как на войне. Там, за холмом... От Родины нет позора. "Пускай уйдут,
      майор..." У нас ничьих не бывает.
      - А если все уже решили? - тихо спросил Фуняев.
      - Те, кто решил, пускай письма пишет, пока еще есть время, - зло ответил Полукрымский.
      - Прощальные письма? - спросил Стигматик.
      - Милый, - вмешался Ползунков. - Не бывает прощальных писем. Письма не на прощание пишутся, а на память. Понял, родимый? На память! Так и пиши, не терзай родню. Если что и случится, то пускай нас вспоминают молодыми, красивыми, веселыми, как в наших письмах. Пишите. Мы с Полукрымским пойдем посмотрим, что там и как. А Васька Блудилин пускай на почту сходит, письма отнесет. Он у нас по ходьбе большой спец.
      Они ушли, а Блудилин собрал письма и помчался на почту, только подметки сверкнули. Остальным осталось только собираться.
      А что им было собираться? Как на Руси говорят, голому собраться только подпоясаться...
      Тут и Васька вернулся. Да не один. Привел он с собой дядьку в очках с толстыми стеклами, и большущей квадратной головой на узких плечиках.
      - Кого это ты привел, Вася? - спросил тихо Фуняев, думая, что скажет по этому поводу проводник.
      - Это Кубиков. - заторопился с разъяснениями Васька. Невостребованный Кубиков. Я пришел на почту, отдаю письма, смотрю - лежит он на полке у них. Спросил, кто такой, а мне отвечают, пришел, мол, "до востребования" , так и лежит. Раньше он свои изобретения посылал, а ему ответы приходили, что идея интересная, но средств ее воплотить нет, поэтому идея ваша не может быть в данный момент востребована. Тогда он сам себя по почте отправил. Я и подумал, кто его востребует? Может, в Гибралтаре умные люди нужны? Они там не знают, что у нас в почтовом отделении лежит на полке гениальный изобретатель Кубиков и востребования ожидает...
      Вернулись разведчики. Полукрымский, увидев Кубикова, даже ни слова не сказал, только крякнул.
      И они встали и пошли. Все. Даже мэр.
      - А вы куда? - удивился потомок пиратов.
      - А что мне здесь делать? В родном городе от меня отказались. Получается, что я такой же невостребованный, как и Кубиков...
      Там, за холмом, их ждал майор Громилин, весь в нетерпении предстоящего боя, которого так жаждала его военная душа.
      И вот из-за холма появилась целая банда опозоривших его нарушителей.
      Но тут на позициях отряда началось такое! Моторы боевых машин намертво заглохли, патроны оказались холостыми, все до единого. Верблюжья конница не смогла организовать атаку. У верблюдов повырастали третьи горбы...
      - Быстрее, быстрее, ребятки, - торопила всех бабка Оладья.
      - А боя-то не будет! - обрадовался Фуняев, не слыша выстрелов. Здорово Женька наколдовала...!
      - Кто сказал, что боя не будет?! - проревел, вырастая у них на пути, героический майор. - Без боя вы не пройдете!
      Он отбросил ненужное оружие, и закатывал рукава, за его спиной стенкой выстроились пограничники, проделав то же самое, молча и деловито закатывая рукава линялых своих гимнастерок.
      Видя эти приготовления, наши путешественники принялись готовиться к рукопашной.
      Ползунков вытащил из нагрудного кармана кисет, достал оттуда ордена и медали, бережно протер их извлеченной оттуда же замшевой тряпочкой, и нацепил на грудь, ласково пригладив ладонью:
      - Не украдены награды, пускай висят! И мы не лыком шиты, пускай видят! - подмигнул он товарищам.
      Войско нарушителей границы как-то подтянулось, поправило одежду.
      Человек-понедельник Плаксин вытащил из нагрудного кармана кисет, такой же, как у Ползункова, достал оттуда завернутые в белую тряпочку ордена и медали, в количестве еще большем, чем у летчика. Он прикрепил их, подтянулся и представился:
      - Майор Плаксин, полковая разведка, Афган. Контузия. Списан вчистую. Поступаю в ваше распоряжение, - и он позабыто улыбнулся.
      И тут - началось. Стигматик, нацепив медаль "За трудовую доблесть", прикалывал на плащ Колупаева значок "Ударник коммунистического труда". Мэр достал откуда-то здоровенную памятную медаль на широкой ленте, перекинул ее через шею, и она улеглась на живот его, радостно и празднично засверкав на солнышке.
      Рожин, порывшись в карманах, извлек оттуда ветхую справку об освобождении, застыдился и стал запихивать ее обратно...
      - Не робей, Рожин! - рявкнул контрабандист. - Нам стесняться некого и нечего! Все свое мы с собой носим! У нас страна не только орденами и медалями отмечает, но и такими справками. От Родины - нет позора! Ни в наградах, ни в наказании... Стоеросов, парторг хренов! Ты там чего копаешься? Давай знамя вперед! Что же мы его, как воры несем?!
      Он осмотрел стенку напротив и предложил:
      - Давай, майор, один на один?!
      Пограничники зашумели, а навстречу Полукрымскому вышел майор Громилин, во всей своей пограничной мужской красоте, весь в наградах и бесстрашии.
      - Майор! - воскликнул Полукрымский. - Да ты, никак, в кавалерии служил!
      - А что, ноги кривые? - усмехнулся Громилин.
      - Да нет, майор, морда у тебя лошадиная!
      Обе стороны зрителей грохнули хохотом, включая не выдержавших пограничников.
      - Ну, уел, уел ты меня, Полукрымский. - заулыбался майор. - Ты давай, подходи поближе, посмотрим, как ты в мужские игры играть умеешь! Давай, давай, не томи, порадуй меня!
      Оба они были уже пьяны предстоящей схваткой, шалели от близости рукопашной. Они сходились все ближе и ближе, подзадоривая друг друга, словно поддразнивая... Но в глазах у обоих стыли колкие льдинки, которые никогда не тают, те самые, что на всю жизнь.
      Их вражда шла издревле, из веков, от дедов и прадедов. Никто и никогда не сможет пересилить одного из них, переменить. Такие не гнутся. Если и находится сила, которая сильнее, то она сможет только переломить одного из них, но не согнуть никого пополам.
      Поэтому оба они прекрасно понимали, что у таких как они ничьих не бывает...
      Они сошлись. Пыль взметнулась столбом. Искры посыпались из камней, подвернувшихся им под ноги. Не жалели они ни себя, ни противника своего нисколечко. Да и не простил бы один другому слабости, поблажки.
      Это уже не драка - это работа.
      Молча. Яростно. Всерьез.
      Даже зрителям невмоготу стало. Помочь нельзя, а видеть такое - не приведи господь никому!
      Бабка Оладья первая опомнилась:
      - Храни тебя Бог, сынок. - перекрестила она в воздухе бойцов. Ребятки, милые, пошли скорей, родимые, он же специально майора на себя заманул, чтобы мы проскочили...
      С трудом оторвавшись от страшного и завораживающего зрелища, путешественники очнулись. И встали они плечо в плечо, как в пионерском своем детстве, и со знаменем нараспашку - пошли, пошли, пошли...!
      Впереди всех - бабка Оладья, бесстрашная матерь человеческая, расставив руки, словно прикрыть всех стараясь.
      За ней - Маруся Бесприданная, дочка ее, кем только и как только можно обиженная.
      За ней - Рыжая Женька, во всей своей ведьминой красоте.
      А за ними все мужики многострадальные: битые, обворованные, чиновниками шельмованные, трудом непосильным изуродованные, а по большому счету, такие же ребята, как и те, в пограничной форме, что на пути у них встали.
      Наверное потому, когда шагнул навстречу им, выставив кулаки, ефрейтор Попкин, удержал его за рукав сержант Пысин, сказав ему простую солдатскую мудрость:
      - Не делай того, после чего тебе стыдно будет. Ты же - Русский солдат... - и махнул рукой на нарушителей. - Чего встали?! Пошли вы...
      Тут он загнул такое, что даже ветер стих от неожиданности. И все солдаты, как по команде, повернулись спиной к нарушителям. А на пригорке остановили бой Громилин и Полукрымский, провожая взглядом нарушителей.
      - Пусть уходят, майор. Я-то вот он, здесь. Я отвечу...
      - Пускай идут. Нам свидетели не нужны. Мы сами разберемся... Ох и поломаю я тебя сегодня, ох поломаю...!
      - Не хвались, едучи на рать... - отозвался Полукрымский, сбрасывая рубаху...
      Глава двенадцатая
      "Вот мы и в Гибралтаре!" "За островами! За кокосами!" В новую жизнь
      со старыми болячками. "Где у вас раздача?" "У нас не болеют, у нас
      сразу умирают." Равные права на бесправие. Опять лишние. "Ну, вообще!"
      - Ну, вот мы и в Гибралтаре... - почему-то без радости в голосе, скорее как-то устало, произнесла бабка Оладья, когда они пересекли границу.
      Никто с радостью не выбегал к ним навстречу. Они растерянно жались друг к другу, оглядываясь, как в незнакомой квартире оглядываются в поисках коврика, для того, чтобы вытереть ноги.
      - Надо, наверное, куда-то пойти отметиться, - забеспокоился законопослушный Фуняев. - А то еще арестуют...
      - За островами! За кораллами! - вскричала Женька. - Где тут у них выдают острова?! Мы будем теперь жить долго и счастливо! Наконец-то счастливо...!
      Все просветлели лицом, заулыбались... Рыжая Женька, вот уж ведьма, так ведьма! Подхватила под руку Марусю и закружила ее в немыслимом каком-то танце. Маруся подхватила Рожина, и тот стал неуклюже что-то вытанцовывать слоновьими своими ногами.
      Вскоре танцевали почти все, выплясывая что-то первобытно-радостное, размахивали руками, что-то радостно выкрикивали, смеялись, смеялись, смеялись...
      - Стойте! - не сразу расслышали они тревожный окрик бабки Оладьи. Да стойте же! Колупаеву плохо...!
      Когда они все остановились, то увидели Стигматика, склонившегося над осевшим на песок Очень Ветхим Колупаевым. Расстегнув хилую одежонку, он пытался услышать биение ветхого сердца. Колупаев слабо задвигался, зашевелился. Стигматик наклонился еще ниже,
      почти рядом, чтобы услышать.
      - Что, что он сказал? - спросила Маруся.
      - Он сказал, чтобы с ним не возились, нечего говорит, в новую жизнь со старыми болячками влезать...
      - Это ты, брат, прекрати, - осторожно беря голову Колупаева в могучие ладони, забормотал кузнец Кувалдин. - ты держись, мужик.
      А в это время из-за песчаных холмов: быстро! быстро! быстро! мчались к ним чужие пограничники, погоняя верблюдов. Навстречу им бежала Рыжая Женька, которую догонял неизменный Фуняев.
      - Где тут у вас больница?! - закричала Женька, бросаясь навстречу всадникам. - Там человеку плохо!
      - Человеку везде плохо, - со свойственной востоку ленью ответил один из всадников. - Больница у нас недалеко. Только зачем она вам? У нас не болеют, у нас люди сразу умирают. Так дешевле. У вас есть чем платить врачу?
      - Мы заплатим, мне дадут коралловый остров... - заторопилась Женька.
      - Мы продадим пальму, когда я получу ее, - перебил Фуняев.
      - У вас, как я понимаю, приглашения? - теряя интерес к путникам, спросил всадник. - У всех?
      - Нет, только у нас двоих...
      - Плохо, - совсем поскучнев, сказал всадник. - Ничего вы не получите. Ночью Претендент переселил душу Президента на небо, и стал Президентом без выборов. В стране объявлена демократия без всяких бюрократических выборов. И объявлено всеобщее равенство. Все - поровну. А поскольку страна у нас бедная, нищая, то теперь на всех одно телевидение с одной программой, одна газета. Все школы становятся школами труда. У всего населения - одинаковая зарплата. Вот он, великий путь единения нации! Все имеют равные права, и все равны, но главное - равные права...
      - Равные права на бесправие? - прервала Женька. - Милый, мы это уже проходили. Почему, интересно, прежде чем делать глупости, люди ленятся заглянуть в учебник истории? Все уже было. Впрочем, диктатуры всегда и все стояли на чудовищно примитивном идеологическом постаменте. Чем идея примитивнее, тем легче обманывать народ. А вот ты сам, лично ты, всерьез веришь в весь этот бред о всеобщем равенстве, которым новый президент выписывает себе заранее индульгенцию на те реки крови, которые прольются?!
      - Я тебя не слышал! - завопил пограничник. - Вы должны покинуть страну! Президент дарит вам в исполнение обещаний памятные подарки: открытку с видом кораллового острова, и семена кокосовой пальмы. С Президентского дерева!
      Он сунул Женьке мятую открытку, а Фуняеву - пакетик, из которого что-то сыпалось.
      - Почему бы не рассаду? - проворчал Фуняев.
      - Земля принадлежит народу. - пояснил пограничник.
      - На чьей же земле растет пальма Президента? - коварно спросил тихий Фуняев.
      - Ну, вообще...! - задохнулась Женька. - Как же мы, Фуняев, людям в глаза посмотрим?! Они же за нами шли, к пальмам, кораллам...
      Фуняев вдруг растоптал пакетик и бросился на пограничников, стараясь стащить старшего с верблюда. Пограничники покинули своих верблюдов и оттащили Фуняева, повалили
      его на песок и принялись жестоко избивать.
      Женька попыталась вмешаться, но на нее наставили оружие, и она побежала звать на помощь друзей. Когда она добежала до них, то увидела, что все стоят около Колупаева, лицо которого накрыто платком Маруси.
      Женька ничего не спросила, только всхлипнула.
      - Не плачь, деточка, держись... - обнял ее за плечи Кувалдин.
      - Что за жизнь у нас такая? Говорили, что кроме собственных цепей терять нам нечего, а мы все теряем и теряем: друзей, здоровье, близких... Только цепи при нас и при нас...
      - Где Фуняев-то, милая? - спросила бабка Оладья.
      Женька разрыдалась и рассказала, что с ними произошло, и как их всех жестоко обманули.
      - Я так понимаю, что теперь мы и здесь лишние, а значит чужие, подвел итог парторг Стоеросов.
      - Выходит так, что надо идти Фуняева выручать. Со своими болячками мы потом разберемся... - подал голос Кубиков.
      - Далеко это вы, господа, собрались? - раздался голос над их головами.
      Оглянувшись, они заметили, что окружены группой всадников на верблюдах.
      - Здесь - пески. - сказал им офицер. - На оружие бросаться с голыми руками не советую. Утром вы нам заплатите выкуп за вашего приятеля, и убираетесь обратно, у нас своих оборванцев по горло. Если нет - завтра вы потеряетесь навсегда в песках. Оттуда вы официально не выезжали, а сюда не приезжали. Вот так...
      С голой пяткой на саблю не попрешь. Они молча сели на песок вокруг Колупаева, накрытого знаменем. И ждали они утро, которое им ничего хорошего не обещало...
      Глава тринадцатая
      Ночные откровения парторга Стоеросова. Быль о том, как Стоеросов и
      Рожин в Москве демократию защищали. Коралловый остров из речных
      ракушек. И стали они выворачивать карманы. Все свое... "Как же так,
      Фуняев?" "Теперь только домой"
      Про то, что их ожидает утром, старались не думать и не говорить, оставив утренние проблемы на утро. Грелись друг об друга. Текла тихая, обо всем и ни о чем, беседа.
      И произнес некоторые слова молчаливый парторг Стоеросов:
      - Вот ведь какое гадство на земле творится! Слова все говорят правильные, красивые, а за словами - обман и ложь... Я вот расскажу, как мы с Рожиным за демократию воевали.
      Освобождался Васька в конце сентября, точнее - в первых числах октября. Меня и попросили поехать по-родственному, чтоб чего по дороге не случилось. Поехал я, встретил. А обратно - через Москву, транзитом ехать. Приехали мы утром, а поезд наш из Москвы - вечером. Ну и пошли мы столицу посмотреть. А в Москве заваруха. Мы же с Васькой - ни сном, ни духом. Смотрим: народ куда-то валит. Мы - следом. И пришли к Белому Дому. А там мама моя родная! Знамена кругом красные, и все такое прочее. Я сообразил, что к чему, и говорю Рогожину: Революция, брат, держись около меня. Если потеряешься, то спрашивай у людей за что они. Если скажут, что за демократию - наши, красные...А тут стрельба, шум, мы и потерялись. Где-то закричали, что надо ехать штурмовать телецентр. Надо, так надо... Сели, поехали. Ну, ломанулись мы в телецентр, а оттуда по нам как пошли стрелять! Мы - кто куда. Я за машину какую-то спрятался, думал пережду стрельбу, да куда там! Подъехали бэтээры, начали стрелять во все, что шевелится. Так и пролежал я до утра. Утром смотрю - только убитые остались, все, кто живой, ночью утекли. Ну, думаю, надо ногами шевелить отсюда подальше. Подобрал чей-то автомат сдуру, да к кустам на четвереньках... А на меня оттуда ствол. Я тоже автомат вскинул. Хорошо, услышал я голос, узнал Ваську, а так бы постреляли друг друга... Я ему говорю, ты что же, гад, делаешь. Мы же чуть друг друга не постреляли, говорю. А он мне, что все делал, как я велел. Смотрит, мужики едут телецентр защищать. Он спросил, за что они. За демократию, говорят. Ну он и поехал с ними... Говорю я тогда ему, бросаем, говорю, оружие это к чертям собачьим, пока беды не наделали. И дуем на вокзал. Не бывает двух демократий, говорю. Пока их в стране две - порядка не будет...
      Помолчали. Заговорил Кувалдин:
      - Мы все сюда не за богатством шли. Мы за красотой шли. Коралловый остров, он не для богатства, для красоты, так я понимаю, Женя? Хотелось всем по-людски, красиво пожить. И всего-то, казалось, пара пустяков... А вот как получилось... Кораллы-то эти самые, наверное, красивущие?! Как домой вернемся, я тебе, Женька, обязательно коралловый остров сделаю. Из ракушек речных. У нас ракушки такие красивущие, ууу! Куда там твоим кораллам! Будет у тебя свой коралловый остров из речных ракушек, и не позарится никто, и красиво, и глазу радостно. Я же как понимаю, чтобы один человек обогатился, надо, чтобы другой настолько же обеднел. Не, на фиг такие богатства...
      И настало утро. Расстелил Стоеросов старенький свой пиджачок на заморском песке, и стали они выворачивать карманы...
      Когда появились гибралтарские пограничники, на пиджачке лежали четыре обручальных кольца, простенькие сережки, серебряный браслет, медали и ордена, немного бумажных денег. Наши путешественники стояли потупившись, сами стесняясь своей бедности.
      - С вас и взять нечего, - брезгливо оглядел их сокровища офицер. Катитесь отсюда, да побыстрее.
      - Эй! А кто будет Фуняева возвращать?! - встал у них на дороге Кувалдин.
      - Ах, это... - вспомнил офицер. - Можете забрать.
      Он сделал знак, и двое пограничников вынесли носилки с кое-как прикрытым одеялом Фуняевым... Они поставили носилки на песок.
      Женька подбежала к носилкам, откинула с лица одеяло...
      - Как же так, Фуняев?! Как же так?! - тихо вскрикнула она...
      - Тихо! Тихо! Не надо резких движений! Вы под прицелом пулеметов! Сердечный приступ. Бывает... Если вы хотите делать глупости, то некому будет похоронить ваших мертвых, и вас самих...!
      Женька провела по лицу Фуняева ладонью, нежно и ласково, закрыв ему глаза. Рядом вздохнула бабка Оладья:
      - Если беда, так кругом беда! Куда мы теперь?
      - А куда теперь? - горько развел руками Ползунков. - Теперь только домой. Живым можно шляться где угодно, по всему свету, а вот им, - он указал на Колупаева и Фуняева, -им обязательно домой надо. Жить можно где угодно, умирать надо на Родине.
      - Что-то я сомневаюсь, что нас после всего отсюда живыми выпустят, произнес задумчиво мэр.
      - От сумы, как от тюрьмы... - махнул Стоеросов. - Пускай попробуют. Нам теперь действительно терять нечего...
      Глава четырнадцатая
      Впереди - Громилин, сзади - смерть. "Эти люди числятся за
      Россией." "Не делай этого, Блудилин!" Общее дело. Бедные люди
      великий народ.
      А что им было терять?
      Пошли они в ту сторону, откуда пришли. Несли с собой не мешки с заморским золотом, несли на самодельных носилках товарищей своих горемычных.
      А впереди - Громилин, а сзади смерть нависла на верблюдах верхом, опомнившись, догоняет черная смертушка...
      Только-только они на горочку поднялись, вот он - Громилин. Ждет. Во всей своей неотразимой суровости ждет. Не для прощения ожидает.
      Замялись путешественники. Вперед - боязно и стыдно, назад - еще хуже. Спинами стволы чувствовали, стволы, готовые разорвать тела свинцом. Их худые, беззащитные тела...
      И раздался голос Громилина:
      - Только попробуй, выстрели, макака! Я из тебя самого решето сделаю! Вы меня знаете! Эти люди за Россией числятся! Перед ней им ответ держать...
      Завертелась верблюжья конница, старший прокричал:
      - Мы не будем стрелять, Громилин! Сейчас не будем. Но ты их не получишь. Мы ночью пустили ток по проволоке на своей стороне границы. Мы подождем до темноты, а ночью мы с ними разберемся... мы подождем. Я терпеливый, Громилин. Хотят уйти? Пусть идут!
      В это время раздался вопль бабки Оладьи:
      - Васькааа! Блудилиииин! Не делай этого! Вернись!
      Все обернулись и увидели, что Блудилин мчится к проволоке, по которой пустили ток. Он добежал и собрался помочиться на нее, словно на забор в родной деревне. Он, казалось, не слышал, что ему кричат. Глаза у него стали невозможно шалыми. Он проорал в сторону верблюдов и всадников:
      - Не пройдем, говоришь?! Иди, пиписьками померяемся! Боисси?! Ну, тогда передай своим бабам, что ты видел у Блудилина! Я пошеоооол!...
      Раздался страшный треск, полетели во все стороны искры, жутко запахло, разлетелись, взрываясь, фарфоровые предохранители...
      Громилин орал:
      - Чего стоите, бараны?! Бегом! Он же вам дорогу освободил!
      И они побежали. Только бабка Оладья замешкалась у того места, где мгновение назад стоял Васька Блудилин. Она аккуратно замела ладошками в платочек горстку пепла пополам с рыжим песком, аккуратно завязала платочек, перекрестилась и пошла через проволоку. И тут раздался выстрел. Бабка споткнулась, протянула платочек дочери:
      - Подержи, доча. Устала я что-то... - сказала она, оседая.
      И присела она на вечный отдых. Майор хотел помочь ей подняться, но увидел кровь и неживое уже лицо.
      - Ах, сукииии! - проревел он, хватаясь за пулемет. - В спину, сволочи?!!!
      И майор затрясся в пулеметной отдаче, словно в рыдании.
      Он стрелял, и лента выплевывала пустые гильзы, выбрасывая из седел всадников на сопредельной стороне.
      В ужасе метались они, не находя спасения... Лента выбросила последние патроны, давно уже никого в живых не осталось из соседних пограничников, а майор все нажимал и нажимал гашетку...
      Потом он долго сидел около бабки Оладьи. К нему боялись подойти...
      - Товарищ майор, какие будут приказания? - решил спросить кто-то из пограничников, тронув его за плечо. - Что будем делать с нарушителями?
      - У нас одно общее дело с ними осталось - мертвых похоронить. НАШИХ мертвых, - строго сказал майор. - А потом мне вместе с ними ответ держать. Им - за свои грехи, мне - за свои... Неси, сержант, лопаты...
      Похоронили их на горке: Очень Ветхого Колупаева. Соблазнителя Фуняева. Местного Дон Жуана Ваську Блудилина. Добрую бабку Оладью - мать человеческую.
      И помянули их, как на Руси полагается. Выпили водки. И помолчали. Кто-то, не стесняясь, плакал.
      - Какие же мы бедные люди... - тихо сказала, ни к кому не обращаясь, Маруся.
      И ответил ей майор Громилин:
      - Люди мы, может, и бедные, только народ мы все равно - Великий!
      И ждали они рассвета...