И пожалуй, "ничто не мешает нам принять наш теперешний разговор за сон, и, даже когда во сне нам кажется, что мы видим сны, получается нелепое сходство этого с происходящим наяву" (13). А ведь спящий ничего не видит и не слышит в обычном смысле слова. Далее. Допустим, нам предложили рукопись на халдейском языке. Мы рассматриваем строки, каждую букву, но ничего не понимаем: наше чувственное знание здесь бессильно; для того чтобы проникнуть в сущность вещей, тоже необходимо нечто большее, чем ощущения, а именно - понимание. То, что добывают для нас чувства, на худой конец - лишь материал для ума, да и то не всегда пригодный. Без осмысления он - ничто. Ведь и животные слышат, видят, осязают, но тем не менее они не мыслят.
      Кроме того, неизбежен вопрос: если те горы мы видим глазами, ушами слышим пение цикад, обоняем запах цветов, осязаем горячий камень на припеке, то каким же органом мы постигаем смысл отвлеченных понятий? Ведь ни одно из пяти чувств для этого непригодно. И все же мы способны абстрактно рассуждать. Более того, наша мысль в состоянии объять и все то, что дают ощущения.
      Платон берет в одну руку шесть игральных костей, а в другую - четыре. Даже не учась математике, говорит он, можно понять, что тут больше, а там меньше костей. Это - плод мысли, которая обобщает, выясняет отношения, избирает нужное ей из потока впечатлений. Следовательно, есть какие-то объективные нормы и законы, которые не могут быть познаны только чувствами. К сфере чувств относится зрительное восприятие костей, которые могут видеть и собака, и свинья, разум же познает отвлеченное понятие "равенства" или "превосходства" величины.
      Так постепенно подводит философ слушателей к мысли о сверхчувственном аспекте знания.
      Над нами светит солнце, освещая мир, говорит он, мы видим красоту природы, и каждому физическому явлению соответствует какой-либо из наших органов чувств. Но поскольку самый мощный из наших инструментов познания разум, то не должны ли мы предположить, что и его природе, и нашим общим понятиям соответствуют некие эйдосы, независимо от нас существующие "виды" бытия? Как глаз не мог бы видеть без света, так и мысль не могла бы познавать, не имей она перед собою мира реальных умопостигаемых объектов (14).
      Итак, если действительность воспринимается не только ощущениями, то она и состоит не из одних чувственных феноменов. И подобно тому, как мышление есть корень знания, так и в основе всего должно находиться "идеальное" измерение космоса, которое аналогично свойствам нашего разума.
      Платон соглашается с мнением Гераклита об изменчивости мира: поистине то, что мы слышим, видим и осязаем, постоянно меняется. Но законы мышления неизменны, и в соответствии с ними должен существовать устойчивый Космос Идей, постижение которого и есть истинное знание. Этот глубинный пласт открывается при помощи мысли, но под ней разумеется не обыденный рассудок, а особое умственное зрение, обращенное к незримой реальности посредственно, интуитивно.
      Правда, Платон здесь говорит преимущественно об интуиции интеллектуальной, одним из видов которой является математическая интуиция. Верный ученик Сократа-"диалектика", он не претендует на мистические озарения и не идет дальше "понимания". Однако отвлеченный разум был вознесен Платоном до такой высоты, где он уже граничил с живым мистическим постижением. Он сам признавался, что высшие уровни постижения поддаются формализации с величайшим трудом. "У меня самого,писал философ,- по этим вопросам нет никакой записи и никогда не будет. Это не может быть выражено в словах, как остальные науки; только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший из искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает" (15). Однако, прозрев духовную реальность, философ подходит к ней с позиций чистого разума.
      x x x
      Сократ говорил о Божестве как о высшем Благе и Красоте. Размышляя об этом, Платон идет по тому же пути и снова начинает с частного. Что такое Красота? Смешно полагать, что это красивая девушка или цветок. Ведь "прекрасным" их делает нечто общее, что мы именуем Красотой. Так же обстоит дело и с Добром, или Благом. Добрых качеств "целый рой", и, однако, их роднит то, что они причастны к некоему "чистому", или абсолютному, Добру.
      Тот же, кто хочет постигнуть Красоту и Добро в их последней глубине, то есть постигнуть Бога, должен изощрять свое "умственное зрение", подниматься ввысь, "не привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного какого чувства" (16). И лишь освободив свой дух от тленного, разум может познать, что есть истинная Красота в вечной сущности сама в себе. "Прекрасное это,- говорит Платон,- предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела... а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает" (17).
      В глазах Платона мудрец, который сумеет отрешиться от временного и частного,- это отважный путник, достигающий изумительного мира, превосходящего все мыслимое и описуемое. Созерцая небесную Красоту и Благо, он выходит уже за рамки понятий. "Эту область занимает бесцветная, без очертаний, неосязаемая Сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души - уму; на нее-то и направлен истинный род знания" (18). И хотя дорога мудреца идет через абстракции, в конце ее ждет его непосредственное соприкосновение с божественным Благом. "Познаваемые вещи могут познаваться лишь благодаря Благу; оно же дает им и бытие, и существование, оно - за пределами существования, превышая его достоинством и силой" (19). Здесь удивительным образом сходятся пути умозрения и мистики. Платон говорит почти языком Упанишад. Это связано с тем, что исходной точкой для Платона служил не только интеллект, но и мистическое видение сверхчувственного мира.
      x x x
      Тот день, когда Платон впервые провозгласил, что видимое бытие укоренено в Невидимом, стал великим в истории человеческой мысли. Открытию Платона суждено было определить основные пути западной метафизики. Неоплатоники и Ориген, Ареопагит и Беме, Кант и Шопенгауэр, Соловьев и Бергсон будут строить свои идеи на фундаменте, заложенном Платоном. Здесь откроется возможность сближения западной философии с индийской. Но как в Индии камнем преткновения явилась проблема отношения между двумя мирами преходящим и Божественным, так и у Платона наибольшие трудности возникли именно при истолковании связи духа и материи.
      Вопрос о происхождении Вселенной философ в разные периоды жизни трактовал по-разному: сначала кажется, что для него оба мира совершенно чужды друг другу; впоследствии же он, как мы увидим, попытался разработать гипотезу возникновения природы из Космоса Идей. Но неизменным оставалось главное: область преходящего рассматривалась им, по примеру пифагорейцев, как место страданий и заблуждений духа. Столкнувшись со злом земной жизни и обретя внутренний мир в созерцании Блага, Платон с восторгом принял пифагорейский дуализм, смотревший на все телесное как на недостойное и низменное. Он с сочувствием приводил орфическое изречение: "Тело - это гробница". Тут он развивал традицию, зародившуюся в религии дионисизма.
      Как философ Платон имел свои особые причины относиться к телесному с брезгливостью. Что может больше мешать познанию, как не чувственная природа человека? Душа, говорит Платон, "лучше всего мыслит... конечно, когда ее не тревожит ничто... ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие, когда, распростившись с телом, она останется одна, или почти одна, и устремится к Бытию, прекратив или пресекши, насколько это возможно, общение с телом" (20).
      Душа на земле - изгнанница, тело для нее только обуза. От него происходят все мыслимые виды зла. "Тело не только доставляет нам тысячи хлопот - ведь ему необходимо пропитание! - но вдобавок подвержено недугам, любой из которых мешает нам улавливать Бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что, верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим" (21). Тирада, вполне уместная в устах брахманиста или буддиста!
      Увлекшись поношением тела, Платон готов закрыть глаза на гордыню, властолюбие и другие демонические болезни духа и все свалить на бренную плоть. Естественно поэтому, что в его представлении философ должен не просто властвовать над стихиями тела, но и стремиться как можно полнее отрешиться от них. Высшая цель мудреца на земле, по Платону, состоит в том, чтобы готовить себя к смерти, к моменту, когда он наконец совсем избавится от постылого бремени. А пока этого не произошло, философ должен находить счастье лишь в "воспоминаниях" о встречах с горним миром. С презрением будет взирать он на житейскую сутолоку, помышляя лишь о возвышенном. Разумеется, он обречен на непонимание и даже враждебность, "так как он стоит вне человеческой суеты и обращен к Божественному; большинство, конечно, станет увещевать его, как помешанного" (22). Но его не может беспокоить суд слепых невежд.
      Этот аскетический идеал во все времена обладал огромной притягательной силой. Обычно его влияние связывали с христианством, между тем как он пришел из Афин. Знаменитый последователь Платона Плотин стыдился собственного тела и в этом не представлял собой исключения. Спиритуализм, отметавший все плотское, широко распространился в языческом мире в эпоху первохристианства. На этой почве выросли дуалистические системы гностиков, видевших в природе творение дьявола.
      Нетрудно понять, каким препятствием стал "идеализм" для принятия Воплощения и Воскресения. Мог ли человек, близкий к идеям Платона, сказать вместе с апостолом, что тело - это "храм Святого Духа", мог ли он примириться с мыслью, что Христос был подлинным человеком? Недаром афиняне не желали слушать проповеди апостола Павла о Воскресении. Ведь для тех, кто считал плоть лишь "гробницей", оно было бессмысленным! Платонизм временами сказывался и на самих христианах. Достаточно вспомнить Оригена и некоторых представителей раннего монашества (23).
      Характерно, что важнейшие ереси первых веков в той или иной мере были связаны с платоновским дуализмом и отрицанием ценности земного, "плотского" начала. Учение Церкви о Богочеловечестве, о таинствах, освящающих материю, и о грядущем бессмертии целостного человека должно было казаться "идеалистам" унижением чистого духа, совершенного в своей бесплотности.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Глава двадцатая
      МЕЖДУ ДВУХ МИРОВ
      1. Платон. Государство, кн. VII, 514 а cл.
      2. Следует заметить, что под "душой" Платон часто разумеет высшую ее часть. Душу же в строгом смысле слова он делит на три сферы: "ум", "странное начало" и "вожделение". См. Государство, 435 с; 441 с; 580 е. По-другому их можно было бы назвать интеллектуальной, эмоциональной и инстинктивной. Неоднородны, по Платону, и виды знания, доступные человеку: низшее знание чувственное, оно руководится рассудком, а высшее-"мышление" - способно постигать сверхчувственное. См.: J. Wild. Рrato's Theory of Man, р. 156.
      3. Платон. Федон, 70 а.
      4. Там же, 79 а.
      5. Там же, 79 b.
      6. Там же, 80 b.
      7. Там же, 81 а.
      8. Платон. Менон, 81 b.
      9. Платон. Федон, 83 d.
      10. Там же, 84 а.
      11. Платон. Федр, 249 с.
      12. Платон. Теэтет, 155 е.
      13. Тамже, 158 с.
      14. Для обозначения умопостигаемого мира Платон употребляет два термина: "виды" (эйдосы) и "идеи". Последний термин чаще встречается в литературе, но мы предпочитаем слово "эйдос", т. к. в современном смысле слово "идея" означает нечто абстрактное, между тем Платон был убежден в реальном существовании "мира сверхфизических сущностей, вечного и непреложного" (см.: А. Е. Таylor. Рlato. London, 1914, р. 39).
      15. Платон. Письма, 341 с, d; ср.: Теэтет, 186 а.
      16. Платон. Федон, 66 а.
      17. Платон. Пир, 211, а, b.
      18. Платон. Федр, 247 с.
      19. Платон. Государство, 509 b.
      20. Платон. Федон, 65 с.
      21. Там же, 66 b, с.
      22. Платон. Федр, 249 d.
      23. Платонизм оказал влияние на христианскую мысль через Александрийскую школу и Ареопагита (см.: Л. Карсавин. Св. Отцы и Учители Церкви. Париж, 1928, с. 88, 227). Внедрение платонизма в монашескую среду связано с именем Евагрия Понтийского (конец IV в.). Под его влиянием, отмечает прот. И. Мейендорф, "восточные монахи усвоили язык неоплатонизма, который, правда, был языком их времени и, следовательно, неизбежен, но который грозил тем не менее увлечь духовность пустыни в направлении, чуждом Евангелию" (J. Меуепdorff. St. Gregoire Palamas et la mystique Ortodoxe. Bourges, 1959, р. 21).
      Глава двадцать первая
      ГАРМОНИЯ БЕЗ СВОБОДЫ
      Афины - Сиракузы, 370-354 гг.
      Из всех насилий,
      Творимых человеком над людьми,
      Убийство - наименьшее,
      Тягчайшее же - воспитанье.
      М. Волошин
      Известный немецкий богослов Рудольф Бультман называл платоновское учение о мире идей своеобразной новой религией, которую философия предложила взамен традиционной (1). Это вполне справедливо, если мы вспомним, что сущность религии заключается в связи, которая возникает между человеком и Высшим. Из предыдущей главы мы видели, что религия Платона, в силу своей отрешенности, была родственна индийской. Но сходство это нельзя преувеличивать. Хотя Платон действительно представлял себе душу как бы пойманной птицей, которая бьется в силках грубой материи, он все же не сумел выдержать линию и с полным равнодушием отвернуться от земного, подобно аскетам Индии. Культура, в которой он бьы воспитан, влияние Сократа и Архита и, наконец, его собственный темперамент не позволили его религии превратиться в проповедь сплошного мироотрицания. Созерцая в тишине своей Академии незримый Космос Идей, философ тем не менее оставался прикованным к судьбам этого мира. Его волновало то, что происходит здесь, и он был постоянно занят мыслями об улучшении человеческой жизни.
      Каждому, кто изучал Платона, это противоречие не могло не броситься в глаза, и некоторые комментаторы пытались объяснить его радикальной переменой, происшедшей в миросозерцании философа. Так, Вл. Соловьев предполагал, что аскетически-отрешенный период жизни Платона сменился иным, когда непрочный мост между двумя мирами в душе человека был укреплен и оба полярных мира оказались в более тесной связи. Вехой нового направления платонизма Соловьев не без основания считал диалог "Пир", в котором говорится о божественном гении любви - Эроте. В этом произведении Платон прославляет творческую силу одухотворенной любви, которая возвышает человека, развивая в нем тоску по идеалу. Именно Эрот, согласно Платону, вселяет в сердце непонятный трепет, возникающий при виде красоты любимого существа. Эрот есть сила, влекущая человека к верховной Гармонии и Благу.
      "Пир", безусловно, свидетельствует о каких-то личных переживаниях Платона, и поэтому Вл. Соловьев объясняет возникновение нового этапа в духовной эволюции Платона именно душевным потрясением, связанным с любовью. "Есть ли какая-нибудь возможность допустить,- говорит Соловьев,- что философ, смотревший перед тем на все человеческие дела как на "не-сущее", занятый отвлеченными размышлениями о гносеологических и метафизических вопросах, вдруг ни с того ни с сего, без особого реального и жизненного побуждения, посвящает лучшие свои произведения любви - предмету, вовсе не входившему в его философский кругозор" (2). С этим трудно не согласиться, однако сомнительно, чтобы "эротический кризис" был чем-то, внезапно повлиявшим на мировоззрение Платона. Ведь озабоченность делами мира не была для него чем-то новым. Кроме того, в тех же самых книгах, где Платон говорит о жизни как царстве теней, он размышляет и о социальных реформах (3). Иными словами, если и признать, что Платон испытал сильное чувство, которое побудило его говорить об Эроте как посреднике между мирами, мысль о практическом осуществлении своих идей была у него всегда. Его дух находился в постоянных поисках, и идея творческой энергии Эрота могла лишь усилить и без того свойственную ему тягу к преобразованию жизни. Говоря о любви, он лишь хотел показать, что между Космосом Идей и видимым миром нет непроходимой бездны. Пусть мир - это темная пещера, но в нем отражается свет вечности. Задачей же философа он считал просвещение "узников". Платон не был бы человеком Запада, если бы "идеализм" оказался для него преградой на пути к деятельному вмешательству в ход земных событий. В этом одно из кардинальных отличий платонизма от мистики Упанишад (4).
      x x x
      Платон верил, что в сфере эйдосов есть некий высший архетип Государства. Этот "Идеальный Полис" мыслился им в виде слаженного организма, в котором все части связаны и служат друг другу. Подобно тому как в душе есть три "части": разумная, аффективная и чувственная, так и в обществе люди и классы должны составлять гармоническую иерархию взаимослужения. Это и есть, по Платону, божественная справедливость, которая приближается к идеалу небесного Полиса. Но как далека жизнь от этого стройного порядка!
      Размышляя над историей своего народа, Платон пришел к тому же заключению, что и Гесиод: он родился слишком поздно, греки деградируют, все дальше удаляясь от золотого века, который более всего походил на идеал. И так же, как у Гесиода, пессимизм Платона основывался на глубоком знании окружающего его мира.
      Здесь особенно ясно видно, насколько неверным было бы считать Платона мечтателем, далеким от жизни; он трезвый аналитик, умеющий с тонкой наблюдательностью разбирать психологию и социальные отношения античного полиса.
      Первым этапом вырождения общества он считает старое военное государство ахейского типа. Это - тимократия, то есть господство чести. Стремление вождей к подвигам и славе диктовало им решительные действия. В этом царстве борьбы сохраняются еще некоторые благородные черты: и героизм, и великодушие. Но к конкуренции грубой силы постепенно примешался новый фактор - деньги. Уже не отвага и подвиги становились источником власти, а накопленные богатства. В результате у руля вместо героев, мощных телом и духом, оказывались те, у кого туже набит кошелек. Такая плутократия (господство мошны) естественно приводит к олигархии, то есть правлению кучки наиболее состоятельных людей.
      Платонова критика этого "античного капитализма" дышит страстным негодованием: он показывает, какие страшные опасности таит такой общественный строй. Олигархия неразлучна с усилением борьбы сословий. "Подобного рода государство,- говорит философ,- неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства: одно - государство бедняков, другое богачей. Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга" (5). Опасно и то, что мания стяжательства завладевает обычно не только высшими классами: в той же степени ею заражаются широкие слои населения. В конце концов алчность богачей оборачивается против них самих. Граждане, восстав, накладывают руку на имущество олигархов. Так возникает народовластие.
      "Демократия,- говорит Платон,- на мой взгляд, осуществляется тогда, когда бедняки, одержав победу, некоторых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении государственных должностей, что при демократическом строе происходит большей частью по жребию... в государстве появится полная свобода и откровенность и возможность делать что хочешь... Казалось бы, это самый лучший государственный строй" (6).
      Но не следует спешить, предупреждает Платон. Ведь управлять страной дело нелегкое. А тут выбранными оказываются совершенно случайные и часто неспособные люди. К тому же красноречивые демагоги могут легко обманывать массы. Государство делается неустойчивым, правительства часто сменяются, власть целиком зависит от настроений переменчивой толпы. "Душа граждан делается крайне чувствительной, даже по мелочам: все принудительное вызывает у них возмущение как нечто недопустимое. А кончат они, как ты знаешь, тем, что перестанут считаться даже с законами - писаными или неписаными,- чтобы уже вообще ни у кого и ни в чем не было над ними власти... Так вот, мой друг, именно из этого правления, такого прекрасного и по-юношески дерзкого, и вырастает, как мне кажется, тирания" (7). Платон показывает, как в лоне анархического "народовластия" вырастают вожди, которые чем-либо сумели пленить массы.
      Не сразу обнаруживает свое лицо "народный ставленник". "В первые дни, вообще в первое время он приветливо улыбается всем, кто бы ему ни встретился, а о себе утверждает, что он вовсе не тиран: он дает много обещаний частным лицам и обществу; он освобождает людей от долгов и раздает землю народу и своей свите. Так притворяется он милостивым ко всем и кротким... Когда же он примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит... первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе... А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю" (8). В завершение диктатор начнет истреблять всех, кто может ему быть даже потенциальным соперником. "Чтобы сохранить за собою власть, тирану придется их всех уничтожить, так что в конце концов не останется никого ни из друзей, ни из врагов, кто бы на что-то годился" (9).
      Свой блестящий анализ становления личной диктатуры Платон заключает мрачными словами: "Народ тогда узнает, клянусь Зевсом, что за тварь он породил, да еще и любовно вырастил" (10).
      x x x
      Напрасно некоторые исследователи объясняют антидемократизм Платона его происхождением (11). Идея демократии была близка многим аристократам, вспомним хотя бы Солона и Клисфена. Платон же был убежден, что демократия доказала свою недееспособность. Действительно, избрание по жребию, своеволие толпы, попиравшей законы, поражение в войне со Спартой, казалось, свидетельствовали в пользу его приговора. Казнь Сократа лишь окончательно заклеймила в глазах Платона афинские порядки. Поэтому философу было мало вскрыть слабости народовластия, он не хотел просто реформировать его, но предложил свой строй, в корне от демократии отличающийся.
      Была еще и другая причина неприятия Платоном демократии как принципа. Она была творческим и динамичным строем, органичным, как сама жизнь, между тем для Платона идеалом был статический порядок. Глубоко проникшийся чувством прекрасного, гармоничного и справедливого, философ относился ко всякому нарушению стройности с почти суеверным страхом и отвращением. Поэтому в его мировоззрении не было места свободе. Иерархическое общество как отражение идеального Полиса представлялось ему совершенным с эстетической точки зрения. Подобно Конфуцию, он мыслил наилучший государственный порядок как нечто неподвижное и строгое в своих формах. Согласованный механизм подменял для Платона жизнь, соблазнив его своей обманчивой красотой.
      Здесь, разумеется, не место разбирать слабые стороны афинской демократии и тем более демократии вообще, но, каковы бы ни были ее несовершенства, свободно-правовой строй и в древности, и в последующие эпохи показал себя как наиболее соответствующий достоинству и природе человека. Платон же видел в нем лишь нарушение порядка, которое ввергает людей в неисчислимые бедствия. Более того, у него зародилась опаснейшая мысль о правомерности навязанного добра и насильственного спасения людей путем создания строго упорядоченного режима.
      Дав суровую и в целом верную оценку историческим формам общества, Платон предпринял попытку по-своему разрешить все социальные трудности, исходя из понятия об Идеальном Полисе. Разрабатывая план "наилучшего града", он отнюдь не изменил свой пессимистический взгляд на историю. Он говорил, что даже если люди послушаются его, совершенное государство не будет вечным. Оно обречено на гибель, как и все на земле (12). Эсхатологичность, заимствованная социальными движениями новой Европы из Библии, Платону была чужда. Иначе не могло и быть. Философ исходил из убеждения, что земная действительность никогда не придет в согласие с идеалом. Еврейские пророки ожидали наступления эры преображения людей и всего мира и видели в истории поступательное движение к Царству Божию; мысль же Платона была скована идеей единого замкнутого целого, в котором обитает мир без будущего и, по существу, без Истории.
      x x x
      Итак, что же это за Государство, которое Платон считал возможным построить в одном или нескольких городах Греции? Кто в нем должен играть роль "ума", духовного центра?
      Это место Платон, разумеется, отводил философам. "Никогда,утверждает он,- не будет процветать государство, если его не начертят художники по божественному образцу". А такими художниками могут быть только люди, познавшие мир эйдосов.
      Прекрасно понимая, насколько состояние государства зависит от нравственного уровня граждан, Платон в основу всего кладет воспитание, которым призваны руководить философы. С раннего детства всем людям должны прививаться принципы спаянного целостного общества.
      Детям дают читать только строго проверенные книги. Поэты и писатели, которые не отвечают духу государства, изгоняются. Неумолимая цензура просеивает все сферы культуры. Воспитание имеет целью заставить представителей каждого класса хорошо знать свое место.
      В этом платоновский "идеализм" снова обнаруживает вполне реалистический аспект. Для того чтобы застраховать свой Полис от внутренних потрясений, Платон не фантазирует, а попросту заимствует сословные порядки у Спарты, Крита и Египта (13). Они перекликались с его идеей о тройственном строении души: одни люди призваны управлять Полисом, другие - охранять его, а третьи - трудиться. Платон требует, чтобы каждое сословие имело "одно-единственное занятие".
      Нельзя сказать, чтобы правящим группам (философам и воинам-стражам) Платон в своем Полисе обещал слишком привольную жизнь. Члены их должны быть, по его замыслу, воспитаны так, чтобы их не отвлекали личные интересы. Им следует забыть слова "твое" и "мое". С этой целью философ предлагает ввести для них полный коммунизм: пусть они будут владеть всем сообща и даже семья подчинится этому принципу. Воины смогут вступать лишь во временные браки по указанию философов.
      Детей по рождении следует немедленно отбирать у матерей, и воспитывать их будет государство. Пусть каждый, встречая на улице юношу, думает, что это его сын или брат.
      Не все эти строгости распространяются на массы. Им позволено иметь собственность и семью. Если среди них проявятся способные люди - им не закрыт путь наверх, но в целом они должны воспитываться в духе воздержания, умеренности и готовиться жертвовать всем для государства. Ради их же блага философы и стражи будут неусыпно печься о них: зорко наблюдать за тем, что едят граждане, во что одеваются, как развлекаются, как выражают свои чувства, как спят (14).
      Заботясь о "народе", Платон, по-видимому, совершенно не принимает в расчет личность. Это связано с отсутствием у него опыта свободы. Он властно ломает старое, диктует, меняет, ибо люди для него - неудачно поставленные фигуры на шахматной доске, которые необходимо расположить в правильном порядке. Философу важна не каждая из них, а общая схема, которую он начерчивает с решительностью полководца. Платон уверен, что едва только будет установлен предложенный им порядок, как в государстве воцарится счастье. Над тем, какой ценой оно будет куплено, он не задумывался.
      Философов, правящих в таком обществе, Платон называет "спасителями" людей. Безраздельно отдавшиеся служению, они не принадлежат себе. Зато в силу своего исключительного положения философы стоят по ту сторону закона. Идею права, обязательного для всех, которую отстаивал Сократ, Платон фактически отвергает, совершая тем первую измену учителю.
      Но где же гарантия, что философы удержатся на соответствующей их призванию высоте? Кто сможет проверить их действия? На эти вопросы Платон не может дать ответа. Таким образом, отрицание демократии приводит философа к защите своеобразной "идеологической диктатуры". Это один из пунктов, изобличающих всю чудовищность его замысла. Даже апологет социальных идей Платона Р. Пельман вынужден признать, что бесконтрольность философов "заключала в себе полноту власти, которая в руках недостаточно высоких умов представляла бы слишком большой соблазн для злоупотребления" (15).
      Одним словом, Платон создал проект "закрытого" авторитарного государства, которое определяет для всех граждан цели, интересы, вкусы и даже моды. Функции власти расширены Платоном до бесконечности: он присваивает ей право распоряжаться и в экономической, и в культурной, и в религиозной сферах. Таков мрачный итог попытки обрести гармонию без свободы.
      x x x
      Совсем не случайно, что Платон относил наилучший, с его точки зрения, строй к временам первобытным (золотому веку). Он, в сущности, верно угадал некоторые тенденции исторического процесса. Действительно, именно в первобытном обществе, проникнутом магическими воззрениями, целое ставилось выше единичного, род, племя, народ были выше личности. Известный социолог Карл Поппер называет этот уклад "трибалистским" (от латинского слова tribus - племя). В нем царит "верховная власть племени, без которого индивид ничто" (16).
      Духовное развитие человечества в основе своей связано с противлением "родовому" наследию каменного века. Лучшие завоевания культуры родились именно в этой борьбе за человека. В свою очередь магизм постоянно давал о себе знать. И в эпохи цивилизованных обществ он выражался нередко в теориях, призывавших людей вернуться к примату государства над личностью. Платон, по словам Поппера, первый предпринял "серьезную попытку возродить древние трибалистские формы социальной жизни" (17).
      Свобода требует от человека подвига, творчества, ответственности; магический же трибализм освобождает его от этого бремени. Все ясно, все решено, на все вопросы заранее готов ответ. Отдаться этому безмятежному существованию было старым искушением человечества. Не один раз, тяготясь своей свободой, люди готовы были променять ее на "чечевичную похлебку". Не в этом ли видел залог своего успеха инквизитор Достоевского?