- А вот на первом этаже юридическая консультация. - вмешался в разговор Плаксин.
      - Ну и что? - удивился Фуняев.
      - Как это - что? Вот написано: "справки по любым вопросам".
      - А что? - подключилась Женька. - Давайте попробуем.
      Подталкивая один другого, они ввалились в комнату консультации тесной оравой.
      - Прохиндеев. Консультант, - представился, выбираясь с трудом из кресла, человек в темных очках.
      Шлепая по плечам щеками, он подошел, и остановился напротив Полукрымского, глядя ему в живот.
      - Нам нужен самолет! - выпалил Фуняев.
      - Короче, мужик. Нам нужен заложник. Но не просто заложник, а такой, за которого дадут самолет. Усек? - спросил Полукрымский.
      - Усек. Что тут не усечь? - вполне буднично отреагировал Прохиндеев.
      Он вернулся к столу, набрал номер.
      - Дундукова Охламон Охламоновича, пожалуйста. - проворковал он в трубку. - Охламон Охламонович?! День добрый! Прохиндеев беспокоит... Не могли бы вы спуститься на минуточку? Жду...
      Он положил трубку на рычаги.
      - Ну вот, через минуту к вам спустится заложник...
      - А ведь он вам верит, - проворчал Плаксин.
      - Доверие клиента - вот что главное в нашей работе!
      В двери вкатился плотный, полный человек.
      - Дундуков. - представился он с порога. - Чем могу быть полезен?
      - Самолетом вы можете быть полезны, Охламон Охламонович. Моим клиентам самолет нужен. Забирайте его, за мэра самолет гарантирован. А я позвоню в аэропорт, чтобы самолет приготовили. Чао!
      Только затихли шаги в коридоре, он набрал номер:
      - Группа захвата? Террористы захватили мэра. Полковник Ломов? Да, террористы. Что им нужно? Самолет им нужен, товарищ полковник. Что, что им вместо самолета? Ну, если для вас самолет важнее, можете пожертвовать... Хотя, я думаю, что этого добра у них своего хватает...
      Танк еще не отъехал от мэрии, а к аэропорту уже подкатывал большой, ярко-желтый импортный мусоровоз. Развернувшись около входа, он наклонил мусоросборник, и оттуда как горох посыпались люди в камуфляже, с короткими автоматами и в черных шапочках, закрывающих лицо, с дырками для глаз. Выреза для рта на этот раз не было, поступил строжайший приказ до конца операции ртов не открывать.
      Вся эта орава бросилась через зал ожидания, топча ноги и чемоданы. Впереди всех - к победе и наградам, рвался полковник Ломов...
      И все это: награды и победы, было так близко, так возможно, если бы не майор Громилин, который отсыпался в мягких аэрофлотовских креслах на пути к новому месту службы, протянув натруженные пограничной работой ноги в проход между кресел. И снился майору пограничный сон, про то, что несет он охрану Границы. Несет ее, несет, а поставить некуда. И видит он верблюда. И кричит ему:
      - Иди сюда, верблюжья кавалерия!
      А тот жует себе колючку и никакого внимания на майора. Тот не на шутку рассердился на такое неуважение со стороны верблюда, и плюнул на облезлого, но гордого сына пустыни дромадера. Тот возмутился и пнул его несколько раз копытом по трудовым пограничным мозолям. Не взвидевший белого цвета от боли майор схватил верблюда за копыто и несколько раз плюнул ему в удивленное лицо...
      Полковник Ломов упал, споткнувшись об ноги майора Громилина, когда же он стянул с лица съехавшую шапочку, то оказалось, что на нем сидит верхом здоровенный майор, и почему-то плюет ему в лицо, выкрикивая при этом:
      - Ах ты, верблюжья твоя морда!
      Решив дома обязательно заглянуть в зеркало, полковник вступил в схватку. Майор, на которого в придачу бросились спецназовцы в камуфляже и в шапочках, решил, что это террористы, и замолотил кулаками с удвоенной силой. Он схватил за ноги полковника Ломова и завертел им вокруг себя, сбивая налево и направо группу захвата.
      Разгоряченные схваткой, ни майор Громилин, ни группа захвата во главе с полковником Ломовым, не заметили, как тихо и скромно прошли через зал, обходя дерущихся, наши путешественники, проследовав на взлетную полосу, где и остановились в растерянности, не видя ни самолета, ни обещанной встречи, да и в переговоры никто с ними вступать не собирался...
      - Все бы вам захватывать, да захватывать. - заговорил Стигматик. Вон стоит себе самолет, и на фиг никому не нужен...
      На поле действительно стоял самолет, готовый к отправке. По иронии судьбы, именно на нем должен был лететь к месту новой своей службы майор Громилин.
      Путешественники переглянулись, и направились к самолету.
      - Куда летим? - деловито спросила Женька у летчика.
      - Вы - не знаю, а мы к границе с Гибралтаром, - покосился на них летчик.
      - Во! Нам туда и нужно! - обрадовался Полукрымский.
      - А билеты у вас имеются? - скучно поинтересовался летчик.
      - А вот наши билеты! - потомок ушкуйников поднес к носу пилота кулак.
      - Так бы сразу и говорили, что угон, - проворчал летчик. - Садитесь, проездные документы у вас в порядке, убедительные документы у вас...
      Сами еще не до конца поверив в неслыханную удачу, они полезли в самолет.
      - А этому чего? Отпустить, пуская катится? - показывая на мэра, спросил Полукрымский.
      - Ой, боюсь, что рановато. - Плаксин показал пальцем на толпу, выбегающую из здания аэропорта.
      - Зря мы мэра в заложники брали! - в сердцах воскликнул стигматик. Надо было кого попроще!..
      - За кого попроще самолетов не дают, - резонно заметил Фуняев.
      - Тоже верно, - согласился Полукрымский. - Люди! Мы вашего мэра не тронем! Мы улетим без него!
      Народ при этих словах пришел в еще большее волнение. Из толпы вышел мужик и решительно подошел к самолету:
      - Значит, так, - без предисловий начал он, подходя вплотную. Договариваемся следующим образом: если вы дадите честное слово, что заберете этого деятеля, трам-там-там-тарарам. - он указал на мэра. - Тогда можете лететь куда хотите. Желательно подальше. У нас его по три раза в месяц похищают, все деньги из бюджета на выкупы ушли. Слава Богу, последний самолет остался. Забирайте его и летите куда вздумаете, а мы к трам-там-там-тарарам такой-то матери закроем этот трах-тара-рах-трах-тах! Аэропорт. Лады?
      - А что нам остается? Лады?! - протянул руку Полукрымский.
      Он подтолкнул мэра в самолет, и махнул рукой летчику: заводи!Когда же он сам собирался последовать за мэром, парламентер задержал его за рукав и зашептал на ухо:
      - Слышь, братан, ты его при случае продай там в рабство, если оно есть там у них. А то прямо беда! Его возвращают, а самолеты - фиг...!
      Самолет разбежался, присел на корточки, оттолкнулся и - прыгнул в небо! И полетел!
      - Гляди-ка, летим, - восторгался Стигматик.
      - Взлететь - это еще не значит лететь, - изрек совсем непонятное Плаксин.
      - А может тебя лучше выбросить? - поинтересовался Полукрымский.
      В это время самолет сильно тряхнуло. Потом еще раз, и еще...
      Все прилипли к окнам: картина была ужасной, оба крыла у самолета отвалились! А по взлетной полосе, зажав в руке ножовку, убегал, воровато озираясь, вечный партизан - дед Мазаев.
      - Подпилил, гад, крылья, теперь мы падаем! - заскулил Плаксин.
      - Не падаем, а садимся! - возразил из кабины летчик.
      - Почему это мы садимся, когда падаем? - вступил в беседу Стигматик.
      - Потому, - ответил пилот, - что садиться - это лучше, чем падать.
      - Мысль, конечно, очень даже интересная, - подключилась Женька, - Но мы все-таки падаем...
      - И что же дальше? - спросил вконец растерянный Фуняев.
      - А дальше то, что мы падаем, - ответил летчик.
      И он был прав.
      Глава восьмая
      "Мы садимся, или падаем?" "Ни креста, ни поминок" Самолет врезается
      в землю. "У верблюдов есть хвосты?" Пилот подземной авиации. Лицом
      к лицу со страусом.
      - Все-таки, мы садимся, или падаем? - спросил Фуняев.
      - Да не слушайте Вы Полукрымского, Фуняев. - махнула рукой Женька. Идите ко мне, я Вас лучше по головке поглажу...
      Фуняев не заставил просить себя дважды, и его как-то сразу перестало интересовать, садятся ли они, или падают.
      Стигматик пристраивал у себя на коленях Очень Ветхого Колупаева, убирая его от окошка.
      - Вот что бывает, когда идешь на поводу у совершенно безответственных людей, - бормотал человек-понедельник, неожиданно добавив. - Впрочем, несмотря на мелкие неприятности, я попал в неплохую компанию. И хотел бы, чтобы об этом узнали еще до того, как...
      Он замялся.
      - Приземлимся, - фыркнул Полукрымский, направляясь в кабину пилотов. - А приземлимся мы так, что от нас пыли не останется. Ни креста, ни поминок...
      - Куда это ты, Полукрымский?
      - Куда, куда. На кудыкину гору...
      - Ты, кажется, несколько расстроен? - поинтересовалась Женька.
      - Это вам только кажется, Женечка, - рассмеялся сын итальянки. - На самом деле я просто счастлив. А в кабину я иду, чтобы посмотреть в глаза той даме, которая пригласила всех нас сегодня на свидание. Оттуда, знаете ли, виднее.
      Еще через несколько мгновений самолет со свистом врезался в землю. Все послетали со своих мест, полетели куда-то в нос самолета, в никуда, в темноту, наступившую сразу и навсегда...
      А майор Громилин выяснял отношения с полковником Ломовым.
      - Да, браток, наделал ты делов. - прикладывая к голове лед, говорил Ломов. - Сорвал нам, понимаешь, операцию, помог террористам самолет захватить. А террористы те самые, которые у тебя границу нарушали, из-за которых тебя на новое место послали... А ты, майор, случаем не знаешь, у верблюдов хвосты есть? Не знаешь? Ну да ладно, это к делу не относящееся. Главное, майор, это то, что я тебя сажаю в самолет, и ты успеваешь на новое место службы до того, как туда прилетят твои знакомые. А летят они в Гибралтар. Это агентура сообщила. А с тобой мы никогда не встречались. Понял? Все! Точка! Лети, майор...
      И майор полетел готовиться к встрече опозоривших его нарушителей.
      По прибытии на заставу он поднял всех по тревоге, все затихло в напряженном ожидании, но... нарушители не появлялись...
      А как они могли появиться, если самолет врезался носом в землю? Самое странное это то, что он не разбился. Мало того, он продолжал... лететь... Он летел вглубь земли, взвинчивая пропеллером пласты геологии.
      Первым опомнился многоопытный во всякого рода переделках Полукрымский.
      - Эй, эй, браток! - заорал он пилоту. - Ты не зарывайся! Не зарывайся! Выравнивай, выравнивай машину! А то мы хрен вылезем из этого самолета!
      - Горючее у нас - зверь, а не горючее! - пояснил летчик. - Мы это горючее слили с танка.
      - Так похоже, что мы под землей летим. Только как мы курс найдем?
      - Вот это - пара пустяков! - откликнулся пилот. Как в ночном полете по приборам.
      - Тогда вперед - в Гибралтар! - скомандовала Женька.
      И пилот зарулил. Самолет вгрызался в землю, выл, рычал и... двигался вперед! Вел первый в мире такой самолет самый первый летчик подземной авиации - Петр Фомич Ползунков.
      Внезапно винт захрустел, взвыл и рассыпался...
      - Как же нам теперь выбраться? На какой мы глубине? Что случилось? посыпались вопросы.
      - Да откуда я знаю, на какой мы глубине?
      Вдруг темнота за стеклом кабины зашевелилась, и к стеклу прислонилась чья-то голова, с большим носом и выпученными глазами. Голова повертелась-повертелась и исчезла.
      - Кто это? - в ужасе спросил Фуняев.
      - Это страус, - пояснил пилот.
      - А раз страус, значит, мы неглубоко! - обрадовалась Женька. - Шея-то у него не десять метров...!
      Глава девятая
      О некоторых особенностях службы в верблюжьей кавалерии. "Как же на
      слонах ездят". Самолет в огороде. "Бабуся, вам раб, случайно, не нужен?"
      Маруся Бесприданная и Дон Жуан местного значения Васька Блудилин.
      "Сегодня - картошка. Кокосы - завтра"
      Вот как получилось, что самолет, который майор Громилин собирался перехватить на Границе, так сказать, "в полете" подлетал к ней подземными дорогами. Сам же майор, решив, что нарушители избрали другой путь, осваивался на новой для него службе.
      Кроме материальной части все остальное было знакомо до мелочей.
      За долгие годы службы на границе майор научился многому: управлять любыми видами транспорта, даже средствами малой механизации, мог даже скакать без седла и без лошади. Но вот управлять верблюдом ему не приходилось. Что ж! Не впервой ему было осваивать новое.
      - Нельзя ждать милостей от природы - создать ей трудности, вот наша задача! - воскликнул бравый майор, вскарабкиваясь на верблюда в третий раз.
      Он поерзал, устраиваясь между горбами, потянул уздечку, и... о, Боже! пришпорил верблюда каблуками. Лучше бы он этого не делал!
      Верблюд сплюнул, фыркнул, и... поскакал! В течение следующего часа, до тех пор, пока не поймали верблюда, самыми счастливыми были для майора те секунды, когда он, подбрасываемый скачкой, висел в воздухе. Все остальное была сплошная мука. Он обрушивался на позвоночник кораблю пустыни, похожий на огромную пилу, стоявшую зубьями вверх. Горбы при скачке то сжимались, то разжимались, ребра майора трещали, он с трудом успевал глотать воздух, чтобы через мгновение со свистом его выплюнуть, будучи сжатым этими чудовищными горбами.
      К тому же верблюд был, как оказалось, значительно шире лошади, и вспомнив кавалеристов, майор решил, что к окончанию скачки его ноги должны будут иметь форму круга.
      - Как же на слонах ездят?! - это было последнее, что пришло ему в голову...
      Пока майора вытаскивали из горбов с трудом пойманного дромадера, в нескольких километрах от заставы вышла в собственный огород бабка Оладья.
      Вышла она морковки надергать, очень она уважала грызть эту овощь, когда смотрела по телевизору семисотые серии мозамбикского телесериала "Черные тоже бывают белыми"...
      А к пилоту подземной авиации Ползункову подошел контрабандист Полукрымский и сказал:
      - А не пора ли нам на землю? Судя по страусам, мы вроде как в Гибралтаре. Давай, попробуй потихоньку вырулить на поверхность...
      - Ну, если пора, значит пора, - согласился пилот, и стал выруливать...
      Когда у бабки Оладьи земля под ногами задрожала, она слегка испугалась, а когда из-под земли, прямо на ее грядки, выполз переломанный, без крыльев, самолет, вот тут она просто-напросто охренела...
      Стояла она и смотрела, открыв рот, как из этого самолета выходят прямо на ее любимые грядки странные люди... А тут еще вышедший последним мэр подобрал выроненную бабкой морковь, вытер об штаны, и захрустел, захрумкал ею быстро, как кролик.
      - Во имя... во имя... - пыталась сначала безуспешно вспомнить нужные слова бабушка, но увидев, как трескают ее любимую овощь, сразу же вспомнила все соответствующие моменту слова:
      - Чтоб у тебя, толстого, на голове зубы выросли, а во рту волосы! Да чтоб у тебя на лбу...
      Далее последовало такое, что не только в молитву, но и в книжку вставить нельзя.
      Но на многоопытного мэра это действия не возымело. Схрупав морковь он потянулся к соседней грядке за огурцами.
      - Вы хотя и мэр, но чувство меры должно присутствовать! Не дома все-таки! - попытался его урезонить Плаксин.
      Да куда там! Слямзил, обжора, огурец, и даже не покраснел.
      - Теперь я понимаю, почему нас просили продать его в рабство, произнес Полукрымский. - Одна надежда на то, что жители его города испытывают сейчас воистину без мэрное счастье. Да прекрати, гад, огурцы трескать! - тряхнул он мэра за шкирку. - Бабуся, вам случайно раб не требуется? Бесплатно.
      - Да какой из него раб? - махнула рукой бабка Оладья. - Он столько не наработает, сколько съест... Ежели только для моей Маруси в мужья...?
      - Бабуся, а мы уже в Гибралтаре? - перебила нетерпеливая Женька.
      - Промахнулись вы чуток, милая. Гибралтар вон там. За пригорочком погранзастава, а за ней и он, родимый, Гибралтар. А вы, милая, туда или оттеда?
      - Да разве оттуда кто побежит? - усомнился Стигматик.
      - А отчего же? - даже обиделась бабка. - Еще как бегают! Мой мужик покойный оттеда был. Очень они наших баб уважают. А потом, у нас если и едят друг друга, то только в переносном смысле, а у них там без всяких переносов. Сказано - съедено. Мой муж говорил, что лучше ходить голодным здесь, чем кто-то будет ходить сытый тобой там. Да чего мы на улице стоим? Пошли в избу, с дочкой вас познакомлю...
      Она пристально и оценивающе посмотрела на дородного мэра.
      Уставших и изголодавшихся путников дважды в дом приглашать не пришлось. Они протолкались в избу, и... застыли у порога, наблюдая не совсем обычную картину.
      По всей избе валялись перевернутые скамейки, табуреты, весь пол был устелен битыми черепками. Прислонясь спиной к печке, сжимая в руках могучий ухват, стояла дородная негритянка. Кофта на ней порвана, а напротив нее, наклонившись, как бычок для атаки, держась за распухающую на глазах щеку, в рубахе до колен, из-под которой торчали как две спички тоненькие ножки, стоял плюгавенький мужичок, молоденький, почему-то без штанов.
      - Во, глядите, люди добрые, что деется! - всплеснула руками бабка Оладья. - Среди бела дня кидается! Ах ты, Дон Иван проклятущий...!
      - Маманя! - загудела басом от печки негритянка. - Вы не подумайте чего, маманя! Я оборону держала! Я не далась! Я оборону держала...!
      - Оборону! - передразнил плюгавенький. - Тоже мне, нашла от кого оборону держать! Что я - враг, что ли? И почему Дон Иван? Ежели по-книжному желаете, то Дон Жуан, а ежели по паспорту, то Василий Васильевич Блудилин...
      - Во-во, то-то и есть, что Блудилин. Ты бы хоть портки натянул, что ли? Полна изба людей, постеснялся бы... - вздохнула бабка, берясь за веник.
      - А чего мне стесняться? - возмутился Блудилин. - Мне от народа свои достижения прятать нечего. Я вот он: весь как есть на виду. А дочка твоя, бабка Оладья, как есть дура. Чего ей, дуре, оборону держать? Чего оборону устраивать? Природа-мать зовет! Понимать надо! Сама потом прибегит, а я пренебрегу... Один я на дерене мужик.
      И он вышел, ни с кем не попрощавшись, только дверью хлопнул.
      - Можно, я его... хлопну? Дверью? - спросил Полукрымский.
      Но Женька усадила его на место.
      - Вы извиняйте, если что не так, - засуетилась бабка Оладья. Проходите, умывайтесь, к столу садитесь, сейчас картофлю кушать будем.
      И позабыв о Ваське Блудилине, словно его тут и не было, быстро и споро засуетилась у печки. Негритянка, переодев за занавеской кофточку, взялась помогать матери. Та, выставляя на стол щедрую и простую деревенскую снедь, успевала еще делиться своим, наболевшим:
      - Дочка у меня, Маруся ее зовут, в школе хорошо училась. Сочинения писать мастерица была. Читала много. Школу с медалью закончила. Жаль, папаня наш помер, не дождался. Поехала она в город в институт поступать, а у нее документы не принимают. А она тихая - слова за себя не скажет. Поехала я сама. А начальство ихнее мне говорит, что надо в Москву ей ехать, в какой-то институт дружбы народов. Я им объясняю, что дружить она и без института хорошо умеет, а ей хочется в педагогический, чтобы деток обучать. А мне толкуют, что все ненашенские там учатся. Я им говорю, какая же она ненашенская? И медалька у нее из нашенской школы. И у нас в деревне каждый третий ребенок такой, ввиду близости Гибралтара и отсутствия мужиков на деревне. Вот пускай твоя дочка у вас в деревне и учится, раз там все такие, говорят. Что тут будешь делать? Ох, грехи, грехи...
      - А вот в Гибралтаре кокосы... - начал было Фуняев, но его неожиданно прервал Стигматик:
      - Ладно тебе, кокосы. Помолчи лучше! Не видишь, что без тебя не сладко? Лопай вон картошку, да свисти в две дырочки. Не мешай человеку разговаривать... душу рассказывать. Жуй. Сегодня - картошка, кокосы завтра. Все! Точка!
      Все кушали молча, притихшие, почему-то стесняясь бабки Оладьи и ее дочки-негритянки гренадерского роста. Негритянскую ее дочку с такими русскими именем и фамилией: Маруся Бесприданная...
      Эх, жизнь...
      Глава десятая
      К соседям - за родственниками. Кумпания. Люди как люди. Рожин
      - бывший зэк, хулиган по состоянию души. Кувалдин - сокращенный
      кузнец. Стоеросов - в прошлом парторг. Как Васька Рожин Ленину
      морду набил. Васька Блудилин в экспортном исполнении. Начальство поменялось
      - Россия осталась. Почему Колупаев Очень Ветхий? И опять ЧТО ЖЕ
      ДАЛЬШЕ?
      - А знаете, пойдемте с нами в Гибралтар! - предложила неожиданно Женька бабке Оладье и ее дочке.
      Полукрымский при этих словах поменял все мыслимые цвета радуги, но мужественно промолчал.
      - А что, дочь? Сколько мы тута горя намыкали? Давай посмотрим, как там у них? Картофлю, если что, и там посадить можно. Картофля - она и в Гибралтаре картофля. Глядишь, жениха хорошего тебе подберем... Вот спасибочки, дорогие мои! Вы тут снедайте, а я быстренько сбегаю туточки. Я к соседям, за сродственниками. Как же без них? Пропадут они без нас совсем. Мы только Ваську Рожина возьмем, бывшего зэка, потом Кувалдина, кузнеца сокращенного, потом Петьку Стоеросова, парторга бывшего, а теперь он, как все нормальные люди - бомж. Я быстренько, вы без меня в Гибралтар-то не уходите...
      И моментом спроворилась за двери, никто и рта раскрыть не успел.
      - Дааа, кумпания... - вздохнул контрабандист. - Никакой серьезности. Превратили суровую мужскую работу в балаган. Ты, Маруся, расскажи нам, что за люди твои родственники. Нам с ними все же в дорогу идти. Что за кузнец сокращенный? Обрезанный, что ли? Если да, то в каком смысле?
      - Сами вы, дяденька, обрезанный. - загудела басом Маруся. - А люди они хорошие. Не фармазонщики какие. Душевные люди. А что зэк, да сокращенный, это все с ними по несчастью произошло. Они же не виноваты, что мы все сейчас по несчастью живем.
      Вот Кувалдин, кузнец который, он знаете какой сильный?! Он нас, девок местных, по праздникам на карусели катал. Возьмет на плечи бревно длиннющее, посадит по обе стороны по три девки, и давай кружить! Добрый очень. Слабого никогда в обиду не даст, если помощь кому нужна, все к нему бежали. И работал он от зари до зари. А какие вещи ковал! Глазу радостно. Около таких вещей другие душой греются...
      Колхоз распустили, кузню закрыли, хозяйство поделили. Пока все в одном месте было - вроде как худо-бедно, а всего хватало: и семян, и техники, и живности всякой... Теперь - беда. Ничего нет, пахать нечем, а кузню продали. Кузнеца можно сократить, а руки-то работу требуют. Рукам работа нужна. Может, там, в Гибралтаре, умные руки нужны?
      А Васька Рожин, так он хулиган не по злодейству, а по стечению обстоятельств. Силой он в дядьку, племянник он Кувалдина. Грузчиком он на мельнице работал. Безобидный он, только глупый малость. Водку пьянствовал. Ну, пришел он из армии, а тут вся эта перестройка. Не каждый умный поймет что к чему, да и как постигнуть? Державу веками строили, по зернышку собирали, потом, кровью полита, а тут в одночасье все прахом. Приспичило Ваське эту мудрость постигнуть. Все газеты прочитывает, какие попадаются, у телевизора часами сидит, всех слушает, радио вовсе не выключает, в туалет с ним ходит. Но все везде разное говорят.
      Читал он, читал, слушал, слушал, смотрел, смотрел, потом плюнул, и пошел к бабке Поганкиной, купил у нее три литра самогона, выпил его весь строго до донышка, сел опять телевизор смотреть, думал, что в мозгу сдвинется. А там как на грех про Ленина рассказывают, что все беды от него пошли, мол, кулаков он раскулачил, и все такое. Васька и вспомнил, что его деда тоже раскулачили. Ну, говорит, теперь я точно знаю, кто виноват, и что делать... Пойду, говорит, набью ему морду. И пошел. И набил. А ему - три года за хулиганство...
      - Постой, постой! - чуть не заорал Полукрымский. - Кому он морду набил?
      - Я же сказала кому! - обиделась Маруся. - Ленину!
      - Да где же он его отыскал?! В Мавзолее, что ли?! - взревел Полукрымский.
      - Зачем в Мавзолее? У сельсовета он его отыскал. Он всегда там стоял, сколько я себя помню. Памятником. Ну, Рожин ему каак даст! Он сразу - брык! Из постамента и из ботинок выскочил. Так и остались на постаменте два ботинка, а из них два прута арматурных торчат, а на пьедестале большими буквами написано: ЛЕНИН. А он сам, Ленин, лежит рядом. Здорово ему Рожин поддал, даже кепка в сторону улетела, до сих пор не нашли.
      А в кустах около памятника другой наш родственник, Стоеросов спал. Он охрану нес памятнику. Раньше Стоеросов парторгом был, а когда партию распускали, он в сельсовете красное знамя украл и из дома ушел, памятник охранять, чтобы не поломали. Вот так и стал он бомжем. А в ту ночь устал, заснул.
      Когда Рожин памятник побил, Стоеросов проснулся. Да как начал заступаться, Рожин его чуток толкнул, он отлетел и прямо на памятник - и вдребезги его...
      - Так памятник твой Рожин повалил! - вконец ошалел Полукрымский.
      - А я что говорю? - обиделась Маруся. - Я и говорю, что он отлетел, парторг наш, и в другой деревне памятник Ленину разбил. Штаны еще порвал...
      - Кто - памятник?! - взвыл контрабандист.
      - Зачем памятник? - невозмутимо откликнулась Маруся. - Стоеросов штаны порвал. Мы ему потом папенькины отдали. Вы уж возьмите их с собой, будьте добреньки. - Заключила она.
      - Кого взять?! Штаны?! - Полукрымский уже плакал.
      - Зачем штаны? Родственников наших. Они хорошие.
      Кто-то заскребся у дверей. Маруся бросилась встречать, ожидая увидеть родню, но тут же отскочила от дверей, а с другой стороны точно так же отскочил Васька Блудилин, местный Дон Жуан, выряженный на этот раз так, что чудней не бывает.
      На нем было надето: шорты, цвета увядшего лимона, широченные, как его улыбка, белые гетры, с кисточками красного цвета по бокам, рубаха-балахон, фиолетовая с красным, разрисованная попугаями и другой экзотикой. Довершали наряд сандалии без задников на толстой пробковой подошве.
      - Маруся! - завопил он, предупреждающе выставив вперед руки. Маруся! Только мирным путем! Я к вам пришел не за личными отношениями! Я в Гибралтар проситься пришел. Я же не вредный. Слезно прошу - возьмите! Я только до баб очень хотючий, а мне чуть что, один разговор: сперва женись. А я что, Змей-Горыныч, что ли, чтоб на всех сразу жениться?! А в Гибралтаре, говорят, мужикам от баб никакого отказу. Возьмите! Я все что хотите делать буду!
      - Да чего уж там, раз все идут, кто не пускает? - согласилась добрая Маруся. - Видите, мучается человек...
      - Мне бы его мучения! - возмутился контрабандист. - Я вот интересуюсь: мы всю деревню с собой возьмем, или только половину? А, впрочем, делайте что хотите...
      Он махнул рукой на собственное благоразумие.
      Тут и родственники, во главе с бабкой Оладьей подоспели.
      Задевая плечами за косяк, протиснулись в двери два мужика, оба поперек себя шире. Один возраста среднего, лицо цвета меди, навсегда кузнечным яростным огнем опаленное, а глаза голубые-голубые, веселые глаза.
      Второй казался совсем мальчишкой, с лицом простодушным, рот полуоткрыт, словно чему-то удивился.
      - Здравствуйте всем, - степенно произнес старший. - Доброго всем здоровьичка. Кувалдин мы. Кузнец.
      - А я - Васька Рожин. Фамилия у меня такая, - словно извиняясь, произнес молодой.
      Из-за широченных спин вывернулся, вывинтился маленький, тщедушный мужичок с наголо обритой головой. Он пытался запахнуть на груди старенькую рубаху, которая за неимением пуговиц, распахивалась снова и снова, обнажая тоненькую худую шею и узкую грудь, обмотанную красным знаменем на голое тело.
      - Стоеросов. - представился он сухо и даже с каким-то вызовом. Парторг!
      Звонко и напряженно выкрикнул он фальцетом, напряженно ожидая, что же за этим последует. Поняв, что заявление его никого не шокировало, он счел все же нужным заявить:
      - Знамя я здесь не оставлю. С вами я, так и быть, пойду, но знамя не оставлю.
      - Ну, знаешь! Так и быть... - возмутился было Полукрымский, но его перебил летчик подземной авиации Ползунков:
      - Не бери в голову, мужик. Бери знамя, знамена не бросают, может, ты и прав. А то у нас знамена да награды боевые на улицах с лотков продавать стали. Я вот в Афганистане воевал. Я тогда как понимал? Раз Родина послала, значит, мы за Родину сражаемся. А вернулись с той войны, нам говорят: ошибочка, ребята, вышла. Неправильная это была война. И награды ваши неправильные. Да разве война может быть правильной?! Ну, поменялось в России начальство, но мы же не за начальство воевали. Да черт с ним, с начальством. Но Россия-то осталась?! Лучшие ее дети погибли. Война знает, кого забрать... А мне говорят, неправильно ты, товарищ Ползунков, момент понимаешь, давай-ка в запас, а то ты что-то слишком развоевался, не остановишь... Эх, скучно мне...
      - Да пускай себе несет, раз есть такая потребность у человека, вступился и Фуняев.
      - Слышь, Стигматик, а чего у тебя твой Колупаев такой Ветхий? перевел разговор Полукрымский.
      - Это он не у меня, это он у жизни нашей такой ветхий. А так и он обычный. Он как все: ПТУ, стройка, каменщик. Зима-лето, лето-зима... Всегда на улице. Дождик мочит, снег засыпает, ветер продувает. Телогреечка старая, рукавицы не всегда есть. И ни отгулов, ни прогулов, ни бюллетеней. День в день до пенсии, да всякие там авралы, да сверхурочные, да за того парня... Эх... К пенсии уже так износился, что до последней ветхости. Вот так вот и стал он Очень Ветхим Колупаевым. Никому он теперь не нужен, никому до него дела нет. Вот мы с ним вдвоем и проживаемся, пропадет он без меня совсем...
      Тихо стало в избе. Задумчиво. Не о себе думали. Никто не решался задать вопрос:
      - Да есть ли в этой стране, такой красивой, такой огромной и богатой, такой всеми любимой, есть хотя бы один простой человек в этой огромной стране, со счастливой судьбой?
      Никто не задал этого вопроса. Боялись ответ услышать...
      Тишину нарушил Полукрымский:
      - Ну, народа у нас хватит на среднюю демонстрацию. И что дальше? Впереди у нас - майор Громилин. Он шутить не будет. Если дело до драки дойдет - в драке он черт! А без драки такой оравой по-тихому вряд ли получится. Решайте...
      Глава одиннадцатая
      "Не бывает прощальных писем." Невостребованный Кубиков. На войне,