Высокий одноглазый старик с длинной бородой, в широкополой шляпе и в полосатом плаще. В руках у него копье. На обоих плечах у него сидит по ворону, а у ног лежат два волка. Фигура зловещая, не правда ли? Таково классическое изображение «аль-фёдра» («всеотца». – Ред.), отца немецких богов, самого светлого из асов – Одина.
      Давно сказано, что человек создает богов своих по своему образу и подобию. Каков истинный образ древнего, беспримесного тевтона, вы видите на этом, так сказать, фамильном портрете. Древнее echt (Echt – подлинный, настоящий, чистый (нем.}.) немецкое воображение вместило в идею своего божества все лучшее, что могло придумать, и вот что оно придумало. Два ворона, Хугин и Мунин, ежедневно облетающие мир и докладывающие Одину обо всем, – прообраз наброшенного на весь мир будущего германского шпионажа. Два волка, Гери и Фреки (то есть Алчный и Жадный), поедают всю пищу, которая приносится Одину в жертву, – прообраз ненасытимой ничем и свирепой жадности этой волкоподобной расы. Копье Гунгнир, всегда попадающее в цель и наводящее неодолимый страх на всех, на кого оно направлено, – прообраз того милого отношения к соседям, которого так усиленно добивается потомство тевтонов. На пальце Одина волшебное кольцо Драупнир, каждую девятую ночь отделяющее от себя восемь таких же колец, – прообраз богатства, которое не требует труда, а само накапливается, как проценты ростовщика. Единственной пищей Одина служит вино, хотя старик, по-видимому, и не страдает от последствий алкоголизма. Вы спросите: а в чем же заключается прообраз немецкой быстро прогрессирующей культуры? Если хотите – в восьминогом коне Слейпнире, на котором летает Один. Конь не только грамотен, но даже на зубах у него начертаны руны. Запомните: руны, начертанные на зубах.
      О древнерусском Перуне не осталось определенных указаний. Из шести (или семи) наших богов, перечисленных у Нестора, о Перуне сказано немного: «Постави кумиры… Перуна древяна, а главу его сребряну, а ус злат». Это достаточно для паспортных примет, но не для характеристики божественного духа, приписываемого кумиру. <…>
      По народному преданию, записанному в летописях, Перун был вооружен луком, стрелами, палицей и даже плетью. Не надо забывать, что Перун был, подобно Юпитеру Громовержцу, божеством грозным, «попирающим». Светлым же и благодетельным богом считался Дажбог. Как символизировали наши предки это светлое божество – к глубокому сожалению, не осталось преданий. Известно только, что Дажбог был сыном Неба (Сварога) и олицетворял собою Солнце и что русские люди были внуками его, то есть прямым потомством Солнца (см. «Слово о полку Игореве»). Следовательно, если противопоставлять кого-либо из наших богов Одину, то не Перуна, а скорее Дажбога.
      «Разве это серьезно? – спросит читатель. – Какой-то древний бред, какие-то воображаемые боги. Можно ли извлечь какой-нибудь толк из сравнения одной нелепости с другой?» Простите, отвечу я, древние религии вовсе не нелепость, а нечто такое, во что вложена была вся душа древних, все их познания, все нравственные идеалы. Правда, древние религии дошли до нас в крайне одичавшем состоянии, так что даже распознать трудно, какая мысль скрывается в том или ином, иногда нелепом, часто глубоко поэтическом мифе. Древние религии только потому уступили место новым, что сильно обветшали, выродились, и мы имеем перед собою лишь искаженные временем иероглифы, ключ к которым часто затерян. Но даже если счесть древние верования бессмысленным бредом, то спросите-ка психиатра, вздор это или не вздор. Он скажет вам, что бред – драгоценный материал, заслуживающий изучения, что существуют разные типы и разновидности бредовых состояний, и по ним не меньше чем по поступкам можно доискаться, какой именно душевной болезнью пациент страдает. А это, в свою очередь, даст руководство к пониманию его характера в здоровом виде. Я напомнил читателю древнегерманского Одина, чтобы еще раз отметить некоторые вечные черты германской расы, черты, не смытые христианской культурой и в последнее время как будто даже прорезавшиеся с древней силой.
      Ничто не умирает. Не умирают души людей и явлений. Не думайте, что умерли древние боги… они живут гораздо ближе к нам, чем мы думаем, они живут в нас самих. Это наши страсти, это племенные свойства, созданные вместе с нашей природой. Идолы богов разрушены, имена их исчезли или послужили материалом для поэтического творчества, самое же существо богов осталось. Тот же попирающий Гнев, та же Жадность, то же Великодушие, та же Красота, та же Любовь. Не где-то в Греции, а под черепом вашим помещается Олимп, управляющий судьбою вашей, и хотите вы этого или нет, сознательно или бессознательно вы до сих пор служите древним богам – мрачным или светлым, смотря по преобладанию в вас темного или светозарного начала. Если бы мы могли расшифровать древние мифологии, как пытались многие ученые начиная с Бэкона («О мудрости древних»), то, может быть, подошли бы к тем величественным представлениям, полным высокого благородства, какие запечатлены в системах Платона, Пифагора, Сенеки, Марка Аврелия и которые служат достойными Пропилеями для христианских истин. Мы, к сожалению, живем в эпоху, когда разрушен не только храм веры, но и прекрасные преддверия к нему. Следует согласиться с Гартманом: христианство действительно разлагается в Германии, да и не в одной Германии. В последней оно заменяется высшей будто бы религией – «германством», но если присмотреться к этому германству, то в нем невольно почувствуешь силуэт одноглазого бога с двумя воронами на плечах и двумя волками у ног…
      Вот что пишет мне один петербургский родитель, по-видимому, мне известный, но подписи которого я решительно разобрать не в силах. Так как эта варварская черта – писать и даже подписываться неразборчиво – заслуживает наказания, то я выбрасываю из письма имена и фамилии, оставляя общую суть дела. «Сын мой, – пишет родитель, – сейчас еще в немецком училище… И с каждым днем я прихожу в больший и больший ужас от того, что там происходит. Сын мой и я лично много раз говорили с инспектором… Что он себе позволяет, не поддается описанию. Сын мой получает в ответ: «Русский дурак», я получаю в ответ: «Не ваше дело». Чье же, однако, дело, как не родителей, реагировать на такие, например, фразы инспектора: «Здесь Германия; русских идиотов, которые не желают смириться, выгоняют». В последний раз я получил такой ответ (по-немецки): «Ваш сын должен дать честное слово… ну да впрочем, ведь русское честное слово ничего не значит, это не немецкое Ehrenwort». Русских учеников этот инспектор ругает: «русский дурак», «тупой варвар», не позволяет им говорить по-русски, а его помощник… заявляет, что, «пока нас бьют, он не может быть в хорошем настроении, но когда будет нами взят Петербург, то есть будущий Вильгельмсбург, тогда я несколько успокоюсь». Тот же помощник инспектора ругает французских учителей перед учениками: «Luder» (сволочь). Когда англичане потопили «Блюхера», он придрался к двум англичанам из класса моего сына и оставил их ни за что ни про что на два воскресенья. А директор… заявляет, что он не допустит, чтобы в стенах германского училища раздавался «грубый русский язык в разговоре с немецкими учителями». Инспектор ругается площадными словами, чуть не бьет русских мальчиков, а ему говори «das ruhmvolle Deutschland» (славная Германия. – Ред.) на уроках географии…»

Надо укрепляться

      Мне жаль, что неразборчивость подписи моего корреспондента не дает мне права довериться его письму и, возложив на него законную ответственность, напечатать имена действующих лиц. Что психологически такое немецкое училище в Петрограде допустимо, об этом и говорить нечего. Психология чисто тевтонская, и возмутительна не столько она, сколько дряблость того Перуна, который оказывает гостеприимство Одину. К чему в Петрограде немецкая колония с целым рядом школ? Еще возмутительнее, однако, сам папенька, пишущий мне приведенные строки. Как же это так: его сына педагоги-немцы ругают «русским дураком», «русским идиотом», при его сыне оскорбляют Россию, а папенька только тем и ограничивается, что пишет в газеты. Да зачем же вы, русский человек, держите вашего сына в немецкой школе? Разве в Петрограде, который пока еще не Вильгельмсбург, не существует русских училищ и гимназий? И почему вы не привлечете оскорбителей вашего сына к судебной ответственности? Это было бы куда внушительнее, чем обращаться к печати, да еще подписываясь так, что разобрать нельзя.
      Ах, этот славянский Перун с железными будто бы ногами, деревянным телом, серебряной головой и золотыми усами! Должно быть, это существо было и в старые времена очень добродушное и бесхарактерное, похожее на того идола, которого видел во сне вавилонский царь. Правда, у того ноги были отчасти железные, отчасти глиняные, а у нашего Перуна – сплошь железные, символ неодолимой мощи народной. Может быть, это и спасет нас от участи, предсказанной Даниилом Вавилону. Но все-таки какая опасная идея сочетать в божестве своем золото, серебро, железо и… дерево! Не предрешило ли это историческую слабость наших средних классов, их легкую воспламеняемость и податливость ко всем стихиям и в то же время деревянную инертность в отстаивании своего национального «я»? Благодаря невольной измене средних своих классов все славянские племена уступали давлению чужих культур, в особенности немецкой. Жестокий и хищный Один со своими воронами и волками сделал много захватов в царстве Перуна, и немножко бы побольше твердости последнему не повредило.
      Вы скажете: каждое время имеет своих богов, и превыше всякого язычества сияет свет откровения, принесенного Христом. Я же думаю, что во всякое время остаются те же боги, то есть те же племенные характеры, те же основные страсти, но над всеми ними действительно должен торжествовать свет Христов. И Один, и Перун, и весь пандемониум, заложенный в наших нервах, неистребимы, пока живо человечество, но… народные страсти должны быть обузданы. Они должны быть воспитаны в ином, единочеловеческом идеале. В силу разных причин на Западе, и особенно в Германии, идет открытое восстановление язычества. Укрощенный древний зверь разнуздывается, и находится наука, находится философия, восторженно приветствующая этот процесс. Ницше, откровенно признававший себя врагом христианства и антихристом, не начинает, а заканчивает этот процесс. Вполне планомерно, и в теории совести, и в практике ее в самом сердце Европы идет восстановление древних демонов. Как же мы, независимое христианство, должны отвечать на это?
      Наши забытые боги, как и немецкие, не умерли, но они слишком скромны, чтобы мечтать о древней власти. Наши низменные страсти, наш народный характер, кажется, искренно подчинились Христу и вовсе не намерены выходить из возможного для них повиновения. Мало того, мы искренно верим, что дисциплинирующее и воспитывающее влияние христианской морали должно продолжаться и впредь. Зверь не только должен быть укрощен в человеке, но и очеловечен, и не только очеловечен, но и обожествлен, насколько это допустимо в земных условиях. Сказано: «Будьте совершенны, как Отец ваш небесный». Дан закон непрестанного совершенствования, облагорожения, восхождения из греховности в праведность, из праведности в святость. Мы, русские, не забываем этого вселенского идеала и признаем всевысочайшую власть единого мирового Бога. Против немецкого одичания мы должны и можем выставить свою нравственную культуру. Если титанический взрыв дьяволизма, проявляемый германской расой, действительно угрожает всей будущности человеческого рода, то мы и наши союзники от лица именно человеческого рода должны противостать этому дьяволизму и обуздать его. Очень много писалось и у нас, и за границей о сравнительной мягкости славянской расы, о незлобивости ее и простодушии.
      Все это сделалось уже общим мнением; вежливые немцы, вроде Бисмарка, объясняют это «женственностью» славянской расы, а грубые немцы – первобытностью ее. Мне же кажется, что это не женственность и не первобытность, а просто более высокая человечность, более высокий уровень духа человеческого в сравнении с германским. Как Перун или, во всяком случае, Дажбог были гораздо выше одноглазого старика с его воронами и волками, так и славяно-русская душа народная гораздо выше германской, ибо она мягче и человечнее. Отстаивать эту высоту, поднимать ее всемерно мы будем и впредь, предоставив немцам развивать свое «германство» в каком им угодно направлении. Они тянут к дьяволу, мы – к Христову терпению и милосердию, и посмотрим, кто победит.
       18 января
 

      Разгар войны, разгар нашей героической поэмы. Само собой, не всем великая эпоха по плечу. Чувствительная m-me N. утомлена этой «бойней». Бесчувственный философ Z., аккуратно проживающий свою огромную пенсию и ухитряющийся еще «отложить» кое-что – зачем? Бог весть, этот погасший в своем эгоизме мудрец возмущен войной как взрывом человеческого зверства. Чуть плохие вести – маленькая поэтесса X. с глазами, похожими на маринованные сливы, говорит томно: «А не я ли говорила, что войны не надо? Ах, меня не слушали…»
      Оставим в стороне слишком чувствительных господ и дам. Они и в мирное время ныли, изнемогали, страдали за все на свете – за ближних, за народ, за человечество, за природу, наконец, за Самого Создателя, Который будто бы пропустил случай создать мир более совершенный, посоветовавшись с этими господами. Оставим их в стороне. Кроме них есть еще, слава Богу, в России люди здоровые и сильные, которые точно воскресли за эту войну. Столько она пробудила в них энергии и желания жить! Столько вдохнула молодости в их нервы. Мне вчера передавали факт, опровергающий решительно все теории баронессы Суттнер и графа Толстого. Блестящий офицер в одном из полков Сибири вдруг с ужасом увидел, что война проходит, а он так и не попадет на войну. Как? С его фамилией – не воевать? Невозможно! Он просит, настаивает, умоляет – все напрасно. Не отпускает начальство, да и все тут: офицер в каждой части теперь ценится на вес золота. Молодой герой решается наконец на дурной поступок. Разрезает себе руку и подает рапорт о том, что его укусила бешеная собака. Ближе Иркутска нет медицинской помощи. Пришлось отпустить его в Иркутск. Там он умоляет отпустить его в Петроград посоветоваться с профессорами. Отпустили. Добравшись до столицы, он пускает в ход все связи и попадает-таки в действующую армию. И в первом же бою убит.
      Что же, зато все-таки пожил человек, удовлетворил некую высокую страсть, очевидно, его мучившую. «Мгновение жизни молнии драгоценнее тысячелетия жизни слизняка», – говорил Нена-Сагиб. Не думайте, что молодая жизнь, скошенная ранней смертью, пропала. Куда же она могла вывалиться из объемлющего ее бесконечного мира? Очевидно, она осталась в нем, перейдя в загадочное нечто, из которого когда-то вышла. Была она некогда невидимой и неощутимой – и вновь сделалась таковой, чтобы когда-нибудь проявиться в новой материальной оболочке. Мы совершенно не знаем ни начала вещей, ни начала нас самих, и слишком определенно толковать о вечном уничтожении своем не имеем права. Я думаю, какой-то подсознательной глубиной духа мы твердо верим в свое бессмертие, иначе не решились бы тысячи раз в жизни на безумный риск, и не только на войне и на дуэли.
      Один помещик передавал мне, до какой степени спокоен простой народ в эту войну. Необыкновенно интересуются войной и следят за ней не хуже, чем мы в Петрограде. Следят превосходно по дешевой газете и дешевой карте, где лежит Козювка, Могелы, Прасныш, до какого-нибудь Марграбова включительно. То и дело приходят в деревню вести о раненых и убитых, и народ остается спокоен. У одного старика убили 23-летнего сына, чудного парня, единственную опору отцу. Потемнел старик и, может быть, поплакал в сторонке, но с виду совершенно спокоен.
      – Жалко небось парня? – спрашивает помещик.
      – Вестимо, жалко, да что ж поделаешь. Надо держать державу… Вот каким великим словом обмолвился простой крестьянин. «Надо держать державу». Вот на какой глубине народной залегает государственный инстинкт. Я не знаю, приходило ли это великое слово в голову тем г-дам социал-демократам, которые на днях осуждены на поселение за попытку поднять мятеж и превратить в Россию в республику соединенных штатов. Не оторвись они от своего народа так далеко, не прилепись они непременно к заграничной, американской моде, может быть, они почувствовали бы, что от какой-нибудь «державы» все равно не уйдешь. Соединенные Штаты ведь тоже держава, и более «буржуазного» правительства, конечно, нет на свете, как именно в отечестве янки. Нигде на свете «кружок четырехсот», осевший на лучших улицах столицы, не имел бы более громадного, подавляющего влияния на жизнь народную, как в Нью-Йорке. Правда, тамошние миллиардеры почти сплошь выходят из подонков общества, и это утешает демократию. «Сегодня ты на вершине золотой пирамиды, завтра я». Формула ясная, но обманчивая в неизмеримо большей степени, чем лотерейный выигрыш. В действительности выходит так: «Сегодня ты на вершине сверкающей горы алмазов, а завтра я буду сидеть в темном подвале, как сидел вчера, как буду сидеть долгие годы до гробовой доски».
      Нигде нет большей свободы труда и таланта, как в великой заатлантической республике, но это ничуть не обеспечивает там лентяев и бездарностей. Скорее напротив. «Державы» иного, более древнего, более близкого к природе типа, именно монархические, в состоянии гораздо легче, чем «республиканские штаты», регулировать бедность и богатство, защищая слабое и отставшее большинство подданных от слишком уж прогрессирующих по части кармана. Поглядите, как, воспользовавшись священной формулой свободы, распустились пышно алчные американские тресты! Без всяких заклинаний и талисманов, а лишь простой игрой на повышение и понижение кучка американских банкиров захватывает все материальное богатство нации. В течение двадцати каких-нибудь лет молодой еврейчик, приехавший в занятых у приятеля штанах, «наживает» миллиард долларов, ни более ни менее, то есть нередко даже более миллиарда, ибо есть богатства буквально несметные, неопределимые по величине. Несколько таких господ, всего с полдюжины, держат в руках всю золотую знать Америки, а те – весь гордый своим республиканским равенством и свободой народ. Пробовали некоторые президенты бороться с могущественной олигархией капитала, но ничего не вышло. Америка, конечно, от нас далеко, и мы в точности не знаем, что делается под ногами, по ту сторону земного шара, а между тем такие внимательные и вдумчивые наблюдатели, как Густав Ле-Бон, предсказывают Соединенным Штатам в ближайшем будущем невероятные потрясения (см. «Психологию социализма» этого блестяще талантливого мыслителя).
      Правда, борьба с синдикатами и в монархической Европе налаживается очень плохо. При двух наших финансовых графах, С. Ю. Витте и В. Н. Коковцове, синдикаты успели опутать и русскую экономическую жизнь густой и хищной паутиной. Но, я думаю, не может быть той паутины, которая, наброшенная на народы, устояла бы от малейшего прикосновения скипетра царского. Вспомните отмену крепостного права у нас – и страшно кровопролитную войну за освобождение негров в Америке. События эти одновременные, и именно на почве уравнения прав между оптиматами и пролетариями. Задолго до рождения на свет осужденных господ эсдеков русская монархия справилась с великим демократическим вопросом, которого не могла разрешить без кровавого бунта заокеанская республика. Сопоставьте также борьбу с пьянством в Америке и в России: там она началась чуть не полвека назад, и все-таки пьяницы без труда путешествуют из трезвого штата в пьяный, как в соседний ресторан, – в России же одного Царского слова было достаточно, чтобы совершилось одно из величайших отрезвлений в человечестве. Я отнюдь не спорю, что многое у нас в России плохо и очень многое в Америке превосходно. Я желал бы многих хороших оттуда заимствований, но что касается «державы» как скинии народной силы, то позвольте усомниться в заграничной моде. Вы утверждаете, г-н Петровский, что «с точки зрения рабочего класса и трудовых масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск» (обвинительный акт). Отсюда пропаганда среди войск социалистической революции и военного мятежа. Но есть ли в этой затасканной до рубища затее хоть столько логики, сколько необходимо для элементарного приличия?

Тянут в рабство

      Поражение царской монархии имело бы сейчас лишь единственный мыслимый результат – подчинение кайзеровской монархии, ни более ни менее. Да какое подчинение! Ведь царская наша монархия нас не завоевала, она добровольно избрана нашими предками, она выросла вместе с народом и срослась с ним так, как нервная система срастается с мускульной. Царская монархия одной с нами колыбели, одного стародавнего языка, одной тысячелетней веры, одной судьбы народной, и потому в глазах царской монархии народ не есть какое-то чуждое существо, а свое родное. Что же было бы «для всех народов России», если бы восторжествовала кайзеровская монархия? Кроме абонентов газеты «Речь», которым все равно – кочевать ли в России, или в Америке, или среди любого чужого народа, – «для всех народов России» Германия явилась бы одинаковым завоевателем. Поймите, г-да эсдеки, это ужасное слово! Вникните во всю глубину его трагического значения. «Горе побежденным!» Это не фраза, это вечный стон, повторенный недавно в сумасшедшем манифесте германского императора. Еще не победив никого и находясь даже за сто верст от победы, он уже потрясает перунами, он уже угрожает будущим покоренным народам всеми скорпионами, какие в состоянии придумать воображение дегенерата. Vae victis! (Горе побежденным! – Ред.) Ода! После истребления миллионов русских солдат разрывными пулями, ядовитым дымом, серной кислотой, холерными разводками и т. п. предполагается оставить в живых большинство населения завоеванной Российской империи. Правда, был заявлен в немецкой печати проект одного почтенного немца – обесплодить славянскую расу, то есть оскопить мужчин, но, кажется, проекту этому не было дано дальнейшего движения. Был заявлен проект о поголовном выселении русских народов «куда-нибудь» – за Урал, что ли, или, еще лучше, в немецкие колонии Африки, дабы освободить территорию нашу для широкой немецкой колонизации. Но и этот проект пока остается под сукном. Всего вероятнее, покоренное немцами население даже не будет изгнано, а (по третьему проекту) будет только обращено в крепостное рабство, как было с населением Римской империи, завоеванной полторы тысячи лет назад предками тех же немцев. Славяне – недурная подстилка для высшей расы, это Dungervolk, живое удобрение вроде домашнего скота. По отобрании «у всех народов России» земель, капиталов и всякого лишнего имущества немецкие культуртрегеры получат сто восемьдесят миллионов двуногих батраков и батрачек, рабочую силу, которая будет стоить только хлеба, который съест. Вот и все. Конечно, при малейшем сопротивлении, при малейшем протесте покоренных ждет то же самое, что нефов в немецких колониях Камеруна и Занзибара. Плети, плети, плети, пытки, привязывание к деревьям и сожжение заживо.
      Вы знаете, как «милостиво» старые немецкие феодалы обращались с покоренными крестьянами Римской империи. Если крестьянин позволял себе убить дикую птицу на земле своего господина, то в наказание крестьянину вскрывали живот, вытаскивали кишку, при выходе ее из желудка прибивали ее гвоздем к дереву и затем гоняли крестьянина кругом дерева, пока тот не выматывал себе все внутренности. Это не было обычаем – это входило в уголовный кодекс.
      Вот, если говорить правду, какая монархия призывается на смену «царской». Вот для какого строя проповедуется социалистами война не против немцев, а против нашего правительства, воюющего с немцами. О, конечно, г-да немцы в качестве сверхчеловеков не стали бы пачкаться, подобно предкам, вытаскивать кишки у покоренных рабов, но что они спокойно пристреливали бы их или прирезывали бы, как делают даже их сестры милосердия с нашими ранеными, в этом сомневаться нельзя ни на одну минуту.
      Конечно, устройство черепной коробки у г-д эсдеков не зависит от них самих и они не виновны в том, что она узковата, однако есть же предел всякой узости, допустимой в отделе человекообразных. Если наше правительство «буржуазно», то неужели немецкое явится менее буржуазным? Неужели наши помещики и чиновники стоят дальше от простого народа, чем немецкие бароны, аграрии и «юнкера»? Мне скажут: эсдеки вовсе не добиваются завоевания России немцами; они желали бы в первую голову «поражения царской монархии и ее войск», но вторым пунктом идет образование свободных республик – немецкой, польской, русской и пр., и третьим их пунктом является слияние всех европейских республик в республиканские соединенные штаты.
      Прекрасно. Допустим это. Бумага все терпит, но сама действительность?.. Начав с поражения царской монархии и ее войск, к чему же вы, г-да эсдеки, подвели бы Россию и Германию? Россию сделали бы покоренной страной, Германию – страной покорившей. Так неужели вы думаете, что, разгромив Россию, а стало быть, и Францию, и Англию, Германия вдруг сказала бы им: знаете что, давайте-ка сделаемся все свободными республиками! Мы своего императора-победителя низложим за то, что он вознес Германию на высоту всемирного господства, а вы низлагайте своих монархов за то, что они бились за вашу независимость. Перебив миллионы своих последнего века Европа отдохнула от наполеоновских нашествий, разобралась в развалинах, залечила раны, и мирный труд, не расстраиваемый пушечным громом, создал весь блеск, всю свободу, весь комфорт и роскошь, которыми гордится цивилизованное человечество. Но в уголке этого женственного периода завязывалась уже почка мужественного. Едва сломив Наполеона, благодаря могучей поддержке России Пруссия начала наливаться в новую Наполеонию под скромным именем Германия. И вот эта звериная мужественность созрела и вышла в прошлом году на сцену. Всего один год войны – и мы видим уже миллионы самых сильных и красивых юношей превращенными в гниющие трупы. Бесконечное количество могил, наполненных человеческими и лошадиными костями. Десятки и сотни тысяч жилищ превращены в дымящиеся развалины. На протяжении многих тысяч квадратных верст поля опустошены и земля изуродована окопами и снарядами. Разрушены многие древние цветущие города с их храмами, театрами, музеями, дворцами, роскошными магазинами, фабриками и мастерскими. Стихийный ураган, зарождающийся под экваториальным солнцем в котле Мексиканского залива, взлетающий над океаном и мчащийся к Европе, не в состоянии наделать и тысячной доли тех бед, что наделало ницшеанство, практически созревшее под каской кайзера Вильгельма. Вот плоды мужественности, на некоторое время возобладавшей в мире. Будем надеяться, что это время не долгое, ибо неужели в вечной природе, созданной Богом и видавшей всякие виды, не найдется достаточного противовеса разрушению? Германский furor разбудил и продолжает будить в человечестве такой же ответный furor. Сгущенная упругость сопротивления остановит наконец дикий напор, и над развалинами мира, полуразрушенного мужчинами, начнет свою возрождающую работу «вечно женственное» начало, прекрасное, несущее любовь и мир.
      На днях кто-то напомнил в Государственной Думе изречение Ницше: «Мужчины созданы для борьбы, а женщины – для отдохновения воинов». В цинизме этого изречения кроется доля правды. Женщины созданы для ремонта жизни, как свидетельствует значение слова «Ева». Беспрерывно рвущаяся ткань человечества должна восстановляться. Истощение сил должно пополняться накоплением их. Из самых нежных и интимных сближений является новая смена человечества, новые центры энергии, новые работники и борцы. Я не знаю, возможен ли вечный мир, то есть возможно ли окончательное торжество женственности в человечестве. Пророческая песня херувимов над колыбелью Христа-Младенца до сих пор ожидает исполнения. Мне кажется, при современном состоянии человечества до вечного мира еще очень далеко. Мы знаем, до чего доводит торжество мужества, но ведь и преобладание женственности в иных странах ведет к гибели. Излишняя изнеженность и кротость ведут к беспечности, к забвению всех опасностей. Избалованное долгим миром общество даже забывает, что есть война. Оно постепенно перестает интересоваться защитой жизни и все внимание устремляет на комфорт, на развлечение, на ту мирную бескровную борьбу, которая под названием жизненной карьеры составляет драму личного существования. В этой борьбе действуют тоже не святые страсти. В овечьей шкуре тут истощаются в усилиях тоже волчьи инстинкты, орлиные и львиные энергии. И очень часто слишком долгий мир накапливает собою тяжкую социальную несправедливость, из которой нет выхода. Одной женственности и кротости не справиться с мирными организациями зла. Мирное хищничество растаскивает национальную оборону. Силы нации, вооруженные для отпора, приходят в упадок, и в плохо закрытые двери стучится закованный в броню кулак разбойника.