Конечно, материалист может заявить, что "в мире нет ничего, кроме движущейся материи, и движущаяся материя не может двигаться иначе, чем в пространстве и времени", и, следовательно, выяснение взаимозависимости сознания и мозга - вопрос непринципиальный; но приведенные слова - лишь догматическое утверждение, ничем не доказанное. Более того, оно плохо согласуется со взглядом самих материалистов на сознание как на особый вид реальности.
      Дальнейшее отступление материализма только еще более запутало его позиции. С одной стороны, его защитники утверждают, что "создаваемый в голове человека образ предмета не сводим ни к самому материальному объекту, ни к тем физиологическим процессам, которые происходят в мозгу", а с другой - по-прежнему настаивают на том, что "сознание является функцией мозга" /14/. Когда речь идет о "функции", налицо причинная зависимость. Если же она существует, то возникает неразрешимое противоречие.
      Старый материализм в лице Бюхнера и Геккеля выходил из этой трудности путем предположения, что сознание присуще уже атомам /15/. Но материализм не захотел ставить этой точки над "и", а оказался повисшим между признанием материи единственной реальностью и дуализмом. На международном философском конгрессе в 1958 году на это указал известный философ-томист Густав Веттер. Он вскрыл всю противоречивость такой позиции, при которой отбрасывается старый материализм и признается реальность сознания и в то же время оно опять-таки сводится к "материи". Ему отвечали, что в этом-то весь секрет диалектики. Но тогда создается впечатление, что подобная "диалектика" служит лишь способом ускользания от критики оппонентов.
      Правда, материалисты пытались здесь опереться на так называемую "теорию отражения", согласно которой мышление и познание есть "фотографирование, копирование внешней действительности" /16/. Но это не более как плохое сравнение. Ведь если в зеркале или на чувствительной пленке совершается материальный процесс преломления лучей и т. д., то как происходит "отражение" в сознании, материализм показать не может.
      Столь же мало ясности в вопрос вносит и теория рефлексов. Не говоря уже о том, что она опять-таки не способна вскрыть глубинную связь духовного и физического, она не претендует на распространение своих методов на все сознание человека. Увлечение рефлексологией в применении к психологии, к счастью, осталось позади даже в отечественной науке; это увлечение было данью уродливым условиям научной работы, которые существовали у нас четверть века назад. Теперь уже признано, что рефлекс - "форма явно не единственная, и, во всяком случае, она не оставляет возможности конструировать из рефлексов сложные формы активного поведения" /17/.
      x x x
      Наименее догматичной может считаться концепция, которая в недалеком прошлом получила название психофизического параллелизма.
      Она оставляет простор как для научных исследований в области физиологии мозга, так и в сфере специфики сознания, но при этом избегает метафизических предпосылок. Принцип этой теории гласит: "Каждому процессу сознания соответствует процесс движения в большом мозге, оба эти ряда процессов протекают параллельно друг другу" /18/. Но сами сторонники психофизического параллелизма чувствовали, что их теория остановилась на полпути, что нужно искать более определенной формулы соотношения физического и духовного. Это соотношение должно быть двусторонним. И действительно, не только физиология оказывает воздействие на дух и психику, но сознание способно влиять на телесные процессы.
      В качестве примера остановимся на так называемых гипнотических явлениях. Например, известны эксперименты, когда внушение чувства сытости вызывает пищеварительный лейкоцитоз, а внушение чувства голода вызывает уменьшение лейкоцитов в крови, как при реальном голодании. Внушение представления об обильном питье вызывает повышение диуреза. При внушении ощущения холода возникают "мурашки" на коже. Можно внушить и повышение температуры тела и даже мнимый ожог, когда на коже вздувается настоящий волдырь. Хорошо известно из медицинской практики, что воля к жизни резко повышает сопротивляемость организма и его борьбу за выздоровление. При пониженном психическом тонусе в организме ослабевает иммунитет. Отметим характерный случай, когда врач, долго изучавший сердечные болезни, настолько вжился в них, что едва сам не оказался действительно больным.
      Яркое воображение нередко воздействует на тело. Это видно из биографий писателей-реалистов, которые входили во все подробности описываемых ими событий и состояний. Так, Бальзак, рисуя битву, слышал стоны раненых; Флобер, описывая сцену отравления Бовари, ощущал во рту вкус мышьяка. Горький, работая над сценой преступления в своем романе, упал в обморок и на теле его появился кровоподтек в том месте, куда герою был нанесен удар ножом.
      Состояние гипноза и самогипноза производит огромные изменения в организме. Может возникнуть "восковая гибкость членов" или, наоборот, изумительная твердость мышц при каталепсии. Теперь уже весь европейский мир убедился в способности йогов по своей воле влиять на работу мышц, обычно воле неподвластных. Они задерживают биение сердца и могут привести себя в состояние, близкое к клинической смерти. Это состояние после ряда дней они способны прекращать /19/. Хорошо проверены случаи, когда йоги лежали на битом стекле под огромной тяжестью, но оставались без единой царапины. Одним словом, многие обычные законы природы переставали здесь действовать, замещаясь неведомыми нам другими законами.
      Достаточно хорошо известны и зрительные галлюцинации, вызываемые внушением. Так, доктор А. Д. рассказывает, что ему "удалось вызвать галлюцинацию" у своего друга У. Р. одним усилием воли. Находясь как-то у него, он начал думать, что лампа потухает, и напряг свою волю для того, чтобы передать У. Р. свою фиктивную галлюцинацию. Понижая в своем воображении свет лампы, он заставлял его несколько раз усиливать в ней свет. Сосредоточенно думая, что температура в комнате понижается, он заставлял его увеличивать огонь в камине /20/.
      "Все эти явления, - говорят материалисты, - вполне объяснимы с позиций павловского учения. В частности, гипноз представляет собой частичный сон, при котором торможение захватывает не все отделы коры больших полушарий и не распространяется на центры, лежащие под корой головного мозга". Можно согласиться с тем, что эти явления могут быть объяснены, но то, что они уже объяснены, - есть тоже род самовнушения. Так, по Бехтереву, основная особенность гипноза состоит в подавлении самостоятельной деятельности гипнотика. Но мы знаем примеры самовнушения, когда эта деятельность не подавлена, а, наоборот, весьма активно напряжена. Важен в данном случае тот факт, что психическое состояние при внушении или при самовнушении оказывает сильное воздействие на физиологические процессы.
      Итак, рассмотрение фактов обнаруживает, что сознание не есть какая-то бледная тень или "отражение" физиологических процессов, а могучая активная сила. Ведь зеркало не может творчески изменять объект, который оно отражает, а сознание оказывается на это вполне способным.
      Не является ли, однако, нарушение в мозге и следующее за ним нарушение душевной жизни доказательством того, что мозг рождает мысль? Это такое же доказательство, как если бы, разбив лампу и погрузившись в темноту, заявили, что именно она и есть источник электричества.
      x x x
      Материализм в качестве союзницы в споре о душе привлекает теперь кибернетику, которую еще совсем недавно клеймил как "фашистско-поповскую лженауку".
      Человек конструирует "думающие машины"; это, говорят нам, наглядно показывает, как материальный субстрат порождает мысль. На первый взгляд этот аргумент звучит убедительно, но при ближайшем рассмотрении и он оказывается весьма слабым.
      Прежде всего, "мышление" машины есть в конечном счете лишь продолжение человеческой мысли, заложенной в электронно-счетное устройство. Ведь именно человек есть создатель машины. Если человеческий разум проявляется и в создании любой машины, то "электронный мозг" есть только более совершенное воплощение человеческого разума и его потенций. "Разум машины, - говорит кибернетик А. Сэмюель, - предписан человеком, и для составления такого предписания необходима более высокая степень мышления, чем для его выполнения" /21/. "Машина, - вторит ему советский ученый И. Б. Новик, какой бы сложной и "умной" она ни была, - это не более чем посредствующее звено, связывающее человека с природой" /22/.
      Тенденция к упорядоченности есть свойство эволюционирующего мирового целого. Она проявляется повсюду во Вселенной и "объективируется" в структуре мироздания. Особенно высокого совершенства эта объективация мирового Разума достигает в явлениях жизни, в "саморегулирующихся системах" организмов. Но они слепо подчиняются природным законам. Поэтому инстинкт, который руководит животными, есть, скорее, сила целого, тенденция вида. Животное как отдельный индивид не является носителем разума. Оно живет в лоне разумности природного целого. Иное дело - человек. Здесь, как мы не раз уже подчеркивали, разум воплощается в личности, в духе, который есть активное, живое, познающее нематериальное начало. "Будучи реально одним из множества существ в природе, - говорит Вл. Соловьев, - человек, в сознании своем имея способность постигать разум или внутреннюю связь и смысл (Логос) всего существующего, является в идее как все, и в этом смысле есть второе всеединое, образ и подобие Божие. В человеке природа перерастает саму себя и переходит (в сознании) в область бытия абсолютного"
      x x x
      Как же происходит в человеке координация природного и духовного начала?
      "Можно думать, - писал французский зоолог А. Сабатье, - что мозг представляет собой механическое орудие, деятельность которого необходима для обнаружения мысли и воли, чтобы они действительно создавали эти проявления (Разрядка моя. - А. М.) духа. Ведь тот механизм, который приводится в движение паром, не есть источник и основа силы пара, которая должна приводить его в движение, но этот механизм необходим для того, чтобы вызвать известное проявление этой паровой силы... Если мозг не способен производить дух посредством того, что не имеет ничего общего с духом, то есть если мозг не может создавать духа, то он может произвести дух от духа, накопить его как силу, развить его, организовать, обработать мысль, чувствование и волю, образовать ту прочную связку, которая становится чувствованием, мыслью и волею, организовать, усилить сознание и наконец мало-помалу создать психическую индивидуальность и личность, являющуюся его наивысшим достижением. Действуя таким образом, мозг работает нисколько не иначе, как механизм, который, утилизируя и накопляя какую-нибудь силу, приводит в порядок ее проявление" /24/.
      Далее, при ссылке на кибернетические устройства игнорируют тот факт, что человеческое сознание и мышление качественно отличаются от "мышления" ЭВМ. "Работы в области "умных машин", - пишет один из специалистов по кибернетике, - не учитывают истинных данных о природе и способности "человеческой системы"... Более глубокая природа системы скрыта от наблюдения" /25/.
      "Нет большого смысла утверждать, - говорит профессор Колумбийского университета М. Таубе, - что функция мозга - это игра в шахматы или языковой перевод и что машины-шахматисты и машины-переводчики тем самым служат успешной моделью человеческого мозга" /26/. Машине недоступна интуиция, ее мышление чисто формально, а между тем именно на пути интуиции проявляются, как мы видели, высшие способности человека.
      В повести, принадлежащей перу советского инженера, герой рассуждает о кибернетических машинах:
      "Ну, пусть они будут мыслить. Ну и что же? Все равно ведь хозяин человеческий ум. И был, и останется. Он гибче, сильнее. И не скоростью вычислений или объемом памяти. Вовсе нет. Он сильнее точным ощущением цели не промежуточной, а конечной, умением мыслить нелогично и, на первый взгляд, даже неразумно; сильнее юмором, сердечностью, которая диктует подчас сумасбродные поступки; словом, тем единством духовных процессов, которое я назвал бы душой, если бы не боялся впасть в идеализм и поповщину".
      Это поистине замечательное признание! "Идеализм и поповщина" - вот тот барьер, который не дает сказать последнего слова.
      Но если сознание и мысль во всей своей сложности оказываются чем-то самостоятельным, живущим по своим законам, отличным от законов материи, то в каком отношении стоят они к мозгу как своему органу или носителю? Как решает современная нейрофизиология эту проблему? Выдающийся ученик Шеррингтона Экклс так формулирует ответ на этот вопрос:
      "Связь сознание - мозг идет в двух направлениях, от мозга к сознанию в такой же степени, как от сознания к мозгу в волевых актах. Имеющиеся данные о мозге дают основу для гипотезы влияния сознания на мозг. Обратный путь как специфические колебания активности мозга воспринимаются сознанием более темен: по-видимому, если сознание может оказывать влияние на динамические пространственные формы колебаний, то можно ожидать, что оно будет доступно для действия в обратном направлении" /27/.
      Экклс разработал исключительно сложную и тонкую методику для изучения работы нервных клеток. Благодаря этой методике, ученым в какой-то степени стал доступен тот грандиозный и изумительно совершенный мир, который состоит более чем из 10 миллиардов живых нервных клеток. Экклс тщательно изучал процессы торможения и возбуждения, а также механизмы взаимодействия нейронов /28/. Вслед за Шеррингтоном Экклс отметил высокую чувствительность аппарата мозга, в силу которой он оказывается способным воспринимать воздействие сознания. Само же сознание, согласно Экклсу, хотя и воздействует на мозг, по существу своему может быть независимым от него. Если, с одной стороны, при ожоге, например, рецептор передает сигналы по цепи нервной системы и вызывает рефлекторное отдергивание руки, то с другой - сознание, возбуждая работу тончайших аппаратов центральной нервной системы, передает сигнал к органу, который производит акт сознательного волевого характера.
      Иными словами, мозг и душа - системы, находящиеся в определенном взаимодействии. И особая сложность мозга необходима именно для того, чтобы он оказался способным на это взаимодействие. Значение эволюции мозга заключается в его усложнении до такого уровня, на котором он мог бы стать "проводником" духовной жизни.
      x x x
      Мы впали бы, однако, в грубую ошибку, если бы отождествили сознание с мышлением. Мышление есть лишь часть того широкого потока, который охватывает мысль "сверху" и "снизу". С одной стороны, этот поток смыкается с бессознательным, с тем, что присуще животному миру (ведь и животным присущ poд интуиции, называемой инстинктом). С другой стороны, он восходит к глубинам духовного бытия, и этим объясняются те громадных возможности человеческого духа, которые даже мышление человека неспособно охватить.
      Здесь - корни высшей интуиции, мистической одаренности и таинственных способностей человеческого духа. Мышление - это, по образному сравнению одного психолога, та часть плавучей льдины, которая видна над водой, большая же ее часть скрыта в глубине. Именно поэтому в состояниях транса, гипноза и экстаза более всего проявляются скрытые способности человека. Эта "подводная" часть охватывает всю совокупность человеческой высшей природы.
      "В сокровенных недрах нашего существа, - по словам немецкого философа Карла Дюпреля, - пребывает недоступный нашему самосознанию трансцендентный наш субъект, корень нашей индивидуальности; он отличается от чувственной половины нашего существа как формой, так и содержанием своего познания, так как находится в других отношениях к природе, то есть воспринимает от нее другие впечатления, а следовательно, и реагирует на нее иначе, чем наша половина" /29/.
      Учение йогов, так же как и западные мистические доктрины, указывает, что между глубинным "Я" и физической природой человека существует несколько промежуточных уровней, которые отражают различные степени материализации и таким образом заполняют пропасть между духом и телом. Познание этих планов бытия в человеке не может осуществляться при помощи методов психологии и тем более физиологии. Однако эти уровни все же, вероятно, доступны исследованию. Разумеется, методы этого исследования должны быть особыми: в нем на первый план выдвигаются самонаблюдение, внутреннее созерцание и сосредоточение.
      Христианская антропология признает в человеке три уровня, которые соответствуют трем основным аспектам познания и тройственной структуре реальности. Первый, наиболее связанный с внешней природой уровень - тело; второй, пограничный - душа, или психика; третий, самый глубокий - дух /30/. Дух образует человеческое "Я" и те высшие свойства человека, в которых отражен "образ и подобие Божие". Первые два измерения - общие у человека и других живых существ. Духом же обладает лишь он один среди всех известных нам творений. Тело и психика могут быть изучаемы естественнонаучными методами (тело, во всяком случае, подлежит их сфере всецело); дух же раскрывается преимущественно в процессе интуитивного постижения и самопознания.
      x x x
      Все особенности духа объединяются тем, что он реализует себя через "Я", через личность, причем личность не изолированную, но живущую во взаимосвязи с другими личностями. Эту связь христианское сознание никогда не рассматривало как нивелирование. Оно настаивало на бесконечной ценности каждой отдельной личности, но при этом указывало на необходимость единения между индивидами, образующими высшее духовное Целое. "Основное понятие единения, - говорит Тейяр, - не имеет ничего общего с явлениями слияния разнородного в единородное" /31/. Парадоксальную структуру человеческого "единомножества" православные богословы именовали иногда "соборностью", то есть таким состоянием Целого, в котором все части сохраняют свое безусловное значение /32/.
      Другим свойством духа является сознающий себя разум. Именно он способен воспринимать и осмысливать мировые закономерности, причинно-следственные связи бытия, смысл происходящих в нем процессов. Он вычленяет из природного целого то, что родственно ему самому, объемлет умопостигаемый аспект сущего и Самого Божества. Сознательная, разумная активность настолько отличает людей от природы, что для обозначения человечества был принят термин ноосфера.
      Третье свойство духа - свобода.
      В то время как в окружающем мире человек повсюду находит детерминизм и внешне обусловленные процессы, в себе самом он открывает свободную альтернативу для действия. Свобода познается людьми непосредственно в наблюдении и в самоанализе. В ней тоже действует причинность высшего духовного порядка.
      Естествознание не имеет дела с такого типа причинностью перед ним находятся объекты, которые подчинены жесткой механической обусловленности. Правда, некоторые физики гoвopят о "свободе воли электрона", поведение которого якобы не детерминировано. Даже если это и так, у человека свобода выбора совсем иная, ибо коренится в его сознании. Пусть движение элементарных частиц и не может быть предсказано однозначно, как в классической механике, они тем не менее не обладают свободой в духовном смысле. Ее нет и в мире обычных макрообъектов. Камень, брошенный рукой, не может не упасть, человек же, оказавшийся в определенной ситуации, может поступить так или иначе; и двигателем его поступка будут его сознание и воля. В какой-то степени различное поведение при одних и тех же обстоятельствах можно видеть и в мире животных. Но там это происходит на уровне инстинктивном, а не по мотивам осознанной индивидуальной воли. Только человек может быть "хозяином своих поступков" и нести за них ответственность. Поэтому лишь одна внешняя причинность в приложении к человеку, его внутреннему существу, оказывается бессильной объяснить его поведение.
      "Наши размышления, - пишет Макс Планк, - приводят нас к выводу, что причинное рассмотрение несостоятельно как раз в том пункте, который является важнейшим в нашей жизни... В качестве необходимого дополнения к науке здесь выступает этика. Она связывает причинное "можно" с моральным "должно", она ставит рядом с чистым познанием суждения о ценностях, для которых является само по себе чуждым причинное научное рассмотрение" /33/. Воля человека способна торжествовать над его склонностями как природного существа. Она действует вопреки природе как в самопожертвовании, так и в самоубийстве. Животное не выбирает - выбирает лишь человек. Только для него существует нравственная дилемма.
      Материализм и здесь стремится принизить человека, сводя его душу и волю к "совокупности общественных отношений" (при этом, естественно, он прибегает к таким странным понятиям, как "феодальная философия", "прокапиталистическая теория познания" и т. д.).
      Но в таком случае остается неясным, почему люди, живущие в одинаковой общественной среде, могут иметь совершенно противоположные волевые устремления? Почему люди, даже воспитанные в одной семье, попадая в одну и ту же ситуацию, могут поступать по-разному? Почему даже поступки одного и того же человека могут оказаться противоречивыми?
      Разумеется, не следует забывать, что сила волевой энергии человека и свобода его от природного детерминизма тесно связаны с уровнем его духовного развития. "Человек, - отмечает Эрих Фромм, - несет ответственность до того момента, пока он еще свободен выбирать свои собственные действия" /34/. Только благодаря росту, упражнению, воспитанию в себе высших задатков человек способен реализовать свою потенциальную свободу. В противном случае он как бы отрекается от своего дара.
      Тогда действительно над ним тяготеют низменные инстинкты и общественные условия. Он оказывается неспособным противопоставить что-либо ни своей биологической природе, ни своему окружению. Ведь разум есть также потенциальная способность человека, и если он не подвергается воспитанию и развитию, то потенция остается в зачатке. Примером этого могут служить дети, которых вскармливали животные. Несколько таких случаев известно и изучено. Выяснилось, что великий дар разума остался у них подобен зерну, которое бросили в почву, лишенную влаги и питательных веществ.
      Итак, индивидуальное становление, рост человека есть обязательное условие для выявления высшей его природы.
      Одна из основных особенностей человека и заключается именно в преодолении чисто биологических рубежей. На это указывают хотя бы такие его запросы, которые неведомы животному. Природа человека такова, что изобилие земных богатств "не удовлетворяет его желаний и не сдерживает его страстей". Человек ищет полноты и совершенства, которых не может ему дать одно лишь природное бытие. И дело тут совсем не в обществе и не в "общественных отношениях". Познав свою свободу, человек уже не может не тяготеть к зовам сверхприродным. В этом - залог его бесконечного развития.
      Желание обрести свободу настолько сильно в человечестве, что даже марксисты, склонные к детерминизму, грезят о "прыжке из царства необходимости в царство свободы". Мало того, Маркс утверждал, что это царство "лежит по ту сторону сферы собственно материального производства" /35/. Тем не менее он продолжал считать "базисом" свободы социальное и экономическое переустройство. Нет сомнения, поиски оптимальных общественных систем могут служить делу подлинной свободы, но опыт показал, что без признания прав личности и духовных оснований этих прав идея освобождения превращается в свою противоположность: в диктат, насилие, рабство.
      Эта деградация связана еще и с тем, что в человеке наряду с потребностью в свободе живет боязнь ее. Без ориентации на Вечное свобода может пугать и вызывать тоску по рабству. "Человек обречен на свободу", говорил Сартр, и в этих словах ощущается скрытый ужас. Но подлинная вера не страшится свободы. Она сознает всю трудность этого дара и радостно идет ему навстречу. Пусть даже иные представители религии превращают ее саму в спокойную клетку для извращения веры. "Комфортабельный атеизм и комфортабельная вера, - по словам Э. Мунье, - встречаются в одном болоте". Для того, кто верен Евангелию, остается всегда живым завет апостола Павла: "К свободе призваны вы, братья".
      x x x
      Реализацию духовного начала мы видим и в стремлении к творчеству, которое неотделимо от истории человеческой культуры.
      Как уже было отмечено в главе II, творческий процесс не есть продукт простого воспроизведения или абстрактной рефлексии. В нем порыв человеческой интуиции и воли непосредственно приобщается к живой реальности и исходя из нее создает нечто новое. Здесь участвуют все силы человеческой души и духа.
      Пусть машины действительно способны писать стихи и сочинять музыку, но их "произведения" остаются, однако, лишь мертвенной пародией на подлинное творчество, которое реализует не только формальные способности человека, но и неисчерпаемое богатство его духовного бытия. К сожалению, в широкой публике это нередко забывается под влиянием фантастической литературы, которая склонна подчас ставить знак равенства между человеком и роботом. Но необходимо помнить, что в подобной литературе всегда есть нечто не только от науки, но и от чистого вымысла, и поэтому, признавая полную свободу творчества за самими авторами-фантастами, мы не должны забывать, что далеко не всегда есть смысл черпать из их книг философские идеи.
      Для того чтобы глубже проникнуть в самую сущность подлинно человеческого творчества, лучше всего обратиться к свидетельствам самих творцов культурных ценностей. Они раскрывают перед нами ощущение сопричастности высшему духовному бытию, которое отчетливо сознавали поэты, писатели, художники. Остановимся на некоторых примерах подобного самосвидетельства.
      "Иногда, - пишет Н. О. Лосский, - в моменты наиболее плодотворного мышления целые длинные ряды мыслей развиваются как бы сами собой".
      Нередко поэты сами описывают процесс своего творчества как что-то "данное", что-то такое, в чем они играют лишь роль зрителя, восприемника.
      Еще более определенно говорит об этом мыслитель-поэт С. Н. Булгаков. По его словам, "направляет художественное внимание стихия таланта... Человек-художник невольно становится придатком своего таланта" /36/.
      Н. Бердяев в своей книге "Смысл творчества" полагает творчество главной отличительной чертой человека, "позволяющей ему прорываться через этот мир к миру иному". Это подтверждается тем, что нередко творцы бывают неспособны охватить во всей полноте свое создание.
      "Иногда, - пишет французский психолог Г. Жоли, - даже сам великий человек, взирая на горизонты, которые открывает перед ним его же собственная идея, повергается в изумление и восхищение перед нею и полагает, что она снизошла к нему свыше от какой-то незримой верховной силы". Примеров этого мы имеем бесчисленное множество. Так, Микеланджело, работая над своими фресками, видел в этом труде священнодействие, которым руководит Дух Божий.
      По словам Г. Флобера, художники являются "органами Бога, посредством которых Он Сам открывает Свою сущность"; Мицкевич в своем творчестве чувствовал "силу, не от людей идущую". Бетховен свидетельствовал, что в моменты музыкальных озарений "Сам Бог говорил над его ухом". Красота, по словам В. А. Жуковского, есть "ощущение и слышание душою Бога в созидании". "У меня были времена, - пишет в своем Завещании Лев Толстой, - когда я чувствовал, что я становлюсь проводником воли Божией".
      Такие свидетельства можно было бы продолжать без конца. Они говорят о том, что в процессе творчества человек приобщается к мировому духовному бытию и тут с необычайной силой проявляется его богоподобная сущность.
      Ценность всякого художественного произведения заключена прежде всего в том, что автор его создает некий новый, свой собственный мир. Краски и формы, звуки и слова становятся языком духа.
      Не случайно творчество для христианства имеет значение космическое: в нем человек как бы продолжает божественное дело созидания. Это уже не "Земля" или "Вода" с их темной стихийной жизнью, а сознательное существо, творящее свой "второй космос" и тем самым соучаствующее в творчестве Бога.
      Именно поэтому созидательный процесс открыт беспредельному совершенствованию. Именно поэтому каждый мастер, закончив свой труд, испытывает неудовлетворенность, которая побуждает его к новым творческим поискам.
      Давно замечено, что персонажи у многих писателей - лишь перевоплощения одного героя, который ищет и не находит своей окончательной формы. Этим же объясняются и лейтмотивы в произведениях художников: чувствуя несовершенство созданного, они не могут остановиться и успокоиться на достигнутом.
      В конечном счете все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству и идеалу. Мы ощущаем в себе огромные возможности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонт и устремления безграничны, а человеческая жизнь коротка, как мгновение. Это касается не только творчества, но и свободы, и разума.
      Откуда же такое несоответствие? Является ли оно неустранимой трагедией духа? Если бы наше тяготение к истине, добру и творчеству имело бы лишь призрачную основу, оно не владело бы человеком с такой силой. Поскольку эти порывы вложены в нас, они должны иметь возможность для реализации. Только в перспективе бесконечного развития человеческой личности, далеко за пределами ее нынешних условий бытия, обретает она подлинный простор. Только тогда разум, совесть, свобода, творчество не остаются бесполезным авансом, а приводят ее к вершинам подлинного богоуподобления. Иными словами, вопрос о возможностях человека есть вопрос о его бессмертии.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Глава шестая
      ОБРАЗ И ПОДОБИЕ
      /1/. В. Грегори. Эволюция лица от рыбы до человека/Пер. с англ. М., 1934. С. 66. Аналогичное высказывание можно найти в антирелигиозных статьях о родословной человека ("Наука и жизнь". 1964. Ном. 9. С. 25).
      /2/. См. М. Г. Ярошевский. История психологии. М., 1985. С. 159.
      /3/. Там же. С. 186.
      /4/. Г. Ф. Лейбниц. Соч. Т. 1. М. С. 78 сл.
      /5/. Вл. Соловьев. Чтения о Богочеловечестве. Собр. соч. Т. III. С. 29