МАРБЕЛЛА, СЕНТЯБРЬ, 1991 ГОД
      Пока не поздно, надо рассказать, как все было на самом деле в этой истории с Бернадетт и Клэем. Я потратил многие годы и исколесил почти полсвета, чтобы докопаться до сути, но ведь должен же хоть кто-то знать правду.
      Его я видел всего два раза в жизни, и лишь однажды мне довелось разговаривать с ним. Она же была совсем рядом со мной, но очень недолго, и я до сих пор не могу вспоминать об этом без содрогания. Сколько уж лет прошло, а они все не выходят у меня из головы. Когда нет никого рядом, я даже беседую с ними, как будто они были моими друзьями, а не жертвами. Как будто мы вместе росли и я делил с ними их секреты, одиночество, славу, поражения и любовь. Когда-то я, превратившись в их тень, следовал за ними по пятам чуть ли не через всю Европу, как за парочкой преступников. Я поступал так потому, что имел приказ, а приказы не обсуждаются.
      Здесь, на юге Испании, полно таких, как я. Бывшие полицейские, вроде меня, ошиваются тут бок о бок с бывшими заключенными. В конце лета многочисленные кафе на побережье заполнены посетителями, глазеющими друг на друга, набережные полны голосов, тут и там разгуливают знаменитости, делая вид, что не замечают обращенных на них взглядов. Позади мачт и причалов в волны Средиземноморья мягко опускается солнце, и когда огни Порта Банус разноцветной лентой протянутся к белоснежным морским яхтам, я начну собираться домой. Мой слуга Пепе поможет мне втиснуться в изготовленную им хитроумную инвалидную коляску и покатит ее в мою берлогу.
      Восточные страны, откуда мы с Бернадетт и Клэем отправились в наше путешествие, остались где-то далеко. Теперь никому и в голову не придет поговорить о Вьетнаме или о Хо Ши Мине. Но недавно в одной из пиццерий я увидел напиток под названием «Сайгон». К чему бы это? Хоть в Бога я не верю, но могу поклясться, что сам Всевышний ткнул меня носом в этот «Сайгон».
      Очевидцев той истории было предостаточно, но кто-то не заметил, кто-то не понял, а третий – смотрел, но не видел. Да и в живых мало кто остался. Одни умерли от старости, другие – из-за тех двоих, а кое-кого я прикончил своими руками.
      Теперь, глядя на мое иссохшее тело, трудно поверить, что некогда я был весьма дородным мужчиной. Мой слуга Пепе, не теряя надежды, что я потолстею, пичкает меня разными сладостями, которые я раньше обожал, а теперь они мне и даром не нужны. Когда мужчина перестает получать удовольствие от еды, считайте, что прозвенел звонок, – значит, ваши ходики показывают поздний час. Время – вот чего нам всегда недостает. Мое время стремительно иссякает, и мне надо успеть обо всем рассказать.
 
      До того, как я стал таким, как сейчас, я был полицейским в Гонконге. А перед этим служил старшим сержантом в Британской армии, а еще раньше – дрался с японцами в Бирме. Но по сути, настоящая моя жизнь началась именно в тот момент, когда господин Патель отдал мне свой последний приказ. Этот индийский джентльмен не побоялся взять меня к себе на службу, когда меня выперли из полиции. Он занимался разными делами, и, судя по всему, делишками, но в те времена в Гонконге все так поступали. И хоть репутация у него была, прямо скажем, не самая безупречная, я всегда вспоминаю о нем с огромным уважением, потому что мне он доверял. Если бы я не любил его и не был ему предан, я, может быть, и не погнался бы тогда за этой парочкой.
      В полиции мне служилось не так уж и плохо. Многое из того, чему я там научился, пригодилось мне потом. Иначе мне ни за что не удалось бы найти Клэя с Бернадетт и тем более – проехать за ними через столько стран, оставаясь незамеченным. Огромный, розовощекий американец рядом с миниатюрной вьетнамкой выглядели странной парой и в те далекие шестидесятые годы, в Европе многие удивленно поднимали брови, глядя на них. Но мой полицейский опыт помог мне не только разыскать их, но и докопаться до правды уже после того, как охота закончилась. Мне удалось обнаружить разные концы той веревочки, что на время связала их вместе. На это ушло много времени и денег, хорошо еще, что они у меня были. Однако я жаждал большего – я не мог успокоиться, пока не понял всю подноготную этой злосчастной истории, не понял, почему мне был дан фальшивый приказ и почему я гонялся за ней, хотя в этом не было необходимости.
      Лучше бы ей не родиться. Ей не раз об этом говорили. Природа, сыграв очередную злую шутку, произвела девочку на свет в военном офицерском госпитале в Сайгоне, но мать так и не узнала об этом, умерев во время родов. Отец же, пожилой француз, владелец чайных плантаций, оставшийся, несмотря на войну, в Индокитае, воспринял ее появление на свет как настоящее чудо и назвал дочку Бернадетт.
      Девочка росла и хорошела с каждым днем. Ее неописуемая красота восполняла то, чего ей не хватало с точки зрения церкви. Она была худенькая и стройная, как тростинка, а лицо, словно выточенное тончайшим резцом скульптора, с большими круглыми глазами цвета жареного миндаля, обрамляли густые, черные как смоль волосы. Характер у нее был открытый и общительный, она любила поиграть и поболтать во дворе со слугами. Но лучезарная улыбка девочки моментально исчезала при виде чрезмерно строгой няньки.
      Понимая, что вьетнамцы не оставят попыток добиться независимости с оружием в руках, отец девочки, Луи Мурньез де ля Курсель, предвидел, с какой враждебностью придется столкнуться его дочери, и поэтому решил отправить ее во Францию – в монастырь рядом с Фонтенбло. Так, семилетним ребенком Бернадетт оказалась в Париже, где ее встретили Иисус и Мария Магдалина и где позже она познакомилась с Бодлером и Моне. Отныне вместо вечнозеленых тропиков ей предстояло видеть холодные каменные коридоры и слышать тихий шелест голосов.
      Имя древнего рода, которое носила девушка, не принесло ей счастья. Несмотря на свое происхождение, Бернадетт надлежало стать француженкой в полном смысле слова. И в этом не было ничего из ряда вон выходящего, поскольку Франция всегда отличалась терпимостью. Люди со всего света съезжались сюда на протяжении веков, и дети их никогда не чувствовали себя изгоями.
      Бернадетт не была похожа на иностранку. По словам ее первого любовника, она напоминала Мишель Морган, только с темными восточными волосами. У нее была изумительная кожа и невероятно красивые ноги, способные остановить уличное движение. Так описывал ее любовник, не скрывая своей гордости хозяина, но ей самой он этого не говорил никогда.
      Отец умер, когда ей исполнилось пятнадцать. Луи Мурньез де ля Курсель был богатым человеком и последним мужчиной этого древнего рода. И тут же прогремели первые выстрелы в битве за наследство. Тетушки и кузины, дальняя и ближняя родня лезли из кожи вон, чтобы лишить Бернадетт наследства. Вот когда она впервые увидела отвратительный лик алчности. Бесшумная война с применением прошений, исковых заявлений, огромного количества денег, заплаченных адвокатам, длилась долго. Ее хотели лишить наследства на том основании, что родители не находились в законном браке. Да еще родственники раздобыли доказательства, что ее мать была восемнадцатилетней проституткой. Поэтому, настаивали они, нет достаточных оснований считать Бернадетт единокровной дочерью Луи.
      Пока вся эта свора бесчисленных родственников рвала на куски наследство, юная Бернадетт со стороны наблюдала за происходящим. Раньше, когда отец приезжал к ней, она всегда ощущала его доброту и нежность, хоть он и был человеком сдержанным. А теперь с его смертью она была скована холодом. В школе вокруг нее нарастало напряжение. Всем было известно, что, пока суд не принял решения, плата за ее обучение не поступает. И вот в один прекрасный день ее вызвала к себе настоятельница. Было решено, что Бернадетт переедет в келью к поварихе и будет помогать воспитательницам в уходе за младшими девочками. Бернадетт обещала хорошо себя вести и много работать. Ей было нелегко смириться со своим новым положением, но вместе с тем она мечтала, чтобы ею могли гордиться. Высшим счастьем для нее было чего-то добиться, совершить что-то особенное. Ее попросили подписать какие-то бумаги в обмен на плату за обучение, но она, не поняв в них ни слова, отказалась.
      Наконец родственники выиграли дело. Ей было разрешено жить во Франции, но гордое имя ее отца ей больше не принадлежало. После этого к ней никто не приходил, и ее одноклассницы моментально смекнули, что никаких богатых родственников у нее не осталось. Раньше они ужасно завидовали ее подаркам, ее прогулкам за стенами монастыря, и вот вся скопившаяся за несколько лет ненависть к ее былому богатству теперь, наконец, была удовлетворена всего лишь ее несчастным видом. С ней и раньше мало кто дружил, теперь же к ней относились, как к прокаженной.
      Открытая улыбка навсегда исчезла с лица Бернадетт, она ушла в свой собственный мир, и единственной отдушиной для нее стали ее маленькие подопечные. Им тоже было хорошо – тихий и мягкий голос девушки, казалось, согревал их в этих каменных стенах. Она старалась отдать всю себя, потому что этим детям, как и ей, не хватало семейного тепла. Бернадетт стала усиленно заниматься, выполняла все школьные задания и много читала. Если в этом уголке земного шара я стала нежеланна, размышляла она, то, прежде чем уехать отсюда, надо получить хотя бы самое необходимое – образование.
      Этот период в жизни Бернадетт вызывает во мне чувство боли и стыда. Я злюсь на себя, на всех европейцев с их высокомерием и черствостью. Мне удалось разыскать трех ее бывших одноклассниц, давно распростившихся с бальзаковским возрастом, и в ответ на мои вопросы не прозвучало ни единой ноты раскаяния, лишь одна из них выразила сочувствие, пригласив меня в гости. Войдя в ее просторные парижские апартаменты, я сразу ощутил царившее там одиночество и скуку. Бьюсь об заклад, что она приоделась по случаю моего визита.
      – Ума не приложу, почему так получилось, – смущенно лепетала она. – Ведь когда от нее отказалась семья, у нас не осталось причин для зависти. Но… Бернадетт, как вам известно, была иностранкой. К тому же она была необыкновенно красива, похожа на восточную мадонну. Вероятнее всего, девочки ненавидели ее именно за это. Мы просто из себя выходили, говорили, какая она страшная, мерзкая. Мы ее буквально распинали. Конечно, ей было тяжело, но она даже ни разу не заплакала. И это приводило нас в бешенство. Знаете, ведь дети жестоки.
      – Может быть, – сказал я, чтобы поддержать разговор.
      – Хуже всего, что ее постоянно попрекали позорным прошлым матери. Это, видимо, было для нее самым страшным испытанием.
      – Страшнее другое, – возразил я, – пережитое в детстве не проходит бесследно и впоследствии может отразиться на судьбе человека самым губительным образом.
      – Я-то сама никогда ничего ей не говорила, я была очень застенчивой девочкой.
      Мне стало ясно, что больше ей сказать нечего. Своим вторжением я внес в эту изящно обставленную гостиную ощущение неудобства. Мне показалось, что ей стыдно. Во всяком случае, когда я благодарил ее на прощанье, она извинилась, проводила меня до входной двери и, может быть, даже помахала мне вслед, но я не обернулся.
      Да что я все копаюсь в своих воспоминаниях, подумал я, чувствуя, как учащенно бьется сердце. Вон, солнце уже у самой кромки моря, и Пепе опять начнет ворчать, что я сижу тут в темноте. Он боится, как бы я не простудился.
 
      Бернадетт, казалось, воспринимала свою отверженность, как должное, с истинно восточным спокойствием. Но, по-моему, хоть она сама себе в этом не признавалась, именно в тот период в ней стало расти разочарование в Европе, европейцах и всем, что принято называть «белым». Нет, она не обозлилась, в этом я уверен, – просто почувствовала некоторую растерянность. Но она не стала долго предаваться грусти, а начала работать что есть силы. И это я могу засвидетельствовать лично, поскольку своими глазами видел ее оценки по всем предметам. На выпускных экзаменах знаменитой монастырской школы, что находится рядом с Фонтенбло в Париже, Бернадетт получила высшие оценки. Сейчас, когда они с Клэем стали моими друзьями, я мог бы выразить ей свое восхищение. Та Бернадетт, блестяще окончившая монастырскую школу, могла бы постоять за себя.
 
      Монастырь дал восемнадцатилетней Бернадетт рекомендацию на должность библиотекаря в одной из парижских библиотек, и она поступила на вечернее отделение исторического факультета университета. Красота ее, казалось, достигла совершенства. Ее огромные прекрасные глаза с изумлением взирали на суету и многоцветье Парижа так, будто впервые видели этот большой город. И не только Париж, но и весь мир, казалось, впервые открылся перед ней. У нее был низкий голос с легкой хрипотцой, гармонично сочетавшийся с пухлыми губами и грустной улыбкой, в ее мягкой, чувственной походке ощущался свой ритм – уверенный и целеустремленный. Эта уверенность, по-моему, была напускной, но производила на мужчин неотразимое впечатление.
      Когда она, пританцовывая, шла по улице, мужчины смотрели ей вслед, присвистывая от восхищения. Как-то я разговорился с одним продавцом газет, мимо которого она часто проходила по дороге в университет, и он сказал мне, что в жизни не видел ничего подобного, потому и запомнил ее на всю жизнь. Однажды она попросила у него «Фигаро», и ему показалось, что в ее голосе звучала неуверенность. Но примерно через полгода она покупала у него иностранную газету – «Трибьюн», кажется, – и продавец заметил происшедшую в ней перемену.
      Виновником перемены оказался профессор истории средних веков, заметивший ее на самом последнем ряду в аудитории. Она сидела тихо и чувствовала себя как-то неловко в то время, как вокруг разгорались страсти. Темой развернувшейся среди студентов дискуссии была чума или, как ее тогда называли, «черная смерть». Я в этом не разбираюсь, но, будь у меня время, пошел бы в университет – подучиться. Ведь в моей работе главное – факты, то, что я могу услышать своими ушами или пощупать руками. Но речь сейчас не об этом. «Черная смерть» в те времена косила людей целыми кварталами, проникая в тесные улочки средневековых городов, и в живых оставались только те, кто, имея хороших лошадей, успевал вовремя убраться из города. Но у бедняков лошадей не было, и им оставалось одно – умереть и быть сожженными вместе со своими домами.
      Студенты продолжали спорить, когда лекция уже закончилась. По сути, они обсуждали проблему социальной несправедливости или что-то в этом роде, как спустя долгие годы рассказывал мне профессор. Я не запомнил всего, что он рассказывал, но в память навеки врезалось то, как он говорил о Бернадетт – каким тоном и в каких выражениях. Это о нем я упомянул раньше. Этот подлец сам рассказал мне, что стал ее первым любовником и что она была похожа на Мишель Морган. Он использовал ее неопытность, ее любознательность и ее неподдельный интерес к его левацким теориям.
      Занявшись поисками знакомых Бернадетт, я начал с профессора. Он назначил мне получасовую встречу в перерыве между лекциями в своем университетском кабинете. Было ему уже за шестьдесят – высокий, статный мужчина с серебристой шевелюрой. Лицо, правда, в морщинах, но глаза – живые, с искоркой любопытства. В ответ на мою благодарность за то, что он уделил мне время, профессор разразился потоком слов, из которых следовало, что не я, а он должен меня благодарить.
      – Вы же пришли побеседовать о Бернадетт. Это я должен быть вам признателен, – сказал он с такой обезоруживающей улыбкой, что я чуть было не поддался ее обаянию. Затем он стал засыпать меня вопросами – что с ней стало и все такое, но я ничего не ответил.
      – Как вам удалось заметить ее, ведь студентов в аудитории было много?
      – Да, мои лекции были чрезвычайно популярны. Но не заметить ее было невозможно. Она сидела в дальнем углу, и от нее шла какая-то таинственная сила, я бы сказал, божественная сила красоты. Я заметил, как робко она подняла руку и тут же опустила, когда кто-то из студентов начал горячо доказывать свою правоту. Она определенно хотела что-то сказать, но так и не решилась, потому что вокруг кипели страсти и сталкивались разные точки зрения.
      – А что было потом?
      – Потом я попросил ее подойти к кафедре и начал расспрашивать, что она собиралась сказать, ну потом – одно, другое… Короче, сами знаете, – и он лукаво подмигнул мне.
      Еще бы мне не знать, как делаются такие делишки, подумал я, но ничего не ответил. Меня бесило то, что он говорил и как вел себя при этом. И раньше, когда я впервые узнал обо всем, и сейчас, когда перебираю в памяти события тех лет, я твердо уверен, что он с легкостью соблазнил Бернадетт. Но, несмотря на злость и отвращение, я решил выслушать его до конца.
      – Видите ли, – продолжал он, – она очень интересовалась «черной смертью». Это вообще любопытный вопрос. С ним связано рождение первых коммун в Европе. Поскольку умирали бедные, а не богатые, люди начали выступать против классового расслоения общества. Но Бернадетт так углубилась в эту тему, словно искала решения всех своих проблем.
      – Каких проблем? – удивился я.
      – Она вообще была странной девушкой. Что-то мучило ее, но что именно, я не знаю, потому что о себе она никогда не говорила. Временами она просто уходила в себя, не обращая внимания ни на что.
      Профессор расхаживал по кабинету, жестикулируя, будто читал лекцию. Он с нескрываемой гордостью описывал все, что произошло потом. Пустив в ход все свое красноречие, он говорил и говорил, наслаждаясь звуком собственного голоса.
      Через несколько дней после их первой встречи он затащил ее в убогую гостиницу – из тех, что сдают номера на одну ночь. Она же, очарованная его умом и теориями, даже не обратила внимания на грязную скрипучую кровать, ставшую ложем их любви. Когда же начались каникулы и семья профессора уехала на все лето на юг, он привел ее к себе. Кстати, квартиру эту в фешенебельном квартале Парижа оплачивал тесть профессора – очень богатый человек.
      – Я изливал перед ней все свои сомнения, все что накопилось на душе, я говорил ей о своем чувстве вины, об уродливом лике большого бизнеса и разрушительной силе денег. Она же молча слушала. Я тогда был молод и увлечен коммунистическими идеями, и она жадно впитывала каждое мое слово. Хотелось бы знать, что стало с ней потом, после того лета, – грустно произнес он. – Больше я ее не видел.
      Я мог бы удовлетворить его любопытство, но промолчал.
      – Уверяю вас, – заметил он с улыбкой старого развратника, – когда между нами все было кончено, она уже знала, что мужчины без ума от ее красоты.
      Меня тошнило от него, но я изображал на своем лице восхищение и старался улыбаться. Он, должно быть, совсем забыл, что было дальше: как он познакомил ее со своими последователями и как она, видимо, гордилась новой для себя компанией, часами просиживая во всяких романтических кафе. Забыл он и о том, как, разглагольствуя о переустройстве мира, не упускал случая продемонстрировать всем, что именно ему принадлежит столь прекрасная женщина, и что она счастлива быть его собственностью.
      Все лето они ходили на разные митинги. Его последователи только ждали повода, чтобы восстать против того самого среднего класса, который оплачивал их обучение в университете. Вскоре она уже была вместе с ним на улицах: выкрикивала лозунги и участвовала в поджогах полицейских машин. Она уже не была прежней застенчивой девочкой – ее захлестнуло неведомое раньше чувство свободы и близости к человеку, которым она восхищалась и который разбудил в ней женщину. Все было увлекательным в этом новом для нее мире, полном юных наивных надежд, где читали книги, а не военные инструкции, где бросали не гранаты, а камни.
      Но лето подошло к концу, семья профессора вернулась в Париж, и он бросил Бернадетт, чтобы вернуться к своему привычному обеденному столу. Все-таки есть что-то комичное в том, как люди забывают о темной стороне своих поступков. Но этот негодяй получит свое, если уже не получил. Ему придется вспомнить кое-что, когда он будет лежать на смертном одре, умирая от какой-нибудь болезни – он, видите ли, совсем запамятовал, как выбросил ее, словно мешок с гнилой картошкой. Но ей удалось выжить.
      Прозвенел звонок, приглашая студентов на лекцию. Профессор встал.
      – Заходите в любое время, – сказал он и царственным жестом протянул мне руку. Я поблагодарил его и вышел. С тех пор мы больше не виделись.
      В то же лето она познакомилась с Минь Хо, молодым студентом-вьетнамцем, изучавшим поэзию. Он выпускал подпольную газету для узкого круга читателей-единомышленников. В ней печатались статьи о правах человека, о национальных чувствах, о крахе колониализма и переустройстве мира. В ней постоянно звучали призывы к независимости. Несколько экземпляров каким-то образом попали во Вьетнам. Минь Хо был утонченным интеллектуалом, никогда не повышавшим голоса. Во Францию его послал отец, занимавшийся торговлей, дабы обезопасить семейный бизнес от революционных идей своего юного отпрыска. Минь Хо зарабатывал на жизнь тем, что сидел за других на лекциях, делал конспекты и иногда давал частные уроки. Это – одна его сторона. Но была у этого человека и оборотная – темная – сторона.
      Минь Хо обожал профессора, и тут нет ничего удивительного, поскольку политические взгляды этого француза вполне соответствовали его собственным. Они даже ходили на одни и те же лекции, митинги и демонстрации, где собирались вьетнамские студенты.
      Бернадетт с жаром бросилась помогать Минь Хо. Она распространяла газету, готовила еду для него и его друзей, жадно впитывала все его теории. Она загружала себя работой, надеясь, что это поможет ей заглушить боль разлуки после непродолжительного романа. Когда же маховик войны во Вьетнаме раскрутился еще больше, Минь Хо отправился на родину, и Бернадетт поехала за ним в Сайгон.
      Прошло восемь лет. Париж со студенческими беспорядками и полицейскими свистками остался в прошлом. Теперь двадцатишестилетняя Бернадетт жила в джунглях – по иронии судьбы, недалеко от бывших чайных плантаций своего отца.
      …Она взглянула вверх и увидела объятый пламенем американский самолет. Над человеческой фигурой, выпавшей из него, раскрылся огромный белый парашют и, увлекаемый воздушным потоком, стал медленно опускаться прямо в зеленое море рисовых побегов у подножия холма.

      Глухо ударившись о сырую землю, он непроизвольно выругался. И тут, одновременно с шелковой дымкой над молодыми побегами риса, Клэй вблизи увидел то место, которое узнал, как поле боя. Ему достаточно часто показывали аэросъемку этого места, но тогда оно не выглядело враждебным. Он собрал свой парашют и с легкостью закопал его в мягкую землю. Это была территория Вьетконга. Кто-то, должно быть, увидел его приземление, и скоро они начнут его искать. В лучшем случае его пристрелят сразу, иначе – будет гораздо хуже.
      Он лег на спину и вытащил из кармана карту. Полковник Клэйтон Уэйн-Тернер, ВВС США. Там была и фотография его лодки, с голыми мачтами и на якоре. Ему нечего было тут делать, играя в прятки с кучкой красных. Если бы не эта дурацкая ракета теплового наведения, он был бы далеко от всего этого: бродил по людным улицам Бангкока, где все иностранцы выглядят одинаково, или направлялся в один из роскошных отелей Паттая-Бич, этой пестрой линии песка в Таиланде – за шестьсот миль к юго-западу отсюда. Вся эта идея была чистым безумием. И сам он, должно быть, рехнулся.
      У его лица с писком пролетел москит, и он почувствовал зуд на лбу. Стоял душный послеполуденный зной. От него, наверное, воняло, как от черта. Господи, ну почему они просто не придут и не прикончат его!
      Скоро о его судьбе узнают. Никто и не подумает, что ему удалось выжить после всего этого. За пару минут до приземления он видел, как его самолет вонзился в землю и взорвался. Через несколько дней по нему отслужат заупокойную молитву. Эта мысль неожиданно развеселила Клэя. Теперь он сможет стать настоящим героем – после многолетних попыток добиться этого. Учитывая то, кем он был, о нем наверняка будет много разговоров. Дома до сих пор с интересом читали обо всем, что связано с именем Уэйна-Тернера.
      Он поймал себя на мысли, что хорошо бы его отсутствие заметили поскорей. Чтобы сообщили его жене. При его звании и происхождении это, видимо, будет означать личный визит к ней. Мардж это понравится. Ей понравится быть в центре внимания, поскольку в его присутствии она всегда оставалась в тени. А может быть, и нет. Она, наверное, в Париже в это время года.
      Клэй проследил взглядом за москитом и поднял руку, чтобы прихлопнуть его. Звенящий звук прекратился после того, как насекомое, пролетев мимо уха, уселось на скулу. Удар ладонью прозвучал громче выстрела, однако жужжание возобновилось. Он вновь промахнулся и решил, что теперь зудит там, куда он ударил в первый раз. Со всех сторон ему мерещились гуки, но, взглянув на холмы, он никого не увидел.
      Ему показалось, что он уснул, когда раздались голоса. Он услышал их почти с облегчением. Вытащив из кобуры пистолет, он поднял голову над нежной зеленью побегов. Прежде чем они возьмут его, он немного постреляет. И на этом все кончится. Воздух был неподвижен. Он задержал дыхание и тут увидел врага, но спустить курок не торопился. В этот час все в долине происходило словно в замедленной съемке. Ему показалось, что солнце застыло на месте, и тут он осознал, что целится в женщину.
      Не может быть, подумал он, видя ее силуэт сквозь пелену усталости и в то же время понимая, что не ошибается. Ее волосы были длинными и неподвижными, как сам этот день. Не время колебаться, подумал он, и закрыл правый глаз, чтобы прицелиться. Но тут тупой удар по затылку напомнил ему, что он забыл посмотреть назад. Залитая солнцем долина, на которую глядел Клэй, провалилась во мрак.
 
      Вот так они встретились. Они были гораздо больше, чем просто враги, но не догадывались об этом. Я предполагаю, что они смотрели друг на друга с любопытством, подозрением и чем-то вроде ненависти. Я и сам испытывал похожее чувство, когда мне приходилось задавать вопросы только что пойманному вору или убийце. Когда ты впервые сталкиваешься с ним лицом к лицу, то чувствуешь некоторое удивление, может быть, даже неосознанный страх. Ты представлял себе его и так и сяк, ты планировал свое поведение. А потом стрельба закончена, и он – перед тобой. Ты забываешь все, о чем думал и что хотел сказать. Ты – в состоянии шока. Ты делаешь глубокий вдох и начинаешь все с начала.
      До того момента эти двое ничего не знали друг о друге. Он был агрессором, который сейчас должен был превратиться в узника. Она была из тех, кого в его народе называли «гуки». Он был мужчиной, она – женщиной. Они не могли быть более разными.
      Я не психолог. Я видел его всего лишь дважды. А разговаривали мы только один раз – вот и все. Но я знаю все, что о нем можно знать. Мне пришлось слышать о нем днем и ночью, в течение месяцев после его вынужденного прыжка в долину. В тот день ему было каких-то тридцать шесть лет – полковник военно-воздушных сил Соединенных Штатов, человек, который запутался в себе.
      Одни рождаются от любви, другие – от разочарования или отчаяния, но он был рожден по необходимости и в ненависти. Возможно, это звучит напыщенно, но это – правда. Говорят, что его родители просто терпели друг друга и свой брак до тех пор, пока он не появился на свет. Когда же это произошло, все полетело к чертям. Остаток детства ему пришлось быть призом в смертельной схватке между родителями.
      Клэйтон Уэйн-Тернер был благословлен ветвями двух фамильных дерев, покрывших весь юг от Ньюпорт-Ньюс до Огасты. В свое время Уэйны и Тернеры были фермерами-хлопководами, банкирами, биржевыми брокерами и офицерами военно-морского флота. Они были везде и занимались всем. Поскольку их прямые наследники принадлежали к противоположным полам и не имели видимых обязательств где-либо еще, брачный союз между двумя семействами стал неизбежен. Деньги липнут к деньгам, как сказал мне старик, который в ту пору был еще мальчишкой. Их громкие имена определили все, добавил он. До тех пор, пока я не стал докапываться до корней Клэя, я считал, что только нам, англичанам, дурманит голову принадлежность к высшим сословиям.
      Никто и не подумал спросить у главных действующих лиц об их чувствах. Был составлен, согласован и подписан договор в духе европейских традиций XIX века, и в ознаменование этого события подняты бокалы с шампанским. Раскаленные телеграфные провода гудели об этой новости по всем концам страны. Молодые люди встречались в обществе еще до того, как все было решено, и, насколько я понимаю, небо не озарилось от этого события.
      Возможно, они даже испытывали неприязнь друг к другу, но большие деньги вкупе со средневековой традицией заставили их соединиться. Первая мировая война оставила много великовозрастных наследников и мало возможностей для того, чтобы нести свои гордые имена в будущее. Поэтому без слова протеста, после пышной светской свадьбы, которую почтили своим присутствием четыре сенатора и губернаторы двух штатов, Эмма Кейт Уэйн и Кейт Клэйтон Тернер были объявлены мужем и женой. Стоял 1934 год – год, когда я вступил в британскую армию, чтобы выучиться дисциплине и посмотреть на мир.
      Первая брачная ночь не завершилась тем, чем положено. От одного надежного человека в доме я узнал, что новобрачные спали в разных постелях. А на следующее утро они отправились в Европу проводить там свой медовый месяц. Путешествие должно было быть долгим. Уэйны-Тернеры вернулись в свое гнездышко только к концу Олимпийских игр в Берлине, предварительно – по телеграфу из нацистской Германии – сообщив о появлении на свет Клэйтона. Об этом тут же раструбили все без исключения светские издания, хотя и без подробностей – не было указано даже место рождения. Мне сказали, что это было единственным секретом, объединявшим родителей Клэя. Сам он узнал обстоятельства своего появления на свет лишь много лет спустя и только благодаря случайности.
      Оба семейства стали соревноваться в расходах, пытаясь завоевать его привязанность. Пожилые родственники появлялись с визитами каждый день, и Клэя никогда не оставляли в покое. Они говорили о нем между собой, но им было почти нечего сказать ему самому. Ему приходилось благодарить каждого за подарки, которые они приносили. Он должен был одаривать их своей ангельской улыбкой, когда они входили в дом. Церемонно склонив голову, он был вынужден смирно стоять на их похоронах. К тому времени, когда Клэю исполнилось шесть лет, он уже вполне освоил искусство притворства.
      Поскольку учили его дома, у него никогда не было возможности отыграться на учителях. Он был слишком высок для своих лет и для армии нянек, его безупречные манеры и имя, которое он носил, пугали других. Даже в тех редких случаях, когда он встречал своих сверстников, Клэй был неразговорчив. Любая его прихоть исполнялась незамедлительно: и деревянные лошадки, и живые лошади, и игрушечные гоночные машины буквально сыпались к его ногам. Его будущее, как говорили ему все, было обеспечено и спланировано таким образом, что его хватило бы на три человеческие жизни. Клэй никогда не спорил. Он был вежлив и послушен. Он не повышал голоса. Его никогда не били. Ему стало казаться, что он не может быть не прав.
      Зная его историю, я не могу осуждать его за это. Клэя было некому направлять. Из-за пропасти, возникшей между родителями, их противоположные влияния на него сводились к нулю и только усиливали его одиночество. Никто не поощрял его всерьез воспринимать учителей, перед ним не было примеров, которым он мог бы следовать, и идолов, которым стоило бы подражать. Терпимость, которую исповедовал его дед по отцу, рассматривалась его матерью лишь как слабость.
      Когда японцы напали на Пирл-Харбор, Кейт Тернер ушел на войну. И однажды во время короткой побывки на берегу он увидел, как семилетний Клэй мучит сына садовника. Я полагаю, весь этот инцидент возник из-за велосипеда, который подарили мальчику, – аккуратно собранного из кусков и деталей, найденных вокруг дома.
      Кейт, уже готовый к отъезду на вокзал, а оттуда – в Ньюпорт-Ньюс, наблюдал за этой сценой из окна своей спальни и побежал вниз, чтобы объясниться с сыном. Это был первый случай, когда Клэй получил выволочку за плохое поведение, и он стал последним. Оставив за спиной нераскаявшегося сына, Кейт Тернер присоединился к своему кораблю в его путешествии через Панамский канал прямо на дно Тихого океана. До конца своей жизни Клэй запомнил тот унизительный для него случай с велосипедом и то, как защищала его мать. Она называла своего никчемного, одетого в военную форму мужа «любителем черномазых» и на какое-то время после этого превратилась в глазах сына в ангела. Она так и не попрощалась с мужем.
      Несомненно, школьные годы не изменили Клэя в лучшую сторону. К семнадцати годам его характер уже окончательно сформировался. Он был молодым человеком, нестесненным в средствах и с радикальными взглядами. Люди, знавшие его в колледже, говорили, что он был умелым моряком и завоевал не один кубок. По их словам, он был спокойным, холодным и высокомерным сукиным сыном. Его воспоминания об отце поблекли, и в то же время, из-за увлечения матери алкоголем, испарилось его уважение к ней. Дружки, которых она выбирала, спускали ее денежки в злачных местах Атланты без ее ведома и без нее самой. Не осталось никого, кто мог бы обуздать его растущую нетерпимость ко всему и вся. В то время, как ВВС учили его летать, ему хватало ума скрывать свои взгляды под маской обаяния и юмора, и о них знала только жена. Он женился в двадцать четыре года, за двенадцать лет до того полудня, когда его увидели прыгающим из горящего самолета.
      Я читал Библию, и когда услышал о том, что случилось в тот день, я невольно подумал: когда-то тьма покрыла Израиль в день смерти Иисуса. Теперь солнце скрылось в Юго-Восточной Азии. Мрак воцарился в долине. Это случилось именно там и тогда, где Клэй и Бернадетт впервые увидели друг друга. Мне рассказал об этом Минь Хо – вьетконговец, бывший когда-то поэтом. Впоследствии этот человек сыграл большую роль и в моей жизни. Он стал моим мучителем, но сейчас я предпочитаю не думать о нем. Минь Хо. При одной мысли о нем по спине бегут мурашки. Ну да ладно, ведь я рассказываю не о себе, а о Бернадетт и Клэе.

      Он очнулся от боли. Жесткие веревки обвили руки и лодыжки. Кто-то плеснул ему в лицо воды. Он облизнул губы и посмотрел вверх. Теперь их было больше. Они появились ниоткуда, как если бы разверзлось рисовое море и выплеснуло их на землю. Он смотрел на их лица. Женщины не было, должно быть, она приснилась ему. Он чувствовал себя на удивление отдохнувшим и спокойным. Желание умереть исчезло, он захотел говорить.
      – Можете снять эти веревки, – сказал он, и голос его прозвучал напряженно. – Мне некуда торопиться.
      С молодых лиц на него смотрели несколько пар темных раскосых глаз. Значит, это и есть враг, с удивлением подумал он и улыбнулся. Они выглядели ничуть не старше школьников, лица их были серьезны, а кожа перепачкана копотью. Они что-то наперебой говорили и, похоже, улыбались. Один дотронулся до его плеча, Клэй дернулся, и все засмеялись. Вдруг они посмотрели на кого-то за его спиной, и тут он увидел ее.
      Она была выше остальных. Круглые глаза ее метали взгляды, полные холодной ненависти. Ветер, словно занавеской, закрыл волосами ее удлиненное лицо. Губы ее были сжаты, а длинные пальцы застыли на рукоятке его пистолета. Сзади кто-то сильно ударил его по плечу ногой, обутой в сандалию.
      Клэй обернулся. Человечек был маленький и тощий. Хаки слишком большого размера висел на нем словно на скелете. Его налитые кровью глаза горели за парой очков в черном ободке, а на безволосой щеке виднелся свежий шрам. Униформа на человечке выглядела новой. Он был без оружия. Остальные глядели на него с благоговением.
      – Ваше имя? – спросил он по-французски на удивление мягким голосом.
      – Клэйтон Уэйн-Тернер, – ответил Клэй. – А ваше?
      – Свиньи, думаете, вам принадлежит весь мир! – крикнула женщина.
      Тощий человек посмотрел на него и, улыбнувшись, сказал:
      – Меня зовут Минь Хо.
      Пулеметная очередь заставила их пригнуться. Вверху кружил вертолет, поливая землю свинцом. Один из вьетнамцев привалился к Клэю – с развороченной грудью, глядя на него в упор остекленевшими глазами. Из колена Минь Хо текла кровь. Женщина с посеревшим лицом сидела там, где только что стояла, а все остальные исчезли, словно их поглотило рисовое поле. Осторожно приближаясь к долине, появились новые вертолеты. Затем со склона холма прямо над ними кто-то открыл огонь. Одна машина взорвалась, остальные с грохотом убрались долой.
      – Сегодня они не вернутся, – произнес Клэй, глядя на темнеющий горизонт. Женщина подползла к Минь Хо, ножом разрезала его брюки. Маленький человечек молчал, но его напряженный взгляд умолял о помощи. Она взглянула на рану. Тяжелая пуля разорвала плоть, обнажив ткани, едва прикрывавшие кость выше колена. Женщина толкнула Клэя.
      – У тебя есть марля? – резко спросила она по-английски грубым, с акцентом, голосом.
      – Освободи меня, – сказал он, – я посмотрю.
      – Только без фокусов, свинья, – крикнула она, направив на него пистолет. Дуло казалось большим и угрожающим.
      – Ты уж лучше сама поищи, красная шлюха.
      Ботинком она ударила его по лицу. Он почувствовал, как в тело снова впились веревки.
      – Не делай этого, – произнес он спокойно. – Пока ты тратишь время на меня, твой друг истекает кровью.
      – Подвинься ближе, – велела женщина. Она сделала знак Минь Хо, тот взял у нее пистолет и направил на Клэя. Она протянула руку, ощупала его карманы, а затем расстегнула молнию куртки, чтобы проверить внутри. Там не было ничего, кроме его чистой рубашки. Она снова вытащила из-за пояса нож.
      – Не надо меня резать, леди. Лучше пристрелите.
      – Мы не убиваем безоружных людей, мистер. Я хочу отрезать кусок рубашки.
      Это рассмешило его. Он подвинулся ближе. Все казалось нереальным. Как будто дети играют в доктора и медсестру. Он видел однажды, как играет его дочь – очень похоже.
      – Режь на здоровье, – сказал Клэй. Минь Хо потерял сознание, уронив пистолет в траву. – Только не упускай меня из виду.
      – А я тебя не боюсь. Ты ничего не можешь сделать, пока валяешься тут. Вы трусы, когда беззащитны, а все, на что вы годитесь, это бомбить, калечить и убивать оттуда, сверху.
      Она отрезала кусок материи, умело скрутила ее в пальцах, а затем, подняв руку, извлекла откуда-то горсть зеленых листьев, и, разжевав, приложила к ноге Минь Хо. Тот дернулся от боли и со стоном очнулся. Она обмотала его тощую ногу тканью и накрепко закрутила ее с помощью деревянной палочки, тоже взявшейся словно ниоткуда. Клэй с изумлением наблюдал за ее манипуляциями.
      – К моему рукаву приколота английская булавка, леди.
      С мимолетным «спасибо» она выдернула ее и закрепила повязку. Минь Хо вновь потерял сознание. Он дышал еле слышно. Женщина с глубокой тревогой смотрела на него.
      Военно-воздушные силы – это то место, где можно умереть в чистоте, подумалось Клэю. Между вылетами ты можешь принять душ и в тот момент, когда начнешь сбрасывать бомбы, от тебя будет пахнуть одеколоном.
      – Найдется что-нибудь поесть, леди?
      Она не слышала его. Она смотрела в небо.
      – Я же сказал, они не вернутся сегодня, – произнес он. – У вас найдется какая-нибудь еда?
      Она сунула ему зеленый узелок. Он уже видел такие, их продавали на улицах Сайгона и Бангкока, и знал, что там внутри.
      – Спасибо, – сказал он. Они могли бы сидеть где-нибудь далеко отсюда, на веранде, любуясь древними холмами, розовато-лиловыми в сумерки. Какая издевка! Вместо этого она была его тюремщиком, к тому же вооруженным, к тому же врагом, да еще и гуком. Она перестала смотреть вдаль и склонилась над Минь Хо. Вытерла ему бровь, сняла очки и протерла стекла. Ясное дело, Минь Хо был ее любовником, может быть, даже мужем. Ведь известно, что гуки, воюя вместе, часто женились друг на друге.
      Он поел. Рис был холодным и липким. Но горькая острота бананового листа, в который он был завернут, придавала ему хоть какой-то вкус. Она кормила его, чтобы сохранить живым. Ему хотелось, чтобы они поскорее решили его участь. Раненый пришел в себя, и женщина передала ему пистолет. Она что-то пробормотала, и он что-то прошептал в ответ. Он наставил оружие на Клэя и посмотрел ему прямо в глаза. Его очки и мягкий голос казались здесь неуместными.
      Из какой-то кучи хлама, обмотанной веревками, женщина вытащила антенну. Куча затрещала, и женщина стала говорить. Она слушала и снова говорила, повторяя одно и то же. По ее лицу Клэй пытался угадать, что его ждет, оно оставалось бесстрастным. Она была сосредоточена, и каждый раз, когда открывала рот, чтобы что-то произнести, казалось, будто она улыбается. Однако глаза ее оставались холодны. Когда темнота стала заливать долину, ему почудилось, что он заметил в них грусть. Она сказала что-то напоследок и, щелкнув, выключила прибор. Минь Хо тоже что-то произнес и, вынув свой нож, она разрезала веревки на руках Клэя.
      – Выкопай яму и похорони нашего товарища, – приказала она.
      – Ты сошла с ума! Без лопаты?
      – Браво, свинья! Ты настоящий герой. А теперь – копай. У тебя ведь есть руки, не так ли?
      Покойник потемнел, и ее глаза – тоже. Клэй встал на колени и принялся разгребать грязь. Это было несложно, и мертвеца без всяких церемоний затолкали в место его последнего пристанища. Они засыпали тело землей, и когда мертвое лицо наконец исчезло под последними комьями, наступила полная темнота. Чувствуя запах ее и своего пота, он улегся на землю. Трава показалась мягкой. Он знал, что она где-то рядом или даже стоит над ним, но он устал. Последнее, о чем он подумал, это каким злым становилось ее лицо каждый раз, когда она глядела на него. Не чувствуя, как на его запястьях затягивают веревку, он уснул.

      Теперь Минь Хо окончательно пришел в себя. Они осторожно подняли его и так же осторожно понесли. Впереди, во главе процессии, через ласковые побеги риса, они волокли тяжелого американца, а затем засунули его в тоннель. Он спал, словно наглотался снотворного. Бернадетт молча разглядывала его. Это был первый белый мужчина, которого она увидела здесь за многие месяцы. Вид его вызывал в ней тревогу. Снова нахлынули воспоминания о белых телах, которые она ласкала, когда все начиналось. Тогда ее преданность делу находилась под сомнением. Дни тех тяжких испытаний давно минули, но воспоминания о них до сих пор оставались кошмаром. Но зачем думать об этом сейчас? Она последовала вслед за всеми в тоннель. Там, внизу, были свечи и керосиновая лампа, а вдоль стен висели жестянки с водой, патронташи и корзины с едой и медикаментами.
      Китаец, лечивший травами, ждал ее на том же месте, где они в последний раз виделись утром. Его вид всегда вызывал у нее улыбку.
      – Ты выглядишь усталой, – заметил он.
      – Сегодня много работы?
      – Нет. Один раненый. Убитого похоронили. Иди спать.
      – А как Минь Хо?
      – Они сейчас переправляют его. Через несколько часов он уже будет в госпитале. Ему нужна операция. В конце тоннеля, ближе к городу, его будет ждать грузовик. Я все время забываю твое имя. Ты голодна?
      – Нет, товарищ, спасибо.
      – Оставь эти титулы, дочка. Я здесь не из-за политики.
      – Независимость – всегда политика.
      – Нет. Это – право.
      – За свои права мы должны сражаться.
      – Вот и сражайся, Бернадетт. А я здесь только для того, чтобы накладывать свои листья и травы на дырки от пуль, которые оставляет ваша политика. Как бы я хотел, чтобы ничего этого не было. Я бы снова помогал старым крестьянам, чтобы они могли нормально писать, вместо того, чтобы штопать тут молодых.
      – Опять ты начинаешь…
      – Да, опять. Я живу на этой земле уже почти семьдесят лет. И еще не успел открыть все растения, которые Господь посеял на ней, узнать, как они действуют. Этим занимался мой отец, а до него – отец моего отца. Я дал обет когда-нибудь записать все это. Высушить цветы и листья, дать им имена, рассказать о том, где их искать и как готовить. Вместо того, чтобы грабить аптеки в поисках пилюль и инъекций, люди должны больше знать о полевых растениях. Это умирающее искусство, Бернадетт, а ведь многие растения способны спасать жизни. – Но если эти свиньи не прекратят бомбить и отравлять наши поля, то вообще не останется растений, знания о которых ты смог бы передать потомкам. Вот за что мы воюем.
      – Пусть воюют мужчины, Бернадетт. Ты была хорошей медсестрой, сама знаешь. И ты могла бы узнать о травах гораздо больше. Это преступление, что они посылают тебя на север.
      – О чем ты говоришь?
      – А то не знаешь? Сегодня днем ты поймала важную птицу. Его забирают на север для допросов, а ты будешь его сопровождать. Таков был последний приказ Минь Хо, прежде чем его увезли.
      Она села. Китаец-травник налил ей чашку чаю.
      – А почему именно я?
      – Не знаю. Наверное, потому, что ты говоришь по-английски.
      – Но английский знаю не я одна.
      – Ты скоро вернешься.
      Теперь до нее дошло: это еще одно испытание. Как будто они не знали, что она своя. Сколько еще им нужно доказательств? Она была так счастлива работать вместе с чудным старичком, который сейчас сидел, прислонясь спиной к стене, и готовил один из своих отваров.
      Как может человек измениться до такой степени? Ее лучший друг, ее единственный друг в те времена, когда она страдала от любви и была одинока. От Минь Хо исходила такая доверчивость, такая нежность и сострадание; он знал, через какой ад ей довелось пройти. Он привел ее сюда, показал ей путь к новой жизни, в которой была цель, – к жизни, в которой ты зависела от людей, а не от неверной мужской любви. Может быть, именно должность так изменила его? А в то время она всегда чувствовала какую-то мощную силу в негромких словах поддержки, которые не позволили ей сойти с ума.
      Это – во имя дела, всегда говорил он ей. Все – во имя дела. Даже в то жуткое время, когда она работала в сайгонском борделе. Наши не знают тебя, говорил он. Прежде чем ты станешь одной из нас, они должны убедиться в твоей преданности. Ты здесь почти иностранка, ты едва говоришь на нашем языке. Она понимала, что он был прав, она должна была научиться ненавидеть эти белые тела, прежде чем ей разрешат их убивать. Я говорил тебе, что это будет непросто, сказал он. Тысячу лет наш народ порабощали китайцы, сто лет – французы и пять лет – японцы. Он подозрителен. Американцы пообещали нам независимость, если мы станем воевать с Японией, а теперь Америка – на ее месте. Ты должна это понять, требовал он.
      Да, да, да. Она понимала. Он был прав, конечно, он был прав. Она плохая, неблагодарная. Об этом ей говорили еще в семье ее отца и девчонки в школе. Она плохая. От нее никогда нельзя было ждать ничего хорошего.
      А вот Минь Хо хороший. Он помог ей. Он ей многое дал. Он рисковал своей жизнью, знакомя с делом и с людьми. А теперь она ворчит на него. Почему ей всегда нужно кого-то бранить? Ах, если бы она могла уснуть. Ну хоть ненадолго.
      День начался так прекрасно. Изумительный день – прохладный и солнечный. Минь Хо пришел к ней в перевязочный пункт. Он рисковал, переходя границу, его могли предать и убить, и сейчас он был ранен. Он писал ей. Его письма были чудесны, они звучали, словно пение птиц. А пока Минь Хо был далеко, отцом ей стал травник. Господи, как счастлива была она, собирая травы вместе с этим старым дурнем! Шесть месяцев, пока она бродила по полям, отыскивая листья и корни, собирая нужные травы, помогли ей забыть время, проведенное в Сайгоне. Эти потные тела, которые вторгались в нее так же бесцеремонно, как они вторгались в ее страну. А друзья Минь Хо все не верили, что она принадлежит делу. Она вновь тонула. Старая черная лошадь депрессии опять приближалась к ней. Нужно уснуть.
      Травник-китаец стоял над ней. На его добром круглом лице читалась тревога.
      – Хочешь, я дам тебе что-нибудь, чтоб ты уснула? – спросил он. Она попыталась улыбнуться. – Побудь для разнообразия пациентом.
      – Мне нужно подумать.
      – Не в таком состоянии, Бернадетт. Утром все выглядит по-другому. – Он протянул ей чашку.
      – Давай немного поговорим, – предложила она.
      – За последние месяцы мы уже вдоволь наговорились. Тебя пришлют обратно. Я добьюсь этого. Я буду драться за тебя. У меня тоже есть связи.
      – Ты не боец, – сказала она с улыбкой.
      – Но ты того стоишь, – ответил он и заставил взять чашку.
      Она медленно выпила. Горький вкус был необычен. У нее онемели губы, затем – рот и язык. Когда жар распространился по всему телу, она даже забыла о том, насколько была голодна. Голова ее упала на грудь.
      Старик уложил ее, снял с нее сандалии и обтер ноги. Бернадетт спала невдалеке от храпевшего американского летчика – их разделяло не более тридцати футов. Тревога исчезла с ее лица, которое так часто бывало перекошенным или грустным без всякой причины.
      Насколько изменилась она с тех пор, как ее привезли на эту маленькую перевязочную станцию. До ее появления здесь были только две пожилые женщины и глухой крестьянин, которые перевязывали раненых. Ему сказали, что раньше она никогда не была в лесу. Рожденная в городе и получившая образование в Европе, она была испорчена, сказали они, и он должен был вымуштровать ее. Обучи ее, но сначала заставь делать всю грязную работу.
      Когда он в первый раз попытался с ней заговорить, она едва смогла что-то ответить. Делала все, что ей приказывали: копала землю и голыми руками раскладывала навоз под растениями, которые нужно было удобрять, промывала раны. Она, казалось, получала удовольствие от унижений, словно в чем-то каялась. Но как только у нее появлялось свободное время, а случалось это всегда по вечерам, он видел, как она мылась, стирала одежду, скребла каждый дюйм своего тела, будто пыталась содрать с себя кожу. Один или два раза он видел ее под деревом или возле входа в их тоннель: с опущенной головой и трясущимися плечами. В эти моменты он знал, что она плачет, но никогда не приближался к ней. Он решил, что она давно вернулась из Франции и что в Париже вела распутную жизнь.
      Затем по их убежищу ударили прямой наводкой, и обе пожилые женщины были убиты. Глухой крестьянин убежал, и больше его никогда не видели, а они остались вдвоем. Она понемногу стала говорить – о погоде, о деревьях, раскрылась перед ним. Слушала его долгие лекции так, как никогда не слушали даже его собственные дети и внуки. Он рассказывал о своей молодости, о своем отце и об отце своего отца, о диких растениях и тех лекарственных свойствах, которые в них заключены. Он говорил об оттолкнувшей его семье и о том, как он нашел утешение среди бойцов вьетконга. Она же о себе не рассказывала ничего.
      Они стали приобретать известность: он, Бернадетт и две женщины, которых прислали на смену прежним. Их щедро одаривали фруктами и овощами, иногда – рисом и однажды даже принесли живого цыпленка. Когда они приходили в деревни, люди просили у него старинные средства от простуд, беременности и импотенции. С этого времени и потом ему даже не раз удавалось видеть, как она смеется. Когда ее лицо трогала улыбка, она выглядела такой чистой и прекрасной, что он специально рассказывал ей забавные истории о своих победах и поражениях на поприще нетрадиционной медицины. Иногда, чтобы развеселить ее, он даже выдумывал эти истории, но она всегда догадывалась об этом и тогда называла его «старым вруном». А после этого лицо ее озарялось счастьем, которое оправдывало все его вранье. Она могла бы стать для него учеником, которого он так давно пытался найти. Она стала незаменимой. Однажды она спасла ему жизнь, обезвредив мину, оказавшуюся на тропинке перед ними. А может быть, это была неразорвавшаяся бомба. Он не помнил точно. С ее появлением маленький полевой госпиталь, которым он заведовал, стал легендарным. Ради нее раненые терпели боль и сохраняли бравый вид. И вот теперь ее отсылали.
      Старый китаец-травник уселся возле нее и долго, всю ночь, рассматривал ее лицо. Он часто думал, что она была самой прекрасной женщиной, которую ему когда-либо доводилось видеть. Где-нибудь она могла бы добиться известности. В ней было то, что он хотел и пытался найти, будучи молодым. Она могла бы быть актрисой или любовницей богача. В его деревне, когда он был ребенком, люди многое отдали бы, чтобы обладать ею. Даже местный землевладелец, может быть, взял бы в свой дом такую, как она.
      Эта женщина была маленькой девочкой. Она нуждалась в защите. Она не понимала порочных привычек мужчин. Он, должно быть, ошибался, думая о ее распутной жизни в Париже. У нее были мечты, и он не пытался их развеять. Наоборот, ему это нравилось, поскольку он понимал: мечты нужны ей, чтобы выжить. Он был уверен в этом, хотя и не знал почему. Теперь, когда он постарел, для него это было неважно. Старость убила в нем любопытство.
      Он знал, что ей доставляет радость работать с ним. Он показывал ей, какие растения собирать, какие – варить, какие – поджаривать, сушить или использовать только свежими и зелеными. Чаще всего она выглядела удовлетворенной. Даже когда они прятались от бомб, она иногда улыбалась. Теперь ей было грустно и она выглядела старше, чем обычно. Что-то подсказывало ему, что он больше никогда ее не увидит. Он погладил ее умиротворенное лицо. Если бы он не знал, что она спит, то подумал бы, что она умерла.
      Утром они поднялись рано. Ее провели через тоннель, тщательно проинструктировали и приставили к ней молодого бойца. Он был простым парнем, не говорил ни по-английски, ни по-французски, но, как ей сказали, был легок на ногу и умел водить мотоцикл. В допросах он участвовать не должен, и его следовало отослать обратно, как только они доберутся до места. Простой крестьянин, он, тем не менее, был дисциплинированным и преданным, а его боевой опыт вполне мог пригодиться. Он должен был выступать в качестве охранника, не более – на тот случай, если американцу вздумается бежать. Она не должна была даже разговаривать с ним – только сосредоточиться на пленнике и обеспечить, чтобы ни одна крупица информации, которой он обладает, не ускользнула.

      Тропа, по которой они шли, была едва видна. Так – козья тропка, бежавшая вдоль долины между холмами. Мужчина шел прямо за ней, и ветерок доносил до ее ноздрей его нечистое дыхание. Второй шел позади с автоматом наготове.
      Не разговаривай с ним, велели ей. Только слушай все, что бы он ни сказал. Важно все, каждое слово. Допроса, который произвели на месте, было явно недостаточно. Ей приказали доставить его на север, через границу, а оттуда его должны были забрать в Ханой. Она была обязана забыть все, что происходило с ней раньше, всех своих друзей, а также Сайгон. На некоторое время, как ей было сказано, она должна сосредоточиться только на одном: благополучно переправить его через границу.
      В то утро приказ Минь Хо был передан ей через его заместителя, но она как-будто слышала голос самого Минь. Это большая шишка, говорил он. Если доставишь его по назначению, ты – наша, и больше – никаких доказательств. Они настойчиво повторяли приказ: нигде не останавливаться, ни с кем не говорить, когда закончатся припасы, искать пищу самостоятельно. Его друзья попытаются отбить его. Неужели они считали ее такой дурой?
      После того, как она доставит его, ей нужно будет добираться обратно в одиночку. Они уверяли, что найдут для нее дело в Сайгоне. Не бойся, говорили они. Бояться? Она уже давно забыла, что это такое, задолго до того, как в ее жизнь вторгся этот пленник. И даже не тогда, когда пожар уничтожил бордель, к которому она была прикомандирована. Большинство девочек тогда сгорели заживо, вместе с белыми гостями, которых они развлекали. Возникнув, огонь распространился очень быстро. Раздались крики, огонь стал проникать в соседнюю комнату. Молодой человек, который находился с ней, заснул, она пыталась разбудить его, сама не зная, зачем. Затем дверь отворилась и в их номер ворвалось двое мужчин. Одним из них был Минь Хо. Она не удивилась, увидев его. Он вонзил нож в горло американца, а второй вьетнамец вытащил ее наружу. Обжигающий воздух сдирал кожу с лица, пока они бежали по огненному коридору. Снаружи, где пожарные поливали водой деревянное строение, ее втолкнули в коляску мотоцикла и, накинув сверху циновку, под аккомпанемент вопящих сирен, в мгновение ока увезли. Ее карьера шлюхи, которая должна была подслушивать, завершилась.
      Ты прошла испытание, сказал ей после этого Минь Хо. Ты важна для нас, и именно поэтому мы вытащили тебя оттуда, ласково говорил он. Заметил ли он, как она напряглась после этих слов? Пора прекратить думать об этом. Скоро ей придется искать воду и вновь соскабливать с себя огрубевшую кожу. Боль от этого всегда приносила ей облегчение. Но, как стало ясно из следующего задания, на этом испытания не закончились.
      Она снова была неблагодарной. «Никто не просил тебя возвращаться во Вьетнам», – часто говорили они, и были правы. Никто. Теперь она гуляла бы по улицам Парижа и жила лживой жизнью, прикидываясь француженкой. Она должна быть благодарна им за то, что они приняли ее. Они дали ей возможность найти себя, а Минь Хо спас ей жизнь. Она сделает так, чтобы он смог ею гордиться.
      День начался скверно. Ночью умер старый китаец-травник. Чтобы передать приказ Минь Хо, ее вызвали к устью тоннеля. Ей хотелось плакать, но она сдерживалась. Старик был добр. Всегда голодный и промерзший, он, как мог, заботился о ней. Кто-то сказал, что он отравился одним из своих отваров.
      Ерунда, кричал ей внутренний голос. Просто он был стар, голоден. Он замерз. Ему было некуда идти, он просто заставил себя умереть, ведь ты хорошо знала его. Но ни одно из этих слов не вырвалось наружу. Ей отдали пистолет американца и привели туда, где он дожидался ее со связанными за спиной руками. Дорога до деревни Ха Туонг была длинней, чем до звезд, и вдоль нее не было тоннелей, где она могла бы прятаться. Сколько отцов может потерять одна женщина в течение жизни? Сегодня ночью я буду оплакивать старого китайца, подумалось ей, и, сжав зубы, она двинулась в путь. И тут американец заговорил:
      – Когда я впервые встретил Мардж, я подумал, что она самая прекрасная женщина. Она была такой высокой, стройной и гордой, у нее был такой ясный и чистый голос! Ничего похожего на прокуренный хрип моей матери. А та еще и пила в придачу. Да, пила. Как же она нажралась в день моей свадьбы! Не смогла даже участвовать в церемонии. Моя матушка была гвоздем программы. Хозяйка дома, глава нашего сраного рода. Эта сука даже не могла подождать, пока все закончится. Мы были вынуждены запереть ее в ее комнате, а официальные фотографии – делать на следующий день. Из-за этого снова пришлось собираться всем гостям.
      Наверное, я женился на Мардж именно потому, что мать была против. У нас с матерью это было чем-то вроде игры: кто кому сможет сильнее досадить. Впрочем, я и так бы на ней женился. Она была девочкой с характером и решила заполучить меня. Моя матушка сказала, что будет распоряжаться всеми нашими деньгами, а мне было наплевать. Я хотел обладать Мардж. Я хотел ее как сумасшедший, а она заставляла меня ждать. Она думала, что сможет еще сильнее влюбить меня. А я? Я был безупречным джентльменом. Я водил ее под руку и в течение двух недель каждый вечер целовал в щечку у порога. Я бесился, но что мне оставалось делать? Да, вот так мы с Мардж женихались. Я думал о ней все время, но она не собиралась сдаваться. Она была настоящей леди. Красотка с юга, из благородного семейства без гроша в кармане. А ждать меня она заставляла потому, что ее голова была забита всякими бреднями о девственности и еще черт знает чем.
      Мы встретились на одной вечеринке на базе и с того самого вечера не расставались. Мы ходили в кино, в гости, много гуляли, причем говорила только она. Ты не поверишь: меня называли «молчаливый Клэй». А Мардж хотела стать журналисткой в разделе светской хроники. Как бы то ни было, все могло бы быть лучше. Ей следовало позволить мне… ну, понимаешь… Короче, поскорее пожениться. В свадебное путешествие мне хотелось куда-нибудь поплыть, а она хотела во Францию. Но поехали мы во Флориду, и даже там мне пришлось ждать целую неделю, прежде чем она подпустила меня к себе. Во время первой брачной ночи у нее были месячные, и – скажу тебе по секрету – я был настолько измотан всем этим и так ее хотел, что все кончилось в две секунды. Так с тех пор и повелось. Ну не умора? Она слишком возбуждала меня, а сама боялась. А когда потом она захотела меня по-настоящему, я уже успел привыкнуть к другим. Знаешь, женщины, которым я платил, говорили мне, что я очень хорош в постели. Черт! С другими всегда получалось нормально. Может быть, я хорош только со шлюхами?
      Она остановилась и, обернувшись, посмотрела на него.
      – Заткнись! – крикнула она. – Ты можешь заткнуться?
      – Да что с тобой?
      – Просто заткнись.
      – Почему бы вам не пристрелить меня, леди? Тогда бы я и заткнулся.
      Она передернула плечами и продолжила путь быстрее. Она была права, подумал Клэй. Он говорил чересчур много. Но потом его осенило: безумие меняет человека, вытаскивает на поверхность то, чего раньше не было. Как забавно быть другим.
      – Эй, подожди меня, – крикнул он. Она услышала его шаги. Поскольку он торопился, были они неуклюжи. – Мне плевать, нравится ли тебе то, что я говорю, противно ли тебе или ты этого не понимаешь. Ты… Ты… Кто тебя вообще просил слушать? От того, что я говорю, мне становится гораздо лучше. Я никогда в жизни столько не говорил. Все то дерьмо, в котором я оказался, выходит из меня с этими словами, понимаешь? Мардж говорила, что мне стоит сходить к психоаналитику – им платят, чтобы они слушали. А здесь все – бесплатно. Единственное, что мне нужно – выплеснуть все это, и тогда станет полегче. Так или иначе, мы фактически разведены. Ну, знаешь, как бывает: женаты, но вместе не живем. Она придумала, как распорядиться своим временем. Дочка – в школе, а Мардж слишком щепетильна, чтобы тратить мои деньги, поэтому она снова обзавелась учеником. История искусств или что-то вроде этого. Черт, а мне здесь нравится! Я говорю, и никто со мной не спорит. Вот бы она сейчас меня увидела и услышала, что я несу. Ни за что бы не поверила. Послушать ее, так я вообще не разговариваю. Мне наплевать, может, ты глухая или ничего не соображаешь в этих делах. Здесь у вас не очень-то заботятся об этом, так ведь? Вы просто забираетесь в кусты и трахаетесь. Вот почему вас так много, правильно? Я вижу, как перед моими глазами пляшет лицо – как раз там, где находится твоя задница. Это лицо принадлежит мне. Клэйтон Уэйн-Тернер собственной персоной изображен на твоей заднице. Мардж собиралась стать журналистом, но для начала поселилась на Марне. Она была хорошей матерью, надо отдать ей должное. Лучше, чем пьяная сука, которая нянчила меня, доложу я тебе.
      Я могу так говорить о своей матери потому, что она вовсе и не была мне матерью, и, что бы я ни делал, все было не так. И все было бы в порядке, если бы шло так и дальше. Так нет же. На протяжении многих лет я был принцем. Я не мог неправильно поставить ногу, я даже гадил золотыми слитками. А потом она пала жертвой своего образа жизни, и все изменилось. Дело в том, что она пила всю свою жизнь и в результате стала толстой, скучной и уродливой и могла только плакать. Она уже никого не могла найти для развлечений. Ей, как и мне, приходилось покупать секс, но ей это не нравилось. Видишь ли, моя матушка принадлежала к американской аристократии – к тем людям, которых вы, ребята, ненавидите…
      В общем, пару месяцев назад она умерла. Я был занят на этой войне, но потом я вернулся. Мне этого не хотелось, но я вернулся. И Мардж приехала. Ты, наверное, видела фотографии в газетах. С ней приехала проститься добрая половина всех шишек из бизнеса, церкви и сената. По-моему, они положили к ней в гроб целый ящик выпивки. Но Мардж не такая. Она – тоже голубых кровей, как и моя мамаша. У них там, как и у нас, не выходят замуж просто так. И им нисколько не полегчало, когда помер хлопковый король. Мардж была высокорожденной, но когда нет денег, благородное происхождение это – тюрьма. И я стал ее билетом на волю, понятно?
      Черт, у нас ведь не было ничего общего! Ей не нравится плавать, а мне плевать на эти линии и цветные пятна, которые она называет современным искусством. Она терпеть не может военную форму и ненавидит заниматься со мной любовью. Возможно, моя матушка сумела в этом разобраться. Может быть, она пыталась помочь мне, защитить меня? Однако она ни от чего меня не защитила. Жена выносила меня потому, что у меня были деньги. Мой отец и ее отец и весь их клан понимали в этом толк, и будь уверена, так будет всегда. Когда ваши ребята шлепнут меня, Мардж позаботится, чтобы моя дочь родила ребенка с благородной кровью в жилах. Мардж сохранит все это, поскольку она щепетильна. Что ж, она не тратит моих денег, да и мое имя на самом деле мне уже не принадлежит. Так почему же она не избавилась от меня? Вот почему мне нравится иметь дело со шлюхами: использовал, заплатил и бросил. Верно?
      Господи, как же она ненавидела его в этот момент! Его больное сознание и его извилистый монолог вторгались в ее мир. Она вслушивалась в каждое слово, и ее тошнило. Какой же он высокомерный, бесчувственный и жадный подонок. Его худое лицо пряталось в уродливой поросли грязных светлых волос. Она ненавидела его походку, то, как он рассказывал о сословии, из которого вышли его мать и жена, о своих деньгах. Все в нем было ей отвратительно. Впрочем, какое ей до него дело? Ну конечно же, он был свиньей – бомбил ее народ, но что ей-то было за дело? Ей было приказано выслушать, запомнить и доложить. Никто не приказывал ей злиться.
      Она остановилась, чтобы взглянуть на него, но он этого не увидел. Он продолжал идти, пока не наткнулся на нее.
      – Извини, – произнес он, – я не заметил.
      – Можешь не извиняться.
      От него плохо пахло. С этим зловонием нужно было что-то делать. На его одежде расплылись большие влажные пятна.
      – Я не извиняюсь. Просто я грязный. Я не мылся уже два дня. Даже мухи шарахаются от меня как от чумы.
      Тень улыбки пробежала по ее губам.
      – Ты не могла бы для меня кое-что сделать?
      – Пошевеливайся.
      Второй мужчина уселся на камень позади Клэя с оружием наготове. На его лице не отражалось ничего. Он был похож на автомат.
      – Если ты хочешь доставить меня туда, куда мы направляемся, ты бы лучше поскорее нашла место, где я мог бы помыться. В этой вашей заросшей стране я могу подхватить черт знает что. Я предпочел бы умереть чистым, леди.
      – У меня есть имя.
      – Да неужели? У меня тоже. Я – Клэй, – он улыбнулся. – И от меня не всегда так воняет. А как люди зовут тебя?
      – Бернадетт, – просто сказала она. – Меня зовут Бернадетт.
      – Это ведь французское имя, верно?
      – Да.
      – А как тебе удалось обзавестись французским именем?
      – Мой отец был французом.
      Он шагнул к ней и посмотрел прямо в глаза. Его взгляд напугал Бернадетт, она выхватила пистолет и взвела курок.
      – В чем дело, Бернадетт? Я просто хочу получше рассмотреть тебя. – Она улыбнулась, или, может, ему это только почудилось? Она и впрямь была слишком хороша для гука. И вдруг он почувствовал, что она нужна ему, возможно, потому что она умела слушать.
      – Я найду место, где ты сможешь помыться, – сказала она. – А теперь пошли.

      Он услышал рев двигателей над головой и повалил ее на землю. Ошеломленная, она даже не успела наставить на него пистолет. Мужчина позади них укрылся под кустом. Клэй взглянул вверх. Самолетов было два – они сделали вираж, спикировали, выпустили новую порцию ракет и исчезли.
      – Бомбардировщики, – промолвил Клэй. – Сейчас где-то там на землю посыплется черт знает что.
      Из-за линии горизонта, за холмом, где исчезли самолеты, раздавался рев. Столбы дыма взметнулись к небу, и Клэй поднялся на ноги. Бернадетт снова направила на него пистолет. В тот момент ему почти хотелось, чтобы она спустила курок – он слишком открылся перед ней, и то, что он увидел в себе, ему не понравилось.
      – Все кончилось, Бернадетт, – сказал Клэй. – Они отбомбились. Вообще-то им здесь было нечего делать, я полагаю, что они ошиблись местом. Пойдем взглянем.
      Он бросился к вершине холма, она едва поспевала. Скоро он достиг вершины, стал бежать помедленнее, а затем лег на землю и пополз. Знаками он велел Бернадетт сделать то же самое и выждал, чтобы убедиться, поняла ли она. Теперь они лежали бок о бок в зарослях чайных кустов, разглядывая происходящее как двое любопытных ребятишек. Лица их почти касались друг друга. Она слышала дыхание молодого охранника, подползшего поближе. Долина у подножия холма была объята огнем. Между вздымавшимися столбами черного, серого и белого дыма они видели, как копошатся люди в деревне. Новые взрывы потрясли землю, и запылала крыша хижины возле деревенского пруда. Оранжевые языки пламени отражались в воде, пальмы, вырванные из земли, валялись повсюду. Огонь пожирал какую-то машину – то ли грузовик, то ли трактор, из кузова валил черный дым.
      – Ненавижу огонь, – сказала Бернадетт. Голос ее дрожал.
      – Пошли вниз, – ответил Клэй.
      – Нет, не пойдем. Мы не можем, не должны.
      – Но почему?
      – Ваши люди только что бомбили их, тебя просто растерзают.
      – Ну и хорошо, – сказал он и поднялся на ноги. – Вот и прекрасно. – Она и рта не успела открыть, как Клэй уже бежал вниз по склону холма. Бернадетт бросилась за ним, но догнать его было невозможно. Она крикнула, чтобы он остановился. Молодой солдат вскочил и тоже пустился вслед за ними. Она должна остановить американца, иначе – все пропало. Ведь ей было приказано избегать деревень. Пока женщина бежала за Клэем, ей подумалось, что он, похоже, ищет смерти. Какое-то отчаяние сквозило в его словах, когда он рассказывал о себе и своей женитьбе. Словно что-то долгие годы насильно удерживало эту правду и теперь она вырвалась наружу.
      И сейчас он как одержимый несся вниз по склону заросшего чаем холма. Она попыталась разглядеть силуэты людей, что копошились внизу. Они заливали пламя и разгребали руины. Мимо проскочил молодой охранник, размахивая оружием. Ему удалось догнать пилота. Два человека, стоявшие около пруда, посмотрели в их сторону и стали показывать на них остальным. Один поднял винтовку, и из нее вырвался сноп огня. Пуля попала в шею молодому вьетнамцу, и тот свалился, словно тряпичная кукла.
      – Товарищи, – услышала она собственный голос. – Товарищи, не стреляйте!
      Те двое продолжали смотреть вверх, и через несколько секунд к ним присоединились все остальные. Американец добежал наконец до них, и людское кольцо словно поглотило его.
      – Не стреляйте, – задыхаясь прокричала она. Люди повернулись в ее сторону. У одних глаза сверкали гневом, другие застыли в испуге. К ней подошел невысокий, крепко скроенный человек. Он смотрел на Бернадетт набычившись, исподлобья.
      – Не причините ему вреда, – выпалила она. Он сделал какой-то знак рукой, но женщина не поняла. Мужчина подошел ближе, сурово глядя на нее и держа наготове винтовку. Она заметила, как двое крестьян тащили по склону холма ее погибшего товарища; американца нигде не было видно. Подошел еще один мужчина, и тут что-то ударило ее по лицу. На мгновение она ослепла, а когда зрение вернулось к ней, ясно увидела, что коротышка ухмыляется. Второй удар пришелся ей по затылку, и она упала.
      – Красная сука, – пробормотал мужчина и плюнул на нее. – Если бы не ваша банда, американцы не разбомбили бы нашу деревню. Если вы так любите Хо Ши Мина, езжайте на север и блядуйте там на панелях Ханоя. Ваш сифилис пришелся бы в самый раз к их яйцам.
      Она не верила свои ушам и медленно погружалась в безразличие, похожее на сон. Кто-то забрал у нее пистолет и рюкзак. Совсем рядом, чуть выше себя, она заметила силуэт Клэя и краем глаза увидела, как крестьяне пинают ногами безжизненное тело охранника. До того, как ее снова ударили, она успела заметить, что коротышка улыбается Клэю, а затем ее пронзила боль и она провалилась в небытие.
      Клэй взглянул на нее, затем – на коротышку. На нем были армейские штаны, но мощный торс оставался обнаженным. Клэй перестал что-либо понимать. Он ждал, что его тотчас пристрелят. Гуки убили не того. Что тут происходит? Мужчина положил руку ему на плечо, в то время, как другой ножом перерезал веревки. Он был свободен, но все еще сомневался в реальности происходящего.
      – Пойдемте, вам надо поесть, – сказал коротышка по-английски. – Я – капитан Нгуен Нанг Динг, армия Республики Вьетнам. Мы – на вашей стороне. Я навещаю свою деревню каждый месяц, вот и сегодня приехал. Можете звать меня Нью, сэр. Так меня прозвали американцы. Легко произносится – капитан Нью, верно?
      Клэй не ответил. Во рту капитана Нью противно поблескивали два золотых зуба.
      – В этой деревне целую неделю были вьетконговцы. Когда я приехал, они разбежались. Они ничего не взяли – пожрали, поговорили с деревенскими, да только им никто не поверил. Между нами, из деревни по рации сообщили об этом в войска, вот бомбардировщики и прилетели, правда, на день позже. Ну, это уже наша ошибка. Зато мы схватили бабу, которая держала вас в плену. Хороший враг – это мертвый враг, точно? Желаете искупаться и побриться, сэр? Или сперва поесть? Мы займемся женщиной после еды.
      – Где она, капитан Нью? – спросил Клэй уверенным голосом.
      – Мы заперли ее в хижине там, позади. Стены там толстые и прочные. Не бойтесь, еды она не получит.
      – Покажите мне, где она.
      Капитан ткнул пальцем в хижину чуть дальше по дороге, за деревенским прудом. Она стояла поодаль от других, рядом с холмом, откуда они спустились. Дверь ее была выкрашена в красный цвет, над крышей висел флаг.
      – Стены крепкие, уверяю вас, сэр. Ей ни за что не выбраться оттуда.
      – Что вы собираетесь с ней делать?
      – Не волнуйтесь. Для начала мы ее хорошенько допросим. А потом убьем.
      Они шли между развалин, оставшихся от деревни. Обугленные верхушки пальм указывали в небо, словно мачты. Посреди небольшой площади готовилось настоящее пиршество: горы вареного риса, молочные поросята, овощи, речные креветки, американские пирожные и шоколадный напиток «Херши».
      – Деревня празднует мой приезд, сэр. Все было готово еще до того, как прилетели самолеты, и ничего не пострадало. Это хороший знак: Богу угоден мой приезд. Хотите бурбон?
      – Не сейчас, спасибо.
      – У нас здесь есть все, сэр. Без вьетконга мы живем отлично. Моя деревня никогда не голодала. Это богатая провинция, и люди научились прятать запасы от вьетконга, когда он объявился. Хо Ши Мин говорит, что он всех нас спасет, но здесь не верят словам. Хотите закурить?
      – Нет, спасибо, капитан. Вы жили в Штатах?
      – А что, я неплохо говорю по-английски, правда?
      – Великолепно.
      Глазки капитана Нью засветились от гордости.
      – Я был в Калифорнии всего полгода. Лучшее место. Самое лучшее место. Благослови, Господи, Америку. Завтра мне вернут мой джип. Если бы я знал, что вы появитесь, я бы ни за что его не отдал. А так я одолжил его сержанту, чтобы он смог съездить в свою деревню. Это недалеко, но он женился месяц назад и теперь поехал навестить жену. Он ее хочет, она его хочет… Мы ведь никуда не торопимся, точно?
      Они присели, и капитан Нью продолжал говорить. Он пробовал задавать вопросы, но, кроме своего имени, Клэй не сказал ему ровным счетом ничего. Коротышка пристально разглядывал его. Не прекращая своей бесконечной болтовни, он запоминал голос Клэя, его лицо, походку и даже то, как он сидел. Его летную форму, его часы. Пристально разглядывая Клэя, Нью примеривался, сможет ли он стать таким же, как этот человек, принадлежащий к расе гигантов, которые пришли сюда, чтобы спасти его деревню от красных с севера.
      Капитан Нью удостоверился, что Клэю достался лучший кусок мяса и отборные, без червоточинки, фрукты.
      – Я защищу вас, сэр, не бойтесь, – восхищенно произнес капитан Нью.
      Пища, ледяная вода, все остальное сделали свое дело. Клэй, хоть и был настороже, но чувствовал, как его одолевает усталость. Ему ни о чем не хотелось думать. Сейчас все равно ничего не решить, а обратной дороги уже не было – пришлось бы слишком многое объяснять. Он расслабился и положился на судьбу. В этот момент он находился от своей цели дальше, чем когда бы то ни было. Его не поймет никто, ни одна живая душа в целом мире. Он так тщательно все спланировал, и вот теперь все шло наперекосяк. Ему никогда не получить ответов на отчаянные вопросы, которые мучили его. Эта обезьяна, капитан Нью, продолжал трещать. Он, наверное, выпил уже целых две бутылки бурбона под такую закуску. Весь мир состоял из таких капитанов Нью. Их миллионы – повсюду, и никого, с кем можно было бы поговорить. Никого, кто бы выслушал и понял его так, как она. Когда наступил вечер, перешедший в звездную ночь, он заскучал о своей бывшей тюремщице.
      На другой стороне деревни в хижине, где в темноте лежала Бернадетт, потянуло холодом. Она поежилась и очнулась. Она была голодна и ощущала на губах корку засохшей грязи. Она не подчинилась приказу. Она заблудилась и стала причиной гибели товарища по оружию, которого не знала даже по имени. И ради чего все это? Даже не во имя долга, потому что свой долг она не выполнила. Никто не поверит ей, что американец сам побежал в деревню. Она могла выстрелить ему в ногу. Она снова провалилась. Подвела Минь Хо. Ей уже никогда не поверят. Она заслуживала смерти.
      Бернадетт не питала иллюзий относительно того, что ее ждет. Угроза, одетая в военную форму южан, нависла над ней, запертой в четырех стенах. Перед ней возникло лицо офицера-коротышки. То, как он смотрел на нее, не оставляло сомнений: единственное, на что она могла надеяться, это быстрая смерть. Ей не нужен был священник, но она хотела умереть чистой.

      Ее всегда встречали здесь с таким почетом, что временами ей даже становилось неудобно. Каждый раз, приезжая в Париж, она останавливалась в этом отеле, и ее здесь уже знали по имени. Когда швейцар в ливрее распахивал перед ней дверцу такси, его суровое лицо расплывалось в почтительной улыбке. Она знала, что от нее ждут щедрых чаевых, но, в конце концов, именно на это они жили. Так или иначе, чаевых они заслуживали, поскольку были с ней изысканно вежливы.
      – Добро пожаловать, мадам Уэйн-Тернер, – произнес швейцар и взглянул на небо – не понадобится ли зонтик. Она вышла из такси. Швейцар повел бровью, и тут же два мальчика в красных ливреях наперегонки бросились к чемоданам. Он проводил ее к парадному подъезду, и двери, словно по волшебству, открылись при ее приближении.
      В вестибюле отеля «Интерконтиненталь» и в прилегающих к нему зданиях было несколько дорогих лавок, но Мардж и так целый день провела в магазинах. Париж ошеломлял. Она собиралась повезти дочь в Фобур Сент-Оноре, когда та вернется после экскурсии на Эйфелеву башню. Из-за стойки вышел главный портье с ключом от комнаты Мардж, в руке он держал конверт.
      – Целый день вам пытался дозвониться какой-то джентльмен, – сообщил он. – Полковник Картер из американского посольства. Надеюсь, у него для вас хорошие новости.
      – Я иду к себе, – сказала Мардж. – Не попросите ли вы оператора соединить меня с ним?
      – С удовольствием, – ответил портье.
      Когда она вошла в комнату, телефон уже звонил. Со вздохом облегчения она сбросила туфли и села на постель. Голос на другом конце провода звучал довольно дружелюбно, хотя в нем и слышалась некоторая тревога. Полковника Майка Картера не было на месте, но его секретарша сообщила, что полковник хотел бы встретиться с Мардж как можно скорее – если возможно, сразу после полудня. Нет, к сожалению, она не знает, в чем дело. Устроит ли Мардж в три часа? Мардж не возражала. Куда она должна приехать? Никуда, ответила девушка, полковнику Картеру доставит удовольствие навестить ее в отеле. Он находился на месте целый день и только что вышел перекусить.
      Мардж сняла блузку и легла на широкую постель. Облака на улице, судя по всему, разошлись, и теперь в комнату врывалось солнце, освещая большую картину, висевшую над кованым камином. Она огляделась. Комната казалась розовой, чего прежде Мардж не замечала. Старинные деревянные часы показывали два. Вздремнуть уже не удастся. Что им от нее нужно? Откуда они узнали, что она здесь? Может быть, Клэй пытался разыскать ее, но это было бы странно, учитывая обстоятельства. Теперь, когда между ними все было кончено, зачем она могла ему понадобиться? А если бы захотел, то сам позвонил бы ей. Он и раньше так поступал, невзирая на время суток и где бы она ни была. Звонок через посольство – что-то новенькое, непохожее на него. Он не любил дипломатов.
      Странное чувство овладело ею, когда она лежала на этой постели и в ее сознании блуждал образ Клэя. Они были женаты четырнадцать лет, но никогда он не был так далек. Даже тогда, когда полгода назад она окончательно поняла, что он для нее потерян. Он попросил ее не утруждать себя приездом в Бангкок на короткие каникулы, которые они еще раньше задумали провести вместе, не забирать девочку из школы и никому ничего не говорить. Пусть она живет как хочет, изучает что хочет и где хочет. А там видно будет.
      Поначалу Мардж подумала, что муж сошел с ума, но по мере того, как от него не было никаких вестей, отчуждение нарастало, и больше она о нем не слышала. Знала, правда, что он писал дочери: одна открытка пришла из Гонконга, а вторая из Бангкока.
      В последнюю их встречу все было чрезвычайно странно. Клэй приехал на похороны своей матери, и они взяли несколько выходных, чтобы поплыть на яхте во Флориду. Поначалу она обрадовалась. Муж попытался сблизиться с ней. Он был возбужден, и если бы так шло и дальше, это могло бы стать вторым медовым месяцем. Но уже на следующий день он переменился. Он говорил больше обычного – говорил, по сути, ни о чем, но не давал ей возможности ответить, словно бомбардировал ее какими-то безумными теориями. В общем, он вел себя странно. Может, это было запоздалой реакцией на смерть матери? Часто он передавал штурвал Мардж и уходил на нос судна. Он вытаскивал из кармана клочок бумаги и принимался читать. Она не спрашивала его ни о чем, но замечала, что каждый раз, когда он перечитывал эту бумажку, он менялся на глазах.
      О сексе не было и речи, да она и не ждала этого. Эта составляющая их жизни началась скверно: сначала была неуклюжая возня – точь-в-точь, как предупреждала ее мать, иногда это было больно, а случалось, что, когда она уже находилась в высшей точке возбуждения, он скатывался с нее и невнятно бормотал извинения. Впоследствии это вообще прекратилось. Однако во время того последнего плавания Клэй был внимателен. Он ни разу не осадил ее и иногда даже пытался сказать что-нибудь смешное. Застаревшая злость прошла. Она и впрямь решила, что наконец-то между ними воцарился мир, о котором она так долго мечтала.
      И вдруг он вновь резко изменился. Это произошло, когда они отчаливали от Форт-Лодердейла. Он заявил, что утром уезжает во Вьетнам.
      – Что это значит? – спросила она.
      – Все, что тебе угодно, – ответил Клэй.
      – Мы же собирались провести неделю в Атланте?
      – Собирались. А теперь не собираемся.
      Потом он переменил тему и, направив судно в сторону порта, предложил пообедать, заодно поведав о том, как он представляет себе ситуацию. Каждый будет жить своей жизнью. Развод необязателен. Она может продолжать жить так, как жила до сих пор: жить в пляжном домике в Лодердейле или в лыжном – в Аспене. Он надеется, что она все же будет тратить деньги. Вернись в школу, делай что-нибудь, ведь тебе нравится, когда ты занята, сказал он. Все время что-то делать – это твой образ жизни, и ты всегда чем-то занималась, только без меня. Их брак, по его мнению, исчерпал себя уже давно. Внезапно он стал высокомерен и не позволял ей ответить. Если она будет настаивать, он уйдет немедленно, заявил Клэй. Больше эту тему он обсуждать не намерен.
      Он много чего наговорил в тот раз. Больше, чем когда бы то ни было. В тот вечер Мардж напилась, и он уехал еще до того, как она проснулась. С тех пор он ей ни разу не позвонил и не прислал ни одной весточки.
      Она лежала и вспоминала былое, как вдруг зазвонил телефон. Мужской голос представился полковником Майком Картером из ВВС США.
      – Спасибо, что подождали, – произнес голос. – Сейчас ровно три часа, у нас с вами назначена встреча.
      Мардж ответила, что сейчас спустится вниз, и повесила трубку. Внезапно она обрадовалась, что ей нужно выйти из этой комнаты, которая показалась ей сейчас маленькой и темной.
      Майк Картер ждал ее возле лифта. Он был невысокого роста – вот и все, что она заметила.
      – Может быть, зайдем в кафе, полковник Картер?
      – А может, вы предпочитаете проехаться?
      – Я уже ходила по городу целый день. Почему бы нам просто…
      – Было бы лучше, если бы мы нашли что-то… э, более уединенное.
      – Ну что ж…
      Они направились к дверям. Возле них собрался, похоже, весь персонал гостиницы. У тротуара стоял черный лимузин. Портье открыл дверцу, и они забрались внутрь. Картер нажал на кнопку, подняв стеклянную перегородку, отделившую их от водителя.
      – Что за секреты, полковник Картер?
      – Это касается вашего мужа…
      – Я так и подумала. Ну и что же с ним?
      – Он пропал в бою.
      – Пропал?
      – Да, его самолет был сбит ракетой и взорвался, врезавшись в землю.
      – Он…
      – Прыжок с парашютом зафиксирован не был.
      – Я хочу знать правду. Вы можете говорить откровенно.
      – Он пропал без вести, миссис Уэйн-Тернер.
      – Но вы должны знать что-то еще.
      – Другой информацией мы не располагаем.
      – Вы сказали, что никто не видел, как он прыгал с парашютом, не так ли?
      – Так точно.
      – Ну так скажите, что же, по-вашему, произошло – это останется между нами. Да не тяните же!
      – Трудно вообразить, чтобы после этого он остался в живых.
      – Значит, он мертв? Наверняка мертв. А как же иначе?
      Мардж не знала, что еще сказать. Короткие вопросы, которыми она забросала полковника, истощили ее силы. Она сама не ожидала такого. Чего угодно, но только не этого.
      Сказала ли она, что это ужасно? Может быть, и сказала. Ведь в подобных случаях, кажется, именно так и говорят. Что, пришла телеграмма от президента? Она не ослышалась? Нет. Он не сказал этого, но она поняла его именно так. Этот человек сообщил, что Клэя считают мертвым. Нет, только не Клэй. Ну почему он умер именно сейчас? Она всегда думала о нем так, как будто ему суждено жить вечно, как, например, Луне – и о таком же далеком.
      Движение на улице было напряженным, и машина едва двигалась. Стеклоочистители кое-как справлялись с тяжелыми струями дождя. Они доползли до площади Согласия. Полковник рассказывал о том, как, где и когда происходил последний бой Клэя, но Мардж ничего не слышала.
      – А он…
      Картер выжидающе смотрел на нее. Глаза его словно пытались угадать вторую половину вопроса, но на лице ничего не отражалось. Он решил, что Мардж просто забыла, о чем хотела спросить. Полковнику и раньше приходилось выполнять подобные поручения, и каждый раз люди реагировали по-разному: одни начинали плакать, другие тихо всхлипывали или пытались сохранить присутствие духа. Но так или иначе, какая-то реакция была всегда. А женщина, сидевшая рядом с ним, не реагировала никак. Выражение мадонны на ее открытом привлекательном лице оставалось неизменным. Она смотрела сквозь него, словно его тут не было, и как будто минуту назад он не сообщил ей о смерти мужа.
      Какой странный, этот маленький офицер, подумалось ей, на его лице написана тревога, а глаза – равнодушные. И вид у него не очень бравый. Наверное, прошел через все звания, а может, перепрыгнул через несколько, чтобы получить ранг военного атташе. Но явно – не лидер. Этот человек был просто голосом, который сообщил ей о судьбе Клэя.
      – Могу ли я что-то сделать для вас? – спросил он.
      – Не думаю… – Ей не хотелось обижать его. – Не знаю, полковник Картер…
      – Зовите меня Майк, – сказал он и тут же пожалел об этом.
      – Спасибо, – ответила она, не задумываясь над своими словами. – А я – Мардж.
      Момент для фамильярности был не очень подходящим, подумалось Майку. Нужно было придерживаться официального тона, но она, кажется, ни на что не обращала внимание. В зеленых глаза женщины не было слез, и ее высокие скулы были сухими. С ним творилось что-то странное: он не испытывал к ней никакого сочувствия, только – греховное влечение. Похоже, он сходит с ума. Ее тело, обтянутое элегантным платьем, вытворяло с ним нечто непонятное. Какой-то суеверный страх охватывал полковника по мере того, как он разглядывал ее: длинные ноги Мардж были непринужденно вытянуты, она отнюдь не выглядела одинокой или потерянной, и ему захотелось обнять ее. Нет, он решительно свихнулся! Он был эгоистичным бесчувственным подонком. Как он мог? Но единственное, о чем мог думать Картер, – это как он возьмет эту женщину в охапку и унесет куда-нибудь, словно пещерный человек. С ним творился какой-то кошмар. На лбу выступили капли пота, Майк отвернулся и стал смотреть в окно, но все равно ее запах продолжал возбуждать его. Полковник изо всех сил пытался унять свое неровное дыхание. Снаружи по машине продолжал колотить ливень – глухо и прерывисто.

      – Почему вы не пьете? – слюняво промычал капитан Нью. – Вы ничего не выпили за ночь, а ведь выпивка потрясающая – никакой подделки. Настоящий бурбон, лучший напиток в мире. После поездки в Америку я люблю бурбон.
      – Нет, спасибо, капитан.
      – А против того, что я пью, вы не возражаете?
      – Валяйте. Вы здесь отлично устроились.
      – Еще бы! У нас тут столько виски и сигарет – сколько угодно. Когда приходит вьетконг, деревенские все прячут, прикидываются бедными. Вот, ешьте еще. Хотите фруктов? – Голос капитана дрожал не меньше, чем его руки.
      – Спасибо, я уже съел все, что хотел.
      – Я лично отвезу вас обратно на базу – послезавтра, а может, перед выходными. К тому времени мне уж точно вернут мой джип. А пока отдохните. Для нас – огромная честь принимать вас. Господи, благослови Америку. Америка спасает нас, и мы ей за это благодарны. Я и подумать не мог, что когда-нибудь в своей деревне смогу спасти большого американского брата. И крестьяне вас запомнят. Еще долго после вашего ухода они будут слагать о вас песни.
      – А вы сами здешний?
      – Конечно. И родился здесь. Был лучшим парнем в деревне – сами спросите. Я единственный стал офицером. У меня есть все, что нужно здешним крестьянам: кладу в банк бумажные деньги, а потом привожу им солонину и сигареты из военной лавки. Ну и, конечно, беру золотишко у китайских торговцев в Сайгоне.
      – Вашим односельчанам повезло с вами.
      – Еще бы. И вам – тоже. Если бы вы пришли не в ту деревню, вас бы тут же забили палками. А я вас скоро доставлю на базу, верно?
      – Нам следует поспать.
      – А как насчет глотка бурбона на сон грядущий?
      – Нет, спасибо.
      Капитан поднялся и отвел Клэя в ближайшую хижину. Он показал циновку, на которой можно устроиться, и почти сразу ушел. Возле двери стояло ведро с водой, а пол был заставлен грудами консервных банок, коробок и корзин с фруктами. Хижина больше напоминала магазин.
      – Вот еда на случай, если проголодаетесь. Спокойной ночи, сэр, – сказал капитан Нью.
      Клэй лег на циновку и вытянулся, глядя на звезды. Он устал, как собака, но ему еще предстояло кое-что сделать. Он не мог представить, что сейчас уснет, потом проснется и его отвезут туда, откуда все начиналось. Нет, это невозможно! Нельзя воскреснуть из мертвых. Возможно, в его отсутствие отслужат заупокойную службу – там в часовне под железной крышей на базе ВВС. Сейчас они, наверное, уже поставили в известность Мардж, ведь он разбился три дня назад. Или четыре? В конце концов, это не имеет значения. Он не может вернуться, вот и все.
      Образы разных людей и мест сменяли друг друга в его сознании. Все его усилия уничтожить любые данные о полете были лишены смысла: в его комнате они найдут одежду, документы, кредитную карточку и, возможно, что-то еще. Может быть, он и здесь проявил небрежность? Может, из обломков самолета им удалось вытащить атташе-кейс? Ему нужно уходить отсюда этой же ночью. Кейс в самолете здорово пригодится им, он о многом расскажет. О, с каким усердием собирал он эти рубины, сапфиры, бриллианты! Маленькое сокровище, накопленное Клэем, могло стать его билетом из Вьетнама прямо в неизвестность. Он помнил, как покупал каждую вещь, сколько платил, неуклонно приближаясь к заветной цели – к свободе. И теперь все это было похоронено где-то, как свидетельство его вины.
      Клэй улыбнулся сам себе. Нужно продолжать действовать по плану. Главное – помнить о цели. Был ли он слишком самонадеян, не подготовив запасной план? На что он собирался жить? У него были деньги – в Швейцарии, в Люцерне. Они лежали в банке на берегу озера, и от мысли о них он даже причмокнул от удовольствия.
      Он мог бы добраться до Тонкинского залива, но как? Пешком, вот как. Торопиться все равно некуда. А можно – морем, под другим именем. Купить чужие документы, например, какого-нибудь погибшего офицера. Об этом нужно было позаботиться, когда он был у вьетконговцев – украсть и бежать. Где же он находился? Клэй попытался мысленно представить карту полетов над Вьетнамом. Нужно взять в помощники капитана Нью, наврать ему что-нибудь, и тот сделает все, что нужно. Нью достаточно жаден, хотя и не дурак. Кроме того, он хочет быть героем. Нет, нет и еще раз нет. Капитан Нью свихнулся на мысли доставить его обратно на базу. Он не верит, что американец может быть дезертиром. От этого слова Клэя передернуло. Нет, он не был дезертиром, он был покойником. Нужно еще раз все обдумать. Он только терял время, развалившись здесь как чучело. Женщина! Она должна знать, где они находятся. Бернадетт.
      Он поднялся и вышел наружу. Его легкие наполнил холодный, почти сладкий воздух. Луны не было, и вокруг не раздавалось ни звука. Слышался только треск кузнечиков и догоравших углей. Клэй слишком много съел за ужином. Женщина, вот кого он должен отыскать прежде всего. Он еще не знал, что будет делать, когда найдет ее. Она была гуком, но в общем-то не такая уж страшная. Она поделилась с ним едой, когда он был голоден, терпеливо слушала его. Клэю ее не хватало.
      Она, должно быть, проголодалась, подумал он, а затем вспомнил о консервах и еде, которую капитан оставил для него в хижине. Он оглядел то, что было разбросано на полу, и обнаружил большую коробку из-под чая. Там были мясные консервы, бисквиты и бутылки. Возле двери стоял здоровенный рюкзак. Клэй побросал туда столько продуктов, сколько мог унести, и закинул его за спину. Рюкзак казался неимоверно тяжелым, но Клэй сделал резкий выдох, чтобы побороть возникший было страх, и нырнул в темноту. Он шел быстро, поскольку знал, куда надо идти – еще раньше капитан показал ему нужную хижину.
      У входа спал охранник, прислонив ружье к стене. Когда Клэй открыл массивный деревянный засов, тот даже не пошевелился. Дверь со скрипом отворилась. Внутри хижины было темно и мерзко пахло, но он услышал дыхание женщины. Перешагнув порог, он сбросил тяжелую ношу на пол, не боясь, что кто-то услышит. Клэй почувствовал странное воодушевление: вот сколько он уже сумел сделать, и никто пока не заметил его. Может быть, к нему повернулась удача?
      – Бернадетт, – прошептал он. – Бернадетт.
      Она не отвечала. Зловоние в хижине становилось невыносимым.
      – Бернадетт. – Быть может, он перепутал имя? Глаза стали привыкать к темноте, и вскоре он увидел ее. Сидя в углу и глядя на него оттуда, она была похожа на испуганное привидение. Она не верила своим ушам: американец шептал ее имя. Некоторое время она то ли спала, то ли была без сознания, но голод заставил ее очнуться. Она, разумеется, ожидала, что кто-то придет за ней, но не так – шепча ее имя – и уж, конечно, не он. Она оцепенела. Но не от страха – к страху она уже сумела привыкнуть. Сейчас она была ошеломлена его появлением. Что ему надо от нее? Он победил и теперь был у своих друзей. Может, он хотел изнасиловать ее? Может, он знал о ее прошлом на панели? Наверное, оно было написано на ее лице. Бернадетт передернуло. Серые, холодные, давящие стены вновь возникли в ее памяти. Она снова была в монастыре, и снова – одна.
      – Бернадетт, – вновь услышала она его голос, – проснись. – В его голосе звучала тревога. Она кивнула, но американец не заметил. – Бернадетт.
      – Я здесь, – спокойно ответила она. – Я не сплю. Чего ты хочешь?
      – Я принес тебе поесть.
      – Я не могу есть сейчас.
      – Но тебе это необходимо.
      – Меня стошнит, если я съем хоть что-то. Пожалуйста, не заставляй меня, – теперь ее голос звучал совсем по-другому. В нем исчезло напряжение. Она говорила, как маленькая девочка.
      – Что они сделали с тобой? – в его шепоте ей послышалось сочувствие. Быть может, он прикидывался, но она была слишком измучена, чтобы подозревать кого-то. Не в состоянии ничего сказать, она начала всхлипывать.
      Он пододвинулся и прикоснулся к ее плечу. Она промолчала.
      – Пошли отсюда, Бернадетт, сейчас не время плакать.
      Что он сказал? В голове ее все перепуталось, и сила воли была окончательно парализована. Да чего же он хочет?
      – Ну, давайте выбираться, леди, – в его голосе прозвучал приказ. Это было неожиданно, но в данный момент – то, что нужно. Клэй сам удивился тому, как ясно он вдруг стал мыслить и видеть происходящее. Да, он возьмет ее с собой. Один он обречен, и поэтому она нужна ему. Она знает местность, умеет добывать пищу, она выведет его к какой-нибудь границе – с Лаосом, Камбоджей или Тайландом. Или – к морю. А потом он отпустит ее. Или убьет, если будет нужно. Да, ее нужно забрать с собой, это поможет ему сэкономить время и выиграть расстояние. А потом пусть возвращается к своим.
      И вдруг он понял: она ведь тоже не сможет вернуться. То, что здесь произошло, означало для нее провал. Ни один из них не мог вернуться, они могли полагаться только друг на друга.
      На Клэйтона Уэйна-Тернера снизошел мир. Он хлопнул ее по плечу:
      – Пошли, Бернадетт. Если мы не уйдем сейчас, мы не уйдем никогда.
      Бернадетт была изумлена, но подчинилась и встала на ноги. Клэй тоже поднялся, взвалил на себя тяжелый рюкзак и вывел ее наружу. Задержавшись возле двери, он подобрал винтовку охранника, а заодно прихватил запасной магазин и прикрепил его к поясу. Идти с таким грузом было тяжело, поэтому, повернувшись к Бернадетт, Клэй протянул ей винтовку.
      – Зачем это мне? – удивилась Бернадетт.
      – Не могу же я тащить все один! Бери, и пойдем отсюда.
      – А куда? – спросила она.
      – Не знаю, но, по крайней мере, подальше отсюда. Когда опять поднимемся на тот холм, что-нибудь придумаем. – Его светящиеся часы показывали одиннадцать, деревушка, должно быть, еще долго не проснется. Они двинулись в гору.
      Вдруг сухая трава позади них зашуршала под чьими-то быстрыми и легкими шагами. Это заставило девушку остановиться, и, обернувшись, она увидела силуэт увязавшейся за ними собаки. Бернадетт снова двинулась и через некоторое время вновь обернулась. Животное выглядело дружелюбно, и каждый раз, когда девушка останавливалась, собака делала попытку приблизиться к ней, но затем, словно передумав, оставалась в отдалении. Частое и спокойное дыхание пса успокаивало девушку: оно говорило о том, что людей поблизости не было.
      На вершине холма Клэй остановился и взглянул на звезды.
      – Ну и что дальше? – спросила она.
      – Дай мне подумать, – улыбнувшись, ответил американец. – Ведь ружье – у тебя, не так ли? Ты можешь остановить меня в любой момент, как только захочешь.

      Бернадетт устала и была голодна – случившееся сломило ее дух. Все, на что она сейчас была способна, это идти вслед за ним, кое-как удерживая равновесие, и слушать, что он говорит. Ее даже не заботила абсурдность ситуации. Странно, но Бернадетт чувствовала себя в безопасности – замешательство ее прошло, и, возможно, не без оснований: в этот момент ей больше всего было нужно, чтобы за ней присматривали, чтобы было, на кого положиться, чтобы кто-то сказал ей, что делать дальше.
      Лицо Клэя было непроницаемым, на нем не осталось ни следа усталости или сомнений. Никогда Клэй не был уверен в себе больше, чем теперь. Он решил, что их путь к побережью должен лежать через юго-восток – там их никто не станет преследовать. Капитан Нью подумает, что, коли девушке удалось освободиться и увести с собой пленника, она отправится на север. Дорога предстояла долгая, но для них побережье таило в себе неограниченные возможности – как он слышал, война почти не затронула маленькие рыбацкие поселки.
      Находясь возле океана, Клэй всегда чувствовал себя в своей тарелке. Кроме того, там можно было найти лодку, отправлявшуюся куда-нибудь. А если их засекут, он всегда сможет выдать себя за летчика сбитого бомбардировщика или придумать что-нибудь в этом роде. На побережье им встретятся только гражданские или старики, которые имеют мало общего с войной и ничего не понимают в военных делах. Они поверят чему угодно, потому что думают только о том, как выжить и о «черном рынке». Они никогда не назовут его дезертиром, они даже не знают, что это такое. А если и знают, то для них это слово означает совсем не то. Бежать от войны в этой части света было нормальным во все времена. Здесь это называется выжить, а не дезертировать.
      «Дезертир, – проворчал он себе под нос, – дезертир». Это слово вызывало у Клэя ужас, но он никак не мог от него отделаться. Оно словно подтолкнуло его, и он пошел быстрее. Клэй не глядел в сторону Бернадетт, но знал, что она – рядом. Дезертир. Он – дезертир? Конечно же, нет. Он взял увольнительную у прежней жизни, чтобы как следует разобраться в своей душе и навести в ней порядок. Как бы то ни было, в списках Пентагона он значится убитым. Его дело закрыто, а покойники не бывают дезертирами. Обычно они – герои. Он свободен. Он не должен никому ничего доказывать, писать рапорты, ему не нужно даже объяснять, откуда взялась девушка. Когда они доберутся до побережья, он либо отправит ее обратно, либо придумает что-то еще. Они продолжали путь в молчании.
      Прошло несколько часов. Ночь на востоке уже отступала. Темнота стала рассеиваться, и над вершинами холмов появилась розовая дымка. Когда взойдет солнце, они сойдут с дороги и найдут укрытие. В небе над ними утренний ветерок гнал остатки облаков к горизонту, день обещал быть ясным и жарким. Скоро Клэю придется поговорить с девушкой и кое-что объяснить ей. Например, почему он себя так повел. Да и от нее нужно получить кое-какую информацию: где они находятся, далеко ли до океана? А ведь он так мало знает о ней, подумалось Клэю.
      Холмы медленно расступились, и перед путниками раскинулась долина с рисовыми полями. Впереди виднелись фигурки людей. Бернадетт заговорила первой:
      – Нам бы не следовало идти днем.
      Заслышав голос девушки, к ним сразу подбежала собака. Это был пес китайской породы, с мордой, похожей на медвежью. Пасть у него была открыта, и поэтому казалось, что животное улыбается. Не удержался от улыбки и Клэй – собака обнюхивала его, словно решая, можно ли ему доверять. Животное было больше размером и более мохнатым, чем показалось поначалу; его хвост, стоящий торчком, нерешительно покачивался. Собака была хорошо откормлена, но, несмотря на это, очень подвижна. Клэй попытался потрепать ее по массивной дружелюбной голове, но каждый раз пес проворно отпрыгивал в сторону.
      Бернадетт была удивлена: взрослый мужчина пытается подружиться с животным.
      – Ты любишь собак?
      – Пошли. Повесь винтовку на плечо и иди возле меня, а не сзади.
      – Почему? – спросила она, приблизившись к Клэю. Теперь они смотрели прямо друг на друга. Она довольно высокая для гука, подумал он. И далеко не безобразна. А вслух произнес:
      – Было бы не очень умно выглядеть со стороны врагами.
      – В деревне люди не ходят рядом, особенно – мужчина и женщина, даже если они женаты. Здесь не принято выставлять напоказ взаимную привязанность.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Тут не существует равенства. Либо ты ведешь, либо ведут тебя. Путешествуя бок о бок, не изменишь здешних устоев.
      – Не надо читать мне свои красные проповеди.
      – Я просто хотела дать совет. Если мы пойдем рядом, люди поймут, что что-то не так.
      – А может, мы – любовники?
      – Не хами!
      Голос Бернадетт вновь зазвучал твердо, к ней вернулась ее подозрительность. Разговаривая с ним, она просто возвращала долг за то, что он спас ее прошлой ночью. Она была нужна ему только как проводник, он всего лишь использовал ее как трофей. Однако винтовка – у нее, и она легко может убить его. Мир обойдется без такого, как он. Еще недавно, вспомнила девушка, он хотел умереть, а убить человека, который желает смерти, – это не грех. Да, он проявил некоторую человечность по отношению к собаке, зато она сама была в его глазах гораздо хуже этого пса. И все же он спас ей жизнь. Она не должна позволить своему настроению снова испортиться. Нужно взять себя в руки. И слушать.
      – Ну ладно, – согласилась наконец Бернадетт, – пойдем как тебе угодно.
      Она говорила, как настоящая француженка. Странно, подумал Клэй, такой акцент у такой девушки и – в таком месте! Может, она дурачит его? Ну, ничего, скоро он поставит ее на место, и все же… И все же ее глаза, казалось, заглядывали прямо ему в душу, от чего прежняя злость на нее таяла. Бернадетт откинула волосы, и стали видны ее высокие скулы. Нет, она и в самом деле красотка. Голос у нее был глубоким и мечтательным. Воображение Клэя не на шутку разыгралось. Он должен помнить, кто она такая – гук и комми. Наполовину француженка, а может, вовсе и нет. Она просто шла с ним какое-то время, вот и все.
      – Ты, наверное, голодна, – обратился он к Бернадетт. – Но, по-моему, нам не стоит задерживаться, нужно пройти как можно больше.
      Девушка кивнула, и беглецы продолжили путь.
      Солнце уже встало, и от дневной жары на зелени рисовых побегов стала высыхать роса. Скоро с них потечет пот. Прежде чем останавливаться, они должны выбраться с этой плантации. Они молча шли бок о бок. Клэй хотел было что-нибудь сказать, но глаза девушки смотрели куда-то вдаль. Он вспомнил, о чем говорил ей в тот, первый день, как исповедовался перед ней. Тогда он почувствовал, что вместе со словами из него вышла вся его прошлая жизнь. Клэя больше не ранили воспоминания ни о пьянстве матери, ни о собственной растерянности от того, как отвергала его Мардж. Если бы только он смог поделиться с этой девушкой своими планами, рассказать, куда он собрался! Да хотя бы просто объяснить…
      Но Клэй ничего не стал объяснять ей. Ему нужно было просто выслушать самого себя, выговориться, как он сделал это в прошлый раз. Может, он сходил с ума? Если бы люди узнали, что он собирается делать, они бы именно так и решили. Что ж, возможно, так оно и было, но никогда еще Клэй не чувствовал себя лучше. Через некоторое время он непременно расскажет ей обо всем – прежде чем его обнаружат, прежде чем она сама задаст вопрос. Сознание, что он обязан это сделать, крепло в нем по мере того, как они продвигались вперед.
      Наконец они добрались до цветущего тамаринда, ветви которого широким навесом раскинулись над травой.
      – Давай присядем в тени, – предложил Клэй. – Рисовое поле осталось далеко позади, и здесь никто не должен появиться. Перекусим – у меня в рюкзаке кое-что найдется.
      Однако даже когда они сели, Бернадетт продолжала сжимать винтовку. Собака смотрела на них так, будто чувствовала повисшую в воздухе подозрительность. Она колебалась, пытаясь угадать, останутся ли люди здесь или пойдут дальше. Высоко в небе чертило белые линии звено бомбардировщиков, возвращавшихся с севера.

      Сквозь резь в глазах, лежа в своем гамаке, капитан Нью увидел самолеты. Да благословит Будда Америку, подумал он про себя. Красным, должно быть, устроили еще одну мясорубку, которую те вполне заслужили. Глаза болели, и когда бомбардировщики исчезли за верхушками деревьев, Нью вновь прикрыл веки. Можно было поспать еще немного. С трудом ворочая мозгами, он вспомнил о вчерашних событиях и улыбнулся, вытянувшись, насколько позволяло квадратное туловище. Его американский гость, наверное, еще спит. Сегодня – воскресенье, а по воскресеньям в Америке все замирает. Когда они победят в этой войне, он заведет такой же порядок и в своей деревне. Голова была словно налита свинцом. Нью зевнул и решил поспать подольше в надежде, что ему полегчает. Скоро он вновь захрапел.
      Крестьяне уже встали и теперь расчищали завалы, оставшиеся от бомбежки, вытаскивая из них то, что еще могло пригодиться в хозяйстве. Их сокровище – золотые слитки – было в безопасности. Надежней места не придумать: они лежали в той самой хижине, где находился американец. Так им сказал вчера ночью капитан Нью, а он был их героем, ниточкой, связывавшей их с внешним миром. Конечно, чтобы отстроить деревню заново, потребуется время, но, в конце концов, заботами Будды и духов их предков, все нужные материалы были под рукой. Торопиться было некуда. Рис еще не созрел, а свиньи, куры и фруктовые деревья в долине могли и сами о себе позаботиться. Еды было сколько угодно: предусмотрительный капитан Нью буквально на днях пригнал целый грузовик провизии.
      Сквозь навес из веток кокосовых пальм в центре деревни выглянуло солнце. Капитан Нью услышал, как о землю ударился большущий орех: шлепок прозвучал совсем близко и окончательно разбудил его. Голова все еще оставалась тяжелой, но уже могла соображать. Это был еще один знак свыше. Ему нестерпимо захотелось выпить прохладного кокосового молока. Капитан хлопнул в ладоши, и через мгновение ему уже протягивали кокос – открытый и с торчащей из него соломинкой. Сейчас он попьет и займется своим гостем. Из хижины американца не доносилось ни звука. А может, сначала взглянуть на женщину? Небольшой допрос – это как раз то, что надо, чтобы малость развлечься, причмокнул он. Денщик капитана стоял рядом по стойке «смирно», ожидая, когда начальник закончит пить. Наконец Нью высосал остатки жидкости, и денщик протянул ему бумажную салфетку.
      – Привести сюда бабу! – пролаял капитан. Теперь его голос звучал внятно, алкоголь уже выветрился из крови. – Если она станет выпендриваться, врежьте ей как следует. Впрочем, врежьте ей в любом случае. Только чтобы была в сознании.
      Неторопливой походкой он направился к хижине американца. Подойдя к двери, капитан прислушался – внутри царила тишина, видимо, гость все еще спал. Пожав плечами, Нью занес кулак, чтобы постучать в дверь, и тут раздался крик.
      – Она сбежала, капитан! – во все горло орал денщик. – Ее здесь нет!
      Нью толчком отворил дверь. В хижину проник свет, и стало видно, что она пуста.
      – Что за чертовщина! В деревне что, красные?
      – Может быть, они приходили ночью?
      – Что стряслось с часовым? Зови сюда людей, пусть немедленно обыщут каждый угол. Американца вырвали прямо из наших рук. Вам – конец! Я вас всех перестреляю к чертовой матери! Можете считать себя покойниками!
      Капитан грохнул дверью и направился обратно к гамаку. Ему необходимо было подумать. Невероятно! В пустую хижину, тяжело дыша, набились люди. Один из деревенских старейшин бегом приблизился к капитану.
      – Капитан…
      – Отвяжись от меня, я занят.
      – Золото исчезло.
      – Что ты несешь!
      Голова старика тряслась.
      – Золотые слитки, капитан, все четыре… исчезли!
      – Я не должен был спать! От вас – никакого проку.
      – Их взял американец.
      – Заткнись, старый дурак! Золото утащила баба. И американца забрала тоже она. Она и ее сообщник – кто-то из наших. А ну-ка, пересчитай всех и выясни, кого недостает.
      – Вьетконгу не нужно золото, капитан. Им нужна только пища, оружие и боеприпасы.
      – Ты что, спятил? Чтобы золото было не нужно! С его помощью они могут купить на «черном рынке» сколько угодно оружия и снарядов. За золото, старый ты идиот, можно купить что угодно! Вот почему я собирал его все эти месяцы.
      Остальные стояли в молчании. Они еще ни разу не слышали, чтобы со старейшиной говорили в таком тоне. Денщик подал знак, чтобы люди расходились, но никто не сдвинулся с места.
      – Среди нас нет вьетконговцев, вы это знаете, капитан.
      – Они – везде! – заорал капитан Нью. – Найти сержанта сию же минуту! Доставить джип! Пересчитать людей!
      Денщик снова вытянулся:
      – Мы влипли, сэр. Мы никогда не поймаем их без машины. Джип – у сержанта, а он не появится еще несколько дней.
      Капитан Нью влепил денщику пощечину. Что-то странное случилось здесь прошлой ночью. Ну зачем он так надрался! А вдруг с американцем что-то произошло?
      – Кто выдал сержанту увольнительную?
      – Вы, сэр, – ответил денщик. – Он ведь молодожен. Не волнуйтесь, он скоро вернется, и тогда мы отправимся в погоню на джипе.
      – Что ты порешь! Этот ублюдок уже и так опаздывает. Я отпустил его на три дня, а он, насколько я его знаю, будет шляться целую неделю. Где его носит? Я расстреляю этого болвана за дезертирство!
      – Что с золотыми слитками? – спросил старейшина.
      – За золото на волнуйся. Пересчитай людей, как я велел. Женщина не могла провернуть это в одиночку, ей кто-то помогал. Немедленно приведи ко мне часового, который охранял ее, и не паникуй.
      Его собственный, принадлежащий лично ему, американец был похищен, с яростью подумал Нью. А ведь благодаря ему капитана могли повысить в звании или даже наградить. Уже завтра он мог бы стать майором, а то и выше. Фотографии в газетах, медали, прием у президента… Он бы всем им показал. Ну зачем он дал сержанту увольнительную на три дня! Капитан был зол и растерян, все происшедшее ввергло его в уныние. В этот момент он был бессилен, и вынужденное бездействие приводило его в ярость.
      – Принеси мне выпить! – рявкнул он денщику. – Я должен подумать. Возьми бутылку, открой ее и лей мне в глотку – лей до тех пор, пока не появится джип. Понял?

      – Мы должны идти, – промолвила Бернадетт. – Капитан погонится за нами.
      – Времени у нас хоть отбавляй. Капитану еще нужно протрезветь, он здорово набрался прошлой ночью.
      – Теперь он уже, наверное, проспался.
      – Но он не станет преследовать нас пешком, ему придется дожидаться джипа, а это займет несколько дней. Он сказал, что отправил его куда-то.
      Они только что поели. Собака тоже получила свой кусок солонины и галету, но все еще держалась в отдалении.
      Бернадетт поднялась:
      – Пора.
      – Успокойся, Бернадетт. Ты нервничаешь, ты устала. Поспи немного – тебе надо восстановить силы. Нам предстоит долгий путь.
      – Я не устала.
      – Зато я устал. И в этом нет ничего стыдного.
      – Мы не можем спать одновременно.
      – Здесь мы в безопасности, нас пока никто не ищет. Ты ведь не собираешься уйти без меня, правда? Ну давайте же, мадам, устроим короткий привал. Отдохнем, пока есть такая возможность.
      Глядя друг на друга, они уселись под тамариндом. Почему американец так заботился о ней? Теперь он выглядел гораздо моложе, чем ей показалось вначале. В его глазах, словно у ребенка, светились искорки или, может быть, это вылезала наружу задиристость? Должна ли она сдержать слово, которое дала Минь Хо и своему народу? Американец наивен, его легко обмануть. Но какая женщина сможет лишить мужчину свободы, если он только что спас ей жизнь?
      Раньше все было проще. Всего лишь сутки назад между ними существовала четкая граница. Он был врагом, агрессором и свиньей, поэтому она могла действовать без колебаний и угрызений совести. Теперь они были вместе, хотя она все равно не могла верить ему до конца. Как же ей быть? Он отдал ей винтовку. Но это – потому что он не знал, что происходит в ней. Если сейчас она предаст его, то совершит преступление против такого же человека, как она сама. Бернадетт вновь посмотрела в глаза Клэя и увидела в них полное доверие к себе. Она устала. Сейчас она не должна принимать никаких решений. Нет, должна! Если он – враг, она обязана застрелить его. Или – остаться с ним и даже защищать от того, от чего он бежит. Он, очевидно, не боится ни ее самой, ни ее товарищей. И он не испугался офицера южной армии. Пусть он американский летчик, но он отважен, и в нем что-то есть.
      Это поле – не публичный дом в Сайгоне. Человек, сидевший напротив нее, дал ей свободу, оружие и не был похож на тех скотов с белой кожей в меблированных комнатах, которых она так ненавидела. А может, он был таким же. Все они одинаковы. Нет, сейчас она его не убьет. Она слишком устала, чтобы кого-либо убивать.
      Бернадетт откинулась назад, и Клэй подложил свой рюкзак ей под голову. Подняв с земли высохший плод тамаринда и вытащив семечко, девушка засунула его в рот. Этот вкус напомнил ей детство.
      – Хочешь конфетку с дерева? – мягко спросила она.
      – Только если от них не толстеют. Я на диете. Давай, конечно, – они рассмеялись.
      – Я рад, что встретил тебя, Бернадетт, – сказал Клэй, и она поняла, что он говорит правду. Девушка дала ему несколько зерен тамаринда, и он тоже положил их в рот. Горьковато-сладкий вкус пришелся ему по душе. Американец тоже откинулся и стал смотреть на толстый ствол дерева. Затем – повернулся к ней.
      – Как ты думаешь, мы влипли?
      – О чем это ты?
      – Нам не выбраться отсюда.
      – Ты можешь идти куда угодно. В этой стране ваших – пруд пруди.
      – Нет, не могу.
      – Почему?
      – Потому что я мертв. Я умер много лет назад. Я даже не рождался на свет. Тебе не понять этого.
      – Ты – офицер ВВС. Многие люди здесь считают вас своими спасителями. Вспомни, что произошло в деревне. В случае необходимости капитан довез бы тебя до твоего самолета на собственном горбу. Он так и сделает, если поймает нас. Вот я – действительно влипла. Я ведь провалила задание.
      – Я так и знал, что ты не поймешь меня.
      – Тогда объясни по-человечески.
      – Это долгая история.
      – Ты действительно не можешь вернуться к своим?
      – Я этого просто не хочу. Я задумал все это уже давно.
      – Что задумал?
      – Пропасть где-нибудь. Стать таким, как все. Выяснить, кто же я на самом деле.
      – Ты – Клэйтон Уэйн-Тернер. По крайней мере, назвался ты именно так.
      – Нет, это они назвали меня так, но родился я с другим именем.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Я – не сын своих родителей. Меня усыновили где-то в Германии в 1935 году. Я не знаю ни своего подлинного имени, ни своих настоящих родителей. Перед тем, как ваши люди подстрелили меня, я как раз собирался это выяснить.
      – А зачем? Что это изменит? Ты только запутаешься окончательно.
      – Возможно, ты и права, но запутаться больше, чем сейчас, уже невозможно. Я появился на свет с заранее расписанным будущим, моя карьера была спланирована, мне было сказано, что все двери, до которых я соизволю дотронуться, будут распахиваться в ту же секунду. Как они были правы! Все происходило именно так. Я шел по своей запланированной жизни так же легко, как нож проходит сквозь масло. Я оправдывал все надежды, которые возлагала на меня семья, я жил так, как меня обязывало великое имя, которое на самом деле не принадлежало мне. Все это с самого начала было одной большой ложью. – Они должны были сказать тебе обо всем еще в детстве.
      – Может быть, но они этого не сделали. Им было плевать на меня, вот почему они лгали.
      – Ты не прав! Возможно, они боялись, что ты убежишь.
      – Ну, не знаю… Так или иначе, если нам доведется выбраться отсюда, я отправлюсь в Европу и выясню, кто же я на самом деле.
      – Ты – тот, кто ты есть, кого сделали из тебя школа, воспитание и карьера.
      – Я хочу узнать, чей я сын, какое имя стоит на подлинном документе о моем рождении. Была ли замужем моя настоящая мать, жива ли она и волновала ли ее когда-нибудь моя судьба.
      – А вдруг она была вынуждена отдать тебя?
      – Все может быть, но я хочу знать правду. Уэйны-Тернеры воспринимали мир только сквозь призму денег. Они, должно быть, купили меня – как собаку.
      – И для тебя настолько важно узнать это, что ты решил стать дезертиром?
      – Дезертир… Опять это сволочное слово! Разве не может человек быть свободным? Знаешь ли ты, что значит жить, идя по дорожке, давным-давно вычерченной для тебя кем-то другим? Когда тебе сообщают, куда и на сколько ты едешь, на какой остановке ты должен сойти, но никто не говорит – почему? Я был хорошим маленьким мальчиком и всегда пытался угодить им. А они все время врали. Иногда я просыпался по ночам и чувствовал, будто лечу в пропасть – ты можешь себе представить? Небольшой комочек плоти, падающий в бездну, и не за что зацепиться. Мне казалось, что я схожу с ума, я совершал дикие поступки и мог бы причинить вред другим, если бы не сдерживался. И сейчас я временами хочу умереть, а временами – жить. Я не дезертир, повторяю тебе. Я – покойник. Покойник, понимаешь?
      В голосе Клэя звучала злость, но в глазах – стояли слезы. Он пытался скрыть свою растерянность и напоминал Бернадетт ее саму. Она, наверное, сошла с ума – ей вдруг захотелось погладить его по волосам. Все вокруг дышало миром. Собака, отыскав укромное местечко в тени, задремала.
      – Когда ты об этом узнал… Как это было?
      – Лет пять назад. Сначала об этом сказала мать. Нет, не то чтобы она взяла и рассказала мне об этом. Она ругалась из-за чего-то, и я сказал: не хочу, чтобы ты была моей матерью. Тогда она завопила, что я и так не ее сын. Я подумал, что она пьяна (собственно, так оно и было), но это уже не имело значения. Сперва я ей не очень поверил. Я был слишком занят, притворяясь, что живу счастливой жизнью – и тогда, и потом, с женой, и в армии. А через пару месяцев мать умерла. Я прилетел на похороны, и на следующий день ко мне заявился адвокат нашего семейства. Мы заперлись в старом дедовском кабинете, и он рассказал, что мать приходила к нему незадолго до своей смерти. Она передала ему запечатанный конверт, адресованный мне, и просила не спрашивать о его содержимом. Даже заставила его поклясться, что он не станет этого делать. Наверное, это был один из тех редких дней, когда она была трезва. Адвокат рассказал мне об акциях, деньгах, земле и всем остальном, а затем – вручил тот самый конверт. Сзади она заклеила его воском и намалевала там с полдюжины своих подписей. Когда я стал открывать его, адвокат поднялся и сказал, что он прежде уйдет. Он не хотел присутствовать при том, как я буду это читать, повторив, что он дал на этот счет слово.
      Письмо было коротким, но предельно ясным. В нем мать недвусмысленно сообщала, что я был усыновлен, и просила прощения за то, что мне не сказали об этом раньше. По ее словам, в дни их молодости это было не принято. Да и не имело значения, поскольку, писала она, об этом все равно никто не знал, кроме нее и моего отца, который затем погиб на войне. Я перечитывал это письмо снова и снова, держал его при себе в любом месте, где бы ни находился. А потом – сжег. Я решил, что она была права: все это ничего не значило и ничего не меняло. Я унаследовал имя и то, что было с ним связано. Но потом, после того, как письма не стало, у меня все пошло наперекосяк. Я потерял покой, целеустремленность уступила место растерянности, я утратил интерес ко всему на свете. У меня начались кошмары, помутнения… Это очень опасно, когда ты – летчик. Я пытался бежать от самого себя, найти свою сущность. Ну, не умора?
      Бернадетт показалось, что американец вот-вот расплачется.
      – А почему ты не обратился к кому-нибудь? К доктору, например?
      – Ты имеешь в виду психиатра? Я не мог – они бы вышвырнули меня из ВВС. Поверь, психиатр точно решил бы, что я спятил. Потому что так оно и было. У меня начались галлюцинации, обращаясь к людям, я путал их имена, я допускал грубейшие ошибки в полетных планах и всей этой военной дребедени. К счастью, тогда не было особенно активных действий, и только поэтому никто не пострадал. Я знал наверняка, что во время какого-нибудь серьезного задания у меня будут крупные неприятности. Несколько раз я ездил в Бангкок, кутил там до посинения, а потом шел пешком по дороге и разговаривал с самим собой. Я сходил с ума.
      – Тебе было не с кем поговорить? Хотя бы с женой, или с кем-то еще?
      – Да я никогда не был особенно разговорчивым. Меня даже называли Клэй-молчун. Думали, что я сноб. Может, так оно и было, но, по-моему, я был скорее измученной душой, которую никто не понимает. Я все время прятался за стеной высокомерия. Возможно, это было как-то связано с моим усыновлением – не знаю. Я плыл по течению. А потом, примерно месяц назад, меня осенило. Моя жизнь не удалась, ведь так? У меня ничего не вышло с единственной женщиной, которую я любил, я был не нужен в ВВС… И я решил разыграть собственную смерть. Взять перерыв, исчезнуть без следа. Я начал думать, как это сделать. Я планировал каждый шаг, и это не давало мне окончательно свихнуться. И вот я наконец взлетел. У меня было рассчитано все до мелочей, а ваши люди подстрелили меня. Теперь я уже не могу вернуться. Я не сделал бы этого, даже если бы смог, потому что тогда я действительно сойду с ума.
      – У тебя есть дети?
      – Дочь. Но я для нее был не очень хорошим отцом. Сначала она была слишком мала, и я держался в стороне, а потом со мной стало твориться то, о чем я тебе рассказал, и я утратил интерес ко всему. Временами я вообще забывал о ее существовании. Перечеркнув свою собственную жизнь, я перечеркнул и ее. Это эгоистично, я понимаю, но поделать ничего не могу. Я не перестаю повторять себе, что все поправится, когда я узнаю правду о себе.
      – Что же ты собираешься делать: умереть, исчезнуть, выяснить то, что хочешь, а затем вернуться назад как ни в чем не бывало? Ты что, не мог сначала поговорить со своей женой, с друзьями?
      – Друзей у меня нет, а жена не стала бы слушать. Может, она боится меня? Я не понимаю ее, а она никогда не поймет меня. Она ведь вышла не за меня, а за мою фамилию. Господи, я слишком много говорю!
      – Я не против. Ты ведь сам сказал, что времени у нас хоть отбавляй.
      – Это несправедливо по отношению к тебе. К тому же я устал.
      Сердце Бернадетт потянулось к американцу. Как она могла быть такой эгоисткой! Ее ничего не волновало, а он так нуждался в ней – больше, чем кто-либо другой. И не только как в проводнике. Наконец появилось что-то стоящее, чему она должна была посвятить себя, что-то очень личное, благодаря которому она сможет стать лучше. Слова американца заставили ее вспомнить о детях, о которых она заботилась столько лет, живя в монастыре. Бернадетт протянула руку и дотронулась до его волос. Клэй отдернулся.
      – Не делай этого, – сказал он.
      – Ты боишься?
      – Я не умею обращаться с воспитанными дамами, – ответил Клэй. – Я знаю, ты жалеешь меня, но, пожалуйста, не делай этого. Сейчас у меня на уме только одно: как выбраться отсюда и что для этого нужно. В моей жизни пока нет места ни для чего другого.
      – А если у тебя ничего не выйдет?
      – Тогда я умру, вот и все. Но пусть тебя это не волнует. Давай немного поспим. Мы можем оставаться здесь до вечера, а идти лучше ночью.
      Клэй лег на землю и закрыл глаза. Он думал, что теперь жизнь уже никогда не будет такой, как прежде. Очертания дерева, его ветвей и травы понемногу таяли в сгущавшихся сумерках. Окружающий мир куда-то уходил и забирал их с собой.

      Говард Джелинек подтянул главный парус. Гик находился уже над самым центром палубы. Лодка шла быстро, и ее острый киль легко резал воды Южно-Китайского моря. Фок был не совсем там, где ему было положено, но судно двигалось достаточно быстро. Из-за слабого ветра, последняя лига от Манилы тянулась долго – всю неделю на море стоял штиль, а, к счастью, нынче утром подул свежий бриз. Если сегодня он и не достигнет берега, то, следуя на юго-запад, сможет причалить уже через тридцать шесть часов. А может, и меньше.
      Говард включил автопилот и вновь уселся штопать кливер. Он был не очень силен в шитье, его большие руки с сильными и толстыми пальцами двигались неловко, но сделать эту работу было необходимо, потому что в Маниле ему так и не удалось отыскать мастеров – все они справляли какой-то местный праздник. Втыкая здоровенную иглу в парусную ткань, Говард надеялся, что до конца путешествия этот парус ему уже не понадобится.
      Цель его одиночного плавания, то место, куда он держал путь, было небольшим кусочком суши за линией горизонта. По мере того, как Говард приближался к нему, он все отчетливее представлял, что последует дальше: на деревянную палубу его судна взбираются телевизионщики и журналисты, чтобы засыпать его вопросами, он беседует с ними, объясняя цель своего долгого путешествия от Ванкувера, и они затем несут слово Божье дальше.
      Ни на секунду за те годы, пока он был лесорубом, не забывал Говард Джелинек о своем происхождении и навыках. В той стране, где он родился, его имя было Хорвач Еллинек, и до того, как научиться рубить деревья, он учился быть Божьим человеком. Однако его внутренняя тяга к приключениям оказалась слишком сильной, чтобы ей противостоять. Говард был убежден, что в его жизни есть какая-то иная цель, более важная миссия. Когда после окончания войны он покинул свою страну и отправился в Канаду, его влекло только разочарование. Со временем твердые убеждения, энергия и любопытство ввели его в число богатейших людей, при том, что сам он вовсе к этому не стремился.
      Свой первый дом он построил собственными руками на большом участке земли возле моря с видом на остров Виктория. Он строил его для себя, но пожить там ему не довелось. Более того, местный торговец недвижимостью убедил его построить и затем продать еще десять домов по тем же чертежам. Так началась его карьера.
      За десять лет нескончаемой гонки Говард стал одним из самых известных риэлтиров в Западной Канаде. Если бы тогда кто-то спросил Говарда, в чем состоит цель его жизни, он вряд ли смог бы ответить. И все же цель у него была – в подсознании, как у лосося, который возвращается в свою родную реку, чтобы отнереститься и умереть. Вот и Говард ждал, чтобы Господь открыл ему эту цель, и, ожидая, трудился, не покладая рук.
      Он так и не женился и, дожив до сорока одного года, по-прежнему оставался холостяком. Приехав из Чехословакии, где нет моря, он подарил свою любовь океану. Говард всегда был сильным пловцом, а здесь, в заливе Ванкувера, он полюбил плавать под парусами. Ему нравилось проводить долгие мирные часы на воде, когда чистый прохладный воздух остужал и баюкал его беспокойный ум. Он чувствовал, что и это каким-то таинственным образом связано с его конечной целью, с той дорогой, которая очень скоро поведет его в неизвестном направлении. Говард всегда был чрезвычайно набожным человеком и терпеливо ждал знамения.
      Он дождался его в один из вечеров, когда смотрел по телевидению ночной выпуск новостей. Показывали Вьетнам. Внезапно ему пришло в голову, что в то время как он ищет новых путей обогащения, там убивают и калечат других людей, а детей превращают в сирот. Он уже слышал об этой стране, но на следующий день все равно пошел в библиотеку и отыскал ее в большом географическом атласе. В то самое время, когда Говард сидел в читальном зале, библиотека загорелась, и он вместе с другими посетителями был вынужден выбираться на улицу по пожарной лестнице. Как только он ступил на землю, здание рухнуло, но ни один человек не пострадал. Знамение, которого он так долго ждал, свершилось.
      Говард продал свою компанию и все, чем владел, а затем переехал в отель «Ванкувер», чтобы обдумать следующий шаг, необходимый для выполнения его миссии. То, что ему предстояло сделать, было очевидным – он готовился к этому на протяжении многих лет: он уезжал во Вьетнам. Один, на лодке. Чего Господь хотел от Говарда после приезда того во Вьетнам, было пока загадкой, но он знал, что со временем Всевышний все откроет ему. Пока строилась яхта и составлялись карты, Говард прочел все, что было возможно, о несчастной, разделенной надвое стране, куда он направлялся, и то, что он узнал, глубоко потрясло его.
      Путешествие, которое задумал Говард, обещало быть нелегким, поэтому многие пытались его отговорить. По их словам, пересекать Тихий океан в одиночку, почти не имея навыков судоходства, было безумием. Ведь его опыт в этом деле смехотворен, говорили они, он непременно заблудится. Но на стороне Говарда была смелость и решимость осуществить задуманное. Даже одиночество – самый опасный враг из всех – не страшило его. Затерянный в океане, он не будет одинок, поскольку Господь – на его стороне.
      Вот уже двенадцать недель и три дня Говард странствовал по морям и за все это время лишь однажды видел шторм. Как-то раз, решив искупаться, он поплыл вдоль яхты, но был вынужден в спешке взобраться на борт, поскольку заметил поблизости здоровенную рыбу. Оказалось, что это дельфин, но с тех пор Говард предпочитал не рисковать.
      Игла сломалась в его руке и вонзилась в ладонь. Говард вытащил ее, ожидая увидеть кровь, но вместо этого обнаружил лишь небольшую царапину. Он уложил парус в чехол и спустился в каюту, чтобы позавтракать. Поел он от души! Скоро ему понадобятся все силы: теперь от великого момента истины его отделяло не более двадцати четырех часов, а то и меньше, если не ослабнет ветер.
      Допив кофе, Говард вновь поднялся на палубу и в бинокль оглядел линию горизонта. Море было спокойным, и только редкие барашки пены указывали на присутствие ветра, увлекавшего судно вперед. Какими же огромными создал Господь моря, подумалось ему. За многие недели, проведенные на этих бескрайних просторах, ему не встретилось ни одного судна. Его предупреждали о пиратах, но, находясь на пороге величайшего приключения в своей жизни, он не обратил на предостережения ни малейшего внимания. Пираты давно канули в прошлое, а мин и военных кораблей, которых ему наказывали остерегаться, видно не было.
      Довольный тем, что все идет хорошо, Говард решил отдохнуть несколько часов на корме. Поставив будильник своих наручных часов, он прилег, поглядывая на штурвал и на небо. На свежем воздухе ему всегда спалось гораздо лучше. Сон, охвативший Говарда, не принес сновидений, а легкая качка вконец разогнала мысли.
      Проснулся он от того, что хлопал ослабевший парус, а сверху раздавалось гудение самолетных двигателей. И почти тут же запищал будильник на его запястье. Высоко в небе шесть или семь огромных самолетов летели в сторону юга. Должно быть, бомбардировщики, подумал он, переходя на нос корабля. Ветер изменился, и теперь надо было менять кливер. Говард решил поставить больший по размеру парус, чтобы захватить побольше ветра. Задача не из легких, но работа являлась религией Говарда на протяжении многих лет. Солнце, казалось, прилипло к середине небосвода, прямо справа от мачты. Был обеденный час, но он не чувствовал голода.
      Сразу после того, как огромный фок был наконец поставлен, Говард взглянул в сторону горизонта. Там, на расстоянии пятидесяти или шестидесяти миль, уже можно было различить туманные очертания гор. Судно, должно быть, двигалось быстрее, чем он полагал. Вполне возможно, что он неправильно рассчитал расстояние до берега, в таком случае, он пришвартуется уже в полночь. От карты было мало проку. При отсутствии навигационных огней на берегу он узнает, где очутился, только когда причалит. Говард надеялся лишь на то, что выбранный им курс не приведет его прямиком в Северный Вьетнам. Он мог бы попробовать связаться по радио с какой-нибудь военной базой, но не стал этого делать. Лучше положиться на волю Всевышнего. Военные могли задержать судно или заставить повернуть обратно, а теперь ничто не должно было остановить его.
      Говард чувствовал себя отдохнувшим. Вид берегов, к которым он стремился, взбудоражил его, и ему захотелось есть. Он спустился, чтобы приготовить обед. Он всегда готовил себе сам – после смерти матери это уже вошло в привычку. Он готовил еду с великим старанием и накрывал стол с неизменной элегантностью. Сегодня в меню значился консервированный лосось, солонина, яйца по-филиппински и рис, а помимо этого – спаржа, тоже, конечно, из банки. Сегодня он побалует себя, подумал Говард, причмокнув от удовольствия. Он выставил на стол банку с персиками и гвоздичный крем. В конце концов, сегодня воскресенье, хороший день для приезда в забытую всеми страну.
      После обеда поднялся ветер, и Говард приспустил паруса, чтобы лодка не слишком кренилась. Вскоре побережье полностью открылось его взору. Над морем спускались сумерки, ветер крепчал. До этого момента все шло хорошо, и время бежало незаметно. Внутри Говарда нарастало возбуждение. Скоро Господь должен явить свое знамение. Интересно, каким оно будет теперь, размышлял Говард. Ощущение близости к своему Создателю всегда дарило ему чувство умиротворения. Он сел возле штурвала, и голова его склонилась на грудь.
      Говард не знал, сколько времени он проспал. Открыв глаза, он увидел, что на побережье неуверенно мигают огоньки. Это был не электрический свет – он был слабым и располагался, казалось, совсем рядом. Путешественник и не ожидал найти здесь бакены или другие ориентиры, которые помогли бы ему подойти к берегу. А они бы не помешали, поскольку Говарду еще ни разу не приходилось причаливать без таких указателей. Может быть, стоит подойти поближе, бросить якорь и дождаться утра, прежде чем покидать судно?
      Он включил мачтовые огни. Если кто-то наблюдал за ним с берега, теперь его должны были заметить. Говард вернулся в рубку и включил радиоприемник. Музыку сегодня не передавали. И не было слышно высокого голоса, выводившего какую-то ритмичную мелодию, что звучал по радио прошлым вечером. Берег спал. Рыбаки не выйдут в море еще по меньшей мере несколько часов – к тому времени он уже бросит якорь.
      Дыхание ветра замерло на его щеке, и паруса безвольно повисли. Лодка двигалась едва-едва. И только Говард принялся спускать паруса, как послышался шум двигателей и он увидел лодки. Четыре небольших судна, держась друг друга, выходили в море. Говард ясно различал свет четырех масляных ламп, из-за которых лодки напоминали вереницу свечек. Вода была неподвижна, словно стекло, и судно Говарда со спущенными парусами неподвижно стояло на одном месте. Как только лодки прошли мимо, он завел свои моторы, и, повинуясь их силе, судно покатилось по гладкой поверхности воды. Приготовив якорную лебедку, Говард перешел на корму, чтобы поднять вьетнамский флаг. Его собственный стяг с кленовым листом гордо реял на флагштоке.
      Других лодок видно не было. Огни на берегу едва мерцали. Это, наверное, небольшая деревушка, рассудил он. Заметив впереди маленькую бухту, он направил судно в нее и бросил якорь. Говард выключил двигатель и установил по бокам судна привальные кранцы. А потом уселся на бушприт и стал дожидаться восхода солнца.

      Собака разбудила их коротким нетерпеливым лаем, время давно перевалило за полдень и дневная жара спала. Бернадетт села и поправила волосы. Винтовка, прислоненная к дереву, выглядела уродливой и бесполезной, казалось, что она потеряла своего хозяина. Девушке вдруг почудилось, что это оружие – из какого-то другого века. Впервые за много лет ей захотелось очутиться где-нибудь в другом месте – подальше от стрельбы, защитной формы, от дела, которое, похоже, в ней не нуждалось. Клэй, который рылся в рюкзаке, напоминал любопытного ребенка, наткнувшегося на новую игрушку. Неужели он успел проголодаться, удивленно подумала она и тут услышала, как он зовет ее.
      – Что случилось, Клэй? – спросила девушка. Впервые она назвала его по имени. Что за доверчивость на нее напала?
      – Погляди, – сказал он, – погляди на это! – Клэй вскочил на ноги в величайшем возбуждении. В руке он держал что-то длинное, завернутое в газетный лист. Сорвав бумагу, американец показал ей золотой слиток, тускло сверкнувший в лучах послеполуденного солнца.
      – Откуда ты это взял?
      – Это наш билет отсюда, мадам, – вместо ответа сказал он. – Теперь мы можем купить самолет. Здесь, в рюкзаке, еще три таких же. Они лежали тут с самого начала, прямо на дне. Неудивительно, что он оттянул мне плечо! Слава Богу, что я не бросил его этой ночью – ведь я несколько раз подумывал об этом, честное слово! И не избавился от рюкзака только из-за еды. Это мой самый удачный день! Эй, давай-ка поскорее двинемся в путь. Мы, видимо, прихватили все, что у них было. Теперь уж они точно погонятся за нами. – Клэй сунул слиток обратно в рюкзак и огляделся. – Пошли отсюда. И винтовку на всякий случай прихватим.
      Бернадетт показалось, что она снова спит. Она смотрела на ружье. Именно из-за него между ними возникло какое-то напряжение, и на сей раз, он, видимо, заметил это по ее лицу.
      – Я понесу его, если тебе тяжело. Имея столько золота, мы можем купить весь мир, а ты сможешь вернуться во Францию.
      Почему он предложил это? Почему он считает, что с ружьем и золотом в руках он может диктовать ей, что делать? Нет, нет! Это нечестно с ее стороны. Нельзя так думать! Он просто добрый, неужели она не может отличить одно от другого? Она, что – утратила способность чувствовать? Но почему он захотел взять винтовку? Подозревал ли он о том, что с ней творится? Ведь здесь ему почти ничего не угрожало.
      – В путь, мадам! – произнес Клэй. Он стоял перед ней – высокий, гордый и немного высокомерный. Он использовал ее. Какой же дурой она была: расчувствовалась, даже пожалела его! Он повернулся, чтобы идти. Ружье висело у него на плече. Бернадетт не двинулась с места.
      – Винтовку понесу я, – сказала она твердо.
      Клэй остановился и, обернувшись, взглянул на девушку. Зачем ей это? Неужели она не доверяет ему? Или, может, собирается его убить? Да нет, какие глупости! Она ведь прекрасно понимает, что они – на юге, и женщина с ружьем здесь может быть только вьетконговкой. Или она собирается пристрелить его, пока они не влипли еще в какую-нибудь историю?
      – Нет, – ответил он. – Ружье понесу я, вот и весь разговор.
      Бернадетт уселась на землю. Откуда-то сзади подошла собака.
      – Что на тебя нашло? – спросил Клэй. – Давай тогда оставим его здесь и закончим эту ерунду.
      – Нет, – глаза ее снова были как у маленькой девочки. Она не хотела ему зла, просто в ней заговорило упрямство.
      – Ну, тогда бери ружье сама, только держись поближе ко мне. Если мы снова повстречаем крестьян, тебе придется решать, на чьей ты стороне.
      – Если я не ослышалась, ты сказал, что теперь мы – вместе.
      – Да, сказал… Пошли, Бернадетт. Посмотрим, что там, за холмами.
      – Море, наверное.
      – Господи, хотел бы я, чтобы это было так.
      Легкими шагами они двинулись в путь и через несколько часов подошли к небольшой речушке. Теперь холмы лежали далеко позади. Вода бежала сквозь невысокие густые заросли. Положив рюкзак на траву, Клэй сбросил одежду и прыгнул в воду. Вынырнув, он стал уговаривать Бернадетт последовать его примеру. Поначалу она колебалась, но затем ребенок внутри нее взял верх. Оставив ружье на берегу, не снимая формы, она вошла в реку. Потом они плавали, смеялись, когда Клэй пытался догнать ее в воде, и Бернадетт казалось, что войны не было вовсе.
      Выйдя на берег, они улеглись на опушке, чтобы просохнуть. Собака вначале глядела на них, но внезапно залаяла и убежала в чащу. В тот же момент Бернадетт с Клэем услышали шаги – из зарослей явственно раздавался хруст высохших ветвей. Схватив винтовку и знаками велев девушке оставаться на месте, Клэй, в чем мать родила, бросился в кусты. Почти тут же из-за деревьев появилась собака, а вслед за ней – трое мужчин. Если бы не винтовки в их руках, они бы выглядели школьниками. Мужчины подошли к Бернадетт. Один остановился возле нее, а двое других направились к воде, чтобы умыться.
      – Кто ты? – спросил первый.
      – Меня зовут Бернадетт, – ответила она. – Я медсестра из группы Минь Хо. Я – своя.
      Молодой человек рассмеялся. Повернувшись к своим товарищам, он крикнул:
      – Вы слыхали? Эта иностранная шлюха утверждает, что она – наша!
      – Я не иностранка. Я родилась в Сайгоне и воюю с агрессорами уже три года.
      – Чем, этим рюкзаком? Ты даже говорить нормально не можешь.
      Клэй наблюдал за происходящим из-за деревьев. Смех и монотонная интонация разговора подсказывали ему, что на лужайке идет вполне дружеская беседа. Однако лицо Бернадетт побелело, она явно выглядела испуганной.
      – Что в этом мешке? – спросил мужчина.
      – Еда и медикаменты, – ответила Бернадетт.
      – Дай сюда, – приказал вьетнамец, в ответ на что девушка отрицательно покачала головой. Мужчина топнул ногой и что-то прокричал.
      – Возьми сам, если хочешь, – сказала Бернадетт.
      – А ну, давай сюда, ты, иностранная потаскуха! – крикнул мужчина. В его голосе Клэю послышалась угроза. Он прицелился, но выстрелить не мог – противник стоял слишком близко к Бернадетт. Другие молча наблюдали.
      Шагнув вперед, мужчина открыл рюкзак и заглянул внутрь.
      – Эта шлюха врет, – крикнул он. Подняв рюкзак, он швырнул его в направлении своих товарищей. – Взгляните сами.
      Затем он расстегнул ремень, штаны и приблизился к девушке.
      – Что ты собрался делать? – спросил его другой. – Пристрели эту суку да и дело с концом. Нам надо идти, мы и так сбились с маршрута.
      – Ничего, задержимся ненадолго, – ответил первый. Находясь в сильном возбуждении, он уже наполовину разделся. Вдруг он толкнул девушку в плечо и взобрался на нее, выкрикивая что-то.
      Бешенство раздирало Клэя на части. Пока мужчина пытался сорвать одежду с Бернадетт, она что-то говорила. Двое других отошли к воде и в молчании наблюдали за этой сценой.
      – Хватай оружие, Бернадетт, – крикнул Клэй, выскочив из кустов. Из дула его винтовки раз за разом вырывалось пламя. Те, что стояли на берегу, рухнули в воду. Выстрелы заставили Бернадетт действовать. Не задумываясь над тем, что делает, она вскочила и схватила с земли винтовку, а мужчина тем временем вцепился ей в ноги. Она направила на него оружие, но стрелять не стала. Подбежал Клэй, но к этому моменту голый вьетнамец уже исчез в кустах. Клэй загнал в винтовку новый магазин и выстрелил вслед беглецу, однако того уже и след простыл. Не выпуская оружия из рук, Клэй приблизился к Бернадетт. Лицо его горело, а Бернадетт выглядела бледной и испуганной.
      Этого не может быть, думала Бернадетт, пытаясь справиться с охватившим ее ужасом. Собака бросилась в кусты вслед за убегавшим вьетнамцем, и теперь ее нескончаемый лай доносился до Клэя, который принялся осматривать поле боя. Кошмар, думала Бернадетт. Перевозбудившийся вьетнамец оставил на ее рубашке мокрые следы, которые она теперь брезгливо вытерла. Казалось, она спала наяву, но два тела, упавшие друг на друга у кромки воды, выглядели вполне реально. Клэй перевернул их на спины – землистые лица убитых были совсем юными. Открыв сумки вьетнамцев, американец высыпал их содержимое на траву: несколько гранат, книги, запасные магазины с патронами и кусок материи бирюзового цвета.
      Бернадетт поднялась на ноги и с отвращением стянула с себя одежду. Затем девушка подбежала к кромке воды и нырнула. Она оставалась в реке довольно долго, соскребая со своей кожи грязь и потихоньку всхлипывая.
      Наконец Бернадетт выбралась на берег. Подойдя к ней, Клэй обернул ее тело нежной шелковой тканью. Это согрело ее, и Клэй притянул плачущую девушку к себе, не в силах совладать с нахлынувшими на него чувствами. Он еще раз взглянул на нее. Как хороша она будет в нарядном платье, подумал он, забыв о своей собственной наготе.
      – Мне жаль, что так вышло, – прошептал он. Бернадетт по-прежнему плакала. Она оплакивала все те годы, в течение которых пыталась доказать, что тоже чего-то стоит. Она плакала от стыда. Единственное, чем она обладала, было ее тело. Она надоедала всем сразу после того, как доверялась им. Сколько понадобится времени, чтобы она успела надоесть и этому человеку? Все мужчины, проходившие сквозь ее жизнь, использовали ее: профессор истории вернулся к своей жене, Минь Хо втянул ее во все это… Бернадетт плакала, и ей хотелось умереть. Это была последняя капля в чаше ее унижений. Американец мог разве что пожалеть ее, но люди быстро устают от этого чувства. Однако в глазах Клэя читалась тревога. Он гладил ее по волосам и что-то бормотал ей на ухо. Она должна сопротивляться, не допускать его до себя. Но почему? Потому что все происходит слишком быстро. Нет, неправда. Черт бы побрал ее, если она ошибалась. Только что он во второй раз спас ей жизнь.
      Весь путь до побережья они непрерывно оглядывались назад. Нападавший убежал и сейчас, несомненно, пойдет за подкреплением. Теперь ее люди узнают, куда она направилась, и вскоре придут за ней. Что они сделают с ней тогда? Это следовало обдумать, но события развивались слишком быстро, чтобы Бернадетт могла сосредоточиться.
      К тому времени, когда стемнело, они добрались до вершины очередного холма. Из темноты, расстилавшейся у подножия, до них донеслись звуки и запахи океана. Смутные огоньки мерцали вдоль границы между водой и сушей.
      – Это пристань, – сказал Клэй. – Маленькая пристань. В таких местах всегда есть суда, даже если это – крохотный рыбацкий поселок.
      – Через сколько мы дойдем туда? – спросила Бернадетт.
      – Мы могли бы быть там к полуночи, – ответил Клэй. Одновременно с его словами в море появились четыре дрожащих светлячка, которые, отражаясь в воде, оставляли за собой золотые полоски. Они направлялись в сторону береговых огней, ориентируясь по ним, как по бакенам.
      Чуть позже Клэй увидел еще несколько огоньков, появившихся со стороны океана. Их цвета и то, как они располагались, заставило сердце Клэя подпрыгнуть. Он сразу определил навигационные стандарты, принятые в США. Клэй наблюдал, как судно двигалось по направлению к берегу, и слышал звук его мотора. В любой точке земного шара он смог бы моментально определить, что это была частная яхта, возвращавшаяся домой после дня, проведенного в море. Но затем, спускаясь по направлению к побережью Южно-Китайского моря, Клэй все же решил, что его уставшие глаза сыграли с ним шутку.

      Отдых капитана Нью был прерван шумом мотора и, выскочив из своего гамака, он поспешил к площади в центре поселка. Наконец-то вернулся джип. Это случилось через день или два после происшествия с американцем. Вокруг машины собралось уже полдеревни – сержант рассказывал о своей новой жене и ее причудах.
      – Где тебя черти носили, крыса? Ишь ты, к машине он привык! Вот отошлю обратно на фронт – там тебя быстро научат работать ножками. На которую из своих потаскух ты пытался произвести впечатление моим джипом? Я жду уже несколько дней! Вытряхивайся из машины и иди жрать. Даю тебе пять минут, чтобы умыть физиономию, потом мы выезжаем. Проваливай!
      Когда сержант выпрыгнул из джипа, на лице капитана Нью появилась довольная ухмылка, и пока того кормили, Нью совещался со старейшинами. Теперь он был уверен, что найдет своего американца и спасет его, а заодно и золото. Сержант с джипом вернулся раньше, чем ожидал капитан – Будда по-прежнему благоволил к нему. Он поклялся людям, что не вернется без золота. Слитки, конечно, взял не американец, их забрала вьетконговская баба, и за это ее ждет смерть. Неужели кто-то мог подумать, что капитан не выполнит своего обещания? Не он ли был самым крутым парнем в деревне, которого скоро должны были повысить до майора! Раньше у него все всегда получалось, получится и теперь – они могут положиться на него.
 
      Сержант закончил есть и бегом вернулся к машине, в которую уже успели загрузить запас провизии и воды, возле джипа стоял наготове водитель. Капитан Нью допил то, что оставалось в кокосовом орехе, и взобрался на переднее сиденье. Сержант поместился сзади и опробовал укрепленный там пулемет, выпустив в воздух короткую очередь. Когда джип с рычанием рванулся вперед, сельчане захлопали ему вслед. Водитель хотел было что-то сказать, но капитан велел ему замолчать.
      – Сэр, – вновь попробовал заговорить шофер, – это…
      – Веди машину и не разевай рот.
      – Но сэр…
      – Заткни глотку! Иначе вдоволь наговоришься с самим собой, когда окажешься на фронте.
      – Сэр, я обязан сказать вам, что…
      – Последний раз предупреждаю тебя, жаба: заткни пасть или я вырву твой язык!
      Водитель взглянул на сержанта в зеркало заднего вида, но тот лишь пожал плечами.
      Через некоторое время они добрались до перекрестка на вершине холма. Поразмыслив, капитан Нью решил направиться в сторону побережья – вьетконговская баба не рискнет разгуливать по окрестностям с американцем, если, конечно, ей никто не помогает. Тем более, что американцы наверняка пошлют вертолеты прочесывать поля в поисках своего сбитого летчика. Нет, эта сука скорее всего потащит его в сторону побережья, где можно легко спрятаться, или попытается украсть лодку, чтобы переправить пленника на север по морю. Все-таки его не зря сделали капитаном, подумал Нью и улыбнулся.
      Самому себе он поклялся, что его месть будет ужасной и красные непременно узнают о ней. Его американский гость – его радость и гордость – сейчас наверняка молился, чтобы капитан Нью поскорее настиг их. Здорово! Настоящая спасательная операция – как у Джона Уэйна. Успех, который она принесет капитану, поставит его в один ряд с выдающимися военачальниками. Как они с американцем сидели всю ночь напролет, беседуя и пытаясь найти ответы на вопросы бытия! А эта красная сука, наверное, тряслась от страха, представляя, как бравый капитан будет молотить ее по морде своими могучими кулаками. Слава о нем распространится далеко вокруг, и если эта миссия завершится успехом, он вполне может стать даже полковником – американцы умеют благодарить своих друзей.
      Из-за кустов вдоль дороги выскочил человек – грязный и наполовину голый. Увидев его, капитан Нью вернулся на землю из облаков, в которых витал. Был полдень, мужчина появился из чащи, а следом за ним бежала большая собака. Капитану показалось, что он ее уже где-то видел.
      – Останови машину, – рявкнул капитан водителю. Подняв облако пыли, джип затормозил, и молодой парень подошел, прикрывая рукой срамное место.
      – Кто ты? Что здесь делаешь? Говори!
      Возбужденно лая, к джипу подбежала собака.
      – Это – из деревни, – сказал водитель.
      – Не будь идиотом, я его никогда раньше не видел.
      – Я – про собаку, капитан.
      – Заткнись. Ну, парень, что с тобой стряслось? Где твоя одежда?
      – На меня напал сумасшедший – американец. У вас не найдется глотка воды, сэр?
      Глаза незнакомца бегали, он не отрывал их от земли. Лицо его было бледным, безволосым и выглядело довольно интеллигентно, как у студента. Он непроизвольно ковырял землю ногой и был, видимо, очень испуган. Наверное, коммунист, подумал капитан Нью, выбираясь из машины и ударив собаку по лохматой голове, все студенты – красные.
      – Воды! – умолял парень.
      Нью громко присвистнул.
      – Открой для него банку пива, – велел он шоферу. Молодой человек сделал было шаг вперед, но наткнулся на вытянутую руку капитана. – Не так быстро! Сначала поговорим. Ты ведь не из этих мест, правильно?
      – Нет, я из Сайгона, студент. Я уже два дня иду пешком – без пищи и воды.
      – Ты – революционер.
      – Нет, мы с двумя друзьями бродили здесь по полям – мы пишем работу о здешних цветах.
      – О цветах? Какая прелесть…
      – Именно о цветах, клянусь вам!
      – Слушай, дружок, ты сказал, что на вас напал сумасшедший американец. Какой он был – молодой, старый, было ли у него оружие?
      – Он был молодой. Я, правда, не могу сказать точно, сколько ему лет – может быть, даже сорок, но у него была винтовка.
      – Его вела женщина-бандитка?
      – Женщина с ним была. Полукровка. Не знаю уж, кто она такая… Могу только сказать, что его никто не вел.
      – Ты врешь! Я знаю этого американца, он – ее пленник. Конечно же, она его вела, а как же иначе! А золото ты видел? Сколько там было слитков?
      – Да, золото я видел – четыре слитка, верно?
      – Здесь я задаю вопросы.
      – Ну да, я видел слитки. Девка пыталась их спрятать, и тут как раз из кустов выскочил иностранец и принялся палить. Он хладнокровно застрелил моих друзей, а она и пальцем не пошевелила, чтобы нам помочь. Она даже пыталась убить меня. Нет, она точно не вела его – они были заодно.
      – Где они теперь?
      Парень ткнул пальцем в сторону холмов.
      – Где-то там, на опушке. Мы пришли туда, чтобы искупаться, а он вдруг напал на меня. Он убил двух моих друзей. Я думаю, они направляются в сторону берега. Я не знаю… Я убежал оттуда сломя голову. Можно мне теперь попить?
      Капитан Нью кивнул, а затем вытащил из кобуры пистолет и выстрелил парню в ухо.
      – Поехали дальше, – приказал капитан. Его глаза горели бешенством. – Заводи машину!
      – Сэр, – произнес водитель, – я должен кое о чем вам сказать. Это приказ.
      – Приказ? Здесь приказываю только я. Какой еще приказ? Ну говори же, идиот, ты что, оглох?
      – Я пытаюсь вам сказать об этом уже целый день, сэр. Полковник требует, чтобы сегодня к заходу солнца вы вернулись на базу. Он сам сказал мне это по радио сегодня утром.
      – А почему ты меня не позвал?
      – Вы спали, сэр. Джип еще не вернулся, и я боялся вас будить. В любом случае, нам уже надо ехать. Из-за всей этой беготни мы можем опоздать.
      Капитан Нью был до того взбешен. Как он мог оказаться таким тупицей! Верно говорят: никогда не доверяй непьющему! Ну ничего, он покажет этому американскому ублюдку, что такое благодарность, он разрежет его на мелкие кусочки. Какой непростительный промах! И все же капитан по-прежнему ничего не понимал: зачем американец разгуливал в здешних местах с вьетконговской женщиной? Почему он не дождался, пока его отвезут к своим? Наверное, он был шпионом. А если и нет, то уж наверняка – дезертиром или кем-то еще похуже. Они c женщиной заранее договорились ограбить деревню. Они ведь появились сразу после бомбежки, не так ли? В любом случае, даже если он – дезертир, американцы будут его искать, и, поймав его, Нью все равно станет героем и майором. Американский президент выразит ему личную благодарность. А может, все – совсем по-другому, и его заставила повиноваться женщина. Может, голый парень наврал? Капитан должен поймать эту парочку и как следует во всем разобраться. Он снова вскарабкался на сиденье.
      – Поезжай вон к тем холмам, – прорычал он водителю.
      – Бросьте это, капитан. Полковник сказал…
      – Я ничего не знал. И сержант – тоже.
      – Так точно, капитан, вы ничего не знали, – поддакнул сержант. Они с капитаном были из одной деревни, знали друг друга всю жизнь и понимали с полуслова.
      – А почему я ничего не знал?
      – Потому что он забыл вам передать приказ полковника. Он даже не упомянул о нем.
      – А теперь езжай, – приказал капитан шоферу. – Мы должны поймать их еще до наступления сумерек.
      Водитель пожал плечами, сел за руль и завел машину.
      – Мы поймаем мужчину, женщину, раздобудем золото и немного рыбы. Ты ведь любишь рыбу, машинная душа?
      Капитан пытался шутить, однако на него напала тоска. Он всегда гордился своим умением разбираться в людях, и сейчас ему очень хотелось ошибаться насчет американца. Нью сидел, погрузившись в молчание, и никто не осмеливался с ним заговорить. На грязной дороге позади них осталось лежать тело убитого парня, его лицо уже облепили мухи. Собака уселась рядом, ожидая, когда человек встанет и они смогут продолжить путь.

      Майк Картер позвонил Мардж из вестибюля. Вот уже две недели, как они встречались ежедневно. Он не хотел вникать в их отношения с Клэем и никогда не пытался выяснить, почему она так равнодушно восприняла известие о смерти мужа. Благодаря ровному характеру и простодушию Майка, Мардж было легко находиться рядом с ним. Он был приятным человеком, хорошо знающим все городские закоулки и бистро. Раньше Мардж никогда не приглашала его в свой номер, но теперь она позвала Картера наверх, словно это было вполне естественным. Вскоре она услышала, как он постучал в дверь, и громко отозвалась:
      – Входите, открыто.
      Фигура Майка возникла в дверном проеме, сейчас мужчина выглядел более мощным, чем ей казалось раньше. В комнате стоял полумрак.
      – Извините, что я не спустилась, – промолвила Мардж. – Когда вы позвонили, я еще спала. Не могли бы вы открыть жалюзи, Майк? Только – постепенно.
      Просьба прозвучала почти интимно, но в тот момент Мардж казалось, что они знакомы чуть ли не всю жизнь. Майк подошел к окну и медленно потянул за шнур.
      – Это мало что изменит, Мардж, сегодня пасмурно.
      Перед тем, как заснуть, она читала купленный в аптеке томик Гарольда Роббинса, не пропуская ни одной из многочисленных и довольно подробных сексуальных сцен с участием главного героя. Они возбуждали ее, но от выпитого вина она все же заснула. Сейчас она лежала под простыней в одних трусиках, и нежные прикосновения полотна ласкали ее кожу. Мардж испытывала жгучее желание, и хотя она пыталась подавить его, как привыкла делать на протяжении многих лет, зов тела брал над ней верх. Она вряд ли сумела бы объяснить, зачем попросила Майка подняться к ней в номер. По крайней мере, в ее теперешнем состоянии был виноват кто угодно, только не он. Нужно было попросить его подождать внизу, они ведь были всего лишь друзьями.
      Майк сел и скрестил ноги. Он хотел ее с самого первого дня, но ему всегда удавалось сдерживать себя. Сегодня он принес ей сногсшибательную новость, и теперь не знал, с чего начать. Из-за туч за окном выглянуло солнце, и яркий луч света упал на кровать, четко обрисовав тело Мардж. Ее пышная грудь так откровенно вырисовывалась из-под простыней, что у Майка закружилась голова. Женщина напоминала ожившую скульптуру, и запах, исходивший от нее, разжигал огонь внутри Картера. Глядя на изгибы этого тела, он чувствовал чуть ли не физическую боль. Его вдруг охватило сумасшедшее желание сорвать с нее простыню и начать целовать это тело – каждый его сантиметр. Майк пытался сосредоточиться на цели своего визита, но воображение рисовало лишь одну картину – как он входит в нее. Ни о чем другом Майк сейчас думать не мог. Едва заметная улыбка появилась на губах Мардж, а затем солнце вновь спряталось за тучу, и ее лицо растворилось в тени. Он снова взглянул на женщину, и она показалась ему возбужденной. Нужно немедленно уйти, подумал Майк и поднялся.
      – Я подожду внизу, пока вы одеваетесь, – выдавил он.
      – Нет, лучше заприте дверь, – решительно ответила она.
      Майк повиновался и вернулся к своему креслу. И тут он увидел ее руки, протянутые к нему.
      – Нам надо поговорить, – сказал он. – Я должен вам кое-что сообщить.
      – Не сейчас, – услышала Мардж свой собственный шепот.
      Что на нее нашло? Или все это ей снится? Ну конечно, она же как раз об этом читала в книге. Майк подошел к постели и сел рядом с лежащей женщиной. Ее обнаженная рука скользнула вниз и дотронулась до его колена. Наклонившись, он поцеловал ее в глаза, затем извинился, и снова поцеловал. Это было безумием!
      – Простите, – опять повторил он, погладив ее шею. – Я ничего не могу поделать с собой. Вам следует вышвырнуть меня вон.
      Мардж не ответила. Она обняла Майка и закрыла ему рот поцелуем. Что-то внутри ее подсказывало, что она должна остановиться, но ничего не получалось. Да и ради чего? Она уже столько времени была одинока, так давно до нее не дотрагивался ни один мужчина, а у Клэя были другие женщины. Почему она должна отказывать себе в этом? Майк опустился ниже и поцеловал ее в живот. Через тонкий нейлон он чувствовал ее волосы. Тело Мардж выгнулось под ним дугой, ее пальцы ласкали его. Он сдернул с нее прозрачную ткань и буквально впился в нее. Она сжимала его голову своими ногами, движения ее были резкими. Сладкое напряжение заставило ее застонать. Он целовал ее, и она исходила желанием. Когда Майк лег сверху и наконец вошел в нее, Мардж перестала себя контролировать. Что со мной творится, спросила она сама себя, задыхаясь при этом от счастья. Майк тоже едва мог вынести такое возбуждение, он терял голову. Вдруг он буквально сдернул себя с нее и поцеловал ее в шею.
      – Трахни меня… – тихо сказала Мардж и тут же прокричала то же самое во весь голос. Она даже не успела удивиться собственной вульгарности, и Майк снова вошел в нее, не отрывая глаз от лица женщины. Оно было напряженным, прекрасным и дергалось из стороны в сторону, в то время, как ее ногти впивались в спину Майка. Он чувствовал, что вот-вот кончит, ее тело то прижималось, то отдалялось от него, она попросила его потерпеть, и он пробормотал, что попробует. И тут, одновременно с ним, Мардж словно взорвалась – из ее груди вырвался громкий крик наслаждения. Она прижалась к нему и подумала: так вот чего ей было нужно.
      – Не выходи из меня, – прошептала она, и посмотрев на ее посветлевшее лицо, Майк остался на ней. – Вот так, – сказала Мардж. – Как хорошо, Господи, как же хорошо! – Майк уже кончил, но продолжал ритмично двигаться внутри Мардж, которая стонала, не в состоянии сдерживаться, улыбалась и плакала, а затем без сил откинулась на подушку. В комнату снова проник солнечный луч, и Майк наконец вспомнил, зачем он сюда пришел.
      – Мне никогда раньше не было так хорошо, – сказала она. И тут ей пришло в голову, что она просто воспользовалась Майком. Однако сейчас Мардж было слишком хорошо, чтобы ломать голову над этим. Для этого еще будет время.
      – Как бы я хотел, чтобы мир остановился, – произнес Майк.
      Как он впечатлителен и сентиментален, размышляла Мардж. Но почему, в отличие от нее, он не может просто получать удовольствие и ни о чем при этом не думать?
      В это же самое время Майк думал о том, что им не суждено быть вместе. Ему нечего ей предложить.
      – Нам надо поговорить, – произнес он.
      – О чем?
      – О твоем муже.
      – Ты не должен чувствовать перед ним вины. По крайней мере, я ее не чувствую. Его многое беспокоило в последние годы, он сильно изменился и никогда не был счастлив со мной. Мы не жили годами. Я надеюсь, что у него было хоть немного счастья перед тем, как… Я надеюсь, что он кого-нибудь нашел. Обычно он ходил к шлюхам, Майк. Он покупал женщин.
      – Хорошо бы, на моем месте был кто-то другой.
      Мардж поднялась в постели, ее голубые глаза казались холодными.
      – Что ты имеешь в виду, Майк?
      – У нас появилась о нем новая информация.
      – Что-о!..
      – Он жив. – Мардж даже подпрыгнула в кровати. – Эти сведения еще не проверены, – продолжал Майк, – но они поступили из очень надежного источника.
      – Что ты сказал?
      – Клэй, твой муж… Он жив.
      – О Господи! О Господи… Клэй – жив? – Мардж казалось, что она вот-вот упадет в обморок.
      – Да, жив. Теперь мы знаем, что он успел выпрыгнуть с парашютом, но поскольку он не был найден и не вышел на связь, мы решили, что его убили вьетконговцы. Но, оказывается, неделю назад его видели живым и здоровым.
      Мардж, казалось, отсутствовала. Она закурила новую сигарету, забыв, что одна уже дымилась в ее руке.
      – Боже мой…
      – Но это еще не все, Мардж. Он, возможно, работает на противника.
      – О чем ты говоришь? – Она взяла еще одну сигарету, зажгла ее, положила в пепельницу, а затем уселась прямо на пол. – Ты сошел с ума. Клэй – предатель? Это невозможно. Кто угодно, только не Клэй. Он презирал все, что не было чисто американским, он ненавидел красных, он не выносил даже американских либералов. Это подтвердит тебе любой, кто его знал. Предатель? Ты, видимо, рехнулся! – в ее голосе звучала убежденность. – ВВС были его жизнью, его Богом. Ты просто не знаешь его, Майк.
      – Возможно, он попытается связаться с тобой.
      – Черт побери, я надеюсь, что он именно так и поступит. У нас все-таки дочь.
      – Мы полагаем, что он может обратиться к тебе за помощью.
      – Ко мне? За помощью? Чем я смогу ему помочь? И кто это «мы»? – «Мы» – это военно-воздушные силы США, Мардж. И я не знаю, о чем он может тебя попросить. Вот уже две недели, как он – свободный человек. До того, как он исчез, у него была возможность вернуться на базу, и мы не понимаем, почему он этого не сделал. Если он свяжется с тобой, пожалуйста, дай нам знать.
      – Он никогда не переметнется на их сторону. Он не верит в их идеи, ему не нужны деньги. Это, пожалуй, единственное, что ему не нужно.
      – Тут я ничего не могу сказать, я никогда не встречался с твоим мужем.
      – И давай закончим об этом. Клэй – не шпион. В любом случае, что он мог бы им рассказать?
      – Клэй – полковник ВВС и знает очень многое, а они могут накачать его наркотиками, чтобы он разговорился. Но на сегодняшний день это – вся информация, которой мы располагаем. – Майк собрался было рассказать Мардж все остальное, в частности, что «заняться» Клэем поручили именно ему, но не хотел причинять ей боль. Ее преданность мужу вызывала изумление. Этот ублюдок даже не подозревал, как ему повезло.
      – Нет, нет, Майк, он не шпион, я его знаю.
      – Но ты же сама говорила, что у вас с ним ничего не вышло.
      – Это тут ни при чем. Если тебя интересует наша интимная жизнь, то… В молчании – достоинство, Майк.
      – Извини меня.
      – Почему все мужчины всегда пытаются доказать, что они великие любовники?
      – Ты не так меня поняла.
      – Ведь ты здесь не для того, чтобы обсуждать нашу с Клэем прошлую жизнь, не так ли?
      – Для нас имеет значение все, что могло повлиять на его поведение. На необдуманный шаг его мог толкнуть, к примеру, стресс или то, о чем ты говорила.
      – Ты случайно не смешиваешь работу с собственным любопытством?
      – Отнюдь.
      – ВВС могут гордиться твоей дотошностью.
      – ВВС приказано найти Клэя, и они выполнят этот приказ. Я только надеюсь, что это удастся сделать без шума.
      – ЦРУ имеет к этому отношение?
      – Я полагаю, да.
      – Ты полагаешь… Значит, не знаешь наверняка? А ты разве за это не отвечаешь?
      – Отвечаю, и поверь, что его найдут, где бы он ни был.
      Лицо Майка было по-детски самодовольным, он пытался казаться эдаким мачо. Обернувшись, он взглянул на Мардж и вдруг почувствовал, как далека она от него. Почему ему обязательно нужно ввязаться в драку? Он был недостоин даже находиться рядом с такими людьми, как она. Мардж – необычная женщина, она умеет контролировать себя. Майк вспомнил, что она рассказывала ему о своей жизни, он знал, что за последнее время внутри нее многое переменилось – она больше не страдала от замкнутости и стрессов, она обрела свободу и принадлежала теперь самой себе. Может быть, именно ему она обязана этим.
      На секунду Майк испытал гордость за себя, но тут же испугался ее.
      – И вот еще что, Мардж, – сказал он вызывающе. – Пока я не разрешу тебе говорить об этом, твой муж – мертв. Это – приказ.
      – Ты это о чем?
      – Все, что я тебе сказал, является совершенно секретной информацией. Для всего мира Клэй остается мертвым. Для всех без исключения!

      Кто-то пытался взобраться на борт. Говард Джелинек услышал, как что-то скребется сбоку, а затем раздался всплеск. Добро пожаловать, кто бы это ни был, подумал Говард, который в этот момент мыл грязные тарелки на камбузе. Скоро затейливая церемония завтрака будет закончена. Тарелки, чашечки для яиц и другая посуда займут свои места – вымытые и сияющие чистотой. На полу не останется ни единого пятнышка, а металлические и деревянные части он отполирует позже. По случаю такого великого события судно должно блестеть.
      Он не слышал ни петушиных криков, ни лая собак – деревня была очень тихой. В течение всего времени, пока Говард завтракал и наводил чистоту, эта тишина не прерывалась ничем.
      Но вдруг ее разорвало урчание дизельных двигателей. Говард выглянул в иллюминатор, ожидая увидеть, как возвращаются четыре лодки. Он взбежал на палубу и тут увидел людей – они стояли на деревянном пирсе. Очевидно, тут собралась вся деревня. Люди чего-то ждали, и, как только он появился на палубе, они закричали, приветствуя его, замахали руками и захлопали. Говард заметил цветы, брошенные кем-то в воду.
      К этому берегу и раньше подходили суда, но они никогда не останавливались здесь. А эта лощеная яхта с такой высокой мачтой, какой им ни разу не приходилось видеть, не только зашла в их бухту, но даже бросила здесь якорь. И этой же ночью по домам пробежал слух: под покровом темноты – пешком! – пришел какой-то американец, а вместе с ним – женщина. Хозяин гостиницы, единственный, кто не спал в тот час, пустил их к себе.
      Это был тихий прибрежный поселок. Дома тут были в основном построены на сваях. Поселку везло: войны с французами и все остальные схватки, оставшиеся лишь в памяти стариков, никак не отразились на жизни здешних жителей. Поселок был слишком незначителен, чтобы кому-то понадобиться. Большинство чужаков даже не знало о его существовании с тех пор, как указатель, поставленный когда-то французами, был украден, – а случилось это уже много лет назад. Поселок даже не был обозначен ни на одной карте, вот их и оставили в покое.
      Хозяин гостиницы был здесь главным. Это, собственно, даже нельзя было назвать гостиницей, поскольку помещение состояло всего из двух смежных комнат и четырех кроватей, которые случайно достались отставному моряку. Иногда, когда посетители задерживались дольше, чем на день, он предлагал им помимо кроватей еще и еду. Теперь он был уже стариком. Он обладал добрым сердцем, витиеватой манерой изъясняться и единственным в округе, хотя и давно переполненным, отхожим местом. Старик вдоволь попутешествовал: в дни своей юности, еще до войны, он начинал палубным матросом на грузовом судне и успел повидать Иокогаму, Гонконг и Манилу.
      В это утро у него выдалось немного свободного времени, и он решил спуститься к берегу, чтобы первым взглянуть на пришедшее ночью судно. Он надеялся увидеть и его владельца, и, кто знает, может быть, тот решит остановится в его гостинице? Этот человек наверняка провел много дней в океане и сможет оценить прелесть горячей освежающей ванны.
      Вот почему, сжигаемый любопытством, старик с ногами взобрался на древний стул, стоявший на пирсе впереди всех остальных зрителей, чтобы первым увидеть, как Говард появится на палубе. Далеко впереди, над горизонтом, появилась тонкая золотая полоска, которая расширялась по мере того, как над морем вставало солнце. Они ждали, а пришельца все не было. Несколько мальчишек подплыли к судну, но ни у одного не хватило смелости взобраться на него. Под ободряющие возгласы остальных старик уселся в собственную лодочку и сам подплыл к длинной яхте. Опершись о ее белый борт, он встал во весь рост и взялся за поручни, поэтому, когда Говард вышел из рубки, первое, что он увидел, было сморщенное улыбающееся лицо старика.
      – Можно войти? – спросил тот, шамкая беззубым ртом. – Я привяжу мою лодку к тебе, о'кей?
      – Добро пожаловать, мой друг, – произнес Говард. Он наклонился к своему гостю, думая, что тот протянет ему руку, однако ветхий старик, видимо, не нуждался в помощи. Через секунду он уже вскарабкался на борт.
      – Могу я вам что-нибудь предложить? – осведомился Говард.
      – Я – мистер Ип, хозяин гостиницы. У вас есть шотландское виски? – Нет, я не держу алкоголя на борту. Если хотите, можете выпить чаю, кофе или фруктового сока.
      – Нет джина, может быть?
      – Нет, джина нет. И водки тоже.
      – Извините, водка не любить.
      – Чем же вас угостить? Может быть, бисквитом или чашечкой кофе?
      Старик вытащил из кармана мокрый клочок бумаги.
      – Я моряк тоже, раньше много лет. Сейчас – хозяин гостиницы. Вы иди, смотри. Горячая вода и большая чистая кровать. Вам нравится горячая ванна, сэр? – Эта мысль показалась Говарду привлекательной. Господь хотел, чтобы он ближе сошелся с народом. – Вы идти в моя лодка. Много места для двоих. Ванна сейчас или завтра, сэр?
      Говард потер подбородок – ему не мешало бы побриться. Нет, не раньше, чем он увидит знамение, но от фруктов и поджаренного хлеба он бы не отказался.
      – Вы продаете фрукты?
      – Я нет. Вы купить фрукты на рынке. Если ванна вам не надо сегодня, приходите завтра. Есть еще один американец и женщина в гостинице. Вы приходите завтра, да?
      – Нет-нет, подождите, пожалуйста. Я сейчас же пойду с вами, только соберу кое-какие вещи.
      – О'кей. Я вас жду здесь.
      Старик был горд самим собой. Какими чувствительными были эти иностранцы, они хотели, чтобы все на свете их любили. Ему захотелось заглянуть в рубку, чтобы было о чем рассказать соседям, но от радости, что его гостиница впервые будет заполнена до отказа, забыл это сделать. Он взглянул на мачту, и его поразило то, какой она была высокой и сколько парусов на ней умещалось. На палубе не было ни единого пятнышка. Странный человек – не уронит ни крошки, даже мухам поесть нечего. Он, должно быть, требовательный и, судя по лодке, наверняка очень богатый.
      Люди на пирсе стояли молча. Теперь уже вся деревня собралась, чтобы посмотреть, как иностранец будет высаживаться на берег. Они могли и не ждать: лодка дядюшки Ипа стояла возле яхты, а уж он-то, конечно, расскажет им до мельчайших подробностей обо всем, что увидел и услышал на корабле. И как всегда, рассказ его будет красочным – слушатели не пожалеют.
      Конечно, люди вполне могли расходиться по домам, но, тем не менее, они продолжали стоять – из вежливости по отношению к хозяину гостиницы и его новому гостю. Они увидели, как иностранец запер каюту и вышел. На плече он нес большую сумку, набитую одеждой.
      – Я готов, мистер Ип, – сказал Говард. – Нет ничего лучше горячей ванны в начале нового дня.
      – Я уже сказал, здесь еще один американец и женщина. Они пришли поздно прошлой ночью. Я знаю: они убегают или прячутся. Почему богатый американец идет не на машине ночью, если он не прячется и не убегает? Это вещи для бедных людей? – Хозяин гостиницы потянул сумку Говарда.
      – Ну… Некоторые – да. Или, может быть, вам что-то понадобится. Но сначала их следует постирать.
      – Могу сделать это просто.
      Старик перелез через поручни и спустился в лодку, а Говард ждал, пока он подгонит ее кормой к лесенке. Внутри него росло предчувствие чего-то очень важного. Этот день должен стать знаменательным, он чувствовал это. Сегодня Господь поведает ему, ради чего было совершено все это путешествие.
      Говард забрался в утлую лодчонку и сел. Солнце начертило золотые полосы на всей поверхности воды до самого пирса и ярко расцветило улыбающиеся лица ожидавших его сельчан. Он ни на секунду не сомневался в том, что именно здесь суждено произойти великим событиям.

      Клэй открыл глаза, однако, если не считать солнечного луча, просочившегося сквозь щель в ставнях, комната оставалась во мраке. С соседней постели слышалось ровное дыхание Бернадетт. Прошлой ночью, перед тем, как они постучали в эту дверь, она сказала, что тут они смогут в безопасности переждать несколько дней. Ну давай останемся здесь, чуть ли не умоляла она его. Немного отдохнув, они придумают, как выбраться отсюда.
      Клэй спал очень чутко. Поселок был небольшим, здесь даже трава умеет разговаривать, и присутствие иностранца было прекрасным поводом посудачить. Кто-то наверняка проболтается, предупредил ее Клэй, но Бернадетт лишь взглянула на него с усталой улыбкой. Как только старик показал ей постель, девушка рухнула на нее и мгновенно уснула. Клэй, правда, чувствовал себя не очень уверенно, однако ночь прошла спокойно, и кроме того, они уже были на берегу. Море всегда вселяло в него чувство безопасности и свободы, а здесь еще были лодки, на которых можно уплыть.
      Это был маленький и смешной постоялый двор, хотя вывеска на английском и французском языках гордо сообщала, что это – отель. Старик предложил им тарелку холодного риса и жареных креветок, но Клэй вежливо отказался. Перед тем, как ложиться спать, он торопливо умылся в деревянном тазу.
      Сейчас снаружи раздавались голоса. Клэй сел в постели.
      – Вот отель, – услышал он голос Ипа, дававшего кому-то пояснения. – Скоро у вас будет ванна, да?
      До слуха Клэя донеслись тяжелые шаги, прозвучавшие по деревянному полу, затем кто-то постучал в дверь.
      – Разве это не ваш дом? – раздался незнакомый голос.
      – Конечно, это мой отель.
      – Зачем же вы стучите в собственную дверь?
      – Мужчина и женщина внутри, я сказал вам. Они удивятся увидеть вас.
      Клэй вскочил с постели, успев заметить улыбку на лице спавшей девушки. Он стал искать винтовку, но затем вспомнил, что накануне спрятал ее под крыльцом. Обернув бедра рубашкой, Клэй направился к двери. Стук возобновился.
      – Мы сейчас входим, – проговорил Ип. – Они уже точно проснулись. Можно заходить.
      Дверь отворилась, и ослепительный поток света ударил Клэю в лицо. Когда его глаза снова смогли видеть, он разглядел улыбающегося старика, а за его спиной – высокого, слегка лысоватого мужчину, недоуменно смотревшего на него.
      – Я привел к вам друга, сэр, видите?
      Говард улыбнулся.
      – Мое имя Говард Джелинек. Извините, что вытащил вас из постели, но это была не моя идея. Я приплыл только вчера вечером, и этот добрый человек пригласил меня принять ванну в его доме. Вот уже несколько недель я не имел возможности по-человечески помыться. От самой Манилы.
      – Мне это знакомо, – ответил Клэй. – Как вы сюда добрались?
      – Я приплыл, господин…
      – О, извините. Я – Клэй Уэйн-Тернер. Так вы говорите, приплыли? Да что же вы стоите на пороге! Входите. А экипаж?
      – У меня нет экипажа, я приплыл в одиночку.
      – Невероятно!
      Здесь было не место и не время, чтобы в подробностях описывать путешествие. Единственное, чего хотелось Говарду, смыть соль с зудящей кожи. Клэй пристально изучал его. Где-то рядом стояло судно, вполне пригодное для плавания по морю – оно могло стать их билетом на волю. Еще не все потеряно, подумал Клэй, пропуская мужчину в комнату. Необходимо подружиться с ним, может быть, он согласится отвезти их в Таиланд, Гонконг или куда-то еще.
      – Надо же, приплыть сюда в одиночку, фантастика! Я ведь тоже умею ходить под парусами. Какое у вас судно? Мне бы хотелось взглянуть на него.
      – Все в руках Господа, друг мой.
      – Идите, примите ванну, – позвал хозяин постоялого двора.
      – Мы все сейчас кушаем. Говорим потом, о'кей?
      Клэю показалось, что приезжий ведет себя как-то чересчур смиренно. Следуя за мистером Ипом, он говорил тихим голосом и непрестанно кивал головой, как бы демонстрируя свое изумление. Когда хозяин постоялого двора вывел его на террасу позади дома, глаза гостя загорелись от восхищения. Вслед за этим послышался звук льющейся в таз воды. Клэй вернулся в комнату. Открыв ставни, он подошел к Бернадетт и дотронулся до ее плеча.
      – Просыпайтесь, мадемуазель, – сказал он мягко, – у нас сегодня много дел.
      Длинные ресницы Бернадетт дрогнули, и она открыла заспанные глаза. Девушка не сразу сообразила, где находится, но, взглянув на Клэя, вспомнила и улыбнулась. Ее лицо осветилось, и Клэй вновь залюбовался ею. Ему снова захотелось дотронуться до девушки, но он сдержал себя. Бернадетт сладко потянулась.
      – Я так хорошо спала! – сказала она. – Мне кажется, что я проспала несколько лет.
      – Послушай, Бернадетт…
      – Я слушаю.
      – Ты хочешь остаться со мной? Хочешь, чтобы мы вместе выбрались отсюда?
      – Да, – ответила она без раздумий. – Мне некуда деваться. А здесь мы не можем остаться?
      – По-моему, я нашел выход. Сюда пожаловал новый гость.
      – Я слышала его голос сквозь сон. Кто он?
      – Понятия не имею. Знаю только, что у него – лодка, и, наверное, большая. Он только что приплыл на ней из Манилы. Я попробую уговорить его, чтобы он вывез нас отсюда.
      – Ты уже говорил с ним?
      – Еще нет, но скоро поговорю. Ты поедешь со мной?
      – Куда?
      – Куда угодно: в Гонконг, на Манилу… Не знаю пока. Так ты едешь?
      – Да, да. Я хочу уехать. Я должна уехать.
      – Ты уверена?
      – Да.
      – Что ж, тогда я с ним поговорю. Прямо сегодня.
      – Но как… где… Что мне делать потом?
      – Доверься мне, Бернадетт. Нам лучше оставаться вместе.
      Хотел ли он дать ей понять, что она ему не безразлична? Собирался ли он защищать ее и дальше? Пытался ли он сказать, что она нужна ему? Бернадетт не могла прочесть его мысли, но на лице ее застыла решимость. Она должна бежать. После такого провала ее не пощадят. Она устала от неудач, ее преданность, испытания, которым ее подвергали, само Дело – все это теперь было ей безразлично. Она чувствовала только боль, и этот мужчина был единственным, что у нее осталось. Теперь она должна есть, разговаривать и, возможно, даже спать с ним до тех пор, пока будет ему нужна. Других вариантов не было.
      – Почему ты загрустила?
      – Я не грущу.
      – Тогда улыбнись.
      – Но и особого счастья я тоже не испытываю. Не принуждай меня улыбаться, когда мне не хочется.
      – Я вообще не собираюсь принуждать тебя к чему-либо. Положись на меня.
 
      – Я повидал войну в Европе, – рассказывал Говард Джелинек, – и это была жесточайшая из всех войн. Я не воевал, поскольку был слишком молод, но мне довелось видеть разруху, смерть, голод, уничтожение цивилизации. Вся Европа была объята огнем, а когда пришел мир и началась борьба за выживание, Господь, по-моему, был не очень доволен нами. Люди были запуганы, жадны, они стали эгоистами. Я, наверное, тоже был эгоистом, поскольку взял и уехал из своей страны. Я поехал в Канаду искать свое счастье.
      – Ну и как, удалось вам его найти? – поинтересовался Клэй.
      – Да. Это, правда, заняло много времени, но еще дольше мне пришлось ждать, чтобы выяснить предназначение моего успеха.
      – Каково же оно?
      – Деньги угодны Господу только тогда, когда они используются ради милосердия. Миллионы людей имеют право на пищу и жизнь в гораздо большей степени, чем я, и тем не менее, я преуспел, а они продолжают голодать и умирать. Человек не может сделать почти ничего, чтобы изменить законы природы. Я, например, не могу остановить поток или воспрепятствовать засухе, но войны затеваются людьми, и только люди могут прекратить их. Взять, к примеру, эту страну. Здесь хорошая и плодородная почва, народ трудолюбив, но из-за того, что идет война, все это ни к чему. Я уже видел это раньше – далеко отсюда.
      – Что же вы можете сделать с этой войной, Говард? Что может сделать кто угодно?
      – Без благословения Господа мы не можем ничего. Но я услышал его слова, и он велел мне ехать сюда. А сейчас я должен ждать, когда он снова заговорит со мной. Мне будет знамение.
      – Так вы приплыли сюда прямо из Ванкувера, из Канады? – Да, и в течение всего пути Господь не покидал меня.
      – Вы не знаете этой страны, Говард. Тут все очень сложно. История, колонизация, борьба между двумя сверхдержавами – все здесь завязано в один узел.
      – Вы правы, к тому же я не знаю местного языка. Но Господь укажет мне путь. Даже если все здешние люди отвернутся от меня, они все равно не смогут отвернуться от Бога. Я приехал поздно прошлой ночью, и наш добрый хозяин приплыл к моей яхте с первыми лучами солнца. Слово Господне всемогуще.
      – Мы тоже пришли сюда вчера ночью, – вставила Бернадетт.
      – И скорее всего, не случайно, – добавил Клэй. – Мы могли бы пойти и в другом направлении, есть ведь и другие пристани. – Он незаметно подмигнул Бернадетт. – Видимо, у нас с братом Говардом больше общего, чем показалось вначале.
      Услышав имя Господа, Говард поднял глаза и посмотрел на Бернадетт, ожидая, что скажет она, но девушка промолчала.
      – Аминь, – произнес Говард.
      – Я знаю, Бернадетт, я понимаю, что это рискованно, – продолжал тем временем Клэй. – Ты, наверное, думаешь, что мы пока недостаточно хорошо знаем брата Говарда, но мне кажется, что мы не должны опасаться его. Как случилось, что мы сидим сейчас вместе за одним столом? Всего день назад нас отправили выполнять эту миротворческую миссию, о ней еще никто не знает, а Говард уже здесь. Может быть, из этого следует, что нам предначертано выполнять ее втроем, вместе с братом Говардом?
      – Миротворческая миссия? – громко спросил Говард. – Что за миссия?
      – Молчи, Клэй, – включилась в игру Бернадетт. – Это опасно, мы должны сохранять полную тайну.
      – Для Всевышнего не существует секретов, – ответил Клэй, и Говард, в знак согласия, с энтузиазмом закивал головой.
      – Вы правы, – сказал он, – вы абсолютно правы.
      – Послушайте, Говард, – уже шепотом продолжал Клэй. – Если вы думаете, что мне не стоит втягивать вас в наши дела, если вы почувствуете, что это вам не по силам, вы должны обещать мне, что никогда не разгласите то, о чем я собираюсь рассказать. – Клэй взглянул на Бернадетт, в его глазах она увидела просьбу помочь ему. – Можно, Бернадетт? Можно сказать ему?
      Потупившись, девушка утвердительно кивнула.
      – Так вот, Говард. Я – полковник ВВС США, Бернадетт – высокопоставленный представитель вооруженных сил Северного Вьетнама. Мы оба принадлежим к тайному обществу, которое пытается положить конец этой бойне. Эта измученная страна заслужила отдых. Нас немного, и мы находимся в постоянной опасности, поскольку наши правительства хотят расправиться с нами. И в США и в Северном Вьетнаме у нас есть высокопоставленные друзья. Если вы хотите к нам присоединиться, то должны предложить какие-нибудь интересные соображения. Через четыре недели в Гонконге состоится собрание нашего союза, и мы с Бернадетт должны подготовить эту встречу. Гонконг далеко и от Ханоя, и от Сайгона, он не входит в юрисдикцию ни одной из воюющих сторон.
      На лице Говарда было написано глубочайшее изумление. Он стиснул руки, взглянул на потолок, а потом снова посмотрел на Клэя, ожидая продолжения.
      – На встречу в Гонконг приедут и другие ответственные члены нашей группы. Мы хотим выработать план, как остановить это безумие. Ежедневно какая-то высота или деревня переходят из рук в руки страшной ценой человеческих жизней – только для того, чтобы на следующий день ее снова отбили. Горят рисовые поля, отравлены леса, фабрики обращены в руины… Я знаю, что говорю, Говард – я тоже принимал в этом участие. Теперь я поставил на кон собственную жизнь: я дезертировал из своей эскадрильи. Меня преследуют, Говард, вот почему все должно остаться в тайне. Здесь, за этим столом, мы должны все обсудить и прийти к какому-то решению. В конце концов, средства у нас есть, и решимости тоже не занимать.
      Клэй опустил руку и один на другим выложил на стол золотые слитки.
      – Мы готовы заплатить за то, чтобы наша миссия увенчалась успехом. Это золото копилось месяцами, ценой неимоверных лишений. Вы не поверите, если я скажу, сколько простых крестьян лишали себя последнего куска хлеба, чтобы помочь нам. Вознаградить их можно, только добившись мира.
      Когда Клэй умолк, канадец смотрел на него с нескрываемым восхищением, в его глазах стояли слезы. Молитвенно сложив руки, Говард вышел из-за стола и опустился на колени. В напряженном молчании он смотрел в потолок. Пока канадец вставал с пола и садился обратно за стол, Бернадетт с Клэем успели обменяться взглядами.
      – Вы правы, друзья мои, – с сияющими глазами произнес Говард, – это действительно не простое совпадение. Этот добрый старик… хозяин гостиницы, который сейчас спит, он был послан на мою яхту, чтобы привести меня сюда. А здесь я должен был повстречать вас.
      – Неужто такое возможно, Говард?
      – Да, так все и было. То, что вы мне сейчас рассказали, ваша секретная миссия – это все предначертание Господа. Я, Говард Джелинек, был отправлен в путешествие через моря, чтобы приехать именно в эту деревушку и именно сегодня. Вы не зря доверили мне свою тайну – такова воля Всевышнего.
      – Через несколько дней от этих берегов отчалит подводная лодка, – сказал Клэй. – Один наш друг из военно-морских сил устроил все это специально для нас. Если бы он не тратил на нас время, то смог бы принести куда больше пользы где-нибудь еще, но что поделать, нам нужно добраться до Гонконга, и как можно скорее. Мы встретились сегодня с вами только для того, чтобы скоро вновь расстаться. Я уверен, что вы услышите слово Господа и по-своему послужите нашему общему делу.
      – Нет, дорогой друг. У меня нет никаких собственных планов. Все это произошло ради вас – вне всякого сомнения. Иначе, почему я оказался в этой деревне, в этой гостинице и именно сегодня? – Говард не мог говорить, из глаз его потекли слезы.
      Хозяин гостиницы проснулся, потер глаза и взглянул на мужчин – они сжимали друг друга в объятиях, словно родственники после долгой разлуки. Он извинился и потихоньку вышел из комнаты.
      Клэй рванулся вслед за ним.
      – Боюсь, что он неправильно нас понял. Я должен перехватить его, пока он не послал сигнал на подводную лодку.
      – Какой сигнал? – не понял Говард.
      – Ип, наверное, решил, что вы собираетесь отвезти нас в Гонконг на своей яхте. Извините, я подумал, что…
      – Да нет же, Клэй, Бернадетт, я… – Говард находился на грани истерики. Он уже не мог контролировать себя, от волнения его голос дрожал и срывался. – Это как раз то, для чего я был сюда послан. Нельзя искушать провидение. Я прошу вас именем Господа, не вызывайте… не вызывайте подводную лодку. Господь помог нам встретиться здесь, он поможет нам и попутным ветром. Я довезу вас до Гонконга. Скажите ему… это – желание Всевышнего, это – воля Господня.
      – Мы не можем так поступить с вами, вы ведь только что приплыли, – сказал Клэй. – Если мы отправимся с вами, нам необходимо отчаливать немедленно. Я не думаю, что в этой деревушке можно продать золото, чтобы купить все необходимое, а нам нужно очень многое. В принципе, это можно было бы приобрести и здесь, но у нас нет наличных. Мы бы расплатились в вами по приезде в Гонконг.
      – Не волнуйтесь об этом, – успокоил его Говард. – У меня есть столько денег, сколько вам понадобится. Именно для этого Господь даровал мне успех в жизни.
      – Мы не можем принять от вас деньги. У нас есть золото, мы можем…
      – Это деньги Господа, Клэй. Я отвезу вас в Гонконг или в любое другое место, куда вам понадобится. Слава Всевышнему! Установление мира – вот ради чего я здесь. Какое чудо! Давайте вместе возблагодарим Господа. Я понимаю, вы – люди военные, но сейчас мы вместе должны помолиться. Господь услышит нас.
      Все трое преклонили колена и сосредоточенно стали шептать слова молитвы. Бернадетт, взглянув на Говарда, искренне попросила Господа простить их с Клэем за смертельный грех, который они только что совершили. Они обманули этого прекрасного человека, но взамен сделали его счастливым – это было видно. Да, она будет просить Господа о попутном ветре, который унесет их вместе с Клэем и этим странным мореплавателем в какой-нибудь обетованный уголок на краю света, где не будет ни Дела, ни мин, ни борделей.

      Паруса удалявшейся яхты вырисовывались все четче по мере того, как она приближалась к светлой линии горизонта. Судно, видимо, отплыло уже несколько часов назад. Капитан Нью принялся ругаться про себя. Теперь они были слишком далеко, чтобы в них можно было бы попасть, даже в том случае, если бы у капитана было более приспособленное для этого оружие. А от его пулемета на таком расстоянии было мало проку. И все же расстроенный капитан выпустил по волнам очередь. Эти деревенские ублюдки, конечно же, врали – все до единого, но чего еще можно ожидать от людей, привыкших разговаривать с рыбами? Все это время они укрывали шпионов, а теперь прикидываются, будто ничего не знали, в том числе и про золото. Наверное, как раз этим золотом им и заплатили, вот почему они проглотили языки! От злости капитан Нью даже закашлялся, отчего несколько медалей забренчали на его широкой и выпуклой, словно бочка, груди. Жалкая горстка рыбаков лишила капитана Нью его американца, женщины-вьетконговки, его золота и майорского звания. Но они заплатят за это!
      – Вы, кучка безмозглых пожирателей водорослей! – заорал он. – Ради кого я сражался все эти годы, ради кого рисковал жизнью? Ради кого погибали мои друзья?
      – Ради нас, – ответил хозяин гостиницы, – ради того, чтобы спасти нас от коммунистов.
      – Спасти вас? Вы не заслуживаете того, чтобы вас спасали. Мне плевать – пусть Хо Ши Мин хоть сегодня же приходит и забирает вас со всеми потрохами, это стало бы хорошим уроком для вас, говнюков! Как вы могли отпустить иностранца? Неужели он не показался вам подозрительным? Или его баба?
      – Сэр, яхта улизнула так, что никто и не заметил. Они только что отплыли.
      – Вы меня за придурка считаете? Взгляните на паруса, даже ребенку ясно, давно они отплыли или нет. Я не удивился бы, узнав, что вы все стояли на причале и махали шпионам платочками на прощанье.
      – Мы же не знали, что вы за ними гонитесь. Мы – простые люди, мы можем разве что отличить плохой клев от хорошего.
      – Я тебе покажу клев, старая ты акула!
      – Если бы мы только знали, что они вам нужны, капитан…
      – Нужны? Да вы понимаете, что они – шпионы, воры, враги нашего народа?
      – А для кого они шпионили, сэр?
      – Тебе повезло, что ты слишком стар, и поэтому я тебя не пристрелю! Ты и сам скоро подохнешь.
      – Вы правы, сэр.
      Все жители поселка, собранные капитаном Нью для допроса, были выстроены в круг, но никто не понимал, из-за чего весь этот шум, ведь иностранцы никому не причинили вреда. Наоборот, они потратили много хрустящих долларов в местной лавочке, а американец еще оставил пакет для капитана.
      Хозяин постоялого двора хотел было сказать ему об этом, но, перепуганный воплями и угрозами, начисто позабыл. Про себя Ип решил, что его капитан особенно невзлюбил и что у капитана, наверное, болит живот. У Ипа возникла мысль предложить ему травяной настой, который умела готовить его последняя жена, но капитан вряд ли стал бы его слушать. Он только орал и ругался. Видимо, сейчас было не самое подходящее время вылезать с медицинскими советами.
      Это было странное сборище. Никого из присутствовавших нисколько не интересовало, что говорил им армейский капитан. Для них военная форма изначально могла означать только плохие новости. Внутри себя они подсмеивались над ним, и, зная об этом, капитан злился еще больше. Сержант с водителем в этот момент мечтали очутиться где-нибудь подальше.
      – Ну, что? – продолжал орать капитан на своих слушателей. – Враги сбежали, а вы не только упустили их, но и сейчас молчите, как дохлые рыбы.
      Вперед вышел старый Ип. Он поднял руку, пытаясь что-то сказать, но капитан влепил ему пощечину.
      – Опять ты рот разеваешь? – И обратившись к сельчанам, спросил: – Он что у вас, главный оратор?
      К его удивлению, все, как один, деревенские закивали – они надеялись, что скоро их распустят по домам, у них были дела поважнее, чем сидеть тут как школьники. Если дядюшке Ипу позволят высказаться, то им наверняка разрешат разойтись. Уже много лет он был здесь за старшего и умел ладить с людьми, так что выскочка в военной форме, который продолжал на них вопить, скоро успокоится, как это бывало со всеми до него.
      – Да, – подтвердил другой старейшина. – Хозяин отеля говорит за всех нас. Он один разговаривал с иностранцами – много часов подряд, – поэтому он знает все. А теперь можно мы пойдем по домам, сэр? Каждый раз, когда я хоть чуточку задерживаюсь, моя жена думает, что я отправился перепихнуться с какой-нибудь девственницей.
      Все вокруг засмеялись, но капитан Нью не оценил шутки. Он был занят тем, что придумывал оправдания. А они были ему нужны – для полковника и, что гораздо хуже, для односельчан.
      – Ну ладно, – сказал он. – Можете идти, а ты отведи меня к себе в гостиницу.
      – Вы сделаете мне честь, переночевав у меня, майор?
      – Я – капитан, – сказал Нью с кривой ухмылкой.
      – Неужели? Но вы выглядите определенно как майор. Эти начальники все время меняют военную форму и знаки различия, разве может старик вроде меня уследить за всем этим! Я знавал как-то одного майора…
      – Хватит болтать, пошли, – оборвал его капитан. Холодный вечерний ветер немного остудил его ярость. Скоро они уже сидели за столом постоялого двора и цедили чай.
      – Сами подумайте, капитан, – говорил хозяин, – именно здесь, где мы сидим сейчас с вами, сидели эти иностранцы. Я даже не знаю, о чем они говорили, я спал, понимаете? У вас нет чего-нибудь выпить?
      – Не зли меня! Ты должен вспомнить хоть что-то.
      – Я гораздо более разговорчив, когда внутри меня плещется что-нибудь крепкое.
      – Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю, старый дурак!
      – Давайте разберемся. Вот вы говорите «старый дурак». Но в наше время не многим удается дожить до такого возраста, капитан, а родиться дураком в этих местах считается привилегией. Дайте мне выпить, капитан.
      – Твоя взяла, – сказал капитан и знаком велел сержанту поставить на стол бутылку с бурбоном. – Угощайся, – предложил он.
      – Спасибо, – ответил дядюшка Ип и надолго присосался к бутылке. – Вот теперь гораздо лучше. Так вот, сидим мы за столом, а мне захотелось спать. А потом американец дал мне для вас пакет, я и подумал, что он ваш друг. Он очень хорошо отзывался о вас и знал ваше имя. – Старик поднялся и через минуту вынес из другой комнаты большой пакет. – Вот, что оставил для вас американец. Очень тяжелое.
      Внутри находился золотой слиток, но три остальных бесследно исчезли.
      – А записку он не оставил?
      – Нет, но хотел, потому что спрашивал у меня ручку, но ее у меня не оказалось. Я, правда, поискал немного для виду, чтобы не ударить в грязь лицом, но… Тогда он попросил меня передать вам кое-что на словах.
      – И что же он сказал?
      – Он велел отдать вам этот пакет и передать, что остальное вы получите позже. Наверное, вы здорово понравились американцу, коли он отдал вам столько золота. Он держал все в секрете, даже не хотел, чтобы другой иностранец, ну, тот, который приплыл на лодке, знал об этом. А этот, второй – странный он, доложу я вам. У него на яхте не было ни капли выпивки: ни виски, ни джина – вообще ничего! Все время молился и так говорил о Боге, как будто они с ним знакомы. Бог то, Бог се…
      – Не верю, что американец отдал тебе всего один слиток золота.
      – Капитан, вы вроде умный, а так нехорошо о нем отзываетесь. Он – порядочный человек, зря вы обвиняете его. Когда они уезжали, он подарил мне двадцать долларов. Эти деньги ему дал человек с яхты, потому что у него самого ничего не было, и, тем не менее, он возвращает вам золото. На его месте никто бы так не поступил.
      Капитан Нью допил свой бурбон и посмотрел на хозяина гостиницы. Если тот говорит правду, то капитану нечего беспокоиться. Американцы всегда держат слово, а значит, рано или поздно он получит недостающее золото. Перед полковником тоже можно будет вывернуться. Капитан выпил еще немного. Но почему американец уехал на этой яхте вместе с женщиной? Эту загадку он раскроет сразу же, как только вернется в Сайгон. Но это будет позже. В его мозгу крутилась детская песенка, холодный ветер дотронулся до его лица, и капитан заснул.

      Говард был слишком возбужден, чтобы спать. Это был самый счастливый день в его жизни. Он хотел насладиться своим счастьем в одиночестве, поэтому, проверив приборы, первым заступил на ночную вахту. Звезды сияли в полную силу, а юго-западный ветер позволял ему править точно в сторону Гонконга. Пути Господа неисповедимы, думал Говард, глядя, как нос яхты режет волны. Он приплыл во Вьетнам и нашел тех самых людей, что приведут его на встречу с судьбой. Ему тоже дали роль в драме, которая разыгрывается во имя мира, и ему предстоит сыграть ее меньше, чем через сутки. Всевышний поручил его заботам американского офицера – это была кульминация всех тех лет, которые Говард провел в метаниях. Господь был поистине всемогущ!
      Говард привезет Клэя и его спутницу в Гонконг, где суждено произойти поистине великим событиям. Все они теперь служили Всевышнему, и тем не менее, одна неприятная мысль все же никак не оставляла Говарда: под ящиками, в которых хранились паруса, Клэй устроил этим утром настоящий склад оружия, сложив туда целый арсенал ружей и гранат. Говард чуть не упал, когда Клэй взошел на борт с этим смертельным грузом, и пытался отговорить американца.
      – Носить оружие – это грех, – сказал он ему.
      – Доверьтесь мне, брат Говард. Это необходимо – возможно, нам придется обороняться.
      – Нас защитит Господь.
      – В этом я не сомневаюсь, но боюсь, что небеса могут преподнести нам сюрприз. Множество злых людей желают погибели нашему движению, но Бог помогает тем, кто помогает сам себе, поскольку враги мира – и его враги. Американцы, южные и северные вьетнамцы, русские – они хотят, чтобы эта война продолжалась, и сделают все, чтобы сорвать нашу миссию. Когда мы достигнем цели, то выбросим все это оружие в воду, обещаю вам. А если вы не можете пересилить себя, то давайте лучше сразу расстанемся – мы вернемся в деревню и дождемся подводной лодки.
      – О нет, не делайте этого!
      – Даже мои однополчане преследуют меня, Говард. Они считают меня дезертиром, так что, присоединившись к движению, я потерял все.
      – Да, и семью, и карьеру. Какая тяжелая, должно быть, эта жертва!
      – Я не герой, Говард. А вот эта женщина – да, она – настоящая героиня. Она не побоялась бросить все, проникнуть со своим заклятым противником на вражескую территорию, и все это – ради восстановления мира. Единственное, чего она может ожидать от своего народа – это расстрел, и мы обязаны защитить ее.
      – Да, Клэй, вы правы. Если только эти орудия смерти будут использоваться ради благого дела… Нам надо будет помолиться, когда мы выйдем в море.
      – Весь мир – против нас, Говард. Наше присутствие на этом святом судне должно остаться в секрете. В Гонконг мы тоже должны попасть тайно, и если полиция станет обыскивать судно, все рухнет еще до того, как мы начнем действовать.
      – Я – умелый плотник, я построю для вас потайное отделение, прямо под палубой. Там вас не найдет никто.
      Ветер усилился, и Говарду пришлось подтянуть паруса. Его подопечные спали внизу, и он не хотел, чтобы качка нарушила их сон. Затем он вернулся в каюту и стал разбирать и раскладывать провизию. Это занятие позволило ему расслабиться, мысли об оружии Клэя и о том, что его, возможно, придется пускать в ход, постепенно отступили.
      Паруса как нельзя лучше ловили ветер, лодка, слегка покачиваясь, неуклонно двигалась вперед, и Говард вновь поднялся на палубу. Вдохнув соленый ветер, он подумал, что всего через день, благодаря судьбе, окажется в компании выдающихся людей. Он сделает все, о чем бы ни попросил его Клэй, за исключением убийства, но этого и не потребуется, поскольку самой целью миссии было прекращение кровопролития. Всемогущий поможет им в этом. Если, имея оружие на борту, Клэй чувствует себя лучше, то пусть так и будет. Они ведь посланцы Господа, и, путешествуя с ними, Говард ощущал себя в раю.
      Внизу, в передней каюте под палубой, Клэй потянулся и причмокнул. Взглянув на часы, он увидел, что проспал целый час, теперь он чувствовал себя отдохнувшим. Наверху, как он знал, Говард возился с парусами, и лодка двигалась бесшумно, словно сон. Клэй должен был чувствовать себя плохо от того, что нагромоздил столько лжи, но, в конце концов, он сделал этого человека счастливым. Его лицо буквально сияло, когда они вытянули якорь и отшвартовались. Он безоговорочно принимал абсолютно все, что ему говорили. Его наивность обезоруживала, а его вера словно обрела второе дыхание после того, как он услышал о «миссии». И разве могли они теперь сказать ему, что все это – ложь? Ладно, война все спишет, рассудил Клэй. Он должен был спастись сам и спасти Бернадетт, да и Говард от этого будет только счастлив. Когда-нибудь потом им придется рассказать ему обо всем, но сейчас бедный канадец был слишком опьянен рассказом о «миссии». Правда только заставила бы его страдать.
      У Клэя были поводы для радости. Они с Бернадетт уже находились на пути к спасению, они возвращались в мир городов, автомобилей и тротуаров. Однако для этого большого мира Клэй был дезертиром и вором, поэтому ему следовало найти себе другую личину. Теперь его ничто не могло остановить. При первой же возможности он отошлет капитану Нью золотые слитки. В Гонконге все возможно, подумал Клэй и тут же вспомнил о «Триэнгл трейдинг компани» на Моди-роуд. Он вполне мог бы обратиться к ним за помощью.
      За несколько недель до этого Клэю поручили проконтролировать выполнение сделки, заключенной между Пентагоном и «Триэнгл трейдинг компани» относительно поставки японской электроники, за которую было уплачено вперед. Клэй должен был проверить груз и затем передать оборудование представителям ЦРУ для его установки. Это были мощные и совершенные приспособления для прослушивания, которые должны были быть расставлены вдоль границы с Северным Вьетнамом. А потом все полетело к чертовой матери. Ящики были доставлены на базу, и Клэя пригласили, чтобы проверить их содержимое, но когда их вскрыли, там оказались сделанные в Китае велосипедные детали. На специальном самолете из Вашингтона примчалась целая делегация военных шишек. Клэю было сказано, что вся сделка оказалась крупномасштабной аферой, и все должно остаться в тайне.
      Клэй хорошо запомнил компанию и имя ее владельца – господин Патель. У него были большие возможности, и сейчас они могли очень и очень пригодиться Клэю. Он снова взглянул на часы. Казалось, время остановилось. Клэй имел достаточно поводов для радости, но не должен был забывать и о трудностях. Капитана Нью наверняка станут допрашивать. Ведь Клэй появился в деревне в качестве пленника, был освобожден и получил возможность вернуться на базу. А сейчас – бороздил моря на пару с той, которая взяла его в плен. Они могли подумать, что он переметнулся на другую сторону. А может, капитан Нью и не расскажет им ничего, ведь хозяин гостиницы наверняка передал ему послание Клэя. Одним словом, пока ничего нельзя было предугадать.
      Он взглянул на сладко спавшую Бернадетт – она, наверное, видела какой-то сон и поэтому улыбалась. Во сне ее рука протянулась и дотронулась до пальцев Клэя. Он не пошевелился. Задремав от мягкого покачивания яхты, Клэй ждал, пока его позовет Говард.
 
      Примерно в шести милях к югу еще одно судно преодолевало гораздо более бурные воды. Под завывания жестокого ветра волны швыряли его словно пустую бутылку. Однако экипаж этого судна привык к капризам стихии и не обращал ни малейшего внимания на то, что корабль то взлетал, то проваливался в водные ямы. Это была необычная компания – несколько тайцев и малайцев, два китайца, индус и негр. Последний был беглым рабом, которому его хозяин – торговец алмазами – много лет назад вырвал язык в Аравийском море. Собравшись вместе, они сколотили шайку и стали охотиться на торговцев в Южно-Китайском море. На воде они превращались в убийц, а когда выходили на сушу, то либо не просыхали от пьянства, либо прятались от посторонних глаз.
      После второй мировой войны жизненные пути каждого из них сложились по-разному, но в итоге все они сошлись на ниве пиратства. Некоторым война в Индокитае, появление здесь солдат и военных сооружений принесло сказочные богатства. Что же до обитателей этого судна, то они искали свою удачу в морских волнах.
      База их располагалась далеко отсюда, в заливе Тайваня, и они не возвращались туда неделями. Они плавали вдоль вьетнамского побережья в надежде перехватить многочисленные здесь небольшие торговые суденышки. В этих водах было полно и маленьких лодок, на которых контрабандисты и беженцы въезжали и выезжали из зоны военных действий. Пропажа таких суденышек обычно никого не волновала, поскольку их хозяева чаще всего были не в ладах с законом и пытались не афишировать свои маршруты. Это было легким делом, и нападения занимали считанные минуты. Их жертвы почти всегда оказывались безоружны, ведь ношение оружия грозило тюрьмой, а если бы их застукали с контрабандой, можно было легко откупиться от первого же чиновника, которому повезло подняться на борт и накрыть незадачливого торговца с по-личным.
      В этом плавании пиратам уже пару раз удалось неплохо поживиться, а один раз им не повезло и пришлось удирать на всех парусах: небольшое судно контрабандистов, на которое они напали, оказалось хорошо вооруженным – на его корме было укреплено противотанковое ружье. Им тогда здорово досталось, однако мощный мотор пиратской лодки позволил ей вовремя смыться и не пойти на дно. Она, впрочем, не получила серьезных повреждений, что нельзя сказать об одном из китайцев – его задело очень сильно. Теперь он лежал на койке и хотел поскорее умереть, чтобы прекратились его мучения. Остальные ждали того же самого. После его смерти им не оставалось ничего другого, кроме как выкинуть тело за борт. А сейчас они даже не могли облегчить его страданий, поскольку давно опустошили свои запасы опиума.
      Радар, который они установили недавно на своем судне, работал вовсю, и главарь пытался разобраться в его тайнах, словно маленький ребенок – в новой игрушке. При любом удобном случае он смотрел на маленький экран и сегодня обнаружил на нем четкий сигнал того, что к северу от них появилось какое-то судно. Оно перемещалось по экрану едва-едва, а это свидетельствовало о том, что судно это – либо груда плавучего хлама, либо маломощное, либо с поломкой. Они, правда, и сами едва тащились из-за ненастья, но были уверены, что скоро погода изменится. Вот тогда они настигнут это маленькое пятнышко на экране и как следует его распотрошат. Если это – прогулочное судно, добыча будет богатой, как два года назад, когда они напали на австралийский ял, шедший в Манилу. Его хозяином был богатый ювелир, с женой которого еще целую неделю после этого развлекалась команда, прежде чем бросить ее акулам. На запястье у главаря до сих пор сверкали украшенные бриллиантами часы, снятые с теплого еще бедняги-ювелира. Когда дело было сделано, они хотели потопить двадцатиметровое судно, но оно никак не хотело идти на дно. Пираты крайне удивились, узнав несколько месяцев спустя, что японский танкер все-таки обнаружил это судно – заброшенным, но с целыми мачтами и парусами.
      Гражданское судно станет неплохим прощальным призом перед уходом на пенсию, подумал главарь. Береговую охрану в Патайя уже успели как следует «подмазать», так что она не полезет к ним на борт. В безопасном возвращении можно было не сомневаться. Они проведут несколько веселых месяцев среди отдыхающих на побережье, а ссориться с законом им было больше не с руки – теперь пиратов стали вытеснять из моря военные корабли.
      Ненастная погода загнала команду в каюты, и, выполняя приказ главаря, пираты чистили и приводили в порядок оружие. По его расчетам, они должны были догнать медленно плывущую яхту к исходу дня. Главарь любил такого рода ожидание: предчувствие драки горячило ему кровь. Пристальным взглядом морской разбойник всматривался в экран, и при мысли о том, что скоро он, наконец, увидит свою последнюю жертву и как следует пошарит у нее на борту, на его задубевшем от непогоды лице расплылась широкая ухмылка.

      Когда зазвонил телефон, сердце Мардж сразу сказало ей, что это – он. Видимо, внутри себя она хотела и ждала его. Она скучала о его прикосновениях с того самого полудня в ее парижском гостиничном номере три недели назад. После ее отъезда из Европы Майк несколько раз звонил ей, но их беседы были торопливы. Мардж не любила телефон еще с тех пор, как Клэй начал службу в ВВС, особенно когда его часть базировалась в Турции и он выполнял полеты над территорией Советского Союза. Ей было трудно говорить с людьми по телефону, и она всегда старалась сделать эти беседы как можно лаконичнее.
      Теперь она была в Атланте и, услышав в трубке голос Майка, сразу поняла, что он – здесь. Еще накануне он позвонил ей и сообщил, что приезжает, вот только не сказал, зачем.
      – Я в аэропорту, – произнес он. – Буду у тебя минут через двадцать.
      Дрожь возбуждения охватила ее тело при звуке этого голоса. В школе у ее дочери началась новая четверть, поэтому теперь Мардж находилась дома одна. Жаль, что он не сказал номер рейса, она бы обязательно встретила его, подумала Мардж, но тут же сообразила, что им не следовало появляться вдвоем. Ее здесь слишком хорошо знали, а это все же была Джорджия.
      Как ей хотелось идти с ним рядом по какому-нибудь из парижских бульваров, чтобы никто не узнавал их и не обращал на них внимания! Мардж снова начинала мечтать. Нет, она не любила Майка, а просто использовала его, вот и все, и рано или поздно, он, конечно, об этом узнает. Впрочем, эта история в любом случае не могла бы продолжаться долго. Они принадлежали к разным слоям общества, он был офицером ВВС и, кроме того, женат. И если он хотел сохранить свою службу, он должен беречь свой брак.
      Еще с тех далеких дней, когда Майк начинал свой путь на скромной ферме во Флориде, он решил, что непременно повидает мир. Он был тщеславен, но Картеры из Уэстчестера Дайари были не того поля ягоды, что Уэйны-Тернеры, поэтому до Парижа Майку пришлось добираться собственным ходом – через Корею и другие военные американские базы, разбросанные по всему миру.
      Интересно, сколько продлится их связь, думала Мардж. Наверное, до тех пор, пока они будут нужны друг другу. И тут она услышала звук подъехавшего такси и, отодвинув занавеску, увидела выходившего оттуда Майка с атташе-кейсом в руках. Другого багажа у него не было. Майк шагнул к крыльцу, и сердце Мардж неистово заколотилось. Ему не пришлось звонить – Мардж сама распахнула дверь и впустила его внутрь. Она обняла его и прижала спиной к стене:
      – Я так скучала по тебе, тигр, – прошептала она. – Время тянулось долго, а здесь – так одиноко.
      – Везде одиноко.
      – Ты надолго?
      Он не ответил. Его что-то тревожит, поняла она, но не стала ничего выпытывать и повела в гостиную.
      – Хочешь выпить?
      – Нет, спасибо. Я немного перебрал, когда летел сюда. На этих линиях неплохо обслуживают…
      Мардж закрыла ему рот поцелуем. Вот уже много часов она жила этим предчувствием греха.
      – Мне не терпится, – прошептала она.
      – О чем ты?
      – Пошли, – приказала она ему внезапно охрипшим голосом. – Сейчас узнаешь.
      – Только не здесь, Мардж, не в этом доме.
      – Не думай об этом, Майк, Клэй никогда не жил здесь. Он даже не видел этот дом. – Майк смотрел на нее озадаченно.
      – Может, я и веду себя, как шлюха, но, по крайней мере, не лгу. Я хочу тебя, прямо сейчас. Никогда не думала, что смогу произносить такие вещи вслух и… и не чувствую за это вины.
      Мардж стащила с него пиджак, и в тот же момент они оказались лежащими на ковре. Она набросилась на него, как будто хотела задушить. Перелет через Атлантику, выпитый алкоголь, усталость и даже то, что он собирался сообщить ей, – все это куда-то исчезло, когда их тела стали биться друг о друга – снова и снова. Ее страсть была неистовой и быстрой, и взлетев на самый пик наслаждения, она издала громкий крик, а затем упала на него и… рассмеялась.
      – Это было неосмотрительно с моей стороны, – сказала Мардж с улыбкой, – так нагло посягнуть на государственную собственность. Думаю, ты не откажешься от ванны. Пойду-ка, приготовлю ее для тебя.
      Они поднялись по лестнице. Майк смотрел, как она открывает краны, выливает в ванну бальзам для купания и голубая пена поднимается из бурлящей воды. Пока он лежал в ванне, Мардж разбирала его одежду. В этот момент ему хотелось только одного – спать, но вначале он должен был поговорить с ней. Было еще мало времени, но долгие часы напряжения и ожидания встречи с Мардж вымотали его. Теперь он лежал в горячей воде, и глаза его слипались. Наконец Мардж помогла ему выбраться из ванны, насухо вытерла и повела в спальню.
      – Надо поговорить… – пробормотал Майк.
      – Успеется, мой большой непослушный ребеночек, – ответила она, заботливо укрывая его.
      На ее туалетном столике лежала пачка нераспечатанных писем и телеграмм с выражением соболезнований, но они могли и подождать. Ведь, в конце концов, Клэй был жив.
 
      Когда Майк наконец проснулся, уже вечерело. Пошевелившись, он случайно дотронулся рукой до тела спавшей рядом Мардж. Она тоже открыла глаза, перевернулась в постели и, включив ночник, посмотрела на Майка.
      – Господи, уже поздно, – сказал он.
      – Нет, просто ты еще не привык ко времени после перелета.
      Майк сел, теперь уже окончательно проснувшись.
      – Послушай, Мардж. Насчет этого расследования… Это черт знает что. ВВС желают знать, что собирается предпринять Клэй. Он не вернулся на базу, хотя у него была такая возможность. Согласно последней информации, которой мы располагаем, он погрузился на яхту, принадлежащую некоему канадцу, и заставил его отплыть на следующий же день после того, как тот высадился на берег. Мы пытаемся связаться с официальными лицами в Ванкувере, но это не так просто, поэтому у нас нет представления о том, куда он направляется. А у тебя?
      – Никакого. Да и как он может куда-то направляться, он же в плену!
      – Вьетнамец, у которого ночевал Клэй, заявил, что когда он садился на яхту, то был вполне свободным человеком.
      – А что это за яхта?
      – Нам пока ничего не известно. Мызнаем только, что он там был и отплыл на этой канадской яхте вместе с вьетнамской женщиной.
      – С женщиной? С какой еще женщиной? Клэй – с вьетнамкой?
      – Да, она полукровка, насколько нам известно.
      – И куда же она повезла его?
      – Похоже, что это не она его повезла, хотя мы не знаем, кто у них отдает приказы. Этот район хорошо знаком Клэю. Мы посылали туда самолеты, чтобы обнаружить их, но – никаких следов.
      – А что вам известно о женщине?
      – Не очень много… Впрочем, мы знаем, что она – из вьетконга. Она, вероятно, взяла Клэя в плен после аварии и вела куда-то под конвоем. Однако похоже, что затем ситуация изменилась.
      – Что ты имеешь в виду? Кстати, она красива?
      – Я имею в виду, что сейчас она уже не хозяйка ситуации. Клэй был освобожден и мог вернуться на базу, но вместо этого исчез под покровом ночи и теперь, как нам известно, куда-то плывет.
      – Она – молода?
      – Не знаю. Слушай, Клэй в свое время служил в Японии и в Таиланде… Может быть, он направляется именно туда? У него есть там друзья?
      – Не могу сказать.
      – Ты не пытаешься защитить его, Мардж?
      – Иди к черту!
      – Ты не понимаешь, Мардж, точно такой же допрос с пристрастием тебе устроят в Париже.
      – Какой еще допрос с пристрастием! Ты ради этого сюда приехал? Ты не сможешь насильно заставить меня говорить, и никто не сможет!
      – Если о наших отношениях станет известно, мне запретят вести это дело. Сейчас ВВС проводит расследование из Парижа. В Вашингтоне – слишком людно, да и журналисты могут разнюхать… Извини, я не хотел тебя обидеть.
      – Я не защищаю его, – холодно произнесла Мардж, – хотя, возможно, и должна. Господи, ВВС знают о Клэе больше, чем я… Когда ты уезжаешь?
      – Как раз об этом я и хочу сказать. Уехать хорошо бы прямо сейчас, в крайнем случае – завтра. И ты должна поехать со мной. Тебя хотят видеть в Париже в связи с этим расследованием, причем чем скорее, тем лучше. Возможно, тебя даже попросят поехать в Сайгон, Бангкок или куда-то еще – в те места, где он может оказаться.
      – Господи, Майк, но мы же ничего не знаем друг о друге, и он не станет просить, чтобы я куда-то ехала. Ведь мы разведены!
      – Неужели ты не понимаешь, что в Париже тебя засыплют вопросами? Я просто хочу подготовить тебя.
      – Пошли они к дьяволу со своими вопросами! Жена не может свидетельствовать против своего мужа.
      – Но это же не судебный процесс, Мардж. Может быть, Клэй стал жертвой обстоятельств. Я лишь спрашиваю у тебя, что бы он мог предпринять в такой ситуации.
      – Спроси у его друзей из ВВС.
      – Это невозможно, все считают его мертвым, и нас это вполне устраивает.
      – На сколько я должна уехать?
      – До тех пор, пока мы его не найдем.
      Мардж уже не слушала Майка, и то, что он говорил, было ей неинтересно. А она еще переживала, что использует его… Дерьмо! Это он использовал ее, чтобы разыскать Клэя. Вполне возможно, что она ему и не нравилась вовсе, но теперь ей уже было на это наплевать. Она не чувствовала вины, а он мог катиться к черту. А потом до нее вдруг дошло, что они сошлись именно благодаря Клэю, который теперь попал в беду, так что наилучшим образом она может помочь ему, оставаясь пока с Майком.

      Клэй перевел приборы на ручное управление и взялся за штурвал. Ветер свистел и заставлял яхту буквально перелетать с волны на волну. Он разогнал облака, и в небе появился яркий круг луны, осветивший пену на воде и туго надутые паруса – Клэй подтянул их сразу, как только поднялся на палубу, чтобы судно двигалось с максимальной скоростью. Он был рад, что опять пришла его очередь стоять на вахте, он вновь участвовал в гонках и пока – побеждал. Пусть говорят, что Уэйн-Тернер бежит, Клэю наплевать, у него слишком хорошее настроение, чтобы думать об этом. Холодный свежий ветер обдувал его лицо и прочищал голову. Когда на вахте стоял Говард, он не старался разогнать яхту, потому что ему некуда спешить, а вот Клэю – наоборот. К этому времени ВВС, наверное, уже сообразили, сколько будет дважды два, и поняли, что он жив. Они, конечно, узнают, что он ночевал в деревне капитана Нью, и только по поводу Бернадетт им придется поломать голову.
      Им, несомненно, удастся избежать огласки, но Мардж они будут обязаны сообщить. Бедная Мардж, почему он всегда был так жесток с ней! Она не понимала его, да и как она могла его понять? Она не знала, кто он, но ведь и он сам этого не знал. Она обвиняла его в бессердечии, говорила, что он далек от нее и между ними нет понимания, она говорила, что он – нетерпим, и, наверное, была права. Но в то время он ничего не мог с собой поделать. Возможно, Клэй был жертвой, которую заставляли играть чужую роль. Сейчас он не хотел копаться в этом, скоро ему предстоит узнать, кто же он на самом деле. Разработанный им план снова действовал.
      Снизу, из-под ног Клэя, раздался стук, заставивший его подпрыгнуть и побежать на корму. Там, под лестницей, он увидел Говарда, который, стоя к нему спиной, делал что-то при тусклом свете маленькой лампочки, свисавшей с низкого потолка. Он обернулся, но не заметил Клэя. В руках у него была пила, и он возился с палубными досками прямо позади двигателя. Пожав плечами, Клэй вернулся обратно, сел возле штурвала и посмотрел на паруса. Яхта летела вперед.
      Чувство надвигающейся опасности возникло ниоткуда. Оно навалилось на него вдруг, без всяких причин. Примерно то же самое бывало с ним раньше, по мере приближения ракеты. Он включил автопилот и бросился в рубку. Радар был включен, и Клэй пристально вглядывался в стекло его светящегося экрана. За пятьдесят или шестьдесят километров к югу какое-то движущееся пятнышко пристроилось к ним в кильватер. Оно перемещалось слишком быстро для простого торгового судна, но слишком медленно для патрульного катера. Возможно, никакой опасности вовсе и не было. Стоит ли поднимать тревогу, размышлял Клэй? Надо ли сообщить Говарду, что их преследуют? Нет, он просто паниковал. Снаружи завывал ветер, резко креня яхту из стороны в сторону. Клэй вновь прошел на корму и немного ослабил паруса. Если ветер будет крепчать, ему придется их приспустить.
      Клэя не отпускала мысль о том, что за ними гонятся, но, кем бы ни были преследователи, им потребуется время. Море позади было, видимо, еще более бурным.
      Стоя в рубке, Клэй видел, что погоня приближается. Возможно, его возбужденное воображение рисовало ему несуществующие картины, но Клэю казалось, что неизвестное судно направляется прямо к их яхте, словно задумав таран. По его расчетам, к рассвету оно должно было появиться в пределах видимости. До того, как это случится, оставалось еще несколько часов, и Клэй, усевшись за навигационный стол, принялся чистить оружие и проверять магазины, затем разложил на столе гранаты и улыбнулся. Он не станет открывать стрельбу первым, но если окажется, что это судно – красных, то придется. Нет, это не могли быть красные. Скорее всего, просто джонка с мотором, направляющаяся в Гонконг, а на ней – контрабандисты. Клэй посмеялся над собственными страхами – ну что он за дурак!
      Клэй вновь вышел на палубу и устремил взгляд в сторону горизонта, ожидая, когда появятся первые лучи солнца. Ветер немного стих. Услышав позади себя какой-то звук, Клэй обернулся и увидел Бернадетт – завернувшись в плед, она поднялась из каюты. Хотя раньше девушке никогда не приходилось бывать в открытом море, лицо ее было спокойным, и даже небольшая качка не беспокоила ее.
      – Как здесь тихо, – произнесла она. – Уже светает?
      – Скоро, может, будет не так тихо, – осторожно ответил Клэй. Бернадетт удивленно поглядела на него, а он в ответ скорчил ей гримасу.
      – А в чем дело, Клэй? – Как она была прекрасна в этот момент!
      – Возможно, снова начнет штормить.
      – По-моему, тебя беспокоит что-то другое. Лично мне море кажется вполне спокойным.
      – Успокойся, ничего особенного.
      – Да нет уж, скажи, в чем дело. Ты обязан мне сказать!
      – За нами кто-то гонится. Я, конечно, могу ошибаться, но думаю, что мы должны быть готовы к худшему. Если это ваши люди, то мы можем спрятаться под палубу. Они ведь не нападут на мирную канадскую яхту, как ты считаешь?
      – Давай-ка я приготовлю тебе чаю.
      Пока они говорили, в дверном проеме появился Говард с подносом в руках. Растрепанные от ветра волосы и всклокоченная борода делали его похожим на какого-то библейского героя.
      – Господь даровал нам новый день, – произнес он. – Ваш тайник готов.
      – Вы работали всю ночь?
      – С Божьей помощью и под Его руководством.
      – У вас на борту водится бензин?
      – Конечно, и очень хороший. Я держу его для подвесного мотора.
      – Много у вас его?
      – Пара канистр, а может, штуки три… Я пока ни капли не израсходовал.
      – Отлично.
      На лице Говарда не было видно следов усталости. Он, как всегда, находился в возбуждении, глаза его светились, как у пророка.
      – Давайте помолимся, – мягко предложил он. Там, где море встречалось с небосводом, появилась тонкая полоска серебра.
 
      Раненый китаец умер ночью, и его тело было брошено в воду. Никто не промолвил ни слова, все молча смотрели, как тело, словно отказываясь тонуть, плавало в серых морских волнах. Малаец заметил, что покойник всегда был хорошим пловцом, и остальные члены команды одобрительно и от души захохотали.
      Мертвец, глядя в небо, то выныривал на поверхность, то вновь погружался под воду. Он еще долго не отставал от корабля, но наконец все же пошел на дно.
      Над горизонтом медленно, как будто его что-то не пускало, поднималось солнце, и вскоре море окрасилось золотом. Теперь в сильный бинокль уже можно было разглядеть паруса своей очередной жертвы, и, увидев их, главарь шайки с облегчением вздохнул. Оружие, которое ночью уложили в целлофановые пакеты, было извлечено на свет и еще раз проверено. Член экипажа, который отвечал за него, доложил, что все готово. Это был пожилой индиец. Поскольку он много лет служил в британской армии, ему доверили оборудование и оружие. Сам он в сражениях не участвовал, выполняя на корабле обязанности судового механика.
      Главарь мерил палубу шагами. Яхта, которую они догоняли, на первый взгляд выглядела вполне мирно, но он не был уверен в том, что им не окажут сопротивления. Сначала они перебьют весь экипаж, затем заберут оттуда все ценное – и обратно. Пират знал, что потопить судно будет нелегко, и решил его просто сжечь. Очень скоро, возможно, уже через час, они узнают, много ли там народа, и тогда уже решат, как действовать дальше.

      – Раз уж Господь занес нас сюда, – сказал Говард, – он не допустит, чтобы кто-то нас остановил.
      – Возможно, вы и правы, братец Говард, – ответил Клэй, – но лучше быть готовым к любым сюрпризам.
      – А может быть, они вовсе и не гонятся за нами, – высказала предположение Бернадетт.
      – Я затевать пальбы не буду, – отозвался Клэй, – но все же хорошо бы заиметь на часок какой-нибудь завалящий истребитель. Хотя, в общем-то, и простой поршневой двигатель вполне сойдет.
      На море царило спокойствие, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Говард спустился вниз.
      – Не пора ли запускать машину? – крикнул он Клэю.
      – Еще не время, – отозвался тот, – подождем…
      По радио можно было слышать скрипучий голос американца, передававшего сводку погоды и сообщавшего об успехах бейсбольной команды. Диск-жокей крутил музыку по заявкам слушателей. Теперь не было нужды смотреть на экран радара, чтобы увидеть приближавшееся к ним судно. С каждой минутой оно становилось больше, а его контуры – четче. Взяв бинокль, Клэй мигом вскарабкался на мачту. Выпрямив спину, он начал вглядываться в даль. Это была черная, ничем не примечательная круглая посудина без флага – старая и деревянная. Ясно было, что люди на борту вооружены. Клэй поспешил вниз.
      – Заводи! – скомандовал он. Говард бросился выполнять команду, а Клэй полез в трюм. Там из закутка он извлек две канистры бензина, собрал все тряпье, что попалось под руку, и взял несколько бутылок из-под масла. Вместе с Бернадетт они занялись приготовлением зажигательной смеси.
      Бернадетт работала быстро. Теперь, когда счет времени шел на минуты, ими овладело чувство неотвратимости схватки, но страха не было. Взгляд Бернадетт излучал веру. Пока они работали, Говард решил вычистить раковину и подмести внизу. Паруса были спущены, и яхта шла на одном двигателе.
      – Не суетись, Говард, позаботься-ка лучше о парусах. Холст может вспыхнуть, – выкрикнул Клэй. Канадец повиновался.
      Судно уже можно было разглядеть без бинокля. Клэй наблюдал, как экипаж расчехляет замаскированный пулемет на корме. Корабль был неряшливо покрашен в черный цвет, доски – густо вымазаны смолой. Казалось, никто не торопится, методично занимаясь своим делом. Издали все выглядело так, будто орава матросов, которым все надоело, неторопливо готовится к швартовке. Море было пустынно до самого горизонта.
      – У нас неприятности, Говард, – протянул Клэй.
      – В чем дело?
      – Они вооружены и готовятся взять нас на абордаж. Придется драться.
      – Я драться не буду и вам не советовал бы. Я человек мирный.
      – Вы-то, может, и мирный. Только вот, приятель, о тех ребятах этого не скажешь. Уж поверьте мне, а лучше – взгляните в бинокль.
      – Я верю вам, Клэй, но драться все равно не буду. Можно же поговорить с ними. Объясниться…
      – Вы рехнулись. Мы имеем дело с негодяями, Говард. Может быть, даже пиратами.
      – Пираты? Здесь, в наше время?
      – Именно здесь, в Южно-Китайском море. Самому Богу угодно, чтобы с ними было покончено.
      – Пусть Бог с ними и покончит, но не мы. Наше дело – молиться. Вы не должны забывать о нашей миссии.
      – Если нас убьют, прежде чем мы туда доберемся, не будет никакой миссии.
      Говард взглянул на Бернадетт, и та кивнула.
      – Он прав, Говард, но я вас хорошо понимаю. Вам не следует лезть в это дело, лучше помолитесь за нас. Нам потребуется вся благодать до последней крохи, которую Он может ниспослать.
      – Аминь, – сказал Клэй. – Хотел бы я быть таким же набожным.
      Судно подошло еще ближе. На тихой воде росла зловещая тень от его черного борта.
      – Бернадетт, – позвал Клэй. – Подойди сюда.
      Бернадетт подошла, прежде чем он закончил фразу.
      – Да, Клэй, – тихо произнесла она.
      – Я иду вниз. Твое место – на носу, впереди. Возьми несколько бутылок да прихвати это ведро с бензином. Смотри, не расплещи на палубу. Все угощение – для них, когда они начнут гореть. Не делай ничего, пока они не приблизятся как следует. Дождись меня, и я тебе скажу, как действовать.
      – Хорошо, Клэй, – ответила она, когда тот уже спускался.
      – Эй, на пароходе!..
      Клэй услышал этот возглас Говарда. Однако слова прервала короткая автоматная очередь. Клэй не мог видеть Говарда, но слышал, как его тело грохнулось на палубу. Он открыл иллюминатор и выглянул наружу. Чужое судно шло бок о бок с яхтой. В его поле зрения попали два человека на корме. Клэй выстрелил в них и увидел, как они падают. Один кувыркнулся в воду, другой, что возился с пулеметом на корме, получив пулю, безжизненно повис на своем оружии. Послышались вопли. Клэй рванулся к двери.
      – Ведро! – выкрикнул он. – Ведро!
      Люди на чужом судне стояли у поручней. Все видели только женщину. Главарь приказал своим людям, которых осталось лишь четверо, прекратить огонь. У него уйма времени, и его месть будет ужасной. С яхты больше не стреляли, но кем бы ни был этот стрелок, можно было с уверенностью сказать: он был уже в гостях у Будды.
      – А ну, подойди! – заорал главарь пиратов, обращаясь к женщине. Оба судна качались на волнах рядом, их разделяли всего несколько футов.
      Палуба парохода значительно возвышалась над яхтой. Бернадетт, пододвинув ведро ближе к носовому люку, спокойно пошла к бортику. С каждой секундой суда сближались. Клэй, высунув руку в люк, нащупал ведро. Затем он выглянул. Бернадетт нигде не было видно. Все толпились на носу своего судна, крича и хлопая в ладоши. Клэй зажег фитиль одной из бутылок и приготовился к броску. Он высунул голову наружу. Слава Богу, никто не заметил. Бутылка полетела в чужое судно, но, не долетев, плюхнулась в воду. Пираты кривлялись, делая гнусные жесты, а один даже спустил штаны. К ногам Бернадетт бросили канат.
      Клэй протиснул сквозь люк плечи. Он зажег вторую бутылку, когда палуба чужого судна уже надвигалась. Судно было очень близко – рукой подать. В этот момент Клэй подбросил бутылку. Судя по взметнувшимся клубам черного дыма, она упала куда надо. Теперь настал момент выскочить наружу и схватить ведро. Клэй принялся поливать бензином чужую палубу.
      – Жми на всю катушку! – закричал он, и Бернадетт опрометью кинулась к рычагам управления. Яхта рванулась. Когда она поравнялась с прорехой в ограждении корабля, Клэй швырнул две гранаты и открыл по пиратам огонь с бедра, а затем ринулся к капитанской рубке. Казалось, на корабельной палубе позади разверзся ад. Главарь пиратов, увидев, какой ущерб нанесен его судну, бросился в погоню. Клэй, зажав в руке гранату с вытащенной чекой, пребывал в спокойном ожидании на корме. Бернадетт на полной скорости вела яхту зигзагами, но черный корабль догонял, едва не задевая их бушпритом. Клэй бросил канистру с бензином в воду, послав ей вслед гранату. В мгновение ока над морем взметнулось пламя. Едкий дым, поднявшись от просмоленного дерева, начал застилать глаза, а затем раздался взрыв. Оттолкнув руку Бернадетт от рычага, Клэй сбавил скорость. Они видели, как преследовавшее их судно остановилось.
      Пираты медленно погибали, передвигаясь будто в изумлении. У них была всего одна спасательная шлюпка, прикрепленная к палубе. Пожираемые адским жаром, они пытались сдвинуть ее с места. Старое судно содрогнулось от второго взрыва, и часть палубы провалилась. Пиратов уже не было видно. Позади, как одинокое укрепление на окутанном дымом поле, была видна только рубка. На секунду все замерло, а затем яростное пламя вырвалось на свободу – загорелись ящики с боеприпасами и топливо. Взвился черный дым, и прогремел еще один взрыв. Спасательная шлюпка подпрыгнула и упала на воду, поплыв среди обломков. На борту никого не было.
      – Как ты думаешь, кто-нибудь остался в живых? – спросила Бернадетт.
      – Если и остался, то ему придется попытать счастья в открытом море.
      Наступила мертвая тишина. Казалось, что обожженный остов корабля преследует их подобно морскому призраку. Море было пустынно и спокойно, но легкая рябь на воде говорила Клэю, что поднимается ветер. Он поднял грот, потом кливер. Бернадетт наблюдала, как крепчает ветер. Поначалу неуверенный, он постепенно начал наполнять паруса, и Клэй отключил двигатель. Он установил курс, включил автопилот и присел рядом.
      Долгое время они молчали. Позже уложили мертвого Говарда на скамью, и Клэй обшарил его карманы. Там оказались маленькая Библия в кожаном переплете и деревянный крестик. Говард наверняка захотел бы, чтобы эти вещи остались при нем, подумал Клэй. Он завернул труп в разорванный парус, который отыскал в рубке, поднял мертвеца и понес к борту. Не было никого, кому можно было бы написать или рассказать о кончине Говарда Джеллинека – человека без прошлого. Графа «при несчастном случае» в его паспорте оказалась незаполненной. Говард безмолвно вручил им свою яхту и свое будущее. С его документами Клэй теперь мог запросто прибыть в колонию британской короны, а «Триэнгл трейдинг компани» достаточно быстро выправила бы бумаги для Бернадетт. Как же мало мы знали о Говарде, размышлял Клэй. Мы использовали его в собственных целях и про себя высмеивали его истовую веру в Бога и человечество.
      Они опустили тело Говарда на воду. Сейчас, когда бедняга поплыл по Южно-Китайскому морю на встречу с Создателем, Клэя охватила грусть. Смешной, наивный человечек со странным голосом и чужеземным акцентом теперь становился ему ближе, хотя море забирало его. Клэй был человеком без Бога, без семьи. Был ли он в равной мере человеком без сердца? Был ли правдой пьяный упрек его матери?
      Он мечтал о побеге, чтобы оказаться на улицах какого-нибудь азиатского города, но теперь был не одинок. Клэйтон Уэйн-Тернер больше ни в чем не был уверен на сто процентов. Его удаль утонула вместе с телом попутчика. Что ему делать с этой женщиной, когда они доберутся до Гонконга? Его собственные поиски только тогда и начнутся, а ей во всем этом просто не будет места – ни ей, ни кому-либо другому. Теперь ему была необходима ясность мысли. Ему нужны сила и убежденность. Любви и Богу не место на поле боя. Да и кто такой Бог, где он?
      Обернувшись, он увидел, что по лицу Бернадетт текут слезы. Может быть, им выпала такая судьба – подвергаться опасности до конца своих дней? Он подошел к ней и прижал ее к себе.
      – Молись, Бернадетт, – произнес Клэй, смягчив голос. – Уходит настоящий герой.

      Спустились сумерки, и водная гладь озарилась огоньками, которые подступали почти вплотную к яхте. Сходство Гонконга с рождественской елкой выглядело неправдоподобным после долгих недель плавания, когда вокруг были лишь море и небо. Залив, раскинувшийся между осыпанными огнями скалами, напоминал добродушного дракона. Высокие, ярко освещенные здания сияли тысячами окон. До этого Клэю никогда не доводилось добираться сюда морем, и теперь они стояли у фока, любуясь приближавшимся городом.
      – Как красиво, – вздохнула Бернадетт. – Как будто Париж поставили на бок.
      Дул тихий попутный ветер, поэтому Клэй решил опустить грот. Он чувствовал усталость. У ВВС длинные руки, и его положение было далеко не безопасным. Возбужденное состояние Бернадетт он приписывал тому, что сама она наконец оказалась в безопасности. Когда они плыли, любуясь восходами и закатами, лунным отражением в воде, Бернадетт казалась уверенной в себе. После стычки с пиратами обстановка была даже слишком мирной, но то, как они распрощались с Говардом, угнетало ее больше, чем кровопролитие. Она часто начинала рыдать в самое неподходящее время, повторяя, что они лгали Говарду и поэтому повинны в его смерти.
      Они не видели ни кораблей, ни земли до тех пор, пока не оказались в сотне миль от Гонконга. Бернадетт пыталась угодить Клэю. Она внимательно выслушивала его рассуждения о ветре, зыби и форме различных парусов. Она позволяла ему учить себя управляться со штурвалом и притворялась, что тоже искренне веселится, когда яхта порхала над морскими волнами. Ее замечания всегда были кстати. Взаимоотношения учителя и ученицы казались Клэю вполне естественными, и он хорошо чувствовал себя в ее компании.
      Долгими днями, когда их яхта огибала южное побережье Китая, они занимались любовью и рассматривали тела друг друга. Это началось однажды ночью почти случайно. Она не сопротивлялась, поскольку была уверена, что он спит и не ведает, что творит. Потом все повторилось, но они не говорили об этом. Позже ее чувственность начала требовать своего, в то время как он, томясь желанием, забывал о том, что жизнь его под угрозой. Их сексуальная близость заставляла ее забыться, и она прощала это себе, потому что в такие минуты была почти счастлива. Черные мысли ни разу не посетили ее, когда они вместе сгорали на костре страсти. Если он хотел любить ее именно так, она была согласна, а других вопросов у нее не возникало.
      Бернадетт не чувствовала за собой вины. Она вообще ни о чем не думала в моменты близости. Девушка начала получать от него наслаждение и, зная себе цену, управляла партнером. Не произнося ни слова, она заставляла его стремиться доставить ей удовольствие, и он этому хорошо научился. Клэй привык проводить по нескольку суетливых минут с женщинами, которым платил, и вовсе не стремился дать им иную радость, кроме денег. Поначалу оргазмы, которых она достигала, будили в нем болезненные мысли о том, какой могла быть жизнь у них с Мардж. Подчас это приводило его в смятение, но позже он начал воспринимать как должное то, что творилось с ней в момент, когда она кончала. И он упивался, а в конце концов начал гордиться собой. Бернадетт никогда не пыталась скрыть влечения к нему. Ее тело давало знать, что он удовлетворяет ее. И все же в нем иногда чувствовались остатки скованности, источником которой она считала недоверие. Она никогда не спрашивала его о причинах, а просто уходила в себя, забиваясь в уголок, где можно было побыть одной. Бернадетт с ужасом думала о предстоящем завершении путешествия, полагая, что вскоре надоест ему, как и другие женщины.
      На подходе к Гонконгу Клэй строил планы на следующие несколько дней. Он хорошо отрепетировал свою новую роль – Говарда Джеллинека. Клэй отрастил бороду и, надевая темные очки Говарда, добивался сходства с фотографией в паспорте уже мертвого хозяина яхты. Он тренировался, подделывая нелепую подпись канадца, чтобы позже обналичить кучу дорожных чеков «Америкэн экспресс», которые оказались в ящике стола. Он намеревался истратить часть этих денег на дорогу в Швейцарию. Этот тихий уголок в Альпах с его банками и чистыми улицами уже не казался столь далеким, как в тот день, когда был сбит самолет Клэя. Номер секретного банковского счета вместе с накопленными бриллиантами был похоронен на топком рисовом поле во Вьетнаме. Ему лично придется отправиться в Люцерну и удостоверить собственную личность в качестве Клэя Уэйна-Тернера. Поскольку его паспорт остался на базе, надо будет подумать о том, как доказать, что это его подлинное имя.
      Клэй завел двигатель и опустил паруса. Когда они складывали огромный парус, он сказал Бернадетт, что ей следует спрятаться в тайнике, который Говард приготовил для них обоих.
      – Это не займет много времени, – успокоил он Бернадетт, заметив в ее глазах отсвет былого страха. – Как только таможенники уйдут с яхты, ты сможешь выйти. Я оставил там запас воды на случай, если они задержатся. Вот увидишь, до чего будет здорово выйти в город после всего этого. Сегодня вечером приглашаю тебя поужинать.
      По радио Клэй представился портовым службам. Яхта находилась как раз в центре залива, проходя мимо пришвартованных гигантских сухогрузов, прогулочных судов, трудяг-паромов и древних джонок, изящно скользивших по фарватеру. Когда они достигли середины залива, огни Гонконга и Коулуня слились в многоцветной симфонии. Клэй, обняв одной рукой Бернадетт, стоял у штурвала. Они следовали курсом, который указывал им голос англичанина, находившегося где-то вдалеке.
      Была почти полночь, когда Клэй пришвартовался к отведенной ему стоянке. Он заранее выбросил за борт все оружие и свою военную форму. Поскольку ничего недозволенного на яхте не оказалось, измотанный таможенник быстро завершил осмотр. Молодой сотрудник иммиграционной службы – китаец, на котором ловко сидела черная английская форма, – не моргнув глазом шлепнул штамп в паспорте Говарда. Таким образом было получено разрешение на двухмесячное пребывание в британской колонии.
      Соседнюю стоянку занимало немецкое двухмачтовое судно. Поскольку его хозяева прогуливались в это время по городу, на ближайших подступах все было спокойно. Едва они остались наедине, Клэй, открыв люк, шепнул Бернадетт, что все прошло как по маслу. Отныне, заверил он, не будет никаких проверок, никаких игр в прятки. Ничего, кроме приятных вещей, добавил он, когда она уже вылезала из своего убежища.
      Они приняли душ, и Клэй нарядился в слаксы и тенниску, которые нашел в гардеробе Говарда. Запах мыла подарил ему ощущение чистоты и наполнил энергией каждую клетку его тела.
      – Этот город никогда не спит, – сказал он Бернадетт. – Сейчас мы отправимся купить тебе что-нибудь из одежды поприличнее.
      – А может, завтра? – жалобно спросила она. – Так хочется выспаться. Уж очень тяжелый был день.
      Клэю не терпелось ступить на мостовые города, но в то же время хотелось сделать ей приятное. Он пожал плечами.
      – Иди сам, – предложила она.
      – Одну я тебя не брошу. Неужели тебе не хочется есть?
      – Не очень. Я могу что-нибудь тебе приготовить. – Что ж, остаюсь, – согласился он и увидел, как тень тревоги исчезает с ее лица.
      Какое-то время они сидели на палубе, прислушиваясь к городскому шуму. Потом на него навалилась усталость, и они отправились в рубку спать на неподвижной теперь постели, глухие к звукам порта и города, где люди шумно встречали рассвет.

      Когда Клэй проснулся, было уже позднее утро. Он посмотрелся в зеркало, заварил чай и поднес чашку Бернадетт. Он был галантен, но выражение его глаз оставалось серьезным. В это время года в городе бывало полно военных летчиков-отпускников, так что он решил не сбривать бороду. Снаружи к ним пробивался густой шум толпы, рычание машин и гул самолетов, взлетающих и заходящих на посадку в аэропорту Кайтак – от корабельной стоянки его отделяла лишь узкая полоска воды. Затем Бернадетт встала, надев рубаху и штаны Говарда. Ее золотистая от загара кожа и пухлые губы не требовали косметики. Она не стала спрашивать Клэя, куда они отправляются, – его лицо было серьезным, и девушка поняла, что не стоит испытывать настроение своего спутника.
      Дружелюбный сторож пропустил их через ворота, и, едва покинув территорию порта, они оказались в море автомобилей. Возле них затормозило такси, и водитель распахнул дверь, приглашая внутрь. Его рот был набит рисом, он продолжал жевать, даже когда они садились.
      – Надеюсь, ты берешь и такие, – сказал Клэй, помахав десятидолларовой бумажкой перед носом шофера.
      – Американская доллара? О'кей, о'кей, – закивал тот, затем бросил в рот еще горсть риса и захлопнул дверь. – Ехать где?
      – Моди-роуд.
      Петляя между автобусами, грузовичками зеленщиков и рикшами, искусно уворачиваясь от велосипедистов, водитель крутил рулевое колесо так, будто его такси было гоночной машиной. Люди были везде: в машинах, на верандах и тротуарах по обе стороны широкой дороги. На вывесках и витринах красовались китайские иероглифы, создавая в городе праздничную обстановку вечного карнавала. Нескончаемая процессия наполняла тротуары Натан-роуд.
      Клэю захотелось пройтись, и он тронул водителя за плечо.
      – Моди-роуд скоро-скоро, – отозвался тот.
      – Мы хотим прогуляться, – сказал Клэй. – Сами найдем.
      Шофер ткнул пальцем прямо и направо:
      – Моди-роуд – туда.
      – Останови здесь, – приказал Клэй. – Мы пойдем пешком.
      Удивленный водитель нажал на тормоз, и Клэй протянул ему десять долларов. Они вышли. Остановившись у пункта обмена валют, Клэй решил поменять часть дорожных чеков Говарда на сумму, равную тысяче долларов. Меняла даже не взглянул на него, заставив лишь расписаться в положенном месте и указать номер паспорта. Получив мягкую пачку местных цветастых купюр, они, держась за руки, пошли по Натан-роуд. Клэю не давала покоя мысль о том, что Бернадетт нужно немедленно купить хорошую одежду, и он повел ее в «Лейн Кроуфорд». Там он доверил ее заботам молодого продавца, а сам остался ждать у входа. Это был излюбленный магазин Мардж, и он знал, что та бы здесь непременно что-нибудь присмотрела.
      Когда Бернадетт спустилась по эскалатору, это была уже совершенно другая женщина. В светло-сером платье с кроваво-красной сумочкой и туфлях под цвет наряда, она вполне сошла бы за богатую даму из Латинской Америки. Можно было не сомневаться, что в магазине она поймала на себе не один завистливый взгляд других женщин. «Вылитая кинозвезда», – про себя оценил ее Клэй.
      Дом номер 343 на Моди-роуд представлял собой новенькое здание из стекла и мрамора. Сверкающий сталью лифт, в который они вошли, взмыл на второй этаж. За секретарским столом сидела миловидная молодая индианка, холл был устлан мягким ковром, с потолка бесшумно лился прохладный кондиционированный воздух.
      – Могу я видеть господина Пателя?
      – А могу ли я узнать, кто его спрашивает, сэр?
      – Полковник военно-воздушных сил США Уэйн-Тернер.
      – Кого именно из господ Пателей вам угодно видеть?
      – Я не знал, что их несколько.
      Девушка улыбнулась:
      – Здесь находится господин Джагдиш Патель. Сейчас узнаю, не занят ли он.
      Они сели и, чтобы чем-то занять время, принялись рассматривать развешанные на стенах старинные гравюры с изображениями клипперов. Картины, вставленные в золотые рамки, казались оригиналами. Бернадетт заинтересовали глубокие кожаные диваны и мраморные столы. Приученная к скромности и умеренности в годы, когда воспитывалась в женском монастыре, она воспринимала показную роскошь как нечто противоестественное.
      – Кому могло прийти в голову потратить такую уйму денег на обстановку приемной? – спросила она.
      – Наверное, он хочет произвести впечатление на посетителей.
      Вскоре ореховые двери открылись, и к ним вышел высокий, хорошо одетый индиец. Он кивком приветствовал Бернадетт и с улыбкой обратился к Клэю:
      – Прошу в кабинет, полковник. Позвольте представиться: Джагдиш Патель.
      Он распахнул двери, приглашая Клэя внутрь. Там Патель уселся за массивный стол, закурил толстую сигару и снял очки.
      – Не желаете ли чего-нибудь выпить, полковник?
      – Если можно, шотландское виски со льдом.
      – Для ВВС в Гонконге есть все.
      Принесли виски. На лице Пателя застыла улыбка. Клэй давно не пробовал спиртного, и золотистая жидкость быстро проникла в кровь. В отчете, который ему довелось читать, Патель характеризовался как большой хитрец. Беседуя с ним, надо было держать ухо востро и, прежде чем говорить, продумывать каждое слово. Помещение было роскошно обставлено в старом английском стиле. Повсюду у стен, обитых ореховыми панелями, красовались модели древних галеонов, хрустальные графины, фамильные гербы. Под потолком повисло густое облако дыма дорогой гаванской сигары.
      – Чем могу быть полезен, полковник?
      – Я должен обрушиться на вас, как тонна кирпича, Патель. Мои боссы в ВВС страшно недовольны вами.
      – Я ждал вас раньше, полковник, но и сейчас рад вас видеть.
      – Что значит, ждал? Откуда вы знали, что я приеду?
      – У меня свои источники, полковник. Но давайте-ка ближе к делу. С чего бы это вашим блестящим ВВС быть недовольными мною?
      – Есть кое-что касательно поставок, которые вы должны были произвести. Электроника… В ваших корзинах оказалось совсем не то, о чем с вами договаривались, негодник вы этакий. Даже люди из ВВС могут отличить электронное оборудование от китайских велосипедов.
      – Я уверен, что мы можем уладить это дело между нами. Сколько вы зарабатываете, полковник?
      – У вас не хватит денег.
      – Что вы имеете в виду?
      – Полистайте прошлогодний справочник «Кто есть кто». Тогда поймете, в чем трудность. Деньги для меня не проблема.
      – А у вас есть проблема?
      – Я не говорил этого. Я лишь сказал, что деньги для меня не проблема. Я имел в виду, что меня не купишь.
      – И все же, должно быть, вам что-то нужно.
      – Откровенно говоря, да.
      – Я уверен, что могу помочь вам.
      – Я тоже уверен.
      – Так что же вам нужно?
      – Одна услуга.
      – Вы хотите что-то продать или купить?
      – Ни то, ни другое. Я оставил свой паспорт на базе во Вьетнаме, и мне нужна копия с отметками о въезде в Гонконг и корешками использованных авиабилетов впридачу. Нужен также французский паспорт для моей подруги, которая ждет меня за дверью, на ее подлинное имя – мадемуазель Бернадетт Мурньез де ля Курсель. Документы должны быть безупречными и изготовлены скорейшим образом. Я могу заплатить.
      – Ах, что вы, полковник! В этом нет необходимости. Я был бы гораздо более признателен, если бы вы способствовали решению моей проблемы с вашими ВВС. Хоть чуточку затяните это дело. Видите ли, я очень дорожу своей репутацией. Думаю, сейчас они занимаются расследованием моих дел.
      – Вероятно, я обратился не по адресу.
      – Да нет же, вы обратились по адресу. Назовите мне номер вашего паспорта – только и всего. Что же касается вашей подруги, то у нас есть контакт во французском консульстве. В Гонконге легко найти документы. Ваши фотографии – это все, что мне нужно… А что ВВС собираются сделать со мной?
      – Полагаю, фотографии будут готовы сегодня во второй половине дня. Сколько времени вам потребуется, чтобы сделать нам паспорта?
      – Ну хоть малейший намек, а? Вы должны знать, что они хотят со мной сделать. Они что, отдадут меня под суд?
      Взгляд Клэя оставался холодным как лед.
      – Очевидно, вы понимаете, что сейчас я больше не скажу ни слова. Пусть готовят паспорта. Я пришел к вам потому, что знал: вы не поднимете шума. Только мое начальство знает, почему я здесь. И не спрашивайте меня больше ни о чем.
      – Что вы, что вы, полковник. Не вините меня за то, что я всего лишь пытался что-то узнать…
      Патель глубоко затянулся своей сигарой. Американец был не слишком уверен в себе. Его высокомерие было блефом. В чем же могла заключаться его проблема? У Пателя были надежные люди в Сайгоне, которые могли разузнать это. Возможно, этого человека преследуют. Нет, не обязательно. Без паспорта он бы не двинулся с места. Крайне подозрительное дело. Перво-наперво у него должен быть какой-то документ, дающий право на въезд в город. А может быть, он вообще выдает себя за кого-то другого. Пателя глодала тревога, но если попариться пару часов в сауне Ассоциации молодых христиан, этого было бы достаточно, чтобы вернуть ясность мысли.
      – Так по рукам, Патель?
      – Конечно, конечно. Вашу руку. Как насчет завтрашнего дня? Ведь вы пришли без предупреждения.
      – У меня маловато времени. Ваше дело – не единственная забота, которую на меня повесили. Потому-то мне и нужны паспорта. До встречи.
      – Почему бы вам не совершить экскурсию по городу?
      – Я уже об этом думал. Моя подруга никогда не бывала здесь раньше.
      – Ваша подруга – красавица.
      – Н-да…
      – Жаль, что вы спешите. Здесь так много всего.
      – Это точно. Скажите, Патель, вы не могли бы организовать для меня телефонный разговор?
      – Нет проблем.
      – Мне надо поговорить с капитаном южновьетнамской армии Нгуен Нан Дингом. Он больше известен как капитан Нью. Вот номер части, в которой он служит. Я хочу, чтобы завтра утром он явился в отель «Каравелла» в Сайгоне. Вы знаете людей оттуда и можете устроить это.
      – А что, если капитан откажется прийти?
      – Не откажется. Вам нужно сказать вашим людям, чтобы в разговоре с ним они лишь упомянули о золотых слитках.
      – О золотых слитках?
      – Вы не ослышались. Он придет. Скажите ему, что его друг, американский полковник, хочет поговорить с ним о золотых слитках. Встретимся завтра утром, Патель.

      – Это вы, капитан? – Патель метнулся было, чтобы выйти из кабинета, но Клэй жестом велел ему оставаться на месте. – Это Клэйтон Уэйн-Тернер. Вы спасли мне жизнь. Помните, капитан Нью?
      – Да, господин полковник. Я вас хорошо помню. Как поживаете?
      – Я в порядке. Извините, что пришлось спешно уехать. Отдал ли вам хозяин гостиницы золото?
      – Да, но малость не хватает.
      – Все это для вас у меня прямо здесь.
      – Где?
      – В гостинице «Пенинсула» в Гонконге, со стороны Коулуня. Портье передаст вам весточку от меня и скажет, где золото. Там для вас будет еще кое-что.
      – О, спасибо, спасибо, сэр.
      – Вы хороший офицер, капитан Нью. У вас есть инициатива и связи. Скоро вы станете майором. Я посодействую этому.
      – Вы в большой беде, полковник. Вы не может сделать меня майором. ВВС ищут вас так, словно рехнулись. Я не скажу им ничего об этом разговоре. Я ваш друг. Я спас вам жизнь и должен вас защищать – таков старый обычай. Теперь я отвечаю за вашу жизнь.
      – Не верьте тому, что вам говорят, капитан. Эти люди не скажут правды. Здесь я выполняю специальное задание своей страны и позже расскажу вам больше, если не станете болтать.
      – Господин полковник может быть уверен, я ничего не скажу. Вы теперь здесь знаменитость.
      – Как удачно вы нашли рыбачий поселок. Вы очень умно поступили, капитан Нью. Возьмите несколько дней отпуска, закажите билет на гонконгский рейс и посетите господина Пателя в «Триэнгл трейдинг компани» на Моди-роуд. Господин Патель сообщит вам все детали, понимаете? У вас есть деньги?
      – Конечно, есть. Много денег.
      – После того, как прилетите, я оплачу вам обратную дорогу.
      Патель вслушивался в каждое слово. Кашляя от дыма, он яростно сосал свою сигару. По его подбородку струился пот. О каком золоте они говорят? Где в Гонконге он сможет хранить это золото? Все справки, которые ему удалось навести за день, ничего не дали. То, как полковнику удалось попасть на территорию колонии, оставалось тайной. Его имя нигде не значилось, хотя Патель проверил каждую взлетно-посадочную полосу по обе стороны от границы. Действительно ли американец выполнял какую-то секретную миссию? Был ли он в трудном положении? Ни по его виду, ни по разговору этого не скажешь. Впрочем, возможно, он был хорошим актером.
      Клэй закончил разговор с капитаном Нью. От него не укрылось то, как менялось выражение лица Пателя. Индиец был жаден, ему хотелось сорвать куш побольше. Пока в нем можно подогревать интерес, игра будет продолжаться.
      – Не возражаете, если я позвоню в Швейцарию, Патель?
      – Конечно, нет, прошу вас.
      – Мне нужно переговорить с моим банком.
      Каждую минуту что-то новенькое, возбужденно думал Патель.
      – Какой номер в Швейцарии?
      – Ах ты, Господи… Я же забыл, что сегодня суббота, они не работают. Банкиры и без того богаты, не правда ли? Думаю, мне придется заняться этим в понедельник вечером. Ведь здешнее время на восемь часов раньше, верно?
      – Пожалуйста, заходите без стеснения, полковник.
      – Мне нужны паспорта, и поскорее. Когда я смогу получить их?
      – Ваш будет готов во вторник днем, а паспорт мадемуазель Мурньез де ла Курсель можете забрать хоть сейчас, – Патель вытащил документ из ящика письменного стола и протянул Клэю.
      – Ого, как говорится, доставка в течение ночи. Быстро сработано. Сколько я вам должен?
      – Все за счет фирмы, полковник.
      – Нет уж, я настаиваю…
      – Хорошо, заплатите, когда получите свой паспорт во вторник.
      – Плачу сейчас. Пакет доставлен – получите наличные.
      Патель сдался и принял от Клэя триста долларов. Когда тот ушел, Патель не побеспокоился насчет того, чтобы организовать слежку. Полковник еще вернется, а Патель будет его ждать.

      Уличные огни Лондона извивались внизу жемчужными змеями длиной в несколько миль. Загорелся знак, призывающий пассажиров застегнуть ремни, и Майк Картер погасил сигарету. Сухой кашель, прерывавший дыхание, усилился.
      – Брошу курить, как только выпутаемся из этого дерьма.
      – Уже слышала, – откликнулась Мардж. – Зря я с тобой сюда полетела.
      – Ты нам нужна здесь. Клэй сейчас, видимо, в Гонконге, и единственный способ разыскать его там – связаться с лондонскими властями. Не забывай, речь идет о британской колонии.
      – Почему бы вам не проделать все это самим?
      – Господи, Мардж, да ведь все это делается по неофициальным каналам! Мы не можем задавать здесь никаких вопросов. С министерством тебе придется связаться как частному лицу. Если туда полезет кто-нибудь из посольства, англичане заподозрят неладное. А ты – жена, разыскивающая пропавшего без вести мужа. Это правдоподобно, потому что просто.
      – Откуда нам знать, что он в Гонконге?
      – Мы получили сведения из надежного источника.
      – От кого?
      – От южновьетнамского капитана по имени Нью. Он последним видел Клэя после того, как его самолет разбился. Он сообщил нашим людям, что Клэй в Гонконге или находится на пути туда. Надеюсь, ты не считаешь, что я в восторге от всего этого.
      – Не знаю и знать не желаю.
      – И все это как раз в момент, когда мы начинаем брать его след.
      – Брать след? Ты что, о животном говоришь? За беднягой устроили погоню, а ты рассуждаешь об этом, как об охоте. Вы без конца меня спрашиваете, как он думает, что бы он сделал, и все время загоняете его в невообразимые углы. Почему бы вам попросту не отвязаться от него?
      – Мы должны выяснить, почему он не дал о себе знать, оставшись в живых после того, как разбился его самолет.
      – Может быть, кто-то шантажирует его.
      – Вполне возможно.
      – Но вам, насколько я знаю, наплевать. Никому из вас нет до этого дела, лишь бы играть в свои игрушки.
      – Знаешь, Мардж, с твоей стороны не очень порядочно бросать мне такие обвинения.
      Город под крыльями самолета принимал все более четкие очертания. Огни машин отражались на мокром асфальте дорог, как в длинном зеркале. Когда колеса коснулись земли, дождь прекратился.
      – Представьте себе, – пробурчал Майк, – в Лондоне и без зонта.
      – Ты смешон. Как ты сам себя выносишь?
      – Всего лишь пытаюсь завязать разговор.
      – Не стоит беспокоиться, – ответила Мардж ледяным тоном, когда самолет свернул с посадочной полосы к терминалу. Но потом добавила: – Извини меня. Кажется, я немного устала.
      – Ладно, не стоит об этом.
      Направляясь к стойке паспортного контроля, они почти не разговаривали. Все это изматывало ее. Наверное, Майк был прав: видимо, у Клэя действительно была возможность вернуться на базу, но он не сделал этого, предпочтя дезертировать. Нет, это невозможно. А может быть, он изменился. Это его нелепое поведение во время их последней поездки во Флориду… Вообще все выглядело очень странно. Как будто это был вовсе не он. Но, возможно, она его просто не понимала.
      – Как долго вы намерены оставаться в Объединенном Королевстве, мадам? – спросил Мардж молодой сотрудник иммиграционной службы. Она оглянулась на Майка, который показал два пальца.
      – Ну, дня два, может быть, три или четыре, – ответила она.
      Майк вновь выставил свои пальцы и теперь уже что-то прошипел.
      – Две недели, офицер. Я имела в виду две недели.
      – Прекрасно, – сказал тот, ставя штамп в ее паспорте.
      – Расскажи мне о капитане Нью, Майк, – попросила Мардж в такси, где наконец смогла удобно вытянуть ноги.
      – Этот парень знает о Клэе довольно много. Он сообразителен. Судя по всему, Клэй доверял ему и кое-что рассказывал.
      – Удивительно. Клэй не очень разговорчив. Что же за человек этот Нью?
      – На мой взгляд, оппортунист. По-моему, предпочитает служить той стороне, которая больше платит. Своенравный человек со скверным характером, полон амбиций. Восхищается американцами и, кажется, благоговеет перед Клэем. Говорит о нем, как о Боге. Вывернутое наизнанку раболепие, которое, вероятно, зародилось, когда они вместе находились в его деревне. Мы не знаем, что там случилось, возможно, он чего-то не договаривает. Думаю, Клэй чего-то наобещал ему, и теперь тот ждет, будет ли исполнено обещание. Мне кажется, этот Нью консультируется с кем-то, прежде чем говорить с нами, может, даже с самим Клэем. Он хитер. Во всяком случае, информация, которую мы от него получаем, кажется немного отредактированной. Все выглядит так, будто он хочет сам попытать счастья в поимке Клэя. В любом случае Нью знает свое дело. До сих пор все сведения, которые он нам передавал, были точными.
      – А как он выглядит?
      – Какое это имеет значение?
      – Внешность нельзя недооценивать. Она может о многом сказать. Так как же он выглядит?
      – На вид это упитанный вьетнамский крестьянин. Ему примерно за тридцать. Плотный, приземистый. Думаю, он выпивает. Одевается хорошо – как любой сельский парень, добившийся чего-то в жизни. Любит золотые часы, цепочки и массивные кольца.
      – Могу представить. Странно, что Клэй связался с подобным типом.
      – Он не связался с ним, это была случайность. Очевидно, капитан вырвал Клэя из рук женщины, взявшей его в плен.
      – Клэй больше не пленник. Теперь он мог бы порвать с этим человеком.
      – Вероятно, всему есть какое-то простое объяснение, которое мы выясним позже. Насколько я знаю, они уже могут быть в Гонконге.
      – Они? Ты хочешь сказать, он все еще с той женщиной?
      – Да.
      – Ты в это веришь? Сколько еще ехать до отеля? Мне нужно принять ванну.
      – Пятнадцать минут. Хочешь пойти поужинать?
      – Нет, пусть принесут ужин в номер.
      Мардж отвернулась и закрыла глаза. Мысленно она была далеко от этого места и еще дальше – от него, Майка. Он знал, что вьетнамский капитан не интересовал Мардж. Она думала о муже и той женщине, и ее нельзя было винить за это. Благодаря рассказам Майка, муж в глазах Мардж выглядел теперь героем. Беды Клэя были окрашены и в романтические тона: возле него находилась загадочная вьетконговка. Мардж ревнует, думал Майк, и это будет иметь фатальные последствия.
      Когда Мардж поднялась из ванны, наполненной обжигающей водой, зазвонил телефон. Завернувшись в полотенце, она подошла к аппарату. Звонил Майк.
      – Я же сказала, я не пойду ужинать, – сказала она устало.
      – Клэй уехал из Гонконга. Мы не знаем точно, когда и каким образом, но главное, не знаем куда.
      – А как же власти?
      – Они вряд ли могут помочь. Он, должно быть, обзавелся какими-то документами. Одному Богу известно, как это ему удалось. Это, по всей вероятности, означает, что ему кто-то помогает, а вот нам от англичан помощи ждать не приходится. Мы можем с таким же успехом отправиться обратно в Париж и ждать там.
      – И все же сначала мне хотелось бы передохнуть.
      – Ну конечно.
      – Позвони мне через час, ладно?
      – Хорошо.
      У Майка была слабая надежда на то, что она пригласит его к себе, но ему было известно, насколько она устала. Он положил телефонную трубку и опустился на кровать. Его разговор с сотрудником посольства был краток и касался лишь фактов. Их перехитрили. Прямой телекс из Сайгона принес свежие новости. Клэйтон Уэйн-Тернер уложил всех наповал. Что если он работал на какую-то другую спецслужбу США? Но об этом наверняка было бы известно в Лондоне. Какая-то тайная миссия? Что ж, это могло бы кое-что объяснить. Они бы устроили все так, чтобы его дезертирство выглядело правдоподобным, но зачем было подключать к подобному делу человека со столь громкой известностью и таким прошлым? Он слишком заметен. Нет, в это не верилось. А что если Клэй работал на красных? Это выглядело более логичным.
      Капитан Нью, должно быть, тоже работал на красных. В противном случае он бы обо всем предупредил. И знал бы, что Клэй уехал из Гонконга. Да, Клэй работал на красных. Но почему? Не из-за денег. Здесь что-то другое. У него были какие-то мотивы, и ответ на этот вопрос должна знать Мардж. Так или иначе, но он вытянет из нее ответ. Она не может не знать!
      Мардж уснула. Ей снился отель и Клэй, который плещется в ванне вместе с капитаном Нью и женщиной-полукровкой. Она намыливает мужчинам спины, а те улыбаются. Капитан Нью обнажает золотые зубы. А вот и Майк Картер в форме ВВС и при всех регалиях – стоит рядом с ванной и держит полотенце, ожидая, когда вылезет Клэй. Клэй вытянулся в ванне во весь рост, вода расплескалась и залила пол. Капитан Нью куда-то исчез и вдруг появился вновь с бокалом шампанского в руке. Он протягивает бокал Майку.
      – Выпей, Майк, – слышит она голос Клэя. Но Майк отвечает твердым отказом.
      – Это приказ, Майк. Теперь я генерал. Ты не заставишь меня выскочить из ванны, как заставил Мардж.
      Вновь из пустоты возник капитан Нью. На сей раз в руке он сжимает огромный пистолет: «Выпей с генералом, Майк, а не то я расскажу все Хо Ши Мину». Мардж услышала громкий смех Майка и сама засмеялась во сне. Она все еще продолжала смеяться, когда какой-то звук разбудил ее. Мардж лежала вся в испарине, по-прежнему завернутая в полотенце. Она взглянула на часы, и ей захотелось вновь заснуть, чтобы увидеть Клэя. Уже несколько лет она не видела снов, и это сновидение до малейшей подробности врезалось в память. К чему бы это?
      В номере Майка зазвонил телефон. Говорил человек из американского посольства.
      – Картер, прошу извинить меня за столь поздний звонок, но мы только что получили донесение из Сайгона. Капитан Нью направляется в Гонконг, он взял неделю отпуска. Мы получили эти сведения от портье в отеле «Каравелла», который заказывал для капитана билет на самолет.
      – Зачем Нью едет туда?
      – Еще не знаем, но выясним. Отправим кого-нибудь следить за ним. Может ли быть так, что он едет на встречу с Уэйном-Тернером?
      – Я думал, тот уже отбыл из Гонконга.
      – Теперь мы полагаем, что он все еще там.
      – Тогда нам лучше здесь задержаться.
      – Правильно. Как насчет того, чтобы заглянуть к нам завтра в одиннадцать?
      – Хорошо.
      Майк с некоторой настороженностью ожидал, как прореагирует на это Мардж. Сделав глубокий вдох, он набрал ее номер и, когда она ответила, осторожно и вежливо поздоровался. Но ее голос в трубке неожиданно зазвучал мягко и дружелюбно.
      – Если хочешь, зайди ко мне, Майк. Мы могли бы здесь вместе перекусить. Заказать для тебя что-нибудь?
      – Разве что омлет с гренками. Буду у тебя через минуту.
      Когда Майк появился в дверях, Мардж, взглянув на него, была ошеломлена.
      – У тебя жуткий вид, – сказала она, когда он вошел. – Может быть, что-нибудь выпьешь?
      – Спасибо. Джин с тоником.
      Она ушла в себя, думал Майк, и сейчас далека от меня. А она ему так нужна. Ну почему же, сверлила его мысль, двое не могут одновременно испытывать одинаковых чувств? Официант принес еду, и за трапезой Майк рассказал женщине последние новости.
      – Так, значит, мы остаемся?
      – Да, а потом отправимся в Гонконг, если он все еще там.
      – Думаю, Клэй что-то скрывает от капитана Нью. У меня есть чувство, что его преследует кто-то еще. Женщина, которая сейчас с ним, должно быть, важная птица. Может быть, она перешла на нашу сторону. Может быть, его задача – доставить ее к нам. Если это так, то можно быть уверенным, что за ними гонятся ее люди. А может быть, мы полностью заблуждаемся, и Клэй вместе с ней играет какую-то роль, работая на красных.
      – Но ты ведь не веришь в это, не так ли?
      – Не верю.
      В Мардж поднялось чувство жалости к нему. В глазах Майка вспыхивала слабая искорка надежды, которая придавала его мужественному лицу детское выражение. Ему нужна была встряска, и она намерена была позаботиться о нем так, как считала нужным.
      – Это все, что я хотела слышать. Знаешь, когда ты не сидишь у себя в кабинете и не носишь военную форму, то становишься похож на человека. А ну-ка, развяжи галстук.
      Став предметом неожиданной заботы, Майк зарделся. Он не мог разгадать Мардж: она выглядела почти официально, но в то же время ее руки так касались его…
      Придвинувшись ближе, Мардж заметила, что его глаза подернулись дымкой. А может быть, думала она, ее сон и не был дурным предзнаменованием, – просто в усталом мозгу разыгралось воображение. Нельзя терять чувство реальности. Она брала ситуацию под контроль, и это ей очень нравилось. Она могла позволить себе быть щедрой.
      – Возьми меня, – сказала она мягко, и внезапно они оказались под простынями, а ее рука потянулась к выключателю лампы.

      Капитан Нью смотрел, как на крыле «Боинга-727» поблескивают солнечные лучи, как из турбины вырывается пламя. Они летели над Южно-Китайским морем. В туристическом классе спиртное было бесплатным, и Нью не отказал себе в удовольствии. Ему дали недельный отпуск, и вот он летел в Гонконг со списком того, что нужно было купить. Настроение у него было отличным – наконец-то будет, что вспомнить. Ведь что ни говори, а получается, что Нью – самый настоящий герой, вон сколько американцев набежало перед его отъездом, и все хотели с ним побеседовать. Намекали на большое вознаграждение. А один, из ВВС, так вообще разговаривал с ним, как с лучшим другом. И нечего тут удивляться, думал Нью, ведь он спас жизнь их полковнику. По всему видать, этот полковник – важная птица, а то чего бы они так засуетились. Нью ответил на все их вопросы, и они, похоже, остались довольны. Но всего-то Нью им, конечно, не рассказал.
      С билетами на самолет и с гостиницей все прошло без сучка и задоринки. Американцам он пообещал сделать все как надо, и они похвалили за то, что он так преданно относится к полковнику Уэйну-Тернеру. Они даже предлагали ему деньги, но он вежливо отказался. А может, не стоило отказываться? Полковник наверняка будет им доволен, когда узнает, как ловко Нью все устроил с отпуском, чтобы поскорее встретиться с ним. Ведь главное – получить слитки и вернуть их тем, кто ждет его в деревне. Нью должен выполнить свой долг перед людьми, а как же иначе. Похоже, все шло как по маслу.
      В соседнем кресле сидел молодой прилично одетый человек. Вел он себя вежливо, и по всему было видно, что он – городской, может, даже откуда-нибудь из Европы. В общем, капитану было приятно такое соседство. Он обратил внимание на то, что смуглое лицо соседа слегка подергивалось, а на щеке был большой шрам. И еще он заметил в глазах иностранца страх, хотя на нем и были надеты темные очки. Небось летать боится, решил про себя капитан. Бедняга, у него и с ногой что-то не в порядке.
      – Что, нога болит? – спросил капитан.
      – Авария на мотоцикле.
      – По мне, так уж ездить на четырех колесах.
      – Не могу не согласиться. Вы бывали в Гонконге?
      Капитан отметил про себя, что его новый знакомый говорит тихим голосом, как культурные люди.
      – Нет, не приходилось. У офицера в армии дел по горло.
      – Так, значит, вы служите в регулярной армии и защищаете отечество?
      – Так точно. Меня зовут Нгуен Нанг Динг, но американцам больше нравится называть меня Нью – капитан Нью. А вы в Гонконг впервые летите, мистер…
      – Минь Хо – так меня зовут. В Гонконге мне часто приходится бывать в связи с семейным бизнесом.
      – Вы – богач?
      – Да, пока дела идут неплохо, но кто знает, как будет дальше. Захватят коммунисты столицу – и конец.
      – Не видать им Сайгона как своих ушей.
      – Меня-то им и подавно не видать если что.
      – И куда же вы уедете?
      – Во Францию. Я там учился, в Париже у меня много знакомых.
      – Говорят, до этого не дойдет.
      – Сейчас, капитан, не знаешь, кому верить. В газетах – одно, по телевизору – другое. Если дела наши так хороши, тогда зачем здесь американцы?
      – А вам больше понравились бы русские или китайцы?
      – Нет, конечно. Но американцы шлют все новые подкрепления. Ходят слухи, что у них большие потери – сотни трупов отправляют обратно в Штаты.
      – Все это коммунистическая пропаганда, ведь идет война как-никак. Сколько себя помню, я был солдатом. Обещают скоро повысить до майора.
      – Хочется вам верить. Жаль, если придется уехать из Сайгона. Париж, конечно, прекрасный город, но не родной дом. А у вас какие дела в Гонконге, капитан?
      – Ничего особенного – купить кое-что да поразвлечься.
      – Неплохая передышка после полевой службы, не так ли?
      – Да, Минь Хо, передышка. Три года, как я не вылезаю из окопов.
      – В Гонконге вам может не понравиться – скука одолеет.
      – Вряд ли, хоть на новые лица посмотрю.
      – Насчет этого можете не сомневаться, там собрался народ со всех концов света.
      – Вы хорошо знаете Гонконг?
      – Надеюсь.
      – Тогда, может, покажете мне всякие такие местечки…
      – С большим удовольствием, – ответил Минь Хо и сделал вид, что задремал.
      Сзади них сидел молодой располневший американец и прислушивался к разговору, стараясь не упустить ни одного слова. Он уже сфотографировал Нью и его спутника, и, как только самолет приземлится в Гонконге, снимки немедленно отправятся в Сайгон. Судя по всему, размышлял американец, они послали еще одного, но в спешке не предупредили. Он плохо понимал по-вьетнамски, но беседа все равно была записана на магнитофон, который он вложил в записную книжку и незаметно засунул между креслами. Ничего примечательного в их разговоре не было. Они только что познакомились, но, кто знает, в такого рода делах все возможно. Судя по тому, что собеседники все время смеялись и хлопали друг друга по плечу, они просто обменивались шутками. В конце концов, не так уж важно, о чем говорили эти двое, важно, что они собираются делать дальше. Тот, что помоложе, Минь Хо, выглядел более серьезным, у него был явно интеллигентный вид. Что могло связывать его с вульгарным капитаном Нью? Поразмыслив, американец пришел к выводу, что Минь Хо приставили к капитану для слежки. Американцу было сказано, что капитан Нью может вывести его на какого-то беглеца, но ни имени его, ни причины, по которой его ищут, он не знал. Молодой американец всего три месяца пробыл во Вьетнаме и очень скучал по своей японочке, с которой ему было так хорошо весь этот год, что они провели в маленьком городишке неподалеку от Токио. Он любил свою работу в разведке. Но на этот раз у него не было почти никакой информации. Все попытки разузнать что-то самому ни к чему не привели. Не ясно было и какая именно спецслужба занимается этим человеком. Будь он на месте начальства, он рассматривал бы этот вариант как совершенно секретный. Небо за окном было безоблачным, так что полет обещал пройти гладко.

      На банкира этот человек был не похож. Светло-серый, в тонкую полоску костюм, казалось, вот-вот лопнет под напором мощных плеч и бицепсов. Загорелое лицо и жизнерадостная улыбка больше подходили не банкиру, а, например, инструктору по лыжному спорту. Мебели в кабинете было немного, а стены украшали фотографии с видами Швейцарии. Клэй смотрел в окно на тихое озеро.
      – Очень приятно лично встретиться с вами, господин Уэйн-Тернер. Видите ли, в нашем бизнесе не часто приходится общаться с клиентами, а все больше с неодушевленными цифрами.
      – Мне больше не понадобится цифровой счет, – сказал Клэй. – Я собираюсь переехать на постоянное жительство в Европу.
      – Ну что ж, ваш капитал уже почти удвоился, к тому же положение швейцарского франка сегодня весьма прочно.
      – Стоит ли переводить всю сумму в доллары?
      – Трудно сказать, но процентная ставка в долларах выше.
      – Означает ли это, что мой доход также повысится?
      – Без сомнения.
      – В таком случае давайте переведем все в доллары.
      Отсюда был виден его отель – старинное белое здание на другом берегу озера. Он оставил Бернадетт, чтобы она погуляла по городу. Они приехали ночью последним поездом из Цюриха, и он еще не успел осмотреть Люцерн. И вот сейчас, когда все дела с банком улажены, он наконец превратится в туриста, о чем так давно мечтал. Наконец-то он сможет спокойно посидеть, поглазеть на прохожих и вообще вести себя как все нормальные обыватели. Не нужно больше думать о новых назначениях, проверках, засекреченных маршрутах. А главное – не надо заботиться о том, как бы не уронить престиж семьи Уэйн-Тернер. Все, довольно. Пусть теперь другие стоят по струнке перед каким-нибудь конгрессменом, захотевшим посетить военную часть. На столе перед Клэем лежала толстая пачка разноцветных швейцарских купюр – тысячные и сотенные бумажки, похожие на фантики, и Клэй с удовольствием рассматривал, что на них нарисовано.
      – Это ваш годовой доход, господин Уэйн-Тернер, – сказал банкир.
      – Вы прекрасно говорите по-английски, – заметил Клэй.
      – Несколько лет я прожил на западе Канады – в Британской Колумбии. Природа там напоминает Люцерн, но все как-то больше, величественнее. Люди там похожи на англичан, но одеваются по-американски. И темп жизни более медленный, и народу поменьше.
      – Вам не приходило в голову остаться там насовсем?
      – Была такая мысль, но я там скучал по швейцарским законам и швейцарскому порядку. Отсюда за час можно долететь куда угодно – в любой уголок. А Канада – слишком большая страна. Для меня, по крайней мере. Вы не дадите мне номер вашей комнаты в отеле, господин Уэйн-Тернер? Возможно, мне придется позвонить вам, чтобы обсудить план вложения вашего капитала.
      Клэй назвал номер комнаты и, распрощавшись с банкиром, вышел на улицу. От всеобщей любезности у него стало легче на душе. Теперь он на время ляжет на дно и уж затем начнет думать о будущем. Один отрезок жизни прожит. Дальше он найдет себе подходящую страну где-нибудь на морском побережье недалеко отсюда и заживет как придется. Будет, например, разгуливать по пляжу и собирать ракушки. Бернадетт ждала его возле пирса на другой стороне улицы.
      – Хочешь прокатиться на пароходе?
      – Хочу, – сразу согласилась она.
      Пароходик медленно плыл по водам озера, и она любовалась берегами, похожими на сказочные декорации – белые домики, виллы, аккуратно подстриженные деревья, приютившиеся у подножия зеленых холмов, и скалистые горы, упирающиеся в небо своими снежными шапками. Повсюду мелькали алые швейцарские флаги. Вот она – страна, где богачи прятали свои деньги, отнятые у бедняков, богачи, которых она возненавидела еще тогда, когда изучала историю средневековья. Озеро было спокойным – ни пиратов, ни взрывов, ни свиста пуль над головой. Какое прекрасное место. Здесь можно спрятаться от всех.
      Зачем ты так стремишься изменить мир, спрашивала она себя. Что в нем плохого? Зачем ты… Как она была молода и наивна, когда профессор призывал их идти на баррикады. Быть может, все дело именно в том, что она была слишком слаба и податлива. Вокруг не было видно ни голодных, ни жаждущих перемен. Она сражалась против системы, о которой ничего не знала. На палубе сидели сытые, хорошо одетые люди. Разве нельзя поделиться своим богатством с бедными без кровопролития?
      Пароходик степенно двигался по озеру. Как далеко она сейчас от бурных волн Южно-Китайского моря. Клэй прогуливался по палубе, потом подошел и сел рядом с ней. Он был чем-то встревожен.
      – Что-то не так? – спросила Бернадетт.
      – Нужно было еще ненадолго остаться в Гонконге, чтобы окончательно убедиться.
      – Убедиться в чем?
      – Я оставил у портье в отеле «Пенинсула» записку для капитана Нью, написал, чтобы он пошел на яхту и забрал слитки, указав, где она стоит и как он найдет Пателя. Оставил ему немного денег на расходы и записку для начальника порта, чтобы не возникло неприятностей. Но все-таки мне надо было самому все проверить.
      – Но ты сделал все, что мог.
      – Все гораздо сложнее. Я велел ему пойти к Пателю после того, как он возьмет слитки, а мне самому надо было поговорить с Пателем о твоих гуках и убедиться, что он сделает все, чтобы они оставили тебя в покое.
      – Тебе бы это не удалось, они преданы своему делу.
      – Патель и капитан Нью тоже преданы – за деньги они сделают все. Мне нужно, чтобы ты была в безопасности, и еще мне надо поговорить с капитаном.
      – Патель сам с ним сладит, он это умеет.
      – Он и должен уметь, но я не уверен, что Нью сообразит, что сказать – он простак.
      – Ты считаешь всех вьетнамцев простаками?
      – Я не это имел в виду.
      – Почему бы тебе не дождаться ночи и не позвонить господину Пателю? Разве ты не велел капитану Нью оставаться в Гонконге и ждать твоего звонка?
      – Да, велел.
      – Тогда в чем же дело?
      – Не знаю. А вдруг он кому-нибудь разболтает?
      – Отсюда ты все равно ничего не сможешь сделать. Нам не избежать опасности, Клэй, мы ведь знали это с самого начала. И сейчас нет смысла волноваться – что от этого изменится?
      – Наверное, ты права, – он с удивлением ощущал в ней силу и ясность мысли, которых раньше не замечал. Какие же перемены в ней происходят? – думал он, глядя на нее.
      – Этот проклятый пароход совсем не движется.
      – Ты просто устал. Не волнуйся, иди, посиди со мной.
      Она, кажется, становится слишком сильной, подумал Клэй. Надо решать, как с ней быть, нельзя же вечно путешествовать вдвоем. Но он дал себе слово: она была его спутницей, и он пообещал, что они будут неразлучны. Он никак не мог собраться с мыслями, потому что очень устал. Обняв ее за плечи, Клэй улыбнулся. Пароходик чуть прибавил скорость, но мысли Клэя по-прежнему перескакивали с одного на другое.
 
      Тело капитана Нью отяжелело от виски. Чувства и мысли, пропитанные алкоголем, блуждали в разных направлениях, теряя связь с реальностью. Он даже не почувствовал, как Минь Хо усадил его на дощатую палубу. Они уже несколько часов сидели на корме. Капитан Нью стал что-то бормотать про ночь, а рука Минь Хо тем временем поглаживала в кармане рукоятку ножа.
      – Они приплыли сюда на этом суденышке, можешь себе представить? Без остановки. Я бы, наверное, не смог. Ненавижу море. Меня даже сейчас тошнит, хотя мы и стоим на месте. По мне, так лучше – на самолете… – голос его становился все тише. Он потер шею и со вздохом сказал:
      – Знаешь, Минь, я так устал. В Гонконге такая жарища. Так много виски… Поспать бы чуток.
      – Ты изнасиловал эту женщину перед тем, как запереть ее в хижине?
      Капитан Нью с трудом понимал, чего от него хотят.
      – Да нет, я был пьян, как пробка. Не трахал я ее, хотя и хотел. Все хотели, и ты бы захотел, если бы там был. Ну и хороша девка, доложу я тебе.
      – Ты же говорил, что изнасиловал ее… Когда американца спасал, помнишь? Ты еще сказал, что война все спишет.
      – Да нет, врал я, хорохорился. Мы заперли ее, а сами сели с полковником и пили всю ночь. Я мог трахаться только с бутылкой. Но хотел. Уж больно она хороша. А полковник – нормальный парень. Сдержал-таки слово. Сейчас посплю, а завтра пойду к мистеру Пателю. Так полковник велел. Больше пить не буду. Надо с полковником встретиться, сказать, что золото у меня. Он будет звонить мистеру Пателю. А сейчас посплю чуток.
      – Ты уже звонил Пателю?
      – Нет еще. Не ходил, не звонил.
      – Он ничего не знает о яхте и золоте?
      – Ни черта. Устал я, посплю. Ну и денек у нас с тобой выдался.
      Весь день они не расставались, переходя из одного бара в другой. Капитан отлично чувствовал себя в компании Минь Хо, хотя тот и не пил. Зато он рассказал молодому человеку всю свою жизнь от начала до конца и вновь – от конца до начала. Особенно подробно он описывал, как встретил американского полковника с девушкой, как тогда же убил вьетконговца. А сейчас Нью выдохся. Он сидел на палубе и хотел только одного – спать.
      – Сними-ка с меня рубашку, – прохрипел он. – Сил нет от этой жарищи. Вот тут все и было.
      – Ты насиловал женщину?
      – Ну что ты ко мне пристал! Не трогал я ее, но хотел, по правде говоря. Я только двинул ей как следует. Она стала его женщиной, а не моей, и имел он ее здесь, бьюсь об заклад – прямо на этом месте. До сих пор запах стоит – запах секса и пота, чувствуешь? Крепкий мужик, этот полковник. Она сейчас с ним.
      Когда голова капитана упала к нему на колени, Минь Хо ощутил, как его захлестнул гнев. Он дотронулся до потной шеи капитана, а затем вынул нож и всадил в нее острое, как бритва, лезвие. Тело капитана задергалось. Минь Хо прижал его ноги к полу, и наконец Нью вытянулся, наподобие уснувшей рыбины. Было слышно, как о мачты хлопают паруса, как урчат моторы – жизнь на море шла своим чередом.
      Минь Хо снял с капитана одежду и столкнул тело в воду. Подхваченное течением, оно медленно поплыло в сторону залива, а оттуда – в открытое море. К утру оно уже будет далеко. Минь Хо спустился в каюту. Чемодан был там же, где они его оставили. Так вот, где все происходило. Капитан Нью говорил, что чувствует запах, но никакого запаха не было. Именно здесь Бернадетт отдалась американцу. Сейчас они далеко, но он все равно найдет ее, и тогда его положение в партии восстановится. А пока он ищет Бернадетт, они по-прежнему будут держать под арестом его мать и сестру.
      Минь Хо сел и стал думать о том, что ему рассказал капитан. Вот здесь она отдавалась американцу. Острая боль пронзила все его существо. Он пошел на корму и стал смотреть в воду. Торговая компания «Триэнгл» на Моди-роуд. Господин Патель. Весь день капитан только о том и говорил. Он показал, где находится их офис, сообщил, что господин Патель и американец – друзья. Надо самому сходить к Пателю.
      А ведь все могло быть иначе. Бернадетт было приказано доставить полковника на север. Он настоял на том, чтобы именно она сопровождала американца, чтобы раз и навсегда рассеять все подозрения. Он мог бы еще тогда признаться ей в своих чувствах. Сейчас уже ничего не изменишь, но он поклялся, что найдет их. А ее ждет наказание. За то, что была любовницей профессора, за связь с американцем. Она – женщина, а женщинам нельзя доверять, им нельзя позволять вмешиваться в мужские дела. Но от этих мыслей боль не утихала. Надо пойти в город и как следует напиться, а потом утешиться с какой-нибудь проституткой, представляя, что это – Бернадетт.
 
      В американском посольстве в Лондоне далеко за полночь горел свет. Атташе ВВС и его помощник разбирались в груде сообщений, пришедших по телексу из Гонконга и Сайгона. С раннего утра начались бесконечные телефонные переговоры с Вашингтоном.
      – Вызовите полковника Картера, пусть он немедленно приезжает, – приказал атташе помощнику. – Если он окажется в курсе дела, мы смело сможем взять отгул.
      – Кто-нибудь еще знает о случившемся?
      – Только посол. Давай, поторапливайся, разыщи полковника.
      – Несчастный ублюдок.
      – Не очень-то жалей его, он не так уж плохо проводит время.
      – Что вы имеете в виду?
      – Ну хватит! Чтобы полковник был здесь через десять минут. Вашингтон хочет, чтобы мы провели операцию отсюда, из Лондона. В Париже слишком много вьетконговских ушей.
 
      В штатском Майк выглядел отдохнувшим и элегантным. За чашкой кофе они сообщили ему последние новости и передали новый приказ.
      – Вы в этом уверены? – спросил он, выслушав все.
      – Да, черт возьми, уверен. Этот тип – шпион, другого объяснения быть не может. Его необходимо срочно обнаружить и ликвидировать. Его имя слишком хорошо известно, и мы не можем позволить себе роскошь иметь перебежчика такого высокого ранга.
      – Ликвидировать? То есть… вы хотите сказать… убить?
      – Вот именно. У нас будут большие неприятности, если он неожиданно всплывет где-нибудь.
      – Но зачем такому человеку…
      – Картер, никого ни здесь, ни в Вашингтоне не интересует, зачем и почему. Мы не собираемся вступать с ним в контакт или допрашивать. Это исключено. Они пытались договориться насчет него, но это уже вчерашний день. Сегодня мы должны действовать сами, и чем меньше людей об этом узнают, тем лучше.
      – Вы считаете, что я сам должен сделать это?
      – Ты отвечаешь за него, Картер. Ты – его нянька, понял? Ты освобождаешься от всего до тех пор, пока не закончишь это дело.
      – Я не убежден в том, что он виновен.
      – Послушай, Картер, никого не волнует, что мы с тобой думаем. Приятель Клэя капитан Нью поехал в Гонконг. Там видели, как он целый день разгуливал с большой шишкой из вьетконговцев. Мы должны сделать то, чего от нас ждут, иначе к нам потеряют всякое уважение. Если красные доберутся до высшего чина ВВС, они передадут информацию в Москву или Пекин. Они знают, что мы в курсе дела, и рассчитывают, что мы что-нибудь предпримем. Это – не расследование, а исполнение приговора.
      – Мне кажется, мы действуем поспешно.
      – Решение было тщательно обдумано. У нас – приказание с самого верха. Вспомни, ведь в последнее время он был сам не свой: изменился, порол всякую чушь. А взять этот его последний вылет – он же никому ничего не сказал. Не сделал отметки в бортовом журнале. На вылет не было ни приказа, ничего. Вот так-то, мой милый. О том, что он жив, знает с десяток людей, и пусть все так и останется. Клэйтон Уэйн-Тернер погиб во Вьетнаме. Он мертв, понимаешь? И больше всплыть не должен.
      – А что делать с женщиной?
      – Это не наша забота. С ней разберутся красные.
      – А если появится новая информация?
      – Дело закрыто, Картер. Найди его и ликвидируй. Разговор окончен.
      – Есть, сэр.
      – Вот так-то лучше. Мы всегда понимали друг друга.
      – Я хотел бы получить приказ в письменном виде.
      – Исключено.
      – Знает ли об этом посол?
      – Да.
      – Я хотел бы, чтобы вы повторили приказ в его присутствии. На моем месте вы поступили бы точно так же. Кому охота получить втык ни за что! Если дело примет другой оборот, я бы хотел, чтобы об этом знали… Я настаиваю.
      – Хорошо, я позабочусь об этом. Теперь вот еще что. Ты знаешь, что делать, и выполняй. Пока он жив – повышения тебе не видать.
 
      Ничего себе, думал Майк по дороге в гостиницу. «Выполняй» означает сделать Мардж вдовой, оборвать жизнь своего товарища – офицера. Клэй обречен, размышлял Майк, но что-то тут не так. И что он скажет сейчас Мардж?
      Он прошел по подземному переходу и вышел в парк. Пройдусь по Серпантину, решил он, и все как следует обдумаю. Но о чем думать? Чтобы найти Клэя, нужно время. Поговорить и посоветоваться не с кем. Ребята в посольстве – всего лишь курьеры и только. Ему не поздоровится, если он будет сидеть сложа руки. Пока он будет разыскивать Клэя, он может выпасть из обоймы. Но ведь он – не убийца! О почему он не может выполнить приказ и насладиться прелестной женщиной? Потому что это не для него, он не такой человек. В конце концов Майк совершенно измучился, сомнения раздирали его. Клэй виновен – это факт. В Вашингтоне же не мясники работают! Они бы не приказали убить Клэя, если бы не имели доказательств его виновности. Но всего они не сказали. То-то и оно. Значит, у них были особые причины, как всегда.
      Ни разу за все годы службы Майк не подверг сомнению ни одного приказа. С тех пор, как он принял присягу, он хранил верность флагу. Молодежь должна была убивать, это была их работа. А может быть, он им нужен только для того, чтобы найти Клэя, и потом, когда он будет обнаружен, они дадут отбой? Возможно, эта секретная операция была частью какого-то более широкого замысла? А может быть, Клэй выполнял какое-то секретное задание, что-то сорвалось и теперь они хотят убрать его, потому что он слишком многое знает? Нет, хватит, от всего этого можно сойти с ума.
      Может, сейчас – самое время подать в отставку? Но они не позволят. Они могут лишить его пенсии. А Мардж? Что он скажет ей? Как посмотрит ей в глаза? Майку всегда была ненавистна ложь. Он и в детстве никогда не лгал. Впервые за много лет ему захотелось оказаться ребенком. Над Клэйтоном Уэйном-Тернером нависла смертельная угроза. Это было ясно, как божий день. Но так же ясно было и то, что угроза нависла и над Майком Картером.

      – За нами кто-то следит, – сказала Бернадетт. – Он там, возле окна.
      Взглянув на лицо девушки, Клэй увидел, что губы ее дрожали. Они сошли с кораблика в Кюсснахте, уютном маленьком городке, украшенном статуей Вильгельма Телля, горделиво стоявшей в окружении цветочных клумб. Блестящие красные автобусы изливали на площадь потоки туристов. Они сидели в маленьком ресторанчике с окнами на озеро. Целое стадо газельих голов, висевших по стенам, печально взирало на прокуренный зал.
      – Он смотрит на нас, – сказала Бернадетт. В ее голосе звучал ужас.
      – Конечно, смотрит. На тебя смотрят все.
      Она действительно возбуждала: прекрасно одетая, с безупречным макияжем, Бернадетт выглядела весьма экзотично.
      – Взгляни сейчас, – велела она.
      Клэй посмотрел. Мужчина возле окна был здоровяком с красной, распухшей и потной физиономией. На нем был тяжелый твидовый костюм.
      – Англичанин, – безошибочно определил Клэй. – Ты что, никогда не видела англичан?
      – Я видела его на корабле, я видела, как он следовал за тобой, когда ты вышел из банка. Он уже тогда следил за нами.
      – Не будь ребенком! У тебя разыгралось воображение.
      – А ты не говори со мной как папаша!
      – Черт, ну вот, ты и на меня разозлилась. Что уж, и пошутить нельзя?
      – Ты что-то скрываешь от меня.
      – Господь всемогущий! Если все дело в этом англичанине, то я, наверное, что-то скрываю и от самого себя.
      – Почему ты взял меня с собой?
      – Ну, а теперь-то ты о чем?
      – О той хижине, во Вьетнаме. Почему ты освободил меня? Ты мог бы вернуться… Из-за меня у тебя будут неприятности.
      – Я не хочу сейчас говорить об этом.
      – Можешь не волноваться за меня – я в состоянии позаботиться о себе сама. Ты не должен сжигать все мосты только из-за меня.
      – Слушай, ну хватит тебе! Давай вернемся в Люцерн.
      – Тебе все равно звонить Пателю не раньше полуночи.
      – Поехали, здесь мне не по себе.
      Когда они поднялись на борт кораблика, Бернадетт увидела англичанина, бегущего, чтобы успеть к трапу. Задыхаясь, он хватал воздух ртом.
      – Гляди, – сказала она спокойно, – он снова увязался за нами. Я же говорила…
      – Ну хватит, мне это начинает надоедать. Толстый парень пытается успеть на корабль – вот и все. Это – свободная страна, люди путешествуют, разглядывают все подряд.
      – Что ж, дело твое.
      Полированные переборки корабля были обклеены рекламными плакатами: летние пейзажи с пальмами, пляжами и самолетами швейцарской авиакомпании. Югославия, Италия, Греция, Мальорка…
      – Мальорка, – пробормотал Клэй. – Как же я раньше не сообразил!
      – О чем это ты?
      – Мы можем поехать на Мальорку. Это маленький остров, и погода там прекрасная – тебе понравится. Я был там когда-то, давным-давно.
      – Как хочешь…
      Мальорка. Всего пятьдесят пять минут на самолете из Цюриха, если верить плакату. А в Цюрих можно уехать этой же ночью. Денег хватит. Кроме того, были еще деньги Говарда. Нет, он не мог так поступить. А, собственно говоря, почему? Говарду они все равно ни к чему. Клэй до сих пор путешествовал по его паспорту. Что это он так разволновался? Клэй взглянул на Бернадетт. Может быть, ему передалось ее беспокойство?
      Когда они пришвартовались в Люцерне, солнце еще стояло в небе, но воздух уже остыл.
      – Неплохо бы раздобыть тебе какой-нибудь плащ, – сказал Клэй. Грузный англичанин прошел позади них и исчез. – Я же говорил тебе, что никто за нами не следит.
      – Не нужен мне никакой плащ. Мы разве не едем на тот солнечный остров?
      – Сегодня ночью я должен позвонить Пателю. Возможно, мы уедем завтра.
      – В таком случае я побуду в номере.
      Они прошли по знаменитому мосту. Каждый раз, когда Бернадетт ловила на себе взгляды прохожих, ее лицо вспыхивало. В вечернем воздухе то и дело раздавались звонки трамваев. В этот момент Клэй был счастлив. Он не привык выискивать врага на земле. Когда же они вступили под деревянный разукрашенный навес древнего моста, успокоилась и Бернадетт. Англичанина нигде не было видно. Наверное, Клэй прав, ей начинало мерещиться Бог знает что.
      К отелю они подошли уже в темноте, на улицах города и вокруг озера зажглись фонари. Пока девушка разбирала вещи, Клэй принял душ. Прежде чем звонить в Гонконг, они еще успеют отдохнуть.
 
      Набрав номер телефона, Клэй отчетливо услышал голос Пателя.
      – Вас слышно так, будто вы в соседней комнате, – произнес он.
      – Доброе утро, полковник. А вот у вас голос усталый. Вы – далеко?
      – Это – длинная история. Капитан еще не объявился?
      – Да, полковник. Сейчас он как раз рядом со мной.
      – Не могли бы вы подозвать его к телефону?
      – Сию минуту, – ответил Патель и передал трубку кому-то другому.
      – Полковник Уэйн-Тернер? – Капитан никогда не называл его по имени, подумал Клэй. – Рад вновь слышать вас. – Что-то определенно было не так. У капитана Нью голос всегда был бодрым и радушным, а этот – звучал холодно. Может быть, он устал?
      – Вы взяли золото, капитан?
      – Да, благодарю вас.
      – Вы ведь знаете, что я путешествую с женщиной…
      – Конечно, полковник.
      – Ей кажется, что ее люди следят за нами. Мне нужна ваша помощь.
      – Все что угодно, полковник. Ваше желание – закон для меня.
      Английский, на котором говорил мужчина, был слишком беглым. Что-то было не так.
      – Я надеюсь, вы не скучаете в Гонконге.
      – О, еще бы, полковник!
      Собеседник отвечал чересчур лаконично.
      – Собака вернулась в деревню, капитан? – На другом конце провода воцарилось молчание. Клэй ждал. Капитан, похоже, не был пьян.
      – Да, она вернулась. И все остальные – тоже.
      – Следующий раз привяжите ее получше.
      – С ней все в порядке. Ее не было всего час. Вы сказали, что вам нужна помощь относительно девушки?
      Это был не капитан Нью. Клэй лихорадочно соображал: что же было не так? Слишком хороший английский. Акцент? Да, именно акцент.
      – Не думайте об этом пока. Могу я снова поговорить с господином Пателем, капитан?
      Пока Патель брал трубку, Клэй поделился с Бернадетт своими подозрениями. Она попросила, чтобы он дал ей послушать.
      – Да, – произнес Патель.
      – Тот человек, который рядом с вами, – он слышит меня?
      – Нет.
      – Это не капитан Нью.
      – Вы уверены?
      – Абсолютно. Избавьтесь от него. Не говорите ему ни слова. Избавьтесь от него немедленно!
      – Я не могу сделать этого, полковник. Конечно, я пригляжу за капитаном Нью, я знаю, вы обязаны ему жизнью.
      – Вы не можете отделаться от него?
      – Вы абсолютно правы.
      – В таком случае следите за ним в оба. Запомните его лицо… все детали. Через двадцать секунд позовите его опять к телефону, о'кей?
      – Хорошо, полковник, я так и сделаю.
      Клэй прикрыл трубку рукой.
      – Ты узнаешь голос капитана Нью?
      – Конечно.
      – Этот человек говорит как ты, с французским акцентом, но его английский почти безупречен.
      – Мы были французской колонией. Все, кому за тридцать, говорят по-французски.
      – У капитана Нью английский язык отвратительный, да еще с американским акцентом.
      – Дай мне послушать.
      – Вы готовы, господин Патель? – сказал Клэй в трубку.
      – Да, конечно. Вы снова хотите поговорить с капитаном?
      – Да. Скажите ему, чтобы спел национальный гимн. Это наш условный знак.
      С этими словами Клэй передал трубку Бернадетт. На другом конце провода, в Гонконге, мужчина запел. Лицо Бернадетт исказилось, посерело. Она прикрыла трубку рукой.
      – Я хорошо знаю этого человека, – прошептала она, – я знаю его. На, возьми… – и девушка вернула ему телефонную трубку.
      – Ладно, капитан Нью, – сказал Клэй, не отводя глаз от искаженного ужасом лица Бернадетт. – Я надеюсь, вы извините меня, но, как вы помните, такова была наша договоренность. Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня, однако мне нужно было убедиться в том, что вы не забыли пароль.
      – Все в порядке, полковник. Как ваша жена, она счастлива?
      – Она в Париже. Могу я снова поговорить с господином Пателем?
      – Он вышел из комнаты. Сейчас я позову его. Вы подождете?
      – Конечно, – ответил Клэй и вновь прикрыл трубку ладонью. Бернадетт сообщила ему, кем был его собеседник. Его зовут Минь Хо, сказала она. Он был ее наставником, человеком, которого она знала в течение многих лет, еще с Парижа, знала и боялась! Именно он был рядом с ней, когда Клэй попал в плен после прыжка с парашютом. Клэй ободряюще потрепал ее по плечу. Трубку снова взял Патель.
      – Вы довольны, полковник?
      – Этот человек меня слышит?
      – Нет, никто, кроме меня.
      – Как я уже сказал, это не капитан Нью. Его зовут Минь Хо, он вьетконговец, очень опасный, безжалостный человек. А это может означать только одно: капитан Нью мертв. Дьявольщина! Ваш агент в Сайгоне слишком много болтал. Это на вашей совести, Патель, это ваша вина.
      – Даже не знаю, что вам ответить.
      – Не надо мне отвечать, только избавьтесь от него. Но не уезжайте из офиса до тех пор, пока я не перезвоню вам.
      – Договорились, полковник. Я постараюсь, чтобы он хорошо провел время, и за все заплачу.
      Патель положил телефонную трубку и молча сел, созерцая вьетнамца, который, в свою очередь, смотрел прямо ему в глаза и улыбался. Слишком лощеный, слишком самоуверенный, думал Патель. Слишком спокойно чувствует себя в этом городе. Где же капитан Нью? Не ошибался ли американец, что может понадобиться вьетконговцу от полковника?
      Через несколько часов Патель уже будет знать, куда направился Клэй. Его собственный агент, англичанин по имени Блумфилд, целый день следовал за парочкой буквально по пятам. Последний раз он кратко доложил по телефону из аэропорта, что они заказали авиабилеты до Цюриха, после чего Патель велел Блумфилду непременно попасть на тот же рейс. Как только они доберутся куда-нибудь, агент сразу же позвонит, чтобы отчитаться. Значит, Швейцария. Что ж, это не лишено смысла. Видимо, американец хранит там деньги, и скоро Пателю об этом будет известно наверняка. Блумфилд был просто обязан позвонить ему – Патель чувствовал, что пахло деньгами. Деньги всегда можно найти там, где есть грязь и страх. И – шпионаж, потому что правительства хорошо оплачивают это занятие. И Патель собирался урвать от этого куска как можно больше.
      – Ну что ж, я думаю, на сегодня довольно, – обратился он к своему гостю. – Как долго вы пробудете здесь, капитан?
      – Пока не знаю.
      – Вы позволите пригласить вас сегодня на ужин? Полковник просил меня позаботиться о вас.
      – С большим удовольствием.
      – В таком случае, встретимся в семь часов вечера в ресторане «Бэронз тейбл». Это в отеле «Холидей Инн». Договорились? Буду вас ждать.
      Минь Хо пожал индийцу руку и вышел. То, как изменилось поведение Пателя, не осталось для него незамеченным. Что-то встревожило его, а может, он всегда такой. Плевать! Этот индиец – торгаш, капиталистическая собака и нужен Минь Хо только для того, чтобы найти женщину.
      День складывался удачно, подумал Минь Хо, выйдя на бурлящую улицу. Американцы, конечно, сами возьмутся за поиски этой парочки, и у них есть возможность просеять весь мир. Но они слишком осторожны и наверняка оставят бреши, через которые Минь Хо сможет первым добраться до беглецов.
      Ему не нравился этот город – витрина рабского труда, рай для паразитов, у которых столько денег, что они могут их жечь, питательная среда для продажной лживой прессы. Система, порождающая таких, как Патель, и ему подобных, должна быть уничтожена, размышлял Минь Хо, шагая по Нэтан-роуд. Он участвует в этом деле как может, и когда воцарится новый порядок, заслуги Минь Хо оценят по достоинству.
 
      В кабинете Пателя зазвонил телефон – это был английский сыщик.
      – Они в Люцерне, – доложил он уставшим голосом. – Осматривали город, ходили в банк и по магазинам. Все подробности я сообщу в отчете.
      – Неплохо сработано, Блумфилд. Но голос у вас усталый. Отдохните немного.
      – Я не сомкнул глаз ни на минуту. В самолете я спать не могу, а после посадки боялся, как бы не упустить их. Пришлось приклеиться к ним, даже поселился в том же отеле. Что делать дальше?
      – Отоспитесь, но рано утром – подъем. Продолжайте следить за ними и перезвоните мне завтра в это же время. Как у вас с деньгами? Вам следует потеплее одеться. Кстати, как ваша спина?
      – Лучше, господин Патель, гораздо лучше.
      – Когда закончите это задание, можете задержаться в Европе и устроить себе небольшие каникулы. Езжайте в санаторий или куда-нибудь еще. Отдохнете – станете другим человеком.
      Прежде о самочувствии англичанина не заботился никто.
      – Спасибо, господин Патель, – растроганно сказал он.
      – Спокойной ночи.
      Он восхищался Пателем. Индиец был неутомимым и жестким человеком, но ему было не чуждо сострадание. Как бывший полицейский Гонконга, Блумфилд хорошо знал всю подноготную Пателя, его сделки могли быть незаконными где угодно, но законов этого города он не преступил ни разу. Что касается этого задания, то Блумфилду не разъяснили, с какой целью велась слежка за американцем и его девицей, но господин Патель не стал бы тратить усилия, если бы дело было связано с простой тяжбой о разводе.
      Блумфилд так устал, что даже не мог заснуть, и поэтому решил принять снотворное. Еще несколько минут назад он видел свет под дверью полковника. Не исключено, что тот тоже работал на Пателя, но вера англичанина в своего хозяина была настолько велика, что он считал нужным задавать вопросы. Вскоре выпитый алкоголь и лекарство встретились в жилах Блумфилда. Он уснул, даже не успев снять ботинки.

      Мысль, что ему предстоит стать палачом, не давала покоя Майку Картеру. Принять ванну, что ли, подумал он, – день выдался трудным, и он оставил Мардж записку, чтобы она его не ждала. Постепенно Майк начинал думать, что Клэй все же ни в чем не виновен, но информацию все равно необходимо было собирать. В сердце Майка все чаще закрадывалось ощущение собственной беспомощности.
      Было уже девять вечера, и он включил телевизор, чтобы посмотреть выпуск новостей. Американцы взяли какую-то там высоту в горах около Дананга, – на этой неделе она уже трижды переходила из рук в руки. Диктор Би-би-си своим бесстрастным, как обычно, голосом сообщил о больших потерях, а затем на экране появились кадры кинохроники, снятые в аэропорту какого-то американского города: гробы, завернутые в звездно-полосатые флаги, солдаты, салютующие выстрелами в воздух, люди в слезах. Но главными темами дня были цены на нефть и безработица. У них там, похоже, все перевернулось с ног на голову, подумал Майк. И тут зазвонил телефон.
      Это был его агент в Сайгоне. У него появилась кое-какая дополнительная информация о приятеле-вьетконговце капитана Нью и о тех местах, куда тот наведывался в Гонконге. Агент, в частности, назвал торговую фирму на Моди-роуд под названием «Триэнгл». Самого капитана с прошлого вечера никто не видел, но за вьетконговцем велось наблюдение. Он уже дважды побывал на Моди-роуд и оба раза представился капитаном Нью. Не пригодится ли полковнику Картеру эта информация?
      Название фирмы было знакомо. Майк тут же позвонил в Вашингтон, и через час пришел ответ. Пентагон давно занимался этой компанией. Она являлась предметом специального расследования, и особенно пристальный интерес вызывала личность ее управляющего – индийца Джагдиша Пателя, проживавшего в Гонконге. Руководил расследованием полковник Клэй Уэйн-Тернер, сообщили Майку, посоветовав заодно не ввязываться в это дело.
      Такой ответ порадовал Картера, у него вдруг появилась надежда. Может быть, Клэй выполняет еще одну миссию – задание какой-то другой службы, и разные цепочки просто пересеклись? Не исключено, что в интересах расследования ему надо было исчезнуть на какое-то время? А почему бы и нет? В Вашингтоне сказали, что расследование не окончено. «Триэнгл» – вот где разгадка. Надо звонить в Гонконг.
      Телефонистка отеля без особого труда разыскала номер компании, и Майк попросил соединить его с управляющим. Номер был занят, и телефонистка пообещала соединить при первой же возможности. Он сгорал от нетерпения – а вдруг удастся что-то выяснить! Этот Патель, будь он трижды неладен, скажет ему, в конце концов, почему Клэй ничего не сообщил о себе на базу ВВС, хотя вполне мог это сделать. Наконец его соединили. Секретарша Пателя ответила, что шеф сейчас разговаривает с Соединенными Штатами, и Майк живо представил себе Клэя на другом конце провода: он беседует с Пателем и не имеет понятия, во что влип.
      Конечно, другого объяснения быть не может, ясно, что Клэй выполняет какое-то задание, потребовавшее, чтобы он исчез. А ВВС он нужен мертвым. Обычная история, правая рука не знает, что делает левая.
      Секретарша Пателя спросила, будет ли он ждать, пока шеф закончит разговор, или перезвонит через какое-то время. Майк ответил, что подождет. Спустя еще несколько минут секретарша попросила извинения: «Он все еще беседует».
      – Вашего вьетнамского друга интересует отнюдь не только моя замечательная компания, – говорил Клэю Патель, – я это кожей чувствую.
      – Вполне возможно.
      – Он, например, желает знать, где вы находитесь, и, похоже, не он один. Чем вы их всех так всполошили, полковник?
      – Если бы я знал, Патель. Но, судя по всему, у меня некоторые неприятности.
      – Возможно, я и смогу помочь вам, полковник, но, как вы понимаете, на определенных условиях. Вы говорили, что Минь Хо опасен. Но я тут ни при чем, он же охотится не за мной, а за вами. Интересно, сколько стоит ваша жизнь? Не поговорить ли мне с ним на эту тему? Он ведь может и заплатить, чтобы узнать, где вы находитесь.
      – Вы ничего не должны ему говорить. Если он узнает от вас хоть слово, считайте, что вам конец. Даже я не в силах буду вас спасти. Да и что вы можете ему сказать?
      – Ну, допустим, что вы находитесь в Люцерне.
      Такого удара Клэй не ожидал, но постарался не подать вида.
      – Нам не о чем больше разговаривать, Патель, – холодно сказал он.
      – Напротив, полковник, мне кажется, один ум хорошо, а два лучше. Что нам мешает работать вместе?
      – Я должен все обдумать. Ждите моего звонка. А пока продолжайте общаться с Минь Хо так, будто вы ни о чем не подозреваете, и зовите его капитаном Нью.
      – Если понадобится, звоните мне домой, – сказал Патель и назвал свой номер телефона.
      Клэй посмотрел на Бернадетт.
      – Мы уезжаем. Ты была права. Ему известно, где мы. Этот толстомордый англичанин работает на Пателя. – Бернадетт спокойно встала и подошла к чемоданам.
      – Спасибо тебе за этот чудесный день, – сказала она, и на ее лице промелькнула улыбка. – Надо поскорей собрать вещи.
      – Но какой смысл Пателю следить за нами?
      – Не за нами, за мной. Минь Хо разыскивает меня. Клэй, ты должен избавиться от меня как можно скорее, если не хочешь попасть в беду. От меня одни неприятности. И ты не знаешь Минь Хо – он на все способен.
      Конечно, девушка не могла не испугаться, но ее голос звучал как обычно, словно не произошло ничего особенного. В нем звучала обреченность и покорность неумолимой судьбе. Волна нежности захлестнула Клэя, он подумал, что ни за что не бросит и будет защищать эту женщину, ведь она тоже пытается его защитить, беспокоится о нем. Он подошел к ней и крепко обнял. Пора бы ему научиться прислушиваться не только к себе, но и к тому, что говорят другие, Бернадетт, например.
      – Ты никуда не уедешь, моя дорогая. Ты останешься со мной до тех пор, пока я не надоем тебе до чертиков.
      – Да, но…
      – Мы неразлучны уже давно. Мы в одной лодке, Бернадетт, и от этого никуда не деться.
      Клэй позвонил портье и попросил подготовить счет, так как они уезжают. Нет, гостиница отличная, еда превосходная, обслуживание – тоже. Нет, нет, они всем довольны, но им необходимо срочно уехать из города, поскольку изменились обстоятельства. Кстати, уходят ли какие-нибудь поезда в этот ночной час? Нет? А можно ли взять напрокат машину? Тоже нет? А как насчет такси? Портье ответил, что попытается вызвать.
      На такси они доехали до городка под названием Зуг. Клэй попросил водителя остановиться у вокзала и узнать относительно поездов в южном направлении и в Италию, но шофер тут же вынул из ящика для перчаток расписание и прочитал Клэю. Бернадетт, казалось, все это нисколько не интересовало. Отвернувшись, она смотрела в окно.
      Заплатив за проезд и дав шоферу чаевые, Клэй отпустил такси и, как только машина исчезла из виду, взял Бернадетт под руку. Город был окутан легкой предрассветной дымкой, сквозь которую проглядывали силуэты гор. На железнодорожных путях совершали свой утренний туалет поезда: их мыли и оттирали до блеска, прежде чем отправить в дорогу.
      – Уверен, что они проследят нас до этого города, – сказал Клэй. – Нам надо садиться на поезд в другом месте.
      – И что же теперь?
      – Возьмем такси и проедем пару железнодорожных станций. Потом возьмем еще одно такси, подъедем ближе к Цюриху, а там сядем на поезд. Если хочешь, можем украсть машину.
      Бернадетт рассмеялась. Обостренное чувство опасности придавало Клэю бодрости, а она следила за выражением его лица, вслушивалась в каждое слово. В ее присутствии он не испытывал никакой горечи, как это бывало рядом с Мардж. Он снова чувствовал себя ведущим, а нынешняя схватка с противником, в общем-то, ничем не отличалась от других.
      – Можно и ракету обмануть, – пошутил он, – если знаешь откуда ее запускают. А мы-то знаем, кто именно идет по нашему следу, хотя и не догадываемся, почему.

      Патель откинулся на спинку кресла, держа в руке телефонную трубку. Голос на другом конце провода был приветливым и открытым.
      – Меня зовут полковник Майк Картер. Не хочу водить вас за нос, господин Патель. Я ищу полковника Уэйн-Тернера.
      – А почему вы звоните по этому поводу именно мне?
      – Мы оба знаем, почему, господин Патель. У вас с Уэйном-Тернером кое-какие дела. Нам известно, что он был у вас, и мы хотим знать, где он сейчас.
      Это, подумал Патель, может означать только одно: расследование продолжается, а полковник и пальцем о палец не ударил, чтобы закрыть его. Он уже не служил в армии, он сбежал. А этот Картер разыскивает его. Что же он все-таки натворил?
      – Разрешите, я вам перезвоню, полковник Картер, – сказал Патель. – Дайте мне номер вашего телефона.
      – Я дам вам свой телефон, но прежде хотелось бы, чтобы вы нам сообщили все, что знаете о капитане Нью, офицере южновьетнамской армии. Вы можете выяснить, где он находится? Нам известно, что вчера он был в Гонконге.
      – Я займусь этим, – ответил Патель. – Как вам перезвонить?
      Майк продиктовал ему свой номер и повесил трубку.
      И зачем только он сказал Уэйну-Тернеру, что знает, где он находится, думал Патель. Блумфилда раскроют. Но тем не менее не стоит расстраиваться раньше времени.
      Все утро он пытался дозвониться до своего агента в Сайгоне, но без толку, того не было на месте. Сказали, что он поехал на север договариваться о чем-то с поставщиками и скоро должен вернуться. Это «скоро» может означать час, но может – и месяц, думал Патель, раскуривая новую сигару. В прежние времена он сам слетал бы в Сайгон, теперь же там слишком часто простые сделки кончаются убийством. Человека могут прикончить за полсотни долларов, и концов потом не найдешь, причем валят все на войну. Положиться совершенно не на кого. Кроме Блумфилда, вздохнул Патель. Его мучила неизвестность. Что-либо понять было невозможно, и выхода из этого лабиринта Патель не видел. Куда подевался настоящий капитан Нью? Кто мог подумать, что у людей вроде Уэйна-Тернера могут быть какие-то общие интересы с такими, как Нью? Кто занимается сейчас расследованием деятельности его компании? Майк Картер? Чем больше он размышлял, тем сложней представлялась общая картина. Патель налил себе виски и сделал глоток. Алкоголь оказал свое действие, и он подумал, что ведь в спокойные времена цены на золото не растут. И вообще для бизнеса выгодна неясность. Так что расстраиваться незачем. И все же как не расстраиваться, когда вокруг сплошная неясность. Он жил в постоянном страхе перед беспросветной нищетой, в какой он некогда родился, и нынешнее благоденствие лишь напоминало ему о том, с чего он начал.
      Зазвонил телефон, но Патель даже не пошевельнулся, чтобы взять трубку. Сейчас он не в состоянии говорить с кем бы то ни было. Он вспомнил о Минь Хо. Опасный тип. Клэй его предупреждал, да у него это просто на физиономии написано, несмотря на интеллигентность. И чего ему надо от Клэя? Тут в воображении Пателя возник блеск золота. Он стал думать о том, как красиво золото и как хороши деньги. Золото и деньги, деньги и золото… Собака зарыта где-то тут, нужно хорошенько продумать, какова во всем этом роль Клэя и каким может быть вознаграждение. Сегодня вечером он должен увидеться с Минь Хо, но от него ведь черта с два что узнаешь.
      Патель позвонил в Школу воинских искусств Сучанга, где его сразу же узнали по голосу – в свое время они сотрудничали.
      – Сегодня вечером мне понадобятся двое ваших парней, только самых надежных, – сказал Патель.
      – Для охраны или убийства? – спросили на другом конце провода.
      – Возможно и то, и другое. В отеле «Холидей Инн», Голден Майл. Ресторан «Бэронз тейбл». Сегодня в семь вечера.
      – Нет проблем.
      – Они должны следить за каждым моим движением, как ястреб за мышью. Если я возьму сигару и попрошу у официанта прикурить, следует действовать немедленно.
      – Ясно. Спасибо, господин Патель.
      Он снова ощутил себя в безопасности. Эти люди были профессионалами, теперь-то с ним ничего не случится. В Англии сейчас было десять утра. Он заказал телефонный разговор с Лондоном.
      – Картер у телефона, – раздался голос в трубке.
      – Это я, Патель.
      – Есть новости?
      – Капитана Нью мне разыскать не удалось.
      – Он в Гонконге. По крайней мере, вчера он был там.
      – Можете мне поверить, что сейчас его здесь нет.
      – А что вы хотите сообщить мне о полковнике Уэйн-Тернере? Где он?
      – Вы мне предлагаете что-то конкретное?
      – Послушайте, у вас большие неурядицы с ВВС, правильно? Я мог бы вам помочь, если вы, в свою очередь, поможете мне. Но обещать ничего не могу.
      – Все вы, полковники, одинаковые. Уэйн-Тернер говорил, что…
      – Полагаю, с моей стороны помощь была бы более ощутимой. Но сначала мне надо его найти. А вот где? Похоже, этого, кроме вас, не знает никто.
      – Им не только вы интересуетесь. У вас есть конкуренты. Кто-то сопровождал капитана Нью до Гонконга.
      – Да, это был наш человек. Молодой толстяк. Это – наш.
      – Если вы задействовали своих людей, то доберетесь до него и без моей помощи.
      – Мы потеряли его след.
      – За ним охотится еще один человек, вьетнамец.
      – Вам о нем что-нибудь известно?
      – Может быть. Его тоже очень интересует ваш полковник. А я – бизнесмен, продаю свой товар тому, кто больше платит.
      – Тогда скажите, что они вам предлагают.
      – И вы дадите больше?
      – Я отвечу так же, как и вы – может быть. Вы знаете этого вьетнамца?
      – Я и так вам сказал больше, чем нужно. А вы мне еще не дали никаких гарантий.
      – Наши люди не пошевелятся, пока я не представлю им конкретных данных.
      – Сегодня вечером у меня встреча с этим вьетнамцем. Продолжим наш разговор завтра. К тому времени я еще кое-что разузнаю.
      – Идет. А я выясню, что можно сделать в связи с расследованием.
      – Всего лучшего, полковник Картер.
      На душе у Пателя полегчало. Он медленно потягивал виски и попыхивал сигарой. Часы показывали шесть. Отсюда до ресторана езды не больше пяти минут, времени, чтобы встретить своего вьетнамского друга, у него предостаточно.
 
      Сколько еще народу может набиться в этот вонючий город, спрашивал себя Минь Хо, взбираясь по трапу на паром, идущий в Коулун. Хотя его и раздражала толпа, но по заливу все-же проехаться было приятно. Глядя на разноцветные огни, мерцающие в морской дали, он совсем забыл о том, что Гонконг – это город без будущего. Он уже успел побывать в тех районах, где жили и трудились люди, выброшенные за борт жизни, где рождались, росли и умирали без всякой надежды. Он видел лодочников, которые никогда не получали за провоз больше одного гонконгского доллара. Вот где бедняки работают в поте лица, чтобы богатели толстосумы, думал Минь Хо. В руках у него была сумка с золотыми слитками – они пригодятся ему позже. И все-таки он не мог понять, как связаны Уэйн-Тернер и этот индиец. В конце концов, решил он, когда паром подошел к Коулуну, плевать ему на них. Патель знает, где Бернадетт, а остальное неважно. Он посмотрел на часы – уже шесть, а ему надо было еще успеть помыться, побриться и переодеться. Казалось, паром никогда не причалит к пристани…
 
      В ресторане «Бэронз тейбл» все столики были заняты. Войдя в зал, Минь Хо сразу увидел Пателя, ожидавшего его при входе. С неизменной улыбкой на лице тот любезно проводил гостя к столу под звуки вальса Штрауса. Крашеные белокурые официантки разносили фирменные австрийские деликатесы на деревянных подносах, разрисованных яркими цветами. Минь Хо взял огромное меню и начал его изучать, краем глаза внимательно следя за Пателем.
      – Судя по всему, это весьма привилегированное заведение, – заметил он, – вас здесь все знают. Наверное, приятно чувствовать себя богатым?
      Патель положил свою изжеванную сигару в пепельницу. Тут же подскочил официант, заменил пепельницу и хотел было зажечь спичку, но Патель отрицательно покачал головой.
      – Могу вам ответить только одно, дорогой капитан Нью, это – тяжкий труд.
      – Примите этот скромный подарок. Хотя трудно удивить чем-либо человека вроде вас, у которого есть все.
      – Вы очень внимательны, капитан Нью, спасибо. А теперь не угодно ли вам закусить? Вы уже выбрали что-нибудь?
      – Вы человек светский, господин Патель, и я всецело полагаюсь на ваш вкус.
      Минь Хо успел заметить за соседним столиком двух молодых мужчин в синих деловых костюмах с выпиравшими из-под материи бицепсами. Один из них заказал кофе, другой, прикрывшись меню, не спускал глаз с Пателя.
      – Не хотите ли вина, капитан Нью?
      – C удовольствием, на ваш выбор.
      – Честно говоря, я плохо разбираюсь в винах…
      – Я же, тоже говоря честно, хотел бы заметить, что никакой я не капитан Нью. Меня зовут Минь Хо, и мне кажется, что вы, как умный человек, давно это поняли. Мне не хотелось бы хитрить с вами, поскольку мы можем стать друзьями и делать общее дело. Сделайте одолжение, закажите вино по вашему вкусу.
      На мгновение Патель потерял дар речи. Он залпом выпил стакан воды.
      – Минь Хо? А где же капитан Нью?
      – Капитан Нью выполнил свое задание, господин Патель, и вернулся в Сайгон. Ваш полковник был ему кое-что должен, но теперь они квиты.
      – Не понимаю. Полковник приказал капитану, чтобы он сегодня вечером был здесь. Чем вы докажете, что говорите правду?
      – Вам нужны доказательства? Пожалуйста. К вашему сведению, полковник позаимствовал у капитана золотые слитки. Два из них он привез в Гонконг, надеясь здесь их надежно спрятать. Теперь же, когда полковник отдал слитки капитану и уехал, тот уже не представляет для него никакого интереса. Как вам известно, капитан помог ему бежать из плена, да и я в этом немного поспособствовал. В знак своего расположения капитан дал мне один золотой слиток и просил поместить его в надежное место здесь, в Гонконге. Он не уверен, что Сайгон долго продержится. Вот как обстоят дела, господин Патель. Наш общий друг капитан Нью – очень богатый человек.
      – Покажите мне слиток, Минь Хо.
      – Хотите взглянуть? Тогда наклонитесь и возьмите под столом мою сумочку, затем пройдите в туалет, откройте ее и любуйтесь на здоровье.
      Патель чуть не свалился со стула и, схватив сумку, ринулся в туалет. Из-за соседнего столика вслед за ним устремился один из синих пиджаков, явно китаец. Минь Хо приступил к закуске, незаметно вылив в вазу с цветами вино из своего бокала.
      Когда Патель вновь уселся за столик, он светился блаженством. Индиец был в отличном расположении духа, широкая улыбка не сходила с его лица, а в словах, обращенных к Минь Хо, не было и тени настороженности.
      – И много еще таких же слитков?
      – Полно, господин Патель. Наш капитан, можно сказать, коллекционировал их. Он не слишком доверял бумажкам, которыми с ним расплачивались.
      – А все-таки сколько еще?
      – Не торопитесь, господин Патель, вы хотите узнать все сразу, а вам сначала необходимо слегка поесть.
      – Каковы ваши условия?
      – Что вы имеете в виду?
      – Ведь не стали бы вы все это мне показывать и рассказывать просто так. Вам что-то нужно от меня. Что именно?
      – Несомненно. Однако не надо спешить – вечер только начался, а золото от нас никуда не убежит. Как пишет «Сауз чайна ньюс», цена за тройскую унцию достигнет скоро трехсот долларов. Между прочим, когда вы выходили, я заметил на десертном столике превосходный торт с клубникой, просто пальчики оближешь, а вон там, обратите внимание, я заметил двух молодых людей. Они уже давно выпили кофе, и, по-моему, им пора домой, как вы думаете?
      Патель быстро написал что-то на клочке бумаги и подозвал официанта. Дав ему записку и двести долларов, он показал глазами на соседний столик.
      Минь Хо налил себе в стакан воды со льдом.
      – Вино вызывает у меня жажду, господин Патель. К тому же я весь день ходил по городу и вспотел, как свинья. Ведь нам с вами не нужны лишние партнеры, как вы считаете? Как мне представляется, основным держателем акций в этом предприятии будете вы.
      К тому моменту, когда он закончил говорить, соседний столик был пуст.
      – Так-то лучше, – проговорил Минь Хо, кивнув головой в ту сторону, – теперь можно поговорить о деле.
      – Что от меня требуется?
      – Вам известно, где находится полковник?
      – Конечно. Вы ведь слышали, как я беседовал с ним по телефону.
      – Он сам вам звонил, это еще ни о чем не говорит.
      – Ну хватит вам потешаться надо мной. Конечно, я знаю, где он.
      – Ваше утверждение необходимо проверить.
      – Вы безумно красноречивы, Минь Хо. И не просто красноречивы, но и предельно точны.
      – В юности я собирался стать журналистом. Однако мы здесь не для того, чтобы заниматься воспоминаниями. Чем вы можете доказать ваше утверждение, будто вам известно местонахождение полковника?
      – Предлагаю оптимальное решение – сейчас же идем вместе и звоним полковнику, вы можете с ним сами поговорить.
      – Мы можем спугнуть птичку.
      – Не беспокойтесь, дружище, один из моих лучших агентов сидит сейчас у него на хвосте. Как только они уехали, он не выпускает полковника из виду ни на секунду. Ну что, пошли?
      – Давайте сначала съедим по кусочку торта с клубникой.
      – Вы настоящий гурман, Минь Хо. Как-нибудь пройдемся вместе по ресторанам, идет?
      – Спасибо.
      Это всего лишь вершина айсберга, думал Патель. Вокруг полковника вертится слишком много народа, и всем он нужен. Тут пахнет чем-то большим, нежели просто адрес в Швейцарии. За один адрес Минь Хо не предложил бы партнерства.
      – Кстати, что вам все-таки нужно от этого бедолаги?
      – А вот это, дорогой Патель, пусть останется тайной, пока я не узнаю точно, где он находится.
      – Он ведь не один, а с женщиной – они приходили ко мне в офис несколько дней назад. Настоящая красавица, ничего не скажешь.
      Минь Хо чуть не поперхнулся, услышав это, но Патель, будучи уже навеселе, ничего не заметил. Он подписал счет и поднялся из-за стола.
      – Живут же люди, – оскалился Минь Хо.
      – Пойдем в офис? – предложил Патель. – Блумфилд в Швейцарии ждет моего звонка. Это не просто сыщик, а сыщик из сыщиков.
      – Англичанин? Я думал, вы нанимаете только местных.
      – Местные в Европе не годятся – внешность не та. Не возражаете, если мы пройдемся пешком, тут недалеко, а я слегка переел.
 
      Голос у Блумфилда был хриплым и слегка дрожал от смущения.
      – Птички улетели, господин Патель, я их потерял. Упорхнули. Очень сожалею, больше мне нечего сказать.
      – Оставайтесь там, пока я не скажу, что делать дальше. Всего хорошего.
      Вьетнамец что-то прошептал ему в ухо.
      – Блумфилд, вы меня слышите? Не уезжайте из Люцерна. Через день-два к вам приедет человек по имени Минь Хо. Он – мое доверенное лицо, он займется этим делом. Работайте с ним в паре, Блумфилд, выполняйте все его приказания.
      – Всем свойственно ошибаться, сэр. Простите, что так вышло, – смущенно пробормотал Блумфилд.
      – Не вините себя.
      – Хорошо, сэр. Я буду ждать Минь Хо.
      – С деньгами у вас нормально?
      – Спасибо, господин Патель. С деньгами все в порядке.
      – Минь Хо привезет дополнительные средства. А вы пока разрабатывайте план их поиска. Будем созваниваться. Спокойной ночи.
      – Похоже, у вас не все в порядке? – мрачным голосом спросил Минь Хо.
      – Временные перебои, вроде икоты, не больше. Господин Блумфилд – мастер своего дела, уверяю вас. Между прочим, он был здесь офицером полиции. Он скоро разыщет их, я в этом не сомневаюсь.
      – И где, вы сказали, он остановился?
      – В «Гранд-отеле» в Люцерне.
      – А как же мне быть со швейцарской визой?
      – Зайдете вот с этим к господину Хартману в швейцарское консульство, и проблем не будет.
      Он достал из ящика письменного стола визитную карточку и начертил на ней два креста.
      – Уверен, визу вы получите. Но прежде, чем вы уйдете, мне кажется, нам надо обсудить кое-какие условия нашего соглашения, ну как обычно: кто сколько получит и тому подобное.
      – Это не потребуется, господин Патель. Ведь мы доверяем друг другу.
      Патель совсем запутался, пытаясь понять этого человека. Блумфилд провалился, и теперь у Пателя на руках не было козырей. Что он мог предложить Минь Хо? Но почему-то на этот раз Патель не переживал как обычно, когда речь шла о его партнерских обязательствах. Может, вино подействовало на него успокаивающе, но как бы там ни было, он твердо решил, что, когда позвонит Картер, он не будет с ним связываться и на все предложения ответит отказом. У этого парня он своими глазами видел золото, и нечего разбрасываться – ставки сделаны. Минь Хо поднялся с кресла и встал рядом с Пателем, который в этот момент одной рукой держал телефонную трубку, а другой набирал номер. Патель откинулся в кресле и закрыл глаза. Пыхтя сигарой, он мысленно перенесся на берега родного Ганга. Сейчас, правда, он вспоминал не свое трудное детство, а великую реку, тепло от которой нахлынуло теперь на него подобно волнам. Патель не успел увидеть тонкого, словно игла, лезвия, что вонзилось в его шею, и не почувствовал боли. Он погрузился в вечную тьму быстро и бесшумно.
      Минь Хо вытер рукавом холодный металл. На шее Пателя осталась еле заметная ранка. Он был уже не нужен Минь Хо, как, впрочем, и кому бы то ни было еще. Интересно, куда отправилась душа Пателя, подумал Минь Хо и, открыв ящик стола, вынул оттуда пачку чеков, которую приметил еще раньше. Он сунул ее в сумку и взглянул в окно. Там продолжалось вечное коловращение жизни, и Минь Хо подумал, что вряд ли стоит жалеть об этом мерзавце, который несколько минут назад принимал его как гостя.

      Могу ли я забыть то утро? После разговора с господином Пателем я не мог уснуть. Я подвел его, но он не сказал мне в упрек ни слова. Наоборот, в его голосе слышалось сочувствие. Даже когда он говорил о Минь Хо, в его словах я почувствовал заботу и внимание: «Выполняйте его приказания. Он скажет, что делать». Он пытался приободрить меня в трудную минуту. Тогда я еще не знал, что скоро моя жизнь круто изменится.
      Я был в отчаянии. Мне не помогало снотворное, оно лишь усиливало депрессию. Я мог только ждать. Ждать каких-либо известий. Но никто не звонил и не приезжал, хотя я безвылазно сидел в отеле. Я попросил принести расписание всех поездов на всех железных дорогах. Я изучил все шоссе Швейцарии, все авиалинии, мой гостиничный номер стал похож на командный пункт, увешанный картами и графиками.
      Три дня, измученный и опустошенный, я просидел в четырех стенах, как в тюремной камере. Звонки к Пателю ничего не дали – номер не отвечал, а своих бывших коллег в полиции Гонконга я побеспокоить не решился. Странно, но после десяти лет совместной работы, после всего, что нам пришлось хлебнуть в послевоенные годы, сейчас я чувствовал себя аутсайдером. Даже не хочется вспоминать те времена: японская оккупация, массовое бегство европейцев и безысходная покорность местных жителей пришельцам из Страны восходящего солнца. Чан Кайши и Мао Цзедун героически дрались с японскими оккупантами, сделав нас – союзные войска – посмешищем в глазах всего мира.
      Когда мы вошли в Гонконг, я пошел на службу в полицию. Там работы было хоть отбавляй, и можно было сделать неплохую карьеру. Через некоторое время я дослужился до чина инспектора полиции, имея на своем счету несколько удачных операций, но в один «прекрасный» день моя карьера закончилась. Однажды таможенники арестовали партию кокаина и оставили ее на складе в порту. Я командовал подразделением, которому было поручено охранять склад до следующего утра, когда захваченный кокаин должны были сжечь. И вот, вечером, когда я сидел в баре, ко мне подошел китаец, у которого я снимал квартиру, и предложил мне толстую пачку денег. За это он попросил всего-навсего, чтобы мои люди на один час покинули склад. Все равно, сказал он, власти продадут этот груз на сторону, так что пусть лучше деньги достанутся тому, кому они нужнее. До сих пор не пойму, какой бес меня попутал, но я согласился.
      Мы устроили вечеринку прямо там, на складе, китаец прислал нам самых хорошеньких девушек, музыкантов и отличное угощение. Потом кто-то предложил продолжить веселье в чайной в двух кварталах от порта. Мы провели там два часа, ребята были довольны, а когда мы вернулись, склад был пуст. На следующий день меня уволили, и мой начальник сказал, что я должен быть благодарен хотя бы за то, что не попал за решетку.
      Черт возьми, неужто в мои-то годы я стану лукавить? Конечно, я погнался за деньгами. Тогда многие делали миллионы на подобных делах, ну я и купился. Только одного я не знал – что мой непосредственный начальник получил за эту операцию гораздо больше, чем я, и очень скоро вышел в отставку, став преуспевающим бизнесменом. А я остался без работы и несколько месяцев слонялся по городу, как последний лентяй. Чтобы как-то поддерживать физическую форму, я стал ходить в спортзал и там познакомился с господином Пателем.
      Через несколько дней после нашей первой встречи он предложил мне работу. Я возглавил охранную службу его компании, и между нами установились дружеские отношения. Господин Патель помог мне выгодно вложить мои сбережения, и через пару лет я стал вполне обеспеченным человеком. Все эти годы я работал так, что мне не в чем было себя упрекнуть, и вот теперь в Швейцарии случился такой прокол. Так что сиди, милый, взаперти и жди дальнейших распоряжений.
      Прошло три мучительных дня, и в одно прекрасное утро в комнату ко мне входит, что называется, без доклада этот самый Минь Хо. Такой невзрачный, небольшого роста вьетнамец в очках. Лицом вроде бы ничего, но в глазах что-то такое, отчего мне сразу стало не по себе. Он смотрел как бы сквозь меня, и от этого взгляда по спине бежали мурашки, как от холода. Впрочем, скорее от страха.
      – Садитесь, пожалуйста, – предложил я. – Хотите кофе?
      – Я – Минь Хо, – заявил он, не утруждая себя излишней любезностью. – Я берусь за это дело.
      И протянул мне визитную карточку господина Пателя с его собственноручной подписью.
      – Я собирался встретить вас в цюрихском аэропорту, – начал было я, но он не проявил к моим словам ни малейшего интереса. В руках у него была дорожная сумка.
      – Я расположусь в спальне, а вы здесь, – довольно грубо оборвал он меня. – Поставьте свою кровать сюда. – Он, похоже, привык командовать. – Не будем тратить деньги господина Пателя на излишний комфорт.
      – Может быть, вы хотите позавтракать?
      – Нет, – отрезал он. – Что вы можете сказать о последних передвижениях американца?
      Он, вероятно, хотел, чтобы я чувствовал себя неловко. Не знаю, почему он вел себя именно таким образом, но с первого же момента, как он вторгся в мою жизнь, этот вьетнамец был донельзя возбужден и заражал меня своей нервозностью. Он был несчастным человеком, это было видно. Кто он, откуда? В общем, меня это не касалось, так как его прислал господин Патель, и у него, видимо, были свои резоны. Я привык доверять господину Пателю, а он сказал, чтобы я во всем слушался Минь Хо. Своим напором, постоянной злостью и грубостью он действовал на меня как удав на кролика. Все мои попытки как-то смягчить его, сделать ему что-то приятное оканчивались ничем, и я все время чувствовал себя круглым идиотом.
      Я рассказал ему обо всех событиях предыдущих дней, не упустив ни малейшей подробности. Мы даже проехались на пароходе по озеру и зашли в тот ресторанчик, где побывал полковник. Короче, прошли его маршрутом. В ресторане у нас произошла размолвка по поводу обеда. В те годы я очень любил поесть, и, несмотря на недовольство Минь Хо, все-таки пообедал. Шаг за шагом, медленно, но верно, Минь Хо прибирал меня к рукам – это чувствовалось буквально во всем, и, надо сказать, делал это весьма профессионально. Он не только командовал всей операцией, но стремился парализовать мою волю. Вечером, когда мы возвратились с прогулки по маршруту полковника, Минь Хо заявил:
      – Блумфилд, ты не должен был дать ему уйти.
      – Что и говорить, я плохо сработал. По-моему, они все-таки знали обо мне. Она первая меня раскрыла.
      – Ты заметил близость в их отношениях?
      Странный вопрос. Я сказал, что не могу судить об их отношениях, поскольку находился от них на приличном расстоянии и не слышал, о чем они говорили. Нельзя было не заметить, что Минь Хо слушал меня с напряженным вниманием.
      – Об этом можно было бы догадаться по их движениям. Он обнимал ее?
      – Я не заметил.
      – Господин Патель говорил о тебе как о классном сыщике. Как ты думаешь, они остались в Швейцарии?
      – Вряд ли. Здесь слишком тесно, а им известно о нашем присутствии.
      – Думаешь, они все еще вместе?
      – Пятьдесят на пятьдесят. И все-таки хотелось бы знать, почему господин Патель так интересуется ими.
      – Тебя это не касается.
      Конечно, он был прав. Я получил четкий приказ – во всем повиноваться Минь Хо, а остальное меня не касалось. В первый день Минь Хо дал мне понять, что проку от меня нет никакого. Я чувствовал себя полнейшим идиотом, выкладывая перед ним все, что мне было известно, и видя, как он внимательно меня слушает, делает вид, будто я плету всякую чушь.
      – Куда, по-твоему, они направились?
      – Наступает летний сезон – могут поехать куда угодно. Думаю, они выберут какое-нибудь оживленное место: Италию, Средиземноморье, Северную Африку или Испанию. В это время всюду светит солнце, гуляй хоть по всему континенту. Полковник любит море, поэтому мне кажется, он предпочтет остановиться там, где ходят пароходы.
      – Это ничего не дает. Ищи ветра в поле.
      – Если бы мы знали, на чье имя у него паспорт, задача значительно упростилась бы. Вы не хотите, чтобы я слетал в Гонконг?
      – Когда захочу, тогда дам тебе знать. По-моему, у него канадский паспорт.
      – Откуда вы знаете?
      – Яхта, на которой он прибыл в Гонконг, была зарегистрирована в Канаде. Если нам удастся узнать, кому она принадлежала, то сможем выяснить и имя в паспорте. Хозяин яхты исчез. Думаю, американец прикончил его.
      – Маловероятно. Он не сделал бы этого, поскольку находится в бегах. Слишком явная улика.
      – Послушай, Блумфилд, они приплыли в Гонконг морем. По пути он мог выбросить канадца за борт – мог произойти любой несчастный случай.
      – Несчастный случай? Это возможно. Во всяком случае, эту версию стоит проработать.
      – Выясни насчет яхты.
      – Завтра же утром позвоню в контору «Ллойдз» в Лондоне – у них может найтись список застрахованных судов.
      – Нет, лучше сам поезжай в Лондон. А я побуду здесь.
      – Можно еще проверить в банке.
      – В каком?
      – Американец здесь заходил в банк.
      – Проверь прямо с утра.
      – Это не так просто. В этой стране строго охраняют секретность вкладов.
      – Как-нибудь справимся. Ты лучше отправляйся в Англию.
      – Как называлась яхта?
      – «Слава Богу», – ответил вьетнамец, и я чуть не рассмеялся.
      – Утром вылетаю. А сейчас неплохо бы поужинать.
      – Ты думаешь о чем-нибудь, кроме еды? – чуть не набросился он на меня, но я сделал вид, что ничего не слышал, и поспешил удалиться. На свежем воздухе я почувствовал себя не таким дураком и решил пройтись по городу, надеясь, что, когда я вернусь, Минь Хо уже будет спать. Хватит с меня на сегодня.
 
      В Англии я не был с войны, но нынешняя поездка не доставила мне удовольствия. Может быть, потому, что я провел в Лондоне всего сутки. Город показался мне грязным, безликим, огромным скопищем людей с чрезвычайно серьезными лицами – вот, пожалуй, и все впечатления. В «Ллойдз» меня встретили любезно, но помочь ничем не смогли. Судно, вероятно, было застраховано в Канаде, сказал мне служащий и обещал сделать запрос. Короче, я съездил напрасно. Несколько раз я пытался дозвониться до господина Пателя, но в офисе никто не отвечал, а домашний номер телефона мне не дали.
      Минь Хо встречал меня в цюрихском аэропорту со своей вечно недовольной миной. На поезде мы доехали до Зуга и около часу бродили вокруг вокзала. Минь Хо заговаривал с прохожими по-французски.
      – Попробуй встать на его место, – рассуждал он. – Полковник – не обычный турист, он скрывается от преследования. К сожалению, он заметил тебя. Так что в этой игре от тебя мало пользы.
      – Вы хотите, чтобы я вернулся в Гонконг?
      – Повторяю еще раз – когда я захочу, чтобы ты что-то сделал, я тебе скажу.
      – Для начала мы должны четко представить себе, каким путем он мог уехать отсюда.
      – Ну вот, впервые пошевелил мозгами. Что ты предлагаешь?
      Я обрадовался. Наконец-то он стал относиться ко мне как к живому человеку. Смешная штука – когда работаешь под чьим-то началом и привыкаешь исполнять приказы, у тебя развивается рабская психология. Ты изо всех сил пытаешься угодить, ублажить, ты сносишь обиды и унижения, но стоит тебе хоть раз услышать комплимент, как ты расцветаешь, забыв о всех обидах, и начинаешь урчать, как сытый кот.
      – Машину напрокат он взять не мог, на поезде он не поехал – мы опросили всех возможных свидетелей. Значит, он взял такси. Городок этот маленький, и таксист наверняка запомнил бы пассажира, поскольку маршрут должен был быть необычно длинным. Но все-таки нельзя исключить, что они арендовали автомобиль. Скоро мы это выясним.
      – Для этого у него должен был быть паспорт…
      – Он мог взять машину на ее имя. Или на свое настоящее – господин Патель выдал ему дубликат его настоящего паспорта. Не мог же он предъявить в банке чужой паспорт.
      – Вполне возможно. Но в Гонконге он не пользовался паспортом на свое имя. Никакой Уэйн-Тернер там не появлялся – господин Патель проверял. Полагаю, что он ездит по канадским документам. Он убил канадца. Короче, он – убийца.
      – Почему вы так уверены в этом?
      – Потому что он летчик ВВС.
      – Да нет же, при чем тут это! Поверьте, я видел его, и у меня не сложилось впечатления, будто полковник – хладнокровный убийца. К тому же с ним была женщина. Она бы этого не допустила.
      – Она не просто женщина, а солдат вьетконга. Их учат убивать.
      – Я все-же думаю, что с канадцем произошло что-то другое.
      – Канадец был убит.
      – Почему вы так уверенно повторяете одно и то же?
      – Мне не хотелось вас огорчать, Блумфилд. Я знаю, вы были в хороших отношениях…
      – С кем? Помилуйте, Минь Хо, что вы говорите?
      – Ваш американец убил господина Пателя.
      Меня ударило словно громом, в голове все перемешалось. «Когда?» – только и смог я произнести.
      – Накануне моего отъезда из Гонконга господина Пателя зарезали в его кабинете.
      – Как? Этого не может быть. Он же был здесь. Господи, нет, не может этого быть.
      – Ты слышал о его друге – капитане Нью из армии Южного Вьетнама? Так вот, Уэйн-Тернер заплатил ему за это убийство, но истинным убийцей я считаю американского полковника. А Патель был порядочным человеком.
      – Во что бы то ни стало мы должны найти его, Минь Хо. Не могу понять, что связывало с ним господина Пателя.
      – Что бы их ни связывало, это уже не имеет значения. Теперь наша задача – довести это дело до конца. Американец должен понести наказание за убийство, даже если мы больше ничего о нем не узнаем.
      Выскочив на улицу, я бросился на центральный почтамт и позвонил в Гонконг своему бывшему коллеге, который подтвердил все, что сказал мне Минь Хо. Действительно, Патель был зарезан в своем кабинете. Никаких улик у следствия нет – ничего, что могло бы навести на след убийцы. Вот и все. Теперь никто не поздравит меня с Рождеством, никто не приободрит в трудную минуту, не спросит, как здоровье. Патель был добрым человеком. А его убили.
      – Прими мои соболезнования, я знаю, что ты любил его.
      – Кроме него, у меня не было родных, – ответил я.
      – Дай мне знать, если понадобится моя помощь.
      По-моему, всю ночь я бродил по городу. Не помню, где, потому что переходил из одного бара в другой и еле держался на ногах, а утром Минь Хо обнаружил меня сидящим на лавочке на берегу озера. Неожиданно вынырнув из утреннего тумана, он подошел и сел рядом со мной. Мысли, одна мрачней другой, крутились в моей голове. Одиночество навалилось на меня, и если бы я не оставил пистолет в гостинице, то, конечно же, что-нибудь с собой сделал. Я не мог простить себе, что огорчил Пателя во время нашего последнего разговора, и теперь, сидя на лавке с бутылкой виски в руках, я говорил с самим собой.
      – Ты думаешь о самоубийстве? – тихо спросил Минь Хо, обняв меня за плечи. В тот момент он показался мне человечным, а я застыл в отчаянии и плакал, словно ребенок, не найдя утешения.
      – Не знаю.
      – Доверься мне, Блумфилд, и крепись.

      То, что Минь Хо был коммунистом, мне стало ясно довольно быстро – по тому, как он говорил о деньгах, о богатых и бедных. В общем, он давно променял буддизм на ленинизм. Но что общего могло быть у такого человека с Пателем, об этом я почему-то не подумал. Меня захватил охотничий азарт. Я не просто выполнял волю Пателя, у меня появился собственный стимул – своего рода вендетта. Полковник был убийцей, и с ним была женщина. Значит, женщина – его сообщница. Найти их стало делом всей моей жизни. Я сгорал от желания отомстить. Потом я много размышлял над этим и приходил к одному и тому же выводу: я выполнял долг перед самим собой. Что же касается Минь Хо, то он служил детонатором гремучей смеси, накопившейся во мне. Он стал лидером, а я – маховиком, который надо было лишь как следует раскрутить.
      Вдвоем мы прочесали всю Европу. Мы путешествовали на всех видах транспорта, где только ни бывали, что только ни придумывали. По ночам мы переходили границы, изображая из себя то полицейского с преступником, то бизнесмена с перспективным клиентом. Как-то раз мы даже направились в Рим под видом двух миссионеров из Гонконга. Думаю, господину Пателю понравилась бы моя изобретательность. Все побережье Франции с севера на юг и еще дальше – до Сан-Ремо в Италии мы изучили как свои пять пальцев. Гостиницы, мотели, кемпинги – мы обшарили все, и все – впустую.
      Когда мы добрались до Канн, старое доброе Средиземное море уже успело прогреться в солнечных лучах. Одиночество и депрессия сказались на моей внешности. Я прибавил в весе килограммов пять и теперь мог застегнуть штаны только в лежачем положении. Я еще помещался в свой единственный шерстяной костюм, но от этого мне было не легче, потому что с наступлением лета я чувствовал себя в нем, как в сауне.
      Минь Хо распоряжался деньгами господина Пателя весьма щепетильно. Он разрешил мне взять напрокат «фиат-600». Хорош же я был за рулем этой крохотной машинки, разъезжая по самым фешенебельным курортам со своим толстым пузом и расстегнутым ремнем. Унизительное зрелище. Да еще Минь Хо не давал мне покоя – ему очень нравилось сравнивать меня с бамбуковым медведем. Но тогда я не обращал на это внимания, будучи одержим только одной мыслью – что я сделаю с американцем, когда он наконец попадется в капкан. Все остальное не имело значения.
      Я был уже не первой молодости, и все эти переезды в жару, дешевые гостиницы, плохая еда не могли не сказаться на моем здоровье. К тому же все деньги были у Минь Хо, а я не сообразил, что мог бы снять какую-то сумму со своего счета в Гонконгском банке. Единственное, в чем я иногда находил утешение, – это хороший ужин в отсутствие Минь Хо. Он же с озабоченным видом постоянно куда-то звонил, исчезал, не говоря мне ни слова, был замкнут и неразговорчив.
      Он не расставался со своей сумкой, и меня начало разбирать любопытство, что же в ней такое, о чем никто не должен знать? Как-нибудь загляну в нее, думал я, когда Минь Хо заснет. Но он, похоже, всегда бодрствовал.
      По прибытии в Геную Минь Хо объявил, что мы здесь обоснуемся надолго. И вот, когда я сидел за столиком в таверне и доедал свои спагетти, меня вдруг осенило.
      – Надо позвонить в Швейцарию, – сказал я Минь Хо.
      – Не надо, – отрезал он, не переставая писать что-то в своем замусоленном блокноте. – А впрочем, что тебе понадобилось в Швейцарии?
      – Есть одна неплохая идея.
      – Интересно, с каких это пор у тебя стали возникать идеи?
      Не знаю, что со мной случилось, но я вышел из себя и наговорил ему кучу грубостей. Какими только словами я его ни обзывал, а ему хоть бы что – сидит себе и будто не слышит. Волны гнева захлестывали меня, и мне казалось, что я вот-вот наброшусь на него с кулаками. Минь Хо с улыбкой наблюдал за мной, а потом спросил:
      – Чего это ты надумал?
      – Потом скажу. – Я выскочил из-за стола и со всех ног бросился в отель, уже на бегу прокричав ему: – Если и дальше хочешь со мной работать, сиди здесь и жди. Иначе я уезжаю в Гонконг.
      – Может, лучше съешь еще чего-нибудь? – спокойно предложил он.
      Видимо, я был ужасно смешон – бегущий что есть духу толстяк в шерстяном костюме, а вокруг – девочки в бикини. Но мне было не до того. Я попросил улыбающегося портье соединить меня с телефонисткой международной линии. Портье «Гранд-отеля» в Люцерне узнал меня по голосу, и я спросил его, как называется тот банк, что находится около озера, прямо напротив железнодорожного вокзала. Он дал мне номер телефона, и я, дрожа от нетерпения, набрал номер. Стараясь говорить с типично американским акцентом, я объяснил ответившей мне служащей, что Клэйтон Уэйн-Тернер хотел бы обговорить кое-какие детали с лицом, ответственным за свой банковский счет.
      Мне везло, как никогда в жизни. Трубку взял мужчина и очень вежливо спросил, где я в данный момент нахожусь.
      – В Генуе, в Италии, – ответил я, – у вас для меня все готово?
      Последовала довольно продолжительная пауза, и я подумал, что лучше подождать, чем вешать трубку – я все равно ничего не теряю. Но тут в трубке снова раздался голос банкира:
      – Мистер Уэйн-Тернер, хорошо бы, если бы вы дали мне свой адрес. Вы уже уехали с Мальорки?
      Так вот где они! Наконец-то!
      – Я вас почти не слышу, – прохрипел я в трубку, – чертова связь. Ничего не слышно, я перезвоню.
      – Вы связались с представительством «Американ экспресс» в Пальме?
      – Ничего не слышно, я перезвоню вам, – снова не своим голосом сказал я и повесил трубку. У меня перехватило дыхание. Ничего себе, дичь, за которой я охочусь вот уже которую неделю, находится в двух шагах от меня, проплыл малость на пароходе – и цап-царап. Наконец-то я вздохнул с облегчением. Не зря я все же ем свой хлеб. Мальорка. Нет бы мне раньше сообразить: популярный курорт, остров, полно туристов – лучшего убежища трудно сыскать. Там ходят пароходы, и можно проследить за передвижениями полковника, если он вдруг задумает смыться, кроме того, я могу связаться с испанской полицией – мое удостоверение полицейского по-прежнему при мне. В общем, мистер Патель мог бы мной гордиться, думал я, сияя от радости. Портье, глядя на меня, тоже улыбнулся:
      – Хорошие новости?
      Я кивнул и выскочил на улицу.
      Минь Хо сидел в таверне. Мне безумно захотелось есть, и я потребовал себе бутылку красного вина и тарелку спагетти. Он с отсутствующим видом посмотрел на меня и ничего не сказал. Опять в своем мрачном настроении, подумал я и заказал еще огромную порцию мороженого.
      – Все, они у меня в руках, – выпалил я. Много бы я сейчас дал, чтобы узнать, что творилось у него на душе. С бесстрастным выражением лица он ласково поглаживал свою сумку. Переполнявшее меня чувство превосходства над этим человеком разбивалось о стену его угрюмого молчания.
      – Дай мне денег, – сказал я, покончив с едой. – Нужно купить какую-нибудь одежду.
      Минь Хо без возражений, даже не сосчитав, протянул мне пачку красивых итальянских купюр.
      – Поедешь со мной? – c нетерпением спросил я, но он отрицательно покачал головой. – Мы уезжаем. Я нашел их.
      На какое-то мгновение в глазах Минь Хо что-то блеснуло, но тут же его лицо снова приобрело отсутствующее выражение. С ним явно не все в порядке, решил я, ему будто и не хочется их найти.
      – Я вернусь через пару часов, а вы заплатите за меня. Увидимся в отеле, – сказал я, и он кивнул мне на прощанье.
 
      Сейчас, глядя в прошлое, я вижу все, как на ладони. Наконец все встало на свои места. Теперь я знаю, что испытывал Минь Хо, какие бури разыгрывались в душе этого прирожденного поэта. Но до сих пор я не пойму одного: каким ветром занесло его в область, столь далекую от поэзии, как мог он предать ее ради ненависти, вражды и политики? Минь Хо никогда не показывал вида, что внимательно вас слушает. Наоборот, он всегда носил маску полного безразличия и равнодушия. Сейчас я отчетливо вижу: Минь Хо ясно сознавал, что мы вот-вот настигнем беглецов, но при этом не мог для себя решить, что же делать дальше. Вернуть ли Бернадетт туда, где она находилась, когда Клэй вторгся в ее жизнь? И что ему делать с самим собой? Возвращаться и спасать свою подмоченную репутацию? Его мучили сомнения.
      Я начал подозревать, что для него в этой истории главное – Бернадетт. Быть может, он охотился за ней, чтобы отомстить за какие-то парижские грехи? Кто знает… Но с каждым днем он вел себя все более странно. Хозяином ситуации начинал становиться я, а он почти ни во что не вмешивался. Он даже перестал упоминать об американском полковнике, что казалось мне совершенно непонятным, но я не придавал этому значения, упиваясь собственным величием и падением Минь Хо.
      Я ринулся покупать себе летнюю одежду. Выбор был огромный, и вскоре я стал обладателем нескольких костюмов, рубашек, отличных ботинок, портфеля и даже лосьона для лица и геля для волос. В Италии и Испании крупным мужчинам живется легко – никто не обращает на них внимания, не называет их дылдами и толстяками. Здесь люди просто наслаждаются жизнью и не критикуют всех и вся, в отличие от нас, англичан. Поэтому я и решил поселиться здесь, на берегах древнего Средиземноморья.
      Минь Хо, чтобы скрыть охватившую его депрессию, старался всячески ущемить мою гордость. Как я ненавидел его, как презирал! Меня поддерживало только страстное желание отомстить за господина Пателя.
      Я заказал билеты на пароход компании «Кенгуру» до Пальмы через Барселону. Пароход, как мне сказали, был вполне комфортабельным, и, чтобы хоть чем-то досадить Минь Хо, я взял каюту первого класса. Но даже это не пробрало Минь Хо – он никак не отреагировал и по-прежнему оставался в подавленном состоянии. Ну и пес с ним, подумал я и пошел в кино. Все равно через полтора дня мы окажемся на Мальорке. Полковник, можно сказать, уже был у меня в руках.

      Пароход «Кабо де Себастьян», вышедший из Барселоны, неторопливо скользил по темной глади Средиземного моря, приближаясь к бухте Пальмы.
      – Сегодня это больше похоже не на море, а на плавательный бассейн, – заметил первый помощник, обращаясь к капитану.
      Первый луч солнца упал на лицо Клэя. Он открыл глаза, тихо встал и, задернув занавески, на цыпочках вышел из каюты, чтобы не разбудить мирно спавшую Бернадетт. Он хотел спокойно обдумать, как поступить с ней дальше. Клэю было приятно, что она всецело зависела от него, смотрела на него, как на своего покровителя. Ему нравились ее широко открытые глаза, устремленные на него с доверием и нежностью. В ее присутствии он чувствовал себя самым сильным и умным на свете. Кроме того, Клэю льстило, что на его спутницу обращают внимание везде, где бы они ни появились. Может быть, ей стоит вернуться во Францию? Но стоило ему заговорить об этом, как девушка сжималась от страха и льнула к нему, словно ребенок. Он вспоминал Мардж с ее независимостью – та нередко обвиняла его в черствости, но, по существу, не нуждалась в нем.
      Бернадетт же всегда глядела на него снизу вверх, за исключением тех редких моментов, когда она впадала в депрессию. Тогда на нее было больно смотреть: запавшие глаза, осунувшееся лицо, сжатые губы. Она старалась забиться в какой-нибудь угол и подолгу сидела молча, не видя и не слыша ничего вокруг. Но потом все опять становилось как прежде, и она снова была той нежной Бернадетт, с которой он чувствовал себя настоящим мужчиной. Клэй не знал, что мучает ее, но он твердо решил сделать все, чтобы заполнить черные дыры в ее душе.
      Пароход входил в бухту Пальмы, и древний город величественно выплывал из предрассветного тумана. На фоне синего неба уже можно было различить очертания собора. Изумрудная гладь залива и поросшие лесом горы ласкали взор путника, перед которым Пальма, казалось, раскрывала свои объятия. Так же и Бернадетт, едва открыв глаза, захотела обнять Клэя, но рука коснулась пустоты, и девушка в ужасе вскочила с постели. Куда он исчез? – билось в ее мозгу. Но стоило ей взглянуть в окно, как она сразу успокоилась: солнце, изумрудный блеск волн и далекий шум на берегу – все предвещало счастливый день, полный новых впечатлений. Здесь, на маленьком острове, их не найдет никто.
      Почему ее всегда тянуло в новые места? Наверное, потому, что ее все всегда бросали. Бернадетт старалась не думать о будущем: пока Минь Хо охотится за ней, о каком будущем можно было думать! Он был ее другом, но она не оправдала его надежд, так же как не оправдала надежд всех, с кем сводила ее судьба. Еще в монастыре девчонки говорили, что из нее не выйдет ничего путного. Они оказались правы, и сейчас Бернадетт повисла на шее у Клэя. Ему это может только повредить, по его следу тоже шли его бывшие друзья. Девушку словно затягивала какая-то черная дыра. Хорошо бы просто лечь и умереть, но ведь она была не безразлична Клэю, он искренне заботился о ней. Нет, она должна думать не о себе, а о нем и не поддаваться мрачным мыслям. Многим было куда хуже, но они не теряли надежды до последнего. У Говарда была вера, но он лежит теперь на дне океана, и все из-за нее. Нет, прочь эти мысли, прочь! Она встала под холодный душ, и водяные струи смыли с нее накопившуюся горечь.
      Две недели они добирались до Пальмы. Еще находясь в Цюрихе, Клэй позвонил в свой банк и договорился, что деньги переведут прямо сюда – нужно было только зайти в отделение «Америкэн экспресс» и оттуда позвонить в Люцерн. Из Цюриха они самолетом прибыли в Лозанну, а затем доехали на поезде до Дижона. Французским таможенникам Клэй показал паспорт на имя Говарда Джелинека, и все прошло гладко. Там же, в Дижоне, Бернадетт на свое имя арендовала машину, на которой они добрались до Барселоны и сели на этот пароход.
      Клэй стоял на палубе, глядел на медленно приближавшийся город и вспоминал, как много лет назад они с Мардж приехали сюда из Лондона в гости к приятелю. Они приплыли на пароходе в эту же бухту. Те дни, пожалуй, были самыми счастливыми в его жизни. Они тогда взяли напрокат крохотный автомобильчик и изъездили остров вдоль и поперек. В маленьких ресторанчиках и деревенских тавернах они объедались всякой морской снедью, любовались древностями, уцелевшими вопреки цивилизации, гуляли по узеньким средневековым улочкам и старинным деревенькам, блуждали в пещерах Порто Кристо и купались ночью на пустынных пляжах. Они были красивой парой, и будущее рисовалось им в радужном свете. В какой же момент между ними возникла отчужденность? Почему все так вышло? Неужели Клэй теперь был навсегда обречен лишь копаться в прошлом да прятаться от людских глаз?
      Как было бы хорошо повернуть время вспять! Он смог бы начисто переписать всю книгу своей жизни, все могло бы сложиться иначе. Если бы мать не сказала, что он ей не сын, ему бы не пришлось, уже будучи взрослым, мучиться в загадках своего прошлого. Мать больше ничего не сказала, и Клэй до сих пор так ничего о себе и не узнал – кто же он и откуда. Если бы было можно забыть об этом. Все, что он знал, это место его рождения – Германия. Так записано в паспорте. Другие документы, из которых можно было бы что-то узнать о его настоящих родителях, сгорели во время войны. А может, их и не было вовсе. Может, его просто отобрали у матери и увезли. Украли. Бог знает, как все было на самом деле. Могло ведь быть и так: мать сказала, что он ей не сын, только для того, чтобы сделать ему больно, а на самом деле она все-таки была его настоящей матерью? Может быть, поэтому и никаких следов не осталось?
      Клэй мерил палубу шагами. В конце концов, какое это сейчас имело значение? Мать умерла много лет назад, а он, неважно – приемыш или нет – он-то сейчас всего лишь преступник, которого ищут. Если бы можно было связаться с Пателем или капитаном Нью, тогда – другое дело. Капитан мог бы изменить его судьбу, заявив, например, что полковника Уэйна-Тернера убили там, в деревне. Капитан получил бы за это кругленькую сумму, а Клэй… Впрочем, он, кажется, уже начинал бредить.
      Посмотри правде в глаза, сказал себе Клэй. Кто-то упорно ищет Бернадетт. Скорей всего это вьетконговцы. Одно лишь упоминание о Минь Хо сводит ее с ума. Должно быть, в прошлом она пережила какой-то кошмар, но не хочет об этом говорить, ведет себя так будто родилась именно в ту минуту, когда встретилась с Клэем, а раньше и не жила вовсе. Она наблюдательна, этого не отнять, например, насчет толстого англичанина она оказалась права, но он с тех пор не появлялся. Факт остается фактом – они оба вынуждены бежать. Его, коль скоро за ним охотятся военные, с помощью Мардж быстро сумеют воскресить из мертвых и вывести на свет Божий. Может быть, стоит самому объявиться и войти с ними в контакт? В конце концов есть же хорошие люди на свете. Говард, например. Но он верил в Бога, а в людей верить нельзя – обязательно предадут. И Клэй горько усмехнулся.
      Пароход уже швартовался в старинной пристани. Клэй полюбовался на собор, который был теперь совсем близко, и постарался думать о приятных вещах. Например, о том, что можно будет взять напрокат яхту и вдоволь поплавать. Он провел рукой по волосам и подставил лицо ласковым солнечным лучам. Полюбовавшись еще с минуту пальмами на набережной, он направился обратно в каюту.

      Бернадетт с Клэем сидели в ночном клубе «Тито». Внизу расстилалась бухта, окаймленная яркой лентой автомобильных огней, бегущих по набережной. Ночью бухта являла собой феерическое зрелище: в ее черных водах, похожий на рождественскую елку, блистал разноцветными лампочками только что прибывший туристический лайнер, на водной глади, словно в зеркале, отражался освещенный прожекторами величественный собор. Впервые после отъезда из Гонконга Клэй решил выпить немного виски. Ему нравилось бездумно наблюдать за двумя чернокожими чечеточниками, лихо отстукивавшими какую-то мелодию сороковых годов под звуки небольшого духового оркестра. Отель, где они остановились, находился в нескольких минутах ходьбы отсюда. Он был наполовину пуст, но портье предупредил их, что вскоре ожидается большая группа туристов, все номера заранее забронированы, и поэтому он подыщет им что-нибудь в другом месте. К тому же, сказал он, в окрестностях Пальмы можно устроиться не хуже и гораздо дешевле. Если же взять напрокат маленький автомобиль, а еще лучше, скутер (тогда не будет проблем с парковкой), то можно вообще чувствовать себя, как дома.
      Клэй прикинул, что если не слишком швыряться деньгами, то на острове можно прожить довольно долго. Сообщив своему банкиру в Люцерне, где находится, он решил, что теперь можно немного расслабиться. Клэй отхлебнул еще глоток виски. Чечеточники были выше всяких похвал, и он наградил их щедрыми аплодисментами. Заказав вторую порцию виски, он решил, что впредь постарается не пить ни грамма. Коль скоро он превратился в простого смертного – без званий и положения в обществе, – ему необходимо как следует взяться за себя, поскольку надеяться теперь не на кого.
      – Может, лучше купить виски в городе, чтобы не бросать денег на ветер? – спросила Бернадетт.
      – Ничего, иной раз можно позволить себе немного кутнуть, – ответил Клэй.
      В это время на сцене появился фокусник и начал показывать трюки, от которых Бернадетт пришла в неописуемый восторг.
 
      Из своего парижского офиса Майк Картер тщетно пытался дозвониться Пателю, но телефонистка доказывала ему, что он что-то перепутал, поскольку номера, по которому он звонил, не существовало. Тогда он попросил старшую телефонистку дать ему номер конторы, находившейся в том же здании. Да, ответили ему, на втором этаже действительно располагалась некая индийская фирма, но она переехала, а куда, никто не знает. В общем, после отъезда из Лондона Майк начисто потерял из виду и Клэя, и капитана Нью, и Пателя. Он послал своего человека из Сайгона в Гонконг, чтобы прояснить ситуацию на месте, и тот доложил ему, что, по некоторым сведениям, компания «Триэнгл» переехала в Индию, где к власти пришло новое правительство. Это случалось часто: многие бизнесмены, сколотив состояние в Гонконге, уезжали, не оставляя, естественно, ни благодарственного послания, ни нового адреса.
      Итак, на Моди-роуд компании Пателя больше нет. Странная история, если не сказать больше. Не могли же три человека разом испариться. По словам его агента, в офисе фирмы царило такое запустение, словно там вообще никто и никогда не обитал. Нет, он не думает, что мистер Картер ошибся, просто в здешних местах все происходит несколько иначе, чем в Европе.
      После поездки Мардж в Лондон они еще не виделись. Сейчас она по-прежнему жила в парижском «Интерконтинентале», но собиралась в круиз по Средиземноморью. Парижане предпочитают покидать свой город на лето, а вместо них туда приезжают немцы, шведы и англичане. В офисе она оставила для него записку, из которой было совершенно неясно, что она собирается делать и нужен ли он ей вообще. Майк задумался, и тут зазвонил телефон.
      – Давно тебя не слышала, – раздался бодрый голос Мардж. – Как поживаешь?
      – Лучше некуда, – холодно ответил он.
      – Неправда.
      – Ты угадала.
      – Не хочешь поужинать вечером?
      – Почему бы и нет. Ты где?
      – В «Интерконтинентале». Собираюсь в круиз и хочу с тобой посоветоваться.
      Майк чувствовал, что она настроена вполне дружелюбно и гораздо сердечней, чем когда они были любовниками.
      – Когда ты думаешь ехать?
      – Хочу успеть до начала лета. А в самую жару удеру домой.
      – Есть несколько круизов по Средиземноморью, с остановками в разных портах.
      – Хочется развеяться, повидать людей.
      – Говорят, на этих пароходах иногда как раз попадаются люди.
      – Надеюсь, – рассмеялась Мардж. – Ну так что, ты позвонишь насчет столика?
      – Да. На который час заказывать?
      – На полседьмого.
      – Идет.
      Мардж была довольна. Она не безразлична Майку, это чувствовалось по его тону. А сейчас надо позвонить в салон красоты и слегка почистить перышки. Не для него, конечно, а так, для поднятия тонуса. Вещи были уже почти сложены, и ей хотелось поскорей сбежать из этого омерзительного номера.
      Открыв кошелек, Мардж вывалила его содержимое на постель. Среди монет, помады и прочего мусора оказались водительские права мужа. С цветной фотографии на нее смотрел красивый, мужественный Клэй. Мардж стало не по себе, словно на нее дохнуло чем-то неизбежным. Какой он теперь, подумала Мардж, наверное, сильно изменился? Ведь передряги не украшают человека, а он сейчас вынужден скрываться. Где он живет, как, на какие деньги? Интересно, есть ли у него любовница? И любит ли он кого-то?
      Ерунда. Какая любовница может быть у Клэя, который вообще на это не способен! А вдруг он изменился и стал таким, каким она когда-то мечтала его видеть? Она позвонила вниз и попросила принести ей несколько проспектов средиземноморских круизов. Да, она уезжает, но номер оставит за собой. Мардж подошла к зеркалу и стала внимательно разглядывать себя. В общем, ничего, но загар не помешает. Несколько часов в салоне красоты всегда приводили ее в норму. Разве можно отказывать себе в таком удовольствии?
      Взглянуть бы сейчас на Клэя, ну хоть на миг. Она пыталась представить, каково ему сейчас без всего, что у него было, – без формы, без имени, без положения в обществе. Он, наверное, стал похож на затравленного зверя, жалкого в своем одиночестве. Из Майка не вытянешь ни слова. Может, они решили бросить все это? А если нет? Но не могут же они всерьез считать его предателем! А вдруг он свихнулся? Ах, если бы хоть одним глазком увидеть его. Ведь может случиться и так, что если они увидятся, то все опять наладится, как если бы между ними ничего не происходило…

      Портье долго извинялся: к сожалению, через три дня им придется выехать. Лучше – за город, там есть прекрасные места, он поможет им найти что-нибудь приличное. В этом году на Майорке просто столпотворение, переполнены все отели, зато в Кала д'Ор выстроили новую гостиницу. Это очень милое и модное место всего в сорока милях отсюда, не больше часа езды. Лучше всего взять такси, а через неделю как раз подойдет очередь на аренду «веспы», он сделал заказ.
      – Надо известить о нашем переезде банкира в Люцерне, – тут же сказал Клэй.
      – Я ужасно боюсь, когда ты сообщаешь ему, где мы находимся.
      – Не волнуйся, тайна вкладов – закон в Швейцарии.
      В «Американ экспресс» с ним разговаривали в высшей степени вежливо и сообщили, что пока переведена всего лишь одна тысяча долларов. Если угодно, можно позвонить в банк прямо отсюда.
      – Простите, что звоню за ваш счет, но я говорю не из отеля. Мне опять нужны деньги. Извините, если замучил вас.
      Банкир рассмеялся в трубку.
      – Я рад вам помочь. Вы, видимо, не скучаете. Уже вернулись из Италии?
      – Из Италии?
      – Ну да, я же помню, вы звонили мне из Генуи – у меня все записано.
      – Простите, но я…
      – Вы еще сказали, что плохо меня слышите, то ли линия барахлила, то ли что-то еще. Не мудрено, что вы все забываете при своих постоянных разъездах. Давно вернулись в Пальму?
      – Дело в том… – но тут Клэй осекся, решив промолчать.
      – Впрочем, – продолжал банкир, – главное, что сейчас мы слышим друг друга, и я рад вам помочь.
      – Мне нужно еще четыре тысячи долларов. Расходы невообразимые.
      – Для того мы и существуем, полковник. Я уже подготовил план возможных инвестиций.
      – Пожалуйста, повремените с этим. Пока мне приходится много ездить, и лучше, если мы все обсудим в письменной форме. Я напишу вам, как только у меня будет постоянный адрес. Здесь, в Испании, не совсем обычные правила относительно иностранной валюты.
      – Хорошо. Звоните в любое время. А четыре тысячи будут вам переведены сегодня же.
      – Спасибо.
      – Желаю приятно провести время!
      – Всего наилучшего.
      Кто же, черт возьми это был: Патель, ВВС? Как они пронюхали про банковский счет? Могли, конечно, узнать и у Мардж. Они же все заодно, эти лапочки, всем им не терпится сцапать меня поскорей. Вовремя я смылся из города. Здесь, на острове, будет спокойнее. Неизвестно, что сказал им банкир, но вряд ли он им вообще что-нибудь сказал. Значит, скоро придут по его душу, решил Клэй, кто именно – большого значения не имеет. Нужно быть готовым.
      Бернадетт ждала его на улице.
      – Я купила тебе «Трибьюн», – сказала она. – Что произошло?
      – Ничего, – как можно спокойнее попытался ответить он.
      – Клэй, у тебя все написано на лице, пожалуйста, не пытайся от меня что-то скрывать.
      – Кто-то на днях звонил моему банкиру, представился мной и сказал, будто я звоню из Генуи.
      – Они идут по нашему следу, им нужна я… Клэй, я же говорила тебе, что от меня надо избавиться.
      – На этот раз, видимо, мои люди взялись за меня.
      – Не паникуй. Им ничего не известно. Иначе они давно дали бы о себе знать.
      – Ты их недооцениваешь.
      – Их – может быть. Но Минь Хо я знаю.
      – Минь Хо? Того парня, что был ранен в ногу, когда меня сбили?
      Бернадетт утвердительно кивнула.
      – Тысячу раз – нет. С его акцентом провести банкира просто невозможно.
      – Ты его не знаешь, Клэй, это его рук дело. Он встречался с Пателем в Гонконге. А того англичанина в Люцерне помнишь? Они все связаны между собой. Я это чувствую, я знаю!
      – Не принимай все так близко к сердцу. Если твой Минь Хо – такой гений, он бы давно уже нас отыскал. Но сейчас нам на хвост сел кто-то другой. Мне казалось, что мы обеспечили себе прикрытие, но кто-то все же позвонил в банк.
      – Значит, прикрытие оказалось недостаточно надежным.
      – Пока это всего лишь звонок. Надо все просчитать.
      – Позволь мне вместе с тобой разобраться во всем, может быть, вдвоем мы скорей найдем решение.
      – Что тебя мучает, Бернадетт?
      – Сама не знаю. Какая-то безысходность. Мне было так хорошо, как в сказочном сне. Но за все приходится платить. У меня нет выхода.
      – Выход можно найти всегда. Мы уезжаем. Пока им известно только то, что мы в Пальме. Они еще попотеют, отыскивая иголку в стоге сена, а мы тем временем засечем их. Как выглядит твой Минь Хо?
      – Ты же его видел.
      – Но плохо запомнил.
      – Для тебя все вьетнамцы на одно лицо?
      – Подожди, кажется, припоминаю: такой маленький, в очках и в чистой рубашке? И еще у него, по-моему, французский акцент. Но он меня черта с два узнает.
      – Узнает! Он помнит не только тебя, но и размер твоих ботинок. Минь Хо помнит все.
      – Еще раз прошу, не паникуй. У нас нет никаких оснований считать, что это именно он. Если же он спелся с командой Пателя, значит, всем им нужны деньги и только. Это уже легче.
      – Он ни с кем и никогда не споется. Минь Хо использует Пателя в своих целях. Деньги его не интересуют.
      – Так что же ему от тебя нужно? Что ты ему сделала?
      – Он хочет вновь завладеть мной, наказать меня. Я верила ему, я была…
      – Ты была его любовницей?
      – Нет, никогда. Не говори так обо мне!
      – Кто бы ни шел за нами, он еще в Италии. А когда приедет на Мальорку, мы уже будем в Кала д'Ор.
      – Мне страшно, Клэй.
      – Мы должны прийти в себя. Давай возьмем напрокат суденышко и прогуляемся по морю. Надо только держать ухо востро. Минь Хо знает, как ты его боишься, и он попытается сыграть на этом, сыграть в открытую. А мы будем начеку. Не станет же он нападать на тебя на улице – это не Сайгон, здесь есть и закон, и полиция.
      – Он не остановится ни перед чем. Ты не можешь даже представить, на что он способен.
      Клэй думал, что банкир вряд ли упомянул в разговоре Пальму и все их страхи беспочвенны. Кроме того, нельзя исключать, что за ним охотятся свои, из ВВС – для них он дезертир. Ну, допустим, поймают его и упекут в психушку. Бернадетт тут абсолютно ни при чем, их она не интересует.
      Он хотел объяснить это Бернадетт, но она была просто невменяема. В ее воображении возникло лицо Минь Хо, который смотрел ей в глаза и говорил грубости. Она попыталась прогнать это видение, представить его таким, с которым она была дружна в Париже, но ничего не получалось. Тот романтический образ не возвращался. Она видела лишь перерезанное шрамом и искаженное злобой лицо, она ощущала его дыхание, слышала его голос, обвинявший ее в предательстве, в том, что она связалась с американцем. Бернадетт сжалась от ужаса – нет, она не заслуживает счастья, эта жизнь слишком хороша для нее, грешницы.
      Они дошли до набережной и встали под тенью пальм, глядя в бескрайнюю морскую даль.
      – Видишь вон ту яхту под голубым парусом? Смотри, как хорошо идет: поймала береговой ветер и несется бог знает куда.
      – Уже половина первого. Пойдем скорей в отель за вещами, – поторопила его Бернадетт.
      Впрочем, о чем это она? Куда спешить? Бернадетт резко остановилась и села на каменную скамью. Разве ты забыла, чему тебя учили в монастыре – грешникам нет спасения.
      – Тебе что, плохо? – испуганно спросил Клэй.
      – Нет, ничего. Просто я не хочу идти.
      – Раз не хочешь идти, давай поймаем такси. Заберем вещички – и прощай, моя бухта, я буду скучать по тебе. Ничего не поделаешь, все хорошее рано или поздно кончается. Но когда– нибудь мы сможем вернуться – как хочется в это верить.
      Завидев такси в нескольких метрах от них, Клэй кинулся к нему, и пока пассажиры расплачивались, стал уговаривать водителя подвезти их в отель. Водитель, говоривший по-английски, ответил, что тут всего-то пять минут ходьбы, но Клэй сказал, что они захватят вещи и поедут в Кала д'Ор.
      – Вы знаете, как туда доехать? – спросил он.
      – Еще бы мне не знать, – ответил шофер, – моя семья из тех мест. Я вырос в деревне, что по соседству, когда там еще не понастроили всех этих шикарных отелей. А сейчас туда ездят одни богачи. Вам там понравится.
 
      Майк Картер посмотрел на часы – уже шесть. Он решил немного опоздать, чтобы она не думала, будто ему не терпится ее увидеть. Интересно, она всех мужчин заставляет чувствовать себя недоумками или одного только меня? Клэй небось поэтому и сбежал. И на черта ей сдался этот круиз? Ну да, хочет покрасоваться и найти какого-нибудь мужика. Эдакого красавчика-европейца, сердцееда с ученой степенью и толстым карманом. Начнет с ним беседовать об искусстве, а он и глазом не успеет моргнуть, как превратится в отбивную. Я через это прошел, теперь пусть другие ловятся. А вдруг она влюбится? Кого, например, она способна полюбить? Наверное, какого-нибудь итальянского плейбоя…
      Зазвонил телефон. Это был Лондон.
      – Ну что, Картер? – голос в трубке прозвучал резко, как команда. – Приказ выполнен?
      – Дело в том…
      – К черту подробности. Время идет, и если этот парень объявится живым, нас ждут крупные неприятности.
      – Я напал на след…
      – Твой след меня не интересует. Сообщи, когда с ним будет покончено. У тебя осталось три недели. На нас давит Вашингтон.
      И трубку бросили на рычаг. Картера прошиб холодный пот. Надо взять себя в руки. Хватит, с него довольно, этот Клэй довел его до ручки. Он ненавидел ее мужа, ненавидел за то, что она была с ним много лет. Теперь этот подонок, видно, переметнулся к красным. Что ж, наверное, они правы: пора с ним кончать.

      Терпение, пожалуй, было моей единственной добродетелью. Наверное, потому, что я всегда был смешным и неуклюжим. Всю жизнь мне приходилось следить за собой, чтобы не пролить стакан или не опрокинуть стул. Прежде чем что-то сделать, я должен был хорошенько подумать, как бы не напортачить. Каждое слово, каждое движение требовало от меня крайней осторожности. Потому-то, наверное, мне и нравился Восток. Терпению китайцев можно только поучиться. Взгляните, как благодаря их упорству из паршивого острова Гонконг превратился в процветающую державу. Даже в преступном мире у них другие законы. Они могут годами ждать, пока соперник попадется в расставленные сети, и никогда не мстят сразу, а выжидают. Если хочешь найти убийцу, отомстившего своему обидчику, ищи концы в прошлом.
      Терпение для сыщика – это все. В нашей работе и в помине не сыщешь того шика, с каким голливудские детективы пачками ловят бандитов. Все это чушь собачья. Наша работа нудная и кропотливая, требующая внимания к мельчайшим деталям. Копаешься, измучишься весь, пока наткнешься на след, а бывает, что и не наткнешься. Если бы люди знали, сколько преступлений так и остаются нераскрытыми, они бы умерли от страха. Минь Хо терпением не отличался, но зато верил в судьбу. Он совсем сник, когда я сказал ему, что нашел Бернадетт и Клэя. Он стал неузнаваем после того, как я сообщил ему, что они на Мальорке. Куда только подевалась вся спесь, ходил за мной как пришибленный. Я от души повеселился, когда мы пошли в испанское консульство за визой для него. Я изображал богатого английского туриста из Гонконга, а он – моего слугу. Покуда я беседовал с испанским дипломатом, вручив ему специально заготовленную визитную карточку, Минь Хо стоял в сторонке, держа в одной руке мою шляпу, а в другой – чемодан.
      – Как долго вы намерены пробыть в Пальме? – вежливо поинтересовался чиновник.
      – Еще не решил. Надо подумать, ведь я там еще не бывал, – ответил я с важным видом.
      – Это место чрезвычайно популярно у туристов, – горделиво заметил он, – в разгар сезона на каждого местного жителя приходится семь приезжих.
      Я изобразил на своем лице восхищение.
      – Вы повсюду путешествуете со своим слугой?
      – Да, он прекрасно готовит, и мне без него не обойтись – я на специальной диете. Что поделаешь, диабет.
      По пути из консульства Минь Хо впервые за эти дни улыбнулся.
      – Тебе бы актером быть, а не сыщиком.
      – Внешность подкачала, – ответил я с напускной скромностью. Спектакль получился высший сорт.
      Тем же вечером мы решили развлечься и отправились в цирк. Я не пожалел – зрелище было что надо: и гимнасты на трапециях, и клоуны, и главное – тигры. Я вообще неравнодушен к дрессировщикам. Хоть сам я и не трус, но не могу смотреть без дрожи, как хладнокровно они входят в клетку ко львам или тиграм. В общем, вечер удался. Мы пили кофе с коньком, а потом пошли ужинать в шикарный ресторан. Еще до этого мы уже как следует поддали, а за ужином Минь Хо один выпил целую бутылку вина. Он говорил без умолку, таким я его еще не видел. В первый раз за все это время Минь Хо разоткровенничался.
      – Когда мы с этим закончим, я съезжу в Париж, а потом уж обратно домой.
      – Ты хорошо знаешь Париж?
      – Да. Я учился там в университете.
      – И что изучал?
      – Литературу.
      – Шутишь!
      – И вовсе не шучу. Я писал стихи, – сказал он, и я вдруг увидел, как изменилось его лицо и во взгляде исчезла злая настороженность.
      – Ты покажешь мне что-нибудь?
      – Ты же не читаешь по-французски.
      – А ты переведи.
      – Знаешь, все это слишком личное.
      Я тоже здорово набрался и подумал, не спятил ли я. Передо мной сидел совсем другой человек, говоривший странные вещи.
      – Ты ведь знаешь ту женщину, что ездит с американцем? – спросил я.
      – Знаю. Мы вместе учились в Париже.
      – Значит, для вас это давнишняя история?
      – Очень, – со вздохом ответил он.
      – Ты ненавидишь ее?
      Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
      – С чего ты взял?
      – Но ты же охотишься за ней.
      – Не за ней, а за ним, – ответил он не слишком уверенно.
      – А он что тебе сделал?
      После этого Минь Хо замолчал, прижав к себе свою сумку, потом выпил еще, и мне пришлось тащить его на себе до такси. Мне так и не удалось его расколоть. Я чувствовал, что все дело в ней, но он так и не признался в этом. Правда, тогда мне было все равно. Я исполнял волю мистера Пателя и, несмотря ни на что, должен был подчиняться Минь Хо. Пусть молчит, думал я, а мое дело – довести погоню до конца.
      Через несколько дней мы ступили на борт суперсовременного судна, где нас встречали, как членов королевской семьи. Минь Хо, как обычно, прижимал к себе сумку, а мои чемоданы тащили два носильщика. Время близилось к вечеру. Утром мы должны были прибыть в Барселону, а еще через день – в Пальму. Стоя на боковой палубе среди множества туристов, мы смотрели на берег.
      Я размышлял, что меня ждет впереди. Цель была совсем близко. Минь Хо не раз повторял, что раскроет дальнейший план, как только преступники окажутся у нас в руках. Но мои перспективы были туманны. Патель мертв, и мне снова придется искать работу. Лицо Минь Хо приняло свое обычное выражение, он был собран и зол. Похоже, думал я, наш медовый месяц окончен. Краем глаза я взглянул на него, и по моей спине побежали мурашки. Таким я его еще не видел. Это было лицо беспощадного убийцы. Я всегда знал, что самые опасные из преступников – те, которыми движет личная ненависть. Именно она была теперь написана на его лице. Какую же роль он приберег для меня?
      И в тот момент, когда раздался гудок и пароход стал медленно отваливать от берега, меня словно молния пронзила мысль: он убьет американца, заберет с собой женщину, а меня… Я же единственный свидетель. Вот почему он не желал говорить о своих планах. Я никогда не спешу с выводами и прежде, чем сделать решительный шаг, всегда прокручиваю всевозможные варианты. Но уж если я на что-то решился, меня не остановить. Недаром ко мне прилипло прозвище – Бульдог Блумфилд. Теперь я воспринимал Минь Хо по-другому. Чувство опасности, как зубная боль, то пронзало меня, то отступало на задний план. Это сейчас я все вижу, как на ладони, а тогда во мне лишь зародились подозрения, которые то усиливались, то ослабевали.
      – Почему американец убил Пателя? – спросиля я Минь Хо.
      – Не твоего ума дело, – отрезал он привычно жестким тоном.
      Город исчез из виду, пароход набирал скорость, и как-то сразу наступила ночь. Я поспешил в кафе на верхнюю палубу. Минь Хо пошел за мной. Я заказал самую большую порцию мороженого – это был первый признак того, что на душе у меня скребли кошки. Минь Хо почти ничего не ел и не пил, а я снова надрался.
      – Учти, Блумфилд, – сказал он, – это твой последний загул. Пока не поймаем их, ни капли спиртного, понял? – сквозь зубы прошипел он.
      Я решил как следует выспаться и проспал чуть ли не всю дорогу до Барселоны, поглядел на нее одним глазком и снова залег до самой Пальмы.
      Меня разбудил Минь Хо.
      – Вставай, Блумфилд, прибыли.
      – Посплю еще минут десять, пока они разгрузятся.
      – На, выпей кофе и вставай. – И он протянул мне бумажный стаканчик с кофе, как протягивают кость собаке, чтобы она попрыгала, прежде чем ее получить.
      – Жду тебя у трапа. Ничего не забудь. Надеюсь, тебе не надо напоминать, что они – на этом острове?
      – На этом острове и без них людей навалом.
      – Люди меня не интересуют.
      – Минь Хо, открой мне тайну – ты когда-нибудь отдыхаешь?
      – Отдохну, когда мышь попадет в мышеловку.
      И он вышел. Я неторопливо встал и посмотрел в окно, как идет швартовка. Наконец скрежет кранов и шум моторов стихли. Пора на берег. Охота началась.
 
      Приходится снова исповедоваться. В старости можешь себе позволить говорить то, в чем постеснялся бы признаться молодым. Говорю сейчас, как на духу – я был одержим охотничьим азартом. О тех, за кем я гнался, я даже не думал. Знал, что они враги, вот и все. А о том, что это тоже люди, вынужденные по каким-то причинам скрываться, я не задумался ни на минуту. Не подумал, что они не только жертвы моей охотничьей страсти, но люди, подобные мне.
      Испания мне понравилась сразу. Это была любовь с первого взгляда. Все здесь дышало радостью, люди приветливо улыбались, никто никуда не спешил и никому не грубил, а наоборот, старался помочь. В общем, я сразу понял, что поле для предстоящей битвы было весьма удобным. Но исхода сражения я предвидеть не мог, как не мог тогда предположить, что проведу в Испании остаток своих дней.

      Кала д'Ор оказался тихим, но фешенебельным курортом. Клэю показали маленькую гавань, где стояли яхты, сдававшиеся в прокат. Он обратил внимание, что здесь было немало иностранных машин лучших моделей, отличные магазины самой модной одежды, куда заглядывали весьма богатые покупатели. Клэй и сам хотел прошвырнуться по магазинам, погулять по улочкам, вдоль которых выстроились аккуратные белые домики, но решил отложить прогулку, так как Бернадетт все еще спала в отеле, а ему хотелось разделить это удовольствие с ней. По пути в отель «Тукан» он купил местную газету на английском языке и заказал чашечку кофе, усевшись за столик кафе на главной улице. Оно называлось «У Фернандо» – по имени хозяина, скульптора-самоучки, чьи произведения были расставлены тут же между деревьями. На другой стороне улицы, прямо напротив кафе, находилась небольшая гостиница-пансион. Пока Клэй пил кофе, Фернандо успел рассказать ему о хозяевах пансиона. Он – итальянский граф, она – английская еврейка, которые познакомились в тридцатых годах в Болгарии. Он был дипломатическим представителем Италии, она – Великобритании. Когда началась вторая мировая война, женщина уехала в Англию, а в сорок пятом году получила от него письмо из лагеря для военнопленных. Граф, заметил Фернандо, был убежденным фашистом. Она поехала за ним, и с тех пор они живут в Испании. Граф даже пробовал выступать на корриде, со смехом вспоминал хозяин кафе, но сейчас он знаменит другим – с раннего утра, уже едва держась на ногах, он громко, так что слышно по всей округе, произносит политические речи. Она же, несмотря ни на что, продолжает его любить. Клэй терпеливо выслушал эту душещипательную историю, заплатил за кофе и, дружески распростившись с Фернандо, пошел в отель. Отсюда до него было всего две минуты ходьбы.
      Бернадетт спала, несмотря на яркий солнечный свет, заливавший комнату. Она вообще в последнее время просыпалась очень поздно. Клэй вышел на веранду. Кала д'Ор как курорт был построен сравнительно недавно. Он причудливо раскинулся по скалам, окаймляющим уютные маленькие бухты. Когда-то эти места были почти безлюдны и служили надежным убежищем для контрабандистов, которым легко было спрятать здесь и свои суденышки, и привезенный из Танжера груз – сигареты и виски. До побережья Северной Африки отсюда можно было на лодке доплыть за ночь. За сутки удачливый торговец запрещенным товаром мог заработать двадцать пять песет, но теперь здесь расцвел другой бизнес – кафе, рестораны и магазины. Кала д'Ор живет за счет туристов. Иностранцы начали строить здесь собственные виллы. Обо всем этом Клэю поведали аборигены в первый же день. Он стоял на веранде и смотрел вниз на бассейн, где уже начиналась утренняя суета. Ему было все равно, как они проведут сегодняшний день, – пусть решает Бернадетт, а он с удовольствием примет любое ее предложение, лишь бы сохранить в душе это ощущение свободы, когда можно ни о чем не думать и ничего не планировать заранее. Потом, когда она проснулась, они спустились по дороге, ведущей от их отеля к бухточке, и решили понаслаждаться солнцем. Бернадетт натерлась кремом от загара и растянулась на песке. Клэй сел рядом и стал рассматривать довольно многочисленную разноплеменную публику. Больше всего было немцев. Он улыбнулся при мысли, что здесь вполне может оказаться кто-нибудь из его неведомых родственников. Но решил сейчас не думать об этом. Кончится лето, и тогда он продолжит поиски. Его внимание привлекла небольшая яхта, маневрировавшая неподалеку от берега, и ему страстно захотелось ухватиться за румпель. Бернадетт перевернулась спиной к солнцу и протянула ему пузырек с кремом. Он стал растирать ее нежную кожу, ловя на себе завистливые взгляды розово-белых скандинавов.
      – Вытри, пожалуйста, пузырек и положи в сумку, – попросила она.
      – Будет сделано, мадам, – шутливо ответил он и подумал, что из него получился отличный паж.
      – А как насчет кока-колы?
      – Как прикажете. – И он побежал за кока-колой, повторяя вслух, какой же он исполнительный, какой чуткий. Немцы пытались заговорить с ним, но он только и мог ответить: «нихт ферштейн».
      Черт побери, думал он, ведь если бы его не усыновили, он был бы сейчас вот таким же, как эти немцы, – попивал бы себе пиво, выслушивая упреки милой женушки, и возился бы с непослушными чадами. Боже, благослови Америку! Он вспомнил капитана Нью, часто повторявшего эти слова.
      А может, он вовсе и не немец, а родной сын своей родной матери. Она могла сказать, что он приемыш, со зла или спьяну. Да и чего это он зациклился на этом? Сегодня чудесный солнечный день, и американцу-южанину, да еще получившему высшее военное образование, не к лицу распускать нюни. Разноязычная речь, морской воздух и запах подгоревших гамбургеров вернули ему спокойное расположение духа.
      Жаль, что все так получилось. О чем он раньше думал? Почему позволил себе поддаться всей этой чертовщине, которая разъединила их с Мардж? Он вспомнил, как Мардж обожала солнце, как любила болтать без умолку. Ему это нравилось. Здесь бы она просто балдела от счастья. Если бы у них все не пошло наперекосяк, он бы не стремился убежать на край света. Может быть, его бы не сбили и никто бы за ним не охотился.
      Он подумал, что надо будет позвонить Мардж хотя бы из-за дочери. Но ведь если честно, то он думал не о дочери, а о Мардж. Странно. Но почему странно? Они прожили вместе четырнадцать лет. Обязательно позвоню, решил Клэй. Ей даже во сне не приснится, что бывший женоненавистник нежно натирает лосьоном спину даме. Иногда не вредно вот так лениво и бездумно провести время, чтобы разобраться в себе. Пора наконец решиться и что-то предпринять: поговорить с кем надо, восстановить дружеские связи, все тщательно продумать и прислушаться к голосу рассудка. Ему снова захотелось пить, но он побоялся оставить Бернадетт одну. Без него у нее начинался мандраж. Страх, затаившийся в ней, вырывался наружу, она делалась агрессивной и неуправляемой. Он хотел отпить немного из ее стакана, но она залпом выпила все и повернулась лицом к солнцу. Сзади кто-то восхищенно присвистнул. Скандинавы собрались уходить. Одна женщина одарила его улыбкой, другая, светловолосая, как Мардж, приветливо помахала на прощанье. Он подумал, что им тоже пора уходить – быть может, Бернадетт захочет пройтись по городу.

      Майк еще долго не уезжал из аэропорта после того, как проводил Мардж, настояв на том, что сам отвезет ее в Орли. Самолет улетел, а Майк, сидя в баре, потягивал перно и вспоминал вчерашний день. О чем они говорили? Во всяком случае, не о Клэе. Мардж была поглощена предстоящим путешествием на океанском лайнере – это был первый в ее жизни круиз. Она предвкушала массу впечатлений, хотя и заметила, непонятно почему, что хочет побыть наедине с собой. Все выглядело вполне пристойно, но, видя ее фальшивую улыбку, Майк понимал, что проиграл. Она была, как всегда, привлекательна, и обед, в общем, прошел на высоте, но он все время ощущал ту дистанцию, которой раньше между ними не было. Поздно ночью он проводил ее до отеля, надеясь, что она все же пригласит его к себе. Но Мардж ловко увильнула, отговорившись тем, что утром ей надо встать очень рано. Казалось, они уже забыли, когда последний раз были вместе, однако он был уверен: если эту ночь он проведет с ней, все снова встанет на свои места. Однако ему было суждено остаться около подъезда. Скорее всего Мардж пришла к выводу, что он ей больше не нужен.
      Ехать домой? Там его ждали тревога и одиночество. Поэтому он для разнообразия решил провести ночь в «Гранд-отеле». Теперь ему было стыдно об этом вспоминать, но что случилось, то случилось. В гостинице его попросили заплатить вперед, поскольку у него не было багажа. Майк стал объяснять, что уже не раз останавливался здесь и это легко проверить по регистрационной книге, но глубокой ночью возиться с книгами никому не хотелось. Он заплатил, взял ключ и сказал, что провожать его наверх не надо. Он чуть не плакал, так гнусно было на душе.
      Возле лифта в конце мраморного коридора стояла восточного типа девушка и следила за цифрами этажей на табло. Наконец двери лифта открылись, и они вошли в кабину.
      – Какой вам этаж? – с подчеркнутой вежливостью спросил он.
      – Любой…
      Он нажал кнопку третьего этажа и встал в углу.
      – Вы один? – спросила она.
      – Да.
      Как только двери закрылись и лифт двинулся, она сделала шаг в его сторону.
      – Скучаете?
      – Немного.
      Лифт остановился, Майк вышел, и она – вслед за ним. «Вряд ли я произвел на нее впечатление своей неотразимой внешностью», – горько усмехнувшись, подумал он. Найдя свой номер, он открыл дверь, вошел в комнату и включил свет. Девушка вошла следом и села на кровать.
      – Я думал, вы тоже живете в этом отеле.
      Вместо ответа она посмотрела на него долгим взглядом и улыбнулась. Гостья была невысокого роста, смуглой, с немного раскосыми глазами и пухлыми, чувственными губами. Как бы к этому отнеслась Мардж? Да никак.
      – Вы американец? – спросила она.
      Акцент показался ему знакомым. Наверное, испанка, подумал он.
      – Вы угадали.
      – У нас, на Филиппинах, много американцев.
      – Вы приехали посмотреть Париж?
      – Нет, я здесь учусь. Вы любите секс?
      – Что вы сказали?
      – Знаете, в Париже все так дорого. Я могу доставить вам удовольствие, если вы мне поможете деньгами.
      – Сколько вам надо?
      Майк не ожидал от себя такого, но было уже поздно.
      – Четыреста франков или сто долларов. Не беспокойтесь, вы не пожалеете.
      Она снова улыбнулась – фальшиво и мерзко, взглянув при этом на свои часики.
      – У меня с собой нет таких денег.
      – А сколько у вас есть?
      – Ну, долларов пятьдесят… А вообще-то я очень устал.
      – Я вас разбужу, будьте уверены. Я могу и за пятьдесят…
      Он уж и не помнил, когда в последний раз имел дело с проституткой. Эта же явно не была профессионалкой. Она натянуто улыбалась и будто боялась чего-то, глядя то на дверь, то на часы. Ему хотелось, чтобы она передумала и ушла.
      – Ты будешь все делать сама.
      – Только деньги вперед.
      Он отсчитал пятьдесят франков.
      – Всегда лучше сначала покончить с делами, тогда чувствуешь себя более раскованной, – заметила шлюха и начала раздеваться. «Толстая белая коротышка», – с отвращением подумал Майк. Уложив его на постель, она начала снимать с него сначала ботинки, потом – носки и брюки.
      – Я сейчас, только схожу в ванну.
      Пока она мылась, он позвонил телефонистке и попросил разбудить его в семь утра. Он все еще надеялся, что девица уйдет, но она вернулась.
      – Как тебя зовут?
      – Лола. Лола Мартинес.
      Она его совсем не возбуждала и работала наподобие механика, пытающегося завести заглохший двигатель. Но как она ни облизывала его, как ни сосала его член, Майк лежал, словно бревно. Его раздражала ее нескончаемая болтовня – о том, как тяжело в Париже иностранцам, как она скучает по тропикам и родным. Голос у нее был визгливо-скрипучий.
      – Ты слишком агрессивна, – сказал он.
      – Вам вернуть деньги?
      – Не надо, – покорно ответил он, мечтая только о том, чтобы она поскорей убралась. Но она вспрыгнула на постель, крепко обняла его и положила на себя. Обхватив его своими коротенькими ножками, она изо все сил старалась, чтобы его мягкий член вошел в нее. Когда ей это наконец удалось, она принялась помогать ему телодвижениями. Майк пытался представить себе, что это какая-то другая женщина, но ему не удавалось даже это, ее прокуренный рот и потное тело вызывали только единственное желание: поскорей избавиться от этого кошмара.
      Наконец все кончилось, и она издала фальшивый стон, а затем со словами: «Ты великолепен!» – мигом оделась и выбежала вон. Сначала Майк никак не мог заснуть, но потом с трудом пришел в себя – уже от телефонного звонка. Приняв холодный душ, он выскочил на улицу, сел в машину и поехал за Мардж.
      И вот ее нет. Сейчас, должно быть, она уже в Марселе. Бросив взгляд на взлетно-посадочную полосу, он расплатился и вышел из бара. Всю дорогу от аэропорта до города он проклинал себя за глупость и доверчивость. Его подло обманули, и виноват в этом был Клэй. Он нажал на газ, взгляд его был устремлен на дорогу, но уйти от проклятых мыслей не удавалось. У него в запасе всего две недели, а у чертова Клэя – полная свобода да еще Мардж, которая до сих пор не может его забыть.
      Откуда вся эта напасть? Этот Клэй, шлепнувшийся с неба, не разбившись о землю? Эта Мардж, вторгшаяся в его жизнь и нарушившая ее спокойное течение? Нет, думать обо всем этом уже не было сил. Надо сосредоточиться перед въездом в город – до него оставалось всего десять километров, вот-вот начнутся пробки. Ее пароход отходит в одиннадцать. Ну и пусть, подумал он, ей же хуже, она еще вспомнит его.

      Огромный лайнер водоизмещением в двадцать тысяч тонн, по словам его капитана-грека, больше походил не на пароход, а на фешенебельный плавучий отель международного класса: два плавательных бассейна, пять палуб для отдыха и развлечений, сауна, спортзал и множество разных салонов и гостиных. В общем, проспекты не могли отразить всего великолепия этого гигантского сооружения, бороздившего воды Средиземного моря. Мардж была приятно удивлена и решила обо всем написать Майку как только окажется на суше.
      И команда, и пассажиры были собраны со всего света. В ресторане Мардж заметила несколько знаменитостей, но роскошные блюда в основном французской кухни и вышколенные официанты-итальянцы затмили собой все остальное. Пароход направлялся в Мальорку через Сицилию и Сардинию, а обратно – через Марсель и Монако. Она предвкушала свидание с Пальмой, оставившей в ее сердце неизгладимые воспоминания. Обещали стоянку на целый день, и ей вполне хватит времени, чтобы воскресить в памяти самые, пожалуй, счастливые дни ее жизни. Пассажиры намеревались собраться после ланча и познакомиться поближе, но Мардж не была расположена к светскому общению, она чувствовала себя разбитой после встречи с Майком. Она даже толком не могла понять, что произошло, но он стал ее раздражать. Мардж не желала больше иметь его в качестве любовника. Отныне он становился ее другом, не более того. Сравнивая Майка с Клэем, она все-таки отдавала предпочтение последнему, хотя он и обвинял ее во фригидности. Сейчас она поняла, что это далеко не так, просто у Клэя не хватало терпения. Майка она попросту соблазнила, чтобы он помог ей пережить тяжелые минуты, но Клэй – это совсем другое.
      Подали кофе. Чуть позже Мардж отправилась в свои роскошные апартаменты, выдержанные в ее любимых голубых и бежевых тонах. На столике стоял огромный букет цветов – подарок от «Интерконтиненталя». Она легла на широкую кровать и погрузилась в сладкий сон.
      Первые несколько дней Мардж в основном спала с перерывами на завтрак, обед и ужин, немного загорала, иногда брала в руки книгу и рассеянно пробегала несколько страниц. За столом с ней сидела неразговорчивая японка, жена торговца сушеной рыбой из Хоккайдо. Мардж решила, что ей очень повезло, но она ошиблась, поскольку, немного освоившись, японка начала тараторить, не переставая.
      – Чудесная еда, не правда ли? – вкрадчивым голосом спрашивала она.
      – Эта жирная пища не для меня, я на диете, – отвечала Мардж как можно вежливей, – вам повезло, вы худенькая.
      Соседка была явно польщена и продолжала:
      – Я впервые путешествую по морю. Мой муж сказал, что мне надо отдохнуть – наш сын только что сдал вступительные экзамены в университет. Вы не представляете, чего мне это стоило, я занималась с ним с утра до вечера целый год. До сих пор не могу прийти в себя. Говорят, что морской воздух необычайно полезен. На меня он действует как снотворное, я сплю почти все время. Кажется, я наелась на весь день – пять блюд для меня слишком.
      – Сегодня вечером будет большой прием. Вы пойдете?
      – Пока не знаю.
      – А если пойдете, будете танцевать?
      – Буду.
      – С незнакомыми мужчинами?
      – Конечно, не с дамами же!
      Японка тихо засмеялась, застенчиво прикрыв рот рукой.
      – Как вы думаете, нужно надевать вечернее платье?
      – По-моему, мы здесь отдыхаем и можно не придавать значения туалетам. Но если вас это беспокоит, спросите у капитана.
      Лицо Мардж раскраснелось от выпитого бордо и кот-де-рон, ноги стали ватными, и, пообещав японке, что позже выпьет с ней чашку чаю, она пошла к себе. Лежа в полудреме, Мардж видела перед собой измученное лицо Майка в аэропорту, но мыслями снова была с Клэем.
      Потом ей приснился сон. Над их садом низко-низко летела эскадра реактивных бомбардировщиков. На хвосте последнего из них сидел Клэй и держал за нитку разноцветного бумажного змея, метавшегося из стороны в сторону. Лицо Клэя было уставшим и закопченным. Его самолет остановился и завис над домом. Мардж поливала цветы, а рядом на лужайке была ее дочь и еще какая-то миниатюрная женщина, похожая на японку – ее соседку по столу, но более смуглая. В одной руке эта женщина-кукла держала крошечный автомат, а другой – посылала Клэю воздушные поцелуи, на каждый из которых он отвечал радостным смехом.
      Мардж закричала, чтобы он скорей летел, не то самолет может рухнуть на землю. Поскольку моторы молчали и было очень тихо, Клэй наверняка слышал крики Мардж, но почему-то не реагировал. Остальные самолеты развернулись и с противным жужжанием, наподобие огромных комаров, начали окружать Клэя. Послышались выстрелы, и тут вдруг восточная женщина в длинном вечернем платье из куклы выросла до нормальных размеров, лицо ее до неузнаваемости изменилось, и она легла на траву, положив рядом автомат, и медленно начала раздеваться. Откуда-то издалека послышалась музыка, и женщина стала танцевать – совершенно обнаженная. В руках она держала толстую веревку, к которой был привязан самолет, и девица натягивала ее, чтобы он не улетел.
      – Не кричи, – сказала она Мардж, – иначе я отпущу веревку и он улетит навсегда.
      Клэй заплакал, его слезы падали на лицо Мардж, и он умолял: «Не надо, я не хочу танцевать! Не надо!»
      Их дочь играла в пинг-понг с каким-то мужчиной в летной форме. Лица его не было видно. В промежутках между ударами он выхватывал пистолет и стрелял в Клэя, но пули пролетали мимо. Одна чуть не попала ему в голову, и тогда Мардж рванулась к летчику. Она бежала что есть сил, но никак не могла добежать. Летчик сильным ударом послал шарик через сетку, и откуда-то издалека послышался голос: «Четырнадцать – ноль!» Мардж увидела, что это был Майк. Он с улыбкой взглянул на нее и выстрелил в Клэя. «Что ты делаешь?» – в ужасе воскликнула Мардж. «Его необходимо сбить. У меня приказ начальства», – ответил он. Ее ноги приросли к земле, она не могла пошевельнуться. А восточная женщина все росла и росла, пока не сровнялась с вершиной дерева. Тогда она дотянулась до Клэя, и они поцеловались.
      – Скажи отцу, что ему грозит опасность, – крикнула Мардж.
      Дочь что-то ответила ей по-французски, но Мардж ничего не поняла. Ее трясло. Она попробовала схватиться за веревку, но та ускользнула. На лужайке собрались все соседи. Показывая пальцами на голую женщину гигантских размеров, они от души веселились. Потом все обернулись к Мардж и снова начали смеяться. Ей было ужасно стыдно, и вдруг перед ней возникло большое зеркало, в котором она увидела себя абсолютно голой. Ей захотелось лечь в траву, спрятаться, но ноги вросли в землю, и она не могла пошевелиться. Тем временем лицо восточной женщины закрыло собою все небо, она издала душераздирающий вопль и выпустила из рук веревку. Самолет Клэя пришел в движение и стрелой взвился в небо.
      – Видишь, что ты наделала, – грозным голосом сказала женщина и начала быстро уменьшаться. Достигнув нормальных размеров, она облачилась в грязную военную форму, подняла с земли автомат и скрылась в лесу. Мардж услышала выстрелы и увидела в небе дымок от взрывов. И тут она открыла глаза. В каюте было темно. Она попыталась представить себе лицо Клэя, но не смогла и снова погрузилась в сон.

      Пожалуй, хуже этого дня в моей жизни еще не было: земля будто уходит из-под ног, все плывет перед глазами, и чувствуешь себя совершенно беспомощным. Наверное, так чувствует себя человек, летящий в пропасть.
      С утра все шло, как обычно. Мы поселились в Пальме в отеле «Мелиа» на Пасео Маритимо в двухкомнатном люксе с видом на залив. Ключи от номера были у Минь Хо, и он в любой момент мог войти в мою комнату. С первых же минут нашего пребывания в Пальме его всевидящее око неотступно следило за мной, а его угрюмый вид действовал мне на нервы.
      Минь Хо с самого начала прибрал к рукам все деньги, и я жил, можно сказать, на подаяние. В ресторан мне ходить не разрешалось, и ели мы в самых дешевых забегаловках. Мне даже приходилось самому стирать себе белье, чтобы сэкономить на прачечной. Брюки, которые я купил в Генуе, стали мне малы, так как я опять поправился, и, чтобы скрыть живот, я вынужден был носить рубашку навыпуск. Жара стояла просто немыслимая. Почти все время мы проводили на улице, наблюдая за прохожими, объездили все окрестности, но тщетно – полковника и его спутницы, казалось, и след простыл. Тогда я пошел в «Америкэн экспресс» и пообещал одному служащему тысячу песет, если он даст мне знать, когда у них появится полковник. Я сказал ему, что у меня для полковника приятный сюрприз, поэтому мне хотелось бы застать его, так сказать, врасплох. Судя по всему, денег у Клэя было навалом, потому что в «Америкэн экспресс» он пока не заходил.
      В то утро, о котором идет речь, я проснулся с мыслью, что терпение, которое всегда меня выручало, иссякло, я дошел до ручки. Жалость к самому себе сменилась неудержимым гневом. Лежа в постели, я посмотрел на часы – было шесть, и, набрав номер диспетчера, я попросил его срочно соединить меня с Гонконгом и дал номер своего банка. Минь Хо уже ушел в очередное загадочное путешествие по городу, и некоторое время я мог побыть в одиночестве, но ровно в девять мне, по установленному им порядку, надлежало с ним завтракать. Вскоре меня соединили с Гонконгом, и к телефону подошел управляющий банком. Я сообщил ему, что нахожусь на Мальорке и что мне необходимы деньги, которые он может перевести в «Америкэн экспресс» в Пальме. Записав мой адрес, он сказал, чтобы я не беспокоился.
      – Кстати, – добавил он дружески, – я с сожалением узнал о смерти мистера Пателя, он был нашим постоянным клиентом. И вы знаете, каков был его последний взнос? Никогда не угадаете! Он положил деньги на ваш счет.
      – Видимо, это мое жалованье?
      – Отнюдь. Он сказал, что это нечто вроде премиальных – сто тысяч гонконгских долларов. Он внес их наличными за день до того, как его убили.
      – Вы не знаете, убийцу не нашли?
      – Пока нет, но полиции о нем уже все известно, вчера в газете был помещен рисунок, сделанный художником на основании имеющихся примет.
      – Представляю себе. Это офицер вьетнамской армии, такой плотный, небольшого роста, верно?
      – Вовсе нет. Он действительно вьетнамец, но совсем другой. Худенький такой, в очках. Подозревают, что он вьетконговец. Его видели с мистером Пателем в «Бэронз», ну вы знаете этот ресторан. Они вместе ушли оттуда. Любопытная подробность: мистер Патель подозревал, что его хотят убить, и нанял двух телохранителей из школы воинских искусств Сучанга. Об этом тоже было в газетах.
      – И что же они?
      – Мистер Патель попросил их уйти во время обеда.
      – Полиция занимается этим?
      – А как же. Газеты ссылаются именно на полицейские источники.
      Кровь застучала у меня в висках, а в душу закралось страшное подозрение. Попрощавшись с управляющим, я попросил телефонистку немедленно соединить меня с полицейским участком, с тем самым приятелем, с которым я недавно говорил.
      – Рад слышать твой голос, Бульдог. Что поделываешь в Испании?
      – Долго рассказывать, потом как-нибудь. Ты мне лучше скажи насчет моего босса, мистера Пателя, вы ищете убийцу?
      – Еще как ищем, уже многое известно.
      – Расскажи.
      – Тот еще тип. Знаем, что два месяца назад он улетел из Гонконга в Цюрих под собственным именем. Мы сделали запрос в авиакомпанию, самолетом которой он летел, но ответа пока не получили.
      – Слушай, я, кажется, смогу вам помочь. Как его зовут?
      Казалось, прошла вечность, прежде чем я услышал в ответ:
      – Его зовут Минь Хо. Учти, он не дилетант, а настоящий убийца. В море выловили труп с точно такой же раной. Это был вьетнамец по имени что-то вроде Нгуен Ван, сейчас не могу вспомнить. Сначала в убийстве Пателя подозревали именно его, а потом мы напали на след другого. Кто-то звонил в полицию и справлялся насчет убитого. Может, и сам Минь Хо. В аэропорту Кай Так сообщили, что они прилетели в Гонконг одним и тем же рейсом. Ну что, Бульдог, ты и вправду можешь нам помочь?
      Мне польстило, что он назвал меня моим старым прозвищем.
      – Могу. Только не трепись никому, понял?
      – Иначе я не был бы полицейским и твоим другом, старина.
      – Ладно, дружище, жди весточки.
      – Все-таки непонятно, как твой босс попался. Он же не вчера родился. Уж как мы хотели поймать его на крючок, и то не получилось. Теперь уже можно сказать: копали под него изо всех сил, но ничего не нашли. Ты не поверишь, но даже американцы им интересуются. Звонил какой-то полковник ВВС Картер, из Парижа, по-моему. Еще один тип явился из Сайгона через несколько дней после убийства и все вынюхивал, заходил даже в его бывшую контору. Янки вели там какое-то расследование, но нам, естественно, ничего не сказали. После его смерти они вроде прикрыли это дело. Будь осторожен, Бульдог, будь очень осторожен!
      – Не волнуйся, мой старый друг при мне.
      – Дай Бог, чтобы он тебе не понадобился. И держи меня в курсе.
      Мы распрощались. Я весь взмок и был не в силах пошевельнуться. Гнев переполнял все мое существо. И тут появился Минь Хо. Как всегда, неожиданно. Он вошел в комнату с видом хозяина, будто все вокруг – и я в том числе – было его собственностью. В глазах застыла угроза.
      – Я пытался дозвониться снизу, но телефонистка сказала, что ты беседуешь с Гонконгом. Любопытно, с кем именно. И как ты посмел звонить без моего разрешения. Я не собираюсь оплачивать твои переговоры.
      – В этом нет необходимости, – как можно спокойнее постарался ответить я. – Я звонил в свой банк, и сегодня мне пришлют деньги на мои личные нужды.
      – Ну ладно, пойдем завтракать.
      Вряд ли он мне поверил. Передо мной стоял убийца мистера Пателя. Я мог пристрелить его на месте. Но почему-то не сделал этого. Изо всех сил я пытался приглушить гнев: ситуация изменилась на сто восемьдесят градусов, надо было все тщательно обдумать.
      – С тобой что-то происходит, – заметил он.
      – Просто мне надоело, что вы обращаетесь со мной, как с мальчишкой.
      – Здесь очень дорого, а нам надо экономить, пойдем перекусим где-нибудь, – миролюбиво предложил он.
      Мы уселись в небольшом кафе в двух шагах от нашего отеля и заказали по чашке кофе с булочкой. Пока я механически жевал и пил, я все размышлял, когда же, по его мнению, настанет мой час. Не раньше, думал я, чем он найдет эту девицу. Скорее всего он постарается убить меня где-нибудь в укромном месте подальше от отеля. Молодец я, что, как всегда, взял с собой свой старый полицейский револьвер. В гонконгском аэропорту меня хорошо знали и не проверяли. Мой старый друг проехал со мной через всю Европу. Я завернул его в целлофан и спрятал в бачок над унитазом. Если Минь Хо и нашел его, то мне об этом он, естественно, не сообщил.
      – Что нового в Гонконге? – спросил он.
      – Понятия не имею. Мой управляющий в банке не делится со мной новостями светской жизни.
      – Пошли на площадь, у меня предчувствие, что сегодня мы их встретим.
      Он и раньше не раз говорил о своих предчувствиях. Я молчал и напряженно думал. Итак, у него какой-то свой замысел насчет этих двоих. Мне же надо разработать свою стратегию. Думай, Бульдог, думай. Я смотрел на прохожих и наконец меня осенило. Мне надо успеть найти их первым – найти и предупредить. Особенно женщину. Иначе мы все пропали – он убьет сначала их, потом меня. Отныне, сами того не подозревая, полковник и его спутница становились моими союзниками против Минь Хо.
      Как все переменчиво в этой жизни. В тот день мои бывшие жертвы стали мне ближе родственников. Если бы в тот момент я не был охвачен гневом и не понимал, что нужно во что бы то ни стало собрать всю волю в кулак, я бы уже тогда начал мучиться чувством вины перед ними. Но муки совести начали терзать меня много лет спустя.
      Всю дорогу, пока мы шли до площади, Минь Хо хранил молчание, но взгляд его, казалось, проникал под оболочку моего мозга. Мне было жутко, и я молил Бога, чтобы мы не встретили их.
      Проходя мимо «Америкэн экспресс», я зашел внутрь, однако мой знакомый сказал, что мистер Уэйн-Тернер еще не появлялся. Минь Хо не отступал от меня ни на шаг. Я ответил, что сейчас пришел по другому поводу – в конце дня на мое имя должны поступить деньги из Гонконга, и я бы хотел, чтобы мне позвонили в отель.
      Немного погодя мы уже сидели в кафе на площади, и я заказал чашку чая. Минь Хо расслабился и снова повторил, что сегодня они обязательно появятся, но я сделал вид, что не слышу.
      – Мне нужно немного денег, – твердо сказал я.
      – Зачем?
      – Купить себе пару штанов, если не возражаете. Я не прошу об одолжении, потому что верну сразу же, как только получу перевод.
      – Чуть позже сходим вместе, – ответил он с улыбкой. Думаю, на этот раз – поверил. А я придумывал варианты, как оторваться от него, чтобы позвонить своему другу-полицейскому. Гнев уступил место здравому смыслу. Как-то раз Минь Хо порекомендовал мне воспринимать все хладнокровно. Что ж, последую его совету. Теперь он что-то говорил насчет ночного шоу, что, мол, можно совместить приятное с полезным, но я не слушал, а думал о своем.

      – Неплохо, – сказал Клэй, наслаждаясь коньяком. Это была уже третья порция «Фундадора». Они сидели в баре Фернандо, разглядывая главную улицу города. Итальянский граф на противоположной стороне только что закончил долгую трескучую речь, главная мысль которой сводилась к тому, что в мире нет должной дисциплины. А вот фашисты знают, как навести порядок. Граф произнес эти слова и умолк, потому что жене наконец удалось затащить его внутрь здания. Он едва держался на ногах и спотыкался на каждом шагу.
      – Горбатого могила исправит, – произнес англичанин за соседним столиком. – Мало их поколотили в сорок пятом.
      – Полагаю, вы правы, – откликнулся Клэй.
      – Конечно же, прав, – вступила в разговор Бернадетт. – Фашисты ничему не способны научиться.
      – Откуда вы? – спросил англичанин.
      – Из Нового Света.
      – И что же вас сюда занесло? У вас же есть и Калифорния, и Флорида, да и Гавайи под боком, черт побери. – Я канадец. Жил одно время в Швейцарии. К тому же нам пришла мысль взглянуть на Испанию, прежде чем возвращаться в Ванкувер.
      – У вас есть работа? – продолжал англичанин допрашивать Клэя.
      – Больше нет, – ответила Бернадетт внезапно осипшим голосом, и Клэй в смущении отвернулся. Англичанин пристально посмотрел на молодую женщину. Загар необычайно красил ее, в своем белом хлопковом платье она была просто восхитительна. Не в силах оторвать от нее глаз, официант все время вился вокруг них, расплескивая пиво на сидевших поблизости. Он постоянно подливал в бокал Клэя, пока Бернадетт не остановила не в меру услужливого парня.
      Сделав небольшой глоток чаю со льдом, она взглянула на Клэя. Ничего не скажешь, привлекательный мужчина, подумалось ей, но в последнее время стал много пить – раньше за ним такого не водилось. Тяжелый дух перегара вызывал у нее отвращение, напоминая о борделе на сайгонской улочке: белые тела, блевотина, пожар…
      Но ведь здесь все – другое. Когда же наконец она перестанет себя мучить? Прохожие обращали внимание на хорошенькую женщину, тыкали в ее сторону пальцами, а некоторые – даже фотографировали. Бернадетт казалось, что ее посадили в клетку. Она думала, что так откровенно на нее не глазели даже в Париже. Европейцы считают нас существами низшей расы, сказал ей когда-то давным-давно Минь Хо, но тогда она лишь посмеялась над его словами. Вот почему мы должны сражаться за независимость, настаивал он. Должно быть, ему удалось меня убедить, подумала Бернадетт, если я не раздумывая последовала за ним во Вьетнам. Но не только из-за Минь Хо она оставила Париж, были и другие причины.
      – Почему все таращатся на меня? – прошептала она Клэю.
      – Потому что завидуют.
      Женщины вокруг были одеты сногсшибательно. Может, и ей стоит пройтись по магазинам? Бернадетт слегка знобило, наверное, она слишком долго пробыла на солнце. Сейчас, пожалуй, самое время вернуться в отель. Клэй согласился. В последнее время он соглашался со всем, даже в тех случаях, когда ей хотелось, чтобы он проявил строптивость. Господи, Бернадетт, до чего же ты несносная, все тебе не так, сказала она сама себе. На улице играла музыка, и казалось, Клэй находится в хорошем расположении духа. Официанты и некоторые местные жители уже называли его по имени. Он все болтал с англичанином. К этому невозможно было приревновать, но она все равно ревновала. Нет, не ревновала, а просто боялась, что, получше приглядевшись, Клэй поймет, что ей невозможно угодить, поскольку она сама не знает, чего хочет. Потому что она напугана, потому что никому не приносит добра. Она грешна, отец ее – грешник, а мать – шлюха. Господь же заставляет детей платить за грехи родителей.
      Клэй был предельно внимателен – следил, чтобы ее бокал был полон, а на плетеном стуле лежала подушка. Научится ли она когда-нибудь с благодарностью принимать знаки его внимания?
      Женщины глазели на нее еще больше, чем мужчины. Наверное, думали, что она – его любовница. Клэй и Бернадетт определенно не производили впечатления супружеской пары, так чему же удивляться? Она действительно была его любовницей.
      Бернадетт не любила думать о себе, как о любовнице или обманщице. Как о той, которая крадет время, принадлежащее семье. Такие, как она, продажны, жены ненавидят таких, и Бернадетт отчетливо читала это в женских взорах. Да нет же, хотелось прокричать ей, у него сейчас нет никого, кроме меня. Мы вместе не из-за денег – нас объединяют страх, воспоминания о мучительном детстве и опасное путешествие в никуда.
      Любила ли она его? Бернадетт часто задавала себе этот вопрос. Нет, не любила, когда он выглядел счастливым, беззаботным и независимым. Очень скоро, пропустив еще несколько порций коньяку, он станет пьяным, слюнявым и болтливым. Она взяла его стакан и вылила содержимое в горшочек с геранью. Он не заметил, поскольку был полностью погружен в беседу с англичанином о парусных судах.
      Англичанин сказал, что у него есть яхта, которая стоит сейчас в порту. Не хочет ли Клэй прогуляться по морю? А как посмотрит на эту идею леди? Возможно, ей понравится. Ясное дело, понравится, заверил Клэй. Она и сама – опытный яхтсмен, добавил он с гордостью. Почему мужчины всегда хвастают? – мысленно спросила себя Бернадетт.
      – Давайте как-нибудь совершим такую вылазку, – предложил Клэй, взглянув на нее.
      – С удовольствием, – отозвалась она.
      – Вот и отлично, – сказал Клэй таким тоном, будто она была его собственностью.
      Подошел официант, и Бернадетт заказала два кофе.
      Вот такой и должна быть жизнь, подумалось Клэю. Никаких тебе завтра, сегодня, начальства с его приказами. И никому до тебя нет абсолютно никакого дела. Интересно, а что обо всем этом подумала бы Мардж? Он выпил кофе и расплатился. Бернадетт встала, он поднялся вслед за ней. Ах, с каким удовольствием он бы еще побыл здесь, но ей не нравилось засиживаться допоздна.
 
      Глубокой ночью зазвонил телефон.
      – Поздновато работаете, – говоривший не представился.
      – Да, – ответил Майк Картер.
      – Планы меняются, – сказал голос. – Нескучное дельце. Вам повезло: ваша задача сужается. Надо только найти его. Как только с уверенностью определите, где он, звоните нам в Лондон. Работу завершит другой человек, профессионал. Не скрою, мы с облегчением вздохнули, поскольку умываем руки. В общем, Картер, для вас это честь. Ваш послужной список не запятнан. Свалите эту гору с плеч. Позвоните, когда узнаете, где он обретается.
      – Весьма признателен…
      – И запомните, полковник, у вас на все – неделя сроку. До свидания.
      Майк опять оказался брошен на произвол судьбы. В помещении было душно и жарко, он встал, чтобы открыть окно. Дело не продвинулось ни на дюйм. Все источники информации исчерпаны. Все, что у него есть, – «атташе-кейс» с двумя автоматическими пистолетами. Люди в Сайгоне, Цюрихе и Гонконге ждут от него инструкций, но он не знает, что им приказать. Майк откинулся в кресле, скрестив ноги. Так, значит, его в конце концов пожалели. Нет, жалость тут ни при чем – от него просто отказались. Им нужна быстрота, хладнокровие, хватка, которыми он не обладает. Теперь у Клэя было еще меньше шансов на спасение. Нет таких коней, чтобы вынесли его из беды.
      Майку придется разыскать его. И тут его посетила идея: а ведь Клэю надо на что-то жить. Краденого золота не хватило бы на столь длительное время. Клэй наверняка был в Европе. Из Гонконга дошли слухи, что он направился в Швейцарию. Должно быть, у него там деньги. Это могло быть зацепкой. А что если он в Монако? Майк знал, кто мог помочь в этом деле. Он отдал секретарю распоряжение: никого не принимать. А он пока поспит в своем кабинете. В любом случае, отсюда лучше смотреть на луну, подумал Майк.
 
      В эту воскресную ночь оркестр допоздна играл латиноамериканские мелодии. Белое и черное – такова была тема вечеринки, бурлившей на корабельной палубе. Люди, пившие экзотические напитки из бокалов, украшенных тропическими цветами, излучали довольство. Отбросившая стеснительность японка танцевала на площадке, нервно улыбаясь партнеру. Мардж сидела за столом рядом с танцплощадкой. Пристукивая ногой в такт музыке, она чувствовала себя счастливой и отдохнувшей. Ее одолевало любопытство, хотелось увидеть мужа. Возможно, мысли о нем навевали ей настенные панно, изображавшие джунгли. Но дело не в джунглях – мечты о Клэе не оставляли ее. В этом было что-то мистическое. Подошел капитан и пригласил ее на танец, но Мардж отказалась.
      Когда японка вернулась, ее лицо горело.
      – Мой муж не умеет танцевать, – посетовала она.
      – А у вас отлично получается, – ответила Мардж.
      – В школе, где я училась, давали уроки танцев. Как давно это было!
      – Это как езда на велосипеде. Танцевать никогда не разучишься.
      Напитки были бесплатными. Затем последовали костюмированное представление и в полночь – поздний ужин. Неплохой аппетит для столь миниатюрной леди, иронично подумала Мардж о японке. Она встала, чтобы немного пройтись по палубе. Прочертив длинную серебряную дорожку от кормы до самого горизонта, в небе сияла луна, спрятавшись по темным уголкам, ворковали парочки.
      Мардж пришлось поддержать беседу с пожилой англичанкой – титулованной леди, которая пристроилась рядом.
      – До чего же я люблю эти ночи, дорогая, – мечтательно проворковала старая дама.
      – Да, они прекрасны.
      – Вам когда-нибудь приходилось путешествовать по Средиземному морю?
      – Только однажды, очень давно.
      – А я совершаю круиз по меньшей мере раз в год, – сказала леди. – В наше время трудно найти приличного собеседника. Вот в старые времена на корабле можно было обзавестись настоящими друзьями.
      – Приятно слышать. Я сама здесь на отдыхе.
      – Слишком много кормят, не отдых, а постоянное обжорство.
      – Но хорошая еда – это часть отдыха, разве не так?
      – Здешняя еда далеко не лучшая, моя дорогая.
      В будущем надо избегать встреч с леди Брекенбридж, думала Мардж, в то время как та продолжала критиковать корабль и его содержимое от носа до кормы. Все было «ужасающе» или «так себе» и сводилось к тому, что впредь ноги ее здесь не будет. К тому же многие друзья англичанки успели обосноваться на Ямайке.
      Мардж сидела, слушала и кивала. На нижней палубе она заметила японку, которая неуклюже семенила по дощатому полу. Ее облапил здоровенный мужчина, сжимавший в левой руке стакан.
      – Взгляните, кого подцепил наш майор, – тут же прокомментировала сцену собеседница. – Его жена – одна из первых красавиц Лондона. Мог бы найти компанию и получше. Он говорит, что жена осталась на лето одна в Сан-Тропезе. Придурок.
      Качка становилась все более ощутимой. Майор и японка целовались, обхватив друг друга.
      – Вашему майору прыти не занимать, – произнесла Мардж, поднимаясь.
      – Уже уходите, дорогая? Вполне простительно. Для нашего круиза могли бы найти полоску воды и поспокойнее.
      – Но разве от них это зависит?
      – Надо было посоветоваться с синоптиками.
      – Что ж, леди Брекенбридж…
      – Зовите меня Беатрис – как все мои друзья.
      – Мне еще никогда не доводилось беседовать с аристократкой. И называть вас так – как-то неудобно… Спокойной ночи.
      – Может быть, поболтаем как-нибудь в другой раз. С вами, американцами, иногда можно от души повеселиться.
      – Ну вот и замечательно. Спокойной ночи, леди Брекенбридж.
      – Спокойной ночи, дорогая.
      В каюте мысли Мардж вновь обратились к мужу. С того дня, как ей приснился сон, ее не покидала надежда, что видение повторится. Во сне она почти дотронулась до него. Прошло уже столько времени с тех пор, как он исчез! Мардж задумалась о том, насколько Майк преуспел в своих поисках. Он обещал прислать ей телеграмму на борт корабля, если появятся какие-то новости, а она пообещала вернуться в Париж в любой момент, как только будет ему нужна.
      Ей нужно было многое сказать Клэю. Быть может, и у него было что сказать своей Мардж. Мысль о том, что он все еще жив и остается ее мужем, приносила успокоение. Ей не терпелось оказаться на Мальорке, которая была частицей ее юности. На сердце стало теплее. Сегодня она наконец выспится.

      Я сидел на бомбе, внутри которой тикал часовой механизм. Я не знал, как долго мне удастся продолжать эту головоломную игру. Минь Хо был проницателен. Я брал подачки, сносил от него унижения и насмешки, и все это – впустую. Этот скот убил единственного дорогого мне человека, а теперь сидел здесь, рядом со мной. Меня терзало отчаяние. Хотелось придушить этого недомерка и неслышно ускользнуть. Как только мы найдем американца и девушку, он воткнет мне в горло свое длинное лезвие – на сей счет я не питал никаких иллюзий. Но когда это произойдет? Приходила мысль о том, что надо вновь позвонить в банк в Люцерне и рассказать правду. Устроить встречу с полковником. Вероятно, дезертирство было его единственной виной.
      Дезертирство… Будь он дезертиром, его искали бы и американские ВВС. Так вот почему их люди вертелись вокруг конторы Пателя. Конечно же, все было просто. Я мог бы связаться где-нибудь с американским посольством, рассказать им о происходящем. Рассказать о том, что полковнику грозит смерть от рук бешеного вьетнамца-убийцы. А они бы взяли его под свою охрану. Чушь. Они никогда не стали бы слушать меня. Можно было подключить к этому моего друга-полицейского в Гонконге, но, сидя в кабаре «Тито», я не представлял, как выкроить время и остаться в одиночестве, чтобы провернуть это. Минь Хо постоянно вертелся поблизости и вечно что-то подозревал. Приходилось вести себя так, словно ничто не изменилось, продолжая скулить по поводу его дурного обращения.
      Мне надо было или добраться до американца первым, или устроить так, чтобы мы его никогда не нашли. Пока они в бегах, вьетнамец ничего мне не сделает. Значит, необходимо выиграть время. Внутри ночного клуба было темно и прохладно. Каждый раз, глядя на вьетнамца, я чувствовал, как во мне закипает ярость. А что если Минь Хо работает не один? Вполне возможно, думалось мне. У него была привычка растворяться или с таинственным видом звонить по телефону. Если бы сегодня ночью я убил его, то никогда не узнал бы, кто же подлинный враг.
      Я должен найти их первым. Один. Мне бы даже не потребовалась помощь полковника – я и один мог отомстить за Пателя. У меня было право, даже больше, чем право, – долг убить Минь Хо. Для этого потребуется только один выстрел. Придется очень тщательно выбрать подходящий момент. Сама мысль о том, как все будет спланировано, доставила мне наслаждение. Так значит, я становлюсь убийцей? В тот момент Минь Хо абсолютно ничего не подозревал.
      Или подозревал? В этом человеке никогда нельзя быть полностью уверенным. Возможно, он уже знал о моем звонке и до поры играл со мной, как кошка с мышкой. Ясно было, что он достаточно умен и жесток. Мне нужно было время. Много времени.
      Я потягивал джин с тоником и смотрел на сцену. Все же боги были благосклонны ко мне, зря я волновался. Даже если мы вместе обнаружим беглецов, Минь Хо будет действовать медленно – это у него в крови. Пока мы их не найдем, а змея не решит куда и как ужалить, все будут в безопасности. В последующие дни напряжение немного спало. Я ничем не помогал Минь Хо, ничего не предлагал и не говорил ничего неожиданного. Иногда я наводил на ложный путь. Мы вновь и вновь прочесывали остров, но чем дольше мы ходили по кругу, тем больше времени я мог посвятить разработке собственного плана. Он был зол, очень зол. Им, казалось, двигала какая-то кровная месть, и я ждал, когда он что-нибудь расскажет. Всякий раз, когда об этом заходила речь, он говорил, что его цель – только женщина. Однажды он начал говорить о ней – ни с того, ни с сего, без каких-либо вопросов с моей стороны.
      – У нее французский паспорт, – сказал Минь Хо. – Что если вынудить ее явиться во французское консульство здесь, в Пальма-де-Мальорке? Могли бы дать объявление в «Мальорка дейли буллетин», чтобы заставить ее раскрыться.
      – Какой повод вы придумаете для такого объявления?
      – У нее во Франции семья, старые друзья. Они могут разыскивать ее… Она не получила ни гроша из папашиного состояния, а ведь он был далеко не бедняк.
      – Кажется, вы немало знаете о ней.
      – Я же говорил, мы давние знакомые.
      – Она сообразительна?
      – Очень.
      – В таком случае ваша идея никуда не годится. Она на эту уловку не клюнет. Откуда кому-то знать, что она здесь? Кстати о наследстве, не ссудите ли мне пару тысяч песет? Мне нужны шорты.
      – Недавно ты уже покупал шорты.
      – Все, с меня хватит. Я звоню в Гонконг. Кто-нибудь из конторы господина Пателя переведет мне деньги. Я, знаете ли, совладелец фирмы и знаком с ними не первый год. Ни один из его братьев никогда не скупился на расходы, они знают, что я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.
      – Ладно, ладно. Дам я тебе деньги. И пойду с тобой.
      Он не желал, чтобы я кому-то звонил. Или хотел меня задобрить. Видимо, мне никогда не узнать подлинные мотивы его действий. По мере того, как мы приближались к цели, он все чаще терял самообладание, и теперь я решил подразнить его.
      – Не стоит беспокоиться, я позвоню в контору. Я уже вышел из школьного возраста и способен сам позаботиться о себе.
      Минь Хо заколебался, пытаясь справиться с собой. Уверен, что ему с трудом удалось не вспылить. Он полез в карман и вытащил три тысячи песет, что весьма позабавило меня.
      – Округлите уж до пяти.
      Минь Хо вытянул еще несколько купюр.
      – Вот десять тысяч. Покупай хоть весь город, если хочешь.
      Сунув деньги в карман, я поднялся.
      – Так вы идете со мной?
      – Нет. Сам найдешь, что тебе нужно. Увидимся позже. Я иду на почту.
      – Ждете письма?
      – Нет, Блумфилд, не письма.
      – Чего же тогда?
      – Не твое дело, – ответил он, и через минуту его уже не было. Я не знал, куда отправился вьетнамец, и мне было наплевать. Мой мозг работал четко, как никогда. Первым делом пойду в бюро путешествий. Поблизости было представительство «Америкэн экспресс». Деньги из Гонконга поступили, и я намеревался потратить часть из них.
      Я купил два билета первого класса до Лондона. Как только все закончится, тут же поеду в аэропорт. Надеюсь, свободное место найдется. Первый класс редко бывает полностью занят, и я сяду в самолет без проблем. Пусть это будет «Иберия» или «БЕА» – авиакомпания не имеет значения. Из Лондона я мог бы возвратиться в Гонконг и прихватил бы с собой Бернадетт. Если за ней так одержимо гнался Минь Хо, значит, она была моим другом. Я бы предложил ей возвратиться в Сайгон или отправил ее в Париж – куда она пожелает. Самолеты из Хитроу летят каждый день и в любом направлении. Заодно я купил небольшой фотоаппарат.
      Затем я бегом возвратился в отель и попросил у администратора запасной ключ от двери, отделявшей комнату Минь Хо от моей. Нужно было сделать так, чтобы в нужный момент она была отперта. Взлетев по ступеням наверх, я чуть не запел от радости, что все складывается так удачно. Я вошел в номер и провертел дырку в стене между нашими комнатами, а затем заслонил отверстие спинкой стула. Авиабилеты я положил под кредитную карточку рядом с пистолетом. Прикосновение к увесистому оружию подействовало успокаивающе. Мне не терпелось пустить его в ход, но оставалось еще много дел: во-первых, найти их, во-вторых, выманить Минь Хо куда-нибудь за пределы города и прикончить его, в-третьих, смыться. Эти три действия четко врезались в мое сознание.
      Минь Хо больше не доставлял беспокойства. Пока я ему нужен, он будет тише воды. Я вновь вышел на улицу. У меня всегда было чутье на слежку. Сейчас я был уверен, что «хвоста» нет, но на всякий случай я отправился в центр старого города, зашел в магазин и купил необходимую одежду.
      Затем я завернул на почту. Минь Хо там и не пахло. Должно быть, уже ушел в гостиницу. Администратор не скажет ему ни слова – в отеле к вьетнамцу относились неприязненно. Я заказал телефонный разговор со Швейцарией и вскоре уже говорил с банковским служащим, который ведал счетом Клэя. Придав своему голосу нарочито английский акцент, я заявил, что работаю на британскую «Сикрет сервис». Назвавшись «командиром Блумфилдом», сказал, что разыскиваю полковника Клэйтона Уэйна-Тернера. Люди обожают драмы. Я чувствовал, как с каждым моим словом растет возбуждение банковского служащего. Я заявил, что, насколько нам известно, полковник должен был с ним видеться. Нам также было известно, что они общались по телефону, когда полковник был в Генуе. Казалось, мой слушатель верит каждому моему слову. Я попросил передать полковнику, чтобы тот позвонил мне в такую-то гостиницу и, назвав свой телефон и номер комнаты, добавил, что полковник ни при каких обстоятельствах не должен приезжать лично. Прежде чем предпринять что-то, ему следует поговорить со мной, подчеркнул я, сказав также, что не всегда бываю один. Это крайне важное дело, заметил я, возможно даже, вопрос жизни и смерти.

      Клэй избегал думать об этом, да и не с кем было поделиться мыслями. Возможно, он боялся признаться самому себе, но что-то в Бернадетт начинало тревожить его. Клэй пытался отбросить эти мысли – все могло оказаться просто побочным эффектом беззаботной жизни. Он часами слонялся по террасе кафе, болтал с незнакомыми людьми и пил больше обычного. Она всегда была рядом, и с ее лица не сходило выражение усталости. Бернадетт сторонилась людей и ни с кем не разговаривала. Под внешним спокойствием, с которым она воспринимала его контакты с кем попало, Клэй замечал неудовольствие. Когда они оставались наедине, она не скупилась на упреки, без конца что-то говорила, но он обычно бывал слишком пьян, чтобы обращать на это внимание. Она говорила, что Кала д'Ор – крохотное и скучное местечко, что вокруг – случайные и неискренние люди. Ему казалось, что она становится нетерпимой ко всему и вся. Очевидно, ей все осточертело, да и сколько можно притворяться туристами?
      По всей видимости, ему следовало уделять ей больше внимания, однако ей не нравилось, когда он начинал хлопотать вокруг нее на людях. Бернадетт по-прежнему ничего не говорила о себе, и Клэй терялся в догадках о том, что у нее на уме. Ее прошлое, как и раньше, было для него тайной за семью печатями. Пусть прошлое и не имело для нее большого значения, но он нес ответственность за ее настоящее. Не уговори ее Клэй бежать вместе с ним, она так и осталась бы во Вьетнаме, и никто из ее товарищей теперь не гнался бы за ней. Клэй должен был защищать ее, потому что именно он притащил ее сюда.
      Правда, он спас ей жизнь в той вьетнамской деревушке. Капитан говорил, что его люди собирались убить ее. И она гораздо больше боялась собственных друзей. Судя по ее поведению, ей не стоило особо рассчитывать на их снисхождение. Вероятно, их объединяла только опасность. Когда ее охватывал гнев, она становилась другой, независимой. В такие моменты Клэю казалось, что он ей больше не нужен. Пока что он не понимал, хорошо это или плохо, а потому старался не думать об этом.
 
      Однажды днем на террасе кто-то предложил им посетить бой быков.
      – Отличная идея, – согласился Клэй. – С утра отправимся в Пальму, поглядим на лодки, пошатаемся по магазинам и пообедаем. Хоть какое-то разнообразие.
      – Я хотела бы сделать прическу, – сказала она.
      – В воскресенье салоны закрыты.
      – Не все же. Я могла бы найти парикмахерскую в каком-нибудь из отелей. А в чем обычно ходят на корриду?
      – Ну-у, в джинсах…
      – А бывает, что кто-то вырядится?
      – И такое случается.
      Ее можно понять, сказал он себе. Во многих отношениях она до сих пор оставалась воспитанницей монастыря. В жизни ей довелось увидеть не так уж и много.
      Клэю нравилась Пальма-де-Мальорка. Если бы он нашел дело по душе, то с радостью остался бы здесь. Для него сейчас не имело значения, где жить. В эти недели он не слишком задумывался и о поисках собственного «я». Может быть, однажды утром он проснется и вообще ни о чем не вспомнит. И все же наступило время что-то предпринимать. Например, пойти в американское консульство и сдаться. Бернадетт не умрет с голоду – о ней-то он позаботится. Она больше не обязана страдать от его ошибок. Скоро он на что-нибудь решится. По крайней мере, не позже, чем закончится лето. Можно отправиться в Париж, чтобы повидаться с Мардж. Уж она-то знала бы, как поступить наилучшим образом, поскольку хорошо разбирается в таких делах. Мардж весьма практична и к тому же привыкла к перепадам в его настроении за столько лет, прожитых вместе. Она была частью его прошлого. Наконец, Мардж по-прежнему оставалась его женой и матерью его дочери. Жена имела право знать, что он собирается сдаться властям. Этот шаг Клэя не мог не отразиться на ее жизни, и она имела право знать, что он затеял.
      С чего вдруг он стал думать о Мардж? Может быть, мысли о ней навеяла поездка в Пальму, где они когда-то были счастливы вместе? Или все это – из-за его сомнений относительно Бернадетт? Они давно уже не занимались любовью. Бернадетт становилась просто близким другом, человеком, который всегда рядом и на которого можно положиться. Противился ли он исходящей от нее силе? Хотел ли, чтобы она навеки осталась беззащитной девочкой? Нет, ему нужна была женщина. А Мардж была именно женщиной. Она всегда разжигала его, и Клэй часто ловил себя на сексуальных грезах, в которых она неизменно присутствовала.
      Был еще только четверг, но Бернадетт уже собрала вещи. Клэй сказал, что они задержатся в Пальме еще на несколько дней. Она была рада, что придется куда-то уехать, хотя бы ненадолго. Мужчина, в тени которого она теперь жила, всегда во всем соглашался с нею и был всецело в ее распоряжении. Познав весь мир, он в то же время совсем ничего не знал о книгах и истории, искусстве и театре. Бернадетт могла бы научить его всему этому, возможно, уехать вместе с ним в Париж и поселиться там. Она могла бы раскрыть ему глаза на сокровища Старого Света.
      Клэй изменился, думала Бернадетт. Энергия, которой он кипел, когда начиналось их совместное путешествие, иссякла. Он не возражал против того, чтобы она была рядом, но у него не было никаких планов, никаких идей. Он разговаривал с кем попало, и случайные знакомые равнодушно выслушивали его болтовню об их жизненных перипетиях. Теперь он не заботился о своей внешности и, если бы не она, наверное, даже не подумал бы взяться за бритву. Бернадетт искренне стремилась хоть как-то разбудить в нем былой интерес к жизни, но он, казалось, впал в летаргический сон. Клэй безропотно исполнял самые вздорные прихоти, с помощью которых Бернадетт пыталась расшевелить его, и никогда не противоречил. Вероятно, Клэй всегда был таким, только раньше она этого не замечала. Он почувствовал себя в безопасности, стал самодовольным и в итоге превратился в зануду.
      Как только они вернутся в город и окажутся среди нормальных людей, она попробует еще раз повлиять на него. Он достаточно наивен, думала она, а значит, есть возможность вылепить из него то, что требуется. Если же он отвергнет шанс обосноваться в Европе, то Бернадетт придется идти своей дорогой. Чтобы ощущать собственную состоятельность, люди нуждаются в стоящем деле. И она не станет сидеть сложа руки.
      Бернадетт испытывала возбуждение от того, что ей предстоит увидеть бой быков. Когда-то давно в Париже ей довелось прочитать «Смерть после полудня». Книга потрясла ее, навсегда оставив в памяти яркие краски, отважные лица и кровь на арене. В ушах Бернадетт звучала музыка, делая почти осязаемой изящную жестокость этого действа. Она хотела поговорить об этом с Клэем, но выяснилось, что он не читал Хемингуэя. Они никогда не разговаривали о книгах. Только бы добраться до города, и тогда она заставит его записаться в библиотеку, научит, что и как читать. Клэй только и мог сказать о корриде, что это «неформальное мероприятие». Что, черт возьми, он имел в виду? То, что, идя туда, не нужно наряжаться, как на официальный прием? Но у Хемингуэя все красавицы, любовавшиеся боем быков, были в ослепительных лучших нарядах. Бернадетт непременно набьет чемодан своими лучшими платьями и отправится в салон красоты. А когда она выйдет оттуда, Клэй онемеет от изумления. Есть же у нее, в конце концов, какое-то будущее. Она образованна, и если станет ему не нужна, сможет продолжить свой путь в одиночестве. Может быть, именно так и стоило поступить. Может быть, именно этого ей и хотелось. Может быть, она оставалась с ним лишь из чувства благодарности, но ведь и благодарность имеет предел! А он? Оставался ли он рядом, потому что чувствовал себя виноватым перед ней? Нет, сейчас он был просто родным человеком. Они породнились с тех пор, как бежали из деревни, и ей не следует этого забывать.
      Четверг окончился. Наступила поздняя ночь. Клэй спал, а Бернадетт сидела рядом, разглядывая его. Она попытается освободить его от самого себя, но на это потребуется вся жизнь. Но ее это не пугало – только бы он захотел.
 
      Майк Картер в третий раз перечитывал письмо от Мардж. Морское путешествие ей нравилось, но палубная жизнь уже приелась. Она намеревалась покинуть судно в порту Пальма-де-Мальорка. Нет, это не сентиментальное паломничество, писала она. Свидание с частицей прошлого необходимо ей, чтобы легче было забыть. Он не совсем понял, что под этим имелось в виду. Она писала, что останется на острове на день-два, а потом самолетом отправится в Париж. Обещала позвонить, чтобы дать о себе знать. Мардж описывала некоторые события во время плавания, своих новых знакомых. Она не писала прямо, что скучает, просто выражала надежду, что они встретятся в аэропорту. Означало ли это, что все вошло в обычную колею? Удовлетворено ли теперь ее любопытство?
      О Клэе больше не было никаких известий. Американское посольство в Берне пыталось раздобыть кое-какую информацию, но ни один из банков, с которыми связывались дипломаты, не проронил ни слова. Будем продолжать усилия, обещали люди из посольства. Никто не сомневался, что у Клэя был счет в каком-то из банков Люцерна, и над этой проблемой работали. Новости скоро будут.
      Последние несколько суток Майк не выходил из кабинета даже по ночам, намереваясь сидеть там до окончания поисков. Даже если он не найдет Клэя – наплевать. Теперь, когда он получил письмо от Мардж, это уже не имело значения. Его все равно вышвырнут со службы, так что пусть сами занимаются грязной работой. Он потянулся всем телом и положил ноги на стол. Вероятно, письмо было добрым знаком. Может быть, отныне дела пойдут в гору. А вдруг кто-то принесет важную весть? Но число на настенном календаре напоминало, что в запасе оставалось не так много времени.
 
      До чего же легко потерять чувство времени, думала Мардж. Просто смешно! Капитан сказал, что они придут в Пальму через два дня. Погода отменная, рапортовал он. Со своей черной бородой капитан походил на хорошо одетого пирата или отрицательного героя из мультфильма про морячка Папая. Она не говорила ему, что сойдет на берег. Мардж соврала, что никогда прежде не бывала на Мальорке, позволив капитану без устали рассказывать об острове в течение всего обеда.
      С тех пор как они с Клэем побывали там, прошло много времени и в жизни Мардж все стало по-другому. Эти перемены заставляли ее вспоминать о Мальорке, как о чем-то волшебном. Они провели на острове не больше недели, но те далекие дни казались теперь вторым медовым месяцем. В письме Майку она, конечно, не упомянула об этом. По мере того, как судно приближалось к Мальорке, то незабываемое посещение казалось все более значительным. Оно принадлежало только им с Клэем и больше никому.
      В последнее время Мардж вдруг ловила себя на том, что разговаривает с Клэем. Чаще всего это происходило ночью, иногда на палубе, когда она оставалась наедине с собою. От Майка ей стало известно о длительных странствиях Клэя и теперь нестерпимо хотелось узнать, насколько скитания изменили его. Может быть, он наконец повзрослел. По всей видимости, Мардж была не в состоянии соотнести то, что говорили ей о нем Майк и люди из ВВС, с образом человека, который был отцом ее дочери. Вероятно, в конце концов он спустился с небес на землю. А может быть, она просто не смогла разгадать его. Наверное, было что-то, что всю жизнь не давало ему покоя. Бывает ведь и так, что под маской холодной самоуверенности скрывается плачущее дитя. Должно быть, она была слишком эгоистичной и самодовольной, чтобы заметить это.
      Их воображаемые беседы были совсем не похожи на скоротечные вспышки ярости, к которым она постепенно привыкла в прошлом. Это была легкая, отвлеченная болтовня о людях и местах, где приходилось бывать. Не было ни неожиданностей, ни скрытых ловушек, ни горьких потрясений. К тому же в ее воображении они с Клэем много смеялись.
      Если только им суждено встретиться вновь, Мардж будет сражаться за него, будет бороться за то, чтобы вернуть его доверие, показать ему, как сильно изменилась, сколь многое ей открылось и насколько важны для нее его слова. Она будет избегать всех щекотливых тем, всего, что способно пробудить тяжкие воспоминания. Она простит ему любое преступление, на которое его могли толкнуть обстоятельства. Господи, до чего же все это было упоительно, но шансы на встречу были столь ничтожны!
      Мечты… Как могла она быть настолько наивной? Все это – лишь стремление выдать желаемое за действительное. В парижском отеле ее могли ожидать новости. Она позвонит туда при первой же возможности, вдруг Клэй пытался связаться с ней? Кстати, Майк все время твердил о такой возможности. Она могла бы остаться в Пальме на несколько дней, вероятно даже, вытащить туда Майка. Но зачем? Ответ был известен. Мардж устала от одиночества, ей попросту не хватало нормального разговора с нормальным человеком. Ей не терпелось возобновить нормальную жизнь там, где она покинула привычный мир, но надо было подождать еще пару дней.
      – В салоне подают кофе, Мардж, – японка с несмелой улыбкой тронула ее за плечо. – Не хотели бы пойти туда со мной?
      – Почему бы и нет? – ответила Мардж, подумав про себя, куда же подевался майор. На лице японки безошибочно читалась радость удовлетворенной женщины, и Мардж пришла к выводу, что майор наверняка где-то рядом.
 
      Бернадетт внимательно изучала лицо Клэя. Они сидели на террасе заведения Фернандо. Клэй выглядел совершенно счастливым и без устали заказывал выпивку на всех. И так будет продолжаться несколько часов, подумала она в отчаянии. Будут разговоры о лодках, футболе и теннисе. Для него это было что-то вроде прощальной вечеринки. Разговор зашел о бое быков, на который были заказаны билеты. Клэй пообещал, что они с Бернадетт останутся в Пальме на несколько дней, а он, возможно, поищет квартиру, куда можно было бы переехать с наступлением осени.
      У Бернадетт складывалось впечатление, что другие мужчины безразличны к ней. О, конечно, они улыбались, предлагали ей выпить, но при этом всегда заискивающе смотрели на него. Говорили больше о яхтах, еде, сортах пива в разных странах, о том, где намереваются провести зиму.
      Клэй и Бернадетт условились отправиться в Пальму в воскресенье рано утром. Там они остановятся в каком-нибудь небольшом отеле, а затем каждый отправится по своим делам. После того, как Бернадетт посетит салон красоты, они встретятся за обедом. Она будет ждать его в кафе «Ориенталь» на Плазе.
      Клэй объявил, что в субботу, то есть завтра, отправляется со всеми приятелями на пляж, где они от души погуляют – будут пить шампанское прямо на песке. Ничего страшного – ведь до Пальмы рукой подать, к тому же он обещал не задерживаться. Никто не сказал, что без Бернадетт будет скучно, и она почувствовала себя так, будто вновь находится в том монастыре, куда попала после смерти отца. На девушку навалилась усталость. Скорее всего ей не хватит сил, чтобы еще раз попытаться доказать, что она все же чего-то стоит. Слишком часто она пыталась это сделать в прошлом. А сейчас необходимо было уйти, прежде чем ею овладеет черный зверь отчаяния. Все, что ей нужно, – несколько часов одиночества.
      Извинившись, Бернадетт поднялась. Клэй кивнул, и мужчины коснулись своих шляп. Уходя, она слышала, как оживилась беседа.

      Мардж увидела его, едва вошла. Для нее встреча была неизбежной – он владел ее мыслями не один день. Отдохнув во время круиза и прокатившись меж двух рядов пальм по Пасео-Маритимо – улице, которую они впервые увидели, когда были здесь вместе, она даже не очень удивилась этой встрече. Все выглядело в высшей степени естественно. Мардж мечтала о нем, и вот ее мечты стали реальностью. Она ожидала увидеть его и сейчас, направляясь к нему через гостиничный холл, думала о том, что он неплохо выглядит.
      Кто-то получал ключи от номеров, кто-то расплачивался, покидая отель. Суета, царившая у стойки администратора, несколько приглушила любопытство Мардж. Она не спрашивала себя, что он делает в отеле и где та женщина. Клэй присел на зеленый диван. Секунды, которые понадобились ей, чтобы приблизиться к нему, превратились в вечность. На это время все вокруг куда-то исчезли, гудящая толпа будто осталась за рамками действительности. Она выходила из длинного туннеля к яркому свету – туда, где, читая газету, сидел он.
      Мардж встала рядом, и поток мыслей, связанных с прошлым, пронесся в ее сознании. Клэй хотел развода, а ей сказали, что он мертв. Она была в круизе, немного поправилась, очень беспокоится из-за дочери. Спала с Майком. Все это так, но сейчас перед ее глазами был только он. Ей не терпелось обнять его, остаться с ним наедине. Мардж Уэйн-Тернер вновь превратилась в невесту, полную ожиданий. Хотелось, чтобы он трогал, изучал ее. То, что случилось у каждого из них, когда они не были вместе, кануло в прошлое, и теперь он принадлежал только ей. Только это и было реальностью сейчас, когда она стояла, глядя на него.
      Клэй казался немного потерянным и грустным. Лицо его осунулось, будто было иссечено ветром. Мардж жаждала обвить руками это длинное тело, но вместо этого неподвижно стояла и смотрела. С каждой минутой нетерпение росло, сердце рвалось к нему.
      Едва она собралась заговорить, Клэй, оторвав взгляд от газетной страницы, поднял глаза. Ему показалось, что это сон. Чудилось, что в его тело вселилась душа другого человека, и этот чужой смотрел сейчас на Мардж. Он ничем не выдал своего потрясения. Закрыл глаза и открыл вновь, но Мардж никуда не исчезла. Она была перед ним – живая, из плоти и крови.
      Клэй иной раз задумывался, о чем они будут говорить, если встретятся вновь, и вот этот момент наступил. Тогда это были мечты, теперь – реальность. Он попытался что-то произнести, но первой заговорила Мардж.
      – Как дела, Клэй? – спросила она так, будто речь шла не о нежданной встрече, а о рандеву, назначенном в этот же день именно здесь. Как если бы перед ней был мужчина, с которым она завтракала утром и для которого теперь собиралась готовить ужин. – Что пишут в газетах?
      – Все в порядке, Мардж, все в полном порядке. Прекрасно выглядишь. А загар, как и раньше, к тебе не очень липнет. Ах, газеты… Ничего интересного. Где-то на востоке все еще идет война.
      Он ничего не спросил ни о дочери, ни о ее учебе, ни о доме. В его распоряжении был еще по меньшей мере час до назначенной встречи с Бернадетт в кафе «Ориенталь». Он знал цену времени. Знал, что на истребителе за шестьдесят минут можно преодолеть тысячу миль. Одного часа человеку достаточно, чтобы родиться и умереть. Так что времени вполне хватало на то, чтобы вместе с Мардж во всем разобраться, но ведь разбираться-то было не в чем. Все было спокойно.
      – Присаживайся, Мардж. Закажи себе кофе и апельсиновый сок. А я быстренько сбегаю на террасу за рогаликом. Получается что-то вроде второго завтрака.
      – Я откушу у тебя кусочек.
      – Хорошо, дорогая. – Он произнес «дорогая» так обыденно, словно повторял это слово тысячу раз на дню. Но Мардж не было дела до того, предназначалось ли это обращение именно ей, той, другой женщине или же просто вырвалось по привычке.
      Внезапно в висках у Клэя застучала кровь. Свежий аромат ее духов, платье от Холстона и точеные ноги вызвали к жизни прежнюю страсть. Вспомнились давно забытые вечера в Джорджии, когда они вместе сидели у нее дома на веранде и он страстно желал ее. Все это вернулось и было свежо, как в первый раз. Свободный час можно было растянуть, а для Бернадетт потом придумать какое-нибудь объяснение. Она, конечно, разозлится, но он уже знал, как совладать с ее гневом.
      – А может, пообедаем? Вообще-то еще рано, но ведь, черт возьми, сегодня воскресенье.
      До него дошло, что она все еще стоит, и он поднялся.
      – Дай отдых своим прекрасным ножкам, Мардж, – услышал он собственный голос как бы со стороны.
      Мардж села. К ним подошел официант и сказал, что заказ Клэя уже на столе. Ну, и где же землетрясение, тот самый внезапный взрыв, который должен был сопровождать эту встречу? Вслед за официантом они вышли из холла, Клэй открыл перед Мардж дверь.
      – Записать на ваш счет? – спросил официант.
      – Нет, я заплачу.
      – Так ты не в этом отеле остановился? – поинтересовалась Мардж.
      – Я просто пришел полюбоваться видом, который открывается отсюда.
      – Ты в самом деле замечаешь такие вещи?
      – Любоваться видами – это все, что я могу себе позволить. Позолота, мрамор, кожа – все это стоит денег. Положить тебе масло на рогалик?
      Мардж терялась в догадках. Так, значит, он не живет в этом отеле. Но где же? Самолет в Париж вылетает сегодня ближе к вечеру. Однако нужно ли ей спешить на этот рейс? Она в любой момент могла позвонить Майку и сказать, что ее планы изменились. С Клэем можно провести несколько восхитительных часов или – остаться навсегда. Как он пожелает.
      – Почему бы и нет? – нежно ответила она, наблюдая, как Клэй разрезает рогалик. Масло тут же впиталось в хлебную мякоть.
      – У меня куча денег, – сказала Мардж. – Я позабочусь о тебе.
      И тогда впервые перед ним предстал образ Бернадетт. Девушка, которую нарисовало его воображение, сжимала в руке пистолет.
      – Только в том случае, если позволишь мне заплатить за твой обед, – ответил Клэй.
      Ничто не ограничивало его. Он делал именно то, что хотел. Правда, сейчас был возможен лишь совместный обед и ничего более. Но почему? В конце концов Мардж была его женой, она улыбалась, и он хотел быть с ней. А Бернадетт, если и хватится его, то не раньше второй половины дня. Коррида начинается лишь в шесть вечера.
      Мардж взглянула на мужа. Ни его лицо, ни голос – ничто не вызывало неприятных воспоминаний. Она чувствовала себя легкомысленной и шаловливой, будто в голове шумело вино. Мардж думала о том, как бы предупредить администратора отеля, что она пока не собирается освобождать номер, а потом заманить туда Клэя. Она чувствовала легкость. По его глазам она поняла, что с ним творится то же самое. Этот взгляд был ей знаком по годам их молодости, его глаза хотели ее. Клэй уже несколько раз назвал ее «дорогая» и ни разу не упомянул о другой женщине. Возможно, между ним и той, которая до сих пор была рядом, все было кончено. Как бы то ни было, сейчас друг против друга сидели мужчина и женщина, испытывающие взаимное влечение. Он набегался по свету, она была свободна и могла взять его, потому что чувствовала свою силу.
      Вкус рогалика был изумителен. Она отхлебнула кофе из его чашки. Все дышало умиротворением, но под внешним спокойствием скрывалась ее тяга к нему. Она до боли хотела, чтобы он прикоснулся к ней. Боги улыбались, и никому не было дела до того, откуда взялись эти двое.
 
      Удушливая жара окружала Бернадетт. Она вышла из тени бульвара и направилась к кафе «Ориенталь». Белые алюминиевые стулья, выставленные на улицу, были по большей части не заняты. Клэя нигде не было видно. Бернадетт овладело легкое раздражение. Ведь она, казалось, просидела под сушилкой несколько часов. Обеспокоенная, она заглянула внутрь. Там сидели лишь несколько местных обитателей и никого больше. Она отыскала свободный столик под деревом и уселась, кипя от бешенства. Уж она выскажет ему все, что накипело на душе. Наверное, торчит в порту, глазея на какую-нибудь дурацкую яхту, или несет вздор, болтая со случайным прохожим. Она ему все скажет, пригрозит уйти. Не будет тебе никакой корриды! Как он мог оставить ее сидеть в одиночестве, будто какую-нибудь искательницу легких приключений? Что он о себе возомнил?
      Ее гнев не знал границ. Подошел официант, и она заказала холодный напиток. А может быть, дело не только в Клэе? Теперь она злилась и на саму себя. Как все-таки она слаба, насколько зависима от других! Все время стремится к самоутверждению, словно маленькая девчонка в том далеком монастыре, ждавшая кого-нибудь, кто полюбит ее. Как могла она быть столь податливой? Все разочаровывали ее, потому что она слишком многого от них ждала. О, Господи, она могла быть в тысячу раз лучше любого из них. Если бы только удалось стать тверже, использовать хотя бы часть той скрытой силы, которой она наверняка обладала.
      Бернадетт была взбешена, но в то же время чувствовала себя свободной. Было воскресенье, ей хотелось пить. Скоро подойдет официант с запотевшим бокалом, и она тут же закажет второй. Мимо шли безмятежные прохожие. Сегодня вряд ли кто-то преследует ее. В конце концов, могло оказаться, что все эти кошмары просто привиделись ей. Бернадетт могла бы добиться большего успеха и в одиночку. Тогда ей не было бы нужды часами дожидаться его.
      Она могла бы вернуться в Париж, чтобы начать жить со старой точки отсчета, вновь обретя то, что оставила там. Пришла мысль о том, что причиной такого поступка мог служить не только гнев. Она обладает незаурядным умом, недурна собой, возможно, даже красива. Продолжать свои рассуждения дальше у нее хватало духа. Совсем не обязательно оставаться до скончания века чьей-то любовницей. Она представляет определенную ценность, иначе не было бы этой нескончаемой погони. За пустышкой в такую даль не погнались бы. В общем, она могла бы выжить и без посторонней помощи – удавалось же ей это раньше. Бернадетт способна на решительные поступки. Она знает, что может быть сильной, а значит, сможет утвердиться и найти собственный путь в жизни. Но нужно добиться независимости без гнева и горечи. Надо перестать перекладывать на других вину за собственную слабость. Время – лучший помощник.
      Все мужчины в ее жизни оказывались предателями. Отец умер, когда она еще не успела как следует узнать его. Профессор использовал ее себе на потребу. Минь Хо мог бы быть настоящим помощником, но был слишком фанатичен. А Клэй? Нет… Конечно, он добр и признает ее силу, но слишком погружен в собственное прошлое. Он плохо знает самого себя и что ему нужно. Вот откуда у него потребность в том, чтобы рядом все время был кто-то еще. Ее присутствие пробуждало в нем чувство вины. Сейчас она была ему нужна, а закончится все тем, что он будет использовать ее в своих целях или где-нибудь бросит. Или же он видел в ней кого-то, кто может заменить ему дочь? Но ей не нужен был отец. Вообще-то о Клэе ей следовало думать, будучи спокойной. В противном случае в ее размышлениях будет много несправедливого.
      Старый китаец-травник говорил ей, что она прирожденная медсестра. Возможно, ей и в самом деле стоило изучать целебные свойства диких трав или стать медсестрой. Ну да, конечно, она могла бы кое-чего добиться собственными силами. Требовалось лишь еще немного времени. Она уже была на пути к цели. Она закажет целое море холодных напитков, купаясь в котором, можно все обдумать. Так, чтобы, мирно размышляя, можно было изгнать гнев, а не хоронить его, как это обычно бывало, в глубине души. Успокоить, задобрить его, прежде чем он впитается в сердце. Выманить его, прежде чем он превратится в черного зверя депрессии. Может быть, пробуждение ее было слишком запоздалым, но теперь она знала, что для нее где-то светит огонь надежды. Настало ее время.
 
      У киоска на противоположной стороне улицы, разглядывая французскую газету, стоял Минь Хо. Он видел, как Бернадетт пришла и села за столик, и его поразило выражение ее лица. Она выглядела гордой и решительной, к тому же было видно, что ее захлестывает гнев. Такой он ее еще не видел.
      Он не ожидал столкнуться с ней в то утро, и поэтому с трудом взял себя в руки, однако давняя выучка помогла ему справиться с эмоциями в считанные секунды. Ему предстояло незаметно перейти на другую сторону улицы и подкрасться к Бернадетт сзади. Минь Хо расплатился за газету и принялся спокойно наблюдать за дорогой. Большой сверкающий автобус, заскрипев тормозами, остановился перед светофором. Бернадетт посмотрела на часы. Минь Хо знал, что она ждет американца, но тот теперь мало его интересовал. Сейчас для него имели значение только двое: Бернадетт и он сам. Так лучше. В конце концов, с беглецами можно расправиться и поодиночке. Автобус медленно двинулся с места, и под его прикрытием Минь Хо совершил рывок. От выхлопных газов дизеля запершило в горле, и он закашлялся.
      Через пару секунд вьетнамец уже стоял за деревом, упершись взглядом ей в спину. Ее волосы спускались волной на оголенные плечи, на ней было дорогое платье. К столику подошел официант, однако девушка отрицательно покачала головой. Бернадетт держалась высокомерно, но в ней чувствовалась нервозность.
      Минь Хо неслышно подошел к столику и коснулся ее плеча. Бернадетт даже не повернулась. Его ноздрей коснулся аромат дорогих духов.
      – Если думаешь извиниться за то, что объявился только сейчас, то можешь не беспокоиться, – уверенно произнесла она по-английски. Ему никогда не приходилось слышать, чтобы она так разговаривала. Она была в бешенстве.
      – Мне не за что просить прощения, Бернадетт, – ответил он по-французски. – Не вздумай оборачиваться или поднимать шум. У меня в кармане пистолет.
      Бернадетт онемела. Все, что она только что собиралась сказать, испарилось. Все в ней умерло, по коже пробежал холод. Она трепетала от ужаса, который, казалось, с этого момента навечно вселился в нее. Все вокруг потускнело – всему конец. Звук его голоса вдребезги разбил ее мечты.
      – Мы здесь одни – ты и я, – прошипел он. – Никто тебе не поможет. Понимаешь?
      Она кивнула.
      – Хорошо, – продолжил Минь Хо. – А теперь встань и иди вон туда, к пальмам.
      Она встала без звука, даже не обернувшись, чтобы взглянуть ему в лицо. Ее гнев улетучился, а вместе с ним и решимость. Все минувшие месяцы ее независимости и сила воли обратились в прах. Она вновь стала маленькой девочкой, но девочке этой уже не было страшно. Снова кто-то берет ее за руку, говорит, что делать и куда идти. И они пошли. Минь Хо был совсем рядом, она чувствовала его дыхание на своем затылке и ощущала холодную сталь оружия, упершегося ей в бок. Выйдя на тротуар, он встал рядом и взял ее за руку. Она шла с опущенной головой, не осмеливаясь поднять глаза.
      – Мы не можем здесь разговаривать, – мягко произнес Минь Хо. – Тебе придется пойти ко мне в отель.
      Она не ответила – лишь склонила голову еще ниже. Минь Хо ощущал, что ею все сильнее овладевает страх. Бернадетт шагала безвольно, медленно, словно смирившись с судьбой. Маленькая послушная девочка, которую кто-то куда-то ведет – не важно куда. Он знал, что вновь стал ее поводырем. Они могли бы точно так же прогуливаться вдвоем по парижским бульварам. Она, должно быть, знала, что всему наступит конец. Для грешников нет спасения. Именно это она всегда говорила ему. Душа и тело ее нуждались в приказах, а не в спасении.

      Клэй находился в полумиле от того места, если идти через город вверх по склону холма. Он стоял на веранде, любуясь раскинувшимся внизу заливом. Взор его скользил от пальм к собору, перелетал на яхты и уходил в морскую даль. Он всем телом ощущал стоявшую сзади Мардж, ее груди, касавшиеся его спины, ее руки, обвившие его. Она сгорала от желания. Ее губы упивались его шеей. Потная кожа была сладкой, как вода, которая падала из фонтана в саду под верандой. Мардж прижалась теснее, ее пальцы заскользили по нему.
      – Пойдем внутрь, – предложила она.
      – Не торопи меня, дорогая, – сказал он. – Ты же видишь, я весь горю.
      Мардж не перечила, и они остались стоять под палящим полуденным солнцем. Он был не уверен в себе, и ей пришлось взять его за руку.
      – Внутри прохладнее, – прошептала она.
      Не ответив, Клэй позволил ей увести себя в комнату. Мебель из испанского дуба и гравюры с изображениями старинных военных кораблей, как в зеркале, отражались на мраморной поверхности пола. С потолка свисала древняя медная лампа, у стены маняще вырисовывались контуры большой кровати под высоким альковом.
      Мардж легла, призывно раскинув руки. Он присел рядом и поцеловал ее руку, ощутив жар кожи. Надо было бы предупредить ее, что у него серьезные проблемы, но не хотелось портить сладость мгновения, которого он ждал всю жизнь. Мардж улыбнулась, он прильнул к ее губам. Позже, позже, прокричал внутренний голос, и все неприятные мысли ушли прочь. Он покусывал ее обнаженную руку и нежился от ее прикосновений.
      Они не произнесли ни слова. Дымка возбуждения наполнила прохладную комнату, повисла над их телами, дразня, заставляя томиться ожиданием. Он гладил ее руки и длинные ноги, целовал колени, живот, шею, медленно стягивая с нее платье. Время будто остановилось.
      Она купалась в мягкой истоме. Ею занимался ее мужчина. От его рук и губ исходили волшебные токи, они заставляли ее приподниматься, охватывать его. Постепенно, не спеша она раздела Клэя, ощутив, как крепнет его возбуждение, вонзаясь в ее мягкое тело. Она больше не владела собой, ей не хватало воздуха. Клэй остановился, улыбнулся и поцеловал ее в глаза. Он не спешил, его пальцы, скользившие по ней, производили божественное опустошение. Сейчас она ушла в мир грез, уже не помня, что в прошлом Клэй обычно действовал быстро и неумело. Теперь это был другой человек.
      Терпение подходило к концу, становясь невыносимым. Извиваясь, Мардж ждала, когда же он навалится на нее всей тяжестью. Каждый дюйм плоти изнывал от страсти, жаждал его прикосновений, просил его пронзить, разорвать, перемолоть ее тело. Казалось, теперь уже ничто в мире не заставит его спешить. Комната стала тесной для Мардж, когда Клэй стиснул зубами ее соски. Она зажала его между колен, но он выскользнул и, засмеявшись, поцеловал ее пупок, слегка прикусив кожу.
      Мардж захотелось с визгом разразиться непристойностями, потребовав от него перейти к делу. Она ласкала и сжимала его твердеющий член. Мардж вновь откинулась назад, наслаждаясь прикосновениями, а Клэй нежно поцеловал ее в губы, как если бы они только что начали свою игру. Его рот путешествовал по ее телу, всасывая и покусывая плоть, заставляя Мардж стонать. Он вновь сел, погладил ее брови, начал массировать плечи, гладить ее шею.
      Затем Клэй погрузился в нее, а она изогнулась дугой, стремясь к нему навстречу. Болезненное наслаждение забилось толчками внутри Мардж, и она поняла: в его тело вселилась новая душа. Он действовал мощно, но осторожно и медленно, предугадывая ее ритм и владея ею самой. Их тела поочередно воспламеняли друг друга. Мардж уже не могла ни о чем думать. Ее дыхание стало хриплым и прерывистым, а шепот перерос в крик. Сладостные вспышки завершения заставили ее тело содрогнуться, потом пронеслась последняя яростная буря, и голова ее откинулась в изнеможении.
      Но Клэй продолжал, и этому, казалось, не будет конца. Его движения ускорялись, и она стонала от великолепия происходящего. В конце концов он тоже упал с небес, так и оставшись в ней, отдыхая и расслабленно обнимая ее утомленное тело. Наступила тишина. Мардж осторожно уложила мужа рядом с собой, опустив его голову на подушку. Она прошептала, что ему надо немного поспать, и в ответ в его глазах засветилось доверие, которого раньше ей никогда не приходилось видеть. Все пороки прошлого оказались в мгновение ока смытыми из их жизни, которая засияла чистотой. А он по-прежнему лежал, и Мардж укрыла простынями его тело, к которому подступала прохлада. Казалось, безмятежный мир сомкнул своды, образовав над их ложем альков. Сейчас не имело значения, кем Клэй был в прошлом, кто и почему за ним гонится.
      Имя человеческое – всего лишь описание, ярлык, присваиваемый обществом, но не Богом. Когда-то давно ему дали имя люди, которых уже нет в живых. То, кем он был, абсолютно не меняло происходящего, размышлял Клэй. Душой и телом он оставался мужем Мардж, а все остальное могло подождать до завтра. Ощущая все большую усталость, Клэй думал над тем, как все объяснить Бернадетт, военно-воздушным силам и всем остальным, кому до всего было дело. Особенно Бернадетт – женщине, которая была так мила, добра и которую он никогда не забудет. Позже он докажет, что мир может принадлежать и ей. Но это позже. А сейчас Клэй чувствовал, что устал и время для него остановилось. Мысленно он был на яхте Говарда, бороздившей воды Южно-Китайского моря. Клэй видел зыбь и ощущал килевую качку. Скоро он встанет и вместе с Мардж отправится к Бернадетт, но сейчас его веки слипались. Он заснул.
      На улице, ярко отражаясь в воде, сияло солнце. Мардж поднялась и бросила взгляд на спавшего мужа. На его волевом лице застыло выражение детской невинности. Нельзя было терять ни минуты. С этого момента ей предстояло бороться за Клэя. Она знала, что делать. Потихоньку одевшись, Мардж выскользнула из комнаты и на лифте спустилась в вестибюль. Поскольку ее багаж до сих пор находился у портье, Мардж обещала чуть позже позвонить по телефону и дать соответствующие распоряжения. Заодно она сообщила, что пока остается в отеле и просила не беспокоить ее в ближайшее время. Помимо багажа, сообщил портье, ее также ждет букет цветов от капитана корабля и шампанское от администрации отеля. Хорошо, позже она позвонит, чтобы все это подняли к ней в номер. Мардж знала, что Майк ждет ее звонка, и сама хотела сообщить ему, что наконец-то все уладилось. Он оставался ее другом, и она знала, что теперь Майк поможет ей.
      Наверху проснулся Клэй и, увидев, что Мардж исчезла, вскочил с кровати и стал торопливо одеваться. Часы показывали почти половину четвертого. Господи, ведь его ждет Бернадетт, лихорадочно думал он. Он должен сию же минуту идти к ней, но что ей сказать? Ну ладно, по дороге что-нибудь придумает. Если Мардж до сих пор в отеле, он попросит ее пойти с ним.

      Я видел, как это было. Я стоял и видел, как он крался за ней. Я чувствовал овладевший ею страх, и тем не менее, как пришпиленный, продолжал стоять на своем посту за пальмой. Я следил за ним в то воскресное утро. Именно я первым увидел ее, но я не должен был мешать Минь Хо. Он все еще читал свою французскую газету, а я уже заметил ее, хотя и ничего не мог поделать. Я был вынужден ждать, пока он вступит в игру. Мне было известно, куда он поведет ее, и я решил схватить его в тот момент, когда он меньше всего будет этого ожидать. Я собирался спасти ее, но не здесь и не сейчас.
      В то утро вьетнамец без предупреждения вошел в мою комнату и заявил, что уходит и вернется позже. Я получил свободу действий. Я услышал, как он, как всегда, запирает дверь, соединявшую наши комнаты, и выходит из номера.
      В то воскресенье, когда я стоял и наблюдал за ней, мне пришлось использовать весь свой запас выдержки – до последней капли. До конца жизни я не забуду чувств, обуревавших меня в тот момент. Каждый раз, когда внутри себя я снова переживаю эту сцену, они вновь и вновь охватывают меня. Я видел, как она вошла и села. Я видел, как она это сделала – ее горделивую позу, сквозивший в ней гнев. В ее движениях читалась энергия и решительность, она была прекрасна в своем гневе и походила на нетерпеливую богиню мщения. Она, казалось, могла противостоять сейчас всему миру.
      А затем позади нее, крадучись, появился он. Я был уверен, что она даст ему отпор, что, обернувшись, она даст ему по физиономии, я думал, что она покажет ему, на что способна и какова она на самом деле. Вместо этого она сникла. За считанные секунды, прямо на моих глазах, она изменилась, словно по ее жилам распространился быстродействующий яд. Теперь передо мной была маленькая и бесконечно уставшая девочка, которую она так отчаянно пыталась истребить в себе. Я пытался на расстоянии передать ей свои чувства, поддержать ее, я непременно пришел бы ей на помощь в тот момент, если бы она попробовала противостоять ему.
      Я видел, как она встала, а он в это время расплатился с официантом. Перейдя улицу, они пошли прямо в мою сторону, но я уверен, что он не заметил меня. Он наслаждался и, похоже, хотел, чтобы эта их прогулка длилась вечно. Он взял ее под руку, и она вновь переменилась прямо на моих глазах. По всему ее телу разлилась апатия, как у кролика под взглядом питона, готового к броску. Это повиновение, словно вызванное магическим заклинанием, охватило ее, как только он взял ее за руку. А он в этот момент перестал напоминать охотника. На его лице было написано спокойное удовлетворение. Походка его была мягкой и неторопливой – молодой человек на беззаботной послеобеденной прогулке. Он что-то говорил ей, и она кивала в ответ. Помню, я подумал тогда: как странно, кругом столько людей и никто ничего не замечает. Она даже не пыталась позвать на помощь. Она приняла все происходящее, как если бы это было волей Всевышнего.
      Я мог бы наблюдать за ней часами. Мрачная участь, ожидавшая ее, словно была написана на ее лице, но при этом она оставалась самой прекрасной женщиной, которую мне доводилось видеть. Она могла бы вырвать у него свою руку, но вместо этого продолжала сохранять чудовищное безразличие. Мне с трудом удалось оторвать от них взгляд, чтобы продолжить действовать в соответствии со своим планом. Я собирался спасти ее от Минь Хо, а позже – вернуться за американцем.
      Сначала по улице, затем – по набережной я кинулся в отель. Даже не оборачиваясь, я знал, что они идут сзади. Мне удалось пересечь вестибюль и проскочить мимо портье незамеченным. Взбежав на один этаж пешком, я вызвал лифт и поднялся в свой номер. Отперев дверь, разделявшую наши комнаты, я заглянул на половину вьетнамца. Раньше мне не приходилось бывать здесь, не стал я входить и теперь. Возможно, я боялся, что по возвращении он учует мой запах. На полу, рядом с кроватью, стояла его сумка. Я даже не заметил, что ее не было с ним минутой раньше. Ее вид словно загипнотизировал меня, я надолго застыл, не отрывая от нее глаз. Меня буквально раздирало желание взять ее и заглянуть внутрь, но время неумолимо уходило. Я закрыл дверь и проверил дырку, которую еще загодя прокрутил в тонкой перегородке. Я должен был слышать каждое их слово, чтобы в нужный момент быть готовым к действиям. Отодвинув в сторону стул, я засунул в отверстие бумажный шарик – светлая точка в стене не должна быть замечена с той стороны. Затем я ринулся в ванную, вытащил из бачка пистолет и вытер руки. Я уже отвык от тяжести этих игрушек. Вытерев оружие насухо, я привинтил к стволу глушитель и, усевшись на стул, принялся ждать. Не раз у меня перехватывало дыхание. Наверное, именно к этому мгновению я готовился всю свою жизнь.
      Их не было целую вечность. В моем мозгу мелькали воображаемые картины того, как я буду спасать девушку, я пытался просчитать все возможные промахи и ошибки. Не мешало бы выпить и успокоиться, но я сдержал себя – мне понадобится ясная голова. Позвонив портье, я велел приготовить счет за номер – это не должно было показаться странным. Что касается моего друга, сообщил я, то он пока остается, а я через пару часов должен уехать – в пять тридцать у меня самолет на Лондон. Не могли бы вы позаботиться, чтобы ровно в четыре меня ждало такси? Я знал, что портье не обмолвится с Минь Хо ни словом.
      И вдруг в коридоре послышались их шаги. Затем я услышал, как он отпирает дверь. Они вошли молча. Вытащив бумажный шарик из дырки, я стал прислушиваться. Наконец Минь Хо заговорил, но голос его был неузнаваем. Он говорил по-французски, и мне удавалось понимать очень немногое, но смысл его слов был ясен. Высокомерный железный голос Минь Хо превратился в бархатный – он умолял. Наклонившись вперед, я посмотрел в отверстие. Бернадетт, заледеневшая, сидела на кровати, а он, стоя перед ней на коленях, говорил. Голова его была опущена, голос звучал грустно, покорно и потерянно. Его речь напоминала монолог влюбленного и звучала как плач. Я знал, как звучит по-французски «луна», «зима», «любовь» и «небо», и теперь Минь Хо нанизывал их одно на другое – снова и снова, будто читал стихи. «Где вчерашнее небо?» – спрашивал Минь Хо, или что-то в этом роде. Я снова заглянул в отверстие. Бернадетт продолжала неподвижно сидеть, но от лица ее отлила кровь, словно Минь Хо насмерть перепугал ее, хотя он даже ни разу не повысил голос. Он любил ее. Вот что двигало им. Может быть, ей вовсе ничего и не угрожало.
      Услышав, как заскрипели пружины кровати, я вновь прильнул к дырке в стене. Теперь он сидел рядом с ней. Его рука дотронулась до ее колена. Она зевнула, и он, видимо, заметил это, поскольку голос его на мгновение стал жестче. Затем рука его полезла к ней под юбку. Он задрал ее, и голова его оказалась между ног девушки, целуя ее плоть. Неужели он собрался заняться с ней любовью? Что ж, это было бы к лучшему. Теперь он не станет думать о том, чтобы причинить ей вред, он не станет думать ни о чем. Я увидел, как вьетнамец стягивает с себя трусы, голова его исчезла между коленями девушки. Бернадетт продолжала сидеть, не реагируя.
      Минь Хо становился агрессивным. Он молчал, но ласки его делались все более неистовыми и грубыми. Он сорвал с девушки платье и швырнул ее на постель. Я слышал его стоны и рычание, видел, как он взгромоздился на нее. Она лежала без движения, словно окаменев. Он силой раздвинул ее ноги, и только тогда она заговорила.
      – Pourquoi? – спросила она. «Почему?» – и больше не произнесла ни звука. А он заорал в ответ:
      – Шевелись! Делай хоть что-нибудь! – Или нет. Это я ждал, что он так поступит, и тогда он превратился бы в покойника. Но на самом деле ничего подобного не произошло. Я встал. Я не хотел смотреть на все это. Я знал, что в нужный момент я его услышу. А пока только бешеный скрип пружин да сопенье Минь Хо. Затем он остановился и что-то сказал. Он произнес это подчеркнуто внятно, чтобы она наверняка поняла его. Он опять говорил по-французски – про огонь и про смерть. Он говорил о каком-то большом огне. Это могло быть что-то религиозное. Только потом я узнал, о чем он говорил, но девушку его слова, видимо, потрясли, поскольку, когда она заговорила, голос ее дрожал и в нем звучало недоверие. Она ответила ему вопросом. Я не понял, что она сказала, я стоял возле двери, готовый действовать. Я сгорал от нетерпения. Скрип возобновился. Я услышал, как он закричал от наслаждения, а затем наступила тишина.
      Дам ему еще пару минут, подумал я, заглянул в свое смотровое отверстие и увидел его руку возле горла девушки. В руке он что-то сжимал, но я не разглядел, что именно. Вскочив, я пнул дверь и вошел.
      Оказавшись внутри, я огляделся. Минь Хо лежал там же, где и раньше, Бернадетт – под ним. Его рука по-прежнему находилась возле ее горла, и тут я заметил кровь – она медленно стекала на коврик возле кровати. Повернувшись, Минь Хо поднял на меня глаза. Движения его были замедленны, а на лице застыло выражение довольства. Он напоминал человека, который достиг конца своего пути и которому не о чем сожалеть, будто он выполнил свое предназначение в этом мире и теперь готов уйти. Человек, которому больше нечего было делать на этом свете. Он как будто достиг согласия с самим собой и с Богом, кем бы он ни был и где бы ни находился. Затем он заговорил. Речь его звучала мягко, хоть и немного искусственно, она походила на исповедь.
      – Огонь. Я напомнил ей про огонь. Многие тогда погибли, а от того места, куда я послал ее работать шлюхой, не осталось вообще ничего. Я рассказал ей, что это я устроил поджог. Я очистил ее память от позорных воспоминаний.
      Я не мог взять в толк, о чем он говорит. Может, он принял меня за кого-то другого?
      – Ты, подонок, – выговорил я наконец. – Ты, убийца, мать твою…
      Он не отреагировал. В нем будто бы что-то умерло, а во мне не осталось ни капли благопристойности и воспитанности, если они вообще когда-либо были мне присущи. Я превратился в одержимого. Я схватил его и со всей силы ударил по лицу рукояткой револьвера. Он был вялый, словно тряпка, я мог убить его голыми руками. Взглянув на меня, он рассмеялся, и это не было истерикой, он был совершенно счастлив, словно жених в день свадьбы.
      – Ну, давай, Блумфилд, – сказал он с лучезарной улыбкой. – За это ты попадешь в рай.
      Я стоял без движения. В течение минуты я не знал, как поступить. Бернадетт умерла, но выглядела словно живая. Взяв ее за руку, я попытался прощупать пульс, хотя и знал, что она уже пересекла невидимую черту. А Минь Хо все это время так и лежал полуголый, лицо его светилось, и он ни разу даже не попробовал напасть на меня. Я подошел ближе и направил на него револьвер. Он что-то пробормотал, но в нем не было ни капли растерянности или страха. Ни ненависти, ни насмешки… Ничего. Кожа его выглядела иссушенной и дряблой. Это был уже другой, незнакомый мне человек. Теперь Минь Хо выглядел довольным, словно ребенок в свой день рождения. Губы его разъехались в улыбке. Я наклонился и выстрелил ему в рот.
      Времени у меня почти не оставалось, и, к сожалению, я не мог повернуть его вспять. Я очень хотел спасти Бернадетт, но все уже было в прошлом. Обтерев оружие, я вложил его в мертвые пальцы Минь Хо. Глядя на его довольное лицо, я подумал, что он одобрил мои действия. Затем я сфотографировал труп Минь Хо, убедившись, что тело Бернадетт не попадает в кадр, и обыскал комнату в поисках денег и документов. Деньги, а их было много, я забрал с собой, предварительно сунув ему в карман несколько купюр. Из-под подушки вьетнамца я вытащил золотые слитки. Картина должна выглядеть ясной и не вызывать никаких сомнений: убийство и самоубийство. Полиция любит простые дела. Я снова оглядел комнату. Сумка Минь Хо по-прежнему стояла на том месте, где я видел ее утром. Я взял и ее. У меня еще будет много времени, чтобы разобраться в ее содержимом.
      Перед тем, как уйти, я в последний раз взглянул на Бернадетт. Она выглядела умиротворенной. На ее изумительно красивом лице застыло странное выражение полного избавления от всего. Она была похожа на Мадонну. Возможно, как раз сейчас она видела Господа. Я вышел в свою комнату и запер дверь.

      Мардж попросила телефонистку набрать номер в Париже. Было воскресенье. Это не займет много времени, Клэй даже не заметит ее отсутствия, думала она, ожидая в обитой плюшем кабине, когда ее соединят. Это станет ее последним секретом. Секретом, который лишь поможет ее мужу.
      Майк снял трубку. Голос его был ясным и отдохнувшим.
      – Спасибо, что дождался, – сказала Мардж.
      – Не за что, – ответил он. – В котором часу ты вылетаешь?
      – Вот об этом я и хочу сказать. Я остаюсь.
      – Что?
      – Я остаюсь здесь. Тут очень многое происходит, и я не могу долго говорить. Я обо всем напишу.
      – Что там, на Мальорке?
      – Здесь, на Мальорке, Клэй, вот что. Я вновь нашла его.
      – Ты нашла Клэя? – Майк был спокоен, но в голосе его она уловила удивление.
      – Да, он со мной. Но не здесь – он не знает, что я тебе звоню. Он наверху, спит в моем номере. Я хочу, чтобы ты об этом знал. Ты очень многое для меня сделал. Точнее, для нас. Я никогда не забуду этого, буду помнить твою чуткость, доброту и заботу. Я теперь взрослая девочка, Майк. Ты помог мне найти силы в самой себе, и они помогут мне в новой жизни. Больше я не одинока, Майк. У моей истории – счастливый конец.
      – Да, – произнес он. Он понимал, что Мардж хочет выговориться, и не стал мешать ей.
      – Теперь я вижу, что была права относительно Клэя все это время…
      – Он рассказал тебе о том, что произошло?
      – Еще нет, Майк, но я все знаю. Со временем ты поймешь и меня, и Клэя, и мое решение остаться с ним здесь. Я должна дать ему это время. И дать время самой себе, чтобы привыкнуть к тому новому человеку, которым он стал. Я надеюсь, когда-нибудь мы встретимся все вместе и ты убедишься, что я была права. Хотя, если бы не ты, у меня бы ничего не вышло.
      Майк молчал, и Мардж взглянула на часы. Ей надо было торопиться.
      – Спасибо тебе за твою дружбу и доверие, Майк, – сказала она напоследок.
      Может, она пьет, подумал Майк? Он хотел попросить Мардж, чтобы она не рассказывала Клэю об их связи. Мужчина никогда не поймет этого. Мы все – сущие дети, хотелось сказать ему, но он промолчал. Мардж не дождалась от него ответа и, поблагодарив его еще раз, повесила трубку.
 
      Клэй сбежал по ступенькам. Вестибюль был забит людьми, но Мардж нигде не было видно. Ну ладно, позже он вернется или позвонит ей. На улице стояли два такси, и он прыгнул в одно из них. – Кафе «Ориенталь», площадь Борне, пожалуйста, – произнес по-испански Клэй.
      Около кафе он вылез из машины и стал оглядываться в поисках Бернадетт, однако площадь была пуста. Было почти четыре часа, а он не знал, где находится салон красоты. Ему лучше подождать прямо здесь, в конце концов, можно купить газету и почитать, пока ее нет. Билеты на бой быков были у Бернадетт, так что они могли встретиться прямо на корриде. А Мардж в это время скорее всего слоняется по городу и, может быть, покупает для него одежду – он, наверное, выглядит сейчас как обломок кораблекрушения. Позже он позвонит ей и скажет, куда ей к нему подъехать, но сейчас нужно было дождаться Бернадетт. У нее были деньги, и она, очевидно, оставила свой багаж в том маленьком отеле, где они зарезервировали для себя места. Ехать туда смысла не было. Когда она появится, он все ей объяснит, растолкует, что должен вернуться в тот мир, которому принадлежит. Она все равно до конца жизни останется его лучшим другом и всегда может рассчитывать на его помощь.
      В четверть пятого возле тротуара притормозило такси. На заднем сиденье располагался грузный мужчина – он был одет в твидовый костюм и, как показалось Клэю, смотрел на него. Вероятно, водителю было приказано остановиться именно здесь, поскольку машина замерла и больше не двигалась. Мужчина, похоже, размышлял, пытаясь принять какое-то решение. Клэй подумал, что он скорее всего зайдет в кафе. Широкое красное лицо казалось на удивление знакомым. К багажнику на крыше такси были привязаны два чемодана в наклейках.
      Мужчина сидел в машине и рассматривал Клэя. Судя по тому, как он взглянул на часы, его поджимало время. Затем он тронул водителя за плечо, и, пронзительно взвизгнув резиной, машина развернулась и поехала в направлении аэропорта.
      Жизнь полна удивительных совпадений, подумал Клэй. Прежде чем звонить Мардж, он решил заказать еще чашечку кофе и вдруг услышал звук тормозов. Такси вернулось – тот же самый автомобиль с тем же пассажиром. Он, как и прежде, сидел на заднем сиденье, не в состоянии что-то решить. И вдруг Клэя осенило. Он вскочил и снова сел. Это был тот самый человек, который следил за ними в Швейцарии, именно его Бернадетт заметила в ресторане в Кюсснахте. Сейчас он определенно собрался уезжать – к крыше был приторочен его багаж. У Клэя отлегло от сердца – теперь Бернадетт в безопасности, она им больше не нужна. Может быть, кто-то решил, что они оба погибли. Господи, как же хорошо быть живым, и его друг, Бернадетт, которую постоянно мучил страх, наконец избавится от всего этого! Она найдет где-нибудь для себя уголок, а он станет ей помогать. И Мардж – тоже. Теперь у него было будущее. И семья. Она поймет.
      Теперь уже ничто не имело значения. В его распоряжении была вся жизнь. По пути к Мардж он позвонит в отель и оставит записку для Бернадетт. Он сообщит ей, что все уладилось. Если англичанин уезжал, значит, охота за ней закончилась, а его проблемы не имели и не могли иметь никакого значения, это уже были мелочи. Он скажет им, что временно спятил. Самое главное, что все уже позади. С ними он справится и, что еще более важно, справится с самим собой. Бернадетт была права, он – тот, кем его сделали воспитание, образование и карьера. Он – Клэйтон Уэйн-Тернер, полковник ВВС или уже – нет. Его душа пела от радости, когда он заказывал еще одну чашку кофе. Безопасность Бернадетт значила для него все, и теперь наконец на этот счет можно было не беспокоиться. Как прекрасна может быть жизнь, когда ты счастлив! Она, наверное, сердится за то, что он опаздывает, но она поймет его. Она всегда понимала его в конце концов. Он решил подождать еще немного – так, на всякий случай, если она все-таки появится.
      Все это время мужчина, сидевший в такси, не сводил с него глаз. Наконец он что-то сказал водителю и распахнул дверцу. Выгрузив из машины свое тучное тело, он приблизился к Клэю.
      – Меня зовут Блумфилд, – представился мужчина, подойдя к столику. В ответ Клэй улыбнулся.
      – Не хотите ли присесть?
      – Нет. Пойдемте со мной, – ответил незнакомец.
 
      Майк Картер, находившийся в Париже, не был ни уязвлен звонком Мардж, ни потрясен тем, что услышал от нее. Он оглядел свой кабинет. Форма, висевшая на двери, и желтый лист его выпускного аттестата – на стене словно призывали его выполнить служебный долг. Ему почудилось, что где-то далеко, на каком-то забытом плацу кто-то отрывисто выкликает его имя и служебный номер. Барабанная дробь звучала в его мозгу отчетливо и громко.
      Он поднялся с кресла и прошелся по кабинету. Там, за его окнами, улицы были заполнены ордами издерганных, одуревших от воскресной езды водителей, воздух то и дело разрывали короткие нетерпеливые гудки. Майк вернулся к письменному столу и сел. Его растерянность улетучилась, он знал, что Майк Картер – человек и полковник Картер – одно и то же лицо. Он больше не гордился собой, не стыдился самого себя, он теперь знал свое место и свой долг.
      Майк поднял трубку, чтобы позвонить в Лондон. В окно упали длинные тени и протянулись через всю комнату. Теперь, когда его вахта закончена, он поедет домой. Он вылетит завтра, а потом, может быть, пройдется по магазинам, может быть, надолго уйдет в отпуск.
      Теперь он знал, что некоторые были рождены, чтобы командовать, а некоторые – чтобы повиноваться. Огромное чувство облегчения охватило Майка, пока он ждал ответа из Лондона – по воскресеньям никто не желает торопиться. Все, что ему оставалось сделать, это указать пальцем и ждать, когда свершится правосудие.
      Затем на другом конце провода послышался знакомый строгий голос, и Майку подумалось, что, в конце концов, это не было провалом. Он относился к тем людям, которые кое-что умеют.

      Как быстро опускаются сумерки в конце лета! Пожалуй, так же быстро, как летит время под конец человеческой жизни. Не то, чтобы я был пессимистом, скорее – реалист. И сразу после захода солнца здесь становится холодно. Скоро сюда потянется молодняк и те, кто себя таковым считает. В кафе начнут подавать больше спиртного, нежели кофе, и юбки станут значительно короче. Некоторые наденут пиджаки от вечерних костюмов, бабочки и джинсы. Я не могу подстраиваться под эту моду, но она мне нравится. В мое время все было гораздо более официально.
      Приезжая сюда, люди всегда надевают все самое лучшее. Я живу здесь уже много лет. Это место – рай для тех, кто любит понаблюдать. Я уже узнаю тех, кто появляется здесь из года в год. Удивительно, как вульгарно выглядят многие нормальные люди, оказываясь на отдыхе, они одеваются так, словно решили никогда больше не возвращаться домой. Кто-то становится богаче, кто-то – беднее, но все неизменно стареют. И тогда кто-то перестает приезжать сюда, и вместо них появляются другие.
      Порт Банус, похоже, никогда не исчерпает себя и не потеряет своей привлекательности. Я уже успел превратиться в непременную принадлежность этого места, вернулась и моя старая кличка – Бульдог Блумфилд. Наверное, я рассказал о ней кому-то, вот она и прилипла ко мне вновь. Уж не помню, кому и когда. Только что приехал мой слуга Пепе, он привез мне мой старый твидовый пиджак и помог надеть его. Теперь он мне уже велик, но я храню его, поскольку именно он был на мне в тот день, когда я впервые увидел Бернадетт. Я попросил Пепе заехать чуть позже, сказав ему, что я еще не закончил дела. Пепе посмотрел на меня, как на сумасшедшего. «Какие дела?» – спросил он меня, но я ответил, что его это не касается. Так, бывало, говаривал Минь Хо.
      Все они уже были по ту сторону: и Бернадетт, и Минь Хо, и Патель. Только я все еще здесь и наконец-то обо всем рассказал. Почти обо всем. Мой слуга Пепе уехал, пробурчав, что в следующий раз ему, возможно не удастся припарковаться в этом месте. Меня ведь надо вкатывать в машину, но Пепе не имеет ничего против того, чтобы толкать мою коляску. Меня тут хорошо знают: многие машут рукой и спрашивают о моем самочувствии, и кое-что из этого радушного отношения перепадает Пепе. Испанцы очень общительны. Тут не обязательно быть богатым, умным или красивым. Все, что вам нужно, это нравиться людям, быть «симпатико», как они говорят. Он сказал, что отвезет меня, но сегодня я чувствую внутри себя удивительное облегчение, прилив сил. Думаю, я доберусь сам.
 
      В тот день, когда я подошел к портье со своими чемоданами и сумкой Минь Хо, никто не сказал мне ни слова. В полицию я решил сообщить с дороги. На улице, как я и просил, меня ждало такси, все подошли к дверям, чтобы сказать мне «adios».
      Аэропорт Пальмы находился на другой стороне острова, но кафе «Ориенталь» притягивало меня словно магнитом, и я попросил водителя отвезти меня туда. Может, я думал, что ничего не произошло, или надеялся увидеть там Бернадетт, по-прежнему сидящую за столиком, как королева? Нет, я возвращался туда из-за американца, из-за Клэя. Я не был уверен, что он окажется там, но подсознательно чувствовал, что так оно и будет. У них наверняка было назначено там свидание, но он опаздывал или что-то в этом роде. Я узнал его мгновенно. Он сидел, как мне показалось, за тем же самым столиком, откуда Минь Хо увел Бернадетт.
      Клэй выглядел именно таким, каким я его помнил, или, точнее, представлял. В тот, первый раз в Швейцарии я смотрел только на нее. Он же казался огромным и был похож на кинозвезду. Меня вдруг потянуло к нему, будто он был моим старым другом. Мы оба потеряли очень близкого человека, но он еще не знал об этом. Мне захотелось подойти к нему и рассказать, что я только что видел ее смерть, но вместо этого я просидел в такси еще целых пять минут. Подойти – не подойти? Он выглядел озабоченным. Наконец я решил, что у меня нет времени, чтобы играть роль вестника печали. Мне нужно было улетать. Тронув водителя за плечо, я велел ему ехать. Мы развернулись, и когда трехполосный проспект закончился, я вновь тронул его плечо:
      – Кафе «Ориенталь», – попросил я. Я знал, что мне делать. Взглянув на меня, водитель постучал по часам, но я решительно повторил: – Кафе «Ориенталь», – и откинулся на сиденье. Тогда он затормозил, развернул машину и поехал обратно. Оказавшись возле кафе, я выбрался из машины, велел шоферу дожидаться и направился прямо к Клэю.
      – Полковник, – сказал я, – меня зовут Блумфилд.
      – Привет, – ответил он и предложил мне сесть. Я играл какую-то роль. Я был кем-то другим. Я не мог быть никем в тот момент. Сцена, которую я только что наблюдал, опустошила меня, и я никогда не узнаю, что заставило меня остаться здесь. Он смотрел на меня. Он, должно быть, понимал, что что-то не так. Он определенно не боялся меня.
      – Кем бы вы ни были, вы выглядите так, будто увидели привидение.
      – Пойдемте, полковник. Пойдемте со мной.
      – Куда? – спросил он, лицо его не покидала дружелюбная улыбка.
      – Поедем к Бернадетт, – ответил я.
      Он подскочил, словно подброшенный пружиной.
      – Вы знаете, где Бернадетт?
      – Да.
      – С ней все в порядке?
      – Лучше не бывает. – Мне казалось, что я начал бредить. Сердце мое стучало, как молот. – Вы любите ее? – Сам не знаю, почему и как у меня вырвался этот вопрос.
      – Конечно, я люблю ее. Она – мой лучший друг. Мой единственный друг. С ней… все в порядке?
      – Увидите, – ответил я.
      Теперь мужественное лицо Клэя выглядело встревоженным, он кусал ногти. Он хотел было что-то сказать, но я приложил палец к губам, и он умолк. Приехав в отель, мы подошли к портье, и я попросил ключ, объяснив, что забыл кое-что в номере. Гостиничный персонал слушал какую-то радиопередачу – трансляцию с футбольного матча или что-то еще. Мы вошли в лифт, и наступила тишина. Я буквально кожей ощущал охватившее его нетерпение. Он следовал за мной, словно ребенок.
      Войдя в свою комнату, я открыл дверь между номерами и прошел через нее. Она была незаперта. Клэй стоял позади меня, так близко, что мы как бы слились в одно существо. От моего толчка дверь открылась, и я указал пальцем на кровать. Клэй судорожно глотал воздух, он был бледен и недвижим, как мраморная статуя уставшего воина. В комнате ничто не изменилось. Бернадетт лежала на спине, а Минь Хо, с пистолетом в окоченевших пальцах, по-прежнему улыбался. Его глаза смотрели на нас.
      – Что здесь произошло? – спросил Клэй. На его лице была написана вся боль Вселенной.
      – Скоро я все расскажу, – отозвался я. – Я хотел, чтобы вы видели… – Я не мог говорить. Я пытался вытащить его из комнаты, но он был гораздо сильнее меня. Он вырвался из моих рук и бросился к кровати. Он сел рядом с ней, глаза его были беспомощны, они, казалось, отказывались смотреть на тело девушки. Взгляд Клэя обежал комнату, ненадолго задержался на мне, Минь Хо, на потолке, но посмотреть на нее он не решился, как будто все еще надеялся, что это – страшный сон. Мне уже приходилось видеть такое выражение у тех, кто приходил, чтобы опознать тело близкого человека. Это – выражение глаз бывает у людей, которые молят Бога, чтобы произошла ошибка. А затем к нему снова вернулось мужество. Я буквально ощущал исходившую от него силу, когда он заставил себя посмотреть на то, чего не должно было быть. Он склонился над Бернадетт, взял в руки ее лицо и стал смотреть в него с невыразимой скорбью. Он пытался справиться с чем-то внутри себя, затем прошептал ей какие-то слова и зарыдал. Мне никогда до этого не приходилось видеть, как плачет взрослый мужчина. Все его огромное тело содрогалось от рыданий, а большая рука гладила волосы мертвой девушки – нежно, словно ребенка.
      – Минь Хо? – спросил он спокойным голосом. Кожа на его лице посерела, его заплаканные глаза смотрели куда-то очень далеко. Он словно постарел.
      – Да, – ответил я, – Минь Хо.
      – Она так боялась его. Здесь холодно. Здесь так холодно! – Он прикрыл тело Бернадетт пледом, но я убрал его.
      – Оставьте его, – сказал Клэй. – Бернадетт замерзнет.
      – Не трогайте здесь ничего. Все должно выглядеть так, как я оставил, – возразил я. – Нам нужно уходить отсюда, у вас и без того хватает неприятностей.
      – Никуда я не пойду. Пусть приходят. Пусть приходит кто угодно. – Глаза его казались мертвыми.
      – Пока сюда никто не придет, а вам лучше собраться. Мы должны выбираться отсюда.
      Он посидел еще несколько минут, затем встал. Он едва мог идти. Мы спустились по ступеням, и я вернул ключ портье.
      – Когда мой друг вернется, сообщите ему, что я уехал, – попросил я, и портье с готовностью кивнул. Меня никто не провожал – они все еще были приклеены к радио. Мы подошли к машине, и я помог ему сесть.
      – Куда вы хотите ехать?
      – Не знаю, – ответил Клэй. – Я чувствую себя бездомным псом. – Он выглядел совершенно разбитым.
      Я велел шоферу ехать в аэропорт. В течение всего пути Клэй молчал и только тяжело вздыхал.
      – Я уезжаю из этой страны. Возможно, вам следовало бы поступить так же. – Меня мучили сомнения. – Может быть, мне не стоило делать этого, но я решил, что вы должны знать. Я не простил бы себе, если бы поступил иначе, но сейчас я в этом не уверен.
      Клэй вытер глаза и взглянул на меня.
      – Хорошо, что вы показали мне это. Она знала, что не сможет спастись. У этого Минь Хо было нечто… что-то вроде векселя на нее. Она была его… он был ее… наставником. Он имел на нее какое-то непреодолимое влияние… заклятие… Не знаю.
      – Что вы теперь будете делать? Куда поедете?
      – Я должен рассказать Мардж, – спокойно ответил он. – Она поймет меня лучше, чем кто-то еще. Она придумает, что делать. – Клэй был похож на потерявшегося ребенка.
      – Вы любили Бернадетт?
      – Да, – ответил Клэй. Он выглядел смущенным. Слова с трудом слетали с его губ.
      – Да, я любил ее. И не просто любил – она была для меня как дочь, которую я почти не знаю. Как сестра, которой у меня нет. Как мать, с которой я никогда не встречался. Да, однажды мы стали любовниками, но для нас это было не главное. Она вернула мне самого себя, уверенность в себе, доказала мне, что я могу быть мужчиной… заставила меня увидеть жизнь вокруг нас. Я просто не смог бы рассказать вам всего. Мы были вместе… она была такой доброй… она была самоотверженной… она позволила мне выговориться и излить из себя всю горечь. Она научила меня видеть вокруг себя добро, она была сильной, вы ведь знаете ее. Гораздо сильнее меня. Но под конец Минь Хо все же добрался до нее. То, чего она боялась, что она предрекала, случилось. Как будто она сама накликала беду. Как она оказалась в той комнате?
      – Пришла туда вместе с ним.
      – Почему же она не… Господи, она же могла… Она была… Почему она не убежала?
      – Вы сами только что сказали, и, наверное, вы правы. Возможно, она сама хотела, чтобы все закончилось именно так. Я пытался спасти ее, но мне это не удалось. Я не уверен, что она хотела быть спасенной. Раньше я был зол. Я злился на вас. Вы не пришли…
      – Да, это правда, я не пришел. А я должен был ждать ее. Это – из-за меня.
      – Нет, вы не виноваты. Я тоже был там, прежде чем он добрался до нее. Я мог бы спасти ее, но я этого не сделал. Не вините себя. Даже если бы вы и попытались, из этого бы ничего не вышло. Я следовал за ними по пятам и видел, как все произошло. Она не сопротивлялась. Она все равно пошла бы с ним – это был ее выбор, я уверен. Она хотела, чтобы все закончилось именно так.
      – Вы пытаетесь успокоить меня. Лучше скажите мне правду.
      – У меня это не получится – я не знаю правды. Я говорю вам то, что думаю.
      Я смотрел на Клэя и видел его растерянным и беззащитным, хотя он и пытался выглядеть мужественно. Желая поддержать его, я тем не менее, должен был его оставить – не мог же я держать его за руку до конца его дней. Он – мужчина, и ему придется справиться с этим в одиночку, так же, как и мне.
      Объявили посадку на мой рейс, и я на прощанье сжал руку американца.
      – Мне пора, – сказал я, – мужайтесь. – Мне хотелось обнять его. Что на меня нашло? Глаза защипало от слез, и, повернувшись, я направился к столу регистрации билетов. Когда через несколько минут я обернулся, его уже не было.
 
      Полет до Лондона прошел как обычно, и спустя четыре часа я уже находился на борту самолета, вылетавшего в Гонконг. В Англии мне больше нечего было делать. Прилетев в Гонконг, я решил повидать моего приятеля из полиции. Я сказал ему, что они могут закрыть это дело: Минь Хо мертв. Рассказав ему большую часть истории, я отдал также снимки с изображением трупа Минь Хо. Помимо этого, я вручил ему паспорт вьетнамца и попросил сочинить что-нибудь для испанской полиции. «В этом нет надобности, – ответил он, – пусть все остается, как есть». Того, как я обставил сцену преступления, было вполне достаточно, никто другой в сферу внимания полиции не попадет – ведь обнаружили только Минь Хо и женщину. Я не помню деталей, но впоследствии никаких проблем действительно не возникло. Да и в газеты ничего не попало – на Мальорке с этими вещами очень щепетильны. Убийство – это ужасная новость, туристы не должны об этом знать. О Бернадетт я не сказал своему другу ни слова, тогда я ее еще почти не знал. Все, что мне известно теперь, я раскопал гораздо позже, и это было самым интересным расследованием в моей жизни.
      Я привык подолгу смотреть телевизор, особенно зимой. Забавный народ, эти продюсеры и режиссеры: сначала они снимают один фильм, а потом – второй, в котором подробно рассказывают вам, как они снимали первый. Ненавижу их всех! Я уже сказал, что мне пришлось потратить годы, чтобы узнать, как обстояло дело, каким образом все участники этой драмы собрались вместе в кафе «Ориенталь» в то последнее воскресенье на Мальорке. Как я пришел к этому, значения не имеет.
      Я оставил у себя паспорт Бернадетт, золотые слитки, деньги Минь Хо и его сумку. В Гонконге мне оставалось прожить еще три года. Это было время экономического взлета, и мои сбережения превратили меня в более или менее состоятельного человека. Я нашел работу в английской строительной компании, которая откомандировала меня на юг Испании. На моих глазах исчезали апельсиновые рощи и поля, засеянные пшеницей, фермеры превращались в официантов. Казалось, что моей компании вечно будет не хватать места для возведения отелей. Я ушел на пенсию пятнадцать лет назад, десять из которых провел в путешествиях по свету. И именно тогда она стала являться мне. Это случилось несколько раз, прежде, чем я понял, что я ее люблю.

      С тех пор я никогда не видел Клэя. Я не знаю, чем закончилась эта история. Может, кто-то с кем-то договорился, может, ему разрешили жить при условии, что он никогда не всплывет на поверхность – не знаю. Как-то я встретил Мардж в клубе «Марабелла» на одном из их многолюдных новогодних карнавалов, где встречаются толстосумы и знаменитости. Темой этого празднества были пиры и прочая морская галиматья. Я оделся берберским гребцом, использовав для этого арабскую одежду, купленную когда-то в Гибралтаре. Я очень хотел увидеть Мардж, ведь она была той женщиной, к которой вернулся Клэй.
      На ней был потрясающий костюм какой-то стародавней похищенной принцессы. Представившись «командиром эскадрильи» Блумфилдом, я услышал от нее, что ее муж тоже был летчиком. Я заметил, что слышал о нем, но никакой реакции не последовало. Впрочем, нет, она рассказала мне сагу о путешествии Клэя по Южно-Китайскому морю и о его стычке с пиратами, но об этом я знал и без нее. Я побывал в Паттайя, повстречался там с одним малым, который промышлял в свое время скупкой краденого, и он с удовольствием рассказал мне о них все, что знал: как нашли дрейфующей их сгоревшую лодку, как они умирали… Пиратство, сказал он, это наркотик, но он уже был слишком стар для этого. Теперь он сдавал в аренду туристам моторные лодки. Так что я знал эту историю во всех подробностях, но тем не менее внимательно слушал рассказ Мардж, не забывая изображать изумление. Он, похоже, герой, сказал я Мардж, на что она ответила, что все павшие – герои. Мы поговорили о Вьетнаме, о других войнах, и, по-моему, это было неплохим началом. Наверное, я мог бы разговорить ее, вытянуть из нее побольше, но до тех пор, пока остается тайна, сохраняется надежда, и я не стал… Остаток вечера мы болтали о том, о сем и под конец расстались.
      Она была на редкость привлекательна и обладала той особой – уверенной и загадочной – улыбкой, которой наделены очень немногие женщины. Как, например, Мона Лиза. Я до сих пор временами встречаю ее в здешнем магазине. Дочь ее вышла замуж за какого-то французского художника, собственными силами добившегося успеха, и теперь они живут в Париже. Мардж много путешествует, но она всегда – в одиночестве, и газетные сплетники никогда не упоминали рядом с ее именем какого-либо мужчину. Недавно, помнится, я прочел в «Ола», что у ее дочери родился сын, и среди многих имен, которыми наградили его родители, было имя Клэйтон. Французский ребенок американского происхождения. Подпись под фотографией сообщала, что он – отпрыск старинного рода и ему уготована обеспеченная жизнь.
      Возможно, Клэй до сих пор где-то здесь. Иногда мне кажется, что так оно и есть, а временами я начинаю в этом сомневаться – все зависит от того, в каком я настроении. Другой полковник – Майк Картер – получил повышение. Он стал генералом, вышел в отставку и жил, по всей видимости, на молочной ферме в штате Висконсин. Думаю, он мог бы рассказать мне кое-что о судьбе Клэя, но я ни разу не пытался увидеться с ним. Во время моих нескольких поездок в Америку я был очень близок к тому, но этого так и не произошло – в последний момент у меня каждый раз холодели ноги. Я думаю, что на самом деле мне просто не хотелось знать правду. Как бы то ни было, месяц назад Картер умер, так что довольно об этом. Все мы рано или поздно покидаем этот мир, и то, что мы делали, пока были живы, или как окончили свои дни, уже ни для кого не представляет интерес, если только ты не король или великий артист.
      Но одну вещь я все же сделал: я снова пошел в школу, чтобы выучить французский язык. И сделал я это только из-за сумки Минь Хо, той самой, с которой он никогда не расставался. Я брал частные уроки, посещал разные курсы и в один прекрасный день почувствовал, что выучил его. Какой прекрасный язык! Можно быть последним тупицей, но сам язык настолько умен и красноречив, что, говоря на нем, выглядишь ученым человеком.
      Сумка была набита пожелтевшими листками, которым Минь Хо аккуратным, словно у ребенка, почерком поверял свои чувства. Это был труд его жизни, его стихи. На них не было дат, и большинство, судя по всему, было написано во Франции, когда он еще был студентом. Если бы кто-то прочел их тогда, его имя стало бы бессмертным. Французы обожают песни про любовь, даже их национальный гимн – одна из таких песен.
      Я прочитал все стихотворения Минь Хо – от первой до последней строчки. Рифмы его были нежны, французский язык – изумителен. Минь Хо писал о Бернадетт, о том, о чем я всегда догадывался – своей безумной любви к ней. Он доверял бумаге свои грезы, свою плотскую страсть. Его мечты воплотились в изысканные рифмы, в которых вставали образы его самого и Бернадетт, их французское звучание было мягким и нежным, однако то, что описывал Минь Хо, могло вогнать в краску самого Генри Миллера. В нескольких неуловимо прекрасных строчках Минь Хо удавалось соединить самые низменные мужские желания и самую чистую любовь к женщине. Он хотел быть рядом с ней, но ему никогда не удавалось спуститься с тех интеллектуальных вершин, где он обитал.
      Он так и не открылся ей, если не считать того последнего дня, когда все было кончено. И, возможно, его жестокость возникла от чувства собственной беззащитности, которую породила его любовь к Бернадетт. Минь Хо, возможно, был воплощением дьявола, но он был великий поэт. С помощью слов он создавал отчаяние, в его рифмах звучала музыка безнадежности. Подобно скульптору, он обтачивал каждое слово и знал, как создать единственно нужную для каждого стихотворения атмосферу. Я плакал, я пытался представить, что стало бы с ним, останься он во Франции. Кому-то, возможно, удалось бы разглядеть его талант, и, может быть, он даже стал бы нобелевским лауреатом. Но самое главное, она была бы жива.
      Одно стихотворение мне запомнилось особо. «Красная пагода» – так называлось оно, и в нем Минь Хо настежь распахнул свое сердце. Это – трогательная история буддистского монаха, который находит на каком-то бесплодном поле прекрасный цветок. Он чудом остался жив среди засухи и запустения, и его запах, чувственный, словно аромат запретной женщины, сводит с ума. Монах срывает цветок и несет его в свой храм – пагоду, которая в лучах заката становится кроваво-красной. Кажется, будто она – в огне. А сердце монаха поет от радости – он нашел цветок, и осторожно несет его, прижав к сердцу. Он хочет внести его в храм и положить на алтарь, чтобы цветок оставался там вечно и принадлежал ему до конца дней, но какая-то таинственная сила мешает ему войти. Он должен сделать выбор: либо оставить цветок и войти в храм, либо остаться с цветком за пределами храма, лишив себя надежды на вечную жизнь. И он выбирает цветок.
      Конечно, я понимал, что монах – это Минь Хо, а цветок – Бернадетт. А красная пагода, должно быть, мечта о Вьетнаме, который спасут коммунисты, или о каком-то другом месте, которое он хотел создать, чтобы там плечом к плечу сражаться с Бернадетт. Он почти пророчески связал себя и ее, но пока они были живы, ему это так и не удалось.
      Не знаю, почему все постоянно возвращается к ней. Чем обладала Бернадетт, что вдохновило Минь Хо на такие стихи, затем заставило его объехать полмира в погоне за ней и, наконец, убить? Да, девочки в школе не любили ее, но и забыть ее они не смогли. Одна лишь ее необычайная красота не могла быть тому причиной. Было ли это чем-то таинственным, что действовало на каждого, кто встречался с ней? Всякий, хоть раз увидевший эту девушку, запоминал ее навсегда. Была ли причиной тому ее беззащитность? Или каждый хотел ею обладать? Или защитить? Или поддержать?
      Думая о Клэе, я каждый раз испытываю злость. Я злюсь на систему, приведшую его в этот мир и породившую сомнения, из-за которых он в итоге пал. Когда же я вспоминаю Минь Хо, я чувствую ненависть и жалость. И угрызения совести. Странно, но это так. Теперь я знаю, что он любил ее больше жизни. Должно быть, его сердце кровоточило, когда мы преследовали их, и он думал, как заставляет страдать ее от страха. Уже во второй раз она предала его. Он послал ее на задание в бордель, чтобы очистить ее душу, но это, наверное, разбило ему сердце. А потом, когда Минь Хо узнал, что она по собственной воле отдалась американцу, он, вероятно, умирал тысячу раз на дню. Огонь, которому он предал бордель в Сайгоне, должен был очистить его от страданий, но он не знал, что ему суждено вечно помнить это место. Каждый раз, когда он уже оказывался рядом с ней, она ускользала, и в последний раз – благодаря его собственной руке.
      Я плачу о том Минь Хо, каким он мог бы быть, и проклинаю того, каким он был на самом деле. Я понимаю его, но никогда не смогу простить. Он был подделкой, слабаком, который наказывал других за собственные ошибки. Он калечил людей и потом убивал их, так как не мог вынести вины. Жаль, что он был счастлив, когда умирал. Наверное, я не могу ему простить именно этого.
      И, конечно, Бернадетт. Она повлияла на всех нас. Именно из-за нее я с тех самых пор только и делал, что раскапывал всю эту историю. За этим занятием я превратился в ослепленного, романтического, рьяно защищающего ее влюбленного, который был ей так нужен. Обычный человек, взращенный на фактах, теперь я научился читать между строк жизни. Я многое узнал о музыке, о книгах, о разных странах. И еще я научился чувствовать.
      Она повлияла на жизненные пути всех нас, определила, где и как закончится каждый из них, вот почему я был обязан узнать о ней все. Но и сейчас я ни на шаг не приблизился к отгадке и могу признать только то, что и я сам не избег участи всех остальных, и моя жизнь попала под влияние Бернадетт. Я думаю о ней ежедневно и ежечасно – всегда. Я говорю с ней и слушаю ее. В день ее рождения я открываю бутылку с шампанским. Ее паспорт – моя святыня, он всегда со мной, и я ношу его в маленьком кожаном мешочке на шее. На закате жизни это – все, что мне нужно, и я счастлив хотя бы потому, что мне позволено ее любить.
      Возможно, она бы могла стать счастливой с человеком, в котором соединились все мы: мужество Клэя, поэтическая чуткость Минь Хо, мое терпение и упорство. Захотелось бы ей остаться в той красной пагоде, что выстроил для нее Минь Хо? Не знаю. И этот, и все остальные вопросы теперь так и останутся без ответов, я больше не стану их искать. Она – мое солнце, и луна, и звезды – все вместе взятое. Конечно, это любовь, и даже нечто большее. Она – мой мир, но она была обречена.
      Меня охватывает отчаяние от несправедливости этого мира. Ведь Бернадетт была нужна такая малость: всего лишь жить, быть нужной людям, быть принятой ими и чтобы ее кто-то любил. Женщина, которая могла бы многого достичь, если бы на пути ее не оказались мы. Мы дали ей понять, что лучше бы ей не родиться, ей говорили это столько раз, что в итоге она поверила, а отсюда появились неуверенность и ненависть к самой себе. Прибавьте к этому вину оттого, что ей пришлось работать в таком местечке. Она жаждала наказания, она верила, что судьба забросила ее туда, чтобы она пошла по стопам матери, и считала, что мать умерла потому, что была шлюхой. Вот эти чувства ее и удушили. Они убили все, что могло в ней развиться, и винить в этом следует нас. Всех нас. Не ее смешанную кровь, а нашу подозрительность, зависть, эгоизм. То, что испытывают люди, видя, что кто-то – не такой, как они. Наступит день, когда белые, черные, желтые и красные станут жениться друг на друге и создадут новую расу, которая везде будет чувствовать себя как дома. Если такое случится, я, возможно, поверю в Бога. Из всех персонажей этой истории один только Минь Хо получил то, к чему стремился. Он похоронен на маленьком кладбище на холмах, за пределами Пальмы. Они похоронены вместе. «Несчастные возлюбленные, имена которых известны только Богу», – гласит надгробие. Вы, наверное, думаете, что я часто прихожу туда, ношу им цветы и преклоняю колени. На самом деле я не верю, что они действительно там. Кости, что высыхают под камнем, – это всего лишь прах. Мне наплевать, где сейчас Минь Хо, но я знаю, где Бернадетт. Она – со мной.
      Я был там только дважды. Первый раз – днем, второй раз – ночью. Я провел там много часов, копая землю под камнем в изголовье могилы. Я копал глубоко. Я вырыл укрытие для сумки Минь Хо и его стихов. Однажды их кто-нибудь найдет.