Храм Василия Блаженного

      В это же самое мгновение правая рука его отца вместо надежной и такой, казалось, близкой ладони сына поймала пустоту. Ухватиться за что-то другое он не успел: кустик, который удерживал его шаткое равновесие, покинул склон и улетел вниз.
      Вместе с Тарасом Мироновичем.
      На этот раз дети заткнуть уши не успели. Поэтому прощальное слово улетающего в бездну участкового навсегда врезалось в память слышавших его мытаринских пацанов, сохранилось впоследствии в виде бережно передающейся из уст в уста легенды, как некогда передавался знаменитый Большой Матерный Загиб Петра Великого.
      Пацаны переглянулись и восторженно подвели итог услышанному:
      - Вот это круто! Класс!
      - Ребята! Уйдите от края! - поспешил вмешаться Сергей. - И не слушайте, сейчас дядя участковый вылезать будет! Нечего вам это слушать.
      - Ну да! Нечего! - возмутились мальчишки. - Мы такого ни у кого не слыхали!
      Когда Тарас Миронович вылез, он только и сумел сказать сыновьям:
      - Поговорим дома.
      Чем весьма испортил им настроение. Молча оделся и, кивнув сыновьям, направился к горке, на которой был Васька. Пацанам категорически было велено оставаться на месте.
      - Петька! Полезай на дерево с биноклем! - скомандовал Колька. Оттуда все увидишь, нам скажешь, мы все равно первые в поселке знать будем, да еще и другим рассказать успеем...
      Так оно и вышло.
      Храм
      Из-за огродов, из-за сараев, на улочки поселка обрушилась с воплями босоногая ватага мальчишек, орущих во всю Ивановскую:
      - Ваську заарестовали! Милиция Ваську Пантелеева заарестовала! Васька покражи делал! Ваську заарестовали!
      Взбудораженные пронзительными воплями, повыскакивали на улицы все, кто в это время дома был. Вышла за ворота и Анастасия Николаевна, привлеченная шумом. Услышав, что Ваську ее арестовали, да еще и за воровство, схватилась она за сердце. И посерев лицом, прислонилась к стене дома, возле которого стояла. Все окружающие сразу примолкли, заметив как-то вдруг, какая она уже совсем старенькая старушка.
      - Васькууу... - заголосил было по инерции кто-то из мальчишек, но тут же схлопотал подзатыльник и заткнулся.
      Все стояли в ожидании, высыпав на край поселка, за сараи. Переминались с ноги на ногу, поглядывая виновато на Анастасию Николаевну, словно ища у нее за что-то прощения.
      И вот показались.
      Впереди всех шагал Тарас Миронович: грязный, оборванный, с оцарапанным лицом, но с гордо поднятой головой. За ним следом шел Григорий, в сдвинутой на самый затылок фуражке. На лоб она не налезала. Он вел за руку Ваську, крепко вцепившегося в него. Сзади шагал, по журавлиному высоко поднимая ноги, Сергей, нагруженный корзиной, ящиком с инструментами, лопатой, веревкой через плечо и бренчащим ведром ядовитого оранжевого цвета, снятым Васькой с какого-то пожарного щита.
      - Ой, мамыньки! Гляди, как Васька милицию потрепал! - ахнули в толпе, завидев растерзанного Тараса Мироновича.
      - Смотри, смотри! Ваську за руку ведут, сопротивлялся, кажись, сильно.
      - Ой, Васька! Ой, бедокур! Что будет?!
      Анастасия Николаевна с трудом отделилась от стены и пошла навстречу вышагивавшему впереди Тарасу Мироновичу.
      Тот шел неестественно прямо, держа за спиной фуражку. Завидев приближающуюся Васькину мать, он завертел головой, высматривая, куда бы улизнуть, но она уже приблизилась к нему вплотную и спросила, глядя ему прямо в глаза, которые лукавый участковый старательно скашивал куда-то за спину.
      - Ты, Тарас, не косись, не косись! Ты мне прямо отвечай - это Васька мой тебя так подрал и личность тебе покарябал?
      - Да ты что, - очумела?! - Тарас Миронович вытаращился на нее. - Это я сам! Это я... Это я с дуба упал.
      При этих его словах, несмотря на всю серьезность происходящего, собравшиеся жители поселка взорвались хохотом.
      - Да я не в том смысле с дуба упал! - рассердился участковый. - Я действительно с дуба упал!
      Этим заявлением он только масла в огонь подлил. Анастасия Николаевна даже почти закричала на него:
      - С тебя, старый дурень, люди смеются! Ты что - ответить не можешь честно?! Да что ты все за спину себе смотришь? Ты встань прямо и смотри мне в глаза!
      Рассердившись, она дернула его за руку. Фуражка, которую он держал за спиной, выскользнула из рук и покатилась по траве, открыв огромную дыру на лопнувших сзади галифе участкового. Он аж юлой закрутился.
      Те, кто стоял сбоку и сзади него, окончательно зашлись от смеха, даже Сергей, отвернувшись в сторону, прикрывал рот ладошкой. Все остальные, не понимая в чем дело, обуреваемые любопытством, стали перемещаться за спину участковому.
      - Устал я что-то... - пробормотал тот, затравленно оглядываясь и в отчаянии опускаясь на землю, прямо под ноги оторопевшей Анастасии Николаевне.
      Та так и осталась с открытым ртом, ничего не понимая, махнула рукой и пошла к Ваське, которого держал за руку Григорий.
      Подойдя поближе, она увидела, что все обстоит как раз совсем наоборот: это ее Васька держал Григория за руку, потому что огромная, просто чудовищная опухоль, разрослась на лбу Григория, наплыв ему на глаза, которые он не мог даже открыть.
      - Милай! - присела на корточки от неожиданности и жалости Анастасия Николаевна. - Это и тебя мой ирод отделал?!
      - Да что вы, Анастасия Николаевна! - пробасил возмущенно Григорий, узнав ее по голосу. - Это не ваш Васька, это меня оса в лоб укусила...
      Она подскочила, словно это ее оса ужалила.
      - Вы что мне голову морочите?! - раскричалась она, возмущаясь. - Мой обалдуй людей покалечил, а они его выгораживают!
      Она коршуном подлетела к Ваське:
      - Это что же ты с людями наделал?! Анчутка ты беспятый! Нехристь! Басурман! Это что же ты набедовал?!
      - Маманя! Маманя! - гудел расстроенный Васька. - Не я это... Не я, маманя...
      - Я тебе покажу - "не я"! - разбушевалась мать. - Ворует, изверг, да еще и людев калечит!
      - Не трогал он никого, успокойся ты, Анастасия Николаевна! прикрикнул на нее участковый. - Вот что покрал он - это верно. Это совсем даже худо, а вреда физически он никому не причинил.
      - Покрал?! - ахнула мать. - Васька?!
      - Ну не я же, - печально вздохнул участковый так искренне, словно и вправду сожалел, что не он это сделал.
      - Ах ты, бедоносец проклятый! Чтоб тебя лихоманка потрепала, непутевого! - напустилась мать на своего оболтуса, который молчал и только гудел на одной ноте:
      - Маманя! Маманя!
      - Тебе это надо было?! - напустилась она на него с новыми силами. Да чтоб тебя на той веревке, что ты покрал, черти за углями гоняют! И за каким, отвечай, тебе это спонадобилось?!
      - Строить... - присвистнул носом Васька.
      - Чегооо? - вылупилась на него мать. - Ты же в жизни своей гвоздя ни разу не забил, чтобы пальцы не оттяпать, куда тебе строить?! Будет врать-то!
      - Я не вру! - обиделся уже Васька.
      - Ты, оболтус, объясни матери, что да как, людям сам верни, что покрал у них, не спросясь, - грозно распорядился сидящий на травке участковый.
      - Простите! - густым басом прогудел Васька, подняв голову вверх.
      Вокруг стояла тишина. Васька глотал слезы.
      - Я больше не буду! Я строить взял...
      - Господи! Да чего строить-то?! - закричала мать.
      - Говори, что сопишь? - прикрикнул без злобы участковый. - Говори, мать спрашивает.
      - Храм строить... - почти прошептал Васька.
      - Чегооо?! - едва не села рядом с участковым мать.
      - Храм я строю! - непривычно внятно произнес Васька, подняв голову. Вот тут наступила полная тишина.
      - Во, блаженный! - воскликнула в этой тишине Анастасия Николаевна, сама не подозревая, что с этой минуты сына ее иначе, как Василий Блаженный, называть не будут, а стройку его нарекут в народе - Храмом Василия Блаженного.
      Кражи его дурацкие скоро позабудутся, простят их Ваське легко, любили его за искреннюю беззлобность и неспособность причинять сознательное зло, потому простили бы ему и не такое. А вот прозвище останется навсегда...
      Народ стал расходиться. Сергей взял под руку Гришку и повернулся к отцу:
      - Пойдем домой, батя.
      - Да что-то не хочется, - оглядываясь на еще остававшихся самых любопытных, отозвался участковый. - Посижу я тут на солнышке. Что-то я пригрелся, посижу...
      Сергей удивленно посмотрел на закатное неяркое солнышко, уходящее за маленькие, словно на корточки присевшие, сараи. Хотел что-то еще сказать отцу, но нетерпеливый Гришка стал тянуть его за рукав, и Сергей повел его к дому. Уже уходя, он оглянулся. Отец сделал блаженное лицо, подставляя его солнцу.
      - Ты пересел бы, что ли, батя, - посоветовал Сергей.
      - А тут что - занято? - съехидничал отец.
      - Да нет, свободно. Сиди, если нравится. Только коровы тут гуляют.
      - А я им что - мешаю? Да и нет никаких коров.
      - Нет, - покорно согласился Сергей. - Но были. Были и оставили вещественные доказательства своего пребывания.
      Тарас Миронович подскочил, оглядел многострадальные галифе, шепотом выругался и широким шагом пошел домой, не обращая уже ни на что внимания, даже фуражку в траве оставил.
      Сергей поднял фуражку и сказал Григорию:
      - Пойдем, брат. Боюсь, что дома нам будет мучительно больно. И почему-то мне кажется, что тебе - особенно.
      Он повел Григория домой, сочувственно обнимая его за согнутые тяжелыми предчувствиями плечи. Шли они домой долго. Часто останавливались, перекуривали. Когда же вошли под крышу дома своего, увидели выходившего из ванной отца: свежевыбритого, пахнущего одеколоном, земляничным мылом и легким, едва уловимым ароматом коньяка, единственным напитком из разряда спиртного, который отец себе изредка позволял.
      Порции спиртного, которые он принимал, даже чисто символическими можно было назвать только с большой натяжкой. Он вообще не только презирал пьянство, как явление, но и люто его ненавидел. Были у него на это свои личные причины. Одна - зажившая, оставшаяся под самым сердцем, страшным уродливым шрамом, а другая - в самом сердце - незаживающая.
      Участковый
      Тарас Миронович прошел к тахте и с наслаждением вытянулся на ней, подставляя большое тело свежему ветерку из окошка, как кот щурясь от наслаждения.
      На кухне, над газовой плитой, сохла уже выстиранная форма, а под вешалкой в прихожей стояли вымытые и уже начищенные до яростного блеска сапоги.
      Он лежал, посвистывая, словно не замечая топчущихся у порога сыновей, глядя куда-то в другую сторону.
      Сергей проследил его взгляд, который застыл на светлом пятне на старых обоях, которые давно пора бы было поменять, да все что-то никак рука не поднималась.
      Пятно это осталось от старой фотографии. Сняли со стены ее давно, но человека, который был на этой фотографии, помнили всегда. Помнили, но вслух никогда не вспоминали.
      Это была жена Тараса Мироновича, мать Сергея и Григория.
      Красавица, выдумщица, хохотушка и заводила. Очень они любили друг друга. От такой красивой любви и дети родились красавцами. На загляденье. И жили супруги душа в душу, всем на зависть. Дети уже в школу ходили, а родители все еще влюблены были, как молодожены.
      Тараса Мироновича отправили на долгую учебу. Жена осталась одна. Сыновья в школе, по дому с работой она справлялась споро, все делала играючи, вот только одной оставаться непривычно. Скучно. В поселке и пойти толком некуда. То хотя бы мужа ждала, а теперь муж далеко. Вечером полезла она зачем-то в шкафчик, вкусненького захотелось, да натолкнулась на бутылку с вином, тогда еще Тарас Миронович себе позволял. Достала она эту бутылку...
      Когда Тарас Миронович вернулся, его прежний начальник, тогдашний участковый, перехватил его на станции и привез к себе домой, откуда сразу же выставил за порог случайных гостей, закрыл двери и долго что-то говорил Тарасу Мироновичу. А говорил он ему о том, что жена его, Тараса, стала злоупотреблять. Дети неухоженные, ну и все такое прочее...
      Тарас расстроился, конечно, но решил, что все это из-за его отсутствия долгого, а теперь все наладится само, отвыкнет...
      Не отвыкла.
      Кончилось все это и совсем плохо. Тарас поехал на дальний хутор по срочному вызову, дело оказалось серьезное, задержался он там, а жена его, крепко выпив, решила чайку попить. Поставила чайник на плиту, села на кухне за столом и заснула...
      Мальчишек чудом спасли, еле выходили их в больнице. А сама жена крепко уснула. Навсегда. Газ-то она включила, а спичку поднести позабыла. Сама от газа умерла и ребятишек сильно потравила, они в больнице долго лежали оба. Еле выкарабкались.
      После этого про мать в доме - ни слова, хотя на могилку к ней ходили исправно и обихаживали ее старательно. Могилку соблюдали, а вслух про мать никогда не вспоминали.
      Вот с тех самых пор Тарас Миронович спиртное на дух не переносил. Тем более, что был к тому и еще один повод, едва ему самому жизни не стоивший. Был случай.
      И звали этот случай Михаилом Куриным, мужем Веры Ивановны, соседки Полины Сергеевны и Анатолия Евсеевича. Михаил этот сильно на стакан западал. В поселке, надо сказать, это было общей бедой, потому что пили все. В разной, конечно, степени и по разным причинам и поводам, и до разных кондиций, но зато почти поголовно. Впрочем, практически как в любой другой российской глубинке. Да и только ли в глубинке? Сколько светлых головушек сгубила водка эта проклятущая, кто считал? Да и что об этом говорить зря, и так все сами знают.
      А с Михаилом вот какой случай приключился. Выпил он сильно лишка, и что-то с ним случилось такое, что бросило его с кулаками на жену свою, тараканы у него в голове забегали. Вера Ивановна с перепугу заорала, выскочила на улицу. Мишка, конечно, бугай здоровый, но в поселке хилых мужиков нет, все с малолетства на лесопилке, да по хозяйству, так накачались, куда там Шварценеггеру!
      Скрутили Мишку, оказавшиеся рядом мужики, слегка по шее дали, чтобы в чувства привести, без злобы, разумеется, а чтобы ума вернуть, для успокоения. И отпустили. Мишка смолчал, в драку не полез, пошел домой.
      Мужики стоят возле дома в кружок, курят, Мишку обсуждают, а он в это время выходит у них из-за спин из подъезда.
      И в руках у него двустволка тульская, а на плече - патронташ. И в карманах пиджака патроны, и за пазухой мешком набиты. Встал он под козырьком подъезда, загнал два патрона в стволы, вскинул ружье и ни слова не говоря - бабах! Прямо из двух стволов. Хорошо еще, что поспешил и плохо прицелился по пьянке. Просвистела картечь над головами мужиков, едва папироски не проглотивших от испуга. Бросились они кто куда, врассыпную, словно и не было их во дворе.
      Мишка им вдогонку - бабах! бабах!
      Стекла в доме зазвенели. Бабы завизжали, дети орут, мужики попрятались, орут из укрытий Мишке, чтобы тот перестал дурью маяться, бабы кричат мужьям, чтобы они чего сделали, а те отвечают, что ничего поделать не могут, не стрелять же им в Мишку...
      Тарас Миронович как назло на речке купался. Пока за ним пацаны сбегают! Речка не близко. И получилось так, что на стрельбу первым прибежал Гришка, Сергей немного отстал.
      Мишка, увидев приближающегося милиционера, рванул в подъезд, Гришка, по горячности, следом за ним, а когда Сергей в подъезд влетел, следом за братом, то увидел что стоит Григорий к нему лицом, а лицо у него при этом белее белого. Из-за плеча Гришкиного выглядывает пьяная морда Мишки, который два ствола приставил к горлу Гришки и говорит Сергею:
      - Бросай пистолет!
      Что тому делать? Бросил. За Гришку испугался, а если честно, то и за себя тоже.
      - Дядя Миша! - взмолился Сергей, пытаясь уговорить его. - Отпусти Гришку, успокойся.
      - Уйди с дороги! Брата твоего жизни решу!
      И тычет стволами Гришке в горло. Сергей задом-задом, вышел из подъезда. Следом за ним - Мишка, поставив Григория перед собой, как щит. Ружье у Мишки уже за плечами, а в руках пистолет. И орет он дурным голосом:
      - Веркаааа! Выходи, говорю! Быстрррро все рррразбежались! С Мишкой Куриным шутки плохи!
      - Мишка! Ирод! Отпусти парня! - кричат ему со всех сторон. Да куда там! Он пьяный кураж поймал, он жену за какую-то обиду к ответу требует. Она даже выйти хотела, да люди ее удержали силком.
      - Куда тебя, дуру, несет?! Сиди, убьет! Не видишь, не в себе он?! В нем сейчас вино разговаривает.
      Мишка постоял у подъезда, покуражился, пошумел, даром что пьяный, заметил перебегающих по двору мужиков с охотничьими ружьями, вскинул свою тулку, да не успел выстрелить, забежали мужики за дом, за угол, а пара в подъезде скрылась.
      - Ага! - орет Мишка. - На крышу полезли?! Мишку Курина с крыши стрелять решили?! И бросился он к сараям, толкая перед собой Гришку. Заскочил в первый попавшийся сарай, и вскоре перед дверями выросла гора дров, которую складывал, как баррикаду, Григорий, под прицелом Мишкиного ружья. Сам же Мишка притаился в темноте сарая, не видимый снаружи.
      - Ну, теперь его хрен достанешь, хрен возьмешь! - разочарованно вздохнули мужики. - Пока не прочухается, не выйдет, если к тому времени еще чего не набедокурит.
      Мужики к Сергею подступились: командуй, мол, милиция, что дальше делать? А что он им сказать может? Он сам только что в школу милиции поступил.
      - На кого охотиться собрались, мужики? Не сезон вроде как.
      Оглянулись мужики, смотрят, Тарас Миронович стоит. В сапогах резиновых, в шляпе соломенной. Только удочки где-то по дороге бросил. Но в отделение успел забежать: рубаха навыпуск была перехвачена ремнем с висевшей на нем кобурой.
      - Да вот, Мишка Курин там, в сараях...
      - Знаю, слышал, - перебил участковый сурово. - Это он стрелял?
      - Он, Тарас Миронович. Там Гришка твой у него в сарае... Вроде как заложник.
      - Врешь! - выдохнул, меняясь в лице, участковый.
      - Разве так врут?!
      - Ладно. Ну-ка, вольные стрелки, немедленно сдать все оружие курсанту Сергею Пасько, я после разберусь, что это за оружие, и все ли зарегистрировано. А у тебя, Сергей, чего кобура расстегнута?
      - Он Гришку грозился убить, - потупился Сергей.
      - Ясно. После поговорим. Значит - у него теперь кроме ружья еще и два пистолета имеются? Ну, теперь он нам грохота наделает больше, чем Царь-пушка. Значит, теперь перед нами хорошо укрепленная крепость, в которой полно оружия. Ладно. Сергей, ты стой тут, охраняй временно конфискованное оружие, наблюдай за населением, чтобы не лезли, куда не нужно. И чтобы, не дай бог, палить не вздумали куда попало и почем зря. Я милиция, и там мой сын. Так что это дело - вдвойне семейное. И проследи, чтобы в доме напротив все от окон отошли, мало ли, пальнет Мишка, да как раз напротив окон...
      Он выслушал в подробностях, что же произошло, постоял, уставившись взглядом под ноги и, шевеля губами, снял с себя пояс с кобурой и протянул Сергею.
      - На. В крайнем случае. Ты понял меня? В самом крайнем!
      - Понял, батя.
      - Не слышу?!
      - Так точно, понял! - вытянулся Сергей.
      - Вот так вот лучше. Ну, я пошел.
      И он вразвалку направился в сторону сараев.
      - Мишка! - крикнул он, не останавливаясь. - Это я - участковый Пасько! Ты видишь меня? Смотри - я без оружия!
      - Уйди от греха, участковый! - завопил Мишка из темноты сарая.
      - Куда же я уйду, дурья твоя голова?! У тебя мой сын. Отпусти - может и уйду.
      - Приведи мне Верку, тогда отпущу твоего сына.
      - Не могу я тебе ее привести, никак не могу.
      - Это почему же? Тебе что - сын не нужен?!
      - Очень даже нужен. Только жену твою я никак привести не могу, потому, как я ее арестовал и сделал запись в журнале. А в журнале страницы пронумерованы...
      - Ты чего городишь, участковый?! Ты что - пьяный?!
      - Это ты. Мишка, пьяный, а я в трезвом уме и соблюдаю законность и порядок. Для того и на должность поставлен. И в соответствии с законом, за причиненные ею тебе обиды, я ее арестовал, в соответствии с законом о семье и быте...
      - Нет такого закона!
      - Есть такой закон!
      - Кто же тебе дал право бабу в кутузку сажать?!
      - Перед законом, Мишка, все равны, - вздохнул участковый. - А я что? Я только исполняю.
      - Тогда веди ко мне Кольку и Петра!
      - Это тех, которые тебе по ж... которые тебе обиды причинили? Так их я тоже уже посадил.
      - Да ты что, участковый?! - взревел Мишка. - Обалдел?! У тебя же всего одна камера в наличии имеется!
      Разъяренный Мишка выскочил из сарая, толкая перед собой Гришку.
      - Веди мне жену немедленно! Веди, и забирай своего пацана!
      Толкнув в спину Григория в сторону от себя, Мишка собрался нырнуть обратно за поленницу.
      - Постой, Миша! Погоди! - остановил его участковый вкрадчивым голосом. - Пойдем мы с тобой вместе за женой твоей сходим. Что тебе ждать сидеть?
      - Ага! Так я тебе и доверился!
      - Да ты посмотри - у меня даже оружия нет! - пошел участковый к Мишке, расстегивая на ходу рубашку, и демонстрируя ему свой живот.
      Михаил растерялся, попятился, а воспользовавшийся этим участковый подошел к нему на расстояние вытянутой руки.
      - Ну чего ты, Миша? Это же я - Тарас Миронович. Участковый. Помнишь, я тебя, когда ты в шестом классе учился, на мотоцикле ночью в райцентровскую больницу возил? У тебя тогда аппендицит случился. Вспомнил? А ты что же, сукин сын, тут устраиваешь, а?! Ну-ка, давай сюда быстро оружие! Давай, пока беды не натворил!
      Он осторожно потянул за стволы у Мишки из рук ружье, и всем уже казалось, что дурацкая и страшная эта история благополучно заканчивается, все, кто наблюдал за происходящим, с облегчением вздохнули...
      Но тут Мишка боковым зрением заметил, что кусты слева от него зашевелились. Нервы его не выдержали. Он дернул стволы из рук участкового и выстрелил в шевелящиеся кусты, а навстречу выстрелу, перекрывая его, бросился Тарас Миронович. Он тут же охнул и упал на спину, отброшенный выстрелом картечи в упор. Мишка выронил ружье и стоял, нелепо разведя руки в стороны, и с ужасом смотрел на растекающуюся по груди участкового кровь.
      От домов мчались, обгоняя друг друга, люди. Впереди всех бежал Сергей. Григорий уже разорвал на отце рубаху и пробовал остановить кровь.
      Сергей забежал перед толпой и выстрелил над головами людей, сжимавших палки и обломки кирпичей, загородив собой Мишку.
      - Назааад!!!
      Толпа отступила.
      - Отойти всем на двадцать шагов! - заорал Сергей, наступая на толпу, размахивая пистолетом.
      Когда все отошли, он велел приглядеть за безоружным Мишкой двум мужикам поспокойнее, сам же полез в кусты, посмотреть, что там за герой и не задело ли его. Когда он раздвинул кусты, то увидел прижавшегося животом к земле, насмерть перепуганного дворового пса Шарика, который признав знакомого, осторожно пополз из кустов, ласково виляя хвостом.
      - Сергей! - позвал Григорий. - Подойди, отец зовет.
      Сергей подошел. Над отцом колдовала, накладывая повязку, Полина Сергеевна, которую участковый попросил отойти. Когда она сделал это, он прошептал Сергею:
      - Никто не стрелял...
      - Чтоооо?! - удивился Сергей.
      - Никто не стрелял, - упрямо повторил отец. - Мишка отдавал ружье добровольно, держал его за приклад. Произошел самопроизвольный выстрел. Понял?
      - Я лично не понял! - возмутился Григорий. - Неужели ты ЕГО прощаешь?
      - Выстрел был, действительно, случайный, а у него, между прочим, двое мальцов в доме. Ясно?
      - Ясно, - тихо ответил Григорий.
      - А тебе, Серега?
      - Ты помолчи, отец, молчи, папа. Мы все сделаем как нужно...
      Такую рану в упор пережить - нужно железное здоровье иметь. И оно у него было. И еще у него были сыновья, которые сутками дежурили возле отца, мотаясь между службой, учебой и больницей.
      Правда, за все время пребывания участкового в больнице в поселке не было ни одного скандала, ни одной пьянки.
      А Михаил Курин сидел. Шло следствие. Правда, сыновья потерпевшего утверждали, что выстрел был самопроизвольный, но говорили они об этом как-то неубедительно. Все остальные свидетели находились за спиной участкового, и видеть точно все не могли. Участковый же, как только пришел в себя, потребовал бумагу и ручку и тут же написал, что выстрел произошел самопроизвольно, во время добровольной сдачи оружия гражданином Куриным, который в момент выстрела даже за курки не держался.
      Про отобранные пистолеты все дружно промолчали, и получил Мишка четыре года, а поскольку на работу был зверь, то вышел он скоро.
      Но это было после. А тогда к участковому в палату вошли два пацана. Оба одинаково лобастые, в стираных одинаковых матросках. Вслед за ними в двери протиснулась Вера Ивановна, заполнив собой сразу всю палату. Она подтолкнула мальчишек в спину и зашептала им:
      - Ну! Говорите же! Ну...!
      Мальчишки совсем засмущались. Наконец вперед вышел один из них и забубнил, откашлявшись, переминаясь с ноги на ногу.
      - Дяденька Тарас Миронович! Вы простите нашего папку мы вас всегда благодарить и к вам молиться... Нет, не так: будем молиться на вас! Вот.
      - Эх ты, - проворчал второй пацан. - Не на вас молиться, а всегда за вас молиться.
      - А вы умеете? - усмехнулся участковый.
      - Чего умеем? - спросили мальчишки.
      - Как это так - чего? Молиться, конечно.
      - Нет, - честно признались мальчишки. - Не умеем.
      - Что же ты так, Вера? Обещают молиться твои гвардейцы, а сами даже ни одной молитвы не знают?
      - Ты извини нас, Тарас Миронович! Мы в церкви уже были, свечку за твое здоровье поставили.
      - Ну, если свечку поставили, тогда проходите, гостями будете...
      Вот так закончилась эта история...
      Тарас Миронович заметил, что Сергей смотрит на его шрамы, отвернулся и сказал:
      - За такие издевательства над отцом надо было бы вас выпороть публично, но я сегодня почему-то добрый - прощаю. Только ты, Сергей, отнеси Ваське ключи от нашего сарая, пускай он берет инструменты, какие ему нужно, только чтобы на место потом все ставил.
      Бог и Васька
      Сергей понес ключи от сарая Ваське, которого спас от сурового материнского наказания. Все свои эмоции Анастасия Николаевна выместила в долгом рассказе Сергею про то, как трудно одной вырастить такую ораву ребятни, особенно такого олуха, как ее Васька. Да и остальные не лучше: с крыш прыгают, дома ничего сделать не заставишь, телевизор, поганцы, и тот...
      Васька, от греха подальше, вышел на улицу вместе с Сергеем, который повел его к сараю, где и вручил запасной ключ.
      Из глубин сарая пахнуло детством. Таково удивительное свойство всех на свете сараев и чердаков. Пока Васька рассматривал инструменты, Сергей стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, а в лицо ему дышала сыроватая прохлада сарая, запах сырой земли из погреба, запах машинного масла, стружки, опилок... Спину пригревало солнце, и так приятен был этот контраст, что век так стоял бы...
      Васька, увлеченно рассматривая инструменты, умудрился ткнуть себе в палец шилом, пришлось искать йод, чтобы смазать маленькую ранку, шило было ржавое.
      - Как же ты со строительством справляться будешь, если с простым шилом управиться не можешь? - проворчал Сергей, обрабатывая терпеливому Ваське ранку.
      - Справлюсь! - уверенно и твердо ответил Васька.
      - Может быть, помочь тебе?
      - Не надо, я должен сам.
      - А если не справишься один?
      - Я справлюсь! Я должен. Я построю Храм. Вот. Потом - сад. Из камней и песка. Буду смотреть. Думать. Молиться. И выздоровею. Вот.
      - Как же ты молиться будешь, если ни одной молитвы не знаешь?
      - Молитва до Господа и без слов дойдет, если она чистым сердцем произносится...
      Сергей обернулся на голос - за спиной у него стоял отец Антон, местный поп.
      - Вы извините, проходил мимо, услышал разговор, заинтересовался, каюсь, не прогоните?
      - Да нет... - Сергей замялся, не зная как называть ему своего почти что ровесника, ненамного старше него, только в рясе, не отцом же.
      Отец Андрей дружелюбно смотрел на него улыбчивым взглядом, но на помощь приходить не спешил. Пауза затянулась.
      - Нет... батюшка, - решился все же Сергей. - Не помешаете. Мы с Васькой про Храм разговаривали. Он Храм решил строить.
      - Ну что же, Бог в помощь.
      - Так он же не православный храм строит, - прищурился на попа Сергей, ожидая, как тот выйдет из такой ситуации.
      - Я наслышан, - ничуть не удивился поп. - Он считает, что если сам построит - поправится. Значит, так оно и должно быть.
      - Даже если не тому богу храм строит?
      - Бог един, - ничего толком не поясняя, ответил поп. - Каждому же по вере его воздается. А вот вы бы меня с отцом вашим познакомили поближе, премного от прихожан наслышан о нем, а вот знаком шапочно, хотелось бы поближе познакомиться.
      - На путь истинный наставить?
      - Ну, зачем же так? - улыбнулся широко отец Андрей. - Его Господь наставляет. Всякого Господь наставляет, да не всякий ему следует. А вот батюшка ваш следует. Если бы его Господь не любил, разве народ любил бы?
      Он мелко перекрестил сарай, в котором находились Сергей и Васька, собрался уходить, но Васька остановил его.
      - Если я построю Храм - я поправлюсь?
      - Главное, чтобы ты в это верил. Я уже сказал: по вере воздается. Господь таких, как ты, без защиты не оставляет. Ты приходи ко мне в церковь, я тебе кое-что расскажу, книжки дам посмотреть.
      Отец Антон откланялся и ушел. Васька взял лопату и тоже ушел, строить свой Храм. Сергей же сел в траву, глядя на закатное солнышко.
      - Почему Васька - не такой, как все? - думал он. - Как может Бог услышать молитву, если ее вслух не произносить? Почему главное самому верить в то, что вылечишься?
      Он встал, помотал головой, поймав себя на мысли о том, думает про то, поправится ли Васька, или нет, если построит свой Храм? Он сердито топнул ногой, рассмеялся, поняв, что хитрый поп, ничего почти не сказав, оставил после себя десятки вопросов, которые теперь так и будут всегда с ним, с Сергеем. Всю жизнь.
      А Васька строил Храм. Дальними путями, через огороды и овражки, с горки на горку таскал он картонные коробки, обрывки веревок, пустые фанерные и деревянные ящики. А еще - чистый песок и камни, которые он тщательно выбирал и отыскивал, а после относил в горку в корзине.