даже жутковато стало — на кого он, отрок безусый, посмел косо посмотреть? На самого князя! И стыдно было ему за злость свою, и горько. И вместе с тем — неизъяснимо радостно. Как будто сломал он какие-то невидимые оковы. Что мне теперь князь, если он не прав предо мной?

Недостойные мысли, подлые. Вот тебе и «люди из одного теста». Вдвойне горько — докатился!..

— Еще одно. По силам ли тебе указать, где навье логово?

— Пока что нет, — ответил Упрям. — Прозреть чарами мне не удастся, наверняка враги защитили себя могучими заклинаниями. Но есть одна возможность: пес мой, Буян, тот самый, — если удача будет, непременно логово разыщет.

— Хорошо. Есть у меня подозрение, что «большое дело», о котором ты сказал, это нападение на принца Лоуха. Если удастся оно, да еще в такие дни, страшусь подумать, что решат венды и прочие ромеи. Так что очень важно сейчас отыскать вражье становище.

— Сделаю что смогу. Если прикажешь, отыщу ратные обереги, снабжу твоих дружинников.

— Не стоит, — помедлив, ответил князь. — Да и не успеть — я навстречу Лоуху подкрепление сей же час высылаю.

«Не верит!» — молнией проскочило в голове.

— Разрешишь идти, князь-батюшка?

— Говорил же — не лги, — жестко сказал Велислав. — Вижу: противу сердца меня батюшкой величаешь. Озлобился… Ладно, ступай себе с добром.

Упрям встал, но отчего-то ноги еле волоклись. Не покидало чувство, будто что-то очень важное осталось недоказанным. Однако в этот миг вновь заголосил «петушок» за пазухой князя, и Велислав, извлекая его, указал жестом: Разговор окончен, иди.

Невдогад поймал Упряма у бокового хода, из которого вынырнул быстрой тенью, немного испугав дружинников Ласа, уже шагавших справа и слева от ученика чародея. Цапнул за руку — и вбок:

— На два слова…

Вздрогнувшие охранники переглянулись и стали перешучиваться насчет Упрямовых зелий, в бесплодной попытке доказать себе, что ничуть не испугались.

Во взоре Невдогада отчетливо читалась жажда убийства

— Слова заветные… где? — срывающимся шепотом спросил он, утягивая Упряма поглубже.

— Соизволил-таки вспомнить. — Ученик чародея деловито отстранился. — Со мной они, тебя дожидаются. Только отдам их тебе с одним условием.

— Что?! Забываешься, Упрям. Запамятовал, с кем говоришь?

— Да нет, отчего же? Только все равно не отдам, пока не пообещаешь кое-что. Потом — хоть на лобное место волоки, а сейчас в обмен на заветные слова — свое честное давай.

С минуту казалось, что Невдогад всерьез обдумывает: лучше ли зарубить Упряма или все-таки задушить голыми руками. Но, проглотив ярость, он спросил:

— И чего потребуешь, чародей-недоучка?

Оскорбление Упрям мимо ушей пропустил — не до обид сейчас. Поругаться и после можно будет, когда все минует… если минует. И если его в самом деле на лобное место не сволокут.

— Обещай, что, пока я не разрешу, ни князю, ни кому-либо еще о преступных торгах ни единого слова не промолвишь,

Невдогад отступил, щурясь:

— Вот как? Скрыть ото всех… а когда же разрешишь? Небось, когда торги уже закончатся?

— Это ты о чем думаешь? — рассердился Упрям. — Что продался я? Или в вину Наума веришь уже?

— В это нет, — ответил Невдогад почти спокойным голосом. — Но твое условие я глупым считаю. И скажи спасибо, что только глупым, а не преступным!

Как легко опалу заработать. Еще ночью бились бок о бок, еще утром — как один человек мыслили… и вот уже немилость! Из-за одного упыря, который, по большому счету, еще неизвестно, не наврал ли… Да что удивляться? От Наума вон славянские земли ничего кроме добра не видели, и то навета хватило. А Упрям? От него и вообще никто ничего не видел.

Кроме хлопот, вранья да недомолвок… Ученик чародея, впрочем, не сердился на княжну. Она ведь вспыльчивая, это Упрям уже видел. Отойдет — успокоится, сама вспомнит последние сутки. А сейчас нельзя ждать от нее разумных, взвешенных решений. Ну, не понравилось ей чем-то тело мужское, раздражает… поди, тут успокойся!

— Я свое слово сказал, — проговорил Упрям. — Только в двух случаях можно открыть рассказ Маруха: когда я скажу, либо… если я уже ничего сказать не смогу. Вот на этот-то случай, коли со мной что нехорошее… я бересточку с записями тебе отдам. Береги, никому не показывай, кроме как если меня…

— Укокошат? — неделикатно уточнил Невдогад.

— Вроде того. Ну что, согласен?

— Тьфу, леший тебя… Соглашусь, если сам пообещаешь, что до конца волшебных торгов тянуть не станешь.

— Это легко, — кивнул Упрям. — Все гораздо раньше закончится. Пообещаю — только уж ты поклянись в ответ, что не попытаешься как-то свое слово обойти. Подкинуть якобы случайно кому на пути бересточку или, слов прямых избегая, намеками все раскрыть. Ты ведь загадки любишь, я знаю.

Невдогад что-то посчитал в уме и согласился:

— Поклянусь и в этом… с одним условием: что ты сумеешь вспомнить, что и в каком порядке мы с тобой друг другу наобещали.

Упрям не сразу понял. А, поняв, против воли рассмеялся. Не выдержал и Невдогад, захихикал. Тут уж, глянув друг на друга, оба покатились от хохота. Кто другой этого, может, и не понял бы, но именно смех сломал неожиданно возникший между ними ледок недоверия.

— Добро! — воскликнул Упрям, махнув рукой. — Понимаешь, — понизил он голос, — есть у меня мысль, что врага можно хитростью поймать, а значит, нельзя раньше времени показывать, будто мы что-то знаем. Я очень надеюсь на завтрашний Смотр…

— Добро, — согласился Невдогад. — Обещаю молчать и записи приберечь, хотя кому твоя тайнопись способна что-то раскрыть — не представляю. Давай сюда.

Упрям протянул бересту.

— А заклинание? Слова заветные?

— А, пропасть, чуть не забыл. Держи!

Невдогад взял вторую бересту… но тут случилось что-то странное. Ученик чародея, вытаращив глаза, замер, застыл как столб соляной, а записку пальцами так стиснул, что костяшки побелели. Не выдернуть.

— Ты чего?! Упрям, что с тобой?

— Письмо! — замогильным голосом произнес тот. — Письмо! Ну, конечно же!

И, более ничего не говоря, помчался куда-то по кремлю.

— Закли… Берес… — крикнул было ему в спину Невдогад, но куда там — ученик чародея уже, растолкав своих охранников, скрылся за поворотом. Пришлось бежать следом.

У порога светлицы, в которой остался князь, Упрям насмерть схватился с прибывшим как раз Непрядом. Худосочный боярин проявил немалую прыть и ломился к двери, убеждая:

— Меня князь-батюшка вызвал, дело срочное!

— А у меня такое срочное, что князь еще и вызвать меня не успел! — упрямился Упрям, не без труда оттискивая соперника.

По счастью, вокруг никого не было, иначе боярин никогда не простил бы отроку поражения, даже при том, что выглянувший на шум князь сам подозвал к себе первым Упряма:

— Ты что тут учинил?

— Велислав Радивоич, в довершение сказанного… очень важно!

— Ну, зайди, — разрешил князь.

Непряд потупился, спорить не стал. Видать, почувствовал, что, раз ему несмышленыша предпочли, за какую-то вину ждет его строгий спрос. Так, по крайней мере, подумал Невдогад, благоразумно наблюдавший за исходом поединка из-за угла. Однако вскоре он изменил свое мнение. Что-то странное было в поведении боярина — короткая борьба с более чем вдвое младшим отроком как будто совсем не оставила впечатлений. Непряд, ожидая очереди к правителю, прохаживался перед дверью, словно ненароком наклоняясь к ней и… улыбался! Странно.

— Письмо! — едва захлопнув дверь, выпалил Упрям. — Письмо, Велислав Радивоич…

— Какое письмо? Остынь и внятно скажи, — потребовал князь.

— То письмо, что я тебе вчера от Наума принес, — сладил со взволнованным дыханием ученик чародея. — Что в нем было?

Князь пожал плечами:

— Того не ведаю. Был у меня уговор с Наумом: когда он в Ладогу отправится, я это письмо нужному человеку передам. А заглядывать в него — сам понимаешь…

— Конечно. Так и подумал я, когда о письме вспомнил. А вот рассуди, Велислав Радивоич: чародеи зерцала имеют еще похлеще твоего «петушка», — тропами тайными ходить могут. И зачем же было Науму при всем при том посылать письмо путями земными?

— У человека, которому оно предназначено, нет ни «петушка», ни чего-то подобного, — помедлив, ответил князь. — Он, в крайнем случае, голубиной почтой пользуется.

— Вот как? И что же, письмо с голубем полетело? — спросил Упрям.

— Нет.

Князь еще не понял, к чему клонит отрок.

— Велислав Радивоич, а я вот иначе думаю. Понимаешь, Светорад сегодня со мной говорил через зеркало — и так говорил, что ясно было: опасается он вражеского послуха. Не доверяет зерцалу. Значит, не так оно надежно…

— Глупости говоришь! — решительно мотнул головой князь. — Было бы так, Совет Старцев предупредил бы князей. Ведь все правители славянские с «петушками» ходят, бояре многие. Нет, ни один правитель не стерпел бы.

— Что же тогда было Светораду маяться? Ну ладно, положим, он тоже мне не доверял. Но зачем по важным вопросам Совет в Ладоге собирается? Говорили бы зерцала.

— Хорошо, — согласился князь, искоса глянув на своего «петушка», которого рассеянно крутил в руках. — Это другой вопрос. Ты про письмо говорил…

— Вот слушай, Велислав Радивоич. Что может быть в письме, которое следует отправить вместе с отъездом в Ладогу? Наверняка что-то связанное с этим отъездом. Наверняка что-то важное…

— Да ты не размышляй вслух, это все я и сам сказать могу. Коли до чего дельного додумался — говори.

— Оправдание Наума в том письме! — уверенно сказал Упрям. — Я уж думал: ничего не говорил мне, вперворяд, потому что был уверен — обвинения от одного слова по ветру дымом пойдут. А вдругоряд, потому что знал многое, но не все. Хотел выждать, увидеть, как дальше дело пойдет. А оно так пошло: понимали враги, что нечем по уму-то Наума очернить, и напали на него. Убить решили, чтоб уже не мог оправдаться. И вот на всякий-то случай Наум кому-то что-то отписал. Если то письмо отыскать — многое, мыслю, узнаем.

Князь задумчиво посмотрел на Упряма, потом вдруг подошел к окошку и, открыв его, положил «петушка» на подоконник. И спросил, как ни в чем не бывало:

— У тебя «петушка» с собой нету?

— Н-нет, Наум до таких вещей меня не допускал еще.

— Жаль. А может, правильно делал. Привыкаешь к чуду, потом без него как без рук. Истощился, — пояснил Велислав, указывая на зеркальце. — Немудрено — столько разговоров за день. Теперь до вечера, самое меньшее, на солнечных лучах держать надо. А небо, как назло, хмурится — дождю быть. Вот же не вовремя… Ну ладно. Думаю, ты прав. Но сделать уже ничего нельзя. Письмо Наум просил отправить волхву Нещуру, что в Перемыке обитает. У него голуби не голуби, а птицы верные, он уже с ними в Ладогу отправит.

Упрям Нещура никогда не видел, но знал про него: волхв этот вместе с Наумом в свое время к упырям ездили. Договор заключать. Да и в Перемыке, небольшом городишке, жил, чтобы за Тухлым Городищем легче было наблюдать. Порой прилетали от него к дивнинскому чародею с записками на лапах птицы разные, но чаще соколы — вернейшие друзья Нещура.

— До Перемыка полтораста верст, — продолжал князь. — Сегодня вечером гонец, лошадей сменяя, уже на месте будет.

— Если только… вообще доедет.

— Это ты о чем?

— Бурезов видел, как я письмо тебе отдал, — проговорил Упрям. — Если я прав, и враг именно он, гонца давно уже перехватили.

— Это ты брось, — раздраженно кинул князь. — Даже если ты прав — ни Бурезов, никто другой не знает, что это за письмо, с кем, куда и как отправлено. Со вчерашнего дня я троих гонцов разослал и пять голубей почтовых выпустил. Что ж, за каждым охота пойдет? Тем паче что письмо, может быть, для меня предназначалось. На словах между нами вчера о посылке ничего не было сказано.

— Это дает надежду, — согласился Упрям. — А для кого оно, в конечном счете?

— Для… ах, неладная! Для Светорада же оно! А он завтра здесь будет. И «петушок» заглох — не сообщить в Ладогу.

— Светорада я постараюсь предупредить, — сказал Упрям. — Что ж, спасибо, князь-батюшка, что не прогнал.

— Иди. Не забудь — завтра с утра…

Пропустив Непряда, ученик чародея зашагал прочь. Невдогад подкараулил его за ближайшим углом и, слова доброго не молвя, ловко вцепился в шею:

— Заклинание или жизнь!

По лицу трудно было понять, шутит или нет. Упрям протянул ему бересточку и спросил:

— Невдогад, а ведь княжьи гонцы, как и Охранная дружина, при Болеславе состоят? Не подскажешь, где найти мне боярина?

— Айда, покажу, — завладев заветной грамотой, Невдогад быстро успокоился и подобрел. — А что это Непряд к батюшке ломится?

— Вызван. Князь велел ему явиться, как только про бургундские монеты услышал.

— Разумно, — кивнул Невдогад. — Он вернее знает, где какие деньги в городе. Надо бы и мне с ним парой слов перекинуться, как с батюшкой поговорю.

Болеслав отыскался возле детинца. Сверкая грозными очами, он готовил к выходу смену стражи на ворота, придирчиво осматривал: одежа ладно ли сидит, брони до блеска ли начищены?

— Теперь главное, вопрос к старшинам: что делать надлежит, коли увидите так называемую «горлицу»? Переплут!

Десятник Переплут, ступив шаг вперед, отбарабанил:

— Шуму не поднимать, незаметно окружить, тихо подойти, тихо уговорить! А вот что делать, боярин, коли та «горлица» крылышками станет махать?

— Тогда силой брать, — разрешил Болеслав. — Но если хоть перышко с нее упадет…

— Нет! Как можно? Да что мы, звери, что ли, не смыслим ничего? — загомонили дружинники разом — по-видимому, все без исключения знали, о какой птице речь идет.

— Ну-ну, — слушая их, негромко хмыкнула «горлица».

Упряма ошуйник встретил взором не очень светлым, и тот припомнил, что и достойного боярина вчера обманул, не рассказав про орков. «О, Троян, в кого превращаюсь — во врушу оголтелого?..»

Однако необычную просьбу Упряма Болеслав выслушал не перебивая и выполнил тут же. Кликнул подвернувшегося отрока, послал в детинец, и вскоре тот вернулся с искусно сделанной пряжкой черненого серебра.

— Вот любимая вещь того гонца. В дорогу ее никогда не берет — обронить боится.

Упрям обхватил пряжку пальцами, еще ни на что не надеясь… но вдруг само собой как-то, без заклинаний и подготовки — у него получилось ощутить жизненные токи хозяина вещи. Ласковое тепло растеклось по ладоням. Упрям облегченно вздохнул:

— Жив гонец.

Болеслав удивленно приподнял бровь, но спросил только одно:

— Что же, опасность есть какая?

— Боюсь, что да.

От наблюдавшего за ними Невдогада не укрылось, как смягчился взор боярина. Забота о людях в его глазах стоила того, чтобы предать забвению мелкие грехи.

— Тогда возьми себе на время, — сказал ошуйник. — Если, не приведи боги, что стрясется с парнем — дай знать.

— Через ласовичей передам, — кивнул ученик чародея.

По дороге домой Упрям завернул в кузнечную артель. Несмотря на торговый день, заправлявший ее делами коваль Твердята, лучший из лучших искусников дивнинских, сегодня на ярмарке не появлялся, отправив вместо себя учеников. Сам же вместе с помощником Глубой был занят чрезвычайно важным для него изделием.

Кузня стояла за пределами городской стены, на самом берегу Дивичи, небольшого притока Дона Могучего. Ей и не требовалась защита стен — жилище и рабочее место Твердяты представляло собой самостоятельную, хорошо укрепленную башню. И забор выше человеческого роста, и терем, и собственно кузня были сложены из неохватных дубовых бревен еще дедом его, а Микула, отец Твердяты, в свое время выкопал ров, полукругом охватывающий его хозяйство и одним концом смыкающийся с Дивичей. Теперь подойти к кузнице можно было только с одной стороны. По верху забора Микула нарезал бойницы и приладил прочные леса для стрелков, а под теремом выкопал просторные погреба для припасов.

Все это было сработано не забавы ради. Еще дедам досталось разбуянившихся навей усмирять, пыталась нечисть в те поры до столицы добраться. Набеги из Степи, вызванные буйством Баклу-бея, города не коснулись, но было дело двадцать лет назад: орда хасудов из Дикого Поля, перейдя Волгу выше Итиля-города, прошла огнем и мечом по южной окраине Тверди и поднялась по Дону до столицы, в то время как сговорившиеся с ними половецкие роды, разметав полян, ударили по Дивному с суши. Не испытывали еще стены Дивнинские такого жестокого натиска. Наум подробно рассказывал о той войне. Шаманы степняков перехитрили и Совет Старцев, и дольные дружины, проведенные, как и нынче предполагалось, тайными тропами, рассеялись, перекрывая ложные направления ударов. А уж дважды подряд провести войско тайными тропами никому не под силу, хоть всех кудесников земли собери воедино. И больше недели Дивный держал осаду, пока дольники не подошли на подмогу.

Рассказы о той осаде до сих пор будоражат молодые умы и заставляют мальчишек страдать от самой черной зависти к старшим. В городе осталась пятая часть дивнинских полков и Охранная дружина, все прочее — ополченцы. Были приступы, были воинские хитрости и магическое противоборство, были дерзкие вылазки осажденных. Кузница показала себя с лучшей стороны — она вместила в себя полсотни поселенцев, не успевших домчаться до городских ворот. Когда подступила орда, мужиков там было тридцать семь. Капля в море — но чашу капля переполняет.

Взять крепостицу налетчикам никак не удавалось, с городской стены ее надежно прикрывали стрелами. Дивича тоже мешала. И мимо нее на приступ ходить было несподручно: кузнец со товарищи, нимало не смущаясь небольшой численностью своего отряда, расстреливали вражьи спины, норовя подкосить сотников и десятников да бойцов, несущих лестницы. И гореть кузня не желала: огненные стрелы прогорали и гасли, а дубовые бревна, особым образом проморенные, занимались очень неохотно, так что осажденные всегда успевали залить их колодезной водой. И вот благодаря кузне и Дивиче натиск на северную стену был слабым, что позволяло сосредоточить больше защитников на других стенах.

За это героическое сидение Велислав Радивоич Микулу отблагодарил, на двадцать лет избавив его кузню от податей. И, соответственно, все изделия, в ней изготовленные — неважно кем. Ученики, помощники, сотрудники, единомышленники всех мастей валом повалили к Микуле. Просторный терем, как выяснилось, только казался просторным, но Микула был не в обиде — он сам подать установил для своих работников. Первые годы, что греха таить, драл три шкуры, ошалев от богатства. Но сынок, Твердята, подрастал, стал Микула задумываться над будущностью его, все больше внимания уделял обучению… а заодно и всех прочих натаскивал. Со временем Микула понял, что притеснять артельщиков — себе, в конечном счете, убытки чинить. И пошли дела в кузнице лучше прежнего…

В общем, понял ли Микула замысел молодого тогда князя или нет, не суть важно. «Невыгодным» для казны подарком Велислав Радивоич исподволь добился того, что лучшие кузнецы Дивного, свои тайны до этого в могилу уносившие, вместе трудиться стали. Перенимали друг у друга навыки, уловки, приемы — и прославили на весь свет дивнинскую сталь.

К той поре как Твердята сменил отца, они уже не мыслили, чтобы работать по отдельности.

Разумеется, оставались в Дивном и кузнецы-одиночки, зачастую весьма искусные, но соперничать с артелью не мог уже никто.

В это лето заканчивался срок освобождения от податей, и артельщики призадумались: нельзя ли его как-то продлить? И решили выковать для князя меч, равного которому нет на всем белом свете. Еще зимой совещались с Наумом, наивно стараясь скрыть истинные намерения за неуемными хвалами Велиславу. Чародей поделился редчайшими секретами, наложил необходимые чары и на руду, и на угли, и на молоты, и на наковальни. Сталь всей артелью без передышки три месяца ковали, семьдесят слоев поверх стержневого наложили. Осталась последняя закалка в дивичанской воде, смешанной с особо тайным настоем…

Твердята был умным человеком и понимал, что подати платить придется. Кузница приносила денег больше, чем три торговых ряда на ярмарке в удачный день. Но, может быть, согласится Велислав на подать малую, в полдесятины? Надежда эта превратилась в уверенность сегодня утром, когда, в последний раз проковав клинок и закалив его в чародейском настое, кузнец принялся его затачивать: малейшее неверное движение приводило к тому, что точило, коснувшись тщательно прокованного лезвия, мгновенно рассекалось надвое — успевай пальцы отдергивать. Лезвие резало камень, как масло — без малейшего преувеличения.

Изведя три бруска, Твердята понял, что заточка излишня: волшебная мощь и без того сокрушала все подряд, а на стали не оставалось ни зазубринки. В совершенный восторг пришел Твердята, когда приказал ученикам плотно стянуть веревкой восемь железных прутов и разрубил их единым махом.

Но вскоре восторг поуменьшился, и уверенность пошла на спад.

— Что-то не так, — сокрушенно говорил он Упряму. — Вложил я его в ножны, а они возьми да разлетись! Стал рукоять накладывать — ан меч-то только плашмя лежит, чуть лезвием верстака коснулся — и кон верстаку. Надвое! В землю острием не упрешь — пронзает землю-матушку, на всю длину уходит, только рукоятью за края держится… и то — в две стороны по землице трещинки идут. Едва успел я его подхватить, а так и ушел бы в Мир Исподний.

— Да все правильно, — успокоил его Упрям, сам отнюдь не чувствовавший спокойствия. Вот и еще одно дело свалилось, как его до ума доводить, неясно, а чтобы думать — времени нет. — Наум-то, слышал ведь, совсем хворый лежит, а собирался ведь зайти к тебе…

— Так ведь уже все сделано, — пожал плечами Твердята, — Осталось рукоять приладить, чародейства тут не требуется, одним уменьем всегда обходились. Вот я и не помыслил даже… Ну да ладно, а ты сам-то знаешь, что с ним делать теперь?

— Другие ножны есть? — спросил Упрям, надеясь, что это будет воспринято как удовлетворительный ответ.

— Мерка обычная — два локтя, запас у нас всегда имеется. Только для князя мы и ножны заказывали богатые, красота… и вдрызг.

— Ножны зачаровать надо, — пояснил Упрям, — Разве Наум не говорил тебе, из чего настой для последней закалки сделан? Из разрыв-травы.

— Охти ж, правда! — воскликнул кузнец. — Так вот в чем дело!

— Именно. Теперь сталь разрывает все, до чего коснется лезвие. И все, что обхватит его со всех сторон — как ножны или земля.

— Саму землю-матушку превозмогает… — зашебуршилисъ находившиеся поблизости ученики и помощники, а Глуба сотворил священный знак, от зла обороняющий.

— А то! Всякая трава, как и всякая жизнь, дар земли, ее силу в себе несет, — растолковал Упрям. — Ну что же, давайте мне и меч, и ножны — отвезу в башню, подколдую на досуге.

— Когда ж тебе досуг будет? — осведомился Твердята. — Завтра дарить собирались. Колдуй сразу здесь.

— А ты знаешь, сколько у меня дел — и все до завтра! — возмутился Упрям. — И все по княжьему указу, да еще Наума вытас… выхаживать! Так что ничего не обещаю.

— Все-таки поторопись. А Науму — низкий поклон от артели и здоровья доброго пожелание.

— И вам того же, — ответил Упрям.

Взял меч за наспех обмотанную вервием рукоять, в другую руку — принесенные Глубой ножны и собрался уже идти, как Твердята задержал:

— Постой-ка… Знаешь, не дело это. Князю княжьи ножны подобают. — Взяв стоявший на коробе ларец, он подошел к Упряму и открыл его — внутри лежали крупные золотые монеты. — Моя вина — моя мошна, сейчас отсыплем полконя, ты по дороге заверни к Сухоруку-краснодеревщику, закажи другие ножны. Объясни все как есть… а я, понимаешь, не смогу ему в глаза смотреть. Он ведь всегда с душой работает, такая лепота была, а я ее…

— Да некогда мне, Твердята, уж извини. Отправь кого из младших… Эй, погоди-ка! А откуда у тебя это золото?

— Что значит «откуда»? — Твердята непроизвольно отступил на шаг, захлопывая крышку, — Оттуда же, откуда у всех честных людей — от рук рабочих. Ты это, малый, брось!

— Нет, погоди, ты неправильно понял, — поспешно заверил Упрям. — Я про сами монеты говорю — это же ромейская чеканка. Бургундская, верно?

— Иди-ка ты, малый, с добром, — нахмурился Твердята. — Не ведаю, чья чеканка, да и все равно мне — золото хорошее, Червонное, получено честно.

— Да я и не сомневаюсь, я тебе не боярская дума, чтобы с глупыми расспросами приставать. Но тут дело другое. Понимаешь, такое же золото у… у одних лиходеев на днях обнаружили.

Твердята, окончательно потемнев лицом, решительно отставил ларец.

— Послушай, Упрям! Я чародея нашего уважаю и тебя уважать бы должен, но и ты не забывайся. Ты ко мне в дом пришел, изволь не оскорблять хозяев. Ты ведь из княжьего терема к нам — уж не от бояр ли? Упросили они тебя поклеп на артель возвести? Лиходеев каких-то к нам привязать? Не выйдет!

Артелью Твердяты вся Твердь гордилась. Ее изделиями и себя радовали, и гостей иноземных удивляли. Однако за кажущимся ладом шла непрерывная тихая борьба. Отношения между артелью и боярской думой всегда были натянутыми: многие бояре не желали соглашаться с освобождением ее от податей, нашептывали Велиславу без устали, что он-де в те годы молод был, горяч, отважен, да не умудрен, что теперь вот под стенами Дивного воровство процветает… Казнокрадов князь, лютовать никогда не любивший, ловил словно по распорядку, на лобное место по одному ежегодно и чуть ли не в один и тот же день отправлял. Наверное, стоило пожестче с ними обходиться, ибо казнокрады, хоть и не распоясывались, переводиться тоже не собирались. Наум, рассказывая Упряму о тихих, но жарких спорах вокруг кузницы, прибавлял: слишком хорошо видно, что кое-кто из бояр надеется нагреть руки на податях с артели. А вот кто? Не разберешь. Потому что голоса, звучавшие громче всех, принадлежали людям наиболее честным, заведомо не о своем кармане пекущимся — им-то как раз по совести обидно было, что самый богатый завод Дивного казну не уважает. Осторожные же и опасные шепотки расползались из-за их спин.

Никакие сомнения, однако, ни на что не могли повлиять: слово князем сказано — значит, пребудет нерушимо. А вот оговор… Этого Твердята вполне мог опасаться.

— Да пойми, — вскричал Упрям, — я тебе сущую правду говорю! Я-то в честность твою верю, а вот бояре — поверят ли?

— А мне все едино! — ответил Твердята. — Коли правду поведал, сегодня же все золотишко переплавим. А ну-ка, ребята, к наковальне, огонь раздувайте! Сейчас браслеты делать станем.

— Твердята, не горячись, али не слышишь меня? Переплавишь золото — на нем след потеряется. После и Наум ничего не докажет, не выведает, кто его когда в руках держал. А злодейство было немалое. Так что, дай срок, сам Велислав Радивоич захочет правду узнать. Что тогда скажут, если станет известно, что ты эти монеты в переплавку отправил?

Кузнец остановил учеников и почесал ершистую, в подпалинах бороду.

— Ладно, убедил для первости. Но обещать я тебе тоже ничего не буду, взойдет на ум хотение — переплавлю. А пока слушай. Эти монеты сегодня венды оставили. Навалили в кузню — не продыхнуть, а всего-то человек шесть их было. Но взбудораженные все: галдят, ровно на ежа сели, а кто подложил — не знают. Однако же мне эти люди знакомы, точно скажу: все из посольства вендского. Навалили, стало быть, и галдят: к нам-де прынц наш едет, а мы, мол, подарков не заготовили. Продай что есть. Мои ребята в смех: что ж, говорят, раньше-то не пришли, ничего не заказали? Проспали никак? А они в ответ: мол, хотим Лоуха — это прынца ихнего так кличут — удивить не редкостями, а обыденностями. Хотим, чтоб Лоух наш Словень не извне, а изнутри ощутил, вещи увидел, какие и боярам, и люду простому доступны. Ну а нам-то что? Платят звонким золотом — и ладно. Выбирай! И пошли венды подметать кузню. Ножи, подковы, узорочье — без разбору. Теперь на ярмарке, почитай, делать нечего, все запасы с ними ушли. Вот откуда

— Ясно, — пробормотал Упрям.

Вишь ты как! Торопились, даже подсылов не приготовили, чтоб след замести. А откуда проведали? Хотя вроде Буян говорил, что загадочный Хозяин (как пить дать, Бурезов!) с орком и оборотнем что-то про деньги говорил — понятно теперь, про какие. Уходили с Иноземного подворья и велели послам вендским как можно больше и скорее денег по городу растолкать. А может, только с артелью и связались. Бурезов-то во все эти дела вполне посвящен хорошо понимает: коли до разбирательства дело дойдет, бояре не упустят случая артель очернить.

И ведь получится у них!