Чиркудай вздрогнул от опустившейся ему на плечо руки, это был Худу-сечен и, как понял Чиркудай, совершенно спокойный, но немного расстроенный.
– Не бойся. Они тренируются, а не дерутся. Вот так рождаются отличные воины, которые побеждают всех врагов.
Чиркудай понял, что это вроде игры. И ему такая война понравилась. Он остался стоять у окна и после завтрака, который принес тот же юноша и увел за собой Худу-сечена, велев Чиркудаю оставаться в комнате. Невзаправдашный бой захватывал необыкновенностью, притягивая его.
Воины на площади тренировались до обеда, а потом разошлись с площади кто куда. Пришел Худу-сечен и Чиркудай почувствовал, что рассказчик повеселел.
Они прожили в гостях у Ляо Шу больше месяца. Но как-то утром Худу вывел лошадь, которую назвал Гнедой Ланью, из конюшни, и взгромоздился на нее, усадив Чиркудая впереди себя. Их никто не провожал. Они спокойно выехали за громадные, оббитые железом, и тяжело скрипящие ворота, которые растворили большие и молчаливые солдаты.
И опять началось путешествие по бескрайней степи, от куреня к куреню, из стойбища в стойбище.
В племени оронаров, Чиркудай услышал странный рассказ Худу-сечена о том, как появились на земле араты. Он его запомнил.
Попив кумыса, в одной из белых юрт нойона оронаров, Худу-сечен начал баить о древних временах:
– Жили-были в урочище Дарасун, что южнее моря Баргузин, муж с женой в юрте. Они жили одни. Имели несколько овец и лошадей. Жену звали Алан-Гоа, она пасла скот, а мужа: Бурте-Чино, он охотился на оленей, на сохатых, на быстроногих сайгаков. Зиму они проводили в юрте, а летом превращались в зверей: она в пятнистую лань, а он в серого волка.
Много ли, мало ли времени утекло, а родились у них два сына. Но однажды летом приключилась беда. Превратились они, как обычно, Бурте-Чино в волка, а жена в пятнистую лань и побежали в степь, где им встретилась стая волков. Звери напали на пятнистую лань. Но ее муж встал на защиту и погиб. Алан-Гоа убежала домой. И осталась она в юрте одна с двумя сыновьями. После этого страшного случая Алан-Гоа уже не превращалась в пятнистую лань.
Сыновья подросли и стали помогать матери пасти скот. Позже научились охотиться. Но это у них получалось плохо, потому что не было отца и некому им было показать, как выслеживать зверей и загонять их в засаду.
Алан-Гоа видела это, однако помочь сыновьям ничем не могла, потому что женщина – хранительница очага, а мужчина – охотник. Лежала она как-то ночью в юрте, смотрела в дымовое отверстие на звезды и вспоминала мужа. И в этот момент к ней по лучу, от яркой луны спустился светловолосый и синеглазый юноша и лег около нее. Алан-Гоа зачала и родила от юноши первого сына, назвав его Бодончар.
Прошло много ночей, а юноша к ней спускался по лунному лучу еще и еще. Но она подсмотрела, что как только он покидал ее, то сразу превращался в желтого пса и убегал в степь. Алан-Гоа стала за него бояться. Не хотела она его терять, как первого мужа. Всё думала: чем задержать его около себя? Но не смогла ничего придумать.
А желтый пес, спустившись к Алан-Гоа в последний раз, сказал, что от первых сыновей, от ее первого мужа Бурте-Чино, в степи появятся араты. А сыновья, которые родились от него, станут основателями кочевых племен.
Рассказал желтый пес немного про себя: пришел он сюда из далекой страны на западе. Его народ был развеян по всему свету пришлыми врагами. Их хотели поработить люди поклоняющееся человеку из племени иудеев. Они совершали колдовство, заставляя купаться летом в реке, после чего люди становились рабами пришельцев.
Поработители были очень хитрыми, они обманули многих воинов племени желтого пса и заставили служить себе. Но не покорённая часть племени собрала юрты и ушла на восток. Шли долго. Много лет. И вот они остановились в Великой степи. Здесь они решили возродить свою былую славу и стать сильными. Здесь они задумали породить новый, неизвестный в мире народ. И этот народ должен будет управляться ханом, при помощи придуманных им законов.
После этого юноша дал завет потомкам: они должны собрать войско и пойти туда, где садится солнце, чтобы освободить его народ от злыдней, которых нужно гнать до последнего моря.
Худу-сечен замолчал, подставил чашку под бурдюк с кумысом, напился сам, напоил Чиркудая. Слушатели сидели тихо, ожидая продолжения истории. Но Худу не торопился. Он сидел, потупившись, думая о чем-то своем.
– Ну и что же было дальше? – с любопытством спросил один из сыновей нойона оронаров.
Худу-сечен встрепенулся, будто его разбудили, кивнул головой и добавил:
– Выполнить завет никто не смог. Все дерутся друг с другом, делят власть. Нет единого хана в Великой степи. Но он придет и объединит всех айратов, покорит много народов и освободит от рабства племя своего предка, желтого пса.
– Я знаю эту историю, – одобрительно отозвался нойон. – Знаю, что мы потомки желтого пса, но про племя нашего прародителя я не слышал.
– Потомки желтого пса рыжеволосые, светлоокие, – заметил Худу-сечен.
– И это я знаю, – вновь подтвердил нойон. – Самые заметные среди нас – Борджигиды. Я знал Есугея. Он был рыжий и зеленоглазый, не такой черный, как мы. А его отца, Хабул-хана, не застал. Знал я племянника Хабул-хана Амбагай-хагана, того, которого чжурчжени распяли на деревянном осле и заставили долго умирать. А Есугея отравили южные араты. И тот, и другой остались неотомщённые, – нойон повздыхал: – Совсем не стали соблюдать родового закона.
Они поговорили еще немного, и Чиркудай ушел с Худу к бездетным старикам. В этом племени им отдельную юрту не дали.
У них начались сплошные переезды. Худу-сечен как-то сказал, что они с Чиркудаем самые кочевые из всех кочевых племен. В одном из куреней Чиркудай услышал продолжение истории о сыне желтого пса и пятнистой лани, о Бодончаре, прародителе айратских племен. Худу-сечен рассказал, что Бодончар открыл кочевникам настоящую веру в Вечное Синее Небо, где живет свирепый Этуген. Небо не благоволит бездеятельным, Этуген сразу же напускает на них беду и зло. Добро и радость сами не придут, за них нужно бороться.
Еще Бодончар подчинил соседние племена, которые даже не знали, как они называются. Прародитель научил своих соплеменников приручать соколов и охотиться с ними на зайцев, лисиц и волков.
Вот этого Чиркудай понять не мог: как сокол, летающий высоко в небе, мог помогать охотнику? Но спросить не посмел. Он уже догадывался, что для слушателей Худу-сечен нередко приукрашивал свои истории.
А сам байщик, наговорившись в юртах, больше молчал с Чиркудаем. Обоих эта жизнь устраивала.
Осенью они откочевали на своей лошади к уйгурам. И это было ошибкой Худу-сечена. Уйгуры не любили слушать истории о племенах в Великой степи, они любили торговать. Жили уйгуры в глинобитных домах, за высокими глиняными заборами. В домах у них не было очаговых ям, дома обогревались печами. Труба для дыма шла под полом комнаты, и поэтому в доме всегда было тепло.
Косматый Назар, у которого они остановились на постой, сразу же запросил плату вперед. Худу-сечен дал ему кусочек китайского серебра. Но через несколько дней злобный Назар опять стал требовать серебро. И когда Худу сказал, что у него больше нет денег, хозяин раскричался, призывая в свидетели соседей и силы небесные.
Вместе с ним на странников кричали молодые сыновья хозяина, требуя, чтобы вонючие дикари убирались из их дома. Их жалела лишь маленькая дочь Назара Сочигель, ровесница Чиркудая. Она тайком пришла как-то ночью и предупредила о беде: Назар пожаловался на Худу судье и завтра стражники посадят путешественников в яму.
Худу-сечен очень расстроился, потому что наступала зима, а они далеко ушли от Великой степи. И он решил бежать. Но Назар запер их лошадь в сарае на замок. Худу чуть не расплакался, однако от своего решения не отказался. Им пришлось оставить Гнедую Лань и идти пешком. Сочигель показала дырку в городской стене, и они ночью, тайком ушли в сторону гор. Их никто не стал преследовать, наверное не нашли их следов. Худу-сечен горько высказывался Чиркудаю, ругая злыдня уйгура.
По дороге Худу-сечен рассказал Чиркудаю об услышанном им разговоре между хозяевами, из которого понял: Сочигель не дочь Назара. Она рабыня и кажется из племени кераитов. Была отдана еще маленькой за долги этому кровососу.
– Если узнают, что она нам помогла, ее убьют, – запыхавшись на крутой горной тропе, выдохнул Худу-сечен и расстроено помотал головой: – Какие плохие люди живут на земле. Зачем они нужны, не понимаю?
Чиркудай торопливо шел за ним. Внизу только-только пришла осень, а в горах уже наступила настоящая зима. Его это очень удивило. Чем выше они поднимались, тем становилось холоднее и морознее. С неба падал снег. В лицо дул резкий колючий ветер. Чиркудаю казалось, что они поднимаются к самому Синему Небу. А там, как он думал, живут добрые духи.
Чиркудай не знал, когда окончится их тяжелый путь, но верил Худу-сечену, зная, что он ничего не делает впустую. Не бросается бездумно, куда глаза глядят. Всегда идет к какой-то цели. Хотя, никогда не говорит к какой.
Для Чиркудая все было внове. Каждый день приносил неожиданности. Это видел Худу-сечен и ему нравилось удивлять приёмыша. Он ждал, когда у Чиркудая возникнет настоящее любопытство и он станет поразговорчивее, тогда и рассчитывал расспросить его как следует. Старик мечтал, что может быть, мальчик даже научится улыбаться. Худу понял, что Чиркудай разучился смеяться из-за какого-то страшного случая, но пока не приставал с расспросами.
Глава четвертая. Единоборства
Пять дней они поднимались в горы по узким тропкам, пока не вышли на хорошую дорогу. Им стали встречаться люди похожие на степняков, это были тибетцы. Они ехали на двухколесных повозках, которые тащили косматые быки. Животных называли яками.
Жилища тибетцев не были похожи ни на китайские, ни на уйгурские, ни на айратские. Стены домов тибетцы складывали из камней, закрепляя их глиной. Но у горцев, так же, как у айратов, дома отапливались очагами, словно юрты, а не печами. В крышах были дыры зарешеченные палками, для выхода дыма из очага. У китайцев вместо дыр крыши пронизывали кирпичные трубы, у уйгуров дымоходы шли под полом.
Худу стал рассказывать тибетцам свои истории в приземистых домах, похожих на плоские валуны, из которых они и были построены. Хозяева слушали сказочника с большим интересом.
Добродушные тибетцы были приветливее уйгуров, и хорошо относились к сказочнику и мальчику. Как рассказал Худу-сечен, их к этому обязывала религия – ламаизм. Она запрещала причинять зло любому живому существу. Им запрещалось убивать даже мелких жучков, которых они находили в одежде. Просто стряхивали насекомых на землю, не убивая. И не давили паразитов даже после того, как клопы или комары напились их крови. А если случайно насекомое попадало под сапог, то тибетец просил за, невзначай содеянное зло, прощения у Будды.
Чиркудаю не понравилось такое отношение к вредным тварям, которых он безжалостно давил. Однако он понял одно – тибетцы совсем другие люди, не похожие ни на айратов, ни на уйгуров, ни на китайцев.
В очередном селении, выше в горах, они повстречали двух монахов, и пошли с ними дальше. Снова в гору, задыхаясь, хватая ртом воздух. Чиркудай легче переносил тяжелую дорогу, в отличие от Худу-сечена, едва стоявшего на трясущихся от усталости ногах, после очередного крутого подъема.
Неожиданно у Чиркудая из носа пошла кровь. Однако монахи успокоили старика, сказав, что это пройдет немного позже, когда мальчик привыкнет к жидкому горному воздуху. После кровотечения, они стали чаще останавливаться на отдых.
Чиркудай обводил затуманенными от усталости глазами покрытые снегом коричневые скалы, всматривался в темно-синее небо, не похожее на степное, и терпеливо ждал, когда они дойдут до конца. Ему казалось, что монахи подведут их к огромным сизым воротам, которые откроют своим ключом, и впустят странников на небо, где светит тёплое белое солнце.
Вскоре путешественники действительно вышли к ступеням, вытесанным в скале и, поднявшись выше облаков, вдруг оказалась напротив монастыря, построенного из коричневых камней. Они подошли к желтым воротам, и один монах что-то прокричал. Ему сразу же кто-то ответил из-за высокой стены.
Спустя несколько минут ворота заскрипели и монахов со путешественниками впустили на обширную площадку, окруженную приземистыми странными домами, с черепичными крышами, углы которых были загнуты наверх. Чиркудай приостановился, рассматривая загибы. Худу засмеялся и объяснил, что углы подняты для чертей, которые садятся на крышу и, хулиганя, скатываются по ней вниз.
– Они не падают на землю. Их подкидывает в небо, и черти разбиваются. – Худу отдышался и повеселел. Чиркудай сообразил, что они добрались до того места, куда Худу так стремился.
Площадка между домами была такой же, какая была у китайцев в Лаояне. Посреди нее тоже торчали вкопанные бревна. И здесь тренировалось несколько мужчин в желтых халатах, полы которых они подоткнули под пояс, чтобы не путались в ногах. Чиркудая уже не сильно удивили эти не взаправдашние войны и драки.
Монахи повели странников через площадку к одному из зданий мимо дерущихся мужчин. И тут Чиркудай рассмотрел: мужчины были не воинами, они такие же монахи, которые их сюда привели. И они совсем не тренируются: трое били одного крепкими бамбуковыми палками.
Тот, кого били, был без халата. Огромный человек, с широкими плечами и удивительно толстыми руками. И он совсем не сопротивлялся, а наоборот, поднял свои громадные руки над головой и поворачивался, чтобы истязателям было сподручнее бить.
Чиркудай остановился, разинув рот, и палачи, заметив новеньких, перестали колошматить богатыря. Их стали рассматривать с нескрываемым любопытством. Огромный мужчина, опустил руки, сделал зверское лицо и пошел на Чиркудая. Мальчик не отступил, пристально глядя в глаза нападавшему.
Нависнув над ним, монах скрючил руки над его головой я и зарычал по-звериному. Постояв немного в такой позе, богатырь не выдержал, хитро прищурился, собрав лицо в морщины, и захохотал во все горло. И Чиркудаю показалось, что это смеется не человек, а с гор катятся камни, как при обвале. Он видел и слышал по дороге сюда один камнепад. Отсмеявшись, силач весело спросил:
– Испугался?
Чиркудай подумал и честно ответил:
– Нет.
Худу, стоял в сторонке около монахов, приведших их сюда, и со странной усмешкой наблюдал: чем все это окончиться. Монахи тоже терпеливо наблюдали за мальчиком и богатырем.
– Совсем не испугался? – удивился огромный монах.
– Нет, – подтвердил Чиркудай.
– А почему ты не испугался? – вдруг спросил одни из сопровождавших их монахов.
Чиркудай помолчал и тихо ответил:
– Я не умею…
Смех постепенно затих. Монахи стали серьезными. А тот, кто задал Чиркудаю вопрос, повернулся к Худу и что-то тихо у него спросил. Старик недоуменно пожал плечами.
Могучий мужчина качнулся и, наклонившись к мальчику, стал щупать и тискать его плечи, руки, ребра, что-то объясняя окружающим на непонятном Чиркудаю языке. Монахи согласно кивали головами.
– Хочешь, чтобы тебя вот так, как меня, били палками? – неожиданно спросил богатырь.
Чиркудай посмотрел на его смуглую, со следами побоев, кожу, от которой на холоде валил пар и, отрицательно мотнув головой, ответил:
– Нет. Не хочу.
– Тогда приходи сюда завтра утром, и я покажу, что нужно делать, когда тебя начнут бить палками или чем-нибудь другим. Придешь?
Чиркудай вопросительно посмотрел на Худу. Но тот неопределенно передернул плечами, показывая этим, что выбор за тобой. И Чиркудай сказал:
– Приду.
Монахи одобрительно закивали головами и позвали гостей в дом. А богатырь опять поднял руки, и его снова стали лупцевать палками по бокам.
Следующее утро началось с легкого завтрака, состоявшего из лепешки с молоком. Они для Чиркудая имели странный запах.
Поколебавшись, Чиркудай вышел на площадь, где уже занималось много людей. Они нападали друг на друга с палками и мечами, дрались кулаками, били ногами и руками по вкопанным бревнам, обмотанными тростником. Валивший с темного неба снег им не мешал. Чиркудай рассмотрел в толпе могучего монаха, сегодня одетого. Он показывал молоденьким парням, как нужно выбивать палку из рук противника.
Заметив Чиркудая, богатырь поманил мальчика к себе пальцем, сграбастал его и стал мять плечи и руки своими железными пальцами. Затем заставил Чиркудая бегать вокруг площадки, чтобы тот разогрелся. После этого начал поднимать у мальчика ноги выше головы. Чиркудаю было немного больно, но он терпел. Монах удивленно цокал языком и одобрительно приговаривал по-айратски:
– Дзе, дзе…
На них никто не обращал внимания, каждый занимался своим делом.
Когда Чиркудай совсем устал, из самого большого дома вышел старый лама с рассказчиком, который встретил их вчера и говорил с Худу-сеченом до поздней ночи на непонятном языке. Однако Чиркудай разобрал в их беседе имя Ляо Шу, и сообразил, что они говорят о китайце, в одежде женщины.
Лама подошел к богатырю и о чем-то спросил его. Худу перевел для Чиркудая ответ могучего монаха. Оказывается, он хвалил мальчугана. Говорил, что у Чиркудая врожденная гибкость связок и суставов. Это бывает, но очень редко. Чиркудай из объяснений Худу-сечена почти ничего не понял. Он вежливо дождался окончания разговора, и его отпустили. Потом он начал махать руками и ногами, как его научил огромный монах. Вечером, поев каши из незнакомой крупы, Чиркудай уснул как убитый.
Они прожили в монастыре до весны. Чиркудай тренировался каждый день, и вскоре перестал сильно уставать, хотя кормили их только кашами – мясо тибетцы не ели. Но молоко пили.
Мальчик научился бить руками и ногами по вкопанным бревнам, немного освоил работу с палкой, уход от противника в сторону, и выучился нескольким обманным движениям.
Его учителя звали Бошу. Богатырь был доволен успехами Чиркудая. Монах научил его бросать маленькие дротики и очень удивился, когда Чиркудай с первого раза стал попадать точно в цель. Их окружили все, кто тренировался на площадке, с интересом наблюдая, как Чиркудай вонзал пять дротиков подряд в мишень на доске, размером не больше кулака, и которая была от него в десяти шагах.
Немного позже Чиркудай показал Бошу шесть наконечников дальних стрел и нож, который ему подарил Субудей. Монах попробовал нож на вес и сказал:
– Это для драки. Его бросить трудно. Не попадешь. А вот из наконечников мы сделаем дротики, которые тебе пригодятся, раз ты от природы такой понятливый, – и он опять сморщил лицо, как первый раз, и гулко захохотал. Отсмеявшись, сказал с удовольствием:
– Вот будет для кого-то неожиданность, если он столкнется с тобой. Но ты пока еще ничего не умеешь. Так что приходите к нам на следующую зиму, опять потренируемся.
Когда Чиркудай спросил у Худу, почему тот не учится защищаться, старик ответил:
– Я немного умею обращаться с посохом, большего мне и не нужно, – и хитро улыбнувшись, спросил: – А ты будешь меня защищать от врагов?
Чиркудай утвердительно покивал головой.
Худу-сечен погрустнел:
– За это спасибо. Мне бы только дожить до этого дня, – и непонятно добавил: – Запутался я совсем с этими китайцами. И вроде бы все правильно, но не нравится мне это.
Они ушли из монастыря весной. С опаской пересекли за две недели Уйгурию и спустились с холмов в родные степи.
– Все-таки у нас лучше, – заметил старик, вышагивая среди красных тюльпанов в сторону родных куреней.
Чиркудай уже не семенил за ним, а шел нормальным шагом. За последнее время он неожиданно заметил, что Худу-сечен стал ниже. Тот тоже это увидел и как-то сказал:
– Ты быстро растешь. Будешь выше простых кочевников, которые низенькие, как я. Вон как вытянулся за зиму. Наверное, ты тоже потомок Бодончара, но только черный, а не рыжий. Кстати, не помнишь, когда у тебя появился клок седых волос на голове?
Чиркудай отрицательно помотал головой:
– Не помню.
– Значит, ты родился во второй раз, – опять непонятно сказал Худу-сечен.
Чиркудай, как обычно, не стал приставать к старику с вопросами.
Он не страдал излишним любопытством. Если что-то случалось, то было немного интересно, но не настолько, чтобы дергать человека. Но если возникала крайняя необходимость задать вопрос, то об этом он говорил собеседнику сразу. И если кто-то начинал мямлить и юлить, Чиркудай отворачивался от него и терял к разговору всякий интерес. Он даже не говорил об этом, а просто отходил в сторону. Чиркудай уже стал догадываться, что не похож на обычных людей. Но его это не тревожило и не интересовало.
Они скитались без особых приключений по куреням и стойбищам айратов до самой поздней осени. Лишь однажды в степи на них налетели немногочисленные конники. Худу-сечен тихо сказал Чиркудаю, что это разбойники. А вообще они любят себя называть люди длинной воли.
Разбойники ничего им не сделали. Но их атаман, худой и злой, все время скалился и, дергая красивого коня за узду, смеялся:
– Такой почтенный старец с молодым нукером и пешком. Не можете лошадь отнять у разжиревших нойонов? Так украдите овцу и на ней скачите по степи.
Его товарищи долго ржали над шуткой атамана. Но, расспросив Худу-сечена и узнав, что он байщик, главарь немного подобрел и сказал:
– Поедешь в наш курень и расскажешь что-нибудь.
Конники опять засмеялись. Чиркудай позже понял почему: их курень состоял из восьми юрт, в которых они ютились подальше от посторонних глаз. Разбойники усадили их на крупы своих коней и поскакали по выжженной степи. Сидя за чьей-то спиной, Чиркудай вдруг почувствовал, как мощно двигается под ним конь. Когда он ездил на лошади с Худу-сеченом, то этого не замечал.
У людей длинной воли они прожили три дня. Те были довольны услышанными сказками и на дорогу дали им бурдюк старого кумыса.
После этого странники побывали еще в нескольких стойбищах и, тайком пробравшись через Уйгурию, полезли опять в горы, к монахам. Чиркудаю приятно было возвращаться к огромному Бошу.
Тибетцы обрадовались их появлению, а Бошу схватил Чиркудая и подкинул в воздух.
– Как ты вырос! – кричал он на всю площадку и, повернувшись к Худу-сечену, проревел: – Чем ты его кормишь, старик?! Раскрой секрет?
Худу молча поулыбался и сразу же погрустнев, пошел к ламе: они всегда бесконечно долго разговаривали друг с другом. Чиркудая не интересовали их беседы.
И вновь начались изнуряющие тренировки. Бошу научил Чиркудая хорошо отбиваться от палки и от сабли. Потом – работать с цепью. Чиркудай ежедневно бросал камни и дротики, тренируя меткость. Когда они бродили с Худу по Великой степи между куренями и у них кончилась еда, Чиркудай убил дротиками двух сусликов. Они зажарили зверьков на костре и с удовольствием съели.
Бошу сказал, что у Чиркудая сильные ноги, и он должен научиться ими защищаться и отбивать удары противника. Неожиданно Чиркудай обнаружил, что перестал замечать лютый холод. А Бошу – так тот спокойно раздевался, чуть не до гола, оставаясь в коротких штанах. В любой мороз его кожа блестела от пота.
– Привыкай к холоду. Тренируй свое тело так, чтобы тебе все время было тепло, – наставлял Бошу.
Однажды на площадке монахи стали тренироваться в стрельбе из лука. Чиркудая это заинтересовало, и он подошел к ним. Бошу перепробовал натяжку тетивы на нескольких луках и выбрал один, не очень тугой. Он дал его Чиркудаю, научил накладывать стрелу и двумя согнутыми пальцами натягивать тетиву, зажимая стрелу между ними.
У Чиркудая сначала ничего не получалось. Стрелы не желали лететь в сторону мишени. Но он терпеливо стрелял и стрелял. И вскоре стрелы с приятным тюканьем стали впиваться в мишень, находившуюся в двадцати шагах от него. Чиркудай увеличил расстояние, и все равно попадал в мишень из досок. Наконец он стал перестреливать всю площадку, которая была более пятидесяти шагов в поперечнике.
Монахи с интересом следили за метким стрелком. Из них мало кто мог похвастать такой точностью. Они присматривались, как он держит лук и стрелы, старались повторить его движения, но стреляли во много раз хуже парнишки. Вышедший из дома лама что-то сказал по-китайски монахам, а Бошу перевел Чиркудаю его слова:
– Он говорит, что это от бога. И если это у человека есть, то значит надолго. Может быть на всю жизнь, – затем Бошу взял доску отошел от Чиркудая на тридцать шагов, отвел доску от себя в сторону и приказал:
– Стреляй!
Чиркудай помедлил и выстрелил, попав точно в дальний от учителя край доски. Так он выпустил несколько стрел, пока не устал. Лама заговорил с Бошу. Они беседовали довольно долго и бурно, пока его учитель не покивал головой в знак согласия. Однако, как заметил Чиркудай, ему что-то не понравилось в словах ламы. Он бросил доску на землю и приказал Чиркудаю:
– А сейчас стреляй так, чтобы стрелы пролетали рядом со мной.
Чиркудай выстрелил и Бошу поймал стрелу на лету. Он выстрелил еще раз, и могучий тибетец вновь поймал. Все стрелы, выпущенные Чиркудаем, он собрал в стопку, подозвал его и тихо сказал:
– Теперь будешь стрелять мне прямо в живот, вот сюда, – и указал пальцем в солнечное сплетение.
Чиркудай подумал и молча отошел. Он прицелился точно в живот учителя, но тетиву натянул не туго, чтобы сильно его не поранить. Бошу уловил момент вылета стрелы и, метнувшись в сторону, поймал ее на лету. Чиркудай стал стрелять в полную силу, а Бошу как ни в чем не бывало ловил стрелы.
На следующий день стрелял Бошу, заставив Чиркудая стоять под стрелами. Он стрелял мимо. И сначала мальчик не мог понять, что следует делать, чтобы поймать летящую стрелу. Но учитель терпеливо ему объяснил:
– Ты не туда смотришь. Не следи за стрелой. Нужно видеть движения противника, его глаза, и по ним определить, когда он выстрелит и куда. Понял?
Чиркудай кивнул головой, и у него стало получаться. Через месяц он научился увертываться от летящих в него стрел и ловить их. И еще Бошу показал ему самые уязвимые точки на теле человека:
– Противник часто одет в латы, железные или кожаные. Их не прострелишь. Но есть слабое место – это шея. При твоей меткости можно попасть в маленькую щель между шлемом и панцирем. Но просто попасть в шею ничего не значит. Если хочешь убить, то пробивай яремную вену, – он пальцами показал на шее Чиркудая, где она находится, а потом дал пощупать ее у себя. – А если не хочешь убить, то стреляй просто в горло. Будет кровь, ему будет больно, но раненый не умрет.
После каждого хорошо проведенного урока Чиркудай кланялся учителю. Но это были не унизительные поклоны после подаяния. Это были благородные поклоны, несущие благодарность за оказанную честь – поклоны мастеру. И этому его научил Бошу.
Еще тибетец научил его медитировать. Чиркудаю понравилось плавать внутри себя, как в бескрайней степи, мысленно охватывая гигантские пространства. Бошу рассказал, кому они молятся и почему. Но все это весело, со смехом. Было видно, что учитель не очень-то увлекался религией, за что постоянно получал взбучки от ламы. Но в то, что человек не исчезает после смерти, Бошу верил крепко.
– Жизнь на земле – всего лишь миг: промежуточное звено в непонятной нам цепи существования человека, задумчиво говорил богатырь.
– Здесь мы делаем одно, а в другом мире – другое. Здесь мы имеем тело, а в другом мире оно не нужно. Там все по-иному устроено. Здесь нам нужна одежда, пища, разные вещи. А там, где нет тела, ничего этого не нужно. Ну, на что ты наденешь халат, если нет ни кожи, ни костей, ни мускулов? Там с нами остаются лишь наши знания, добрые дела и наши грехи.
Глава пятая. Злоключения
Весной Худу-сечен и Чиркудай попрощавшись с монахами, вновь тайком пошли через государство уйгуров в родные степи. Но им не повезло. На базаре случайно столкнулись со старшим сыном Назара и тот заорал во все горло, призывая караул. На них тут же налетели стражники, вцепились мертвой хваткой в ненавистных аратов, и с хрустом завернули руки за спину. Чиркудай попробовал отбиваться, но его стукнули чем-то твердым по голове, и он потерял сознание. В себя пришел в темноте, в яме. Худу-сечен сидел рядом на земле и гладил его. Заметив, что Чиркудай очнулся, он с сожалением сказал:
– Не надо было тебе сопротивляться. Ты еще ребенок, а они здоровые как яки. Бошу немного неправильно тебя учил: он тебе поддавался и ты подумал, что стал сильным, – Худу скорбно помолчал, и сообщил: – Назар обвиняет нас в краже, хотя сам украл нашу лошадь. Нам присудили полгода сидеть в этой яме, и обязали выплатить им три серебряных слитка, которых у нас нет. Главное, непонятно за что!.. – старик помог Чиркудаю сесть и продолжил: – Здесь плохо. Сверху бросают рис, куски черствого хлеба, и опускают кувшин с водой один раз в день. Я знаю их порядки.
Чиркудай пощупал шишку на голове и поинтересовался:
– Ты уже попадался…
– Был, – подтвердил Худу. – Не в этой, в другой. Хотя они все одинаковые, – старик повздыхал и стал укладываться спать. Высоко наверху, в отверстии, сияли яркие звезды. Чиркудай лег рядом, прижавшись спиной к спине Худу, так они частенько спали в степи и, повернув голову набок, бездумно уставился на кусочек звездного неба. Он отключал свое сознание от действительности и старался не замечать холода и едкой вони, пропитавшей яму за долгие годы.
Все было так, как предсказал Худу: им бросали не только огрызки хлеба и рис – сверху летела всякая гадость. Некоторые охранники со смехом мочились, стараясь попасть в них.
Старик сильно переживал. И как Чиркудай понял, не за себя, а за него, что не уберег от такой беды. Чтобы отвлечься, Худу стал рассказывать пареньку былины и сказки. Так прошло несколько дней. Но это скоро утомило рассказчика. Чиркудай видел, что старик слабеет на глазах и сдает, поэтому пытался найти у себя в душе жалость к нему. Но у него ничего не получалось: он не мог растормошить свою чувства ни к сказителю, ни к себе. Внутри, там, где было сердце, у него все онемело, смерзлось.
