Но варвар не двигался с места и никак не проявлял враждебности. Он посмотрел на стол, где льдисто блистали два клинка, глаза его сверкнули, но рука не протянулась к оружию; видно, хозяин колдовского чертога казался ему не опасным.
      - Значит, ты маг дуона, владыки города Ста Зиккуратов, - сказал он, и я нахожусь в твоем подземелье... Под одной из этих ваших ступенчатых пирамид, так?
      Саракка кивнул.
      - Я вижу, тебе случалось бывать в Дамасте, - в тоне его звучал невысказанный вопрос.
      - Да, - варвар вытянул правую руку и уставился в пустую ладонь. Выходит, ты, Саракка, чародей... Какой же? Черный или белый?
      Молодой маг, постепенно обретая уверенность, усмехнулся.
      - Ни черный и ни белый, странник. Я просто служу своему владыке верой и правдой, кормясь от его щедрот.
      Голова варвара качнулась.
      - Вот о таких-то мне и говорил Учитель, - вымолвил он, и слова эти были для Саракки непонятны. - Еще не черный, но уже не белый... Серый, должно быть? - Взгляд его снова метнулся к лицу молодого звездочета. - И что же, ты меня пленил? По приказу своего дуона?
      - Нет. Тебя подобрали в беспамятстве у северной окраины Дамаста и доставили ко мне, - Саракка решил пока не говорить, куда на самом деле отвезли пришельца и что он натворил - там, на этой самой северной окраине. - Я дал тебе некий эликсир, - маг снова улыбнулся в доказательство своих дружеских намерений, - и ты пришел в себя. Теперь мы можем побеседовать.
      - Выходит, ты меня вылечил? Что ж, благодарю, - процедил варвар с явным недоверием. - Но все это выглядит странно... очень странно... Я не ранен... - Его огромные ладони скользнули по выпуклым мышцам груди и живота, спустились на бедра и застыли на коленях. - Да, не ранен... а был бы ранен, так справился бы и с этой бедой... С чего бы мне падать в беспамятстве, а? Как ты полагаешь, чародей? - Его пронзительные синие глаза с подозрением уставились на Саракку.
      - Вот об этом я бы и хотел услышать, - вымолвил звездочет. - Такого воина, как ты, не собьешь с ног одним ударом... разве что удар сей нанесла не человеческая рука!
      - Не человеческая рука? О чем ты говоришь? - В глазах варвара отразилось недоумение, потом губы его внезапно дрогнули, и он прошептал: Великий Митра! Что же случилось?
      Саракка невольно откинулся в кресле, когда северянин сделал стремительный и непонятный жест: ладони его взлетели к груди, пальцы чуть скрючились, словно он пытался удержать в них невидимую сферу, взгляд застыл, направленный куда-то в пространство, лицо окаменело. Это длилось лишь краткий миг, но Саракка успел подумать, что наблюдает некий странный обряд либо неведомое ему чародейство; затем чужеземец резко выдохнул воздух и в отчаянии ударил себя кулаком по лбу.
      - Сила!.. - простонал он. - Сила покинула меня! И я все вспомнил! Вспомнил, испепели Кром мою печень и сердце!
      Кабачок стоял на опушке пальмовой рощи, в сотне шагов от въезда в город, пробитого в нижнем этаже пятиярусного зиккурата. Конан добрался сюда по северному тракту, начинавшемуся у небольшой крепостцы, что стерегла гирканскую степь; он отшагал ночь, день и снова ночь, не чувствуя усталости, иногда переходя на бег, обгоняя встречавшиеся по дороге крестьянские повозки. Сила играла в нем, ее живительные потоки струились сверху, с небес, и от теплой плодородной почвы, от деревьев и трав; он ловил эти всплески астральной энергии, заботливо распределяя по всему телу - так, чтобы каждый мускул, каждая жилка насытились, напились вдосталь. Он не ощущал ни голода, ни усталости - ни сейчас, ни в минувшие дни, на всем долгом пути от пещеры Учителя до рубежей Дамаста.
      Но все же человек должен есть и пить, а потому, принюхавшись к аппетитным запахам вина и жареного мяса, Конан свернул с дороги. Кабачок ему понравился. Под навесом, с трех сторон увитым виноградными лозами с большими - в ладонь - листьями, находился десяток гладко оструганных столов из светлого дерева; при них - массивные широкие лавки с плоскими кожаными подушками. С четвертой стороны на козлах лежала длинная доска, уставленная расписными кувшинами и кружками из обожженной глины. За ней виднелись торцы нескольких бочек с медными кранами и очаг, на котором в сковородках и кастрюлях что-то шипело и скворчало, испуская соблазнительные ароматы. У очага суетился повар в белой набедренной повязке; сам же хозяин заведения, толстяк с перевитой ленточками бородой, разливал рдеюще-красный напиток. Ему помогала черноглазая стройная девица в коротеньком хитончике, торопливо разносившая кувшины по столам; талия у нее была стройной, пышные груди - соблазнительными, а ноги - длинными и округлыми. Взглянув на нее, Конан подумал, что стоит и заночевать в таком приятном месте. Наверняка он мог найти здесь не только мясо и вино, но все прочие утехи, коих был лишен много дней, во время сурового послушничества у наставника.
      Половина столов была занята - там гуляли солдаты. Судя по всему, непростые - колесничие, отборные воины местного владыки; их боевые повозки, сверкавшие бронзой, стояли на обочине дороги, а выпряженные кони паслись в рощице. Конан, не желая слушать их галдеж и грохот то и дело сдвигаемых кружек, выбрал место подальше, швырнул под лавку свой дорожный мешок и сел. Покопавшись в кошеле, он выудил пару серебряных монет и начал небрежно подбрасывать их в ладони, с почти детской радостью ощущая, как струившаяся от пальцев ниточка Силы крутит и вертит в воздухе блестящие диски.
      Черноглазая служанка, оттащив на столы колесничих последний кувшин, подошла к нему. Конан усмехнулся; пунцовые губки девушки дрогнули в ответной улыбке. Определенно, она была очень недурна!
      - Что желает чужеземец?
      Он осмотрел ее с ног до головы, и черноглазка зарделась.
      - Вина, моя красавица, и мяса! Много вина и много мяса!
      - Больше ничего?
      - Ну почему же? И все остальное, что ты можешь предложить!
      Конан метнул ей монеты, и девушка ловко поймала их.
      - Все остальное стоит дороже мяса и вина, - ее улыбка сделалась лукавой. - Хотя с таким богатырем, как ты, опасно спорить и торговаться.
      - Я не торгуюсь с женщинами. - Рука Конана снова прогулялась в кошель, и теперь на его ладони сверкала горстка золота.
      - О! - Черные миндалевидные глаза девушки округлились. - Почтенный чужеземец богат!
      - И щедр!
      - И хорош собой!
      - И ласков!
      - И хвастлив... немного!
      Они одновременно расхохотались, увлеченные этой игрой, и девушка убежала, сверкая округлыми бедрами. Конан поглядел ей вслед и решил непременно остаться ночевать. Может, она и не была красавицей, повергающей ниц единым взглядом, ну так что ж? Много дней он не касался женского тела - и то, что сейчас посылал случай, его вполне устраивало.
      Вскоре на его столе появились два кувшина с розоватым вином, плетеное блюдо со свежими лепешками, тарелка с тушеной бараниной, еще одна - с двумя молодыми петушками, обжаренными на вертеле, и несколько больших гроздей сочного винограда, выложенного на зеленые листья. Черноглазка таскала молодому и симпатичному путнику всю эту снедь, перебрасываясь с ним то шуткой, то лукавым словечком, то озорным взглядом; и Конан чувствовал, что его шансы приятно провести ночь растут с каждой выпитой кружкой вина. Кстати, напиток показался ему кисловатым, хотя мясо и петушки были приготовлены отменно.
      Покончив с первым кувшином, киммериец встал и направился прямиком к хозяину, торчавшему у бочек подобно расплывшемуся холму на фоне горного хребта. Он играл ленточками, вплетенными в бороду, и поглядывал на колесничих, шумно пировавших за сдвинутыми столами - не испытывают ли почтенные воины в чем-либо недостатка.
      Конан выложил на доску серебряный кругляш.
      - Налей мне вина, хозяин, за отдельную плату. Только хорошего! Розовое у тебя кислит.
      Толстяк поклонился, сокрушенно разведя руки в стороны.
      - Клянусь милостью Лучезарного, путник, больше я ничего не могу предложить! Это цельное вино, неразбавленное...
      - Я и не говорю, что в него долили воды, - миролюбиво заметил Конан. - Мне не нравится его вкус. Нет ли у тебя крепкого красного? Помнится, я пил такое, когда заглядывал в Дамаст прежде.
      - Нет... ни капли нет... - толстый хозяин поежился, и киммериец понял, что он врет. С чего бы? Странно... Любой трактирщик отпустил бы за серебряную монету кувшин самого лучшего вина.
      Конан покосился на столы колесничих. Люди эти казались настоящими мужами войны, широкоплечими и рослыми, с мощными шеями и ухоженными бородами, в добротных льняных туниках без рукавов; их кольчуги, бронзовые шлемы и оружие лежали рядом на лавках. Опытный глаз киммерийца сразу отличил стрелков от копьеносцев и мечников: первые глядели так, словно целили стрелой в лоб, у вторых же правое предплечье бугрилось крепкими мышцами. У одного из воинов - видно, десятника - на груди сверкала серебряная цепь; прочие щеголяли перстнями и серьгами с самоцветами.
      - Похоже, они пьют красное, - сообщил Конан хозяину, подвигая к нему свою монету. - То самое красное, которого у тебя ни капли нет. Удивительно, правда? Они что же, принесли его с собой?
      Толстяк сам сделался красным, как его вино.
      - Видишь ли, господин мой, - зашептал он, перегнувшись через доску, кабачок мой - вблизи казармы... вон того зиккурата, под которым проезд в город. И колесничие нашего светлейшего дуона часто посещают меня... можно сказать, я при них и состою... Люди же они благородные и гневливые... чужим не мирволят... и уж совсем не любят, когда я подаю пришельцам вино, заготовленное для них...
      Конан вновь оглядел воителей дуона. На сей раз взгляды, которые он бросал на их столы, были замечены; одни ответили ему вызывающими взорами, другие - хмурой ухмылкой. Похоже, благородные колесничие дуона и впрямь не жаловали чужаков.
      Усмехнувшись, Конан выложил на прилавок еще одну серебряную монету и склонился к уху хозяина.
      - Солдаты, твои благодетели, хлещут красное бочками - так неужели и для меня не найдется кувшина? И кто заметит, какое вино мне подали?
      Толстяк вздохнул и сгреб обе монеты.
      - Лучше бы ты пил розовое, - грустно заметил он. - Ну, иди к себе; девушка принесет то, что ты хочешь.
      Киммериец последовал этому совету и принялся с аппетитом доедать петушков. За время, проведенное в пещере наставника, он совсем отвык от мясного, и сейчас наслаждался сочной поджаристой птицей, перемалывая ее вместе с костями. По его подбородку стекал сок, губы блестели от жира; покончив с петухами, он обтер рот лепешкой и сыто рыгнул. Пора бы и запить, промелькнуло в голове.
      Черноглазая служанка уже спешила к нему, придерживая кувшин на крутом бедре. Но то ли она выбрала неудачный маршрут, то ли колесничие, разгорячившись, возжелали сладкого - попала девушка прямо им в руки. Один из воинов ухватил ее, усадил на колено, и принялся шарить за пазухой; другой, не обращая внимания на визг красотки, вырвал у нее кувшин - что б приятелю было удобнее. Разумеется, он заглянул внутрь, тут же испустив гневный рык.
      - Эй, Харра! Куда твоя девка тащила это вино? - воин поднялся и, не выпуская из рук кувшина, подошел к толстому кабатчику. Тот покраснел и затрясся.
      - Помилуй, господин мой, вам и несла! На ваши столы!
      - На наши столы? - колесничий мрачно уставился на хозяина. - А я так думаю, ты врешь, Харра! Вон к тому оборванцу неслась твоя девка, да мы ее поймали! - он метнул яростный взгляд на Конана, объедавшего гроздь винограда. - Ты что же, Харра, привечаешь теперь любого бродягу? Любого ублюдка, что заглянет в твой грязный кабак?
      - Но он заплатил... - пролепетал хозяин. Воины приумолкли, с любопытством поглядывая то на толстяка, то на Конана; даже девушка перестала визжать, съежившись от страха.
      - Если и заплатил, то ворованными деньгами, клянусь бородой Лучезарного! И тебе, Харра, полагалось вызвать стражей или обратиться к нам, а не поить бродягу и вора лучшим вином Дамаста!
      Конан встал и в три шага приблизился к стойке.
      - Случалось мне водить компанию с бродягами и ворами, но ты, солдат, будешь погнуснее их! - Голос киммерийца был негромок, но полон угрозы. Ну-ка, отдай мне кувшин! В конце концов, я заплатил за это вино... А ты, он повернулся к воину, обнимавшему черноглазку, - отпусти девушку! И побыстрее, отродье Нергала!
      Наступила тревожная тишина. Колесничие разглядывали Конана с тем брезгливым пренебрежением, которое солдаты, мнящие себя непобедимыми, питают к остальным представителям рода человеческого. Конечно, этот бродяга выглядел настоящим великаном, и над плечами у него торчали рукояти мечей, но он был один! Может ли одиночка бросить вызов двадцати воинам? И может ли он владеть оружием так, как люди благородного сословия, привыкшие к нему с детства?
      Наконец солдат у стойки нарушил молчание.
      - Ты хочешь вина, оборванец? Клянусь светом Матраэля, ты его получишь! И добрый удар по шее в придачу - вместо девки!
      Он швырнул в лицо Конану кувшин и, прыгнув к скамье, ухватился за меч. Руки киммерийца взлетели вверх, глиняный сосуд наткнулся на подставленные ладони и, словно упругий мяч, отскочил к столам, странным образом перевернувшись в воздухе и пролив багряный дождь на воина, уже обнажившего клинок. Потом кувшин свалился на землю, брызнув фонтаном осколков.
      - С тебя две серебряные монеты, парень, - сказал Конан задиристому солдату, застывшему с мечом в руке. - Ты разлил мое вино.
      - Две монеты?! - взревел колесничий. - Сейчас ты их получишь, придорожная мразь!
      Он ринулся вперед с занесенным клинком, явно собираясь рассечь обидчика напополам. Остальные воины зашумели и начали подниматься, разбирая оружие; каждый спешил проучить наглого бродягу, если не мечом, так древком копья. Служанка с воплями бросилась к хозяину; тот, предвидя драку и смертоубийство, вместе с поваром скорчился за бочками.
      Конан отбил первый выпад, не вытаскивая своих мечей; просто подставил ладонь под лезвие, одновременно пнув солдата ногой в живот. Может быть, тем бы дело и кончилось - синяками да ссадинами, а не большой кровью; он мог расправиться с двумя десятками воинов светлейшего дуона голыми руками, обломать древки копий об их ребра, а шлемы и кольчуги сплавить в бесформенный ком металла. Но тут свистнула стрела, прочертив алую царапину на его плече, и Конан пришел в ярость.
      На него напали - значит, он был в своем праве! Он помнил об этом, несмотря на багровый туман бешенства, кружившийся в голове; и еще он помнил о Фарале, Сером Страннике, уложившем некогда шестерых пиратов на прибрежный песок моря Вилайет. Фарал убил, обороняясь, не нарушив обет; и он, Конан, сейчас сделает то же самое... Перебьет этих шакалов, отправит к их гнусным богам!
      Они навалились на него толпой, и каждый тянул руки с мечом, копьем или секирой, норовил ткнуть острием, полоснуть лезвием, ударить под ключицу, в горло или в пах; они и в самом деле казались стаей хищников черные завитые бороды угрожающе выставлены вперед, крепкие зубы оскалены, щеки багровеют краской гнева, из глоток рвется яростный рев. Один из них, скорчившись, держась за живот, валялся у ног пришлого оборванца, наглеца, посмевшего оскорбить и ударить колесничего! Расплатой за это могла стать лишь смерть - или такая мука, которая страшнее смерти.
      Клинки Конана свистнули дважды, и четыре обезглавленных тела покатились по земле. Он врезался в толпу нападавших, расшвыривая их локтями и ударами тяжелых сандалий, слыша хруст костей, сдавленные вопли, стоны и нетерпеливое рычанье тех, кто был позади, кто не успел отведать ни клинка его, ни кулака. О, как легко и сладостно было убивать! Как просто совсем не так, как раньше! Время будто остановилось; тела врагов, их руки и поднятое оружие застыли, замерли, не в силах шевельнуться, нанести удар, отразить гибельный выпад... А он бил и бил - со всей мощью, дарованной небом, играя своими стремительными клинками, что испускали голубые сполохи! Он бил - и кровь фонтаном взлетала вверх, падали чернобородые воины, царапая скрюченными пальцами землю, закатывались яростные глаза, и гневный багрянец щек сменялся смертельной бледностью...
      Когда колесничих осталось не больше половины, они словно прозрели. Вокруг валялись трупы их товарищей - с отсеченными головами или разрубленные чудовищным ударом от плеча до паха; кровь покрывала землю, столы и скамьи, ее алые струйки тянулись среди мисок и разбитых кувшинов, смешиваясь с вином; оружие, выщербленное и погнутое, превратилось в бесполезный хлам. И эти жалкие мечи и копья не могли защитить от грозного гиганта, что надвигался на кучку солдат словно смерч на песчаные барханы!
      Да, их оружие, их воинская выучка, их храбрость и сила, их многочисленность - все было бесполезно, ибо сражались они не с человеком. И, поняв это в некий миг прозрения, воины светлейшего дуона утратили мужество и пустились в бегство.
      Они мчались со всех ног, переворачивая лавки и столы, и каждый, объятый ужасом, вопил свое. Один кричал - "Оборотень!", другой "Колдун!", третий хрипел, растягивая трясущиеся губы - "Демон!" Конан, все еще пылая яростью, погнался за тем, который издавал невнятный и нечленораздельный вой; похоже, он был напуган сильнее прочих, и глотка окончательно ему отказала. Киммериец догнал его в три прыжка, сбил кулаком на колени, занес клинок...
      Бородатое лицо солдата, потное, искаженное ужасом, маячило перед ним; "Не убивай!" - молили темные колодцы глаз, "Не убивай!" - шептали пересохшие губы. Не убивай, не убивай, не убивай... На миг Конан услышал и другой голос, резкий, словно карканье ворона или отрывистый клекот хищной птицы: "Пощади того, кто просит пощады!" Но он не привык щадить.
      Сверкнув, меч киммерийца опустился. И вместе с ним сверху обрушилась тьма.
      - Он ушел, светлейший, - произнес Саракка и почтительно поклонился.
      - Ушел? - густые брови дуона гневно сошлись на переносице. - Как это - ушел? Без моего соизволения? Кто осмелился отпустить его, маг?
      Саракка сглотнул слюну. Страх терзал его, но лицо молодого звездочета казалось уверенным и спокойным. Тасанна, властелин Дамаста, отличался отменным здоровьем, и Саракка знал, что еще долгие годы будет служить ему. Чтобы не очутиться в яме с пауками или под копытами жеребцов, надлежало обуздывать свой страх и разумным словом утишать гнев владыки. Тасанна был вспыльчив, но совсем неглуп и склонен прислушиваться в толковым речам своих советников.
      - Кто осмелился его отпустить? - вновь повторил светлейший, и Саракка, шевельнув непослушными губами, отчетливо вымолвил:
      - Я, повелитель.
      Лицо дуона окаменело, пальцы стиснули львиные головки резных подлокотников. Рантасса и Тай Па, как всегда сидевшие по обе стороны трона, обменялись быстрыми взглядами и опустили головы. Как показалось Саракке, в глазах кхитайца мелькнуло сочувствие.
      - Ты забываешься, маг, - медленно произнес Тасанна. И тон его, и слова выражали крайнюю степень неодобрения, за которой маячили кол, веревка и подкованные железом копыта. Обычно он называл Саракку мудрецом или звездочетом, словно желая подчеркнуть возвышенную сторону его занятий; "маг" звучало в устах светлейшего подобно ругательству.
      - Ты забываешься, маг, - снова раскатился под сводами покоя сильный и властный голос. - Ничто в Дамасте не совершается без моего соизволения, и тот, кто забывает об этом, подлежит жестокой каре!
      - Разумеется, мой владыка, - молодой звездочет покорно склонил голову. - Но разве ты сам не прислушиваешься к желаниям Лучезарного? И разве обещанные им блага - процветание державы и твое драгоценное здоровье - не стоят жизни одного человека, пусть и виновного перед тобой? К тому же, как мы выяснили, на нем лежит рука Матраэля, и он подсуден только Ему.
      Несколько мгновения дуон размышлял, то поглаживая завитую тугими кольцами бороду, то играя тяжелой цепью; потом взгляд его обратился к Тай Па.
      - Что скажешь, сиквара?
      Кхитаец прочистил горло.
      - Я полагаю, владыка, что лучезарный Матраэль, желая испытать мудрость детей своих, загадал нам три загадки. И в том мне видится глубокий смысл, ибо во многих странах, особенно древних, таких, как Стигия, Кхитай и наша преславная держава, три почитается священным числом. Итак, - Тай Па поднял тонкую руку и загнул один палец, - первое мы исполнили: наш молодой мудрец верно разгадал небесное знамение и нашел того человека, северного воина, на коего указывала Хвостатая Звезда. Исполнили мы и второе, догадавшись, что варвара нельзя предать казни или пытке, ибо он несет кару, назначенную богом, и неподсуден законам смертных. Наш мудрец, - сиквара подчеркнул это слово, загнув второй палец и слегка склоняя голову в сторону Саракки, - нашел способ излечить северянина... вернее, на время вернуть ему память. Оставалась третья задача: доискаться решения Матраэля насчет его дальнейшей судьбы. Мы могли задержать этого пришельца, казнить после допроса с пристрастием или отпустить. Саракка его отпустил, и, я думаю, сделал правильно.
      - Почему?
      Тай Па пожал плечами.
      - Повторю, мой повелитель: сей человек несет кару, назначенную богом, и неподсуден законам смертных. Он немногое поведал почтенному Саракке о жизни своей, о целях странствий и надеждах души и сердца, но и того, что узнал наш мудрец, достаточно. Мне кажется, бог испытывает этого варвара с севера... испытывает жестоко, готовя к некоему свершению, предстоящему в будущем... Можем ли мы - из любопытства или прихоти - вмешиваться в такое дело?
      - Может, ты и прав, - произнес дуон, и Саракка с облегчением заметил, что чело властелина Дамаста разгладилось, а движения рук, теребивших бороду, сделались медленными и плавными. - Может быть, ты и прав, но все сказанное сейчас всего лишь слова... да, слова, которые нуждаются в бесспорном доказательстве. Верно ли поняли мы волю Лучезарного в последнем, третьем, случае? И верно ли поступил мудрец, решив все за нас?
      Взгляд дуона остановился на Саракке, и тот, ободренный возвращением титула мудреца, многозначительно откашлялся.
      - Я могу представить такое доказательство, владыка. Оно будет ясным и бесспорным; бог сообщит нам, что воля его исполнена, а значит, все благодеяния, обещанные Им, прольются на Дамаст подобно освежающим водам Накаты.
      - Ты уверен в том?
      - Да, мой повелитель. Скажи, выходил ли ты из своих покоев вчерашней ночью? Примерно в то время, когда к варвару, к этому северянину, возвратилась память?
      Дуон кивнул.
      - Я прогуливался по террасам дворца перед сном. Вместе с Рантассой, так? - Полководец кивнул. - Мы любовались звездным небом и вспоминали молодость... - на губах владыки мелькнула мечтательная улыбка, так не вязавшаяся с суровым выражением его лица.
      - Вероятно, и ты, и доблестный Рантасса, заметили, что Хвостатая Звезда, возвестившая нам волю Матраэля, сияет по-прежнему ярко, указывая на небесного Воина?
      - Да, истинно так! Она пылала сильнее прочих глаз Лучезарного, словно напоминая нам, что Его повеление еще не исполнено до конца. Мы с Рантассой говорили и об этом.
      - Не желаешь ли взглянуть, взойдет ли Звезда сегодня ночью? После того, как мы завершили дело с этим северянином?
      - А! - Руки Тасанны, гладившие бороду, замерли. - Понимаю, мудрец, понимаю... Да, то было бы бесспорное знамение! Видимый знак того, что воля бога свершилась, как и надлежит!
      - Скоро стемнеет, - негромким голосом произнес Тай Па.
      - Да, скоро стемнеет! - Дуон стремительно поднялся, скрипнув креслом, и трое сановников торопливо встали вслед за ним. - Пошли! Прогуляемся наверх, оттуда видно лучше всего. Наступает вечер, и скоро Лучезарный сам разрешит наш маленький спор... - Он бросил взгляд на Саракку и усмехнулся; впрочем, вполне милостиво.
      Они покинули покой, убранный багряными коврами, и вышли в широкий коридор, а затем на террасу пятого этажа. Сзади топотали тяжелые сапоги гвардейцев охраны, позванивали кольчуги, терлись о наплечники заброшенные за спины щиты. Лестницу, что вела на плоскую кровлю, еще не освещали факелы - сумерки только-только начали сгущаться. Шагать по шероховатым гранитным ступеням было приятно и легко; казалось, лестница ведет прямо в небо, густо-синее в этот закатный час. Такого же цвета, как глаза северянина, припомнил Саракка, невольно улыбнувшись. На сердце его снизошел покой; он был уверен, что Матраэль подаст нужный знак.
      Поднявшись наверх, дуон направился туда, где сходились западная и северная стены, ограждавшие площадку. Положив ладони на парапет, он скользнул взором по небесам, где еще не выступила ни одна звезда, затем, огладив бороду, обратил внимание на свой город.
      Дворцовый зиккурат был самым высоким строением в Дамасте, и с плоской его кровли открывался великолепный вид. Серебристая лента Накаты, перечеркнутая тремя мостами, лежала внизу подобно сверкающему лезвию меча; вдоль нее, от одной городской стены до другой, протянулись набережные, тут и там врезавшиеся в водную гладь короткими пальцами пирсов. Около них покачивались пузатые одномачтовые кораблики, плоты и лодки, на которых вверх и вниз по реке перевозили товар; кое-где виднелись небольшие узкие челны рыбаков. За набережными, в южной и северной частях города, светлели открытые пространства торговых площадей, обрамленных низкими и длинными зданиями, в которых помещались лавки, склады, постоялые дворы, многочисленные кабачки и таверны. От площадей веером расходились улицы: пошире и поприглядней - обстроенные домами знати и богатых купцов; поуже и поскромней - отведенные для жилищ ремесленников, мелких торговцев, отслуживших свой срок солдат и прочего городского люда. В Дамасте, где дождь являлся великим событием, здания строили в форме куба или усеченной пирамиды с неизменными плоскими кровлями, на которых разбивались сады; весь город пересекали каналы, сходившиеся к двум большим водохранилищам и десяткам более мелких, сиявших словно зеркала, обрамленные изумрудными оправами чинар, магнолий и пальм.
      Изумительное зрелище! Площади, улицы, водоемы, кипение зелени, дома из цветного камня или из ярко раскрашенных кирпичей... Но над всем этим царили зиккураты, огромные ступенчатые башни, устремленные ввысь, к небесам, символ древнего могущества Дамаста; эти рукотворные горы будто олицетворяли живую связь поколений. В который раз любуясь их четкими строгими контурами, Саракка, в благоговении замерший за спиной дуона, подумал: вот мосты, переброшенные от прошлого к будущему через реку времени! Вот зримый труд предков, воздвигнувших себе памятник в веках! На миг его охватило острое ощущение счастья - счастья жить в этом городе, касаться его камней, лицезреть его величие, славу и силу... Затем он вспомнил о путнике, о бездомном неприкаянном скитальце, пробиравшемся сейчас на север, и счастье сменилось жалостью. Впрочем, быть может, у этого варвара, влачившего на плечах тяжкий груз небесной кары, тоже имелось свое предназначение? Свой путь к величию, славе и силе? Свой город, который он когда-нибудь назовет родиной?
      Темнело; над Дамастом сгущались сумерки. Очертания боевых ступенчатых башен, встроенных в городские стены, начали постепенно расплываться, терять четкость; на ярусах храмовых и дворцовых пирамид замелькали первые огни, выстраиваясь светлыми линиями вдоль террас и лестниц. Далекие звуки горнов поплыли со всех сторон, перекрывая неясный гул, доносившийся с многолюдных улиц - на стенах менялась стража. Небо теряло свой синий оттенок; как всегда, ночь наступала стремительно, и луна, серебряный глаз Матраэля, готовилась сменить золотое око солнца.
      - Смотрите! - Рантасса, в крайнем возбуждении вытянувший руку вверх, обернулся к спутникам. - Смотри, светлейший владыка! Ничего! Ничего нет! Эта Хвостатая Звезда исчезла!
      - Глаза у меня еще на месте, - проворчал дуон. Подняв голову, он всмотрелся в созвездия Воина и Петуха, с каждым мгновением все четче проступавшие на темнеющих небесах, и довольно хмыкнул. - Похоже, мудрец, ты был прав! - Его рука опустилась на плечо Саракки, и тот ощутил пожатие сильных пальцев.
      Рантасса вертел головой, изучая небосвод.
      - Ушла, словно ее и не было, - сообщил он. - Нигде нет! Ни на юге, ни на севере, ни на востоке или западе!
      - Бог воспламенил звезду, и бог погасил ее, когда настало время, голос кхитайца, негромкий и спокойный, раздался справа от Саракки. - Мне кажется, повелитель, - продолжал Тай Па, - что наш звездочет достоин награды. Он сделал все, как надо: нашел чужеземца, исцелил его и отпустил. Все согласно воле Матраэля!
      - Хмм, награды... - пальцы Тасанны на плече мага сжались сильней. Что ж, займись этим, Тай Па! Ты ведь не только мой советник, но и казначей.
      - А также человек, одаренный светлым разумом, - рискнул добавить Саракка. - Не знаю, справился бы я без твоей помощи, досточтимый, - он отвесил поклон в сторону сиквары. - Ведь это ты направил меня в Арим...
      - Тогда поделим награду, - черты кхитайца уже расплывались в сумерках, но чувствовалось, что он улыбается. - Тебе - золото, а мне... я буду доволен, если ты удовлетворишь мое любопытство.
      - Спрашивай, мой господин, - произнес Саракка.
      - Ты еще ни слова не сказал о лечении. Было ли оно трудным или легким? Творил ли ты заклинания? Обращался ли к помощи звезд и светил, к могущественным демонам или к самому Матраэлю? Накладывал ли чары Пробуждения, и сколь действенно? Или...
      - Прости, почтенный, но мне не пришлось колдовать, - прервал Тай Па молодой маг. - Я дал варвару вдохнуть порошка арсайи, просветляющего разум, и этого оказалось достаточно.
      - Вот как? Он пришел в себя насовсем?
      - Нет, конечно. Утром, когда я вел варвара к мостам, чтобы перебраться на северный берег, память снова едва не покинула его. Думаю, ему придется нюхать порошок дважды в день, на утренней и вечерней заре, иначе... - Саракка развел руками.
      - И надолго хватит этого снадобья... как ты его назвал?.. да, арсайи!.. - поинтересовался Тай Па.
      - Трудно сказать... на две или три луны... может, и больше...
      Светлейший Тасанна предупредил очередной вопрос кхитайца.
      - Так куда же он направился? - задумчиво сказал дуон. - Почему на север, а не на юг? И есть ли у него цель? Или он просто бежит от гнева божьего, подобно зайцу, в страхе петляющему в степи под взором коршуна?
      Саракка в сомнении потер лоб ладонью. Варвар ни словом, ни жестом не намекнул, куда собирается идти; взял немного денег, предложенных молодым звездочетом, и, подвесив к поясу флягу с арсайей, а за спину - свои мечи, попросил проводить его до северных ворот. Похоже, он направился прямиком в дикую степь, за которой лежала непроходимая и гибельная пустыня; и все же Саракку не оставляло чувство, что странник знает, что делает. Во всяком случае, на зайца, убегающего от коршуна, он был не похож.