По всему Кладбищу лежали тела Воинов - победа далась нелегко.
      Фомич подвёл меня к собиравшемуся уходить отряду в шлемах, кольчугах, со щитами, мечами и копьями. Он обратился к высокому седому воину, с глубоким рубленым шрамом через всё лицо, показывая ему на меня:
      - Вот он убил Трёхпалого...
      Седой богатырь приложил руку к сердцу:
      - Я твой должник. Видишь шрам на лице? Это его след, Трёхпалого. Не было мне покоя, пока это чудище ходило живоё и невредимое. Теперь я спокоен.
      Он отстегнул от пояса меч в красных ножнах с серебряной насечкой, и протянул его мне на вытянутых ладонях:
      - Держи. Пользуйся. Этот меч мне сам Великий Святослав пожаловал за доблесть и верность. В ворота Царьграда его рукоять стучала. Великий Рим наших мечей опасался. Нам предки девиз завещали, мы внукам и правнукам передали: "Жизнь и слава - Отчизне, честь - никому!" И ты запомни.
      - Я запомню, только за что такая честь? Трёхпалого я случайно победил. И меч мне ни к чему - я поутру уйду...
      - Случайных побед не бывает, - усмехнулся Воин. - А меч возьми. Кто знает свою дорогу? Кто знает, куда она утром повернёт?
      Он обнял меня, потом, троекратно, Фомича, махнул рукой, и его отряд вышел за ограду Кладбища...
      - А что дальше? - спросил я у Фомича.
      - Сам не знаю, - пожал он плечами, - я же сам по себе пришёл, по рассказу соседа Кладбище охранять стал. Может, не тридцать три года надо охранять, может, вообще всё не так? Кто знает? Буду ждать.
      Он устало поник плечами.
      И вдруг перед Фомичом возник из ничего яркий, серебристый столб света, который падал откуда-то сверху.
      И внутри этого столба спускался с неба на белом коне всадник...
      Вот уже тонкие копыта травы коснулись. Всадник легко спрыгнул с коня, отстегнул плащ, бросил его поперёк седла.
      На нём были серебряные доспехи, талией был он узок, зато в плечах широк. Длинные русые волосы до плеч, красивое открытое лицо.
      - Ну, здравствуй, Фомич. Дай я на тебя поближе посмотрю, - подошёл всадник к Фомичу. - Отслужил ты честно. Не за страх воевал, за совесть. Не устал ещё сражаться? Может быть, на отдых пора? Дальше труднее будет. Были отважные и искусные, да и те назад поворачивали. Ты хотя бы у него спроси.
      Победоносец указал пальцем на незаметно подошедшего Оглоблю.
      - Ты что, ходил в Царство Мёртвых?! - удивлённо спросил Фомич.
      Оглобля кивнул и сказал:
      - Ходил... Только не дошёл... Но ты - иди! Я сам для того и остался здесь, чтобы помочь тому, кто после меня пойдёт. Иди, обязательно иди, иначе сам себя будешь мучить, как я вот теперь мучаюсь...
      - Вот видишь, Георгий, надо идти, - развёл руками Фомич.
      - Может, сам пойдёшь в Царство Мёртвых, но не за женой своей, Настей, а на покой? - прищурился Георгий.
      - А ТАМ я встречу жену мою? Мы будем с ней вместе? - прямо спросил Фомич.
      - ТАМ никто никого не встречает. ТАМ никто никому не нужен, - так же прямо ответил Победоносец.
      - Вот видишь? Зачем мне такой покой? Нет уж, я пойду за моей Настей, пускай хотя бы она в Царстве Живых побудет. Даже несколько лет этой жизни стоят ТОЙ вечности, если ТАМ никто никому не нужен.
      - Ладно, - пожал плечами Георгий. - Пускай будет по-твоему. Меня прислали не уговаривать, а предупредить. Сам я твой выбор понимаю. Я сам Воин. По-другому ты и не должен был поступить.
      Значит, дальше будет так: путь твой лежит к Мёртвой Горе. Сначала будет Медвежья Поляна, потом - Железный Лес, дальше - Омут, потом - Гнилое Болото, за которым начинается Чёрный Лес. Если тебе удастся все это миновать, то, считай, первая половина пути пройдена. Останется самая трудная половина.
      Сразу же после Чёрного Леса - Немая Трясина. Немая потому, что затягивает так быстро, что даже пикнуть не успеешь. Дальше Терновые Заросли, а за ними видна уже и сама Мёртвая Гора, она стоит на Гиблом Месте, которое преградой служит, Гору прикрывает.
      Гора эта сделана из мёртвого хрусталя, на неё небо опирается. По склонам там ничего не растет - ни травинки, ни былинки. Всё гладко, все сверкает. Гладкая, как лед, скользкая, как стекло. Ближе к вершине чернеет в ней Пещера Кощея. Он без боя не пропустит, для того и поставлен. А на самой вершине - Самшит растет. Он говорящий. И до самой его верхушки ни веточки не растет. А верхушка этого Самшита сквозь небо проросла.
      Там, на самой верхушке говорящего Самшита, на громадных стальных цепях качается кованый Сундук. В Сундуке - Медведь. В Медведе - Волк, в Волке - Утка, в Утке - яйцо, а в яйце - ...
      - В яйце иголка, иголку сломаешь - Кощей умрет... Я эту сказку давно знаю... - несколько поспешно вмешался Кондрат.
      - Не всякая сказка одна на другую похожа, - покачал головой Георгий. - Ты, молодец, не спеши с горы погонять, спеши в гору нахлёстывать. Ты не мешал бы, не успею всё объяснить - беда будет. Значит так: в яйце - Ключ. Ключом этим открывается вход в Царство Мёртвых. И вот ещё что: в помощь ты можешь взять с собой четверых Домашних, и кроме них тебе обязательно будет нужен Живой.
      Все дружно повернулись в мою сторону. Я в испуге попятился и замотал головой. Куда-куда, а в Царство Мёртвых я своей волей ни за какие коврижки не пойду. И вообще, с меня было достаточно прошлого путешествия за Сокровищами Лукоморов во Дворец Призраков. При одном упоминании о Ведьмах меня до сих пор в дрожь бросало, а там и кроме них было о чём вспомнить.
      - Это ты сам с ним решишь,- кивнул на меня Георгий Фомичу. - Тебе надо, ты и уговаривай. Только Живой может войти и главное, выйти и вывести твою Настеньку из Царства Мёртвых.
      - А где вход в Царство Мёртвых? - спросил Фомич.
      Но столб света неожиданно рассеялся и исчез, словно его и не было. А вместе с ним исчез и Георгий Победоносец - Чудесный Всадник.
      - Всё ты виноват! Говорили тебе - не встревай! - шагнул к Кондрату раздосадованный Фомич, хватаясь за меч.
      Домовой благоразумно попятился за спины домашних, не желая подворачиваться ему под горячую руку.
      Оглобля остановил Фомича, положив ему руку на плечо:
      - Не злись! Злость - плохой советчик. Такие дела, как тебе предстоят, делать дружно надо. Не гоже нам друг с другом воевать. Виноват, а ты его прости, не по злобе он, а по глупости...
      - Ладно, - буркнул Фомич. - Вылезай из-за спин, мечом сечь не буду, а как до леса дойдём, хворостиной выхожу, чтобы впредь неповадно было в разговоры встревать. А вход... ладно. Найдём ключ, найдём и двери... Кто со мной пойдёт? Быстрее решайтесь. Времени на раздумья долгие у нас нет.
      - Времени у тебя чуть больше будет, чем ты думаешь, - подал голос Оглобля. - Теперь всем, кто с тобой пойдёт, можно и днём идти, все вы будете видимые.
      Он сошёл с крыльца, подошёл к Фомичу и сказал, торжественно и с достоинством поклонившись в пояс:
      - Ты - храбрый Воин. Возьми меня с собой. Ты не смотри, что я не до конца дорогу осилил. Второй раз не струшу. Специально я здесь оставался, чтобы помочь тому, кто после меня придёт. Возьми, дай моей душе успокоиться. Я тебя не подведу.
      Он ждал ответа, склонив голову.
      - Не мне твой страх судить. Мне сначала свой надо преодолеть. Вставай по правую руку, со мной пойдёшь, - решительно сказал Фомич. - Ещё трое нужны. Кто?
      Вперёд вышел мужичок с лицом, заросшим шерстью.
      - Ты куда, Борода? - спросил удивлённо Оглобля.
      - А чем я хуже тебя? - вопросом на вопрос ответил тот. - Я тоже пойти желаю. Я вам в пути пригожусь. Оружием я не ахти как владею, но зато наговоры, заговоры, травы целебные знаю, лес, зверей и повадки их ведаю. Возьми...
      - Что ж, - после недолгого раздумья махнул рукой Фомич. - Не с одного же меча в дороге кормиться. Мудрость тоже требуется. Вставай по правую руку... Ну, еще двое...
      Вперёд вышли, как всегда отчаянно отталкивая один другого локтями, Балагула и Домовой.
      - Я!
      - Я!
      - Ты куда прешься?
      - А ты куда лезешь?!
      - У тебя даже коленок нет!
      - А у тебя есть, только ты их не моешь!
      - А при чём здесь умывание?
      - А при чём здесь коленки?!
      - Вот как дам сейчас!
      - Это я как дам сейчас!
      - Это я дам!
      - Нет, это я дам!
      - Куда же мне вас с собой в поход брать, если вы не с врагом воюете, а друг друга лупите? - спросил насмешливо Фомич.
      - Это военная хитрость такая! - ответил Балагула. - Увидит враг, как мы один другого колотим безжалостно, подумает: как же они будут нас бить, если своих так бьют? Испугаются враги и убегут сами.
      - Ну, если убегут, - улыбнулся Фомич, - тогда вставайте по правую руку, только сразу бить друг друга не начинайте, подождите, пока враги появятся.
      - Так что же, - Оглобля уткнулся взглядом в острую макушку вставшего рядом с ним Балагулы, маковкой достигавшего как раз его коленки. - Значит, мы теперь с тобой в одном войске состоим. Так что ли, животное?
      - Какое я тебе животное?! - завопил Балагула, привстал на цыпочки и едва не отхватил ковшом Оглобле коленку, которую тот едва успел отдёрнуть.
      - А кто же ты? - удивился Оглобля. - Не человек же ...
      - Он лучше всяких там людей! - вышел на защиту своего приятеля Кондрат, на всякий случай выставив перед собой однорогий ухват.
      - Я и не спорю, - согласился добродушный Оглобля. - Только нам ведь вместе в дальний путь идти. Должен же я знать, кто рядом со мной идёт.
      - С тобой идёт прекрасное существо, мой лучший друг - Балагула, важно пояснил Домовой.
      - Вот ты и расскажи нам, кто он такой твой друг приятель, - попросил Оглобля. - А то и вправду, идём вместе, а с кем - не знаем. Существо, не существо, человек, не человек.
      - Давно это было, - начал Кондрат...
      Глава четырнадцатая
      Откуда есть пошёл красавец Балагула
      Давно это было. Жил да был в одном большом селе возле леса мужик. Мужик как мужик, только немножко слишком балаболистый, шебутной. Про таких, как он, в народе говорят, "без царя в голове". Куда ветер дунет, туда он и думает.
      Сам по себе он был безвредный, безобидный. Лёгкий был человек. Только очень беспечный.
      Все односельчане на огороды трудиться, а он залезет на крышу, развалится там на солнышке, и лежит, тренькает на балалайке, песни дурашливые горланит.
      Не грызи подсолнухи,
      не гляди с укором,
      цвёл я как черёмуха,
      вырос мухомором!
      Я нашёл себе деваху,
      на окраине села.
      Всё смотрел, да только ахал.
      Она плюнула, ушла.
      Ты куда меня ведёшь,
      сладки песенки поёшь?
      Я веду тебя в сарай,
      иди, не разговаривай.
      - Эй! - кричат ему односельчане. - Ты хотя бы у себя крышу на сарае перекрой! Сгнила совсем! Сам же провалишься!
      - Иди ты! - восклицает мужик, и тут же запевает:
      Ох, сарай, ты мой, сарай,
      непокрытый мой сарай!
      Я куплю мешок соломы,
      и покрою свой сарай.
      Ясный месяц укрылся за тучи,
      мои лапти на той стороне.
      Ничего мне в жизни не надо,
      лишь бы лапти вернулись ко мне!
      Ох, сарай, ты мой, сарай,
      непокрытый мой сарай...
      И всю песню сначала. И так поёт он, пока не плюнут односельчане, не отстанут от него. Лежит он так-то, опять идут к нему соседи:
      - Пойдём мост ремонтировать! - зовут они. - Мост общественный провалился, всем миром чиним.
      Мужик, вздохнув, берётся за балалайку:
      - Сейчас приду, только песню допою!
      - Это какую песню? - спрашивают односельчане.
      - Про сарай, - радостно отзывается мужик.
      - Нет! - возмущаются соседи. - Знаем мы тебя! Это бесконечная песня. Мы никогда не дождёмся, что она кончится.
      - Хорошо, - соглашается мужик. - Тогда я спою про ворону и про мост.
      - Ну, про ворону давай, - нехотя соглашаются односельчане.
      Мужичок быстренько хватает балалайку и запевает во всё горло, да так громко, что ему тут же в голос отзываются все собаки в селе.
      Он лежит на полусгнившей крыше, зияющей дырами, солнышко ласково гладит лучами его сияющую плешь, а он болтает ногами, лупит по струнам балалайки и блаженно орёт покорно слушающим его соседям, ждущим конца песни, чтобы отправиться на ремонт моста.
      Однажды еду: вижу мост,
      под мостом ворона мокнет,
      взял ворону я за хвост,
      положил её на мост,
      пусть ворона сохнет!
      Он ударяет по струнам и садится. Односельчане, страшно довольные тем, что песня такой короткой оказалась, ждут, что сейчас он слезет и пойдёт чинить мост.
      Как бы не так! Они забыли, с кем имеют дело. Мужичок тренькает по струнам и продолжает петь:
      Еду дальше, вижу мост.
      На мосту ворона сохнет,
      взял ворону я за хвост,
      положил её под мост,
      пусть ворона мокнет!
      Односельчане со слабой надеждой вздыхают, надеясь, что теперь-то песня вся, но ничуть не бывало! Мужичок начинает всё сначала:
      Однажды еду: вижу мост,
      под мостом ворона мокнет...
      Рассерженные соседи, понимая, что этот прохиндей опять бессовестно надул их, плюют и идут чинить мост сами. А мужичок, лёжа на крыше, до самого их возвращения попеременно мочит и сушит на мосту несчастную ворону.
      Так что в работе мужичок БЫЛ совершенно бесполезен. Но зато если уж где свадьба, или другая какая гулянка, тут уж без него никак! Да он в таких случаях и не заставлял себя просить дважды. Он хватал свою балалайку, съезжал на тощем заду по сгнившей соломе с крыши, и спешил туда, куда его приглашали.
      И уж веселье там обеспечено. Гости скучать не будут, да ещё и на много лет воспоминаний о весёлой гулянке останется.
      За это и терпели мужичка. За это и подкармливали. Иначе не выжил бы он. Огород у него репьём, сорняками, да лопухом-крапивой весь зарос.
      От того, что рот у него постоянно открытым был, - ведь мужичок постоянно песни распевал, рот у него стал большущий, а нижняя челюсть постепенно стала походить на ковшик.
      И всё бы ничего, только веселясь сам и веселя гостей на многочисленных гулянках, припал мужичок на стакан. Стал много лишнего употреблять.
      Поначалу в праздники, а после и без праздников. Напиваться стал. Скандалить. А кому, вместо веселья, скандал да драка нужны? Перестали его на гулянки приглашать, чтобы он праздник не портил.
      Вот тут-то и настали для него чёрные дни. Работать он совсем разучился, да ещё пьянка эта. А голод не тётка, заработать не можешь, что делать? Стал он потихоньку воровать.
      Раз его за этим делом поймали, второй.
      Поколотили слегка. Потом уже не слегка. А что толку? К тому же сарай у него рухнул, дом разваливается. А он всё ворует, да пьёт.
      Лопнуло терпение у односельчан. Никто не хочет держать в селе вора и пьяницу.
      Собрались на сход, да и решили всем селом выгнать мужичка вон.
      Посадили его в телегу, вывезли из села подальше, ссадили возле леса и возвращаться строго настрого запретили. Сказали, что если вернуться надумает, прибьют.
      Сказали так и уехали. А мужичок остался один посреди просёлка, по колено в грязи. Сверху его дождик осенний мочит, по бокам его ветер насквозь продувает, между рёбер посвистывает.
      Поёжился мужичок, и, застревая в грязи, пошёл в лес. Там хотя бы от дождя можно под деревьями укрыться.
      Короткое время мужичок жил в лесу. Ночевать в листву опавшую закапывался. Днём последние грибы собирал, тем и кормился.
      Пока морозы не ударили, кое-как перебивался. А первый снежок выпал, совсем мужичку худо стало. Есть нечего, холод собачий, огня нет. На землю в снег спать не ляжешь. Одну ночь на дереве спал, к стволу привязавшись.
      Утром встал, рукой ногой шевельнуть не может. Побегал, согрелся малость, пошёл еду отыскивать. Да только где её под снегом найдёшь? Он уже веточки глодал, снег сосал.
      Потом понял, что не выжить ему зиму в лесу. Замёрзнет. Не бегать же день и ночь. Сил не хватит. И пошёл мужичок вешаться.
      Выбрал сучок на дереве покрепче, стал верёвку на поясе развязывать, чтобы на ней повеситься. Верёвку развязал, штаны свалились.
      - Как же я буду вешаться? - думает мужичок. - Это же стыдоба висеть в петле без порток. Что люди скажут? Жил, как дурак, и помер так же?
      Сел он возле дерева и заплакал от бессилия.
      И вдруг опускается ему на плечо что-то. Поднял мужичок голову, смотрит - на плече его какие-то ветки лежат. Оглянулся, и как закричит!
      Стоит возле него удивительное существо. Вместо рук - веточки, лицо диким мхом поросло, вместо носа - сучок, вместо глаз - клюквины. Одето существо в еловые ветки, верёвкой подпоясанные.
      - Ты кто? - испуганно спросил мужичок.
      - Я - Лешачиха, лесная жительница. Я здесь, в лесу, родилась, в лесу живу. А ты что тут в такие холода под деревом сидишь? Почему плачешь?
      И такая тоска мужичку сердце сдавила, что он взял, да и рассказал Лешачихе всё, как есть, всё что с ним, с горемыкой, приключилось.
      - Так ты, значит, совсем одинокий? - спросила Лешачиха, жалобно вздохнув.
      - Совсем, - признался мужичок, и горько всхлипнул.
      - И я совсем одна, - призналась Лешачиха. - Все Лешие из леса разбежались. Есть здесь один, да и тот всё на болото бегает, Кикиморку пучеглазую себе приглядел. А меня в упор не замечает. А чем я хуже?
      Мужичок, конечно, Кикиморку в глаза не видывал, но без тени сомнения заявил, что Лешачиха ничем не хуже пучеглазой Кикиморки, а во многом даже и лучше.
      - Ты так считаешь? - засмущалась Лешачиха.
      - Конечно! - горячо заверил её мужичок.
      - А знаешь, - смущаясь, предложила Лешачиха, - давай вместе жить. Пропадёшь ты один в лесу. Да ещё и зимой. А у меня нора большая и тёплая. Можешь не навсегда, а только на зиму. Летом уйдёшь...
      А что мужичку было делать? Согласился он.
      А за зиму так с Лешачихой сдружился, так полюбились они, что он никуда уже и уходить из леса не захотел.
      И к следующей зиме родился у них от любви сынок.
      Вот откуда есть пошёл красавец Балагула. Сын человека и Лешачихи.
      Глава пятнадцатая
      Сборы. Как у Балагулы горб вырос
      Кондрат закончил историю, и вызывающе посмотрел на Оглоблю.
      - Ну, теперь тебе всё понятно про Балагулу?
      - Теперь всё понятно, - уважительно отозвался Оглобля. - С такой родословной можно в цари идти. Только как же он в Дом попал?
      - Это особая история, - вздохнул, вступив в разговор, сам Балагула. Мы жили от этих мест в стороне, в Лесу возле болота. Хорошо жили, весело в Лесу было. А потом пришли Демоны, завоевали Лес, разогнали всех Лесных. Мои папочка и мамочка убегали, меня на руках уносили. За ними Демоны погнались. Попробовали убежать мои родители, а когда поняли, что догоняют их, посадили меня возле заброшенной избушки в кусты, а сами стали Демонов за собой в чащобу заманивать...
      Он вздохнул, и замолчал.
      - А потом что? - осторожно поинтересовался Оглобля.
      - Родители мои так и не вернулись, а меня, совсем маленького, подобрал добрый Кондрат и взял в Дом. Потом вырастил из меня друга.
      Вот так, щёлкнув ковшом, закончил свой рассказ красавец Балагула.
      - Друга! - не удержался Кондрат. - Друзья так по лбу не лупят.
      Фомич осмотрел своё воинство и сказал:
      - Ну, кажется, всё. Все в сборе. Ну, что скажешь, Оглобля, не страшно с таким войском в бой идти?
      - Да что ты! - пробасил тот, оглядывая с высоты своего роста Кондрата, Балагулу и Бороду. - С такими героями куда угодно можно смело идти.
      - Тогда порядок, - вздохнул Фомич.
      Он помолчал, помялся, потом подошёл ко мне, и, глядя прямо в глаза, спросил:
      - Ну так что?
      - Что - что? - Я сделал вид, что не понимаю.
      - Ты идёшь с нами? - спросил напрямик Фомич.
      - Ты подумай сам! Как я - живой! - своей волей в Царство Мёртвых пойду?! С меня хватит приключений ещё с прошлого года! Ладно бы ещё с Чертями, или Ведьмами воевать, а то прямиком в Царство Мёртвых!
      Я замолчал и сердито засопел. Я, конечно, всё понимал и искренне сочувствовал Фомичу, но разрывался буквально пополам: сердцем я готов был пойти с ними, но разум долбил мне, что это глупо и бессмысленно.
      Кто знает, как бы всё решилось, возможно, у меня хватило бы воли и ума отказаться, но вмешалась Кукушка:
      - Он не хочет идти! Боится! Возьмите меня!
      - Да что я?! Трусливей оловянной птички?! - рассердился я. - Иду я, иду...
      - Ну вот! - возликовал Фомич. - Теперь порядок. Быстро собираемся и в дорогу! Времени у нас в обрез.
      Мы пошли в Дом и стали собираться. Я искал, что могло бы стать перевязью для меча, не в руках же мне его было нести. На поясе он волочился по земле, застревал при ходьбе в ногах, мотался и стукал по коленям.
      И тут я увидел умело замаскированный шкаф в стене. В нём, к моему удивлению, стояла почти новёхонькая, хорошо смазанная тульская двустволка, а рядом висел на гвоздике патронташ. На верхней полке в шкафу стояли коробки с патронами.
      Я нашёл в чулане тиски и ножовку по металлу, обрезал стволы покороче, взял картечь и жакан, оставив патроны, заряженные дробью, не на птичек мы шли охотиться. Надел патронташ на пояс, коробки уложил в рюкзак, а ружьё повесил на правое плечо, стволами вниз.
      Настроение у меня несколько улучшилось. Это было для меня намного привычнее всевозможного холодного оружия.
      - А меч ты за спину повесь, так, чтобы рукоять над левым плечом была, тогда в случае надобности легко достать правой рукой, - посоветовал мне Оглобля.
      - Зачем мне теперь меч? - удивился я, поглаживая ложе ружья.
      - Не скажи! - живо возразил Оглобля. - В бою лишнего оружия не бывает. Не хватало - помню такое, бывало, а вот про лишнее - не помню.
      Сам он тщательно приладил на спину два меча. Один под правую руку, другой - под левую. На поясе у него висел кинжал. Кривой татарский нож, отточенный как бритва, он засунул за голенище. Потом пересадил, предварительно наточив, старенький топор на свежевыструганное топорище, подлиннее.
      Глядя на такие тщательные сборы и я, не став спорить с опытным в ратных делах Оглоблей, приладил меч за спину.
      Фомич сидел в сторонке, погружённый в свои думы, и точил и без того острый клинок боевого меча.
      Домовой осколком стекла полировал большую рогатину, чтобы не посадить занозу, рядом с ним лежала уже приготовленная увесистая дубина.
      Балагула бродил по избе и сопел. Он брал в руки то один предмет, то другой, взвешивал на руке, качал головой и откладывал в сторону.
      - Что ты маешься? - спросил Домовой. - Пойди, сделай себе дубину, как у меня. Или возьми меч, вон их полно после боя осталось.
      Балагула только поморщился недовольно.
      - Сам таскай такую тяжесть, - фыркнул он. - Палку, если надо будет, я и в лесу под ногами подберу. Чего её из дома тащить?
      - Ты что - совсем без оружия пойдёшь? - спросил его приятель.
      Балагула ничего Домовому не ответил и молча полез в погреб вниз головой.
      - Что это он так полез? Свалится! - удивился я.
      - Нет, не свалится, - как мне показалось, с некоторым сожалением ответил Кондрат. - Он всегда так лазит. Чистый обезьян...
      В погребе был слышен стук и звон. Вскоре вылез оттуда Балагула. На поясе у него гирляндой висели... вилки!
      - Ты зачем в мой сундук лазил?! - подскочил Домовой. - Там моё приданое за столько лет собранное лежит!
      - Приданое у невесты бывает, - возразил Балагула.
      - Это только у вас так бывает, у тех, кто родился от человека и Лешачихи, - ворчал Кондрат. - А у нас, у Домовых, приданое всегда за женихом.
      - У тебя там, в сундуке, всё равно всё наворованное, - махнул на него Балагула.
      - Не наворованное. А взятое у хозяев во временное пользование...
      - Вот и я взял во временное пользование, - кивнул Балагула, и добавил. - У тебя. И вообще - это будет моё оружие.
      - Какое же это оружие?! - потянулся к поясу с вилками Кондрат.
      - Грозное!
      - Что же ты этим оружием делать будешь? - улыбнулся Оглобля. - Врага по кусочкам кушать?
      - Чёрные Воины выше меня? - ответил вопросом на вопрос Балагула.
      - Выше, - согласился Кондрат. - Ниже тебя только табуретка, да и то не всякая.
      - Кто бы говорил! Если тебя постричь, та ещё меньше меня будешь. Вот ты, допустим, Чёрный Воин...
      - И что дальше? - недоверчиво переспросил Домовой.
      - Встань на скамью. Вот так, - командовал Балагула приятелем. - Рост подходит. Бери теперь в руки свою дубинку и маши...
      Кондрат взял в руки дубинку и махнул ею.
      Прямо по голове Балагуле. Тот только охнул и сел на пол, привычно разбросав руки и ноги в сторону.
      - Ты чего дерешься?! - закричал он.
      - Ты сказал "маши", я и махнул... - оправдывался его дружок.
      - Я сказал тебе в воздухе махать, а не по голове. Вот так и маши, а я будто подхожу к тебе сзади...
      Кондрат увлеченно махал над головой дубиной, а Балагула, подкравшись сзади, ткнул его снизу вилкой в зад.
      Не ожидавший такой каверзы Домовой взлетел под потолок, ударился об него головой, шлёпнулся вниз и сел прямо на стол, на воткнутую ему подлым образом вилку. Тут же он подскочил опять, взвыв от боли.
      Выдернув вилку, он воздел дубинку и бросился на Балагулу, который прятался за столом и кричал оттуда:
      - Я просто показать хотел! Я просто показать хотел!
      - Да уймитесь же вы, обормоты! - прикрикнул на разбушевавшуюся парочку Фомич. - Надо вас дома оставить. Шуму - на сто вёрст вперед...
      - Нет! Мы будем тихо! - хором заверили его два обормота. - Это мы оружие опробовали...
      - Ладно. Все готовы? - оглядел воинство Фомич.
      - Все, - ответил Борода. - Сейчас травочки в коробочки уложу да корешки по мешочкам.
      - Балагула! Возьми Радио, - распорядился Фомич.
      - Да на фига оно? - поморщился сын человека и Лешачихи, с ненавистью глядя на огромный ящик.
      - Как же мы новости узнавать будем?
      - Ой, тоже мне, проблема! В лесу сорок полно...
      - Всё. Разговор окончен. Или бери, или оставайся.
      - Возьму, возьму... Только, смотри, Кондрат мало чего несет.
      - Это я буду решать, кто мало, кто много, - рассердился Фомич.
      - А я что? Раз надо, значит, надо, - стушевался Балагула. - Я всегда и на всё ради общего дела готов.
      Он завозился, прилаживая к Радио ремни, чтобы повесить его на спину, как рюкзак. Кондрат даже подозрительно покосился на дружка, видя такую непривычную готовность к послушанию.
      Балагула продел руки в лямки, взвалил Радио на спину, сделал два шага и... сел на пол. Лицо его исказилось от боли.
      - Ты чего уселся? - подозрительно спросил его Кондрат.
      - Горб... - тихо и проникновенно, со слезой в голосе произнёс Балагула.
      - Какой горб?!!! - заорал Домовой. - Откуда он у тебя?!!
      - Вырос, - развёл руками Балагула. - Наверное, от перенапряжения всех моих остававшихся сил.
      Ему помогли освободиться от ремней и самого Радио, и помогли с трудом подняться на ноги.
      Кондрат недоверчиво зашёл ему за спину, и удивлённо покачал головой:
      Спину Балагулы действительно украшал чудовищных размеров горб. Самый что ни на есть настоящий.
      - А можно потрогать? - спросил недоверчивый Домовой.
      - Конечно, можно... Только болит очень... - страдальчески ответил его приятель, доверчиво подставляя спину дружку.
      Но тот уже передумал трогать. Застеснялся своей недоверчивости.
      - Ладно, раз уж он стал инвалидом, тогда я понесу рогатину, дубину, и Радио, - великодушно предложил он.
      На том и решили, тут же и выступили. Время на месте не стояло, напоминая, что и нам пора двигаться.
      Впереди шёл Оглобля. Он уже когда-то начинал этот путь...
      Следом за ним - Фомич, за ним я, потом пыхтевший как паровоз Кондрат, согнутый в три погибели под тяжёлым Радио. За ним шагал с торбочкой на палке Борода, за которым едва поспевал плетущийся сзади всех Балагула.
      - Может, ты в Доме останешься? - спросил его Фомич. - Куда ты с таким горбом? Путь дальний, трудный.
      - Конечно! - тут же обиделся несчастный горбун. - Как Радио тащить, так пожалуйста. А как стал инвалидом, так никому и не нужен. Нет уж, я просто обязан совершить, возможно, последний подвиг в моей молодой, короткой и прекрасной жизни...
      Красавец Балагула умел произносить красивые речи. Как после таких слов можно было оставить его дома?
      Шли мы довольно долго. Оглобля сказал, что к полуночи мы должны миновать Медвежью Поляну и отдохнуть перед тем, как войдём в Железный Лес. И еще одну важную вещь сказал он, о которой не успел нам поведать Георгий Победоносец.
      Оказалось, что весь путь мы обязательно должны были проделать ровно за три дня и три ночи. Если к третьим петухам третьей ночи мы не выведем из Царства Мертвых Настю, мы все останемся там. Навсегда.
      Все, кто дойдёт.
      От такой перспективы мне стало совсем тоскливо. Ради чего я, живой и молодой, тащусь в это Царство Мёртвых, за чьей-то женой, помогаю в этой смертельной для меня затее то ли призраку, то ли привидению, да впридачу ещё даже и рассказать об этом никому не смогу. Кто поверит? И на фига он мне сдался, этот подвиг, о котором никто никогда не узнает?
      - Вернуться хочешь? - тихонько спросил Оглобля. - Я вот вернулся. До самой пещеры Кощеевой дошёл и вернулся. До сих пор душой маюсь. Тридцать три года в углу тенью простоял. Своего часа дожидался. Пока хотя бы другому не помогу дойти, не будет мне покоя. Дело, конечно, твоё. Но я возвращался. Я знаю, что будет потом....
      Ушедший вперёд Фомич обернулся к нам:
      - О чём речь держите, Воины?
      - Скоро Медвежья Поляна, - ответил Оглобля, и прислушался к странным звукам за спиной. - А что это хрустит?
      - Это Балагула, - ответил Домовой. - Он всю дорогу вот так хрустит. Горб чешет и хрустит.
      Мы оглянулись. Балагула, заметив это, постарался героически выпрямиться, но горб согнул его обратно, и на лице несчастного калеки отразились нечеловеческие страдания, которые он героически попытался скрыть вымученной улыбкой.
      Оглобля подошел к Домовому, протянул свою большую лапищу: