Одним словом, Архипелаг являлся важнейшей базой, с которой можно было шагнуть на восточный берег моря, в гирканские степи, распространяя учение Великого Сета среди диких номадов. А степи те открывали пути к далеким и сказочным странам, Дамасту, Меру, Кусану, Кхитаю, Камбуе, что полнились несметными богатствами и поклонялись своим богам... Страшное заблуждение! Смертный грех! Ибо истинный бог был один - темный Сет, Змей Вечной Ночи!
      Неджес знал, что удостоится великой славы и почестей, если Черный Круг завладеет душами гирканцев. Фактически это означало власть над миром, ибо племена кочевников, бесчисленные и жадные, можно было бросить и на запад, и на восток, и на юг, сокрушая древние государства, равно как могущественные хайборийские империи и королевства недавних варваров, чтивших Митру, Аримана или Иштар, а также и те народы, что пребывали по-прежнему в варварстве, поклоняясь Имиру, Ледяному Гиганту, великому Иггу или Крому, Владыке Могильных Курганов. Иногда, в сладостных мечтах, стигиец видел, как грозная и неисчислимая конная орда докатывается до самого берега Западного океана, подминая под копыта коней землю ненавистных пиктов, уничтожая их гнусные капища и мерзких магов, дерзнувших бросить вызов Черному Кругу! Эти друиды слишком возомнили о себе... но ничего, пасть Сета уже разверзлась над ними!
      Да, размышлял Неджес, великий почет ожидает того, кому удастся сокрушить пиктов и привести к покорности северных варваров. Пожалуй, для такого чародея и мудреца нет ничего недостижимого... он может претендовать на достойное место среди магов Черного Круга... на самое достойное и самое важное! Разумеется, после смерти владыки Тот-Амона. Говорили, что он бессмертен, но Неджес не верил досужим выдумкам; несмотря на все свое искусство, чародеи тоже подвластны бегу времен. Так что и Тот-Амону отпущен лишь определенный срок... а если он окажется слишком длинным, то кто мешает поторопить кончину владыки?
      Предаваясь таким мечтаниям, стигиец не забывал и о делах. Он встретился с купцами и владельцами судов и, пустив в ход лесть, уговоры, угрозы, а также свой гипнотический дар, добился того, что поданное владыке прошение было изъято - конечно, за солидную долю в будущих прибылях. Эти грядущие расчеты не слишком беспокоили Неджеса; толкуя с купцами, он уже прикидывал, головы каких крикунов украсят колья у городских ворот. К старости повелитель Ашарат стал слишком мягок, и городские богатеи совсем обнаглели! Ничего, они еще узнают, что такое твердая власть! Рассматривая физиономии своих предполагаемых жертв, Неджес дипломатично улыбался и приводил все новые и новые доводы в пользу захвата Жемчужных островов.
      Предводители войск докладывали ему, что флот, считая с реквизированными торговыми судами, уже способен перебросить к Архипелагу десять тысяч солдат и пятьсот лошадей. Этого было достаточно, и Неджес лишь проследил, чтобы не меньше половины воинства составляли наемники. Он доверял им в большей мере, чем уроженцам Шандарата, которые не отличались особой воинственностью; туранцы же, бритунцы и немедийцы, составлявшие ядро армии, были воинами опытными, безжалостными и падкими на добычу.
      Владыка Ашарат лично провел смотр наемных отрядов и остался весьма доволен. Теперь, как подметил Неджес, повелителю не терпелось дотянуться до Жемчужных островов и получить свою магическую драгоценность, продляющую жизнь. Не бывало дня, чтобы он не заговаривал об этом с Неджесом, и тот, с самым серьезным выражением на лице, распространялся насчет свойств волшебного эликсира, который всенепременно будет изготовлен и преподнесен милостивому господину. О, люди, люди! - скрывая язвительную усмешку, думал маг. Сколь трудно навязать им свою волю, пользуясь доводами рассудка или даже тайным колдовским искусством, и сколь легко подчинить их, подвесив перед носом пустую побрякушку лжи!
      За ежедневными хлопотами не забывалось и главное - подготовка к грядущему сражению, к его _л_и_ч_н_о_й_ битве. Той, которая разгорится в одну из ближайших ночей; Неджес был уверен, что нападение произойдет в ночной темноте, в тишине и молчании. Кем бы ни оказался неведомый враг, он постарается взять неожиданностью, внезапным ударом, стремительной атакой... Тщетные надежды! Он сам попадется в расставленный капкан!
      Ночами, расслабленно застыв на своем ложе, стигиец притворялся спящим. У магов иное зрение, чем у непосвященных; но и маг, и обычный человек были бы обмануты его ровным спокойным дыханием и отсутствием зримой или ощущаемой защитной ауры. Ему хватало недолгих мгновений сна, быстрого погружения в полное забытье, в нирвану, восстанавливающую силы этим искусством он владел в совершенстве; все остальное время он лежал, словно затаившаяся ядовитая змея, что подманивает добычу своей неподвижностью.
      Где-то в глубине, в темном закоулке разума, надежно прикрытом сонными видениями и ложными образами, мерцала паутина заклинаний, запутанный лабиринт, чьи стены слагали не камни и бревна, но жесты и слова. Он мог обрушить их стремительной лавиной, швырнуть, подобно граду стрел, излучить в пространство потоком смертоносных молний, обратить огнем, струей яда или раскаленной сталью... Он мог испепелить врага, рассечь на части, исторгнуть из него бессмертную душу, изуродовать тело, перелив плоть в иную форму, низменную, ужасающую... Он мог призвать на помощь сонм демонов, вампиров, жутких призраков, гнездящихся в чешуе Сета и покорных его жрецу... Он мог еще многое, кроме одного - обнаружить противника, подстерегающего в ночном мраке.
      Иногда Неджесу казалось, что он словно бы ощущает чье-то легкое прикосновение, некий намек на присутствие чего-то чужеродного, внимательно приглядывающегося к нему; однако это чувство не порождало зримого образа врага. Теперь он был уверен, что на него охотится не маг, не ревнивый соперник-чародей из Черного Круга, не колдун Красного Кольца или Белой Руки, не пиктский друид, не зомби, не вампир и не голем, одушевленный волшебным искусством какого-нибудь алхимика или мудреца. Нет! Мага - даже очень умелого - он бы почуял; этого же охотника прикрывали не защитные заклятья, не чародейство невидимости и неощутимости, а нечто иное. Какая-то сила почти божественного происхождения!
      Если вдуматься, это внушало ужас. Ужас и безысходность, если вспомнить о предсказании Багрового Плата! Неджес, однако, предпочитал не вдаваться в размышления на сей счет, способные ослабить его решимость накануне битвы. В конце концов, столь надежная защита его противника еще не означала, что он способен нанести мощный удар! Боги дали черепахе панцирь, но змеиное жало и в нем найдет щель...
      В бессонные свои ночи Неджес, тем не менее, кое-что обнаружил. Щука не давалась ему, но он выловил пескаря! Тот, ничтожный, бессильная тварь, которую притащил в город воришка с севера, злоумышлял против него! Вернее, поддерживал умысел бродяги, какого-то разбойника с пустынных северных плоскогорий, обманом пробравшегося в Шандарат. Стигиец не мог уловить, что связывало эту пару и почему демон находился в услужении у грабителя; возможно, все было иначе, и древний дух овладел разумом и плотью незадачливого варвара, подчинив его своей воле. Что ж, тем хуже для него! Неджес решил, что уничтожит эту плоть самым жутким способом, отдав на растерзание зверям; тогда демон испытает все муки, выпавшие на долю его компаньона.
      Но до срока воришка-варвар и жалкий дух, прибившийся к нему, пребывали в безопасности. Ни один чародей не мог уничтожить человека, которого не видел ни разу в жизни; к тому же, для такого действа требовались кое-какие мелочи вроде обрезков ногтей, пряди волос, туники, сандалий либо пояса - словом, любая мелочь, долгое время находившая в контакте с телом и насыщенная эманациями того, кому, по воле мага, предстояло отправиться в пасть Сета. Неджесу не удалось бы даже найти варвара в многолюдном городе; не мог он и проникнуть в его намерения.
      Но это было не столь важно. Стигиец улавливал некие, вполне определенные эмоции, направленные на собственную персону; варвар думал о нем, о его доме, о богатствах, что якобы хранились здесь, испытывая вожделение и алчность. Значит, рано или поздно, он появится - появится вместе со своей тварью, древней, словно пирамиды Кеми!
      Вечером шестого дня ощущение близости начало усиливаться: либо мысли вора упорно возвращались к задуманному делу, либо он сам блуждал где-то неподалеку от дворца. Вероятно, и то, и другое, подумалось Неджесу, когда он сидел за ужином, неторопливо смакуя паштет из гусиной печенки и красное туранское вино. Покончив с едой, стигиец велел дворне спустить собак и укладываться на покой. В караул он назначил только двоих - хотя обычно по ночам поместье охраняли четверо.
      Устроившись на ложе, он замер во мраке и тишине, отслеживая путь приближавшихся злоумышленников. Вначале он ощущал лишь то, что они находятся к северо-западу от дворца, вероятней всего - у перекрестка Окружного и Бритунского трактов или еще далее; затем расплывчатый образ стал определеннее, и Неджес понял, что вор направляется прямо к его дому. Он по-прежнему не мог разглядеть ни лица, ни фигуры этого варвара - только неясное колышущееся облако, скользившее по лесу где-то за южной дорогой.
      Глупый дикарь, попавший в Шандарат совсем недавно, решил он. Хотя никто из местных еще не представлял истинных размеров его магической силы, по городу уже ходили слухи, что первый советник, сменивший покойного Морилана Кирима, человек непростой. Не только мудрец, искушенный в дипломатии и тайнах правления! По этой причине любой из шандаратцев скорее выпустил бы себе кишки тупым кинжалом, чем приблизился к дому советника хотя бы на сто шагов. Всякий знал, что от чародеев лучше держаться подальше.
      Вероятно, варвар не был посвящен в такие подробности, ибо ломился через лес почти не скрываясь. Да и кто мог увидеть его здесь глухой ночною порой? Разве что тот, чьим добром он надеялся поживиться... Впрочем, "увидеть" тут не совсем подходило, ибо магическое зрение отличалось от обычного, коим одарены все люди, и нищие, и богатые - за исключением несчастных слепцов.
      Застыв на своем ложе, Неджес ощущал, как темное облачко, уже сгустившееся и плотное, остановилось напротив решетки, по другую сторону тракта; видимо, злодеи совещались, прикидывая, как лучше проникнуть в усадьбу и справиться с собаками. Вдруг стигиец расслышал повизгиванье псов, почти сразу же резко оборвавшееся; затем облачко метнулось к ограде, преодолело ее одним скачком и вновь замерло. Он поднялся и подошел к окну.
      На лужайке перед террасой, едва освещенной сиянием нарождавшегося месяца, высилась рослая фигура. Неджес не мог рассмотреть лица варвара, но почему-то решил, что тот молод, очень молод - почти мальчишка. Грива темных волос падала на лоб и плечи, широкие, как у медведя; ноги были полусогнуты, словно пришелец изготовился к прыжку; весь его облик дышал такой первозданной мощью и необузданной силой, что Неджес на миг восхитился. Из парня вышел бы отличный слуга, подумал он, пристально изучая ауру пришельца, но тут же отрицательно покачал головой. Нет, этот разбойник, этот вор не годился в слуги; слишком независим и непокорен! Непокорства в нем, несмотря на юные годы, было куда больше, чем у владыки Ашарата! Такие предпочитают смерть рабству!
      Что ж, пусть будет так... Мрачно усмехнувшись, Неджес проследил за взглядом пришельца, направленным куда-то в сторону. Рядом с широкой лестницей, что вела на террасу, сидели кружком пять огромных псов. Глаза их остекленели, языки вывалились из жарких пастей, шерсть на загривках стояла дыбом, по клыкам стекала слюна; несомненно, мастафы были зачарованы одним из тех древних Заклятий Окаменения, к которым так чувствительны животные. Да и люди тоже, подумал стигиец, заметив двух своих стражей, что валялись у ступеней. Правда, справиться с ними оказалось потяжелей; руки и ноги воинов дергались, пальцы скребли по земле, словно они пытались бороться с силой, сковавшей их члены.
      Неджес вновь перевел взгляд на варвара, который неторопливо и уверенно двинулся к дому. Каков наглец! - с невольным восхищением подумал он. Нет, сего разбойника никак нельзя было считать личностью мелкой и ничтожной; вполне возможно, боги предназначили ему блистательное будущее, но он не вовремя сбился с дороги. Значит, судьба, решил стигиец, тихо отворяя окно. Руки его поднялись на уровень груди, в странном жесте шевельнулись пальцы, сухие губы прошептали пару фраз. Рослая фигура замерла.
      Маг довольно усмехнулся. Он тоже знал толк в Заклятьях Окаменения и ответил сейчас ударом на удар. Сколь бы ни был силен и живуч этот варвар, ему не вырваться - пока слуги не наложат прочные узы, не обыщут его, не изымут оружие. А потом - в лодку и в море! Неджес перегнулся через подоконник, всматриваясь в лицо застывшего внизу человека. Сейчас их разделяло четыре длины копья, и он видел, что не ошибся - пришелец был совсем юн. Впрочем, это не могло служить ему оправданием.
      С мрачным удовлетворением стигиец наблюдал, как пленник предпринимает чудовищные усилия, чтобы освободиться. Лицо его налилось кровью, на шее вздулись жилы, из прокушенной нижней губы сочилась кровь, руки со стиснутыми в кулаки пальцами чуть заметно подрагивали. Однако варвар не мог сделать ничего!
      Чувство безмерного торжества на мгновение охватило Неджеса. Ах, если бы он сумел вот так же расправиться со всеми своими врагами - и с тем таинственным охотником, о котором предупреждал Багровый Плат! Обратить его в статую, остановить сердце, исторгнуть дыхание... Уничтожить его! Уничтожить пиктов, и заносчивых аквилонцев, и дикарей с севера, поклонявшихся ледяным истуканам! Но - увы! - силы любого мага не безграничны... Там, где речь идет о тысячах и тысячах, волшебство почти бессильно; искусный чародей может справиться с десятком или с сотней человек, но судьбы народов и племен в руках богов... Только они способны повелевать мириадами, вкладывая в их души то, что угодно их воле.
      Все так, подумал стигиец, подавив вздох разочарования. Все так; но этот-то северный бродяга был в полной его власти! Тоже неплохая добыча, и участь его послужит предостережением остальным!
      Внезапно воины, валявшиеся у лестницы, вскочили, обнажив мечи; ожившие мастафы вмиг бросились к пленнику, наполняя ночь грозным рычаньем.
      - Не трогать! - выкрикнул Неджес, еще больше перегибаясь через подоконник. - Не трогать! - повторил он, и псы остановились, а люди подняли к нему головы. Их лица в неярком лунном свете казались мертвенно-бледными и недоумевающими.
      - Обыскать, разоружить и связать, - распорядился чародей. - На рассвете отвезете его на Обглоданный остров. А днем пусть на всех базарах объявят: вор, замысливший зло против первого советника милостивого шаха, понес заслуженную кару!
      Стигиец медленно отошел от окна; решение было принято, приговор вынесен, и судьба этого человека Неджеса более не интересовала. Он вновь устроился на ложе, потом вознес горячую молитву Сету, благодаря его за то, что нападение, которого он так жаждал и страшился, в эту ночь не свершилось. Схватка с истинным противником - с тем, кто упорно выслеживал его - требовала всех сил и полной сосредоточенности; любая дополнительная угроза, даже столь ничтожная, как этот северный бродяга, могла стоить жизни.
      Размеренно дыша, Неджес погружался в привычное состояние полусна-полубодрствования, не обращая внимания на звуки тупых ударов, доносившихся со двора; вероятно, стражи решили все-таки поучить пленника уму-разуму. Пленника? - мелькнула у него мысль. А где же второй? Где эта демоническая тварь, что помогала юнцу - или, быть может, властвовала над его душой? Стигиец сосредоточился, но не мог ощутить ее присутствия ни в доме, ни во дворе, ни в ближайших окрестностях.
      "Проклятый недоумок, - подумал он. - Ладно, ты от меня не уйдешь! Не скроешься! Еще несколько дней, и, если Багровый Плат солгал, я смогу заняться тобой..."
      Проверив паутину своих защитных заклятий, Неджес приготовился к долгому ожиданию.
      6. ОБГЛОДАННЫЙ ОСТРОВ
      Конан, угрюмо уставившись вниз, сидел на невысокой скале. Он был крепко избит, из прокушенной губы сочилась кровь, но синяки и ссадины не слишком его волновали, как и тягучая боль в ребрах; поражение жгло сильнее. Он потерял все: и свой меч, и мешок с золотом, и котомку с припасами, и даже рваные сапоги - охранники почтенного Неджеса не побрезговали даже этим! Однако киммериец не имел к ним претензий; хорошо еще, что стражи развязали его, высадив на берег островка. И хорошо, что он успел добраться до этой скалы и каким-то чудом залезть наверх!
      У подножия утеса в молчаливом ожидании застыло с полсотни собак. Одни мастафы, по большей части облезлые и старые, но достаточно сильные и многочисленные, чтобы справиться с человеком, лишенным оружия. Обглоданный остров оправдывал свое название; тут не росло ни дерева, ни травинки, и раздобыть дубину сумел бы разве что волшебник. Песок, опаленная солнцем земля, галька, камни, скалы... Больше - ничего! Когда Конан карабкался на скалу, преследуемый по пятам собачьей сворой, он успел прихватить с собой пару булыжников величиной с кулак; сейчас они были его единственным оружием.
      Киммериец злобно плюнул в оскаленную морду пса, пожиравшего его голодным взглядом. Итак, он вновь попал на свалку, на одну из местных помоек, куда свозили старых собак и убогих людей, предоставляя им сводить счеты подальше от благополучного и богатого Шандарата. Тут, вероятно, разыгрывались целые баталии - клык против камня, ногти против когтей, две ноги против четырех. Но человеческие черепа и кости, усеивавшие песок, доказывали, что эти сражения кончались одинаково: псы выживали, люди гибли.
      Подняв голову, Конан мрачным взглядом проводил большую лодку, уходившую на запад. Гребцы мерно наваливались на весла, свежий ветерок надувал косой парус, корма суденышка подпрыгивала на мелких волнах. Слугам почтенного Неджеса предстояло как следует потрудиться; путь до берега был неблизкий, и вряд ли они окажутся дома к ужину.
      Конан встал, погрозил кулаком удалявшейся лодке и выругался. Проклятый колдун! Поймал его, как младенца! Жуткое было ощущение - ни руки не поднять, ни ногой шевельнуть... Зря он полез к нему в дом, польстился на ларцы с самоцветами... Но кто ж знал! Кто знал! Конечно, этот рыжий ублюдок Глах нарочно подставил его... наплел всяких басен, рассказал про груды драгоценностей... может, их никогда и не было!
      Он вытер подбородок, взглянул на ладонь - ее покрывала кровь. С яростным криком Конан схватил камень, прицелился, швырнул, и стая собак взвыла в ответ. Камень попал в здоровенного тощего пса; вскочив, тот завертелся на месте, тряся перебитой лапой, и тут же на него бросились два соседних мастафа, таких же огромных и облезлых. Затем остальные вмешались в свалку, и некоторое время под скалой катался большой пестрый клубок, из которого клочьями летела шерсть и доносилось утробное рычание. Киммериец с мрачным удовлетворением наблюдал за дракой, шепча ругательства; потом, когда клубок распался, пересчитал оставшихся в живых псов. Их было еще слишком много.
      Проклятый колдун, проклятый Глах и проклятый Шеймис, подумал он. Отродье Нергала, которого море в злой день принесло к его ногам! Ублюдок, неудачник! Не просто неудачник - тварь, способная заразить несчастьями любого! Если бы не этот собачий кал, он не полез бы в Шандарат... На кой ему сдался этот город, где заправляет колдун? Проще было обобрать какого-нибудь купца на Туранской дороге и, раздобыв оружие да малую толику денег, отправиться в Замору... Или прибиться к пиратам... Или к разбойникам с Кезанкийских гор... Или отправиться домой в конце концов! Так нет!.. Воистину, этот Шеймис был послан ему на горе...
      Но сейчас Конан был бы рад даже его компании. По крайней мере, сумеречный дух мог бы избавить его от псов и сотворить черствую лепешку и прогорклое пойло, которое он именовал пивом... Солнце пекло неимоверно, и киммериец понимал, что вскоре ему придется выбирать меж скорой и медленной смертями: либо спуститься вниз, чтобы закончить жизнь в собачьих утробах, либо погибнуть от жажды на своей скале. Пожалуй, он предпочел бы первое; гибель в бою была почетней медленного угасания.
      Где же, однако, Шеймис? Присев на корточки и потирая бок, Конан принялся размышлять на эту тему. Может быть, Неджес, столь неожиданно оказавшийся искусным колдуном, уничтожил дряхлого демона? Или пленил его, снова заточив в каком-нибудь гнусном сосуде? При этой мысли киммериец мрачно ухмыльнулся и сплюнул кровавую слюну. Впрочем, существовали и другие объяснения; несмотря на все клятвы Шеймиса насчет преданности молодому хозяину, дух все же мечтал получить свободу и отправиться на север, к своим скалам, дождям, покою и безмятежности. Смерть господина была бы ему выгодна... и, кто знает, не поспособствовал ли он ей?..
      Конан покачал головой. Нет, не стоит обвинять демона в предательстве! Конечно, он жалкий неудачник, приносящий одни только беды, и его колдовское искусство способно вызвать лишь оторопь у собак да колики в животе у людей... Но он не предатель! Помнится, Шеймис почуял что-то неладное, когда они приближались к усадьбе колдуна... даже пытался предупредить... Вполне вероятно, что...
      Сзади раздался резкий шипящий звук, словно из проколотого бурдюка выпустили воздух, и Конан стремительно обернулся. Над бурой поверхностью скалы дрожало и вихрилось небольшое облачко - точь-в-точь такое же, как вырвалось несколько дней назад из зеленого стеклянного сосуда. Миг - и оно отвердело, обрело знакомые очертания; киммериец увидел вытянутую крысиную мордочку с уныло обвисшими усами, лысый череп, кургузые крылья, тощие мосластые ноги с огромными ступнями. Вздрогнув от неожиданности, он сглотнул слюну и подался вперед.
      - Хмм... м-да! - Шеймис прочистил горло. - Наконец-то я нашел тебя, хозяин! - Он покосился вниз, на собак, и, оглядев пустынный горизонт, добавил: - И, кажется, в самом бедственном положении!
      - Хуже не придумаешь, - согласился Конан, с удивлением замечая, что вся его злость, весь гнев испарились без следа.
      Шеймис, склонив голову к плечу, рассматривал его.
      - Думаю, тебе не помешает кружечка пива и что-нибудь съедобное, произнес он.
      - Две кружечки, - уточнил Конан. - И побольше!
      Кислый напиток в жалкой глиняной чаше показался ему божественной амброзией. Утерев рот ладонью, он заметил, что губа уже не кровоточит; в боку тоже вроде бы стало меньше саднить.
      - И где же ты был? - поинтересовался он, с жадностью принимаясь за каравай, тут же сотворенный Шеймисом. Хлеб, разумеется, оказался черствым и твердым, как камень.
      - Ох, хозяин, этот колдун, на которого мы напоролись, так меня напугал! - покачивая лысой головой, демон принялся чесать нос: видно, эта процедура его успокаивала. - Он злобный и сильный, и запросто мог меня развоплотить!
      - Ну, ты-то сумел улизнуть, - заметил Конан, поглядев на скалившихся внизу собак. - А вот я...
      - Ничего, мы что-нибудь придумаем! - Шеймис тоже покосился на псов. Словом, когда он принялся за тебя, я пришел в такой ужас, что, неведомо каким путем, вдруг очутился на севере, у моря, среди своих серых утесов... Ну, я уже говорил тебе об этом месте...
      - Где тишина, покой и вечный дождь?
      - Да. Наверно, в голове у меня что-то сдвинулось, я припомнил Заклятье Перемещения и произнес его, пожелав очутиться в самом безопасном месте... Ты уж прости меня, хозяин, что я сбежал...
      Физиономия Шеймиса жалобно сморщилась, но киммериец лишь махнул рукой.
      - Ладно, чего там... Если не можешь сражаться, надо бежать... Но почему ты вернулся только сейчас?
      - Так я опять забыл это проклятое заклинание! Клянусь богами Ночи и Дня! Я сидел на камнях под дождем, уставившись на воду, и вокруг была благословенная тишина... только волны шелестели у скал... Но в сердце моем не было покоя, хозяин! Я думал, что же случилось с тобой, и пытался вспомнить нужные слова... Я думал, думал и думал, а потом - щелк! трах! и очутился здесь. Видать, что-то там, внутри, - он ткнул себя пальцем в висок, - опять сработало.
      Конан, дожевывая хлеб, кивнул.
      - Это хорошо. Пусть сработает еще разок и перенесет нас с этого поганого острова куда-нибудь подальше.
      - Увы, - дух сумерек виновато опустил глаза, - я не могу снова вызвать нужное заклятье... Но ты не расстраивайся, господин мой, я же сказал, мы что-нибудь придумаем!
      - Придумаем так придумаем, - кружка Конана вновь наполнилась, и он торопливо прильнул к ней, чувствуя, как силы возвращаются с каждым глотком. - Для начала надо бы разделаться с поганью, что стережет меня внизу. Ты мог бы зачаровать их - так же, как псов Неджеса?
      - Хмм... - Демон окинул взглядом собачье войско. - Уж больно их много, хозяин... желудки их пусты, голод и ярость туманят головы... Боюсь, мне не справиться со всеми разом.
      - Голод и ярость... - повторил киммериец, задумчиво взвешивая на ладони тяжелую, окатанную морем гальку. - Знаешь, я недавно подшиб одного, и остальные тут же разорвали беднягу в клочья. По-моему, они ухитрились сожрать еще двоих, но точно поручиться не могу... - Он подбросил камень. Вот если б они жрали друг друга без остановки, это было бы то, что надо!
      Шеймис покивал головой.
      - Можно попробовать, хозяин, можно попробовать. Ты не представляешь, насколько легче вселить в сердце зверя либо человека гнев, бешенство, жажду крови, чем покой и умиротворение. Стремление убивать вспыхивает словно искра, высеченная огнивом; потом остается только подбрасывать и подбрасывать в костер ярости поленья злобы...
      - Ну, за искрой дело не станет, - произнес киммериец, поднимаясь. Он оглядел собачью стаю и тщательно прицелился. - Сейчас я проломлю череп во-он той облезлой зверюге... А ты, Шеймис, не зевай! Пусть они жрут друг друга так, чтоб одни превратились в скелеты, а другие околели от сытости!
      Камень свистнул в раскаленном воздухе, и снизу донеслось рычание. Затем оно перешло в хриплый яростный лай, в рев, от которого заложило уши: мастафы были огромными псами, и глотки их могли испускать чудовищные звуки.
      Свора сцепилась. Кое-кто сразу добрался до горла ближайшего соплеменника и теперь бешено душил его, не обращая внимания на то, что задние ноги и бока рвут клыки соседей. Меж камней перекатывались клубки из пяти-шести грызущихся псов; их шкуры, черные, коричневые и серые, начали окрашиваться алым. Кровь выступала вначале точками, затем пятнами и, наконец, потекла потоком, заставив дерущихся совсем освирепеть. Мастафы пустили в ход когти, иногда поднимаясь на задних лапах, словно медведи; полетели клочья шерсти, на тощих ребрах вспухли кровавые рубцы. Жалобный вой придушенных стал переходить в смертельный хрип.
      Несколько собак не участвовали в этом побоище. Вероятно, то были вожаки, самые крепкие и сильные псы, питавшие друг к другу давнюю неприязнь; сейчас они кружили парами на периферии всеобщей свалки, выгадывая момент для атаки. Конан видел, как большой черный мастаф метнулся вперед, вцепившись в загривок пестрому; тот опрокинулся на спину, терзая живот противника тупыми когтями. Пока черный расправлялся с пестрым, к нему подползал здоровенный пес с истерзанными ногами и откушенным ухом. Подобравшись ближе, он, будто примеряясь, несколько раз разинул огромную пасть, затем с неимоверным усилием приподнялся; миг - и его челюсти сомкнулись на позвоночнике черного. Тот жалобно, придушенно взвыл, не разжимая клыков, и вдруг словно переломился у самого таза, привстав на передних лапах. Одноухий тут же вцепился ему в живот.
      Некоторые клубки стали распадаться: одни мастафы оставались с остекленевшими глазами на песке, политом их кровью, другие, шатаясь, слепо брели вперед в поисках новых противников. Странно, подумал киммериец, что они не терзают трупы; видно ярость, вселенная в них Шеймисом, превозмогала голод. Он скосил глаза на демона. Его слуга выпрямился во весь рост на самом краю скалы и слабо помахивал крыльями, словно разгоняя жаркий воздух. Крысиная мордочка духа сумерек казалась весьма сосредоточенной, руки были вытянуты вниз, узловатые пальцы безостановочно шевелились, как будто Шеймис сучил тонкую пряжу. Иногда он морщил нос, и верхняя губа вздергивалась, обнажая мелкие острые зубы; в такие моменты рев и рык под скалой вспыхивали с новой силой.
      Решив не отвлекать демона, Конан вновь уставился на поле битвы. Теперь он не испытывал к мастафам прежней ненависти, поскольку никто из этих огромных зверей не мог уже покуситься на его собственную плоть и кровь; он развлекался зрелищем, размахивая руками, поощряя пронзительным свистом наиболее удачливых бойцов. Эти псы походили на рыжеволосых обитателей Ванахейма, обуянных боевым безумием, и так же, как берсерки-ваны, отправлялись сейчас один за другим в свою Валгаллу, к своим четвероногим сородичам, уже скалившим клыки в предчувствии грандиозного побоища. Они, эти псы, и мертвые, и умирающие, заслуживали уважения, ибо встретили свой конец в битве, как полагается настоящим воинам и как надеялся когда-нибудь расстаться с жизнью сам Конан. И потому он подбодрил их - тех, кто еще мог двигаться и сражаться - долгим улюлюканьем, похожим на волчий вой в зимних киммерийских горах.
      Несколько сведенных судорогой глоток испустили в ответ предсмертный хрип. Юноша взглянул на Шеймиса; фигура демона уже не выглядела напряженной, крылья опустились, а лице застыло обычное жалобно-унылое выражение.
      - Пожалуй, можно спускаться, - произнес киммериец.
      - Можно, - подтвердил сумеречный дух. - Но ты все же держись от них подальше, хозяин. Живучие твари, клянусь горшком, в котором я отсидел целую вечность! Вдруг бросятся...
      Конан молча подошел к краю утеса и полез вниз. Он не боялся издыхающих псов; теперь они были лишь грудами окровавленного мяса, над которыми уже вились большие сизые мухи. Шеймис, ойкая и покряхтывая, спускался следом за хозяином, помогая себе взмахами кургузых крыльев на самых опасных участках. Впрочем, скала, хоть и почти отвесная, была невысокой - в три-три с половиной человеческих роста.
      Оказавшись у подножья, молодой киммериец сразу подобрал несколько камней, потом вдруг отшвырнул их и хлопнул себя по лбу, словно осененный какой-то новой идеей.
      - Слушай-ка, приятель! - вытянув мощные руки, он отодрал Шеймиса от скалы и поставил рядом с собой. - Мне нужно какое-нибудь оружие! Что-нибудь попроще, чтоб ты не слишком напрягался.