В отличие от брахманов и греческих философов, его не столько волновали отвлеченные вопросы, сколько мечта об установлении на земле истины, мира и справедливости. Эта черта роднит его с пророками Израиля.
      Окраины Ирана в годы молодости Спитамы были постоянно охвачены смутами и войнами. Часть населения стремилась к оседлой трудовой жизни, другие же, особенно обитатели Турана, оставались воинственными номадами. Они нависали постоянной угрозой над мирными поселенцами. В одной из частей Гат мы слышим голос "Души Быка" (существа, символизирующего мирных крестьян), которая жалуется Мазде на беды, причиняемые набегами врагов. "Душа Быка" ждет, что Мазда пошлет в мир человека, который принесет людям Ашу, или Арту,-праведный порядок. Но в то же время она сомневается в том, что слово пророка окажется действенным, если его не поддержит рука царя или князя.
      Для Спитамы губители-номады и древние боги, которым они поклонялись, составляли одну сатанинскую рать. Он называет этих богов старым арийским термином дэвы, но в его устах это уже не "боги", а демонические силы. Как гласит легенда, дэвы не раз пытались атаковать Спитаму в его убежище, то соблазняя его, то угрожая смертью. Но пророк остался непоколебим. Лжебогам он хочет противопоставить истинную веру в истинного Бога.
      После десятилетних молитв, размышлений и вопрошаний Заратустра открыл для себя в лице древнего Мазды Агуры этого Бога, Творца Вселенной и Правды.
      Я вопрошаю Тебя, Агура Мазда, - ответь же мне:
      Кто был отцом, родившим Правду?
      Кто установил путь солнцу и звездам?
      Кто же это, если не Ты, подобный месяцу, растущему и умаляющемуся?
      Я хочу, о Мазда, знать это и многое другое.
      Я вопрошаю Тебя, Агура, - ответь же мне:
      Кто утвердил землю внизу и облачное небо, чтобы оно не упало?
      Кто утвердил воды и растения?
      Кто в облака запряг ветер? Я
      вопрошаю Тебя, Агура, - ответь же мне:
      Какой художник создал свет и тени?
      Какой художник создал сон и бодрствование?
      Кто сделал утро, полдень и вечер,
      Чтобы указать разумному его дело?
      (Ясна 44, 3-5)
      Поистине удивительные слова! Любой из библейских пророков признал бы их правоту. Ведь все эти вопросы уже подразумевают ответ: Вселенная создана божественным Творцом.
      Но был ли этот Творец в глазах Заратустры единственным Богом, или Он являлся лишь главой сонма богов? В Гатах рядом с Агурой Маздой стоят Амешаспенты - шесть небесных духов, которые вместе с ним составляют древнеарийскую семерку богов. На первый взгляд, они разделяют с Маздой престол, подобно малым богам других языческих религий. Однако достаточно внимательно прочесть Гаты, как становится ясно, что все они: Вогу Мано Благая Мысль, Арта - Правда, Арамаити - Благочестие, Кхшатра - Благое Царство, Заура - Здравие, Амеретат - Бессмертие - по учению Спитамы, суть порождения единого Мазды, теофании, исходящие из недр Божества.
      Вотя вопрошаю Тебя, Агура, - ответь же мне:
      Кто сотворил Арамаити и Кхшатру?
      Кто создал Сыновнее почитание?
      Так я пытаюсь узнать Тебя в этом, о Мазда,
      Все сущее создавшего Духом Святым.
      (Ясна 44,7)
      Итак - единый Бог? Значит, мы можем признать в Заратустре брата и единомышленника израильских пророков, "языческого" предтечу Христа на иранской земле? По существу это вполне допустимо. Кому дано право ограничивать действие Духа каким-либо одним местом? Не дышит ли Он, по слову апостола, там, где хочет? Если Отцы Церкви видели в античной мысли прелюдию к Новому Завету, что мешает сказать то же самое об учении Спитамы Заратустры? Ведь и сама Библия не исключает возможности того, что Бог открывался "язычникам" (9).
      Тем не менее мы ошиблись бы, поставив знак равенства между Гатами и Ветхим Заветом. При всем их поразительном сходстве они, как станет ясно дальше, существенно отличались в ряде основополагающих пунктов.
      x x x
      Хотя пророки Библии и признавали необходимость нравственной активности человека, однако они утверждали, что истинное спасение можно ожидать только от Бога. Поэтому они так настаивали на бесплодности политического мессианизма и изобличали надежды на "коней и колесницы".
      Пророк же, принявший имя Заратустры, стоял на противоположной точке зрения.
      Правда, цель его была высокой. Он выступал как борец против ложных богов, против неправды, суеверных обрядов, против зла. Он грезил о Кхшатре, Царстве Божием, которое во многом близко библейскому понятию "Малхут Элогим". С гневом говорил Заратустра об одуряющем напитке, который изготовляли поклонники Хаомы, и называл его "жидкой мерзостью" (Ясна 48,10). Спитама отрицал все сложные ритуальные символы, за исключением священного огня. Он призывал человека следовать Мазде "в мысли, слове и деле" (Ясна 30,3).
      Эта боевая позиция Заратустры привела к бурному конфликту в Раге, где он выступил впервые после отшельнического периода своей жизни. Подробности столкновения в Раге неизвестны, но из Гат явствует, что пророк вынужден был бежать из отечества или прямо подвергся изгнанию. Строки гимна, проникнутые унынием, свидетельствуют о том, что положение проповедника стало нелегким:
      В какую страну бежать мне? Куда идти?
      От семьи и племени моего отрывают меня.
      Родной город и злые вожди страны не признают меня,
      Как, о Агура, обрести мне Твою милость?
      (Ясна 46,1)
      Спитама решил искать прибежища в далеких восточных областях Закаспия. Там, среди песчаных равнин у берегов Аму-Дарьи, в Бактрийском княжестве, народ более всего страдал от набегов кочевников, и можно было рассчитывать на то, что проповедь новой веры найдет сочувствие.
      Первая попытка оказалась снова неудачной. Несколько лет Спитама тщетно искал могущественного покровителя, который стал бы его последователем. Он был уверен, что без этой поддержки не добьется успеха:
      Я знаю, о Мазда, почему я бессилен!
      Это потому, что у меня мало стад и мало людей.
      Я обращаю к Тебе мою жалобу, выслушай ее, Агура.
      Окажи мне помощь, которую дал бы друг своему другу,
      Научи меня Правде и обладанию Благой Мыслью.
      (Ясна 46, 2)
      Наконец успех пришел, неожиданный и большой. Сам властитель Бактры Виштаспа, которому подчинялись Хорезм, Согдиана и другие соседние земли, уверовал в миссию Заратустры и принял его при своем дворе (10).
      Влияние пророка в Бактрах стало столь сильным, что первый греческий писатель, который слышал о нем, Ктесий (V-IV вв. до н. э.), полагал, что Заратустра был царем Бактрии. Теперь Спитама мог свободно возвещать свое учение. Но одной проповеди ему казалось мало. По его мнению, с поклонниками дэвов нужно вести войну с оружием в руках. Язычник - враг не только идейный, но и политический. Зло может быть сломлено лишь при помощи земных средств. Поклонник дэвов это ничтожный "неарий", "двуногое", "человек-насекомое" (11).
      Тот, кто отнимет у него власть или жизнь, о Мазда,
      Преуспеет на пути благого учения.
      (Ясна 46,4)
      Впоследствии ненависть к многобожникам и дэвам была провозглашена первым пунктом символа веры заратустризма:
      "Проклинаю дэвов, исповедую себя поклонником Мазды, заратустрийцем, врагом дэвов, последователем Агуры, славословящим Амешаспентов, молящимся Амешаспентам... Клятвенно обязуюсь вершить добрую мысль, доброе слово и доброе дело" (Ясна 12, 1, 7).
      Итак, победа добра - это победа оружия. Только после того как злые силы будут повергнуты, настанет благое царство мирной жизни. Об этом говорит все та же маздеистская присяга.
      "Я выбираю для себя святое, доброе Благочестие; пусть оно будет моим. Отрекаюсь от хищения и захвата скота, от причинения ущерба и разорения маздеистских селений".
      "Людей-насекомых" следует беспощадно истреблять, но между единоверцами должно царить полное согласие. "Клятвенно обязуюсь быть верным маздеистской вере, прекратить военные набеги, сложить оружие, заключать браки между своими, быть верным праведной вере, которая из всех существующих и будущих величайшая, лучшая и светлейшая, которая - от Агуры и Заратустры" (Ясна 12, 2, 9).
      Библейские пророки говорили о моральной ответственности язычников перед Богом, допуская тем самым некоторый элемент истинности в их религиозном сознании. Заратустра же, напротив, абсолютно непримирим и решает религиозный спор так, как впоследсгвии его будет решать Магомет.
      О религиозных войнах, вспыхнувших в результате проповеди Заратустры, до нас дошли лишь смутные и малодостоверные легенды, но в том, что они имели место, сомневаться не приходится.
      Таково первое отличие иранского пророка от пророков Библии. Второе-связано с пониманием Заратустрой проблемы зла.
      x x x
      Вооружаясь против темных сил, Спитама не мог не задумываться о самом их происхождении. На вопрос, откуда явилось зло, он дал ответ, который относится уже не столько к области веры, сколько к области метафизики. Именно этот ответ стал наиболее характерной особенностью маздеизма.
      В знаменитой "Гате добра и зла" торжественно звучат слова учителя, который открывает единоверцам начальные принципы бытия:
      Выслушайте ушами своими, что есть высшее благо,
      Посмотрите ясной мыслью на две стороны,
      Между которыми каждый должен сам выбрать,
      Заботясь о том, чтобы великое свершение кончилось всем на благо.
      Итак, изначала, как близнецы, явили себя два Духа,
      Один-добрый, другой-злой, в мысли, слове и деле;
      И между ними обоими правильно избирают Мудрые, но не глупцы.
      И когда эти два Духа встретились,
      То установили вначале жизнь и нежизнь
      И то, что в конце концов худшее бытие назначается злым,
      А следующему Правде - Благая Мысль.
      (Ясна 30, 2-4)
      Таким образом, Заратустра, этот страстный борец против зла, как бы отдает ему невольную дань, объявляя его изначальным.
      Понять ход его мысли нетрудно, ибо Спитама, в отличие от индийцев, не считал зло иллюзией и знал, что воюет не с призраками. Как никто, он ощутил силу и могущество зла, а поэтому оно обрело в его метафизике характер исконного полюса мироздания. Если Мазде "принадлежит всяческое добро", если Он творит все прекрасное во Вселенной, то для ее темных сторон должен существовать иной источник.
      Но здесь встает важный вопрос: какое же положение в отношении к этим противоборствующим силам добра и зла занимает у Заратустры сам Бог? Стоит ли Он "над схваткой", контролируя ее, или же, напротив, космическая поляризация независима от Него и есть нечто лежащее в самом порядке вещей? И то и другое толкование мысли Спитамы имеет много защитников. Но в самих Гатах можно найти указание на третье решение. Заратустра говорит:
      Из этих двух Духов злой избирает дурные дела,
      Но Святейший Дух, облеченный в небесную твердь, соединился с Правдой,
      И так же поступили все те, кто готов добрыми делами служить Агуре Мазде.
      Между ними обоими дэвы не выбрали правильно,
      Ибо, когда они принимали решение, они обезумели
      И избрали Дурную Мысль,
      Бросившись к Айшме,
      Чтобы вредить человеческой жизни.
      (Ясна 30, 5-6)
      Из этих слов явствует, что дэвы признаются Заратустрой реальными существами; но еще важнее, что в одном из "близнецов", по-видимому, следует видеть самого Мазду, ибо именно ему принадлежит титул "облеченный в небесную твердь" и наименование "Святейший Дух" (Ясна 45,2). Его извечный противник именуется Айшмой, Насилием, а в другом месте - Друджем, Ложью. Впоследствии Насилие и Ложь будут объявлены в заратустризме ипостасями злого Духа, которого назовутАнгра или Ангра-Майнъю (греч. Ариман), что означает "Дух-Противник".
      Слово это этимологически родственно "сатане" (противнику) Библии. Но если "сатана" - это тварное существо, отпавшее от Бога во имя самоутверждения, то в Авесте Ангра-Майнью вырисовывается как вечный соперник Бога, нечто вроде второго "злого дворца". В одной из более поздних глав "иранской библии" говорится, что Мазда создал все прекрасные земли для обитания людей, а Ангра-Майнью в противовес ему сотворил воинственные племена, колдунов, суеверия, зимнюю стужу и другие бедствия (Вендидад 1 и 19, 5).
      Но как же согласовать это с монотеизмом Спитамы? Почему пророк, будучи по своему религиозному сознанию поклонником единого Бога, выступив как метафизик, усмотрел в злом начале некий самодовлеющий, самосущий принцип?
      Есть основания думать, что дуализм не был созданием самого Спитамы. Скорее всего он явился у пророка уступкой древней традиции, свойственной почти всему дохристианскому миру.
      x x x
      Дуализм Отца и Матери, Неба и Земли восходит еще к отдаленным первобытным временам. В некоторых случаях он носил мирный, гармонический характер, и следы его можно видеть в учении китайцев о Ян и Инь и в "противоположностях" Эмпедокла. Но более распространенным стал дуализм, выраженный в мифах о борьбе богов. Стихийные божества Океан и Хаос мыслились как одна из сторон этой битвы. Против них выступали силы творчества и порядка: Мардук воевал с Тиамат, Ваал - с Лотоном, Зевс - с титанами, Аполлон - с Тифоном. Стройный божественный порядок иногда представлялся и безличным. У шумеров он назывался Ме, у вавилонян - Шимту, у египтян - Маат, у греков - Дике, у арьев - Рита, у иранцев - Арта.
      Картина Вселенной как арены борьбы, в которой созидается мировая структура, была великим открытием человеческого духа, подлинным проникновением в суть сотворенных вещей. Но ахиллесовой пятой всех этих учений являлось обожествление хаотического начала, неизбывный страх перед ним. Во многих мифах оно почиталось даже как нечто предшествующее порядку и рождающее его поборников. А поэтому космическая битва представлялась нескончаемой и лишенной перспективы. Нужны были постоянные усилия богов и людей, чтобы не дать Хаосу завладеть миром.
      Во всем внебиблейском мире один Заратустра, хотя и принял теорию дуализма, все же отверг его пессимистический характер. Его живая вера в Бога открыла ему грядущую победу Добра. Старый арийский миф о вселенском пожаре превратился у него в конечное торжество Мазды. Здесь он снова приближается к Библии, к ее эсхатологии.
      Заратустра был убежден, что рано или поздно дэвы, сеющие в мире зло, будут посрамлены, а все люди, служившие Мазде мыслью, словом и делом, получат награду в Царстве Божием.
      Тогда, о Мазда, Твое Царство
      Будет дано вместе с Благой Мыслью
      Тем, кто предаст Друджа в руки Арты, о Агура.
      (Ясна 30, 8)
      Если греки достигли высочайшей вершины в философском осмыслении идеи Бога, если индийцы пришли к высочайшему пределу "естественной мистики", то, исключая библейское Откровение, в религии Заратустры мы видим наибольшее приближение к Богу Живому. И все же это было "человеческое, слишком человеческое" приближение. Идея священной войны омрачала его чистоту, а уступка традиционному дуализму оставляла уязвимое место, обрекавшее заратустризм на поражение (12).
      Рассказывают, что Константинополь пал потому, что забыли запереть маленькую дверь в городской стене. Нечто подобное случилось и с религией Заратустры. Сохранив в своей доктрине черты прежнего многобожия, Заратустра оставил лазейку, через которую в его учение просочилось язычество, а вместе с ним и ложная магическая религиозность.
      Уже через два-три поколения после смерти Заратустры арийские боги возвращаются в опустевший пантеон. В V веке Геродот пишет, что персы, почитая небесного Зевса (Агурамазду), приносят жертвы также солнцу, луне, огню, земле, воде и ветрам (История 1,131). А в надписи персидского царя Артаксеркса II (IV в. до н. э.) рядом с Агурамаздой упомянуты Митра и богиня Анахита (13).
      Однако было бы неверным сказать, что заратустризм кончился вместе с Заратустрой. Пусть акцент на дуализме и языческие влияния усиливались в нем, но тот духовный импульс, который исходил от личности пророка, не умер. Наиболее благотворным и долговечным оказалось его учение о нравственной свободе. Не слепое, уныло-покорное исполнение предписаний, но сознательный и ответственный выбор доброго начала должен побудить человека встать в ряды воинов Мазды. О Агура Мазда!
      Заратустра сам избирает Твой Святейший Дух.
      Пусть Арта воплотится, полная жизни и силы,
      Пусть Благочестие будет в лучезарном Царстве!
      (Ясна 43, 16)
      Динамичность, бодрость, готовность служить правому делу-вот главные интонации в призывах Спитамы. Подобно тому как Бог свободно избирает свет и добро, их принимает и Его поклонник. "Согласно выбору... какой сделал Агурамазда... я являюсь маздеистом",-гласит заратустрийская присяга (Ясна 12,7). Этот религиозно-нравственный пафос вдохнул силы в иранские племена, сделав их предметом удивления для окружающих народов. "Лживость почитают они постыднейшим пороком",- писал Геродот, принадлежавший к нации, враждебной персам.
      Вера в Кхшатру, Царство Божие, как итог и венец мирового бытия, воодушевляла Заратустру в его скитаниях и неустанной борьбе. Он был убежден в своей особой роли в судьбах народа и присваивал себе титул Саошианта, Избавителя (14). Он надеялся, что в конце концов станет всеобщим вождем и сокрушит царство Друджа.
      Тем, кто возненавидит дэвов и врагов Саошианта,
      Тому душа грядущего Саошианта, Владыка Дома,
      Будет другом, братом, отцом, о Мазда Агура!
      (Ясна 45, 11)
      Но мечтам пророка не суждено было сбыться. При его жизни маздеизм не распространился дальше Бактрии, а религиозные войны кончились, как гласит легенда, вторжением врагов в Бактру и гибелью престарелого Заратустры.
      После его смерти у заратустрийцев возникла вера в то, что Мазда пошлет людям нового Саошианта. Как мы увидим, на эту роль одно время будут претендовать персидские цари. Но постепенно ожидание Избавителя приобретет черты, сходные с иудейским мессианизмом. Маги, приняв заратустризм, будут учить, что через большие промежутки времени Саошиант приходит на землю, чтобы обрушиваться на силы Аримана.
      Не эта ли вера побудила их отправиться в далекий путь за вифлеемской звездой?
      x x x
      Около 546 года Бактрия вошла в состав персидской державы Кира. Присоединение ее, по свидетельствам Геродота и Ктесия, произошло мирным путем. Это вполне правдоподобно, ибо Кир сумел завоевать себе симпатии и сторонников во многих областях Ирана.
      Этот человек, вызывавший страх одних и восхищение других, уже при жизни стал предметом легенд. Говорили, что его подвиги были предсказаны еще до его рождения, что он был принцем царской крови, внуком мидийца Астиага, который пытался умертвить его, но ребенок был чудом спасен.
      По более достоверным сведениям, Кир был правителем города Аншина, находившегося в вассальной зависимости от Мидии. Благодаря своей находчивости и энергии, молодой царь сумел сплотить вокруг себя персов и подготовить восстание против Мидии. Астиаг надеялся на легкую победу над бунтовщиком, но Кир снискал популярность даже среди мидийцев, часть которых перешла на его сторону.
      В 550 году Кир разбил Астиага и взял его в плен. Пощадив жизнь побежденного царя, он еще больше увеличил число своих сторонников.
      Возвышение Кира, ставшего во главе мидян и персов, встревожило Креза, царя богатой малоазиатской страны Лидии. Он заключил договор с фараоном и Набонидом с целью совместно сокрушить узурпатора. Но Кир опередил союзников, вступив со своим войском в Малую Азию. В 546 году пала столица Креза. Сам царь попал в руки персов, но, как и Астиагу, ему не причинили зла. Вслед за тем покорились ионийские города, а вскоре власть Кира признала Бактрия, над которой Кир поставил своего сына Бардию (15).
      Кир всюду проводил гуманную политику: с уважением относился к местным обычаям и верованиям, не допускал массовых убийств и пыток пленных, в городах сохранялось самоуправление, подати устанавливались умеренные.
      Слухи об этих событиях не могли не дойти до иудейских пленников в Вавилоне. Второисайя пристально следил за успехами нового повелителя Востока. В его глазах это победоносное шествие Кира, угрожавшего теперь самому Вавилону, являлось предвестием новых времен. Поведение перса в покоренных странах особенно должно было восхищать пророка. После ассирийских и халдейских зверств Кир казался посланником всеобщего мира. Если он придет в Халдею, плен Израиля, несомненно, кончится. Руками перса будет действовать Сам Бог. Если раньше язычники были "бичами", то теперь, когда дни гнева кончились, они станут вершителями дела избавления.
      В эти дни пророк пишет поэму, в которой говорит о Кире как об орудии Провидения:
      Кто воздвиг с востока мужа правды и призвал его Себе на служение,
      Народы отдал ему, покорил царей, обратил их в прах мечом его,
      луком его-в солому, носимую ветром?
      Он гонит их и спокойно шествует по пути, где не ступала нога его;
      Кто сделал и совершил это? Тот, Кто племена призвал изначала!
      (Ис 41, 2-4)
      Понимая, вероятно, что схватка Кира с Вавилоном неизбежна, пророк решает обратиться прямо к персидскому царю. В то время пророчествам, исходившим даже от иноземных провидцев, придавали большое значение. Поэтому слово иудейского мудреца должно было быть небезразлично для Кира.
      Как прежде вестники Ягве обращались к царям Иудеи, так теперь Второисайя от лица Бога указует путь персу. Он даже называет его "мессией", помазанником (в данном случае этот титул в устах пророка означает просто монарха, поставленного Богом):
      Так говорит Ягве помазаннику Своему Киру, которого держит за правую руку,
      Кому во власть Он отдал народы, для кого царей обезоружил?
      Перед кем распахнул ворота, чтобы двери никогда не затворялись?
      Я пойду перед тобою и сровняю дороги, сокрушу медные запоры,
      Я опоясал тебя, хоть ты и не знал Меня.
      Пусть узнают от востока до запада, что Я - Сущий, и нет иного!
      (Ис 45, 1-2, 5-6)
      Кир шел из той страны, о которой распространялись удивительные и радостные известия: там язычники начинают оставлять своих ложных богов! После присоединения Бактрии эхо религиозного брожения, возникшего вокруг учения Спитамы, могло дойти до Второисайи. Купцы из Ирана часто приходили в Вавилон, и пророк, вероятно, слышал о том, что в царстве Кира появились люди, отвергающие старую религию (16). Это должно было окрылить проповедника вселенского Откровения. Не при дверях ли время, когда народы откликнутся на призыв Ягве?
      Обратитесь ко Мне, все концы земли, и вы обретете спасение!
      (Ис 45, 22)
      Вполне естественно, что пророк лелеял надежду на то, что и сам Кир обратится к Господу и узнает в иудейском Ягве Бога Вселенной, Бога человечества, не ограниченного ни страной, ни племенем.
      С удвоенной силой возвещает теперь Второисайя о Творце мира, прибегая порой к выражениям, напоминающим гимны Заратустры:
      Поднимите глаза свои к небесам и посмотрите, Кто создал их?
      И Кто выводит по порядку воинства их?
      Он пребывает над кругом земли, а населяющие ее-как саранча,
      Он простер небеса, как покров, раскинул их, как шатер.
      (Ис 40, 26, 22)
      Ни один из библейских пророков не возвращается с такой настойчивостью к теме миротворения, как Исайя Второй. Шестнадцать раз он употребляет глагол "бара" (творить)...
      Создается впечатление, что это не случайно, что пророк уже был знаком с иранским учением о двух Духах и хотел как можно яснее утвердить чистое единобожие. Кажется, что он с кем-то спорит, когда с неистовым жаром и страстью говорит о том, что у Бога нет "двойника". Так говорит Ягве, Царь Израилев...
      Я - первый, и Я - последний,кроме Меня нет Бога!..
      И Моя рука основала землю, и десница простерла небо...
      Я - Ягве, и нет другого, кроме Меня нет Бога!..
      Я - Ягве, и нет другого!
      Я вывожу свет и творю тьму, создаю благоденствие и творю бедствие.
      Я, Ягве, все это делаю!
      (Ис 44, 6; 48, 13; 45, 5, 7)
      Но в таком случае пророк делает Бога ответственным и за мировое зло? Не звучит ли это кощунством? Не кажется ли теодицея Заратустры более благочестивой?
      Однако следует уточнить, что же имел в виду Второисайя, когда говорил о Боге, творящем "добро" и "зло". В словах пророка заключено безусловное отрицание каких бы то ни было бытийственных корней зла. Если "шалом", благоденствие, проистекает от Бога, то и "ра", бедствие, в конечном счете связано с Ним, ибо зависит от того, какое положение занимает человек в отношении к Сущему.
      Ягве для пророка есть альфа и омега. "Шалом" - это результат жизни с Богом, а зло проистекает от человеческой измены Ему. Бог есть источник жизни и блага, поэтому вдали от Него жизнь становится ущербной, превращаясь в "ра", бедствие. Таким образом, пророк выражает ту же мысль, что заключена в рассказе книги бытия об Эдеме и первом человеке, нарушившем Завет.
      Второисайя знает о том, что Богу противостоят злые силы. Единственный из всех авторов Библии, он прямо говорит о космической битве Творца с чудовищем Хаоса (Ис 51,9; 27,1) (17). Но, в отличие от языческих мифов, этот дракон (Левиафан, или Рахав) является в глазах пророка символом мятежных богоборческих сил в самом творении, сил, которым дарована свобода быть с Богом или же отталкиваться от Него.
      Борьба Хаоса с Богом и победа Творца над Драконом-это не схватка "близнецов", как у Заратустры, но торжество Божиего Царства над злой волей твари, извратившей пути Создателя...
      И все же для людей того времени, да и для многих в наши дни, ответ Заратустры казался более наглядным и удобопонятным. С тем большей силой внутренний голос заставлял библейского пророка противиться этому соблазну ложно понятого благочестия. Метафизике дуализма Второисайя не противопоставляет никакой умозрительной теодицеи, ибо все они в основе своей есть продукт ограниченного человеческого ума. Не все то, что просто и ясно для интеллекта, соответствует глубинной тайне. Изобразить ее в виде логической модели вряд ли возможно.
      Пророк знает о близости Бога к человеку, знает из собственного опыта о возможности связи между ними, но теперь он хочет сказать об ином: о "кадош", неисповедимой безмерности Творца.
      Второисайя ищет образы и слова, чтобы на конкретном и красочном библейском языке передать эту мысль:
      Кто исчерпал воды горстью своею и измерил пядью ширь небес,
      Вместил в меру прах земли, на весах взвесил утесы и холмы-на чаше весов?
      Кто постиг дух Ягве и кто дал Ему совет? С кем совещался Он, чтобы получить мудрость?
      Кто показал Ему путь Правды или указал дорогу познания?
      Поистине народы - капля в сосуде и пылинка на весах,
      поистине рассыпает Он острова, как песчинки.
      (Ис 40, 12-15)
      Земля и человечество, как бы ни были они велики и значительны, несравнимы с бездонным сверхкосмическим таинством бытия Божия. Любая величина перед лицом бесконечности почти равна нулю. Об этом и хочет напомнить пророк тем, кто претендует на знание сокровенных глубин:
      Все народы перед Ним - ничто.
      Ливана мало для жертв Ему, и всех животных его - для всесожжения.
      Кому уподобите вы Бога и с кем сравните Его?
      (Ис 40, 16-18)
      Иными словами, пророк определяет границу для разума, пытающегося охватить тайну Божиих судеб. Широкими мазками рисуя картину Вселенной, он приводит слушателей к мысли о непостижимости Высшего. Это та же самая мысль, которую выразил великий поэт-философ, захваченный зрелищем полярного сияния, когда в ответ мудрецам мира сего говорил: "Неведом твари вам конец? Скажите ж, сколь велик Творец?" Здесь Второисайя сближается с мистиками всех времен и народов, которые отказывались давать словесное определение Богу. Если нет такого благоговейного подхода к божественной Реальности, она неизбежно подменяется идолами и иллюзиями. Восхищенное смирение, рожденное панорамой мироздания,-вот один из верных путей к Богу. Это изумление лучше самой остроумной метафизики приводит к подлинному соприкосновению с верховной Реальностью Сущего.
      Таким образом, мы видим, что если восстание против богов в Иране могло вызвать радость и сочувствие у израильского пророка, то искушению поставить рядом с Богом некоего "близнеца" он противился всеми силами души. Для него зло измерялось расстоянием, которое отделяет человека от Бога. Притязание же разума на точное истолкование тайны зла он решительно отверг.
      x x x
      Неизвестно, дошли ли до Кира пророчества Второисайи, и если дошли, то как он к ним отнесся (18). Прежде думали, что Кир принял заратустризм и поэтому мог увидеть в иудействе - враге многобожия - близкое для себя учение.
      Но теперь можно считать установленным, что Кир исповедовал традиционное иранское язычество (19). Его победы и счастливое правление внушали ему мысль об особом небесном покровительстве, и он, по словам Геродота, считал себя человеком, отмеченным высшей печатью. Впоследствии в Вавилоне он будет говорить, что город отдан ему Мардуком, а к иудеям станет обращаться как поклонник Ягве. Вероятно, он полагал, что любое верховное Божество достойно почитания, и, быть может, видел в каждом из них лишь разные облики "небесного Бога".
      Во всяком случае, из слов Второисайи следует, что Кир "не знал" Ягве и что сам пророк только надеялся на его обращение.
      Но вот приблизилось время, когда Второисайя смог проверить, насколько его надежды основательны. Вскоре после присоединения Бактрии армия Кира двинулась на Вавилон.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Глава восемнадцатая
      ПРОРОК АВЕСТЫ И ПРОРОК БИБЛИИ
      1. Первооткрывателем Авесты был французский лингвист Анкетиль Дюперрон, опубликовавший в 1771 г. перевод этого памятника. После него, в связи с прогрессом иранской филологии, Авеста не раз переводилась на европейские языки, и изучению ее было посвящено много трудов. Классический английский перевод был опубликован в 5, 18, 24, 37 и 47-м томах "Sacred Books of East" (London, 1860-1897). Полный немецкий перевод: Еr. Wоlff. Аvestа. Strasburg, 1910. Истории "открытия" и изучения Авесты, а также полемике, возникшей вокруг нее, посвящена работа А. Маковелъского "Авеста" (Баку, 1960). Согласно персидскому преданию, Авеста заключала в себе 21 книгу, но большая часть их была уничтожена при Александре Македонском.