Меньшов Виктор
      Коралловый остров из речных ракушек
      маленькая повесть, написанная из любви и озорства
      Вариации на вечную тему русской сказки
      "Как Иван-дурак за счастьем ходил"
      Глава первая.
      Рыжая Женька, обольститель Фуняев и чай с калабушками. Бермудская
      конвенция. За островами! За кораллами! "Зачем они сожрали нафталин?"
      Гадкий Мальчик. "Гооол!..."
      Они сидели на кухне и пили чай с калабушками. Калабушки были какие-то недокалабушенные, но они этого словно не замечали.
      Рыжая Женька - потому, что сама их готовила, да и относилась к еде как к досадной необходимости. К тому же и приготовление, и поедание пищи сковывали, требовали статики, а она предпочитала полет и движение.
      Фуняеву же было вообще глубоко безразлично, что он ест. Он целиком и полностью был захвачен Замыслом.
      Вот и сейчас он замер с надкушенной калабушкой в руке, открыв рот, и вытаращив глаза.
      Именно в этот момент Рыжая Женька раз - два! - и вспрыгнула на стол. А поскольку для нее важнее было само движение, а не пластика, то ногой она зацепила сахарницу, которая пролетела через всю комнату, завернула за угол, и разбилась на кухне.
      Из хлебницы на шум высыпали муравьишки: мелкие и во множестве, сбежали быстренько со стола, и принялись с чавканьем и хрустом поедать рассыпанный сахар.
      Фуняев поднял голову вверх, посчитал, что этого недостаточно, нажал себе рукой на лоб, и голова запрокинулась совсем уже за спину. Тогда он подправил ее рукой под затылок, совсем чуть-чуть, а пальцем правой - вниз за подбородок.
      Рыжая Женька пыталась изобразить на столе подобие танцевального движения.
      Фуняев, очнувшись, быстро вытер ладони о скатерть, и дрожащей рукой потянулся погладить Женьку по коленке.
      - Ах, оставьте-оставьте-оставьте, Фуняев. Вы меня ужасно утомляете, Фуняев, просто ужасно. Если бы не Ваша фамилия, я бы Вас давно выгнала. Но! - фамилиииияааа! Фуняев! Фу-ня-ев. Нет, это просто чудо что за фамилия...!
      Фуняев густо покраснел, торопливо отдернул руку, и схватив надкушенную калабушку, попытался заговорить, как ни в чем не бывало:
      - А вы знаете, Эвгения, что в стране Гибралтаре будут выбирать нового Президента?
      - Ах, Фуняев! Ну какой Вы, право, смешной! Ну при чем здесь Президент Гибралтара?! И куда, скажите на милость, они подевали старого? Съели, что ли? И вообще - жарко мне! И душно...!
      Она часто-часто замахала руками перед лицом.
      Фуняев робко хихикнул:
      - Ну зачем же - съели? Да ну вас, Женечка, ей Богу! Гибралтар, да будет Вам известно, вполне цивилизованная страна. Но вот что самое интересное, так это то, что они подписали Бермудскую конвенцию, согласно которой...
      Далее он длинно и нудно забубнил, излагая статьи и параграфы этой самой конвенции.
      Женька выставилась на него болотными глазами, которые разгорались огнями от жары, даже веснушки полыхали. Часто-часто махая руками перед лицом, она даже не пыталась более сделать вид, что слушает, а поняв всю бесплодность усилий, приподнялась над столом и вылетела в раскрытое окно.
      Сделав три круга над двором, к великому восторгу ребятни, она влетела обратно, села к столу, покорно подперев голову рукой, и стала внимательно слушать.
      - ... и теперь у них в Гибралтаре демократия. И свободные выборы. И на этих выборах, Вы представьте себе, Эвгения, старый Президент и Претендент набрали одинаковое количество голосов. Ну просто абсолютно поровну! И теперь, согласно Конституции и конвенции, про которую я Вам рассказывал, будут новые выборы. Но приглашают для участия в этих новых выборах только тех, кто добровольно согласится принять гражданство Гибралтара.
      Теперь, чтобы привлечь голоса, Президент обещает каждому въехавшему и отдавшему свой голос за него, кокосовую пальму.
      А Претендент со своей стороны, каждому, кто приедет и отдаст свой голос за него, обещает коралловый остров в вечное владение и пользование...
      - Коралловый остров?! - вскричала Женька, взлетая под потолок. - И ты морочил мне голову какими-то конвенциями?! Ну, Фуняев! Я же всю жизнь мечтала о коралловом острове! Вот! Вот что мне необходимо...!
      И прямо из-под потолка она обрушилась на колени к Фуняеву, который только крякнуть сумел от неожиданности. Сам себе не веря, он замер от счастья, широко разведя в стороны руки, не зная, куда их подевать, чтобы не спугнуть Женьку.
      Но поскольку та ахала и охала про коралловые острова, он стал плавно-плавно опускать свои ладони прямо на грудь Женьке. Она, увлеченная новостью, даже глазом не моргнула.
      Осмелевший Фуняев потянулся губами к ее губам, но она вывернулась, перелетела через стол, опрокинув чайник, и села напротив.
      - Вот всегда так у Вас, Фуняев. Вечно одно и то же. Молчите! А не то - испепелю! - прикрикнула Женька, заметив, что он собирается оправдываться.
      - Ой, только не это! - всерьез испугался Фуняев. - Ей же ей, Эвгения, замечтался...
      - Ну и кто Вы после этого, Фуняев?! Ну о чем, скажите, может мечтать такой котяра, как Вы? А, Фуняев? Скажите, скажите...
      Он краснел, бледнел, потел, часто помаргивал маленькими глазками, наконец, вздохнув перед этим семнадцать раз, произнес, запинаясь:
      - Вы не поверите, Эвгения, - о кокосах. Я, знаете ли, с детских лет мечтаю о кокосовых пальмах. А тут - на тебе, пожалуйста! Целая кокосовая пальма в вечное пользование: бери, владей...
      - Ну, Фуняев! Вы растете прямо у меня на глазах! Я-то думала, что кроме женских округлостей и выпуклостей Вас вряд ли что еще может интересовать, а тут - скааажите, пожалуйста, - кокосы! Ай, да Фуняев! Ай, да молодец! Все - уговорил! Едем...!
      Не успел он и глазом моргнуть, и полслова сказать, как затрещали дверцы платяных шкафов, полетели на пол выдвижные ящики, в воздухе закружились разноцветные тряпочки, похожие на парашютики, которые, казалось, сами собой опускались в потрепанную спортивную сумку, заменявшую Женьке чемодан. На голову Фуняеву очень медленно и плавно опустились тончайшие ажурные трусики.
      Фуняев огляделся и стал торопливо запихивать их в карман.
      - Вы неисправимы! - пропела Женька. - К тому же это - не Ваш размер, обольститель несчастный!
      Он растерянно вытащил спрятанные было трусики, но пока соображал, как с ними поступить, на голову ему опускалось что-то не менее ажурное и соблазнительное. Он так и замер, завороженный полетом, сжимая в руках ажурные трусики...
      Неожиданно лицо его исказила гримаса жгучей боли. Он охнул, и стал сгибаться набок. Морщась отболи, тихонько повизгивая, вытащил из-под стола ногу. Вцепившись зубами за щиколотку, на ней висел Гадкий Мальчик.
      Это существо, маленькое, круглое, похожее на футбольный мяч, получившее свое прозвище за задиристый характер и пристрастие к мелким пакостям, он злобно сверкал глазенками, и не собирался отпускать ногу. Фуняев попробовал отодрать его руками, потом спихнуть второй ногой, все бесполезно.
      Они молча боролись, злобно сопя, и не желая уступать друг другу, пока возню не заметила Рыжая Женька. Она подбежала, шлепнула Гадкого Мальчика и откатила его в угол, накрыв коробкой из-под туфель, пригрозив при этом:
      - Сиди там тихо, хулиган мелкий, а не то на балкон вынесу! А Вам, Фуняев, сколько можно говорить, что ноги нельзя под стол засовывать? А если бы это был Мышатник? Утащил бы он Вас под пол, и соблазняли бы Вы там Мышиную Королеву, или Хромулек с Темнульками. Это Вам, милый, не деревня, домовые здесь не водятся. Домовые - существа экологически чистые, а здесь все больше мутанты всякие, да гибриды. Так что, смотрите, не догляжу я за Вами, Фуняев... Вы что, заснули?!
      Он и вправду затряс головой, задумался крепко:
      - Что Вы, Эвгения! Что Вы! Я все Замысел свой обдумываю...
      - Ах, Фуняев, знаю я Ваши Замыслы...!
      - Ну зачем же так, Эвгения? И вовсе даже и не про то, что Вы думаете. Напрасно Вы так даже...
      Окончательно запутавшись в словосплетениях, он с радостью заметил, что Женька занята сборами и вовсе не слушает его оправданий. К тому же в углу зашевелилась коробка, откуда стал вылезать Гадкий Мальчик, что очень обеспокоило Фуняева.
      Он засуетился, подобрал с пола крышку от обувной коробки, закатил ей Гадкого Мальчика обратно в коробку, и накрыл крышкой. Боком, боком, мелким бесом, посыпал он в прихожую. Коробка у него в руках отчаянно шевелилась, грозя вырваться, и Фуняев выскочил на лестничную площадку, даже не обуваясь.
      - Куда Вы? - раздался у него за спиной Женькин голос.
      - Я сейчас, Эвгения! Я на минуточку...! - бормотал он себе под нос, сбегая по ступенькам к мусоропроводу.
      Быстренько открыв крышку, затолкал туда коробку, с удовлетворением послушал, как она скатывается по этажам, стукаясь об стенки шахты, и хотел уже прошмыгнуть обратно, но на верхней ступеньке стояла, подперев бока, Рыжая Женька.
      Настроение у нее было весьма воинственное. Когда она заговорила, то в голосе у нее звучала боевая труба:
      - Фуняев, Вы с ума сошли! Это уже слишком! Зачем Вы мои туфли в мусоропровод выбросили?!
      Фуняеву почему-то показалось, что он ощущает на голове у себя самоотделение скальпа. Когда он решился ответить, голос его дрожал:
      - Что Вы, что Вы, Эвгения, как можно... Это и не туфли вовсе даже совсем. То есть, конечно, это туфли, только я хотел сказать, что это совсем старые туфли...
      - Сами Вы совсем старый, Фуняев! У женщин не бывает старых вещей. У них бывают только обновки или слегка поношенные вещи. Вы поняли, Фуняев? Старых вещей не бывает, как не бывает старых женщин. Вы безнадежны, Фуняев. Если бы не Ваша фамилия! Ах, если бы не она...! Идите в комнату и освобождайте чемодан.
      - Конечно, конечно, - радостно засуетился, взбегая по лестнице, Фуняев. - А куда Вы собираетесь, Эвгения?!
      - Как это так - куда?! Вы - чудовище! Лично я еду за коралловым островом, а Вам срочно требуется кокосовая пальма.
      - Но как же можно, вот так, сразу. А визы? А паспорта? Билеты, наконец! Это же уйма времени все оформить.
      - Мне скучно с Вами, Фуняев. К черту паспорта! К черту визы! Вы можете оставаться в этом пыльном и скучном городе и соблазнять толстых, сонных местных красавиц, в жилах у которых течет не кровь, а дешевые провинциальные духи! Вы можете оставаться. Я - еду!
      - Хорошо, хорошо, - послушно засуетился Фуняев. - Разве я спорю? Это, конечно, авантюра, безумие, но я не могу бросить Вас одну, Эвгения...
      Покладистый Фуняев подошел к платяному шкафу, открыл дверцу, и тут же был сбит с ног стаей вылетевшей оттуда моли. В самом шкафу не висело ни одной ниточки. Только на дне лежало несколько кожаных поясов, да горсточка костяных пуговичек.
      - Вот твари! - с чувством сказала Женька, заглянув в шкаф. - Ладно, пожрали платья, это я могу понять, голод - не тетка. Но зачем они, гады, нафталин сожрали?
      Она еще раз прошлась по комнате, отбросила ногой чемодан, в спортивную сумку запихнула шорты, джинсы, пару блузок, что-то из белья, туалетные принадлежности, полотенце, и огляделась еще раз.
      - Ну, Фуняев. Присядем на дорожку? - предложила она сидящему на полу и отряхивающему пыльцу, Фуняеву.
      Присев на край стола, она вскочила через пять секунд, и не оглядываясь на пыхтевшего следом Фуняева вышла за двери.
      Женька уже спускалась по лестнице, когда ее остановил робкий голос:
      - Эвгения, Вы же не заперли двери!
      - А зачем их запирать? Я никогда не запираю двери. Вдруг кто-то захочет зайти в гости? Что же ему, замок ломать, если никого дома нет? Да и о чем Вы думаете, мелкий Вы человек? Вперед, Фуняев! За кораллами! За паспортами! За визами...!
      Фуняев, вздохнув, отправился следом. Еще раз оглянулся на двери Женькиной квартиры и увидел, что из них вышел белокурый мальчик и стал быстро спускаться по лестнице.
      Когда он пробежал мимо Фуняева, тот с удивлением заметил, что очень ошибся - это был совсем даже не мальчик, а маленький седой старичок. Старичок чуть приостановился у поворота перил, оглянулся и поманил пальцем Фуняева, как бы приглашая следовать за ним...
      - Ну что же вы, Фуняев?! - притопнула каблучком Женька, пропуская старичка вперед себя по лестнице. - Видите? Время торопит нас. Ему некогда - оно стареет и умирает. Торопитесь жить, Фуняев, пока мы с Вами тоже не состарились и не умерли!
      И Женька метнулась рыжей гривой своей по лестницам вдогонку за старичком. Фуняев, стараясь не отстать, подпрыгивал следом.
      В темноте подъезда он замешкался, и кто-то вцепился ему в пятку. Перепуганный собственной догадкой он выскочил на улицу. Так и есть! На пятке, вцепившись намертво зубами, злобно сверкая глазками, висел Гадкий Мальчик.
      На одно мгновение удалось Фуняеву стряхнуть его на землю, и пнуть, как футбольный мяч. Гадкий Мальчик, вращаясь и гудя, взлетел в воздух и исчез в чьем-то окне, высадив головой стекла. Звон, грохот, брань, все перекрыл восторженный вопль Рыжей Женьки:
      - Гооол!!! Браво, Фуняев! Вот это удар! Гооол!...
      Она подхватила его под руку, и они покинули двор, в котором росли не кокосовые пальмы, а деревянные грибки над песочницами...
      Глава вторая.
      Обольститель Фуняев.
      Да, да, именно так. Фуняев был самым настоящим обольстителем. Был вопреки всему тому, что природа сделала с ним, чтобы отвратить от него женщин.
      Во-первых, - он был от рождения робок, во-вторых, рост имел высоченный, руки длинные, плечи сутулые, худющий, страсть! Голова вытянутая, на голове кепочка размазана несуразная, на затылке волосы сосульками ниже плеч висят, а ото лба до маковки, как травы на асфальте хоть шаром катай. Губа нижняя оттопырена, а нос длинный и свисает. При ходьбе имеет он привычку мотать головой, отчего кажется, что нос у него покачивается. А может и не кажется...
      Смелостью и красноречием природа его тоже не слишком щедро оделила. Одним словом, не человек, а сплошное уныние и расстройство.
      И все-таки, несмотря на все это - он был обольститель!
      И еще какой! Не было в городе женщины, которая бы перед ним устояла. Кроме, разумеется, Рыжей Женьки. Но она-то - Ведьма!
      Ведьмами не становятся, становятся стервами, Ведьмой надо родиться.
      Но - к Фуняеву. Он, надо отдать ему должное, не пускался с женщинами ни на какие ухищрения, не применял всяческих хитрых мужских хитростей, никогда не прибегал к обману. Он, смешно даже сказать! Просто-напросто влюблялся. Вернее, не совсем просто, а как мальчишка, горячо и искренне.
      Многие скажут: подумаешь! Все влюбляются, да не всем отвечают взаимностью. А часто ли вы влюблялись именно горячо и искренне? То-то. А Фуняев - постоянно.
      И какая женщина могла устоять против этого?!
      Что странно, так это то, что легко добившись взаимности, он вместо того, чтобы радоваться и вкушать райские наслаждения, начинал маяться, скучать, для него пропадал куда-то Праздник Чуда и Ожидания, приходила скучная обыденность. А любовь куда-то тихо уходила. Предмет его желаний терял привлекательность недоступности. И он тихо-тихо исчезал из жизни очередной покоренной им красавицы.
      Но что удивительно - так это то, что женщины, которых он покидал, никогда не таили на него обиду. Они сами отпускали его, видя молчаливые маету и скуку. "Иди, иди, Фуняев, - говорили они. - Все мы про тебя знаем. Иди, не мыкайся, не больно-то ты и нужен".
      И долго-долго потом на себя удивлялись, как это так они влюбились в этакую несуразь? И при этом лица их озарялись грустью и нежностью.
      А Фуняев шел жить дальше, стараясь даже не смотреть на встречных женщин. Но это было равносильно тому, чтобы утром не просыпаться...
      Вот так и шла его жизнь, пока он не встретил Рыжую Женьку. И впервые в жизни ему не ответили взаимностью.
      Из всего Фуняева Женьке нравилось только избранное, а именно фамилия. Сам же Фуняев, как таковой, а тем более, его чувствования, были Женьке аб-со-лют-но по ветруууу...!
      Фуняев же имел свойство, что если уж влюблялся, то до тех пор, пока ему не ответят взаимностью, и только тогда у него начиналась душевная скука.
      Одним словом, сейчас он находился в полном подчинении у Женьки. Несмотря на то, что склонность он имел к жизни созерцательной, находился Фуняев в непрерывном движении, поскольку Рыжая Женька его просто генерировала. Вокруг нее все двигалось, летало, падало, кружилось, все приходило в веселое движение.
      Вовлеченный в эту карусель Фуняев проклинал теперь свои необдуманные слова про кокосовые пальмы. Рассказал, а теперь извольте тащиться в пугающий неизвестностью Гибралтар, вслед за этой рыжей ведьмой.
      Да еще визы, загранпаспорта, анкеты, ОВИР...
      Глава третья
      Визы, загранпаспорта, ОВИР... Тай Боло и Боло Тай. Он появился! "Вот
      что нам было нужно, Фуняев!" Тронная речь. Кулак - это аргумент.
      "Хоть в Гренландию!" "Утром будет некогда". Пронырин - Полукрымский.
      Флибустьеры, ушкуйники, контрабандисты. Роберт Льюис Стивенсон и капитан
      Сильвер - в треуголке и с попугаем на плече.
      ... от всего этого можно было с ума сойти!
      Фуняев несколько приободрился, когда прикинул про себя, сколько времени займет эта бумажная волокита.
      А Женька сказала:
      - Ха! Наплевать и забыть!
      - Про что забыть? Про Гибралтар? - обрадовался Фуняев.
      - Утомили Вы меня, Фуняев. Как можно забыть про коралловый остров? И про кокосы, между прочим, тоже.
      - А как же визы, загранпаспорт, ОВИР? - заикнулся он.
      - А вот так вот, - ответила она, направляясь в посольство Гибралтара, где они оба безо всякого труда получили красочные приглашения на постоянное жительство и отдание голосов.
      Одно приглашение было от Претендента, - Тая Боло, а другое - от Президента - Боло Тая.
      После этого Женька заявила, что с документами на этом покончено, хватит. Раз их пригласили в гости, будет просто крайне невежливо не приехать.
      Вместо ответа он привел ее к ОВИРу, где они даже не стали вставать в длиннющую очередь, понимая невозможность попасть на прием в том возрасте, когда еще ходят своими ногами.
      - Пока мы отстоим хотя бы до калитки, потребность в нас в Гибралтаре резко упадет до нуля. - грустно подытожила Женька.
      Она мрачно всматривалась в суетящихся около очереди "жучков", которые бойко предлагали всевозможные блага в оформлении документов на выезд.
      - Может, попробуем с ними поговорить? - робко предложил Фуняев.
      - Я никогда не любила людей мелких. Это не тот размер, которым измеряется человечество. Терпите, Фуняев! Мы дождемся нужного человека. Он должен появиться здесь, не будь я ведьмой...!
      И он появился!
      Около самой очереди, визжа тормозами, хотя и подъехал на скорости едва ли большей, чем двадцать километров в час, поднимая клубы пыли, остановился микроавтобус, выкрашенный желтой краской с камуфляжными разводами. По бортам микроавтобуса тянулись надписи, сделанные уже частично осыпавшейся краской. Надписи гласили: "Весь мир насилья мы объедем. До основанья." "Доверьтесь мне, и вы убедитесь, что мир - безграничен!"
      - Вот что нам было нужно! - горячо зашептала Женька, обжигая ухо Фуняеву горячим дыханием. - Я знала! Я знала! Мы - едем! Я так чувствую...!
      Пока Рыжая Женька радостно отрывала ему рукав пиджака, открылась дверца этой живописной машины. Из нее высунулась нога, щедро закутанная марлей бинтов, потом костыль, а следом стал протискиваться здоровенный, широкоплечий верзила, густо заросший волосами и бородой
      Дверца, не выдержав такого напора, с грохотом оторвалась, и прямо под ноги очереди, перевернувшись через голову, вывалилось содержимое машины в майке-тельняшке, на которой было написано на груди: "АДИ ДАСТ". А на спине: "А может и не даст".
      Из одежды на нем присутствовали шорты, черного цвета, подозрительно напоминающие "семейные" трусы, только густо расшитые театральными блестками.
      Очередь дружно ахнула, и так же дружно шарахнулась в стороны.
      Детина вскочил на ноги, потряс головой, и, подбежав к машине, пнул забинтованной ногой дверцу, заставив толпу еще раз ахнуть. Женька, а следом верный Фуняев, подбежали к нему.
      - Больно ногу? - участливо спросила Женька.
      - Да отцепись ты! - рявкнул верзила вместо слов благодарности. - Это я на скунса наступил. И как назло - в пустыне. Воды ни капли, а скунс - он и есть скунс. Пришлось бинтовать ногу, для сохранения воздуха.
      Говоря, он вертел головой, что-то отыскивая.
      - Эй, мужик! - заорал он, указывая под ноги мужчине с портфелем. Слезь, говорю, с семейной реликвии, а не то я сам тебя слезу!
      Мужчина торопливо подобрал оказавшийся у него под ногами костыль, и поспешно отнес его детине. Тот, почесывая костылем спину, направился к машине, бормоча на ходу что-то по поводу того, что ходят всякие, реликвии ногами топчут...
      На асфальт со звоном вылетали пустые патронташи, цинковые патронные коробки, каски, текли рекой, рассыпаясь медным звоном, стреляные гильзы, которые бросились подбирать бойкие мальчишки.
      - Где же он? Куда же задевался? - бормотал верзила, продолжая изыскания в глубинах машины. - Ага! Вот он, кормилец!
      Радостно известил он замершую в ожидании толпу, появляясь наружу с мегафоном в руке. Пощелкал, прокашлялся прямо в "матюгальник", отчего узкая улочка наполнилась грозным рычанием, из окон домов и учреждений повысовывались люди, а из здания ОВИРа высыпала охрана, занимая боевые позиции.
      Не обращая внимания на эту суету, верзила прокашлялся в "матюгальник" и объявил:
      - Тронная речь! - прокашлялся. - Граждане! Я не буду называть вас господами. Господа - не стоят в длинных очередях, и не выпрашивают визы. Более того: господа ничего не выпрашивают. Но этого вам совсем не понять.
      Я не буду называть вас товарищами. Не может замыкающий очередь испытывать товарищеские чувства к стоящему в этой очереди первым.
      Я буду называть вас гражданами, ибо все мы - граждане мира, хотя мир и приходит иногда от этого в ужас. Но тем не менее - это факт.
      Почему вы все, такие разные, такие непохожие, оказались здесь в одно время и в одном месте? Потому, что вы хотите одного: другой жизни. Вы боитесь сами себе в этом признаться, но вам надоело. Надоело жить в страхе: вы боитесь потерять работу, которая вам давно осточертела, боитесь потерять жену, или мужа, которых никогда по-настоящему не любили.
      Вы боитесь всего: милиции и хулиганов, постоянства и перемен, боитесь чужой силы и собственной слабости. Всю свою жизнь вы делали то, что нельзя. Прислушайтесь к себе, к своим желаниям. Не услышав себя, как можно услышать других?
      Скажите себе один раз, один только единственный раз в своей маленькой серенькой жизни: я хочу! Я знаю, что это не во вред никому, и поэтому я имею право на свои желания...
      И я вам говорю: вы имеете право на свои желания!
      Все, кто желает не скучной экскурсии, а настоящего путешествия подходите ко мне!
      Он закончил, небрежно забросил матюгальник в машину, и встал, картинно к ней прислонясь, насмешливо наблюдая, как гасли, вспыхнувшие во время его речи, огоньки в глазах стоящих в очереди граждан.
      Рыжая Женька решительно направилась к нему. Фуняев, несколько опасливо, но пошел следом, выдерживая расстояние.
      - Как моя тронная речь? Производит? - поинтересовался верзила, и не ожидая ответа, спро
      сил, - Куда едем?
      - В Гибралтар, - сухо и кратко почти доложила Женька.
      - Очень срочно... - пискнул Фуняев. - Только у на нет паспортов, виз и билетов.
      - А все остальное есть? - деловито осведомился верзила. - В Гибралтар? Срочно? И всех делов-то?! Такая женщина должна направляться по крайней мере за золотом инков, в джунгли, в пампасы... Туда, где есть приключения, туда, где есть настоящий градус...! Кстати, не желаете карту-путеводитель, универсальную, на которой указаны все сокровища, лежащие на земле, под землей, под водой, и где только они могут лежать? С приложением транспортных маршрутов. Нет? Ну и правильно.
      Значит, Гибралтар? Ну что такое этот Гибралтар? Да это мы мигом, даже не заглядывая в карты. А Вас, молодой человек, при мне таких непотребных слов, как паспорт и виза, прошу больше не употреблять. Свой первый и единственный паспорт я потерял на второй день после того, как получил. При этом, прошу учесть, что потерял я его при переходе границы с Нямнямией, при том - в обратном уже направлении. А вы говорите: Гибралтар... Эх!..
      Ну что? Будем разменивать медяки ожидания приключений на золото самих приключений? Запомните: приключения приходят к тем, кто сам идет навстречу этим приключениям!
      Гибралтар! Ха! Да хоть в Швецию! Хоть в Гренландию!!! Залезайте!
      Он гостеприимно распахнул уцелевшую дверцу авто, Женька, захлопав в ладоши, легко запрыгнула внутрь, следом, кряхтя и поеживаясь, полез Фуняев.
      - Поехалииии! - заорал детина, садясь за руль.
      И машина рванула! Странное дело! На спидометре было едва за сорок, детская скорость, а внутри машины - полное ощущение полета.
      Мчались они под красные знаки светофора, совершенно на них не реагируя.А на истошный свист ошалевших от такой наглости постовых, детина высовывал в отсутствующую дверь кулак, волосатый, большой и внушительный. Постовые вытягивались в струночку, и козыряли. Кулак - это они понимали. Кулак - это аргумент. Раз показывают - значит имеют право, значит так надо. И лучше всего в такой ситуации откозырять, хуже не будет...
      Вылетели они таким манером за город. Засвистели мимо поля, да деревушки, да полу заброшенные поселки.
      Детина упоенно орал что-то невразумительно первобытное. Фуняев помалкивал, не решаясь отвлекать водителя, который и без того совершенно не интересовался дорогой, а Женька слушала-слушала, и тоже завопила что-то разбойно-шаманское...
      Остановились уже заполночь. Съехали с дороги в лес, заглушили мотор и настала тишина, такая вкусная и тягучая, после шумной и пыльной дороги.
      - Вот мы почти и приехали! - весело сообщил своим спутникам верзила. - Утром в деревню, там мужик знакомый на границе "окно" держит, он нас и проведет. А сейчас - ужинать и спать...
      - А мы что, границу будем утром переходить?! - удивился Фуняев.
      - А когда же ты ее, чудак-человек, переходить собрался? - изумился в свою очередь детина. - Ночью же не видно ни черта! Ночью одни придурки через границу лезут. Ты кино про пограничников смотрел, хотя бы в детстве?
      - Смотрел. Там шпионы всегда по ночам границу переходят! - радостно продемонстрировал свои познания Фуняев.
      - Во! - почему-то обрадовался верзила. - А я что говорю?! Ночью! И в кино их обязательно ловят. Так?! А ты видел в кино, чтобы шпионов днем ловили? Вот. И не спорь с дядей.
      - Давайте ужинать. - пригласила спорщиков к костру Женька.
      - Сейчас, вот только карты отыскать нужно. - Детина отправился к машине и стал что-то усердно искать в шмотках.
      - Иди кушать! - позвала еще раз Женька. - Остынет. Завтра найдешь...
      - Завтра, завтра... - проворчал тот. - Завтра будет некогда...
      Фуняев и Женька заканчивали ужин, когда к костру подошел довольный верзила:
      - Под сиденьем валялись, проклятые! - весело пояснил он, подбрасывая в руке колоду карт...
      - Я-то думал, что ты карту местности искал. - протянул разочарованный легкомыслием проводника, Фуняев.
      - А зачем мне карта местности? Я потомственный. Моя фамилия Пронырин - Полукрымский. Почему Полукрымский? Ну, чудак человек! Крым-то полуостров! Предки мои по маманиной линии были выходцами из Италии, все как один - флибустьеры. Благороднейшей профессии люди!Про одного моего предка даже писатель Роберт Льюис Стивенсон написал книжку. Про капитана Сильвера. Он все за золотом гонялся, а в наследство от него все что осталось костыль, да говорящий попугай, он у родственников живет. Болтает! Страсть! Да... А в папашином роду - ушкуйники, да просто бродяги, да контрабандисты.
      Я вот поначалу попробовал картографом работать, держать рейку приключение скучное, вот и подался я в контрабандисты. Денег я на этом деле не заработал, но зато нагулялся по всему свету белому! Мне даже легче сказать, где я не был, чем рассказать про то, где я побывал... А деньги тьфу на них! Такие, как я, если к деньгам руки протянут, то либо обожгутся по локоть, либо все едино между пальцами денежки утекут...
      Он помолчал, а потом спел им песенку про своего деда. И звучало это
      примерно так:
      Песенка-монолог старого ворчуна, одноногого Джона Сильвера, носящего на плече попугая, а под мышкой костыль, и воспетого самим сэром Робертом Льюисом Стивенсоном!
      Итак:
      Костыль подмышку и - шагай,
      хромой мешок балласта!
      Кричит мне в ухо попугай:
      - Пиастррры! Пиастррры!
      Клинок, да старый пистолет,
      и не звенят награды.
      И надо жить, а пенсий нет,
      вот то-то же, что - надо!
      Ты не суди меня, сынок.
      Кто старика согреет?
      Судья мне - вражеский клинок,
      или петля на рее.
      Судьбу догнать одной ногой
      дурацкое задание.
      Что ж мне, с протянутой рукой
      бежать за подаянием?!
      Не за кусками пирога,
      за золотом - и баста!
      Кричит с плеча мне попугай:
      - Пиастррры! Пиастррры!
      А потом они сладко спали. Все. Даже дежурный Полукрымский.
      Спали они, и снился им общий сон: море, накатывающееся на берег, к берегу пристают лодки, вернее, ладьи, выходят на берег бородатые, веселые ушкуйники, неся богатую добычу, и блеск зеленых морских волн в их глазах...
      Когда костер погас, появилась из темноты фигура в плаще, треуголке, на костыле и с попугаем на плече.Молча обошел ночной гость спящих, поправил на Полукрымском одеяло, постоял около путешественников, и уходя в ночной туман, перекрестил спящих.
      Глава четвертая.
      Сны и будни Заслуженного Пограничника майора Громилина. Геройские
      сапоги. "Репьи там..." Пограничный сон. На Красной Площади почему-то
      растет репей. Ленин, Сталин и доктор Айболит. Минирование крокодилами.
      Как Нарушитель нарушил майора Громилина. Что-то будет...
      На перекрестке своей судьбы и судеб путешественников, спал богатырским сном Заслуженный Пограничник майор Громилин.
      Он спал, и в такт его ровному дыханию, на широкой груди его позвякивали героические награды. Их было так много, что они покрывали не только грудь, но и живот и рукава гимнастерки. Да еще все сорванцы в округе бегали, увешанные медалями, выпрошенными у дяденьки Громилина "на поносить"...
      Спал майор, на лицо надвинув каску противотанковую, собственного изготовления. На груди у него грелся крупнокалиберный пулемет, в левой руке он сжимал гранату, а правой прижимал к груди замок от вверенного ему участка Границы.
      Чуток пограничный сон. Крадущиеся шаги за дверями, отодвигаемый засов...
      Майор метнул гранату, одновременно со взрывом скатываясь с кровати, и поливая свинцом из пулемета загоревшуюся дверь.
      С наслаждением вдыхал он полной грудью и расширившимися ноздрями тяжелые клубы черного дыма.
      - Товарищ майор! - раздалось из-за двери. - Это я, Ваш ординарец, сержант Пысин! И больше никого...
      - А кто был?! - грозно спросил майор.
      - Да не видал я никого. Вы, товарищ майор, стрелять перестаньте, я посмотрю, может, чего и осталось...
      Замелькал огонек фонарика и в землянку опустился сержант Пысин. В руках он нес продырявленные сапоги. - Вот, товарищ майор, сапоги принес. Опять еле-еле их у самой границы изловили. Страсть какие геройские сапоги! Так и норовят в поход, и обязательно на Берлин. И война давно уже кончилась, а вот надо же...
      - Правильные сапоги. Отцовские. У них память крепкая, солдатская. Они дорогу помнят. Лад
      но, раз проснулся, пойду проверю посты.
      Майор вытащил из-под кровати вторую пару сапог, и принялся натягивать их.
      - Вы бы, товарищ майор, сперва галифе надели бы... - робко заметил сержант.
      Майор взглянул на ноги и задумался. Никогда не снимавший на ночь гимнастерку с наградами, галифе он все же стаскивал. Думал он недолго.
      - На постах не девицы. Выдержат. И не такое видели. Не испугаются.
      - На постах-то не испугаются, выдержат. А вот вы, товарищ майор, вряд ли. Там по всей дороге репьи. Колючки - во! С палец. Понацепляете на все места, а мне отцепляй потом, да я же и виноват буду.
      - Соображаешь, - нехотя признал майор.
      Он натянул все же галифе и до утра обходил посты, которые так этого и не заметили, он обходил их стороной.
      Вернулся он утром, велел разбудить себя через час, снял на этот раз только сапоги и заснул. И снился ему - Пограничный Сон.
      Снилось майору, что Нарушитель через высокий пограничный забор собирается Границу нарушить. И просит он, гад, Громилина:
      - Дяденька, помоги! Дяденька, подсади...!
      А Громилин сидит почему-то на этом самом заборе верхом, и во всей своей натуральности, без галифе, а гимнастерочка у него почему-то не уставная, до пупа.
      И бьет он этого самого Нарушителя беспощадным образом по голове... чем бы вы думали? А чем еще может лупить Нарушителя майор, когда в руках у него никакого оружия, а галифе не одето?
      Нарушитель плачет и кричит:
      - О - е - ей! О - е - ей! Больно же! Раз со мной так обращаются - я сдаюсь...
      И вот уже майор Громилин ведет этого самого нарушителя по Красной площади, а вокруг народишууу! А гимнастерочка до пупа, а на площади этой почему-то растет репей. И приходится майору идти на цыпочках, чтобы репья этого не нацеплять.
      А с Мавзолея ему машут приветственно Ленин, Сталин, и почему-то доктор Айболит...
      Сон как-то резко разонравился Громилину.
      Открыл он левый глаз, закрыл правый, и стал другой Пограничный Сон смотреть. Правым глазом.
      И снился ему - Нарушитель. И сидел этот самый злобный Нарушитель в кустах, на своем берегу, и подсматривал, гад, как майор Громилин на своем берегу ведет из кустов наблюдение за купающимися девками.
      И говорит ему Нарушитель:
      - Нарушу вот я ночью речку, и у всех ваших девок честь нарушу.
      И смеется, гад, злобно.
      Майор ему отвечает так спокойненько:
      - Ничего у тебя, подлый ты Нарушитель, не выйдет! Я эту речку крокодилами заминировал. Так что речку ты, гад, может, и нарушишь, но вот девок наших тебе после этого нарушить будет нечем.
      А Нарушитель отвечает:
      - Ты хоть и майор, а дурак. Я речку потравил, и крокодилов тоже. И теперь порушу всех ваших девок!
      - Ха! Ха! Ха! - отвечает майор. - Ничего у тебя, враг, не получится. Приняли наши доблестные пограничники во главе со мной превентивные меры и всех наших девок нарушили вполне самостоятельно, и вполне персонально, и поголовно. Осталась одна непорушенная в силу своей страховидности невероятной, но она живет на краю деревни, и тебе, вражья сила, до нее не добраться...!
      Наступает темная ночь и Нарушитель нарушает потихоньку реку, и крадется к крайней избе, в которой спит переодетый девкой героический майор Громилин. И так он на перинах спать не приучен, что не слышит он, как пробрался в избу Нарушитель...
      Проснулся майор. Поздно! Нарушитель в темноте не разобравшись, нарушил его, майора Громилина, самым злодейским образом.
      - Тревогаааа!!!! - заорал в ужасе героический майор...
      И проснулся по-настоящему.
      - Тревогаааа!!!! - кричал сержант Пысин.
      Майор вскочил, сунул ноги в сапоги, стоявшие около кровати, шагнул и... рухнул на пол.
      - Товарищ майор! Осторожнее! - закричал Пысин. - Я ваши сапоги героические, чтобы они на Берлин не ушли, прибил гвоздиками...
      - Предупреждать надо! - рявкнул майор, отдирая сапоги от пола.
      - Разрешите доложить, товарищ майор! К Границе приближается известный контрабандист Пронырин-Полукрымский с бандой, в составе двух особ!
      - Ага! - обрадовался майор. - Вот почему мне Нарушитель снился! К нарушителям это! - Зловеще улыбнулся он, поправляя на груди гранатомет. Застава! В ружье! Боевая тревога...!
      Кажется, на пути Женьки встает серьезный противник. Что-то будет?
      Глава пятая
      "Вставайте, лежебоки." Через "окно" и вприпрыжку. "Я же сказал
      хоть в Швецию!" Думы сержанта Пысина. Сапоги на дороге. Рапорт майора
      Громилина. Начальник верблюжьей конницы. как узнать, когда собака
      голодная? Ничейный танк.
      Полукрымский разбудил путешественников на рассвете:
      - Вставайте, лежебоки, вас ждут великие приключения! Да собирайтесь быстрее, часа через три уже будем за границей.
      Деревня еще спала, когда они въехали в нее. На улицах не было ни души. Только в самом конце деревни обнаружился спящий на завалинке мужик, державший в руках оконную раму без стекол.
      - Он-то нам и нужен, - деловито сообщил Полукрымский, вылезая из машины.
      Он бесцеремонно растолкал мужика, быстро переговорил с ним, забросил раму на верхний багажник машины, а мужика внутрь, сел за руль и они поехали за село.
      Сразу же за околицей тянулся бесконечный забор из колючей проволоки, прямо перед ним стоял какой-то полосатый столб, весь во множестве зарубок и затесов. Рядом стояла вышка, а на ней - часовой с автоматом. Это был сержант Пысин.
      В колючей проволоке было вырезано аккуратное прямоугольное отверстие. Мужик, не теряя времени, стал прилаживать к нему аккуратную оконную раму. Полукрымский достал топорик и подошел к полосатому столбу.
      - Это я, как границу перехожу, так зарубку делаю, - пояснил он.
      Взмахнул топориком, многострадальный столбик заскрипел и рухнул.
      - Что же ты делаешь, бандюга несчастный?! - раздался истошный вопль с вышки. - Мало того, что он границу нарушает, он еще и столб пограничный порушил! Руки вверх, а не то стрелять буду!
      - Дурак ты, Пысин. Смотри, смотри! У тебя вороны на погонах лычки склевали! Ой, что делается! У сержанта ухи отвалились! Прямо оба целиком...!
      Сержант испуганно схватился сначала за погоны, потом за уши. А пока он проводил инвентаризацию своего хозяйства, автомат выпал, а подбежавший Полукрымский быстренько вытащил из него затвор, перекинул его на другую сторону колючей проволоки, помахал ему вслед и сказал:
      - Ты сиди теперь тихо, Пысин. А то оружие отдам, а затвор оставлю. Будешь шуметь, скажу, что ты хотел секретный затвор за границу продать. Или скажу, что бегаешь за границу, затворы теряешь, а нас доставать заставляешь. А за столб ты не переживай, на обратном пути поставлю. Он мне дорог как память. Как же я без него?
      Пока Полукрымский издевался над сержантом, мужичок приладил раму, и они один за другим, перелезли через это окно на другую сторону.
      Полукрымский перебросил затвор сержанту и крикнул:
      - Ты, Пысин, присмотри за моей машиной, чтобы на ней наряд не катался, как в прошлый раз. Бензина на вас не напасешься! И не скучай - я скоро!
      И пошел вглубь зарубежья, увлекая за собой спутников, а мужичок, взвалив оконную раму на плечо, быстро удалялся в противоположном направлении, в сторону родной деревеньки.
      Пысин, подобрав затвор, заорал вдогонку мужику:
      - Стой! Стой, стрелять буду! Оконников! Я кому говорю стой?!
      - Да пошел бы ты... - последовал ответ.
      Мужичок все удалялся и удалялся, явно не собираясь останавливаться. Хозяин шел по земле. Начхать ему было на всякое начальство.
      - Ну вот, спросить ничего нельзя... - вздохнул огорченно Пысин, залезая на вышку, чтобы по телефону доложить обстановку...
      Нарушители тем временем бодро удалялись вглубь чужой территории.
      - Сколько нам еще идти? - робко поинтересовался Фуняев.
      - Да чего там долгого?! - быстро ответил веселый Полукрымский. - Вон лесок перейдем, а там и Финляндия...
      - А при чем тут Финляндия?! - вскричала Женька.
      - Как это так - при чем?! - удивился Полукрымский. - Мимо Финляндии никак. Вот придем в Финляндию, спросим дорогу в Швецию, она где-то рядом...
      - Полукрымский! Не буди во мне зверя! - зажгла в глазах нехорошие огоньки Женька. - Какая Финляндия?! Какая Швеция?! Нам же нужен Гибралтар! Мы же сказали...
      - А я сказал: хоть в Швецию! - заорал Полукрымский. - Сказал, или не сказал?!
      - Сказал, сказал, только там еще и Гренландия упоминалась...
      - Могу и в Гренландию. От Швеции рукой подать. Подумаешь! - обиженно проворчал Полукрымский. - Ходят, сами не знают чего им надо: то ли Швеция, то ли Гренландия...
      - Все, Полукрымский! С тобой все ясно, - взяла себя в руки Женька. Гренландия откладывается до следующего раза. Швеция - тоже. Сейчас нам нужен Гибралтар. Что скажет по этому поводу наш уважаемый Дерсу Узала, потомок пиратов и ушкуйников?
      - Гибралтар, Гибралтар... И чего там хорошего, в этом диком Гибралтаре? - забубнил пото
      мок одноногого Сильвера. - Можно и в Гибралтар, подумаешь... Только...
      - Что - только? - насторожилась Женька.
      - Только это в другую сторону, - замялся потомок.
      - Да не томи ты, Полукрымский! - взмолился Фуняев. - Говори толком!
      - А я и говорю толком! - заорал Полукрымский, отводя глаза в сторону.
      - Знаешь, Фуняев, я его сейчас испепелю, - произнесла ледяным тоном Женька.
      - Да что это такое? Испепелю, испепелю... А я, может быть, не желаю! - возмутился Полукрымский. - Я же сказал, что это в другую сторону...
      - В какую другую?! Говори толком, не тяни!
      - Совсем в другую, - вздохнул проводник, не решаясь произнести суровую правду.
      Сейчас он напоминал Ивана Сусанина, в тот момент, когда он пытался объяснить ляхам, что спьяну малость заплутал.
      - Совсем в другую - это обратно. - набрался мужества Полукрымский, показав пальцем в сторону едва видневшейся отсюда пограничной вышки, на которой их ждал оскорбленный сержант.
      - Ну, Пронырин! - только и смогла сказать Женька, вспомнившая почему-то первую половину фамилии своего проводника.
      - А пойдем в Финляндию? - подал робкий голос Фуняев. - Там вкусный сервелат. Я пробовал. А еще сыр "Виола"... А еще...
      Но на этом его обширные познания Финляндии закончились.
      - Эх, Фуняев, Фуняев! - покачала головой Женька. - Разве можно променять коралловые острова и кокосовые пальмы на колбасу и сыр? Нет уж вперед! И только вперед!
      Тут же она осеклась, зло сверкнув глазами на Полукрымского.
      - То есть, конечно назад...
      К дырке в колючей проволоке они подползли на животах.
      - Ты, Фуняев, голову подними, а то вместо дырки в проволоку врежешься, когда побежишь. А задницу опусти, ее больше, чем твою голову, видно. Если бы у тебя голова такого размера была, ты бы не в кустах сидел, а в высоких кабинетах. По моей команде - вприпрыжку!
      - А вон в кустах голова пограничника - засада. - Сообщил Фуняев.
      - Это не засада, - оценил ситуацию Полукрымский. - Граница разговоров не любит. Вперед!
      Рыжая Женька и Фуняев, почти на четвереньках, бросились в дырку, за ними следом вышагивал неторопливо Полукрымский.
      Сержант Пысин сидел в кустах, поставив автомат перед собой, и повесив на ствол панаму. Он сидел, подперев щеку ладошкой, и мечтательно думал. Думал он о том, почему, когда садишься гадить, всегда думаешь о чем-нибудь хорошем?
      И так ему хорошо думалось, что заметил он нарушителей, когда те уже запрыгивали в машину, а Полукрымский не спеша подходил к ней.
      - Стой! - заорал Пысин. - Стрелять будууу!
      - Не будешь, - спокойно, не меняя походки, произнес Полукрымский, даже не оглянувшись. - Стрельбе на корточках ты не обучен. А для того, чтобы стрелять по-другому, тебе надо подтянуть штаны.
      Пысин ухватился за штаны, вскочил, и уронил автомат в хорошо и тщательно обсиженное им место...
      Машина мчалась, ветер путешествий врывался в окна, они орали бесшабашные песни, радуясь утру, жизни, начавшимся приключениям...
      Но рано радовались нарушители. На пути у них, прямо посреди дороги, стоял ефрейтор Попкин, сжимая в руках учебную гранату, о чем ни он сам, ни наши путешественники не догадывались.
      - Уйди! Уйдиии! Уйди, Матросов! - орал Полукрымский, делая тщетные попытки объехать ефрейтора на ухабах.
      Поняв, что ничего не получится, он свернул прямо в поле. А в это время героический ефрейтор метнул гранату, которая попала в колесо старенького автомобиля.
      Колесо отскочило, машина зарылась носом в землю, И все пассажиры дружно уткнулись носами в лобовое стекло, включая ефрейтора с другой стороны...
      И тут рванула учебная граната. Пассажиров выбросило из машины, а ефрейтора забросило на телеграфный столб, росший неподалеку. На дороге остались только его сапоги... Говорил же он старшине, что велики. А он все ладно, да ладно...
      Пока наши путешественники хромали к лесу, а ефрейтор грустил на столбе, а ветер гонял над полем мохнатую собачку, получившуюся из клубов дыма, к месту схватки спешили от заставы пограничники с собаками и майором Громилиным впереди...
      Приложение
      Фрагменты рапорта майора Громилина.
      "...Таким образом нарушители нарушили границу в двух направлениях, а именно: туда и обратно. Сержант Пысин оба раза не оказал нарушителям должного внимания.
      При переходе туда нарушители использовали "окно", впоследствии конфискованное нарядом у жителя села, который послал наряд, после чего наряд отбыл в указанном направлении. Куда именно послал их житель, наряд сказать наотрез отказался.
      При переходе обратно, нарушители применили технические средства, колесные. Ефрейтор Попкин героически встал на пути, и посредством взрыва учебной гранаты захватил колесное средство нарушителей.
      Тем же посредством ему причинена контузия, и полное обезвоживание организма, которое случилось при залетании на телеграфный столб.
      В непосредственном преследовании принимали участие Абрек, Волк и я майор Громилин. Кроме этих собак, принимал в погоне участие и личный состав .Собаки настигли бежавшую последней нарушительницу, однако мер к ее задержанию не приняли, а пошли на прямое предательство: облизали ей руки и обежали рядом.
      Когда же я совершил попытку ее задержания, эта попытка была сорвана вместе с брюками вышеуказанными псами..."
      Резолюция замполита полковника Мурдилина.
      "...Ефрейтора Попкина за проявленное мужество назначить сержантом Пысиным.
      Сержанта Пысина, не проявившего должной отваги, назначить ефрейтором Попкиным.
      Служебно-розыскных собак Абрека и Волка, при обнаружении назначить дворнягами и переименовать в Бобиков.
      Майора Громилина перевести на южный участок Границы начальником конного охранения на верблюдах".
      Вот так закончилась эта погоня для героического майора Громилина.
      Наши путешественники тем временем шли вперед и вперед. Возле Рыжей Женьки, умильно вертя хвостами, крутились две здоровенные овчарки. Полукрымский шагал размеренно впереди, стараясь не смотреть на своих извечных врагов.
      Зато Фуняев даже не пытался скрывать свой страх перед этими Церберами. Он шел в отдалении, жался поближе к деревьям, и все пытался выяснить у Женьки, по каким признакам можно определить, голодна ли собака, и правда ли то, что голодный пес может загрызть человека?
      - Что ты так переживаешь, Фуняев? - отозвался уставший от его вздохов Полукрымский. - Когда они на тебя набросятся, тогда все сам и узнаешь: и голодны ли они, и едят ли они человечину...
      После этого Фуняев вообще дара речи лишился, и дальше они шли в тишине. Женька сокрушалась, что потеряна машина, а с ней и время. Вскоре они вышли из леса, начинало темнеть, перед ними было поле, на котором паслись коровы, а под деревом сидел пастушок.
      - Ура! Вот что нам было надо! - закричала радостно Женька, показывая пальцем в поле.
      - Ага, - отозвался Полукрымский. - Мы сядем верхом на коров и весело помчимся прямиком в Гибралтар...
      - Да ты посмотри левее! Видишь, танк? Сядем в него - и ууух ты!
      - Сомнительно, чтобы это был ничейный танк. Засада, наверное. Как выстрелит! - предостерег Фуняев.
      - Да кому ты нужен, чтобы из танка по тебе стрелять?
      - А что мы спорим? Пойдем к пастушку и все узнаем.
      Они направились к дремавшему под деревом пастушку, оглядываясь на танк с надеждой и опаской.
      Глава шестая
      Дружественный танк. Сны самогонщика-Стигматика. Очень Ветхий Колупаев.
      Плаксин: Человек-Понедельник. "Давайте и мы тоже!" Дед Мазаев
      вечный партизан. "Есть варианты." "Нам нужен самолет!"... Что же дальше?
      Опасались они напрасно. Танк стоял на этом месте два года. Словоохотливый пастушок пояснил, что здесь проходили учения дружественных армий, после чего танк и остался.
      Местные власти сообщили куда следует, оттуда сказали, что танк не наш, а пока выясняли - чей? Все дружественные армии стали совсем наоборот, очень даже не дружественными. И танк так и остался стоять в поле за полной никому не надобностью, поскольку работать мог только на алкоголе, то есть, на спирте...
      - Мальчик, а где у вас можно купить спиртное? - перебила пастушка Женька, лукаво сверкая ведьминым глазом.
      Мальчик пояснил ей, что по случаю пограничной зоны соблюдается сухой закон, поэтому пьют все строго самогонку, которую можно достать у местного самогонщика Стигматика.
      - Это за что же его так прозвали? - искренне удивился Фуняев.
      - Потому что стигматы у него имеются. - авторитетно пояснил пастушок.
      - Это которые на руках и ногах, как раны Христовы? - проявил познания Фуняев.
      - Почему на руках? - удивился пастушок. - У него под глазами.
      - Как это - под глазами?! - вконец офонарел Фуняев.
      - Как, как, сами увидите как. - рассердился на надоедливых гостей пастушок.
      Пришли к хромой и кособокой избушке Стигматика. Долго стучались, прежде чем им открыл мужичок, закрывающий ладонями глаза.
      - Что у вас с глазами? - засуетилась Женька. - Давайте я посмотрю, я заговоры всякие знаю...
      - Да какие тут заговоры? Двадцать лет мучаюсь, все перепробовал, ничего не помогает...- мужичок убрал ладони, и все увидели два здоровенных фингала, по одному на каждый глаз.
      - Вот видите? А началось все с того, что я женился. И продолжается двадцать лет. Ага. Приснилась мне в первую же ночь теща. И спрашивает она меня, мол люблю ли я свою дорогу тещеньку? И знаю я, что надо ответить люблю, а отвечаю - нет. Ну, тут теща каак размахнется, и прямо в глаз. Главное, врезала во сне, а фингал утром - натуральный, да такой здоровенный, как лошадь лягнула. И стал мне этот сон каждую ночь снится. Ну, помаялся я так, помаялся, да кому охота каждый день с фонарем ходить? Развелся, думал - конец мучениям. Как бы не так!
      Снится мне, разведенному, опять моя разлюбезная теща, и опять она мне плюху выдает, а следом появляется бывшая моя половина, кричит на меня, что, мол, я мамочку ее не люблю, и выдает мне по второму глазу...
      Вот так теперь каждую ночь. Только пьянством и спасаюсь, когда под наркозом бьют, не так больно...
      Пока Стигматик рассказывал горестную историю своей жизни, Полукрымский с неподдельным интересом и уважением рассматривал агрегат в углу избы, который жил своей, вполне самостоятельной жизнью: пыхтел, сопел, булькал и даже чавкал.
      Фуняев, устав от беготни, погонь и убеганий, присмотрел место на скамейке, где можно было прилечь, снял со скамейки старое пальтишко заношенное, и оглядывался, куда бы его переложить, чтобы освободить себе местечко.
      - Эй! Мил человек! Ты чего это?! А ну-ка, положь Колупаева на место! Положь на место, кому говорю! Он тебе что, мешает, что ли?
      Фуняев, напуганный криком хозяина, выронил пальтишко из рук, засуетился, наступил на него, и к его ужасу, пальтишко запищало, зашевелилось, встало, правда, с большим трудом.
      И оказалось это старое пальтишко человечком. Только очень ветхим. Руки-ноги у него проволочкой прикручены, весь веревочками перетянут, и сквозняком его из стороны в сторону качает. Подбежал хозяин к человечку, отвел его обратно с осторожностью.
      - Вы уж, люди добрые, поаккуратнее. Это у нас будет Очень Ветхий Колупаев7 Только он в обращении осторожности требует. - пояснил Стигматик.
      Мужик он оказался понятливый и покладистый, на заправку танка пообещал к утру горючее обеспечить, только выдвинул весьма странный ультиматум, чтобы его и очень Ветхого Колупаева взяли непременно с собой, в Гибралтар.
      При этом он пояснил, что пальмы и острова им с Колупаевым без надобности, а вот на морском солнышке погреться, да бесхозными заморскими фруктами Колупаева подкормить, это очень даже ничего было бы.
      Полукрымский попробовал было протестовать, но под взглядом Рыжей Женьки быстро сник, только надулся очень. Но после того, как Стигматик зазвал его в "лабораторию", которая находилась в погребе, и они там долго чем-то звенели и булькали, отношение Полукрымского к хозяину резко переменилось в лучшую сторону...
      Перед дальней дорогой легли все пораньше спать, чтобы утром быть отдохнувшими и бодрыми.
      А утром в двери вошел без стука высокий худой человек, встал посреди комнаты, набрал в грудь воздуха, поднял вверх сморщенное, словно заплакать собирающееся, лицо, и загнусавил:
      - Опять-Стигматик-с-Очень-Ветхим-Колупаевым-самогонку-гонят-и-пьют-ееозрительными-личностями-во-множественном-числе-надо-заявить-куда-следует-что -здеcь-столько-безобразиев-творится...
      Проснувшийся Полукрымский обошел вокруг этого гундосящего человека, рассматривая его со всех сторон с неподдельным интересом.
      - Он что - с приветом? - закончив осмотр, поинтересовался он.
      - Да нет, - вздохнул хозяин. - Это наш Плаксин, человек-понедельник. Одни слезы и уныния всяческие.
      - Что же мы с ним делать будем? Он же донесет!
      - Как пить дать - донесет! - уныло подтвердил хозяин.
      - А давайте мы его тоже... - вступил в беседу Фуняев.
      - Что - тоже? - насторожился Полукрымский. - На самогонку перегоним?
      - Зачем же на самогонку? - возразил посмелее Фуняев. - Давайте мы его тоже с собой возьмем.
      Полукрымский даже присел от такого предложения:
      - Да ты в своем уме, Фуняев?! Куда же мы такого зануду потащим? Он нас всех по дороге достанет!
      - Не всегда же он таким был! - возразил неожиданно заупрямившийся Фуняев. - Может, он в дороге повеселеет?
      Полукрымский хотел что-то весьма энергичное произнести, но неожиданно передумал, махнул рукой и повернулся к Стигматику:
      - Поедем, проверим, как там у нас горючее получилось? Градус соответствует?
      И они удалились в "лабораторию", усомнившись в способности своих спутников к здравомыслию. Проверяли она качество горючего на совесть: вдумчиво и основательно. Это стало окончательно ясно, когда танк был заправлен, и настала пора отъезда.
      Несмотря на все усилия, весьма героические, "проверяющие" самостоятельно забраться на броню не смогли, поочередно скатываясь с нее. Пришлось грузить их вручную.
      Когда с погрузкой вещей, Полукрымского, и Стигматика было покончено, Женька вывела из избы, осторожно поддерживая под руку, Очень Ветхого Колупаева. Что самое странное, так это то, что Плаксин, несмотря на непрекращающееся брюзжание, весьма старательно помогал в погрузке. В танк он влез последним, оставшись стоять во весь рост, высунув голову из башни, сурово и зорко оглядывая окрестности.
      Женька что-то повертела, что-то покрутила, мотор зачихал, заворчал, и танк - двинулся! Через некоторое время дорога соскользнула под горку и запетляла по лесу, где за одним из поворотов ее перегородило бревно, положенное поперек.
      - Опять дед Мазаев фулиганит. - заворчал Плаксин.
      - Какой еще дед Мазаев? - недовольная потерей времени, проворчала Женька.
      - Да есть тут у нас один бессменный партизан, все никак не навоюется. - пояснил проспавшийся Стигматик.
      - Что же он, с самой войны партизанит? Может, ему не сказали, что война кончилась? - забеспокоился альтруист Фуняев.
      - Да все он, дармоед, знает. Ему из леса вылезать неохота. Вылезет работать придется, а он это дело страсть как не любит. А так выскочил из леса, напугал прохожих, отдали ему, что у них было, и до следующего раза в нору - жрать. Ни забот, ни хлопот...
      Очухавшийся следом за Стигматиком Полукрымский выслушал рассказ Стигматика, молча втянул за штаны торчащего из танка Плаксина внутрь, сам же вылез на броню и заорал на весь лес:
      - Эй, дед! Выходи! Выходи, сморчок старый, портянка занюханная! Выходи, пока я тебя за уши не вытащил, пенек трухлявый!
      Кусты у обочины зашевелились, и на дорогу вышел дед, одетый в китайский, до самых пяток, пуховик, джинсы, а на голове имел ветхую буденовку. В руках он держал берданку, а на груди у него висел новенький транзистор.
      - Вы чего это тут шуметь удумали? Заслуженному партизану сопротивление оказываете? - Попробовал зашуметь дед, опасливо косясь на внушительную фигуру Полукрымского.
      - Ты, дед, мне мозги не пудри! - оборвал тот причитания деда. - Ты же, гад, радио слушаешь, как же ты не можешь знать, что война кончилась?!
      - Как это так - кончилась?! - возмутился дед. - Я как эту штуковину не включу - все время война, все воюют. А я что - рыжий?! Везде война происходит, вот слушай...
      - В голове у тебя, дед, война происходит. Некогда мне с тобой спорить. Если через две минуты эта палка будет дорогу перегораживать пеняй на себя.
      - Ну вот. Сразу угрожать. Нет, чтобы по-человечески, по-хорошему... заскулил дед.
      - А по-хорошему это, дед, как? - зло прищурился Полукрымский. - Это отдай тебе все, что имеешь в наличии, и ступай себе подальше?! Какой ты, к едрене Матрене, партизан? Бандит ты самый натуральный! Убирай, говорю, полено с дороги, пока я поперек спины тебя им не огрел!
      Не на шутку рассердился Полукрымский.
      - Да я сейчас, сейчас... - засуетился партизан. - Может, поможете?
      - Ага, сейчас! - живо откликнулся Полукрымский. - Уберешь бегом, как Ленин на субботнике...
      - Ленин-то не один был! - возразил Мазаев.
      - Вот станешь таким, как Ленин, тоже не один будешь бревна таскать.
      - Ладно, ладно... - забормотал дед. - Закурить, случайно, не дадите? - спросил дед, без всякой, впрочем, надежды в голосе, покосившись на Полукрымского, который молча показал ему кулак.
      - Значит не дадите, - сделал правильный вывод многоопытный партизан.
      Вздохнул он, легко поднял бревно, вскинул на плечо и что-то ворча под нос, зашагал в чащу.
      - Напрасно вы с ним так, - завел Плаксин. - Он фулиган, но очень вредный. Он теперь обязательно мстить будет, всяческие зловредные пакости устраивать...
      Как бы в подтверждение его слов из чащи раздался голос деда:
      - Ну, зайцы, погодитееее!
      Полукрымский отодвинул Женьку от рычагов управления:
      - Ну, поехали! Броня крепка и ноги наши быстры!
      - А сколько нам добираться? - спросила озабоченно Женька.
      - На танке недельки за две доберемся.
      - Ты что, Полукрымский?! С ума сошел?! Ты моей смерти хочешь! Какие две недели?! Мы же опоздаем!
      - Есть еще вариант пешего похода. Другие имеются?!
      - Есть! - заорала Женька. - Есть варианты! Имеются! Нам нужен самолет!
      - И только-то?! - радостно изумился Полукрымский.
      - Конечно! А как же иначе мы успеем в Гибралтар?!
      - Нам нужен всего-навсего самолет, это я понял. - покорно согласился Полукрымский. - И что же дальше?
      Глава седьмая
      А дальше... Юрисконсульт Прохиндеев. Заложник по телефону. "Если для
      вас самолет важнее..." Полковник Ломов против майора Громилина. "Все
      бы вам захватывать, да захватывать..." "Вот наше разрешение!" Парламентеры.
      "За кого попроще самолеты не дают..." Месть партизана. "Садимся или
      падаем?" "Дальше - то, куда мы падаем."
      - А дальше - нам все равно нужен самолет. Купить мы его не можем, в долг самолеты не дают... Давай, поворачивай машину в город, который по пути ближе всего. Нам нужен заложник, а самолет мы получим в обмен!
      Полукрымский только крякнул:
      - Втягиваете вы меня в какую-то низкопробную уголовщину...
      Но танк в город завернул. Когда миновали домишки предместий, он спросил:
      - Куда теперь? Где будем брать заложника?
      - Как - куда? К мэрии, там начальство городское...
      Мэрия находилась в большом сером здании, увешанном снаружи множеством табличек, с указанием отделов и этажей.
      - Пока тут разберешься, год пройдет, - почесал в затылке Полукрымский.
      - А вот на первом этаже юридическая консультация. - вмешался в разговор Плаксин.
      - Ну и что? - удивился Фуняев.
      - Как это - что? Вот написано: "справки по любым вопросам".
      - А что? - подключилась Женька. - Давайте попробуем.
      Подталкивая один другого, они ввалились в комнату консультации тесной оравой.
      - Прохиндеев. Консультант, - представился, выбираясь с трудом из кресла, человек в темных очках.
      Шлепая по плечам щеками, он подошел, и остановился напротив Полукрымского, глядя ему в живот.
      - Нам нужен самолет! - выпалил Фуняев.
      - Короче, мужик. Нам нужен заложник. Но не просто заложник, а такой, за которого дадут самолет. Усек? - спросил Полукрымский.
      - Усек. Что тут не усечь? - вполне буднично отреагировал Прохиндеев.
      Он вернулся к столу, набрал номер.
      - Дундукова Охламон Охламоновича, пожалуйста. - проворковал он в трубку. - Охламон Охламонович?! День добрый! Прохиндеев беспокоит... Не могли бы вы спуститься на минуточку? Жду...
      Он положил трубку на рычаги.
      - Ну вот, через минуту к вам спустится заложник...
      - А ведь он вам верит, - проворчал Плаксин.
      - Доверие клиента - вот что главное в нашей работе!
      В двери вкатился плотный, полный человек.
      - Дундуков. - представился он с порога. - Чем могу быть полезен?
      - Самолетом вы можете быть полезны, Охламон Охламонович. Моим клиентам самолет нужен. Забирайте его, за мэра самолет гарантирован. А я позвоню в аэропорт, чтобы самолет приготовили. Чао!
      Только затихли шаги в коридоре, он набрал номер:
      - Группа захвата? Террористы захватили мэра. Полковник Ломов? Да, террористы. Что им нужно? Самолет им нужен, товарищ полковник. Что, что им вместо самолета? Ну, если для вас самолет важнее, можете пожертвовать... Хотя, я думаю, что этого добра у них своего хватает...
      Танк еще не отъехал от мэрии, а к аэропорту уже подкатывал большой, ярко-желтый импортный мусоровоз. Развернувшись около входа, он наклонил мусоросборник, и оттуда как горох посыпались люди в камуфляже, с короткими автоматами и в черных шапочках, закрывающих лицо, с дырками для глаз. Выреза для рта на этот раз не было, поступил строжайший приказ до конца операции ртов не открывать.
      Вся эта орава бросилась через зал ожидания, топча ноги и чемоданы. Впереди всех - к победе и наградам, рвался полковник Ломов...
      И все это: награды и победы, было так близко, так возможно, если бы не майор Громилин, который отсыпался в мягких аэрофлотовских креслах на пути к новому месту службы, протянув натруженные пограничной работой ноги в проход между кресел. И снился майору пограничный сон, про то, что несет он охрану Границы. Несет ее, несет, а поставить некуда. И видит он верблюда. И кричит ему:
      - Иди сюда, верблюжья кавалерия!
      А тот жует себе колючку и никакого внимания на майора. Тот не на шутку рассердился на такое неуважение со стороны верблюда, и плюнул на облезлого, но гордого сына пустыни дромадера. Тот возмутился и пнул его несколько раз копытом по трудовым пограничным мозолям. Не взвидевший белого цвета от боли майор схватил верблюда за копыто и несколько раз плюнул ему в удивленное лицо...
      Полковник Ломов упал, споткнувшись об ноги майора Громилина, когда же он стянул с лица съехавшую шапочку, то оказалось, что на нем сидит верхом здоровенный майор, и почему-то плюет ему в лицо, выкрикивая при этом:
      - Ах ты, верблюжья твоя морда!
      Решив дома обязательно заглянуть в зеркало, полковник вступил в схватку. Майор, на которого в придачу бросились спецназовцы в камуфляже и в шапочках, решил, что это террористы, и замолотил кулаками с удвоенной силой. Он схватил за ноги полковника Ломова и завертел им вокруг себя, сбивая налево и направо группу захвата.
      Разгоряченные схваткой, ни майор Громилин, ни группа захвата во главе с полковником Ломовым, не заметили, как тихо и скромно прошли через зал, обходя дерущихся, наши путешественники, проследовав на взлетную полосу, где и остановились в растерянности, не видя ни самолета, ни обещанной встречи, да и в переговоры никто с ними вступать не собирался...
      - Все бы вам захватывать, да захватывать. - заговорил Стигматик. Вон стоит себе самолет, и на фиг никому не нужен...
      На поле действительно стоял самолет, готовый к отправке. По иронии судьбы, именно на нем должен был лететь к месту новой своей службы майор Громилин.
      Путешественники переглянулись, и направились к самолету.
      - Куда летим? - деловито спросила Женька у летчика.
      - Вы - не знаю, а мы к границе с Гибралтаром, - покосился на них летчик.
      - Во! Нам туда и нужно! - обрадовался Полукрымский.
      - А билеты у вас имеются? - скучно поинтересовался летчик.
      - А вот наши билеты! - потомок ушкуйников поднес к носу пилота кулак.
      - Так бы сразу и говорили, что угон, - проворчал летчик. - Садитесь, проездные документы у вас в порядке, убедительные документы у вас...
      Сами еще не до конца поверив в неслыханную удачу, они полезли в самолет.
      - А этому чего? Отпустить, пуская катится? - показывая на мэра, спросил Полукрымский.
      - Ой, боюсь, что рановато. - Плаксин показал пальцем на толпу, выбегающую из здания аэропорта.
      - Зря мы мэра в заложники брали! - в сердцах воскликнул стигматик. Надо было кого попроще!..
      - За кого попроще самолетов не дают, - резонно заметил Фуняев.
      - Тоже верно, - согласился Полукрымский. - Люди! Мы вашего мэра не тронем! Мы улетим без него!
      Народ при этих словах пришел в еще большее волнение. Из толпы вышел мужик и решительно подошел к самолету:
      - Значит, так, - без предисловий начал он, подходя вплотную. Договариваемся следующим образом: если вы дадите честное слово, что заберете этого деятеля, трам-там-там-тарарам. - он указал на мэра. - Тогда можете лететь куда хотите. Желательно подальше. У нас его по три раза в месяц похищают, все деньги из бюджета на выкупы ушли. Слава Богу, последний самолет остался. Забирайте его и летите куда вздумаете, а мы к трам-там-там-тарарам такой-то матери закроем этот трах-тара-рах-трах-тах! Аэропорт. Лады?
      - А что нам остается? Лады?! - протянул руку Полукрымский.
      Он подтолкнул мэра в самолет, и махнул рукой летчику: заводи!Когда же он сам собирался последовать за мэром, парламентер задержал его за рукав и зашептал на ухо:
      - Слышь, братан, ты его при случае продай там в рабство, если оно есть там у них. А то прямо беда! Его возвращают, а самолеты - фиг...!
      Самолет разбежался, присел на корточки, оттолкнулся и - прыгнул в небо! И полетел!
      - Гляди-ка, летим, - восторгался Стигматик.
      - Взлететь - это еще не значит лететь, - изрек совсем непонятное Плаксин.
      - А может тебя лучше выбросить? - поинтересовался Полукрымский.
      В это время самолет сильно тряхнуло. Потом еще раз, и еще...
      Все прилипли к окнам: картина была ужасной, оба крыла у самолета отвалились! А по взлетной полосе, зажав в руке ножовку, убегал, воровато озираясь, вечный партизан - дед Мазаев.
      - Подпилил, гад, крылья, теперь мы падаем! - заскулил Плаксин.
      - Не падаем, а садимся! - возразил из кабины летчик.
      - Почему это мы садимся, когда падаем? - вступил в беседу Стигматик.
      - Потому, - ответил пилот, - что садиться - это лучше, чем падать.
      - Мысль, конечно, очень даже интересная, - подключилась Женька, - Но мы все-таки падаем...
      - И что же дальше? - спросил вконец растерянный Фуняев.
      - А дальше то, что мы падаем, - ответил летчик.
      И он был прав.
      Глава восьмая
      "Мы садимся, или падаем?" "Ни креста, ни поминок" Самолет врезается
      в землю. "У верблюдов есть хвосты?" Пилот подземной авиации. Лицом
      к лицу со страусом.
      - Все-таки, мы садимся, или падаем? - спросил Фуняев.
      - Да не слушайте Вы Полукрымского, Фуняев. - махнула рукой Женька. Идите ко мне, я Вас лучше по головке поглажу...
      Фуняев не заставил просить себя дважды, и его как-то сразу перестало интересовать, садятся ли они, или падают.
      Стигматик пристраивал у себя на коленях Очень Ветхого Колупаева, убирая его от окошка.
      - Вот что бывает, когда идешь на поводу у совершенно безответственных людей, - бормотал человек-понедельник, неожиданно добавив. - Впрочем, несмотря на мелкие неприятности, я попал в неплохую компанию. И хотел бы, чтобы об этом узнали еще до того, как...
      Он замялся.
      - Приземлимся, - фыркнул Полукрымский, направляясь в кабину пилотов. - А приземлимся мы так, что от нас пыли не останется. Ни креста, ни поминок...
      - Куда это ты, Полукрымский?
      - Куда, куда. На кудыкину гору...
      - Ты, кажется, несколько расстроен? - поинтересовалась Женька.
      - Это вам только кажется, Женечка, - рассмеялся сын итальянки. - На самом деле я просто счастлив. А в кабину я иду, чтобы посмотреть в глаза той даме, которая пригласила всех нас сегодня на свидание. Оттуда, знаете ли, виднее.
      Еще через несколько мгновений самолет со свистом врезался в землю. Все послетали со своих мест, полетели куда-то в нос самолета, в никуда, в темноту, наступившую сразу и навсегда...
      А майор Громилин выяснял отношения с полковником Ломовым.
      - Да, браток, наделал ты делов. - прикладывая к голове лед, говорил Ломов. - Сорвал нам, понимаешь, операцию, помог террористам самолет захватить. А террористы те самые, которые у тебя границу нарушали, из-за которых тебя на новое место послали... А ты, майор, случаем не знаешь, у верблюдов хвосты есть? Не знаешь? Ну да ладно, это к делу не относящееся. Главное, майор, это то, что я тебя сажаю в самолет, и ты успеваешь на новое место службы до того, как туда прилетят твои знакомые. А летят они в Гибралтар. Это агентура сообщила. А с тобой мы никогда не встречались. Понял? Все! Точка! Лети, майор...
      И майор полетел готовиться к встрече опозоривших его нарушителей.
      По прибытии на заставу он поднял всех по тревоге, все затихло в напряженном ожидании, но... нарушители не появлялись...
      А как они могли появиться, если самолет врезался носом в землю? Самое странное это то, что он не разбился. Мало того, он продолжал... лететь... Он летел вглубь земли, взвинчивая пропеллером пласты геологии.
      Первым опомнился многоопытный во всякого рода переделках Полукрымский.
      - Эй, эй, браток! - заорал он пилоту. - Ты не зарывайся! Не зарывайся! Выравнивай, выравнивай машину! А то мы хрен вылезем из этого самолета!
      - Горючее у нас - зверь, а не горючее! - пояснил летчик. - Мы это горючее слили с танка.
      - Так похоже, что мы под землей летим. Только как мы курс найдем?
      - Вот это - пара пустяков! - откликнулся пилот. Как в ночном полете по приборам.
      - Тогда вперед - в Гибралтар! - скомандовала Женька.
      И пилот зарулил. Самолет вгрызался в землю, выл, рычал и... двигался вперед! Вел первый в мире такой самолет самый первый летчик подземной авиации - Петр Фомич Ползунков.
      Внезапно винт захрустел, взвыл и рассыпался...
      - Как же нам теперь выбраться? На какой мы глубине? Что случилось? посыпались вопросы.
      - Да откуда я знаю, на какой мы глубине?
      Вдруг темнота за стеклом кабины зашевелилась, и к стеклу прислонилась чья-то голова, с большим носом и выпученными глазами. Голова повертелась-повертелась и исчезла.
      - Кто это? - в ужасе спросил Фуняев.
      - Это страус, - пояснил пилот.
      - А раз страус, значит, мы неглубоко! - обрадовалась Женька. - Шея-то у него не десять метров...!
      Глава девятая
      О некоторых особенностях службы в верблюжьей кавалерии. "Как же на
      слонах ездят". Самолет в огороде. "Бабуся, вам раб, случайно, не нужен?"
      Маруся Бесприданная и Дон Жуан местного значения Васька Блудилин.
      "Сегодня - картошка. Кокосы - завтра"
      Вот как получилось, что самолет, который майор Громилин собирался перехватить на Границе, так сказать, "в полете" подлетал к ней подземными дорогами. Сам же майор, решив, что нарушители избрали другой путь, осваивался на новой для него службе.
      Кроме материальной части все остальное было знакомо до мелочей.
      За долгие годы службы на границе майор научился многому: управлять любыми видами транспорта, даже средствами малой механизации, мог даже скакать без седла и без лошади. Но вот управлять верблюдом ему не приходилось. Что ж! Не впервой ему было осваивать новое.
      - Нельзя ждать милостей от природы - создать ей трудности, вот наша задача! - воскликнул бравый майор, вскарабкиваясь на верблюда в третий раз.
      Он поерзал, устраиваясь между горбами, потянул уздечку, и... о, Боже! пришпорил верблюда каблуками. Лучше бы он этого не делал!
      Верблюд сплюнул, фыркнул, и... поскакал! В течение следующего часа, до тех пор, пока не поймали верблюда, самыми счастливыми были для майора те секунды, когда он, подбрасываемый скачкой, висел в воздухе. Все остальное была сплошная мука. Он обрушивался на позвоночник кораблю пустыни, похожий на огромную пилу, стоявшую зубьями вверх. Горбы при скачке то сжимались, то разжимались, ребра майора трещали, он с трудом успевал глотать воздух, чтобы через мгновение со свистом его выплюнуть, будучи сжатым этими чудовищными горбами.
      К тому же верблюд был, как оказалось, значительно шире лошади, и вспомнив кавалеристов, майор решил, что к окончанию скачки его ноги должны будут иметь форму круга.
      - Как же на слонах ездят?! - это было последнее, что пришло ему в голову...
      Пока майора вытаскивали из горбов с трудом пойманного дромадера, в нескольких километрах от заставы вышла в собственный огород бабка Оладья.
      Вышла она морковки надергать, очень она уважала грызть эту овощь, когда смотрела по телевизору семисотые серии мозамбикского телесериала "Черные тоже бывают белыми"...
      А к пилоту подземной авиации Ползункову подошел контрабандист Полукрымский и сказал:
      - А не пора ли нам на землю? Судя по страусам, мы вроде как в Гибралтаре. Давай, попробуй потихоньку вырулить на поверхность...
      - Ну, если пора, значит пора, - согласился пилот, и стал выруливать...
      Когда у бабки Оладьи земля под ногами задрожала, она слегка испугалась, а когда из-под земли, прямо на ее грядки, выполз переломанный, без крыльев, самолет, вот тут она просто-напросто охренела...
      Стояла она и смотрела, открыв рот, как из этого самолета выходят прямо на ее любимые грядки странные люди... А тут еще вышедший последним мэр подобрал выроненную бабкой морковь, вытер об штаны, и захрустел, захрумкал ею быстро, как кролик.
      - Во имя... во имя... - пыталась сначала безуспешно вспомнить нужные слова бабушка, но увидев, как трескают ее любимую овощь, сразу же вспомнила все соответствующие моменту слова:
      - Чтоб у тебя, толстого, на голове зубы выросли, а во рту волосы! Да чтоб у тебя на лбу...
      Далее последовало такое, что не только в молитву, но и в книжку вставить нельзя.
      Но на многоопытного мэра это действия не возымело. Схрупав морковь он потянулся к соседней грядке за огурцами.
      - Вы хотя и мэр, но чувство меры должно присутствовать! Не дома все-таки! - попытался его урезонить Плаксин.
      Да куда там! Слямзил, обжора, огурец, и даже не покраснел.
      - Теперь я понимаю, почему нас просили продать его в рабство, произнес Полукрымский. - Одна надежда на то, что жители его города испытывают сейчас воистину без мэрное счастье. Да прекрати, гад, огурцы трескать! - тряхнул он мэра за шкирку. - Бабуся, вам случайно раб не требуется? Бесплатно.
      - Да какой из него раб? - махнула рукой бабка Оладья. - Он столько не наработает, сколько съест... Ежели только для моей Маруси в мужья...?
      - Бабуся, а мы уже в Гибралтаре? - перебила нетерпеливая Женька.
      - Промахнулись вы чуток, милая. Гибралтар вон там. За пригорочком погранзастава, а за ней и он, родимый, Гибралтар. А вы, милая, туда или оттеда?
      - Да разве оттуда кто побежит? - усомнился Стигматик.
      - А отчего же? - даже обиделась бабка. - Еще как бегают! Мой мужик покойный оттеда был. Очень они наших баб уважают. А потом, у нас если и едят друг друга, то только в переносном смысле, а у них там без всяких переносов. Сказано - съедено. Мой муж говорил, что лучше ходить голодным здесь, чем кто-то будет ходить сытый тобой там. Да чего мы на улице стоим? Пошли в избу, с дочкой вас познакомлю...
      Она пристально и оценивающе посмотрела на дородного мэра.
      Уставших и изголодавшихся путников дважды в дом приглашать не пришлось. Они протолкались в избу, и... застыли у порога, наблюдая не совсем обычную картину.
      По всей избе валялись перевернутые скамейки, табуреты, весь пол был устелен битыми черепками. Прислонясь спиной к печке, сжимая в руках могучий ухват, стояла дородная негритянка. Кофта на ней порвана, а напротив нее, наклонившись, как бычок для атаки, держась за распухающую на глазах щеку, в рубахе до колен, из-под которой торчали как две спички тоненькие ножки, стоял плюгавенький мужичок, молоденький, почему-то без штанов.
      - Во, глядите, люди добрые, что деется! - всплеснула руками бабка Оладья. - Среди бела дня кидается! Ах ты, Дон Иван проклятущий...!
      - Маманя! - загудела басом от печки негритянка. - Вы не подумайте чего, маманя! Я оборону держала! Я не далась! Я оборону держала...!
      - Оборону! - передразнил плюгавенький. - Тоже мне, нашла от кого оборону держать! Что я - враг, что ли? И почему Дон Иван? Ежели по-книжному желаете, то Дон Жуан, а ежели по паспорту, то Василий Васильевич Блудилин...
      - Во-во, то-то и есть, что Блудилин. Ты бы хоть портки натянул, что ли? Полна изба людей, постеснялся бы... - вздохнула бабка, берясь за веник.
      - А чего мне стесняться? - возмутился Блудилин. - Мне от народа свои достижения прятать нечего. Я вот он: весь как есть на виду. А дочка твоя, бабка Оладья, как есть дура. Чего ей, дуре, оборону держать? Чего оборону устраивать? Природа-мать зовет! Понимать надо! Сама потом прибегит, а я пренебрегу... Один я на дерене мужик.
      И он вышел, ни с кем не попрощавшись, только дверью хлопнул.
      - Можно, я его... хлопну? Дверью? - спросил Полукрымский.
      Но Женька усадила его на место.
      - Вы извиняйте, если что не так, - засуетилась бабка Оладья. Проходите, умывайтесь, к столу садитесь, сейчас картофлю кушать будем.
      И позабыв о Ваське Блудилине, словно его тут и не было, быстро и споро засуетилась у печки. Негритянка, переодев за занавеской кофточку, взялась помогать матери. Та, выставляя на стол щедрую и простую деревенскую снедь, успевала еще делиться своим, наболевшим:
      - Дочка у меня, Маруся ее зовут, в школе хорошо училась. Сочинения писать мастерица была. Читала много. Школу с медалью закончила. Жаль, папаня наш помер, не дождался. Поехала она в город в институт поступать, а у нее документы не принимают. А она тихая - слова за себя не скажет. Поехала я сама. А начальство ихнее мне говорит, что надо в Москву ей ехать, в какой-то институт дружбы народов. Я им объясняю, что дружить она и без института хорошо умеет, а ей хочется в педагогический, чтобы деток обучать. А мне толкуют, что все ненашенские там учатся. Я им говорю, какая же она ненашенская? И медалька у нее из нашенской школы. И у нас в деревне каждый третий ребенок такой, ввиду близости Гибралтара и отсутствия мужиков на деревне. Вот пускай твоя дочка у вас в деревне и учится, раз там все такие, говорят. Что тут будешь делать? Ох, грехи, грехи...
      - А вот в Гибралтаре кокосы... - начал было Фуняев, но его неожиданно прервал Стигматик:
      - Ладно тебе, кокосы. Помолчи лучше! Не видишь, что без тебя не сладко? Лопай вон картошку, да свисти в две дырочки. Не мешай человеку разговаривать... душу рассказывать. Жуй. Сегодня - картошка, кокосы завтра. Все! Точка!
      Все кушали молча, притихшие, почему-то стесняясь бабки Оладьи и ее дочки-негритянки гренадерского роста. Негритянскую ее дочку с такими русскими именем и фамилией: Маруся Бесприданная...
      Эх, жизнь...
      Глава десятая
      К соседям - за родственниками. Кумпания. Люди как люди. Рожин
      - бывший зэк, хулиган по состоянию души. Кувалдин - сокращенный
      кузнец. Стоеросов - в прошлом парторг. Как Васька Рожин Ленину
      морду набил. Васька Блудилин в экспортном исполнении. Начальство поменялось
      - Россия осталась. Почему Колупаев Очень Ветхий? И опять ЧТО ЖЕ
      ДАЛЬШЕ?
      - А знаете, пойдемте с нами в Гибралтар! - предложила неожиданно Женька бабке Оладье и ее дочке.
      Полукрымский при этих словах поменял все мыслимые цвета радуги, но мужественно промолчал.
      - А что, дочь? Сколько мы тута горя намыкали? Давай посмотрим, как там у них? Картофлю, если что, и там посадить можно. Картофля - она и в Гибралтаре картофля. Глядишь, жениха хорошего тебе подберем... Вот спасибочки, дорогие мои! Вы тут снедайте, а я быстренько сбегаю туточки. Я к соседям, за сродственниками. Как же без них? Пропадут они без нас совсем. Мы только Ваську Рожина возьмем, бывшего зэка, потом Кувалдина, кузнеца сокращенного, потом Петьку Стоеросова, парторга бывшего, а теперь он, как все нормальные люди - бомж. Я быстренько, вы без меня в Гибралтар-то не уходите...
      И моментом спроворилась за двери, никто и рта раскрыть не успел.
      - Дааа, кумпания... - вздохнул контрабандист. - Никакой серьезности. Превратили суровую мужскую работу в балаган. Ты, Маруся, расскажи нам, что за люди твои родственники. Нам с ними все же в дорогу идти. Что за кузнец сокращенный? Обрезанный, что ли? Если да, то в каком смысле?
      - Сами вы, дяденька, обрезанный. - загудела басом Маруся. - А люди они хорошие. Не фармазонщики какие. Душевные люди. А что зэк, да сокращенный, это все с ними по несчастью произошло. Они же не виноваты, что мы все сейчас по несчастью живем.
      Вот Кувалдин, кузнец который, он знаете какой сильный?! Он нас, девок местных, по праздникам на карусели катал. Возьмет на плечи бревно длиннющее, посадит по обе стороны по три девки, и давай кружить! Добрый очень. Слабого никогда в обиду не даст, если помощь кому нужна, все к нему бежали. И работал он от зари до зари. А какие вещи ковал! Глазу радостно. Около таких вещей другие душой греются...
      Колхоз распустили, кузню закрыли, хозяйство поделили. Пока все в одном месте было - вроде как худо-бедно, а всего хватало: и семян, и техники, и живности всякой... Теперь - беда. Ничего нет, пахать нечем, а кузню продали. Кузнеца можно сократить, а руки-то работу требуют. Рукам работа нужна. Может, там, в Гибралтаре, умные руки нужны?
      А Васька Рожин, так он хулиган не по злодейству, а по стечению обстоятельств. Силой он в дядьку, племянник он Кувалдина. Грузчиком он на мельнице работал. Безобидный он, только глупый малость. Водку пьянствовал. Ну, пришел он из армии, а тут вся эта перестройка. Не каждый умный поймет что к чему, да и как постигнуть? Державу веками строили, по зернышку собирали, потом, кровью полита, а тут в одночасье все прахом. Приспичило Ваське эту мудрость постигнуть. Все газеты прочитывает, какие попадаются, у телевизора часами сидит, всех слушает, радио вовсе не выключает, в туалет с ним ходит. Но все везде разное говорят.
      Читал он, читал, слушал, слушал, смотрел, смотрел, потом плюнул, и пошел к бабке Поганкиной, купил у нее три литра самогона, выпил его весь строго до донышка, сел опять телевизор смотреть, думал, что в мозгу сдвинется. А там как на грех про Ленина рассказывают, что все беды от него пошли, мол, кулаков он раскулачил, и все такое. Васька и вспомнил, что его деда тоже раскулачили. Ну, говорит, теперь я точно знаю, кто виноват, и что делать... Пойду, говорит, набью ему морду. И пошел. И набил. А ему - три года за хулиганство...
      - Постой, постой! - чуть не заорал Полукрымский. - Кому он морду набил?
      - Я же сказала кому! - обиделась Маруся. - Ленину!
      - Да где же он его отыскал?! В Мавзолее, что ли?! - взревел Полукрымский.
      - Зачем в Мавзолее? У сельсовета он его отыскал. Он всегда там стоял, сколько я себя помню. Памятником. Ну, Рожин ему каак даст! Он сразу - брык! Из постамента и из ботинок выскочил. Так и остались на постаменте два ботинка, а из них два прута арматурных торчат, а на пьедестале большими буквами написано: ЛЕНИН. А он сам, Ленин, лежит рядом. Здорово ему Рожин поддал, даже кепка в сторону улетела, до сих пор не нашли.
      А в кустах около памятника другой наш родственник, Стоеросов спал. Он охрану нес памятнику. Раньше Стоеросов парторгом был, а когда партию распускали, он в сельсовете красное знамя украл и из дома ушел, памятник охранять, чтобы не поломали. Вот так и стал он бомжем. А в ту ночь устал, заснул.
      Когда Рожин памятник побил, Стоеросов проснулся. Да как начал заступаться, Рожин его чуток толкнул, он отлетел и прямо на памятник - и вдребезги его...
      - Так памятник твой Рожин повалил! - вконец ошалел Полукрымский.
      - А я что говорю? - обиделась Маруся. - Я и говорю, что он отлетел, парторг наш, и в другой деревне памятник Ленину разбил. Штаны еще порвал...
      - Кто - памятник?! - взвыл контрабандист.
      - Зачем памятник? - невозмутимо откликнулась Маруся. - Стоеросов штаны порвал. Мы ему потом папенькины отдали. Вы уж возьмите их с собой, будьте добреньки. - Заключила она.
      - Кого взять?! Штаны?! - Полукрымский уже плакал.
      - Зачем штаны? Родственников наших. Они хорошие.
      Кто-то заскребся у дверей. Маруся бросилась встречать, ожидая увидеть родню, но тут же отскочила от дверей, а с другой стороны точно так же отскочил Васька Блудилин, местный Дон Жуан, выряженный на этот раз так, что чудней не бывает.
      На нем было надето: шорты, цвета увядшего лимона, широченные, как его улыбка, белые гетры, с кисточками красного цвета по бокам, рубаха-балахон, фиолетовая с красным, разрисованная попугаями и другой экзотикой. Довершали наряд сандалии без задников на толстой пробковой подошве.
      - Маруся! - завопил он, предупреждающе выставив вперед руки. Маруся! Только мирным путем! Я к вам пришел не за личными отношениями! Я в Гибралтар проситься пришел. Я же не вредный. Слезно прошу - возьмите! Я только до баб очень хотючий, а мне чуть что, один разговор: сперва женись. А я что, Змей-Горыныч, что ли, чтоб на всех сразу жениться?! А в Гибралтаре, говорят, мужикам от баб никакого отказу. Возьмите! Я все что хотите делать буду!
      - Да чего уж там, раз все идут, кто не пускает? - согласилась добрая Маруся. - Видите, мучается человек...
      - Мне бы его мучения! - возмутился контрабандист. - Я вот интересуюсь: мы всю деревню с собой возьмем, или только половину? А, впрочем, делайте что хотите...
      Он махнул рукой на собственное благоразумие.
      Тут и родственники, во главе с бабкой Оладьей подоспели.
      Задевая плечами за косяк, протиснулись в двери два мужика, оба поперек себя шире. Один возраста среднего, лицо цвета меди, навсегда кузнечным яростным огнем опаленное, а глаза голубые-голубые, веселые глаза.
      Второй казался совсем мальчишкой, с лицом простодушным, рот полуоткрыт, словно чему-то удивился.
      - Здравствуйте всем, - степенно произнес старший. - Доброго всем здоровьичка. Кувалдин мы. Кузнец.
      - А я - Васька Рожин. Фамилия у меня такая, - словно извиняясь, произнес молодой.
      Из-за широченных спин вывернулся, вывинтился маленький, тщедушный мужичок с наголо обритой головой. Он пытался запахнуть на груди старенькую рубаху, которая за неимением пуговиц, распахивалась снова и снова, обнажая тоненькую худую шею и узкую грудь, обмотанную красным знаменем на голое тело.
      - Стоеросов. - представился он сухо и даже с каким-то вызовом. Парторг!
      Звонко и напряженно выкрикнул он фальцетом, напряженно ожидая, что же за этим последует. Поняв, что заявление его никого не шокировало, он счел все же нужным заявить:
      - Знамя я здесь не оставлю. С вами я, так и быть, пойду, но знамя не оставлю.
      - Ну, знаешь! Так и быть... - возмутился было Полукрымский, но его перебил летчик подземной авиации Ползунков:
      - Не бери в голову, мужик. Бери знамя, знамена не бросают, может, ты и прав. А то у нас знамена да награды боевые на улицах с лотков продавать стали. Я вот в Афганистане воевал. Я тогда как понимал? Раз Родина послала, значит, мы за Родину сражаемся. А вернулись с той войны, нам говорят: ошибочка, ребята, вышла. Неправильная это была война. И награды ваши неправильные. Да разве война может быть правильной?! Ну, поменялось в России начальство, но мы же не за начальство воевали. Да черт с ним, с начальством. Но Россия-то осталась?! Лучшие ее дети погибли. Война знает, кого забрать... А мне говорят, неправильно ты, товарищ Ползунков, момент понимаешь, давай-ка в запас, а то ты что-то слишком развоевался, не остановишь... Эх, скучно мне...
      - Да пускай себе несет, раз есть такая потребность у человека, вступился и Фуняев.
      - Слышь, Стигматик, а чего у тебя твой Колупаев такой Ветхий? перевел разговор Полукрымский.
      - Это он не у меня, это он у жизни нашей такой ветхий. А так и он обычный. Он как все: ПТУ, стройка, каменщик. Зима-лето, лето-зима... Всегда на улице. Дождик мочит, снег засыпает, ветер продувает. Телогреечка старая, рукавицы не всегда есть. И ни отгулов, ни прогулов, ни бюллетеней. День в день до пенсии, да всякие там авралы, да сверхурочные, да за того парня... Эх... К пенсии уже так износился, что до последней ветхости. Вот так вот и стал он Очень Ветхим Колупаевым. Никому он теперь не нужен, никому до него дела нет. Вот мы с ним вдвоем и проживаемся, пропадет он без меня совсем...
      Тихо стало в избе. Задумчиво. Не о себе думали. Никто не решался задать вопрос:
      - Да есть ли в этой стране, такой красивой, такой огромной и богатой, такой всеми любимой, есть хотя бы один простой человек в этой огромной стране, со счастливой судьбой?
      Никто не задал этого вопроса. Боялись ответ услышать...
      Тишину нарушил Полукрымский:
      - Ну, народа у нас хватит на среднюю демонстрацию. И что дальше? Впереди у нас - майор Громилин. Он шутить не будет. Если дело до драки дойдет - в драке он черт! А без драки такой оравой по-тихому вряд ли получится. Решайте...
      Глава одиннадцатая
      "Не бывает прощальных писем." Невостребованный Кубиков. На войне,
      как на войне. Там, за холмом... От Родины нет позора. "Пускай уйдут,
      майор..." У нас ничьих не бывает.
      - А если все уже решили? - тихо спросил Фуняев.
      - Те, кто решил, пускай письма пишет, пока еще есть время, - зло ответил Полукрымский.
      - Прощальные письма? - спросил Стигматик.
      - Милый, - вмешался Ползунков. - Не бывает прощальных писем. Письма не на прощание пишутся, а на память. Понял, родимый? На память! Так и пиши, не терзай родню. Если что и случится, то пускай нас вспоминают молодыми, красивыми, веселыми, как в наших письмах. Пишите. Мы с Полукрымским пойдем посмотрим, что там и как. А Васька Блудилин пускай на почту сходит, письма отнесет. Он у нас по ходьбе большой спец.
      Они ушли, а Блудилин собрал письма и помчался на почту, только подметки сверкнули. Остальным осталось только собираться.
      А что им было собираться? Как на Руси говорят, голому собраться только подпоясаться...
      Тут и Васька вернулся. Да не один. Привел он с собой дядьку в очках с толстыми стеклами, и большущей квадратной головой на узких плечиках.
      - Кого это ты привел, Вася? - спросил тихо Фуняев, думая, что скажет по этому поводу проводник.
      - Это Кубиков. - заторопился с разъяснениями Васька. Невостребованный Кубиков. Я пришел на почту, отдаю письма, смотрю - лежит он на полке у них. Спросил, кто такой, а мне отвечают, пришел, мол, "до востребования" , так и лежит. Раньше он свои изобретения посылал, а ему ответы приходили, что идея интересная, но средств ее воплотить нет, поэтому идея ваша не может быть в данный момент востребована. Тогда он сам себя по почте отправил. Я и подумал, кто его востребует? Может, в Гибралтаре умные люди нужны? Они там не знают, что у нас в почтовом отделении лежит на полке гениальный изобретатель Кубиков и востребования ожидает...
      Вернулись разведчики. Полукрымский, увидев Кубикова, даже ни слова не сказал, только крякнул.
      И они встали и пошли. Все. Даже мэр.
      - А вы куда? - удивился потомок пиратов.
      - А что мне здесь делать? В родном городе от меня отказались. Получается, что я такой же невостребованный, как и Кубиков...
      Там, за холмом, их ждал майор Громилин, весь в нетерпении предстоящего боя, которого так жаждала его военная душа.
      И вот из-за холма появилась целая банда опозоривших его нарушителей.
      Но тут на позициях отряда началось такое! Моторы боевых машин намертво заглохли, патроны оказались холостыми, все до единого. Верблюжья конница не смогла организовать атаку. У верблюдов повырастали третьи горбы...
      - Быстрее, быстрее, ребятки, - торопила всех бабка Оладья.
      - А боя-то не будет! - обрадовался Фуняев, не слыша выстрелов. Здорово Женька наколдовала...!
      - Кто сказал, что боя не будет?! - проревел, вырастая у них на пути, героический майор. - Без боя вы не пройдете!
      Он отбросил ненужное оружие, и закатывал рукава, за его спиной стенкой выстроились пограничники, проделав то же самое, молча и деловито закатывая рукава линялых своих гимнастерок.
      Видя эти приготовления, наши путешественники принялись готовиться к рукопашной.
      Ползунков вытащил из нагрудного кармана кисет, достал оттуда ордена и медали, бережно протер их извлеченной оттуда же замшевой тряпочкой, и нацепил на грудь, ласково пригладив ладонью:
      - Не украдены награды, пускай висят! И мы не лыком шиты, пускай видят! - подмигнул он товарищам.
      Войско нарушителей границы как-то подтянулось, поправило одежду.
      Человек-понедельник Плаксин вытащил из нагрудного кармана кисет, такой же, как у Ползункова, достал оттуда завернутые в белую тряпочку ордена и медали, в количестве еще большем, чем у летчика. Он прикрепил их, подтянулся и представился:
      - Майор Плаксин, полковая разведка, Афган. Контузия. Списан вчистую. Поступаю в ваше распоряжение, - и он позабыто улыбнулся.
      И тут - началось. Стигматик, нацепив медаль "За трудовую доблесть", прикалывал на плащ Колупаева значок "Ударник коммунистического труда". Мэр достал откуда-то здоровенную памятную медаль на широкой ленте, перекинул ее через шею, и она улеглась на живот его, радостно и празднично засверкав на солнышке.
      Рожин, порывшись в карманах, извлек оттуда ветхую справку об освобождении, застыдился и стал запихивать ее обратно...
      - Не робей, Рожин! - рявкнул контрабандист. - Нам стесняться некого и нечего! Все свое мы с собой носим! У нас страна не только орденами и медалями отмечает, но и такими справками. От Родины - нет позора! Ни в наградах, ни в наказании... Стоеросов, парторг хренов! Ты там чего копаешься? Давай знамя вперед! Что же мы его, как воры несем?!
      Он осмотрел стенку напротив и предложил:
      - Давай, майор, один на один?!
      Пограничники зашумели, а навстречу Полукрымскому вышел майор Громилин, во всей своей пограничной мужской красоте, весь в наградах и бесстрашии.
      - Майор! - воскликнул Полукрымский. - Да ты, никак, в кавалерии служил!
      - А что, ноги кривые? - усмехнулся Громилин.
      - Да нет, майор, морда у тебя лошадиная!
      Обе стороны зрителей грохнули хохотом, включая не выдержавших пограничников.
      - Ну, уел, уел ты меня, Полукрымский. - заулыбался майор. - Ты давай, подходи поближе, посмотрим, как ты в мужские игры играть умеешь! Давай, давай, не томи, порадуй меня!
      Оба они были уже пьяны предстоящей схваткой, шалели от близости рукопашной. Они сходились все ближе и ближе, подзадоривая друг друга, словно поддразнивая... Но в глазах у обоих стыли колкие льдинки, которые никогда не тают, те самые, что на всю жизнь.
      Их вражда шла издревле, из веков, от дедов и прадедов. Никто и никогда не сможет пересилить одного из них, переменить. Такие не гнутся. Если и находится сила, которая сильнее, то она сможет только переломить одного из них, но не согнуть никого пополам.
      Поэтому оба они прекрасно понимали, что у таких как они ничьих не бывает...
      Они сошлись. Пыль взметнулась столбом. Искры посыпались из камней, подвернувшихся им под ноги. Не жалели они ни себя, ни противника своего нисколечко. Да и не простил бы один другому слабости, поблажки.
      Это уже не драка - это работа.
      Молча. Яростно. Всерьез.
      Даже зрителям невмоготу стало. Помочь нельзя, а видеть такое - не приведи господь никому!
      Бабка Оладья первая опомнилась:
      - Храни тебя Бог, сынок. - перекрестила она в воздухе бойцов. Ребятки, милые, пошли скорей, родимые, он же специально майора на себя заманул, чтобы мы проскочили...
      С трудом оторвавшись от страшного и завораживающего зрелища, путешественники очнулись. И встали они плечо в плечо, как в пионерском своем детстве, и со знаменем нараспашку - пошли, пошли, пошли...!
      Впереди всех - бабка Оладья, бесстрашная матерь человеческая, расставив руки, словно прикрыть всех стараясь.
      За ней - Маруся Бесприданная, дочка ее, кем только и как только можно обиженная.
      За ней - Рыжая Женька, во всей своей ведьминой красоте.
      А за ними все мужики многострадальные: битые, обворованные, чиновниками шельмованные, трудом непосильным изуродованные, а по большому счету, такие же ребята, как и те, в пограничной форме, что на пути у них встали.
      Наверное потому, когда шагнул навстречу им, выставив кулаки, ефрейтор Попкин, удержал его за рукав сержант Пысин, сказав ему простую солдатскую мудрость:
      - Не делай того, после чего тебе стыдно будет. Ты же - Русский солдат... - и махнул рукой на нарушителей. - Чего встали?! Пошли вы...
      Тут он загнул такое, что даже ветер стих от неожиданности. И все солдаты, как по команде, повернулись спиной к нарушителям. А на пригорке остановили бой Громилин и Полукрымский, провожая взглядом нарушителей.
      - Пусть уходят, майор. Я-то вот он, здесь. Я отвечу...
      - Пускай идут. Нам свидетели не нужны. Мы сами разберемся... Ох и поломаю я тебя сегодня, ох поломаю...!
      - Не хвались, едучи на рать... - отозвался Полукрымский, сбрасывая рубаху...
      Глава двенадцатая
      "Вот мы и в Гибралтаре!" "За островами! За кокосами!" В новую жизнь
      со старыми болячками. "Где у вас раздача?" "У нас не болеют, у нас
      сразу умирают." Равные права на бесправие. Опять лишние. "Ну, вообще!"
      - Ну, вот мы и в Гибралтаре... - почему-то без радости в голосе, скорее как-то устало, произнесла бабка Оладья, когда они пересекли границу.
      Никто с радостью не выбегал к ним навстречу. Они растерянно жались друг к другу, оглядываясь, как в незнакомой квартире оглядываются в поисках коврика, для того, чтобы вытереть ноги.
      - Надо, наверное, куда-то пойти отметиться, - забеспокоился законопослушный Фуняев. - А то еще арестуют...
      - За островами! За кораллами! - вскричала Женька. - Где тут у них выдают острова?! Мы будем теперь жить долго и счастливо! Наконец-то счастливо...!
      Все просветлели лицом, заулыбались... Рыжая Женька, вот уж ведьма, так ведьма! Подхватила под руку Марусю и закружила ее в немыслимом каком-то танце. Маруся подхватила Рожина, и тот стал неуклюже что-то вытанцовывать слоновьими своими ногами.
      Вскоре танцевали почти все, выплясывая что-то первобытно-радостное, размахивали руками, что-то радостно выкрикивали, смеялись, смеялись, смеялись...
      - Стойте! - не сразу расслышали они тревожный окрик бабки Оладьи. Да стойте же! Колупаеву плохо...!
      Когда они все остановились, то увидели Стигматика, склонившегося над осевшим на песок Очень Ветхим Колупаевым. Расстегнув хилую одежонку, он пытался услышать биение ветхого сердца. Колупаев слабо задвигался, зашевелился. Стигматик наклонился еще ниже,
      почти рядом, чтобы услышать.
      - Что, что он сказал? - спросила Маруся.
      - Он сказал, чтобы с ним не возились, нечего говорит, в новую жизнь со старыми болячками влезать...
      - Это ты, брат, прекрати, - осторожно беря голову Колупаева в могучие ладони, забормотал кузнец Кувалдин. - ты держись, мужик.
      А в это время из-за песчаных холмов: быстро! быстро! быстро! мчались к ним чужие пограничники, погоняя верблюдов. Навстречу им бежала Рыжая Женька, которую догонял неизменный Фуняев.
      - Где тут у вас больница?! - закричала Женька, бросаясь навстречу всадникам. - Там человеку плохо!
      - Человеку везде плохо, - со свойственной востоку ленью ответил один из всадников. - Больница у нас недалеко. Только зачем она вам? У нас не болеют, у нас люди сразу умирают. Так дешевле. У вас есть чем платить врачу?
      - Мы заплатим, мне дадут коралловый остров... - заторопилась Женька.
      - Мы продадим пальму, когда я получу ее, - перебил Фуняев.
      - У вас, как я понимаю, приглашения? - теряя интерес к путникам, спросил всадник. - У всех?
      - Нет, только у нас двоих...
      - Плохо, - совсем поскучнев, сказал всадник. - Ничего вы не получите. Ночью Претендент переселил душу Президента на небо, и стал Президентом без выборов. В стране объявлена демократия без всяких бюрократических выборов. И объявлено всеобщее равенство. Все - поровну. А поскольку страна у нас бедная, нищая, то теперь на всех одно телевидение с одной программой, одна газета. Все школы становятся школами труда. У всего населения - одинаковая зарплата. Вот он, великий путь единения нации! Все имеют равные права, и все равны, но главное - равные права...
      - Равные права на бесправие? - прервала Женька. - Милый, мы это уже проходили. Почему, интересно, прежде чем делать глупости, люди ленятся заглянуть в учебник истории? Все уже было. Впрочем, диктатуры всегда и все стояли на чудовищно примитивном идеологическом постаменте. Чем идея примитивнее, тем легче обманывать народ. А вот ты сам, лично ты, всерьез веришь в весь этот бред о всеобщем равенстве, которым новый президент выписывает себе заранее индульгенцию на те реки крови, которые прольются?!
      - Я тебя не слышал! - завопил пограничник. - Вы должны покинуть страну! Президент дарит вам в исполнение обещаний памятные подарки: открытку с видом кораллового острова, и семена кокосовой пальмы. С Президентского дерева!
      Он сунул Женьке мятую открытку, а Фуняеву - пакетик, из которого что-то сыпалось.
      - Почему бы не рассаду? - проворчал Фуняев.
      - Земля принадлежит народу. - пояснил пограничник.
      - На чьей же земле растет пальма Президента? - коварно спросил тихий Фуняев.
      - Ну, вообще...! - задохнулась Женька. - Как же мы, Фуняев, людям в глаза посмотрим?! Они же за нами шли, к пальмам, кораллам...
      Фуняев вдруг растоптал пакетик и бросился на пограничников, стараясь стащить старшего с верблюда. Пограничники покинули своих верблюдов и оттащили Фуняева, повалили
      его на песок и принялись жестоко избивать.
      Женька попыталась вмешаться, но на нее наставили оружие, и она побежала звать на помощь друзей. Когда она добежала до них, то увидела, что все стоят около Колупаева, лицо которого накрыто платком Маруси.
      Женька ничего не спросила, только всхлипнула.
      - Не плачь, деточка, держись... - обнял ее за плечи Кувалдин.
      - Что за жизнь у нас такая? Говорили, что кроме собственных цепей терять нам нечего, а мы все теряем и теряем: друзей, здоровье, близких... Только цепи при нас и при нас...
      - Где Фуняев-то, милая? - спросила бабка Оладья.
      Женька разрыдалась и рассказала, что с ними произошло, и как их всех жестоко обманули.
      - Я так понимаю, что теперь мы и здесь лишние, а значит чужие, подвел итог парторг Стоеросов.
      - Выходит так, что надо идти Фуняева выручать. Со своими болячками мы потом разберемся... - подал голос Кубиков.
      - Далеко это вы, господа, собрались? - раздался голос над их головами.
      Оглянувшись, они заметили, что окружены группой всадников на верблюдах.
      - Здесь - пески. - сказал им офицер. - На оружие бросаться с голыми руками не советую. Утром вы нам заплатите выкуп за вашего приятеля, и убираетесь обратно, у нас своих оборванцев по горло. Если нет - завтра вы потеряетесь навсегда в песках. Оттуда вы официально не выезжали, а сюда не приезжали. Вот так...
      С голой пяткой на саблю не попрешь. Они молча сели на песок вокруг Колупаева, накрытого знаменем. И ждали они утро, которое им ничего хорошего не обещало...
      Глава тринадцатая
      Ночные откровения парторга Стоеросова. Быль о том, как Стоеросов и
      Рожин в Москве демократию защищали. Коралловый остров из речных
      ракушек. И стали они выворачивать карманы. Все свое... "Как же так,
      Фуняев?" "Теперь только домой"
      Про то, что их ожидает утром, старались не думать и не говорить, оставив утренние проблемы на утро. Грелись друг об друга. Текла тихая, обо всем и ни о чем, беседа.
      И произнес некоторые слова молчаливый парторг Стоеросов:
      - Вот ведь какое гадство на земле творится! Слова все говорят правильные, красивые, а за словами - обман и ложь... Я вот расскажу, как мы с Рожиным за демократию воевали.
      Освобождался Васька в конце сентября, точнее - в первых числах октября. Меня и попросили поехать по-родственному, чтоб чего по дороге не случилось. Поехал я, встретил. А обратно - через Москву, транзитом ехать. Приехали мы утром, а поезд наш из Москвы - вечером. Ну и пошли мы столицу посмотреть. А в Москве заваруха. Мы же с Васькой - ни сном, ни духом. Смотрим: народ куда-то валит. Мы - следом. И пришли к Белому Дому. А там мама моя родная! Знамена кругом красные, и все такое прочее. Я сообразил, что к чему, и говорю Рогожину: Революция, брат, держись около меня. Если потеряешься, то спрашивай у людей за что они. Если скажут, что за демократию - наши, красные...А тут стрельба, шум, мы и потерялись. Где-то закричали, что надо ехать штурмовать телецентр. Надо, так надо... Сели, поехали. Ну, ломанулись мы в телецентр, а оттуда по нам как пошли стрелять! Мы - кто куда. Я за машину какую-то спрятался, думал пережду стрельбу, да куда там! Подъехали бэтээры, начали стрелять во все, что шевелится. Так и пролежал я до утра. Утром смотрю - только убитые остались, все, кто живой, ночью утекли. Ну, думаю, надо ногами шевелить отсюда подальше. Подобрал чей-то автомат сдуру, да к кустам на четвереньках... А на меня оттуда ствол. Я тоже автомат вскинул. Хорошо, услышал я голос, узнал Ваську, а так бы постреляли друг друга... Я ему говорю, ты что же, гад, делаешь. Мы же чуть друг друга не постреляли, говорю. А он мне, что все делал, как я велел. Смотрит, мужики едут телецентр защищать. Он спросил, за что они. За демократию, говорят. Ну он и поехал с ними... Говорю я тогда ему, бросаем, говорю, оружие это к чертям собачьим, пока беды не наделали. И дуем на вокзал. Не бывает двух демократий, говорю. Пока их в стране две - порядка не будет...
      Помолчали. Заговорил Кувалдин:
      - Мы все сюда не за богатством шли. Мы за красотой шли. Коралловый остров, он не для богатства, для красоты, так я понимаю, Женя? Хотелось всем по-людски, красиво пожить. И всего-то, казалось, пара пустяков... А вот как получилось... Кораллы-то эти самые, наверное, красивущие?! Как домой вернемся, я тебе, Женька, обязательно коралловый остров сделаю. Из ракушек речных. У нас ракушки такие красивущие, ууу! Куда там твоим кораллам! Будет у тебя свой коралловый остров из речных ракушек, и не позарится никто, и красиво, и глазу радостно. Я же как понимаю, чтобы один человек обогатился, надо, чтобы другой настолько же обеднел. Не, на фиг такие богатства...
      И настало утро. Расстелил Стоеросов старенький свой пиджачок на заморском песке, и стали они выворачивать карманы...
      Когда появились гибралтарские пограничники, на пиджачке лежали четыре обручальных кольца, простенькие сережки, серебряный браслет, медали и ордена, немного бумажных денег. Наши путешественники стояли потупившись, сами стесняясь своей бедности.
      - С вас и взять нечего, - брезгливо оглядел их сокровища офицер. Катитесь отсюда, да побыстрее.
      - Эй! А кто будет Фуняева возвращать?! - встал у них на дороге Кувалдин.
      - Ах, это... - вспомнил офицер. - Можете забрать.
      Он сделал знак, и двое пограничников вынесли носилки с кое-как прикрытым одеялом Фуняевым... Они поставили носилки на песок.
      Женька подбежала к носилкам, откинула с лица одеяло...
      - Как же так, Фуняев?! Как же так?! - тихо вскрикнула она...
      - Тихо! Тихо! Не надо резких движений! Вы под прицелом пулеметов! Сердечный приступ. Бывает... Если вы хотите делать глупости, то некому будет похоронить ваших мертвых, и вас самих...!
      Женька провела по лицу Фуняева ладонью, нежно и ласково, закрыв ему глаза. Рядом вздохнула бабка Оладья:
      - Если беда, так кругом беда! Куда мы теперь?
      - А куда теперь? - горько развел руками Ползунков. - Теперь только домой. Живым можно шляться где угодно, по всему свету, а вот им, - он указал на Колупаева и Фуняева, -им обязательно домой надо. Жить можно где угодно, умирать надо на Родине.
      - Что-то я сомневаюсь, что нас после всего отсюда живыми выпустят, произнес задумчиво мэр.
      - От сумы, как от тюрьмы... - махнул Стоеросов. - Пускай попробуют. Нам теперь действительно терять нечего...
      Глава четырнадцатая
      Впереди - Громилин, сзади - смерть. "Эти люди числятся за
      Россией." "Не делай этого, Блудилин!" Общее дело. Бедные люди
      великий народ.
      А что им было терять?
      Пошли они в ту сторону, откуда пришли. Несли с собой не мешки с заморским золотом, несли на самодельных носилках товарищей своих горемычных.
      А впереди - Громилин, а сзади смерть нависла на верблюдах верхом, опомнившись, догоняет черная смертушка...
      Только-только они на горочку поднялись, вот он - Громилин. Ждет. Во всей своей неотразимой суровости ждет. Не для прощения ожидает.
      Замялись путешественники. Вперед - боязно и стыдно, назад - еще хуже. Спинами стволы чувствовали, стволы, готовые разорвать тела свинцом. Их худые, беззащитные тела...
      И раздался голос Громилина:
      - Только попробуй, выстрели, макака! Я из тебя самого решето сделаю! Вы меня знаете! Эти люди за Россией числятся! Перед ней им ответ держать...
      Завертелась верблюжья конница, старший прокричал:
      - Мы не будем стрелять, Громилин! Сейчас не будем. Но ты их не получишь. Мы ночью пустили ток по проволоке на своей стороне границы. Мы подождем до темноты, а ночью мы с ними разберемся... мы подождем. Я терпеливый, Громилин. Хотят уйти? Пусть идут!
      В это время раздался вопль бабки Оладьи:
      - Васькааа! Блудилиииин! Не делай этого! Вернись!
      Все обернулись и увидели, что Блудилин мчится к проволоке, по которой пустили ток. Он добежал и собрался помочиться на нее, словно на забор в родной деревне. Он, казалось, не слышал, что ему кричат. Глаза у него стали невозможно шалыми. Он проорал в сторону верблюдов и всадников:
      - Не пройдем, говоришь?! Иди, пиписьками померяемся! Боисси?! Ну, тогда передай своим бабам, что ты видел у Блудилина! Я пошеоооол!...
      Раздался страшный треск, полетели во все стороны искры, жутко запахло, разлетелись, взрываясь, фарфоровые предохранители...
      Громилин орал:
      - Чего стоите, бараны?! Бегом! Он же вам дорогу освободил!
      И они побежали. Только бабка Оладья замешкалась у того места, где мгновение назад стоял Васька Блудилин. Она аккуратно замела ладошками в платочек горстку пепла пополам с рыжим песком, аккуратно завязала платочек, перекрестилась и пошла через проволоку. И тут раздался выстрел. Бабка споткнулась, протянула платочек дочери:
      - Подержи, доча. Устала я что-то... - сказала она, оседая.
      И присела она на вечный отдых. Майор хотел помочь ей подняться, но увидел кровь и неживое уже лицо.
      - Ах, сукииии! - проревел он, хватаясь за пулемет. - В спину, сволочи?!!!
      И майор затрясся в пулеметной отдаче, словно в рыдании.
      Он стрелял, и лента выплевывала пустые гильзы, выбрасывая из седел всадников на сопредельной стороне.
      В ужасе метались они, не находя спасения... Лента выбросила последние патроны, давно уже никого в живых не осталось из соседних пограничников, а майор все нажимал и нажимал гашетку...
      Потом он долго сидел около бабки Оладьи. К нему боялись подойти...
      - Товарищ майор, какие будут приказания? - решил спросить кто-то из пограничников, тронув его за плечо. - Что будем делать с нарушителями?
      - У нас одно общее дело с ними осталось - мертвых похоронить. НАШИХ мертвых, - строго сказал майор. - А потом мне вместе с ними ответ держать. Им - за свои грехи, мне - за свои... Неси, сержант, лопаты...
      Похоронили их на горке: Очень Ветхого Колупаева. Соблазнителя Фуняева. Местного Дон Жуана Ваську Блудилина. Добрую бабку Оладью - мать человеческую.
      И помянули их, как на Руси полагается. Выпили водки. И помолчали. Кто-то, не стесняясь, плакал.
      - Какие же мы бедные люди... - тихо сказала, ни к кому не обращаясь, Маруся.
      И ответил ей майор Громилин:
      - Люди мы, может, и бедные, только народ мы все равно - Великий!
      И ждали они рассвета...