Высадка состоялась на египетском берегу через три дня. Крестоносцы не встретили сопротивления, но были отрезаны от Дамьетты одним из рукавов Нила. Башня на горном хребте, прозванная франками Башней Косбари, перекрывала реку, и галеры тамплиеров и фризов бросались в неистовые атаки против этого, первого на их пути, укрепления. После многочисленных бесплодных попыток тамплиеры "взяли одно из своих парусных судов и посадили в него сорок братьев ордена Храма и прочих людей так, что в нем оказалось 300 человек. Тогда они дождались ветра и таким образом отчалили, и двигались по реке, идя к горе, опасаясь столкнуться со скалами и разбиться. Но когда они оказались близ горной цепи, люди из города и из башни встретили их камнеметами и катапультами и так атаковали их, что рулевые растерялись и не справились с парусным судном, и оно поплыло без управления. Течение реки подхватило его и понесло к городу <...> Те, кто находился на нем, увидав сие, спустили парус и бросили якорь и очутились посреди реки. Сарацины навалились на них сверху <...> и оказалось их там добрых две тысячи человек, и когда оттесненные вниз под палубу тамплиеры увидали, что ускользнуть невозможно, они пожелали умереть на службе у Господа, истребляя его врагов. Тогда они взяли топоры и дробили дно корабля, отчего Он пощея ко дну и утонуло более 140 христиан и более 15OO сарацин". [368]
      Честь взять башню Косбари выпала фризам, захватившим ее в бою 24 августа. Тем не менее крестоносцы потратили еще два месяца на переправу через Нил.
      Из Рима Гонорий делал все, что мог, дабы продвинуть крестовый поход. З августа 1218 г. он уведомлял военачальников, что только что отдал приказ генуэзцам и пизанцам перевезти до Дамьетты всех паломников, которые, объявятся в их портах; одновременно он призывал епископов поторопить крестоносцев с отъездом. [369]
      В январе 1219 г. брат Мартин, камергер ордена Храма, и брат Жан, маршал ордена Госпиталя, отбыли с миссией в Германию, собирая по приходам пожертвования, предназначавшиеся для поддержки Святой Земли. [370] Несколько недель спустя Папа направил магистру ордена Храма средства на расходы, "то ли на галеры, то ли на прочие машины или приспособления, на усмотрение легата Пелагия, епископа Альбанского". [371] Таким образом, по роковому заблуждению Великий понтифик послал в Дамаск легата, облеченного высшей властью над всеми светскими военачальниками, избрав для этой роли высокомерного и надменного испанца, которому нравилось председательствовать на военных советах и играть в главнокомандующего. Отныне папские послания и неиссякаемые субсидии стали в первую очередь направляться легату, хотя он и должен был использовать их "по согласованию с патриархом, королем Иерусалимским, магистрами орденов Храма, Госпиталя, рыцарями Тевтонского ордена и латинскими полководцами". [372]
      На следующее лето сопротивление мусульман ослабло, и 25 июня крестоносцам удалось преодолеть Нил. Они разбили лагерь на другом берегу реки и начали осаду Дамьетты.
      У тамплиеров был большой камнемет, бросавший очень далеко и очень прямо, при помощи которого они причинили великий ущерб городу, и бросавший таким образом, что те не могли от него уберечься, ибо метал он один раз в одну сторону, другой раз в другую, один раз близко, второй раз далеко; так что сарацины прозвали его Эль Мефертейс, то есть Вертушка (El moufrite qui reverse). [373]
      Несмотря на храбрость и упорство, положение крестоносцев бьмо неутешительным. Король Венгерский, герцог Австрийский и многие рыцари этим же летом отплыли в Европу. В войске осаждающих свирепствовал недуг наподобие скорбута, сопровождавшийся гангреной десен и воспалением костей ног. Магистр ордена Храма Гийом Шартрский оказался среди жертв. Он умер 26 августа 1219 г. [374] Вместо него тамплиеры избрали Пере де Монтегаудо, на французский лад - Пьера де Монтегю, магистра в Испании и Провансе, рыцаря из благородной фамилии Валенсийского королевства.
      Но если крестоносцы жестоко страдали, то и в городе дошли до крайности. Престарелый султан Сеифеддин (франки называли его Сафадином) умер в Каире в августе 1218 г. Его сын и наследник Малек ал-Камиль безропотно покорился установлению мирных отношений. Он предложил франкам Иерусалим со всем королевством, исключая Крак и Монреаль, за освобождение Дамьетты. "Король, французы, граф Лестер и тевтонские военачальники высказались и настойчиво поддержали мнение, что следует принять эти условия, кои они посчитали полезными для христианства, ибо, по слухам, они уже согласились на худшие", - пишет Оливье, бывший секретарем Пелагия. С другой стороны, "легат, патриарх, епископы, тамплиеры и госпитальеры и все итальянские предводители дружно воспротивились заключению этого договора, справедливо доказывая, что прежде всего следует взять город Дамьетту". [375]
      Отказ был мотивирован рядом соображений. Чистосердечие султана изначально не было бесспорным, и не без оснований можно было полагать, что он сделал бы более выгодные предложения, если бы город оказался в руках христиан. Кроме того, тамплиеры упорно домогались крепостей Крак и Монреаль, стратегическую мощь которых оценили так же, как и султан. Обе крепости, представлявшие опору для сарацинских отрядов, можно было взять только измором - но голод угрожал осаждавшим так же, как и осажденным в этой бесплодной стране. Замки перекрывали пути сообщения между Каиром и Дамаском, а рыцари особенно боялись, что оба султана возьмут Святую Землю в кольцо. С другой стороны, пизанцы и генуэзцы много больше желали обладать Дамьеттой, нежели освобождать Иерусалим, и вряд ли намеревались предпочесть перворазрядный торговый порт городу, представлявшему лишь исторический интерес. Но отклонение предложений султана было в основном обусловлено главенствующей идеей Папы и его окружения, а именно - нападением на Ближний Восток, при котором Дамьетта являлась бы плацдармом. Речь шла также и о том, чтобы продлить кампанию до прибытия императора: легат в самом деле получил письма из Рима, которые возвещали ему о скорейшем прибытии Фридриха II. [376]
      Город пал в начале ноября. Он являл собой ужасающее зрелище:
      Мертвые убили живых <...> Трупы жертв чумы покрывали площади. Мертвых находили в домах, в спальнях, в постелях <...> сына видели рядом с отцом, раба подле своего хозяина, убитых заразой трупов, кои касались их". Победители обнаружили еще "золото и серебро в великом количестве, шелковые ткани <...> в чрезвычайном изобилии и безмерные богатства всякого рода ценных вещей <...>
      Добычу поделили между всеми паломниками, очистили, как могли, город и из мечети сделали церковь. Пояс укреплений, считавшийся "ключом и оплотом всего Египта, был укреплен тройной стеной и многочисленными и большими башнями, сложенными из кирпича". Крестоносцы нашли крепостные стены в достаточно хорошем состоянии, за исключением ворот, основательно расшатанных натиском тамплиеров. [377]
      Отряд в тысячу человек, погрузившись на легкие суда, отправился в разведку вдоль Нила - искать продовольствие. Пройдя озерным и болотистым краем, где водились птицы, они захватили замок Танис, турецкий гарнизон которого бежал при их приближении. "Никогда не видано было более сильного замка, - рассказывали воины по возвращении, - он оснащен семью очень мощными башнями и увенчан крепостными стенами; два рва и две стены создают пояс укреплений. Со всех сторон простирается озеро, которое до такой степени делает приближение летом очень трудным, а зимой совершенно невозможным, что осадой никто не мог бы его преодолеть". [378]
      В Дамьетте вспыхнули злосчастные раздоры между королем и баронами с одной стороны, легатом и епископами - с другой. Пелагий, ничего не смысливший ни в войне, ни в топографии страны, играл в стратега и ратовал за продвижение всеми силами на Каир; когда Жан де Бриенн воспротивился этому, легат, злоупотребляющий своими полномочиями, наложил на королевский лагерь интердикт. К несчастью, Папа выслушивал жалобы легата и поддерживал его. Когда Гонорий прислал свои поздравления со взятием Дамьетты, он посоветовал патриарху, королю и магистрам трех орденов со смирением и благочестием повиноваться епископу Альбанскому, "ибо светская власть так же, как и духовная, доверена ему, и он может осуществлять ее сам или через передачу полномочий, как ему будет угодно". [379] Споры предводителей отражались и на войске, дисциплина которого падала. "Зло и грех появились в войске после взятия города; воистину до взятия Дамьетты люди пребывали в мире и верности, не было там никакого мелкого воровства или сластолюбия; если кто-нибудь находил чужую вещь, она затем возвращалась; и также стоило только крикнуть: "Кто нашел такую-то вещь?", как оказывалось, что кричат: "Кто ее потерял?". [380]
      Между тем султан возобновил переговоры.
      Он передал им, что если они захотят возвратить Дамьетту, он отдаст им всю Иерусалимскую землю, как если бы ее держали христиане, за исключением Крака <...> Христиане поговорили об этом и держали совет. И совет им сказал, чтобы они ни за что не отдавали ее, и что посредством Дамьетты они бы смогли завоевать всю Египетскую и Иерусалимскую землю; ибо тот, кто должен стать римским императором, принял обет крестоносца, и приведет с собой множество воинов <...> и если бы там находился император, при всей своей власти, и крестоносцы, которые еще собирались прийти на помощь <...> можно было бы с Божьей помощью вновь получить; всю египетскую и иерусалимскую землю, и что сие они довели до Первосвященника. [381]
      Со своей стороны. Папа ожидал в ближайшее время отправления немецких крестоносцев и поддерживал чаяния гарнизона Дамьетты.
      Король Иоанн покинул Египет летом 1220 г. Его возмутили действия легата, и дела государства требовали его присутствия. Высшее командование осталось за Пелагием, ибо власть, предоставленная легату Папой, давала ему право вето, перед которым магистры трех орденов могли только склоняться.
      Гонорий III поддерживал крестоносцев, насколько это было в его силах, при энергичном содействии казначея ордена Храма в Париже. В июле Папа писал брату Эймару, чтобы тот выделил шесть тысяч марок серебром, или, если этого будет недостаточно, - взял бы из других средств, принадлежащих Папе, и безотлагательно переправил бы их за море. [382] Брат Эймар удвоил названную сумму и отослал тринадцать тысяч марок. Папа упрекнул его [383] , а 22 сентября казначей снова получил выволочку за то, что без распоряжения передал крестоносцам новые папские средства при посредничестве болонских купцов. [384] "Продовольствие и лошади приходили к нам в изобилии по воле Божией, неся радость собранию верующих", свидетельствует Оливье Схоластик; он отмечает шесть успешных высадок. [385]
      Магистр ордена Храма, Пере де Монтегаудо, покинул Дамьетту и присоединился в Акре к королю. Письмо, адресованное им епископу Эльнскому 20 сентября 1220 г., позволяет проникнуть одновременно в его надежды и тревоги.
      Знайте, что числа паломников, высадившихся при первом переезде после взятия Дамьетты, вместе с остатками войска могло хватить, чтобы снабдить город и защитить свой замок. Тем не менее, господин легат (dominus quidem legatus) высказался за наступательную войну по согласию с духовенством и проповедовал народу, часто и с прилежанием, совершить набег на язычников. Но бароны войска, как заморские, так и бароны Земли, уверенные, что при нашем положении не хватит сил, чтобы вооружить город и двинуться в наступление, полезное для христианства, не желали соглашаться на попытку продвижения. Ибо вавилонский султан, отброшенный недалеко от Дамьетты со множеством язычников, соорудил на обоих рукавах реки мосты, дабы воспрепятствовать нашему успеху. Он ожидал нас там со столь мощной силой, что верующим угрожала бы самая великая опасность, если бы они рискнули на них напасть. Мы же укрепили город, замок и прилегающие берега, надеясь получить утешение от Бога в виде подкреплений <...>
      Знайте также, что Корадин [Малек ал-Моаддам], султан Дамаска, собрал бесчисленное множество сарацин и объявился близ Акры и Тира. Поскольку рыцари и народ претерпели слишком много лишений, чтобы сопротивляться ему, он в многочисленных набегах причинил им много зла. Перед этим он много раз прошел перед нашим замком, названным Замком Паломника, и разбил там шатры и произвел у нас серьезные опустошения. Он осадил и взял замок Цезарею, пока в Акре отдыхало множество паломников.
      Знайте далее, что Сераф [Малек ал-Ашраф], княжащий в Армении, сын Сафедина [Сеифеддина] и брат султана Вавилонии и Дамаска, начал войну с сарацинами востока, и что он победил многих из их эмиров, хотя милостью Божией одолел не всех. Ибо если бы война сия закончилась его победой, земли Антиохии, Триполи, Акры и Египта, судя по направлению его атак, оказались бы в наибольшей опасности. И если бы он осадил одну из наших крепостей, мы бы не смогли заставить его уйти никаким образом. Поистине, раздоры наших врагов приносят нам радость и утешение!
      Мы давно дожидаемся прибытия императора и прочих сеньоров, дабы иметь смену <...> но если надежды на подобную помощь обманут нас, ближайшим летом (храни от этого Бог!) обе земли Сирии и Египта <...> окажутся в непрочном положении. Сами мы и прочие люди Земли настолько обременены расходами на крестовый поход, что больше тратить не можем. [386]
      Полезно сравнить письма Пере де Монтегаудо с письмами, написанными Жоффруа Фуше и Бертраном де Бланфором пятьюдесятью годами ранее при аналогичных обстоятельствах. [387] В 1163 г., как и в 1220, рыцарство Святой Земли неподвижно стояло в Дельте, и сарацины воспользовались этим, чтобы опустошить Сирию. Монтегаудо, как великий командор, выказал себя много более обеспокоенным положением королевства, нежели участью крестоносцев в Египте. Ни один, ни другие, кажется, не надеялись на легкие экспедиции. Троих тамплиеров неотступно преследовал страх окружения, захвата власти единым главой Ислама, который мог, по выражению Бертрана де Бланфора, "объединить оба премогущественных королевства Вавилон и Дамаск ради уничтожения самого имени христианина". Именно так случилось при Саладине и Бейбарсе, и всякий раз это оказывалось катастрофой для Святой Земли. Вся тамплиерская политика направлялась на разъединение египетских и азиатских сарацин: дипломатическими средствами - путем альянсов с Дамаском или Алеппо и военными - посредством удержания замков Крака Моавитского и Монреаля.
      Очевидно, что Пере де Монтегаудо осуждал стратегию легата и потерял всякую надежду на немецкий крестовый поход. Появление герцога Баварского в сопровождении некоторых рыцарей Империи должно было окончательно убедить, что лично император не прибудет. Когда весной 1221 г. султан повторил свои мирные предложения, тамплиеры и госпитальеры согласились их принять и добились согласия от сирийских баронов. [388] Мусульмане в обмен на Дамьетту должны были возвратить Иерусалим со всей его округой, за исключением Крака и Монреаля, а также выплатить возмещение на восстановление крепостей, срытых ими до этого. Один Пелагий не желал признавать очевидное и отказывался от любого компромисса. Он упорно добивался похода всеми силами на Каир, не учитывая стратегических обстоятельств. И когда рыцари-миряне вновь отказались последовать за ним, он отлучил от церкви всех, кто остался в тылу.
      Одно из наиболее трезвых и объективных свидетельств о последнем акте этой трагедии дошло до нас опять-таки из-под пера Пере де Монтегаудо, который писал Алену Мартелю, магистру в Англии:
      Христианская армия долго оставалась в бездействии после взятия Дамьетты, и люди с обеих сторон моря нас за это сильно порицали. Ибо со времени своего прибытия герцог Баварский, наместник императора, объявил всем, что приехал сражаться с язычниками, а не томиться в праздности. Затем мы собрали совет, на котором присутствовали сеньор легат, герцог Баварский, магистры орденов Храма, Госпиталя и Тевтонского ордена с графами, баронами и прочими. Мы единодушно согласились совершить нападение. Со своими рыцарями, галерами и военными кораблями возвратился знаменитый король Иерусалимский и нашел христиан в их палатках под стенами. После праздника святых Петра и Павла король, легат и все христианское войско двинулось в добром порядке по суше и по реке. Мы шли навстречу султану и его многочисленным силам, которые ускользали. Наше продвижение было без происшествий, пока мы не дошли до лагеря султана, расположенного на другом берегу реки, каковая преграждала нам дорогу. Это был Танис, рукав Нила, отделявший нас от язычников. Мы натянули свои палатки и приготовили мосты, чтобы его перейти. Пока мы устраивали здесь привал, больше десяти тысяч воинов бежали из наших рядов без разрешения.
      Во время разлива Нила султан велел провести галеры и галеоны по древнему каналу и пустить их в реку, чтобы помешать нашему судоходству и прервать наше сообщение с Дамьеттой, как они уже прервали его по суше <...>
      Наше войско, однако, попыталось ночью пробиться по дорогам и по реке, но потеряло все свое продовольствие и великое число людей в волнах. Поскольку Нил разлился, султан велел повернуть воду посредством секретных шлюзов и вырытых в древности речек, чтобы помешать нашему отступлению. Когда же мы потеряли в болотах наших вьючных животных, упряжь, доспехи и повозки с почти всеми нашими припасами, мы не смогли больше ни двигаться, ни бежать в каком-нибудь направлении. Лишенные продовольствия, мы были пойманы среди вод, как рыба в сети. Мы не могли даже сразиться с сарацинами, так как нас разделяло озеро. Именно тогда мы заключили с султаном договор, насильно и против нашей воли. Мы согласились вернуть ему Дамьетту и обменять пленников в Акре и Тире на христиан, задержанных в мусульманских странах. Впридачу он уступил нам Святой Крест.
      Сами мы в обществе других посланных и с согласия всего войска возвратились в Дамьетту, дабы объявить народу условия нашей сдачи. Они крайне не понравились епископу Акры [Жаку де Витри], канцлеру и графу Мальты, которых мы там встретили. Последние захотели любой ценой защитить город, что и мы бы весьма одобрили, если бы было чем это делать. Ибо мы бы предпочли скорее оказаться заключенными навечно в темницу, чем опозорить христианство, уступив город язычникам. Но продолжительные поиски не обнаружили в городе ни денег, ни людей, необходимых для его защиты. Наконец мы покорились и решили подписать договор с клятвой и заложниками. Одновременно мы заключили перемирие на восемь лет. Султан, со своей стороны, соблюл в точности то, что он пообещал, и в течение более двух недель кормил наше оголодавшее войско, поставляя хлеб и продовольствие.
      Проникнитесь же и вы сочувствием к нашим несчастьям и помогите нам, как можете. Прощайте. [389]
      В этом донесении, где проявились и достоинство, и правдивость. Пере де Монтегаудо старается оправдать легата, бросая упрек герцогу Баварскому. Магистр принял на себя долю ответственности за катастрофу, называя себя первым среди тех, кто согласился на безрассудное наступление. Однако он достаточно хорошо знал его опасность, как свидетельствует письмо епископу Эльна.
      Только рассматривая в целом крестовый поход и папские директивы, равно как и недостатки крестоносцев, мы можем оценить роковую роль императора. "Его присутствие даже в течение одного месяца могло бы все изменить". [390]
      Магистр тевтонских рыцарей, понимавший, что поведение его суверена было недостойным, первый отбыл в Рим, дабы опередить всех и пожаловаться на легата. Гонорий созвал к себе всех действующих лиц: приплыл король Иоанн с магистром ордена Госпиталя, но Пере де Монтегаудо довольствовался тем, что послал вместо себя брата Гийома Каделя, командора Храма. Папа укорил Пелагия, но тем не менее, утешил его надеждой на скорый отъезд императора Фридриха в Святую Землю. [391]
      ГЛАВА XV
      Неудавшийся крестовый поход
      Император заставил себя ждать восемь лет. В 1225 г. он женился на пятнадцатилетней Изабелле де Бриенн, дочери короля Иоанна (Жана де Бриенна) и Марии Иерусалимской. Фридрих грубо оттеснил тестя, считавшего себя пожизненным обладателем Латинского королевства; и когда императрица умерла, произведя на свет сына, ее муж присвоил себе все титулы, которыми обладал новорожденный (1229).
      В 1227 г. немецкие крестоносцы двинулись в путь, но после трех дней в море Фридрих возвратился в Бриндизи, сказавшись серьезно больным. [392] Так переход был полностью расстроен, и Григорий IX отлучил виновного от церкви, не приняв его ссылок на болезнь. Более сорока тысяч рыцарей, опередивших императора, вернулись из Сирии, "полагаясь более на человека, нежели на Бога". [393] Осталось только восемьдесят немецких сеньоров под командованием герцога Лимбургского, наместника императора, "которые шумели и кричали хором", что "либо мы разорвем перемирие, либо уедем". [394]
      Патриарх Герольд, магистры орденов Храма и Госпиталя не знали, как поступить. Перемирие, заключенное с султаном после сдачи Дамьетты, должно было продлиться до 1230 г. Его разрыв, ради того лишь, чтобы удовлетворить некоторые горячие головы, внушал франкам отвращение. "Нарушить перемирие было бы не только опасно, но очень вероломно", - говорили они немцам, которые отвечали (не без некоторого основания): "Папа только что отлучил всех крестоносцев, которые не приплыли этим переходом, хотя он и знал, что перемирие еще продолжается; значит, он не хочет ни того, чтобы оно соблюдалось, ни чтобы паломники оставались в бездействии". [395] Поскольку франки равно опасались, что мусульман воодушевит отъезд германских крестоносцев, они уговорились с последними, что те отправятся отстраивать замки Цезарей и Яффы в ожидании лучших времен для военных действий: это был изящный способ предупредить султана, что напасть на него собираются в следующем году.
      Отношения Фридриха с тамплиерами уже были натянутыми. Бароны южной Италии, восставшие против императора и "не осмеливающиеся ни дожидаться его, ни повиниться, бежали в заморскую землю. И были там те, кто отправился в орден Храма, и те, которых он не пожелал пощадить, и приказал их хватать и вешать". [396] Дом ордена Храма становился очагом антиимператорских настроений.
      Император прибыл на Восток весной 1228 г. Он высадился на Кипре, где вызвал смертельную злобу знаменитой и могущественной фамилии Ибеленов и большей части знати, захватив маленького короля Генриха I Лузиньяна и назначив самого себя сюзереном острова. [397] Он даже попытался заключить в темницу "Старого Государя", Жана д'Ибелена, его сыновей и брата, коннетабля Кипра. Приговор об отлучении от церкви все еще тяготел над Фридрихом. Его сопровождало только сорок рыцарей, и ему пришлось одалживать средства у сеньора де Жибле. Пулены, разбиравшиеся в крестовых походах, смотрели на него с презрением. С Кипра император перебрался в Акру, где сразу же начал переговоры с султаном. В этом он следовал политическим методам норманнских королей Сицилии; но ни один норманн не отплыл бы в Палестину, не имея достаточного войска для поддержки серьезных требований. Все, что Фридриху требовалось от султана, это возможность начать игру против Рима: для него было неважно, что козырь был фальшивый. Император беззастенчиво афишировал антихристианские настроения, смутившие самих мусульман.
      Тамплиеры следовали за событиями с чувством неловкости. Опекун своего сына, маленького принца Конрада, император обладал в Святой Земле бесспорными феодальными правами. Но отлучение создавало вокруг него атмосферу осуждения, что в принципе было своего рода моральной изоляцией. Более того, рыцари поддерживали весьма дружеские отношения с семьей Ибеленов, руководившей пассивным сопротивлением немцам. В итоге тамплиеры были очень сдержанны по отношению к Фридриху; но когда он отбыл в Яффу, монастырь на расстоянии сопровождал его, поскольку магистр отказался ехать под проклятым знаменем отлученного монарха.
      В негодующем письме патриарх Герольд сообщает о последствиях. В заглавии - имя прелата, но военная латынь удивительно напоминает стиль Пере де Монтегаудо.
      После длительных и долгих переговоров, в течение которых император не спросил никакого совета у кого бы то ни было из Земли, он внезапно объявил нам день, когда он заключил мир с султаном. Никто не видел статей этого мира или перемирия, когда император давал клятву их соблюдать, но среди прочего он нам сказал, что Святой Град возвращен христианам. [398]
      Император вступил в Иерусалим 17 марта со своей свитой и сопровождавшими его франками. На следующий день в церкви Гроба Господня он сам возложил на себя корону. Заметим, что если сын его был законным наследником, то Фридрих со времени смерти своей жены не обладал никаким личным правом на трон. Отлученный от Церкви, он не мог претендовать на коронационное богослужение, так что его интронизация совершилась "очень беспорядочно и сбивчиво, с явным ущербом для императорской чести и превосходства".
      День спустя император поспешно и первым покинул город, не попрощавшись, несмотря на многочисленные обещания отстроить стены. Братья орденов Храма и Госпиталя, кои там находились, серьезно и настойчиво ему растолковали, что помогут ему, насколько это в их силах, своими советами и содействием, ежели он захочет укрепить город, как он это утверждал. Но император, который не беспокоился о неудачных переговорах <...> поскольку, по договоренности, город не должен быть ни защищаем, ни укреплен, удовлетворился простой передачей и поспешил к Яффе со своей свитой в тот же день. [399]
      Негодование тамплиеров, как и всех франков Сирии, было велико. В самом деле, соглашение оказывалось мошенничеством. Султан отдавал открытый город, который должен был, согласно договору, оставаться таковым. Он сохранял квартал Храма, единственно имевший священный характер для мусульман. Он также удерживал все крепости, которые господствовали в Палестине, - Сафет и Торон. Газу и Дарум, Крак и Монреаль. Фридриху уступили беззащитный город, находившийся в кольце замков, который мусульмане могли захватить в любой момент, если бы присутствие христиан стало им мешать.
      Поднимаясь берегом к Акре, император попытался овладеть Замком Паломника. "Но тамплиеры ответили ему, что если он не уберется, они отправят его туда, откуда он не возвратится больше". Фридрих поспешно уехал, чтобы возобновить попытку утверждения своего господства в порту Акры.
      Так как германские корабли уже снимались с якорей, патриарх и тамплиеры использовали средства, полученные от французского короля, чтобы нанять рыцарей для защиты Святой Земли. Фридрих, не желавший потерять ни одного стоящего человека для ведения войны в Ломбардии, [*1] грубо приказал им уняться. Магистр ордена Храма указал ему, что соглашения с Египтом противоречат союзу с султаном Дамаска, "что оставляет у нас меч в ране". Фридрих не ответил сразу, но на следующий день созвал на акрском взморье общее собрание, где осыпал Пере де Монтегаудо обвинениями и оскорблениями. Потом, не допустив возражений, император возвратился в город и повелел усилить отряды своих арбалетчиков у ворот и главных зданий. Немцам приказывали выпускать тамплиеров, ежели они того захотят, но стрелять по тем, кто попытался бы вернуться. Патриарх на это ответил всеобщим отлучением сторонников императора.
      Между тем положение Фридриха становилось невыносимым; он и сам торопился уехать. По словам патриарха Герольда, Фридрих увез катапульты и камнеметы, предназначенные для защиты города, а некоторые из них отослал султану "как своему доброму другу". Наконец,1 мая, под свист возмущенных жителей, он поднял парус. "Да будет угодно Богу, чтобы он никогда не возвратился", - вздохнул на исходе сил и негодования патриарх. [400]
      Германское вторжение в Святую Землю и на Кипр вызвало тяжкие последствия. Оно привнесло новый элемент раздора на эту уже истерзанную землю, где с отъездом Фридриха разразилась война между его маршалом Рикардо Филанджери и Ибеленами. Еще более серьезные последствия оно имело для тамплиеров, ибо Фридрих никогда не простил, что они преградили ему путь и разоблачили двусмысленность его поведения. Его письма, разосланные ко всем европейским дворам, полны змеиного шипения и распространяют ядовитые обвинения о сговоре рыцарей Храма с врагом. Многие подозрения, нависшие в дальнейшем над Домом, берут начало в этих желчных речах императора.
      Обвинив рыцарей в том, что они с радостью встречали посланцев султана Дамаска и участвовали в отправлении мусульманских ритуалов в командорстве Акры, он положил начало будущим судебным обвинениям, приведшим к упразднению ордена. Однако изначально это была только вульгарная реакция Фридриха на скандал, вызванный его собственным поведением в Палестине. [401]
      В октябре 1232 г. Пере де Монтегаудо уже не был магистром ордена Храма. Его преемник, Арман Перигорский, прежде являлся магистром в Сицилии и Калабрии [402] , где отношения между орденом Храма и императором становились все более натянутыми. Тем не менее тамплиеры непосредственно не вмешивались в войну киприотов против маршала Филанджери, хотя и были крепко связаны с семьей Ибеленов. "Старый Государь Берофы", Жан д'Ибелен, глава киприотов, умер в 1236 г. Он сумел противопоставить французский рассудок немецкому насилию и расстроить маневры Фридриха и его наместника. Жан д'Ибелен высоко ценил орден Храма, коль скоро облачился в его одеяние незадолго до своей смерти. Он дал обет, когда упал с лошади и едва не разбился. "Очень воспротивились этому его дети, и в великом трауре были все люди страны, но ничего не вышло, он отправился, освобожденный, вопреки всем, в орден Храма и велел отвезти себя в Акру. Он недолго пробыл братом и принял прекрасную кончину". [403]
      Кончина д'Ибелена и отсутствие в Сирии светского государя отдали власть в руки патриарха и обоих магистров. Тамплиеры упорно возвращались к своей идее альянса с Дамаском против Египта. Они видели, что опасность шла из Каира, и желали приобрести союзника разобщенным христианам. К несчастью, договориться тамплиеры и госпитальеры не смогли. Если первые протягивали руку Дамаску и вступали в союз с Ибеленами, то вторые склонядись к договору с Египтом и покровительствовали Филанджери. Рыцари обоих орденов избивали друг друга на улицах Акры и по очереди осаждали одни других в командорствах. Кроме прочего, тамплиеры отомстили императору, потеснив тевтонских рыцарей, которых они изгнали из Акры и принудили укрыться в принадлежавшем им замке Монфор. Тем не менее с затуханием кипрской войны на мгновение затишье воцарилось и в Сирии. Многочисленные паломники путешествовали за море, несмотря на анафему, которой Григорий IX предал всех, кто отплывал в Святую Землю, вместо того чтобы прийти ему на помощь в борьбе против гибеллинов (сторонников императора) в Ломбардии.