Он мог знать латинский устав, возможно, и французский перевод его, которые никогда не держались в секрете, как позднее "Свод". И обнаруживается любопытное сходство между произведениями Кретьена и этим первоначальным уставом.
      Самый вдохновенный взлет поэзии Кретьена - в его "Персевале...", прославляющем
      Высшее сословие [Ordre], вооруженное мечом,
      Учрежденное и наставленное Богом 
      Это орден рыцарский [*10]
      Который должен быть без низменного начала.<...>
      Советы, данные Персевалю его матерью и рыцарем Горнеманом, "позволяют нам присутствовать при поступательном преобразовании под влиянием церкви рыцарства, института мирского по происхождению, в подобие светского ордена: пусть щадит он побежденного, просящего о милосердии, отправляется молиться в церковь, помогает в невзгодах дамам и девицам". [424] Теперь откроем устав: "В этой религии [т. е. религиозной общине] процвел и возродился орден рыцарства [т. е. рыцарство как таковое], каковой орден [до сих пор] пренебрегал любовью к справедливости, каковая присуща его служению, и не делал того, что должен был делать: а именно защищать бедных, вдов, сироток и храмы" (глава VI французской версии устава). Beлико искушение вообразить, что тамплиеры были вдохновлены в этом случае текстом трувера, однако текст устава, судя по всему, является более ранним, нежели сочинение Кретьена де Труа. [425]
      Одно из наиболее оригинальных творений Кретьена - образ странствующих рыцарей, подобных которым не находят ни в романах его предшественников, ни в цикле о Карле Великом, ни в цикле о мятежных баронах, ни, наконец, в "Бруте" норманна Васа, вольно перелагавшего британскую историю Гальфрида Монмутского французскими стихами, где Артур и его соратники скорее сравнимы с Карлом Великим и его пэрами. Кретьен де Труа первым также воспел рыцарей поборников справедливости, странствующих в варварских краях. И здесь снова заметно сходство с орденом Храма - не только с общиной в Святой Земле, где Гуго де Пейен "со товарищи" нес дозор на склонах горы Кармильской, но и с тамплиерами Запада, где "братья, которые будут посланы в разные страны света, что, полагаем, будет часто происходить, - должны по силе своей исполнять повеления устава". Мы даже узнаем "достойных мужей, друзей Дома", у которых тамплиеры останавливаются в пути, в тех "достойных мужах-вассалах", оказывавших гостеприимство героям Кретьена - Ивейну и Ланселоту. А что напоминают нам рыцари-мятежники, разбойничающие насильники, побеждаемые соратниками короля Артура (причем побежденных отправляют ко двору Артура, где они исправляются и, снискав королевскую милость, сами рассаживаются за Круглым Столом)? Не созвучна ли их судьба словам устава тамплиеров: "Туда, где вы могли бы собрать отлученных рыцарей, мы и приказываем вам отправиться; и если отыщется кто-нибудь желающий препоручить себя и присоединиться к ордену рыцарства в заморской стране" - того надлежит "милосердно принять", дабы снискать "спасение его души". Сам Артур скорее представляется магистром некоего рыцарского ордена, нежели королем, территориальным правителем. Ибо храбрецы, прибывающие к его двору, приносят ему свои мечи, а не феодальную присягу верности за свои владения, о которых редко идет речь, и принцы садятся за его стол как простые рыцари.
      Конечно, не следует преувеличивать ни сходство, ни тем более конкретные влияния, уклад жизни рыцарей Храма, как и труды Кретьена де Труа, попросту сообща выражают мечты и устремления своей эпохи.
      Между прочим, в глаза бросаются и контрасты. Основная идея Кретьена та, что военное приключение вполне совместимо с любовью и супружеством, становится особенно внятной и актуальной в противопоставлении монашеской доктрине тамплиеров, полагавшей в основу рыцарской славы плотскую чистоту: твердость отваги, святость тела. И когда трувер направлял своего героя через Мост Меча или Замок Злоключения к даме сердца, пребывающей в великой скорби, но мало о нем воздыхающей, не звучало ли это отголоском другого призыва, провозглашенного ранее орденом Храма: "Так смотрите же, возлюбленнейшие братья, так смотрите же, сможете ли вы перенести все эти тяготы". Этот призыв был обращен лишь к тем, "кто гнушается быть ведомым своими собственными изволениями" и "облекается навеки в преблагородные доспехи повиновения", в каковом повиновении "хлеб и вода Дома, и тягот и суровости предостаточно", но которое вело их к прекраснейшему на свете приключению. Рыцарское Средневековье не имело вкуса к легким путям и поддавкам: оно искренне предпочитало ощущать тернии среди великолепия геральдических лилий.
      И может быть, именно этот призыв покорил сердце самого Кретьена, когда тот среди фландрских туманов писал свою мистическую повесть о Граале. Он умер, не кончив своего труда, и неясно, вернулся ли когда-либо его Персеваль в замок Короля-Рыболова, чтобы взять в жены свою возлюбленную Бланшефлёр...
      Когда баварский рыцарь Вольфрам фон Эшенбах в начале XIII в. снова обратился к теме Персеваля (на этот раз - Парцифаля), вдохновлялся ли он больше Кретьеном де Труа, или, как говорит он сам, неким "Киотом Провансальцем", о котором ничего не известно и произведение которого существует только в этой немецкой обработке [426] ? Исследователи обсуждали это в течение многих лет, так и не придя к согласию. Вольфрам дает имя "тамплиеров" рыцарям, окружающим Короля-Рыболова в замке Монсальват. Они, как и настоящие тамплиеры, обречены на целомудрие, смирение и повиновение. На их щитах и седлах - герб с голубем. Одновременно немецкий роман преобразует чашу Грааля в священный камень, странный фетиш, способный изъявлять волю и карать тех, кто ему не повинуется, но не истолковывающийся в точности как проявление божественной воли. Кажется, фон Эшенбаху хотелось избежать отождествления Грааля с сюжетом Тайной вечери, дабы написать свою поэму в масштабе иных ценностей, нежели ценности католической веры. Ему даже часто приписывают знание доктрин алхимии, но скорее алхимические фантазии лишь оказали некоторое влияние на вдохновение Вольфрама.
      Мне хорошо известно, - говорит Парцифалю отшельник, открывший ему тайну Грааля, - о храбрых рыцарях, жилище которых - в замке Монсальват, где хранится Грааль. Это - тамплиеры, которые часто отправляются в дальние походы в поисках приключений. От чего бы ни происходили их сражения, слава или унижения, они принимают все со спокойным сердцем во искупление своих грехов. В этом замке обитает отряд гордых воинов. Я хочу вам сказать, какова их жизнь: все, чем они пигаются, приходит к ним от ценного камня, который в своем существе обладает всей чистотой. Если вы не знаете его, я вам скажу его название. Его называют "lapsit exillis" [lapis ex coelis..?]. [*11]
      Именно свойствами этого камня уничтожается и обращается в пепел феникс; но из этого пепла возрождается жизнь, именно благодаря этому камню феникс осуществляет свое превращение, дабы вновь явиться прекрасным, как никогда <...> Камень сей дает человеку такую мощь, что его кости и плоть тут же вновь обретают свою молодость. Он также носит название Грааля.
      В один день получает он свыше то, что наделяет его исключительными свойствами. Сегодня - Святая Пятница. Это день, когда можно видеть голубя, который, паря, спускается с неба; он несет белую гостию [*12] и кладет ее на камень <...>
      Что до тех, кто призван пребывать подле Грааля, то хочу вам сказать, как их узнают (находят). На грани камня появляется таинственное начертание, гласящее имя и род тех - молодых людей и девиц - которые предназначены к совершению сего блаженного путешествия. Равно радуются бедные и богатые, когда им возвещают, что им должно послать своих детей присоединиться к священному отряду. На поиски избранников отправляются в самые разные края; и с тех пор они пребывают всегда защищенными от греховных мыслей, от коих происходит бесчестье; и от небес они получают прекрасное вознаграждение...
      Рыцарям Грааля часто даруется счастливая участь <...> Иногда случается, что королевство остается без государя. Ежели народ этого королевства предан Богу и если он пожелает короля, выбранного из отряда Грааля, его пожелание удовлетворяют <...>
      Поскольку страна Грааля обладает географией. Вольфрам помещает ее на границах Испании; замок Монсальват находится на горной гряде, отделяющей страну христианскую от страны язычников, совсем как Граньена, первая крепость тамплиеров. Но не обязательно ссылаться на предшествующее произведение Киота, чтобы объяснить интерес, который Вольфрам испытывает к Испании, и его утверждение, что "Киот" нашел легенду о Граале в старом толедском манускрипте. В 1209 г. молодой германский король Фридрих II женился на принцессе Констанции Арагонской, сестре короля Арагона, графа Барселонского и Прованского. Этот брак вполне мог направить фантазию фон Эшенбаха к героическим и почти легендарным пиренейским королевствам. Альфонс Прованский сопроводил свою сестру на Сицилию, где и умер, а король Арагонский пал в битве в 1213 г. У каждого из них остался малолетний наследник. Похождения обоих детей, [427] - воспитываемых вместе в течение многих лет у тамплиеров в замке Монзон, откуда один и другой уехали тайно, дабы воссоединиться со своими вассалами в землях, пребывавших в полном смятении, - дает поразительное сопоставление с сюжетом "королевсгва без хозяина" - но позволила бы сделать это хронология?
      К этому же кругу вопросов следует отнести и разбор различных версий Взыскания Грааля: является ли он философским камнем или реликвией Тайной Вечери, магическим сосудом или евхаристическим потиром, особенным образом отмеченным присутствием Божиим? Легенда о Короле-Рыболове, рана которого привела к упадку королевства, сходствует с ближневосточными языческими культами. [428] Но каковы бы не были эзотерические познания, приписываемые Вольфраму (или Киоту), тот факт, что в их рассказе отразилась тамплиерская традиция, вовсе не доказывает той же эзотерической осведомленности у самих рыцарей-монахов Храма. Никакое достоверное свидетельство, дошедшее до нас из той эпохи, таковой осведомленности не подтверждает - даже допросы в ходе процесса, трагически завершившего жизнь ордена, не обнаружили никакого подобия тайной доктрины. Зато не приходится сомневаться, что все общество находилось под влиянием драгоценнейшего сокровища словесности - устно передававшихся легенд. Все предания фольклора от Ирландии до Армении были перемешаны в них, как в котлах полевых кухонь. "Камень феникса" и сицилийские сказки соединяли языческую мифологию и христианское Предание, талисман кельтского полубога Брана и поучения "Золотой Легенды" Иакова Ворагинского, сделав это смешение общеевропейским достоянием. Нет нужды считать тамплиеров адептами какого-либо секретного культа, чтобы предположить их влияние на роман Киота - они могли подсказать ему одни образы и сами послужить прототипами для других.
      Пожалуй, мы не выйдем за пределы обсуждаемой темы, если зададимся вопросом: кем был "Киот Провансалец"? Одни предпочитают видеть в нем именно провансальца, учитывая каталонский дух его сочинения, но эта же особенность может быть объяснима близостью Киота к тамплиерам. Или же это был Гио де Провен (Guiot de Provins), автор рассматривавшейся нами ранее стихотворной "Библии"? Это предположение не получило существенного признания, а между тем Гио был образованным, энергичным человеком, имевшим опыт путешествий. Он побывал в Палестине, а в 1181 г. прислуживал при коронации юного императора, и тогда вполне могла состояться его встреча с Вольфрамом фон Эшенбахом. Разница в интонации двух произведений вполне объяснима двенадцатью годами, которые Гио провел под "черными покровами" Клюни. Было бы, по крайней мере, любопытно заново изучить многие аспекты этой проблемы, допуская, что линия связи между "Парцифалем" и "Библией" пролегает через историю храмовников.
      ГЛАВА XVII
      Монастырская жизнь
      Как говорилось выше, иерархические статуты - "Свод" - по дате создания, вероятно, предшествуют потере Иерусалима, хотя дошедший до нас сборник и мог впоследствии претерпеть изменения. Существует второе собрание статутов иного характера, более походящее на беседу о монастырской жизни некоего тамплиера, который себя не называет, но обращается к братьям в назидательном тоне. "Но знайте же <...> и должны знать все братья ордена Храма <...> а также должны знать <...> По крайней мере, один раз он определенно высказывает свое мнение <...> и наиболее почетным делом мне сдается оставить сие, нежели свершить". Но в иных случаях он держится в стороне и говорит "мы" вместо "я".
      Составитель начинает с рассмотрения ежедневных занятий в монастыре, с утра и до вечера, когда укладываются спать; затем он перечисляет церковные службы и вносит ясность в военную жизнь братьев. Потом переходит к процедуре проведения капитулов ордена, а в конце - к деталям взысканий. Трактат дискурсивный и довольно бессвязный, но, очевидно, составлен одним и тем же человеком, соблюдающим некую последовательность в изложении. Этот трактат сопровожден другим, который можно назвать "Установлениями", ибо в нем вновь рассматриваются уголовные преступления и приводятся примеры из установлений, или приговоров, вынесенных на капитулах Дома примерно в 1220-1257 гг. Эта последняя компиляция должна была появиться после татарского нашествия 1257 г., упоминаемого в тексте, но до потери Гастена в 1267 г., о котором не говорится в "Установлениях", зато подробно повествуется в каталонском уставе, составленном между 1267 и 1272 гг.
      Относятся ли монастырские статуты к тому же времени и автору, что и сборник "Установлений"? Представляется, что они несколько старше, ибо невероятно, чтобы одновременно были сделаны два изложения пенитенциалия [*13] ордена, один - с примерами, а другой - без них, и чтобы второй следовал за первым. Вполне возможно, что сборник монастырских статутов был составлен приблизительно за десять мирных лет, которые следовали за походом Фридриха II. Именно тогда переписчики и миниатюристы ордена Храма украсили миниатюрами свой прекрасный бревиарий [служебник, часослов], завершенный в 1233г. И можно заметить, что французская версия Институций генеральных капитулов Цистерцианского ордена датируется приблизительно 1230 г., в то время как сверка этих Институций была сделана в 1256 г.: у обоих орденов, патронируемых св. Бернаром, было немало сходства.
      Два сборника, содержащиеся в уставе ордена Храма, близки по стилю, но составитель "Установлений" более авторитетен. Ему чаще приходится приводить свое личное мнение. "Но наше разумение, таким образом, таково <...> Но коль скоро сие заблуждение никогда не было хорошо освещено, каждый и говорит об этом по своему разумению. И я высказываю о нем наше, а не пользуюсь другим мнением, ибо никогда не слыхал, чтобы его ясно изложили; но точно слышал, как излагали то, что я сказал выше". Довольно часто он упоминает старых рыцарей Дома и говорит об "установлениях", выработанных на капитулах, на которых он присутствовал, употребляя "я" там, где редактор статутов говорит "мы". Но предоставим слово текстам, вернувшись сначала к монастырским статутам. [429]
      "Когда звонит колокол заутреню, каждый брат должен тотчас же встать, обуться, надеть свой плащ и отправляться в монастырь, и слушать службу"; по крайней мере, если он не слишком устал или болен и если не получил разрешения отлучиться у магистра или своего командора. Он может быть одет в рубаху и штаны, подпоясан узким поясом (как спят братья), в шоссах [чулках] и башмаках, с покрытой головой и поверх всего - в плаще. В течение всего прочего времени братья - в одежде, одетые и обутые во все по сезону. На заутрене (когда читаются часы Богоматери) [*14] каждый повторяет тринадцать раз "Отче наш" и столько же в часы дневной службы, хотя он мог бы обойтись и без произнесения молитв, поскольку их слышит. "Но лучше, чтобы он их произносил, нежели обходился без этого".
      Когда после заутрени братья уходят, каждый должен пойти посмотреть на своих лошадей и сбрую <...> и если надо что-то исправить, он должен исправить или заставить починить. И если есть о чем поговорить со своим конюшим [оруженосцем], он должен говорить с ним достойно, а после этого может отправляться спать. Но когда он будет ложиться, он должен прочитать "Огче наш": дабы, ежели он в чем-то совершил ошибку или нарушил молчание, или еще что-то. Господь Наш простил ему.
      В этих первых фразах обнаруживается тон статутов: религиозная практика, сочетаемая с военными привычками, строгий распорядок, неукоснительная, но не чрезмерная дисциплина и особенно - забота, с которой все делается милостиво и достойным Дома ордена Храма образом. Слова - достойно и мирно - появляются по всякому поводу. Рыцарям рекомендуется разговаривать достойно со своими оруженосцами, с братьями-ремесленниками; их учат чему-то вроде морального изящества как самой прекрасной вещи в случае, когда устав оставляет выбор поведения за ними.
      При колоколе к первому часу молитвы - около четырех часов утра летом и шести часов зимой - братья встают, одеваются и отправляются в часовню слушать мессу и молитву первого часа, третьего и полуденную, читаемые одна после другой - ибо так заведено в Доме.
      После мессы тамплиеры, не находящиеся на службе и не получившие других приказов, отправляются "каждый на свое место, дабы подготовить свои доспехи и сбрую <...> или заставить подготовить их <...> или трудиться над кольями и сваями" - обтесывать колья и сваи для палаток - "или заниматься иным делом, кое вменяется их службе. И каждый брат должен стараться, чтобы Враг [Сатана] не застал его праздным; ибо смелее и скорее Враг осаждает дурными желаниями и суетными помыслами человека праздного, чем того, кто занят каким-либо добрым трудом".
      В час завтрака, первой трапезы дня, за первым столом присутствуют рыцари и сержанты; оруженосцы и прислуга едят после них, а в великих командорствах Востока есть еще стол для туркополов. При звоне колокола брат-капеллан, рыцари и бедняки, которых кормят из милосердия, занимают свои места, но братья-сержанты дожидаются звона малого колокола, чтобы сесть. Тамплиеры больше не соблюдают бенедиктинского предписания есть двоим из одной миски; у каждого - своя миска и чаша, и каждый приносит свою ложку и нож для нарезания хлеба. Магистр имеет привилегию определенного места и хрустальной чаши: последняя представляет известную роскошь, но также и меру против отравления, поскольку считается, что стекло тускнеет под действием яда.
      Всегда есть выбор блюд.
      Если случается, что подают говядину или баранину за монастырским столом, командор Дома должен учитывать тех, кто не ест говядину, если только это не магистр или брат-капеллан <...> всем братьям неоднократно подают два сорта мяса, чтобы те, кто не ест один из них, могли есть другой <... > или три сорта, когда в Домах изобилие и этого желают командоры... Если какому-нибудь брату приносят мясо сырое, или с пятнами, или с запахом, он может вернуть его, и его должно заменить, если есть другое.
      Братья также могут попросить мясо для прислуги - полагающееся слугам, если они предпочитают его; но они не должны есть то и другое, и замена должна быть менее изысканна, нежели основное блюдо.
      Тамплиеры постятся в Сочельник и во время Великого поста, тогда как два праздника: Рождество и Пасха, как и два заговенья, в воскресенье перед днем зимнего св. Мартина (11 ноября) и в последний день масленицы (Mardi gras) -являются поводом для великих празднеств и хорошего стола. На Рождество в общине подают "два или три блюда, чтобы тот, кто не пожелает есть одно, ел бы другое. И когда наступает воскресенье, вторник или четверг, им обыкновенно подают свежую или соленую рыбу или другой компанаж" [*15] . Прочие дни недели им приходится худеть. Если командор покупает рыбу за свой счет, - обычно для понедельника или среды, - он может отменить одно из прочих блюд. В пятницу подают вареное блюдо, а потом салат, "травы", как и теперь его называют на юге Франции. Но каждый брат может попросить то, что дают оруженосцам или домашней прислуге, и взять оттуда, если ему это нравится больше, чем меню монастыря. Командор палат присматривает за столовой и оруженосцами, которые подают блюда, и распределяет порции, сколь возможно, поровну. Каждый может предложить из своей миски соседям, "которые находятся рядом с ним на расстоянии не более его протянутой руки; и всегда тот, у которого самое лучшее, должен предложить тому, у кого самое худшее". Магистр - единственный, кто пользуется привилегией посылать блюда, кому пожелает, даже братьям, которые несут наказание и едят на земле. Поэтому перед магистром ставят "достаточно для троих или четверых". Остатки, которые должно оставлять насколько возможно красивыми и целыми, предназначены бедным. В монастыре положено хранить молчание во время трапез, в то время как писец читает громким голосом отрывок из какой-либо поучительной книги. Никто не должен вставать из-за стола до окончания обеда, по крайней мере, если у него не идет носом кровь, "ибо такой может встать не спрашивая и потом вернуться к трапезе, когда кровь у него остановится" (контузии головы и их последствия должны были быть частыми!). Но все выходят, если кричат: "К оружию!" или: "Пожар!", или если жеребцы дерутся на конюшне.
      В послеполуденный час тамплиеры еще раз произносят молитву девятого часа и вечернюю, звоня в колокол, чтобы собрать общину. Отсутствовать могут "на молитве девятого часа и вечерне, и на обеде и ужине <...> брат-пекарь, если у него руки в тесте, и брат из большой кузницы, если у него на огне раскаленное железо, и брат из кузницы, если он подковывает коня <...> или брат, который вымыл голову [!]". Но по окончании работы все они должны отправляться в часовню, чтобы прочесть молитвы, ими пропущенные.
      После вечерни настает час ужина, подаваемого таким же образом, как и завтрак. Однако в дни поста тамплиеры принимают только один обед после молитвы девятого часа (около трех часов пополудни). Во время Великого поста, в постные дни, они едят лишь после вечерни, в пять или шесть часов вечера.
      При колоколе к повечерию все собираются в часовне или во дворце; им подают легкое угощение, "воду или разбавленное вино, если угодно магистру, или то, к чему привыкли в этом Доме". Затем маршал или командор дает распоряжения на завтрашний день, и читают молитвы.
      И когда повечерие отслужено, каждый брат должен пойти посмотреть на своих лошадей и сбрую, и если он хочет что-либо сказать своему конюшему [оруженосцу], он должен сказать это учтиво и мягко, а потом может идти ложиться. И когда он ляжет, то должен прочитать "Отче наш", чтобы, ежели он совершил какой-либо проступок после того, как отслужено повечерие, Бог простил ему. И каждый брат должен хранить молчание с начала повечерия до конца молитвы первого часа, если нет какой-либо необходимости [в разговоре].
      Тамплиеры повторяют "Отче наш" четырнадцать раз в каждый час молитвы семь утром, в честь Богоматери, семь днем, и восемнадцать - на вечерне. Кроме того, чтение шестидесяти "Отче наш" дополнительно - каждодневная обязанность: "то есть тридцать за умерших, дабы Бог освободил их от мук Чистилища и поместил в Рай, а другие тридцать - за живых, дабы Бог охранил их от греха и простил им проступки, совершенные ими, и привел их к доброму концу". Несмотря на благоговение перед Девой Марией, тамплиеры не читают регулярных Ave [Богородице Дево,радуйся].
      Но утренние часы Богоматери должны всегда в Доме читаться первыми, за исключением молитв к Богоматери из часов конца дня, которые читают всегда последними, поскольку Богоматерь положила начало нашему ордену, и в Ней и Ее чести, если Богу угодно, пребудет конец наших жизней, и конец нашего ордена, когда Богу будет угодно, чтобы таковой конец настал.
      Для нас, знающих, каким был этот конец, глухая тревога звучит в этих словах.
      Изложив все этапы дня, редактор статутов переходит к разным деталям. Все должны присутствовать в конце молитв, потому что это момент, когда бывает перекличка и отдаются приказы. Один брат может взять разрешение на отсутствие для другого, но если командор видит, что тамплиер слишком часто уходит, он должен "наставить его и попросить, чтобы он держал себя так, как ему велит это устав". При всяком приказе повторяют: "Во имя Бога, дорогой сир".
      Статуты настаивают на ответственности тамплиеров за их лошадей, вооружение и все имущество Дома. Ничто не принадлежит им лично, даже их одежда лишь одолжена им. Если они пожелают организовать состязания по стрельбе из лука или арбалета, они должны биться об заклад только на поделки, которые не стоили денег - колышки для палатки или "закрытый фонарь <...> И каждый брат ордена Храма может соревноваться с другим на десять кусков свечи без разрешения, но не боле; и таким образом, может потерять их в один день. Он может также поставить против кусков запасную тетиву от своего арбалета, но он не должен оставаться без тетивы ночью без разрешения". Они также развлекаются игрой в колышки, классы, форбот, но не заключая пари. Шахматы, шашки и таблички [триктрак] запрещены братьям. В Средневековье шахматы считались опасной игрой, слишком частым источником ссор. Не в одном героическом романе показан молодой паж, распростертый на земле, с головой, проломленной ударом шахматной доски, - это сын Ожье Датчанина, убитый наследником Карла Великого. [*16]
      Братьям монастыря запрещено входить в город, деревню, замок или сад ближе, чем на лье от места стоянки, где располагается монастырь. Братья-ремесленники, напротив, могут туда идти, если того требует работа. Позволено пить вино с епископом или архиепископом, или даже у рыцарей св. Иоанна, - если на тот момент отношения между двумя рыцарскими орденами довольно сердечные.
      Тамплиерам запрещено "держать "Свод" и устав, если их не держат по разрешению монастыря". Устав - есть устав первоначальный, на латинском или на французском языке; "Свод" представляет иерархические статуты, дополненные в течение XII в., где говорится об установленных правах и обязанностях всех людей ордена. Объяснение подобного запрещения довольно любопытно: "Поскольку конюшие [оруженосцы] иногда их находят и читают, и таким образом открывают наши установления мирянам, каковое дело может быть в ущерб нашему ордену. И чтобы такое не могло случиться, монастырь установил, чтобы ни один брат их не держал, если ему они не были вручены и если он не тот, кто может их держать по своей должности". Это запрещение вполне обоснованно, но оно принесло ордену много больше зла, нежели возможная болтливость оруженосцев, создавая тайну там, где ее вовсе не было. В дальнейшем выяснится, как то же самое введено в отношении капитулов, которые были только дисциплинарными советами, но из которых народное воображение создаст место грязных и постыдных оргий.
      Ничто в статутах не заставляет заподозрить финансовое могущество ордена Храма, но положения о расходовании денег, которые могли бы пройти через руки братьев, исключительно суровые.
      Никто не должен ни носить, ни держать деньги без разрешения. Когда брат просит деньги у какого-нибудь из наших бальи, чтобы что-либо купить, он должен купить это как можно скорее <...>, а другую вещь не должен покупать без разрешения.
      Каждый брат ордена Храма, и магистр, и прочий, должен тщательно остерегаться, чтобы не носить ни личных денег, ни золота, ни серебра; ибо монах не должен иметь ничего своего; как говорили святые, монах, имеющий су, не стоит и су.
      Лишь командоры и бальи хранят средства, необходимые общине. Если по смерти брата обнаруживают в его вещах деньги или если он поместил их вне Дома, "<...> сей дурной брат не должен быть ни погребен вместе с другими <...>, ни положен в освященную землю, и братья не обязаны ни произносить за него "Отче наш", ни отправлять службу, которую они должны отслужить за умершего брата, но должны похоронить его как раба, от чего сохрани Господь всех братьев Храма <...> И знайте, что если сам магистр отдал такого рода приказ за пределами Дома и умер, не признавшись в этом, с ним должно поступить так же и хуже <...>, ибо знайте, что чем больше у человека есть, тем большим он обязан в нашем Доме, если ему случится совершить нарушение умышленно".
      Эта часть статутов заканчивается перечислением мелких деталей, однако каждое предписание имеет практическое значение. Запрещено старикам хранить без пользы свое снаряжение.
      Когда какой-либо брат ордена Храма столь стар, что не может пользоваться вооружением, он должен сказать маршалу таким образом: "Дорогой сир, я прошу вас Бога ради взять наши доспехи и отдать тому брату, который бы служил в них Дому, ибо сам я больше не могу находить в них надобность себе и Дому". И маршал <...> должен дать [таковому] достойному мужу какую-нибудь лошадь, которая идет шагом, для прогулок, если брат пожелает ее получить <...> И знайте, что таким образом должны поступать все старые люди Дома и те, кто не может больше нести свою службу на пользу своим душам и Дому. Ибо знайте, что великий ущерб для Дома, когда один брат имеет трех или четырех лошадей и прочее вооружение, не неся службы. Старые люди должны показать добрый пример другим, и должно тщательно остерегаться, чтобы не обделить их ни едой, ни питьем, ни платьем, ни чем-нибудь другим, особенно потому, что молодые братья должны смотреть на них, и на поведении старых людей молодые должны учиться собственному поведению, каким оно должно быть.
      Статуты далеки от аскетизма цистерцианцев и первых Бедных рыцарей Храма, грубых и неотесанных, "никогда не умывающихся, редко расчесывающихся, воняющих потом и выпачканных кровью". Жизнь общины не настолько уж изолирована от жизни, которую ведут мирские рыцари в крестовом походе. Элегантность, благопристойность, вежливость являются самыми ценными качествами; ни один брат никогда не должен браниться ни в гневе, ни в удовольствии, ни произносить скверные и мерзкие слова. Однако выражение "ругаться, как тамплиер" вошло в разговорный язык: настойчивое требование вежливости в приведенных статутах как раз не свидетельствует о том, что тамплиеры были вежливы на деле.
      Тем не менее монастырский дух продолжает присутствовать, религиозные обязанности не позабыты.