Султан Дамаска тоже искал союзников, выступая против Египта. Филипп Новарский, друг Ибеленов и свидетель этих событий, рассказывает об этих переговорах: [404]
      Наши паломники, возвратившись в Акру, [*2] в скором времени отправились разбить лагерь в пальмовой роще Каифаса, чтобы дать лошадям травы, а когда травы стало недоставать, двинулись, дабы стать лагерем у источника Сепфорского; и покуда они там были, к ним приехал посланник со стороны султана Дамаска, чтобы договориться о перемирии. Сей султан носил имя Салаха [султан Салах-Исмаил] и приходился сыном Сафадину ле Эйделю [Сейфеддин, брат Саладина]. Дело с одной и другой стороны пошло так, что между ним и христианами было заключено перемирие, и по перемирию он передал замок Бофор и замок Сафет тамплиерам, и всю Иерусалимскую землю, кою держали франки, от морского побережья до реки Иордан. И христиане заверили его, что не заключат ни перемирия, ни мира с вавилонским султаном без него и его согласия, и станут его союзниками против этого султана, и что они отправятся разбить лагерь в Аскалон или Яффу со всеми своими силами, дабы помешать султану Вавилонии пройти по их земле и вступить на землю Сирии; и вышеназванный султан [Дамаска] должен был расположиться рядом с ними, в устье реки Яффы. На всех этих соглашениях поклялись бароны войска, и султан и его эмиры, и с самого начала им передали вышеупомянутый замок и землю Сайетты и Табари. Когда перемирие было заключено, как вы это слыхали <...> христиане отправились разбить лагерь в Яффе. И Салах Дамасский, и правитель Шамеля [Хомса] с ним расположились у истоков реки со всем своим войском. Это перемирие <...> было договорено и заключено по совету ордена Храма и без соглашения с орденом Госпиталя святого Иоанна, так как орден Госпиталя договорился о перемирии между султаном Вавилона и частью христиан и заставил поклясться в нем короля Наваррского, и графа Бретонского, и многих других паломников, которые не подумали о клятве, принесенной султану Дамаска. Король Наваррский и граф Бретонский, и прочие паломники <...> уехав из Яффы, вернулись туда и отправились в Яффу, и наняли корабли, чтобы переправиться за море в свои страны. Магистр ордена Госпиталя, брат Пьер де Виельбрид, который поклялся в этом перемирии, но ничем не присягнул дамасскому султану, отъехал из Яффы со всем своим монастырем и отправился в Акру и потом в ней и остался. Люди Земли и тамплиеры, и граф Неверский, и часть паломников остались в Яффе и не пожелали ни уезжать, ни отказываться от договоренностей, которые они заключили с султаном Дамаска.
      Столь мастерски спутав дипломатические карты, Тибо Шампанский улизнул, не обращая внимания на герцога Корнуэльского, который высадился с английскими крестоносцами вскоре после отъезда наваррского короля.
      Ричард Корнуэлъский, как и его брат Генрих III Английский, был одновременно любителем пышности и благочестия, образованным и некомпетентным. Более того, его шурином бъш Фридрих II, и впоследствии он должен был выставить свою кандидатуру на наследование короны Империи. Крестовый поход он предпринял под руководством госпитальеров, со времени своего отъезда из Англии находился в обществе великого прецептора [*3] этой провинции, и, естественно, покровительствовал политике иоаннитов в Палестине, хотя "тамплиеры держали его очень крепко, дабы он придерживался перемирия и условий султана Дамаска". Тем не менее, несмотря на настоятельные просьбы, Арман Перигорский не смог помешать Ричарду ни тогда, когда последний высказался за союз с Египтом, ни тогда, когда он доверил бальи императора Фридриха замок Цезарею, приведенный в порядок англичанами.
      Еще раз тамплиеры пострадали от того, что можно назвать дурной репутацией. Близким другом и искренним поклонником Ричарда Корнуэльского был Матвей Парижский, монах Сент-Олбанского монастыря. Разделяя концепцию автономии церкви в Англии, Матвей повторяет все сетования протестантов за три столетия до Реформации. Отвращение к финансовым уполномоченным и к денежным взысканиям Курии настроили его враждебно также и к тамплиерам, а к Фридриху, для которого он переписывал письма от Ричарда Корнуэльского скорее благоприятно. Сделанное Матвеем описание положения в Святой Земле, неблагоприятное для тамплиеров, велеречиво и путано; изложение Филиппа Поварского (оправдывающее их) отличается большей ясностью. Но Филипп лишь прославлял подвиги семьи Ибеленов, а Матвей Парижский добросовестно писал историю Англии; и его версия событий была принята, в то время как "Деяния киприотов" в известной мере проигнорированы.
      С возвращением в Англию герцог Корнуэльский горько жаловался на тамплиеров и даже на госпитальеров, "братьев-близнецов, которые рвут горло друг другу в лоне своей матери". Он приписал своему влиянию все выгоды, обещанные христианам двумя несовместимыми договорами, и представил себя освободителем "Берофы, Сидона, Бофора, Сканделиона, Сен-Жоржа, Торона, Табари, Амабели, Рамы <...> Сафета, Назарета, горы Фаворской, Жибле, Иерусалима, Вифлеема, Вифании <...> и французских пленников в Каире". [405]
      И вновь Сирия осталась без государя. Но на этот раз, с одобрения баронов Земли, ответственность взял на себя Арман Перигорский. Он возвратил спорный договор Каиру и вернулся к тамплиерской политике союза с Дамаском. Его письмо Роберту Сандфорду, магистру в Англии, показывает, что он сознает опасность ситуации, но доверяет и гордится успехами своих демаршей.
      <...> Вавилонский султан обещал нам вернуть Газу, Сент-Авраам, Наблус, Дарум и другие фьефы, но потом нарушил данное нам слово и удерживал наших посланцев, братьев нашего Дома, более шести месяцев в плену. Мы опасались его вероломства и заключили союз с султанами Дамаска и Хомса, и с правителем Крака, кои позволят нам легко подчинить Вавилонское королевство и занять, наконец, всю окружающую нас сарацинскую территорию. Султан Дамаска и сеньор Крака тут же передали под христианское богослужение всю площадь по эту сторону Иордана, за исключением Наблуса, Сент-Авраама и Беиссена <...> Нет сомнения, что эта счастливая и благоприятная ситуация могла бы продлиться долго, если бы христиане по эту сторону моря [на Востоке] пожелали бы тотчас одобрить эту политику. Но увы, сколько людей на этой земле и прочих противостоят и враждебны нам из ненависти или зависти. Таким образом, мы и наш монастырь, при содействии прелатов церкви и некоторых баронов Земли, кои помогают нам, как могут, мы одни взяли на себя бремя ответственности за оборону <...> Мы предлагаем построить очень укрепленный замок на Тороне, близ Иерусалима, если люди по доброй воле окажут нам содействие. Надо думать, эта крепость позволит нам легко присматривать за страной и навсегда защитить ее от врага. Но наши владения ненадолго станутся защищенными от султана, человека весьма могущественного и коварного, ежели Христос и его приверженцы не придут нам на помощь. [406]
      В то же время тамплиеры восстанавливали Храм Соломона в Иерусалиме и начали его укреплять - дело, в котором Фридрих II осмелился упрекать их: "Если магистр и братья не прекратят сооружать замок в Иерусалиме, что противно чести императора [!], все их имущество в Германии и Сицилии будет конфисковано". [407]
      Время между 1240 и 1244 гг., - годы триумфа тамплиеров, и триумфа подлинного. Они по-настоящему чувствовали себя спасителями Святой Земли и без колебаний были готовы пролить свою кровь и отдать свое золото ради сохранения своего наследия. Именно в этот момент они отстроили Сафет - ценой каких усилий и затрат! Они предложили возвести другой замок на Тороне и привели в порядок оборонительные сооружения Иерусалима. Но созидательная политика, вдохновляемая Арманом Перигорским, быстро остановилась. Смерч, пришедший из глубин Азии, всколыхнул Восток, перемешал народы, стер границы и достиг даже Европы. Весной 1241 г. монголы совершили набег на Пруссию и Венгрию. В одеждах из черной лоснящейся кожи, верхом на степных конях, вооруженные луками с двойным изгибом и стрелами с железными наконечниками, монгольские всадники при необходимости проходили шестьдесят и более километров за один день. Их оружие превосходило арбалет, а в тактике и стратегии они знали секрет продвижения в обход противника. Их первая встреча с рыцарством Европы состоялась 9 апреля у Легницы в Польше. Польский князь Генрих, германские рыцари северной марки, тамплиеры провинции Риги пали под натиском правого крыла захватчиков. Неделей позже центр и левое крыло войска монголов разбили армии венгерского короля у селения Мохи в Карпатах. Тамплиеры Славонии и Венгрии сражались в первых рядах и пали на поле битвы. Семьдесят тысяч человек погибло при Мохи, и монголы преследовали оставшихся в живых до берегов Адриатики. [408]
      Народы Запада взволновались. Зловещие слухи о жестокостях татар переходили из уст в уста: их называли людоедами и говорили о их демоническом происхождении. Магистр ордена Храма во Франции Пон д'0бон написал молодому Людовику IX после вестей из Легницы, но еще до событий при Мохи: "Знайте, что татары разорили землю, принадлежащую герцогу Генриху Польскому, и убили его с великим количеством его баронов, а также шестью нашими братьями <...> и пятьюстами нашими воинами. Трое из наших спаслись, и знайте, что все немецкие бароны и духовенство, и все из Венгрии приняли крест, дабы идти против татар. И ежели они будут по воле Бога побеждены, сопротивляться татарам будет некому вплоть до вашей страны". [409] В Париже король готовился принять мученическую кончину во главе своих рыцарей.
      Смерть великого хана в глубине степей случайно избавила Европу от одной из наиболее великих опасностей, когда-либо нависавших над Западом. Опасность переместилась на Ближний Восток.
      Договор с Дамаском, оборонительные сооружения, возведенные тамплиерами в Иерусалиме, способсгвовали возвращению христиан в Святой Град, хотя город еще не был в состоянии обороняться. Но в августе 1244 г. растянувшиеся колонны туркмен, вытесненных монголами, начали переходить Иордан. Магистр ордена Госпиталя, находившийся в Иерусалиме, собрал мужчин, женщин и детей, окружил их своими рыцарями и возглавил массовый исход к Яффе. Но, несмотря на предупреждения братьев св. Иоанна, ложные или плохо понятые слухи вновь призвали беженцев в Святой Град. [410] Они вернулись туда одновременно с туркменами, которые перебили их и разграбили церковь Гроба Господня. Воины-кочевники двигались к Египту, чтобы стать союзниками или наемниками султану, и опустошали все на своем пути.
      Питаемая Арманом Перигорским надежда бдить и защищать полученные обратно земли таяла перед этой неожиданной опасностью. Однако союзники с обеих сторон держали слово. Тамплиеры, госпитальеры, примирившиеся в годину общего бедствия, и светские бароны Сирии дошли до Акры, где к ним присоединились султаны Дамаска и Хомса, а также правитель Крака. Они оказались перед мамлюками Египта и туркменами под командованием Бейбарса, монгольского раба, достигшего сана эмира и ставшего позднее султаном Египта, покорителем Ближнего Востока.
      Битва началась 17 октября. Бейбарс направил свою атаку сначала на левое крыло, где уничтожил отряды Салаха-Исмаила. Христиане, окруженные и уступавшие в численности, в течение двух дней оказывали ожесточенное сопротивление.
      Когда войско христиан подошло к Газе, они увидели кораменов [туркмен] и вавилонских воинов, выстроивших свои части, чтобы сражаться. Христиане разделили свои отряды таким образом, чтобы дамасский султан и султан Хомса сразились первыми. И когда они сблизились друг с другом, то столкнулись вместе, сарацины против сарацин. Они нисколько не щадили друг друга, как если бы не были одной веры. Довольно было там добрых ударов и великих подвигов со стороны Дамаска и Хомса, но когда они потеряли много своих людей, коих перебили или захватили в плен, они были побеждены. Таким образом, в битве остались одни христиане, которых было немного, по мнению их врагов. С силой набросились одни на других, и очень жестокая и суровая битва там была. Едва можно было бы поверить, что столь малое число людей смогло бы совершить столько подвигов против стольких язычников, бывших там <...> [411]
      Но как одолеть такое множество, коль крепкие и постоянно прибывающие враги бросались на нас, - писал госпитальер, уцелевший в битве. - Мы, кого была лишь половина по численности, раненые и усталые, ощутили бремя битвы предыдущего дня и победы, кровавой и дорогой для них <...>
      Арман Перигорский пал с тремя сотнями рыцарей своего монастыря и двумя сотнями госпитальеров. Магистр ордена Госпиталя был приведен пленником в Каир. Только двадцать шесть братьев св. Иоанна и тридцать шесть тамплиеров вернулись с поля битвы. [412] Фридрих пролил крокодиловы слезы по поводу этого разгрома. Как он утверждал, им было все улажено, а за поражение ответственны тамплиеры: они вынудили султана просить помощи туркмен, ведя с ним войну неосторожную и неправую; они доверились вероломным дамаскинам, предавшим их в начале сражения. Император находит даже презрительное слово для местных баронов, взращенных в наслаждениях, но также покоившихся в песках Газы. [413]
      Можно было бы счесть, что это кровавое поражение станет концом Латинского королевства: однако оно просуществовало еще полстолетия.
      Речь идет о незатихающих распрях между императором и североитальянскими городами. Перед отплытием в Святую Землю Фридрих П добился формального соглашения с последними, однако оно осталось неэффективным. В 1230-х годах война городов - сперва со сторонниками Фридриха, затем с ним самим разгорелась с новой силой.
      Речь идет Теобальде (Тибо) Шампанском, короле Наваррском, и о Петре по прозванию Дурной Клирик, герцоге Бретонском (прим. авт.).
      Один из орденских чинов.
      ГЛАВА XVI
      Архиепископ и труверы
      В 1216 г. епископом Акры стал Жак де Витри, [414] образованный и культурный человек, наделенный замечательной памятью и обладавший приветливой наружностью. Он превосходно знал классическую литературу, но не пренебрегал ни рыцарскими романами, ни фаблио; он воспользовался путешествиями, чтобы собрать самые разнообразные анекдоты, которыми украшал свои проповеди. Когда Витри сопровождал крестоносцев в 1218 г. в Дамьетту, он провел невеселое время в нескончаемой блокаде, читая все, что можно было найти в частных библиотеках на латыни или на северофранцузском языке "наречии ойль". "Священная История" (Historia Sacra) Гийома Тирского вызвала у него желание написать историю Востока, произведение, правда, второстепенное по значимости, но содержащее ценные высказывания о тамплиерах. Он пользовался очень простой латынью - правильной, хотя и не классической; вне сомнения, он и проповедовал на том же языке, который в XII веке преобразовался почти в живой диалект. [415]
      Жак де Витри искренне восхищался орденом Храма. Будучи в некотором роде фанатиком Священной войны, он проповедовал поход против альбигойцев в 1213 г. Именно де Витри с величайшим упрямством воспротивился сдаче Дамьетты, когда Пере де Монтегаудо возвратился в город, чтобы провозгласить условия капитуляции. [416] Подробности, приводимые "Восточной историей" об истоках ордена Храма, вероятно, получены от самих братьев, храбрость и дисциплину которых он восхвалял.
      Епископ Акры любил сочинять проповеди для избранных слушателей. Он проповедовал легистам (знатокам законов), студентам или монахам. Два из таких наставлений адресованы рыцарям ордена Храма. [417] Выбирая текст из Иезекииля "Circumdabo domum meam ex his qui militant mei, euntes et revertentes" [*1] Витри объясняет, что роль тамплиеров - защищать Церковь от сарацин в Сирии, от мавров - в Испании, от язычников - в Пруссии и Ливонии, от схизматиков - в Греции и от еретиков - повсюду. Четверка лошадей Захарии [*2] являет прообраз рыцарских орденов: гнедая лошадь - тамплиеры, белая госпитальеры, вороная - тевтоны (по цвету креста, носимого ими в качестве герба) и пегая лошадь - прочие братства. Взяв этот текст за основу, епископ развивает его далее: "Вы движетесь вперед в военное время, вы возвращаетесь назад во время мира; двигаясь вперед делом, возвращаясь в созерцание; отправляясь на войну сражаться, мирно возвращаясь к молитве; вы рыцари в битве и монахи в своем жилище".
      Затем проповедник назидает их о гордыне и бахвальстве, о гневе и соперничестве, о лени, скупости и сладострастии. "Чтобы не посмели вы прожить ни одного дня в таком состоянии, в котором вы не решились бы умереть". И он цитирует стих:
      Si tibi copia, si sapientia, formaque detur
      Inquinat omnia sola superbia, si dominetur. [418] [*3]
      Епископ не стесняется в выражениях; он клеймит спесь, скупость и сладострастие, прибегая к физиологическим метафорам, связанными с чревом и внутренностями. Пусть тамплиеры не подражают ни повадкам двух петухов на одном птичьем дворе, дерущихся только потому, что никак не могут выносить друг друга, ни повадкам совы, которая упивается слабостями других. Пусть они не презирают немощных братьев или низкорожденных, "ибо бахвальство проистекает от тщеславия - даже у доблестных рыцарей, каковыми вы являетесь. Не только победа, но и храбрость идет от Бога. Два гордеца не поскачут в одном седле", - Витри здесь раскрывает истинный смысл изображения на печати ордена Храма с двумя рыцарями, сидящими на одном боевом коне, - символ не бедности, а смирения. [419]
      Наконец, епископ Акры доходит до сути своей речи: "Я вижу среди вас некоторых - чего нельзя признать без боли, - еще вмешивающихся в мирские дела по своем вступлении в воинство Христово, старательно возводящих стены (murs), но пренебрегающих нравственностью (moeurs) [Замок Паломника был построен в 1217 г.]. Ссылаясь на пользу Дома, они стараются быть приятными богачам и замужним дамам и, вопреки заповедям Господа своего, жаждут чужого достояния, обременяя других тяжбами <...> Пусть остерегаются они - те, кто притесняет прелатов, отбирая их десятины и права, и кто стал бичом церкви, злоупотребляя своими привилегиями [все те же злополучные десятины!]. Воистину, ничтожен тот, кто печется больше о своем коне, нежели о Христе!" Епископ с недоверием относится также и к крайней значимости, придаваемой тамплиерами правосудию Дома. "Не следует, чтобы миряне присваивали функции священников, налагали покаяния или допускали освобождение от них. Ибо им не доверены ни ключи, ни власть вязать и отпускать грехи". [*4]
      Чтобы заставить воспринять свои внушения, Жак де Витри рассказывает истории. И поскольку он обладал даром говорить со своими слушателями о том, что ближе всего их сердцу, все его анекдоты рассказывают о всадниках и их лошадях. Прежде всего "Скачок тамплиера", рассказ о брате-рыцаре, который в день сражения говорит своему скакуну: "Мой конь, мой добрый товарищ, я провел много добрых дней, скача на твоей спине, но этот день превзойдет все другие, ибо сегодня ты понесешь меня в Рай". Рай, где, возможно, найдется место и для доброго коня.
      Есть еще милый рассказ о "Брате Хлеб с Водой":
      Некогда жили некоторые братья-рыцари вашего Дома, столь ревностные в постах и самоистязаниях, что просто падали перед сарацинами из-за своей телесной слабости. Я слыхал, как рассказывали об одном из них, рыцаре очень благочестивом, но совершенно не доблестном, который свалился со своего коня при первом же ударе копья, получив его в стычке с язычниками. Один из его братьев посадил его вновь в седло, с великой опасностью для самого себя, и наш рыцарь бросился на сарацин, которые его снова выбили из седла. Тогда второй, два раза подняв его и спасши, сказал: "Сеньор Хлеб с Водой, отныне поберегитесь, ибо если вы еще свалитесь, поднимать вас буду не я!"
      Наконец, - таинственная легенда о слепом всаднике, сидящем на белом коне и преследуемом своим двойником на совершенно такой же лошади, от которого он ускользает, "только перейдя воду". Витри пользуется ею в аллегорическом смысле, но из каких мифологических глубин она происходит?
      Среди прочего, епископ Акры упоминает комического персонажа некоего фаблио - "Мэтра Корбо, взобравшегося на дерево" - единственно затем, дабы увещать: "Не доверяйтесь ни еретикам, ни льстецам, ни сарацинам, ни бедуинам; не водитесь с ними, не открываете им свои секреты, но всякую свою надежду обратите к Иисусу Христу".
      Жак де Витри проповедовал на ясной латыни, понятной даже людям малограмотным, его слушатели разумели смысл без особого труда. Тамплиеры были достаточно образованны, особенно в XIII в. Впрочем, Витри и сам говорит об этом:
      Пускай командоры ваших Домов имеют попечение над братьями, более преуспевшими в теологических школах, нежели просвещенными в мирских знаниях <...> ибо вы нуждаетесь в образованных и достаточно наставленных в Законе Божьем капелланах и их приорах.
      Однако по статутам видно, что тамплиеры не придавали большого значения своим капелланам. Руководство Домом оставалось целиком в руках светских братьев.
      Один из магистров ордена Храма - Роберт де Сабле, друг Ричарда Львиное Сердце - до того, как стать тамплиером, был поэтом, во всяком случае слагал стихи. По правде, его жалоба "Ныне воспеть..." пестрит общими местами, которые изобильно перетасовывали труверы, но вторая строфа действительно хороша:
      Увы, сказал я в своем безрассудстве,
      Мне вполне ведомо сие великое разочарование.
      Но сердце мое охватила страсть
      Быть легким и летучим.
      Ах, Дама! Я раскаиваюсь,
      Но истекает время, чтобы взывать о милосердии,
      Тому, кто ждал, сколько мог.
      Потому и заслужил я смерть.
      Жан Ренар цитирует Сабле в своем "Романе о Розе" [420] , произведении, текст которого пересыпан песнями, их Жан примешивает к своему рассказу, то называя авторов, то лишь приводя несколько строк неизвестного поэта, поистине незабываемых:
      Рено и его подруга скачут рядом,
      Скачут всю ночь до светлого дня,
      А мне уже не испытать радость любви к вам.
      Гио де Провен, другой трубадур, ставший монахом, - на сей раз в Клюни, - немалую часть своего труда "Библия" посвящает ордену Храма, который он знал довольно близко. [421] Из его поэмы - длинной проповеди в стихах, рассказывающей о нравах клириков того времени, - становится ясно, что автор присутствовал при помазании на царство Генриха, сына императора Фридриха Барбароссы, в Майнце в 1181 г. Потом Гио в течение четырех месяцев был монахом в Клерво, затем сменил орден и обосновался в Клюни. Он сообщает, что совершил паломничество в Иерусалим и кое-что смыслит в навигации, описывает, как пользоваться компасом. "Библия" Гио де Провена начинается с довольно нелепого перечисления древних философов.
      Таковы их главные имена:
      Терад [Теофраст] был там, и Платон,
      И Сенека, и Аристотель,
      Вергилий к ним принадлежал, и Отон,
      Древний Клио, и Сократ,
      И Лукан, и Диоген, и т. д.
      Ничем иным они занимались, как тем, что говорили благое и исправляли дурные пороки: те, кто памятует их наставления, никогда не попадут впросак.
      Потом Гио переходит к похвале умершим сеньорам:
      <...>Слишком презрен и подл [этот] век.
      Истинно, хотелось бы мне умереть,
      Как вспомню баронов,
      С их деяниями и их именами,
      Которые все уже мертвы.
      Следует длинный перечень имен, "на кои снег выпал недавно", подводящий автора к главному его предмету - порицанию нынешних времен, начиная с Папы.
      <...>Рим/ Рим,
      Много еще перебьешь ты людей!
      Не помилованы и архиепископы, епископы, каноники белые и черные - "Те, кто приводит мир в отчаянье". Гио жалуется затем на "черных монахов" (бенедиктинцев) и их аббатов, хотя сам был братом в Клюни.
      Минуло более двенадцати лет,
      Как был я облачен в черные одежды.
      По поводу четырех месяцев у цистерцианцев в Клерво:
      Это вовсе не было слишком чрезмерным злом,
      Я уехал оттуда совершенно свободно,
      хотя по его словам, ни один орден не был ни "менее братским", ни более склонен к "лицемерию и нашептываниям". Он находил, что цистерцианцы слишком увлечены хозяйством, вплоть до того, что строили свинарники на своих кладбищах и держали ослиц в монашеских покоях.
      Монахи Шартрезы [*5] не заслужили большего. Они выказали себя слишком суровыми. "Я не люблю орден, которому недостает милосердия", - пишет Гио де Провен, хотя и не приписывает при этом ничего скандального последователям св. Бруно.
      Орден Великой Горы [*6] ему нравится, за исключением того, что монахи много едят и слишком заняты собой.
      Крепкие соусы и перченое жаркое
      Они любили всегда.
      Ночью, когда они должны спать,
      Они умываются и укладывают волосы,
      И расчесывают свои бороды,
      И, [разделив] на три части, перевязывают,
      Чтобы они были красивыми и блестящими <...>
      Затем Гио казнит "белых каноников". [*7]
      Их безрассудство слишком дает знать о себе,
      К ним не приходит большое состояние <...>
      Но к монахам св. Августина [*8] и к регулярным каноникам он менее жесток. Возвращаясь к клюнийцам, моралист одобряет суровость их устава:
      Не солгав, они пообещали мне,
      Что, когда я захочу спать,
      Мне надлежит бодрствовать,
      А когда я захочу есть,
      Они заставят меня поститься <...>
      Гио де Провен посетил Иерусалим, где встретил рыцарей св. Иоанна, "подвигами и здравомыслием" которых он восхищался, но не увидел у них ни милосердия, ни былого гостеприимства.
      Некоторые из стихов "Библии" посвящены тамплиерам, которым Гио почти безоговорочно воздает похвалу.
      Я был в ордене Храма, и даже
      Охотнее, чем в Черном ордене
      Или в любом ордене, который я повидал,
      И ни за что не отступлюсь от этого.
      У них хороший орден и прекрасный, без
      недостатков,
      Вот только в битве я его не видел <...>
      Тамплиеры достойнейшие мужи,
      Там становятся рыцарями те,
      Кто познал мирскую жизнь,
      И повидал ее, и испробовал.
      Там никто не держит своих денег,
      Но каждому принадлежат все богатства.
      Этот орден рыцарства
      В великой чести в Сирии <...>
      Но трувер, подобно Панургу [*9] "испытывал естественную боязнь ударов".
      В битве они не отступят,
      Мне это право, очень неприятно.
      Я возвратился из их ордена,
      Поскольку знаю, что побегу [с поля битвы]
      И никогда не буду дожидаться ударов/
      Не настолько я безумен <...>
      Дай Бог, не буду убит.
      Лучше быть трусоватым и живым,
      Чем умереть смертью самой чтимой на свете.
      Я хорошо знаю, что у тамплиеров
      Орден прекрасный, добрый и верный,
      Но битва - дело неразумное.
      Говорят, что Гио преувеличивает собственную трусость, чтобы оправдаться перед будущей цензурой: конечно, тот, кто смеет обращаться к Папе, должен быть осмотрительным в критике тамплиеров:
      В большом порядке содержат они свои Дома,
      Поддерживают верное и твердое правосудие,
      Из-за чего орден умножает величие и богатство.
      Но за две вещи обвиняли их
      Много раз и часто порицали 
      Они алчны, что говорят все,
      И об их гордыне идет сильная молва.
      Следующие строки - почти цитата из устава по поводу белых плащей. "Что означает белизна и полное целомудрие? Чистота есть уверенность в храбрости и телесном здравии <...> Те, кто служит Всевышнему Создателю, должны быть чисты внутри и снаружи", - о чем Гио говорит так:
      Конечно, много можно говорить,
      Что тамплиеры должны себя видеть
      И с Крестом, и в плаще,
      Показать свою силу, и щедрость, и стать,
      Ибо означает белый плащ
      Смирение и чистую жизнь,
      А Крест - порядок и покаяние.
      И могу сказать без сомнений,
      Что Крест был помещен на плащ,
      Дабы ни алчность, ни гордыня
      Не смогли сквозь него проникнуть,
      Как школяр держит у глаз написанное,
      Чтобы выучить свой урок,
      Так должны смотреть и видеть тамплиеры
      Крест - тот путь
      На который их направил Бог и по которому
      Бог их ведет.
      И трувер заканчивает несколькими примирительными словами:
      И их жизнь, и как они держат себя,
      И их возвышение, и их смелость, что им дана
      [свыше],
      Очень любы мне,
      Но сражаться они будут без меня!
      Орден Храма обладал значительным командорством в Провене [422] , родном городе Гио; его искреннее восхищение особенно ценно, поскольку именно в это время хронисты Святой Земли начали обвинять тамплиеров во всех неудачах, представляя их предателями и даже трусами. В критических пассажах Гио тамплиеры заняли место как часть современного ему общества. Но есть основания полагать, что они вдохновляли также и к созданию художественных произведений, не менее прекрасных, но более таинственных и много большего значения.
      В том же городе, что и Гио, около 1135 г. родился Кретьен де Труа. Он провел всю жизнь (то немногое, что о ней известно) в Шампани или во Фландрии. Его первый большой роман о рыцарях Круглого Стола - "Эрек и Энида" - датируется приблизительно 1162 г. "Что касается "Ланселота", то он нам предоставляет более точный временной ориентир ввиду упоминания имени его вдохновительницы - Марии Французской, графини Шампанской, которая в 1164 г. вышла замуж за графа Генриха I Щедрого. Вторая дочь Алиеноры Аквитанской и Людовика VII, принцесса Мария унаследовала от матери вкус к изящной словесности и держала литературный двор, где находили удовольствие грациозная игра общества и первый светский зачаток салонов - в обсуждении вопросов любви <...> Генрих I Щедрый, ее супруг, могущество и богатство которого основывалось на шампанских ярмарках, проходивших в его графстве в Бар-сюр-Об, Труа, Провене, Ланьи, тоже покровительствовал литературе и искусствам". [423]
      Бар-сюр-Об, Труа, Провен, Ланьи: мы узнаем в них не только край великих ярмарок, но и жизненный центр, откуда распространился орден Храма. Пейен, фьеф первого магистра, первое командорство ордена, находится совсем рядом с Бар-сюр-Об. Труа предоставил место для проведения Собора, который принял первый устав. В Провене был один из самых значительных Домов, картуляриями которых мы обладаем. Вся Шампань, Бри, Пикардия изобиловали командорствами ордена Храма. Если Кретьен родился около 1135 г., он должен был наблюдать в своих богатых впечатлениями детстве и юности развитие ордена, испытать на себе притягательность его первого воззвания к миру.