Спотыкаясь о кочки и загребая пыль большими стоптанными чунями, худенький мальчишка семенил по тропе, петляющей меж юрт степного куреня. Он деловито сопел под большим кожаным седлом, которое нёс за пастухом, который батрачил у нойона (князя) Тургутай-Хирилтуха. Чабан, разрешивший ему это, казался мальчику богатуром, хотя, для него и все остальные жители куреня казались большими и сильными.
      Огненный диск солнца выжег Вечное Синее Небо, и оно поблекло, выцвело. Знойный воздух заполнил всю бескрайнюю Великую степь. Жара загнала людей и юртовых собак под войлок, в тень. Все обитатели поселка ждали наступления прохладных сумерек.
      Жизнь кочевников текла медленно и равномерно. Но не все могли себе позволить валяться на кошме. Рабы и мастера работали: издали доносились шлепки мутовок, которыми кочевники сбивали кумыс из кобыльего молока, слышалась рваная речь катальщиков войлока – их неспешный разговор прерывался натужным пыхтением, – в юртах шуршали выделанными бараньими шкурами, из которых женщины шили зимние одежды.
      Мальчишка тяжело отдувался под своей ношей, в слишком большой и неудобной обуви. Он устал, но мужественно терпел: за эту работу ему дадут какую-нибудь еду.
      И еще мальчишке мешали идти полы старого женского халата, путающегося в коленях, однако, скрывающего от насмешливых взоров рваные, расползающиеся по швам штаны. Халат ему недавно бросили из крайней юрты, за принесенную из Керулена воду. Войлочного малахая, как у богатура, у него не было.
      Неторопливо раскачиваясь на искривлённых в седле ногах, пастух чинно шел, вежливо кивая головой знакомым, сверлящих, сквозь обрешетку юрт, неприязненными взглядами мальчишку. Почти все жители куреня сняли кошму со стен, для притока свежего воздуха. Некоторые из них шипели: «Змеёныш…»
      Наконец, мучения малыша закончились: они подошли к юрте пастуха, где в крохотной тени сидела на корточках худющая хозяйка. Она яростно скребла тупым ножом жир, соскабливая его со свежей овечьей шкуры, готовя ее к закваске. Сверкнув раскосыми черными глазами, женщина негромко сказала хриплым голосом:
      – Притащил злого духа, дурак!
      – Не сердись, Хоахчин, – виновато загундосил пастух. – Он же не виноват…
      – Сам тряпка и такие же к тебе липнут, – не унималась женщина, продолжая с остервенением скоблить шкуру.
      – Положи сюда! – распорядился пастух, показав рукой под стенку юрты. Мальчик охотно избавился от ноши.
      – Хотя он и меченый, но тоже – человек, – неуверенно заявил мужчина.
      Не взглянув на переминающегося с ноги на ногу супруга, женщина хмуро спросила у пацана:
      – Чашка есть?
      Мальчик проворно вытащил из-за пазухи коричневую глиняную чашку с обгрызенными краями.
      – Сам чуть выше тележной оси, а чашка как бурдюк… – забурчала женщина, но сняла со стены кожаный мешок и осторожно стала наливать в подставленную посудину кумыс.
      Мальчик посмотрел на белый напиток и вежливо поклонился, как его учили. Ему не показалось странным, что эта злая женщина наполнила чашку до краев. Он еще не понимал, что такое жадность.
      – Эх, горе-горькое… – не то с осуждением, не то с неприязнью пробормотала женщина, и, пошарив рукой за порогом юрты, вытащила старый кожаный мешок. Бросив его мужчине, продолжающему неуверенно мяться с виноватой миной на лице, приказала:
      – Иди за кизяком – мясо варить не на чем.
      – Налей и мне кумыса, – негромко попросил мужчина.
      Женщина зло сверкнула глазами и резко бросила:
      – Принесешь кизяка… – с прищуром взглянула на всё еще стоявшего в поклоне мальчишку, и коротко добавила: – Все получишь.
      Мужчина покорно взял мешок и уныло поплелся в жаркую степь, где валялся высушенный скотский помет.
      Осторожно держа перед собой чашку, мальчик медленно развернулся, намереваясь уйти и уединиться в укромном месте, но женщина неожиданно его остановила:
      – Подожди, Меченый, – нырнула в юрту и, повозившись, вынесла баранью кость с куском мяса на ней. Торопливо, с оглядкой, сунула ему. Тот взял подаяние и опять поклонился.
      – Иди-иди! – снова зло прикрикнула хозяйка. – Не мозоль глаза.
      – Мальчишка медленно пошел мимо бедняцких юрт, покрытых прокопчённой и замызганной кошмой, стреляя глазами по сторонам, боясь, как бы кто-нибудь не отнял подвалившее богатство.
      Поравнявшись с двумя приземистыми юртами, которые приютились на отшибе и плотно прижались друг к другу боками, мальчик хотел было их обойти, и уединиться, как почувствовал присутствие человека, с трудом сдерживающего бешенство. Обе геры принадлежали кузнецу Джарчи, в одной из них он жил с двумя сыновьями, в другой работал.
      Женщины у кузнеца не было, это мальчик знал точно, потому и не заходил к нему. В основном его жалели только женщины. Мужчины чаще всего давали пинки и подзатыльники.
      Из юрт не доносилось ни звука. Очевидно, хозяева спали после обеда. Но тогда кто же так злится на той стороне, граничащей со степью?
      Мальчик приостановился, но не из-за страха, а на всякий случай. Он не понимал, что такое бояться, даже когда его били. Любопытство подталкивало вперед. Хотелось узнать: от кого же исходит такая ярость?
      Решившись, он обошел войлочную стенку и остановился, увидев рыжеволосого паренька с деревянной засаленной колодкой на шее, сидевшего на треснувшем пеньке, на самом солнцепеке.
      Раб тоскливо смотрел в даль, сквозь знойное качающееся марево, на призрачные тени пасущихся у далеких холмов коней. Именно этот парень и источал неистовство.
      Услышав шорох, колодник оглянулся, и мальчика обожгли странные серо-зеленые горящие глаза. Рыжий не походил ни на одного знакомого ему человека. Мальчишка застыл на месте, прижав к груди чашку с кумысом и кость с мясом.
      – Ты кто? – неожиданно для себя поинтересовался мальчик. Он старался больше молчать, потому что вместо ответов на свои вопросы почти всегда получал оплеухи.
      Рыжий долго рассматривал мальчишку и молчал. Затем криво усмехнулся и вместо ответа спросил:
      – Это ты – Меченый? – голос у него был ломкий, подростковый.
      – Я – Чиркун, – ответил мальчик.
      Колодник мазнул жадным взглядом по кости с мясом и отвернулся. Мальчик поколебался и шагнул к нему:
      – Хочешь? – протянул он кость.
      – Сам голодный, а другому предлагаешь, – хмуро буркнул рыжий.
      – Мне еще дадут, – неуверенно пробормотал мальчишка.
      – Парень привстал, свалил пенек на бок, и присел на краешек:
      – Садись, – пригласил он гостя.
      Мальчишка осторожно примостился рядом и протянул рабу кость. Тот отщипнул пальцами кусочек мяса и кое-как дотянулся через широкую доску колодки до рта. Мальчишка откусил следом, хлебнул кумыса и протянул чашку рыжему. Парень, поддержав руку мальчика под локоть, отпил. Отгоняя надоедливых мух, они съели все, бездумно глядя в даль светлую.
      – Отчего у тебя на голове вырос клок седых волос? – поинтересовался парень.
      – Я не знаю, – тихо ответил мальчик. – Я его не вижу. Волосы немного вижу, но они черные.
      – Ме-че-ный, – протяжно, но не обидно, сказал рыжий и хмыкнул.
      – Я Чиркун, – упрямо напомнил мальчишка.
      Но рыжий никак не отреагировал на это замечание, он стал говорить о своём:
      – Я вот тоже меченый.
      Мальчишка осмелел и спросил:
      – А почему ты красный, а не черный, как все?
      – Потому что – Борджигид! – отрезал парень.
      Мальчику понравился этот колодник, и он осмелел еще больше:
      – А почему ты злой?
      – А откуда ты знаешь? – с подозрением спросил рыжий.
      Мальчишка помолчал, подумал, и промямлил:
      – Знаю… – ничего не объяснив, и тут же дернулся, ощутив подкравшегося сзади человека, который протянул к нему руку.
      Рыжий тоже вздрогнул. Но, подняв голову, успокоился.
      – Сиди, сиди, – негромким, хрипатым голосом остановил вскочившего на ноги мальчишку Джарчи, хозяин юрты, кузнец. Он был невысокий, кряжистый, твердо стоящий на кривых, от верховой езды, ногах. Коричневая кожа на его лице была изрыта морщинами словно кора засохшего дерева. Но в узких щелочках блестели умные черные глаза.
      – Два сапога – пара, – усмехнулся кузнец, запахивая полы своего поношенного халата. – Один – меченый, другой – рыжий. Ну, ладно. Сидите тут, – посмотрев на мальчишку, кузнец поманил его пальцем: – Пойдем, я кумыса налью.
      Мальчик быстро поднялся и пошел за хозяином. Через некоторое время он вернулся, держа полную чашку в руках. Опять напоил рыжего, напился сам.
      – А я всегда хочу есть, – откровенно признался мальчик, обрадовавшись, что его не гонят, и спросил: – А ты?..
      – Сколько тебе лет? – вновь, не ответив на вопрос, поинтересовался рыжий.
      – Я не знаю.
      – Шесть или семь, – предположил колодник, измерив мальчишку взглядом.
      – А сколько тебе? – в свою очередь спросил мальчишка.
      – Четырнадцать.
      – А как тебя зовут?
      Рыжий помолчал и нехотя ответил.
      – Темуджин.
      – А меня, Чиркун, – напомнил мальчик.
      Темуджин промолчал, но почему-то усмехнулся, скривив угол рта.
      – А зачем на тебя надели колодку? – продолжал допытываться мальчишка.
      – Лишний я, вот и надели.
      – Я тоже лишний, – согласился мальчишка, – но на меня не надели.
      – Я лишний для родственников, потому что внук хана, – заявил Темуджин.
      – А я… А я… – начал мальчишка мямлить и, решившись, тихо сказал: – А у меня никого нет. Я один. Я сам.
      Темуджин покосился на собеседника, открыл рот, но промолчал.
      Для всех кочевников было естественным, что в куренях обитает много беспризорных детей, родители которых были убиты нукерами из соседнего племени, или умерли, забитые нагайками за какие-то провинности.
      Посидев еще немного, они разошлись: Темуджин в кузницу, где колдун Джарчи стал греметь железом, а мальчишка пошел мимо юрт, хлопая большими сапогами, ожидая, что кто-нибудь пошлет его за кизяком и что-нибудь даст за работу.
      На следующее утро мальчишку в очередной раз пнули у чана с киснувшими бараньими шкурами, когда он, как и все, хотел туда пописать. Шкуры должны откисать в моче. Его ударил толстенный Агучу-богатур. Конвульсивно дернувшись, после справления нужды, Агучу злобно рыкнул:
      – Щенок! Прибить бы тебя… – и подтянув штаны, ушел, сверкнув нехорошими глазами.
      Мальчик до полудня сидел за юртами, ожидая, когда люди спрячутся от жары в жилища. Он не хотел еще раз получить от кого-нибудь пинок.
 
      Интуитивно он искал путь для того, чтобы стать своим в этом стойбище, но его не принимали. Он плохо помнил, как попал сюда. Где-то в глубине его сознания плавали смутные образы лихих джигитов налетевших утром на их курень. Нукеры свалили юрты, погрузили обрешетки и кошму в повозки и пригнали Чиркудая вместе со скотом и лошадьми сюда. Позже он узнал, что попал в племя тайджиутов.
 
      В те времена в Великой степи сильные всегда грабили бедных, своих же, но принадлежащих к иному племени. Разноплеменники грызлись друг с другом, словно юртовые собаки. Где-то в туманном прошлом маячили какие-то добрые люди, с которыми мальчику было хорошо. Но куда они делись, он не знал.
      Ночевать ему приходилось в куче почерневшей от копоти и времени полусгнившей кошмы, снятой с отжившей свой век юрты и выброшенной около селения в степь. По ночам он смотрел на звезды и гадал: что же это там так долго светится, вспоминая, что думал об этом же давным-давно, когда смотрел на небо сквозь зарешеченное дымовое отверстие в навершии юрты. И еще ему смутно чудился ласковый женский голос, но чей, он не мог вспомнить.
      В полдень Чиркудай опять пошел за кузницу, где нашел Темуджина. Рыжий сидел на пеньке, закрыв глаза, подпирая руками оттягивающую шею тяжелую колодку. Он раскачивался из стороны в сторону, как в седле коня и, то ли тихо пел, то ли стонал, словно ветер в степи.
      Сегодня у мальчика не было еды. Темуджин почувствовал его и затих. Оглянулся. В его изумрудных глазах стыла тоска. Посмотрев на малыша, он тихо спросил:
      – Кумыс принес?
      – Нет, – выдохнул мальчик: – Сегодня не дали, – и опять почувствовал, что сзади кто-то подкрался, поэтому прянул в сторону. К ним подошел черноволосый, как ворон, паренек, одного возраста с Темуджином, с чашкой кумыса в руках.
      – Попей, – он протянул чашку колоднику.
      – Не хочу, Джелме, – отказался Темуджин. – Напои мальчишку.
      Джелме помедлил и протянул плошку мальчику, который проворно вытащил свою, выщербленную. Перелив кумыс, Джелме ушел.
      Ему не дали напиться, за юртой послышались громкие шаги.
      – Убью ублюдка! – донеслось с той стороны и мальчик сразу узнал злобный голос Агучу, поэтому попятился и стал уходить за другую юрту, расплескивая питье, надеясь, что Агучу его не найдет. Рыжий не пошевелился, только весь напрягся. Это мальчик почувствовал всей своей кожей, покрывшейся неприятными пупырышками.
      – Где этот волчонок! – свирепо орал Агучу, выбегая из-за юрты.
      Увидев Темуджина, он, зло сопя, вцепился в деревянную колодку и поволок рыжего на улочку, пролегающую между юрт. Темуджин молчком стал яростно сопротивляться. Агучу протащил подростка от юрт к кучке смеющихся нукеров, свалил в пыль около чана со шкурами, и задрал на его спине рваный кафтан.
      Друзья Агучу, тыкали в колодника пальцем и подбадривали толстяка выкриками. Вырвав из сапога плетку, Агучу переполосовал спину Темуджина по старым, уже начавшим подживать, рубцам. Зверея от истязания, он принялся стегать подростка с удвоенной силой. Поверх подживающих ран на коже колодника вспухали новые красные полосы.
      Услышав шум, из жилой юрты выскочил полуодетый кузнец и вперевалку побежал к месту расправы.
      – Вот я покажу тебе!.. – надсадно кричал Агучу на все стойбище, стегая подростка. – Станешь шелковым!..
      Из соседних юрт повысовывались головы любопытных. Кузнец подбежал к ним и перехватил руку Агучу с занесенной нагайкой. Толстяк задергался, пытаясь вырваться, но у него ничего не получалось: Джарчи держал его словно клещами.
      – Отпусти!.. Отпусти!.. – брызгая слюной, вопил Агучу.
      – Уходи, – тихо посоветовал Джарчи, отпуская руку нукера, которого тут же обступили посерьезневшие друзья, и потащили в сторону.
      – Я не посмотрю, что ты старше! – зло оглядываясь на Джарчи, кричал Агучу, вырываясь из рук друзей. Но они его быстро увели.
      Любопытные тут же исчезли за пологами юрт.
      Кузнец помог подняться с земли Темуджину, стиснувшему от боли зубы, и повел его в жилую юрту, приказав выскочившему на улицу сыну Джелме:
      – Натопи в кузнице курдючного жира! – а сам осторожно помогал избитому пройти в дверной проем. Заметив выглядывающего из-за юрты мальчика, кузнец сказал:
      – Ты пей, пей свой кумыс… А потом заходи… Должен будешь его отработать.
      Мальчик быстро допил кумыс, облизал чашку и нырнул в прохладный полумрак юрты. Правее очаговой ямы, животом на кошме, лежал Темуджин. Кузнец сидел рядом, и, макая скрюченные тяжелой работой пальцы в чашку с топленым жиром, осторожно размазывал его по спине рыжего. Чашку держал Джелме. А у головы избитого раба присел на корточки маленький мальчишка, одногодок Чиркудая. Он наклонил голову на бок, как сорока, и с любопытством рассматривал лицо колодника.
      Темуджин вздрагивал от прикосновения жестких рук Джарчи – не для этого они были у него приспособлены. Кузнец понял, что причиняет боль, встал, и, ткнув пальцем на свое место, сказал старшему:
      – Давай… Мажь ты.
      Джелме присел и начал осторожно втирать жир в посиневшие рубцы. Темуджин перестал вздрагивать.
      Окончив лечение, Джарчи велел оставаться побитому на месте, а сыновей и новенького повел в кузницу.
      В соседней гере пахло горелым. И внутри она была иной, не такой, как обычная юрта. Вместо очаговой ямы посреди кузницы в утрамбованную землю был вкопан толстый пенек, на котором лежала массивная железная пластина с дырками. Слева у стены, а не в центре, как в обычных юртах, возвышался на земляной насыпи очаг. В нем лежала горка черных дымящихся камней. А сбоку от очага висел на ремнях огромный морщинистый мешок из кожи, с привязанными к нему палками.
      Чиркудай никогда не заходил в эту юрту, про которую говорили, что кузнец в ней колдует, и потому с любопытством стал рассматривать приспособления, при помощи которых, совершалось, наверное, что-то страшное.
      – Раздуй огонь, – приказал кузнец старшему сыну.
      Джелме с азартом взялся за палки и начал сжимать и разжимать засопевший, словно живой, мешок. Камни в очаге пыхнули, порозовели, а затем накалились до бела.
      – Субудей, – Джарчи повернулся к младшему: – Бери наконечники стрел и затачивай их с ним, – кузнец показал глазами на новенького. Помедлив, спросил:
      – Как тебя зовут?
      – Чиркун.
      – Не Чиркун, а Чиркудай, – строго поправил старик, добавив: – Относись к своему имени с уважением, – он помолчал, рассматривая кусок железа, поднятый с пола, и пояснил: – Давай, отрабатывай свой кумыс, Чиркудай, – после чего отвернулся к горну. Сунув железо в огонь, брызнувший искрами, прикрикнул на Джелме: – Шевелись!
      Старший заработал быстрее. В очаге запыхтел огонь.
      Субудей выволок тяжелый мешок из-под стены юрты и извлек из него тонкие и хищные наконечники для стрел. Молча протянул несколько штук Чиркудаю вместе с шершавым камнем. Сам тоже взял камень, зажал его коленями, присел на корточки, и стал усердно тереть об него черную заготовку.
      Приглядевшись, Чиркудай тоже присел, как Субудей, сжал камень коленями и принялся обрабатывать деталь. Джарчи повернул освещенное дьявольским огнем лицо к новенькому, удовлетворенно хмыкнул и пробурчал:
      – Сообразительный.
      Чиркудай, сопя тер наконечник о камень до тех пор, пока тот не заблестел. И так увлекся, что даже не вздрогнул от буханья молота по раскаленному железу на наковальне.
      Затем Субудей показал ему, как точить лезвия наконечников. Так они работали до вечера без остановки.
      Выйдя вместе со всеми из кузницы, Чиркудай потоптался и направился к своим старым кошмам на окраине селения.
      – Ты куда? – остановил его кузнец.
      – Туда, – Чиркудай неопределенно махнул рукой.
      – Будешь жить здесь, – строго сказал Джарчи, показав на вход своей геры.
      Старший никак не отреагировал на это, а на лице Субудея мелькнула лукавая усмешка. Тихо, как мышь, Чиркудай проскользнул за хозяевами в темный дверной проем.
      Утром Чиркудай проснулся от разговора. Кузнец и Темуджин тихо беседовали.
      – Я все равно буду ханом, – упрямо повторял Темуджин.
      – Если бы ты был нойоном или князем, тогда!.. – усмехнулся старик. Подумав, добавил: – Они наследуют свой титул.
      – Я знаю, что хана выбирают, – упрямился Темуджин. – И не обязательно из нойонов. Из простых нукеров. И меня выберут.
      – Сейчас курултай не собрать, – не спеша, будто размышляя вслух, начал кузнец: – Все грызутся, как собаки из-за кости. Всем хочется подмять под себя побольше родов и племен без всяких выборов. А ты даже не сын хана.
      – Я внук!..
      – Да. Это так. Но твой отец, Есугей, не был избран ханом, значит ты – никто.
      – Его отравили араты. Если бы он был жив, то собрал бы курултай, где выбрали бы только его! – Темуджин помолчал и с угрозой добавил: – Я им отомщу.
      – Ты сначала от колодки избавься, – посоветовал Джарчи. – И сумей выжить. Да не один год, а несколько лет. Пока не повзрослеешь.
      – Избавлюсь и выживу.
      Кузнец посопел и негромко спросил:
      – Сводного брата убил или болтают?
      Темуджин недовольно завозился и едва слышно признался:
      – Убил.
      – Что, он и правда шпионил на Тургутай-Хирилтуха, который хочет всех Борджигидов со света сжить? – спросил кузнец.
      – Да.
      – Слышали мы об этом, – со вздохом сказал старик и опять спросил: – Один убивал?
      – С Хасаром. С родным братом. Из лука. Мы предупреждали Бектера, что если он не перестанет доносить на нас…
      Джарчи помолчал, о чем-то думая, и сделал вывод:
      – Все вы Борджигиды бешеные. За это и страдаете. Дурная голова ногам покоя не дает.
      – Не говори так про моего отца, – угрюмо бросил Темуджин.
      – А я не про него, я про тебя. Твой отец уже на небе, пусть ему там будет хорошо, а ты еще здесь, – кузнец закряхтел, переворачиваясь на бок: – Он уже дома, а мы еще в гостях.
      Кашлянул Джелме, подавая знак, что проснулся. Толкнул младшего брата. Чиркудай тоже приподнялся на локте.
      – Я не знаю, как ты сможешь собрать народ на Курултай, – усаживаясь на кошме, заметил Джарчи. – Сейчас все равнодушные. Хана им не нужно. Большой войны пока нет. На меркитов и найманов иногда мы налетаем, иногда они на нас, но это не война. Так было всегда. Тангутам на нас наплевать. Окитаевшиеся чжурчжени каждый год треплют нас для того, чтобы показать, кто в степи хозяин. Но это тоже не война, – кузнец встал и несколько раз присел, разминая затёкшие колени. – Войны не предвидится. А хана начнут выбирать, если князьям и нойонам станет плохо. Не дождешься ты этого.
      Темуджин набычился и буркнул:
      – Дождусь.
      Джарчи отрицательно помотал головой, но разговор не продолжил.
      Не спеша, они поели и пошли в кузницу. Темуджин остался один.
      Прошло несколько дней. Раны на спине Темуджина поджили и они дружно заработали в кузнице, где снимали с шеи Темуджина деревянную кангу: она мешала махать молотом. Но кузнец все время с опаской посматривал на дверь.
      Темуджин заменил у молота старшего сына Джарчи Джелме, потому что был крупнее его. Рыжий Борджигид зверел, когда бил кувалдой по раскаленному металлу. Кузнец останавливал его и велел умерить пыл.
      – Ты не буйствуй, – советовал старик, – это не Агучу-богатур и не Тургутай-Хирилтух. Они люди бесчувственные и за это получат свое, придет время. А железо любит нежное обращение. И силы рассчитывай не на одну заготовку, а на весь день.
      – У меня хватит сил на весь день, – сопя, возражал Темуджин.
      – А на завтра? На месяц? На год? На жизнь?
      – Я не буду здесь всю жизнь.
      – Возможно и так, – соглашался Джарчи: – Но если ты в любом деле сразу выложишь все силы, то можешь не довести его до конца. Знаешь, что делают с загнанными лошадьми?
      – Режут на мясо, – хмуро ответил Темуджин.
      Кузнец усмехнулся и покивал головой. Ребята с интересом прислушивались к их разговору.
      – Распределяй силы на всю работу, а не на начало. И чтобы еще осталось на следующее дело – тоже хорошо.
      – Я понял, Джарчи-сечен, – поклонился Темуджин, сняв с плеча молот.
      – Я не мудрый. Я не сечен. Всего лишь кузнец, – бормотал Джарчи, ударяя легким молотком по нагретому до бела железу, показывая этими ударами молотобойцу места, куда нужно бить.
      После этого разговора Темуджин стал махать молотом расчетливо, но с азартом. Кузнец удовлетворенно хмыкал.
      Сдвоенные удары – легкий, а следом тяжелый, вылетали из кузницы и разносились по всей степи.
      В полдень Чиркудай с Темуджином опять сидели за юртами и молчали, наблюдая за качающимися в зыбком мареве далекими холмами. Они не следовали примеру Джарчи и его сыновей, не ложились спать после обеда. На душах у обоих было неспокойно, потому что не знали, что с ними будет дальше.
      Чиркудай чувствовал, что Темуджин перестал беситься, зато начал почему-то тревожиться.
      Вдали послышался топот коней и, через несколько минут, мимо селения стремительно пронеслись всадники на крупных боевых конях. Неожиданно один из них отделился от отряда, развернулся и помчался к ним. Но не подъехал вплотную: остановился в десяти шагах. Остальные всадники тоже развернулись, однако не тронулись с места, застыв в почтительном отдалении.
      Чиркудай во все глаза смотрел на богато одетого, красивого, как девушка, юношу, с тремя красными стрелами в колчане. Всадник, сжав кулаки, сверлил взглядом Темуджина. Колодник тоже ел княжеского сына глазами. Они не сказали друг другу ни слова.
      Красивый юноша оскалился и, зло стегнув нагайкой коня, поднял его на дыбы. Красиво развернулся в свечке и рванул в сторону белой юрты нойона Тургутай-Хирилтуха.
      Чиркудай почувствовал, что в душе Темуджина появилась тяжесть от неожиданной встречи. Но не стал ни о чем его расспрашивать.
      Однако не выдержал Джарчи, поинтересовавшись в кузнице:
      – Что заинтересовало князя Джамуху? – очевидно, он видел всадника через щель в стене юрты.
      Подумав, Темуджин решился и ответил:
      – Он мой анда.
      – Вот как? – внешне спокойно отреагировал кузнец: – Значит, названный брат?..
      – Да, – коротко ответил Темуджин.
      – Н-да… – задумчиво протянул Джарчи, бросая заготовку на наковальню. Но больше ничего не сказал.
      Отдыхая на следующий день за юртами, Чиркудай несмело спросил:
      – А этот, Джамуха, не поможет тебе?
      – Я никогда ни у кого ничего не прошу! – отрезал Темуджин, нервно встал и пошел в кузницу, бросив на ходу: – Я всегда и все беру сам.
      Однажды утром Джарчи сообщил, что сегодня они поедут в лес за углем. Чиркудай не знал, что это такое, но промолчал. Джелме и Субудей обрадовались. Темуджин вопросительно посмотрел на старика.
      – Ты тоже едешь, – сказал Джарчи, – я тебя взял на себя у Тургутай-Хирилтуха, так что можешь бежать.
      – А как вы? – настороженно поинтересовался Темуджин.
      – А нас за это Хирилтух пустит под нож.
      Ребята притихли.
      – Понятно, – протяжно сказал Темуджин и пошел готовить повозку.
      Джелме привел старую, но еще крепкую лошадь. Её запрягли в двухколесную арбу, шумно уселись, и поехали с противным скрипом по выжженной жарким солнцем земле, к тёмно-синим сопкам на краю окоёма, будто плывущим в горячем воздухе. После застойно-кислого духа стойбища, едкого дыма от кузнечного горна и противной вони от горящего в очаге кизяка, запахи в степи показались Чиркудаю удивительно свежими и вкусными.
      Проехав мимо отары овец, объедавших пожухлую траву вокруг солончака, и удалившись на приличное расстояние от пастухов, прятавшихся в тени громадных камней, невесть как попавших в холмистую степь, кузнец снял колодку с потертой шеи Темуджина.
      Чиркудай сидел с рыжим на задке, болтая ногами в такт подскакивающей на рытвинах повозке. Сыновья Джарчи примостились впереди рядом с отцом.
      Зло жужжа, мимо них проносились оводы и слепни, нападая на широкий круп лошади, усердно хлеставшей себя хвостом. На людей кровососы не обращали внимания. Иногда, в неподвижном жарком воздухе, скручивались тонкотелые смерчики, которые шныряли по степи хитрыми зигзагами, вихляя тонкими бедрами. Они сгребали с твердой, как камень земли, пыль и сухую траву, и поднимали все это в воздух. Потанцевав немного, смерчики так же внезапно опадали, разбросав мусор.
      – Злые духи играются, – буркнул Темуджин, наблюдая за вихрями.
      И именно в этот момент Чиркудай вдруг осознал, что он существует. Что он есть в этом огромном мире. Раньше он просто жил и жил, а сейчас вдруг стал жить внутри себя. Неожиданно он обнаружил, что его со всех сторон обнимает громадный мир. И в нем самом проснулось что-то громадное, похожее на бесконечную степь.
      Он затаился и впервые почувствовал страх от неизведанного чувства, от этого открытия. И испугался этого неожиданного состояния не меньше, чем однажды утром испугался лихих джигитов, налетевших на их курень. Но там было как-то по иному, не так, как сейчас. Он даже забыл болтать ногами, привыкая к новому состоянию, к новым ощущениям. Ему показалось, что окружающие его люди тоже стали другими. Они изменились вместе со всем миром. Раньше он будто спал, даже днем, когда работал, а сейчас проснулся.
      Наблюдая за собой и своими ощущениями, он не заметил, как они въехали в полумрак леса у подножия холмов. Новые запахи и звуки привели его в чувство. Голодные комары, почуяв добычу, набросились на них словно стая волков. Джарчи на ходу сломал веточку и стал ею обмахиваться. Увидев это, ребята тоже вооружились ветками от деревьев, проплывающих рядом с повозкой.
      Чиркудай впервые попал в лес. Его поразили высокие деревья и густая трава. Лес сильно отличался от мертвой степи, он казался живым. Вокруг тихо шептали листья на непонятном ему языке, обволакивая тело приятной прохладой.
      Старик дал ребятам понаслаждаться, затем вручил Темуджину топор и пошел с ним в чащу, валить огромные березы. Но до этого приказал Джелме, Субудею и Чиркудаю раскапывать старое огневище: яму, в которой бревна перегорели в уголь.
      Лошадь распрягли и отпустили к сочной траве. Чиркудай взял заступ и, приноровившись, принялся как Джелме и Субудей отбрасывать в сторону земляную крышу жеговой ямы. А из дальней чащи прилетело звонкое тюканье топоров.
      Докопавшись китайскими лопатами до головешек, они услышали, как в глубине леса раздался треск и гул: это кузнец с Темуджином свалили первое дерево для следующего выжига.
      Ребята начали выволакивать раскопанные поленья наверх, отряхивая с них налипшую землю. Они дружно грузили выгоревшие в уголь рубчатые плахи в стоявшую рядом арбу, отмахиваясь от надоедливых насекомых.
      И тут Чиркудай почувствовал присутствие чужого. Воздух будто прошило пронзительным и давящим звоном. Он взглянул на Джелме и Субудея: старший ничего не заметил, а Субудей стал озираться и ежиться, будто ему за ворот попала колючка.
      Чиркудай закрутил головой, стараясь найти источник неприятности, и увидел между деревьями, на расстоянии полета стрелы, загадочного всадника. Он сумел рассмотреть, что это был черный, как уголь, подросток, на редком, ночного окраса, коне, с белыми чулками. Глаза у незнакомца неестественно блестели в таинственном полумраке.
      Тут и Джелме заметил, что Чиркудай остановился, уставившись в чащу. Старший проследил его взгляд и тоже остановился. А Субудей, как и Чиркудай, уже увидел всадника.
      Странный гость подъехал к ним. Он был один. Его лицо отталкивало мертвой беспристрастностью и одновременно притягивало дьявольской правильностью черт.
      – Колдун, – тихо шепнул Субудей Чиркудаю.
      Постояв около замерших ребят, пришелец впился взглядом в Чиркудая, усмехнулся и неожиданным тонким голосом сказал: