Никита Матвеевич поднес всем по чарке водки и велел начинать по обычаю со старинных, донских еще песен, которые певали прадеды - лихие ватажники Ермака Тимофеевича и Антона Пожарского. Песенники приняли доброго вина, расправили усы, музыканты ударили в бубны, грохнули в литавры.
      Запевала, высокий красивый казак с роскошными пшеничными усами, приложил ладонь к правому уху, чтобы не мешали стоящие рядом певуны, и повел красивым баритоном с присвистом и притопыванием ногой:
      Как в таверне, да заморской,
      В чужедальней стороне,
      То хранцуз гулял да немец,
      Поляк жирный да казак.
      Следом вступил высоко и звонко Гаврила:
      Немец водку пьет, талеры на стол кладет,
      Хранцуз водку пьет, песни громкие поет,
      Жирный поляк водку пьет, разговоры все ведет,
      Казак водку пьет, да ничего не кладет...
      Атаман подтянул басом:
      Ничего он не кладет, только водку пьет,
      Кисетом гремит да кружкой стучит...
      Кружкой стучит да шинкарочку манит...
      И красиво, уже на три голоса полилась песня:
      Ты, шинкарочка, поедем на тих Дон,
      У нас на Дону не по-вашему,
      Не ткут, не прядут, а на конях идут...
      Тут пришел черед женщин. Особо выделялся высокий голос атаманши - Елены Сергеевны. И сразу стало понятно, в кого удался певун Гаврюха.
      У нас на Дону не по-вашему,
      Не ткут, не прядут, а на конях идут... 
      гремел казачий хор. И Алексей почувствовал, как покрылось его тело мурашками от восторга и осознания той необыкновенной силы, которую являли собой эти люди, чистые и искренние, надежные в дружбе и в любви, не потерявшие душу в суете и злобе жизни и продолжавшие верить даже здесь, на краю империи, среди диких лесов и гор, в великую Россию и процветание Сибири.
      Глава 7
      Казаки расходились вовсю, когда Алексей вышел на крыльцо и закурил. Дождь прекратился. Ночной ветерок приятно холодил лицо, проникал под рубаху, отчего в голове прояснилось, и Алексей почувствовал себя почти трезвым, хотя выпито было, пускай и под хорошую закуску, немало. Он поднял голову и посмотрел на небо. Если затянуто тучами, значит, завтра быть дождю. Но ветер и в вышине поработал на славу.
      Крупные махровые звезды весело перемигивались на небосводе и, словно шаловливая ребятня, играли друг с другом в прятки, скрываясь за редкими обрывками облаков. Небо казалось низким, а звезды близкими. Этого в Североеланске никогда не наблюдалось, и Алексей наконец поверил, что теперь на целых две недели с лишком он - свободный человек.
      За спиной скрипнула дверь. Из дома вновь вырвалась песня.
      ***
      Дверь хлопнула, закрываясь, и на крыльце появился все тот же казачий сотник Макар Корнеевич Семивзоров. Старику, судя по всему, требовался собеседник. Он запалил свою трубку.
      Накинуло запахом крепкого тютюна. А в стенах дома продолжалось веселье, и его шум смахивал на рокот далекого прибоя, который звучал то громче, то тише, но совсем не нарушал молчаливого очарования окружавшей их сонной природы.
      Старый казак несколько раз кашлянул, затем прочистил нос и, задрав голову в небо, произнес:
      - Ишь, как вызвездило! Батыев путь <Батыев путь, то есть Млечный Путь (казачье).>, словно золой оттерли. Блестит, что твоя шашка! - Он оглянулся на Алексея. - Славная завтра погодка намечается! У нас завсегда так: к вечеру дождь, зато денек - сплошная радость! Чем с утра заняться думаете?
      - Не знаю пока, - улыбнулся Алексей. - Коренник у нас - Иван Александрович, а я - в пристяжных. Куда он, туда и я!
      - Ежели на рыбалку отправитесь, то меня спросите, я вам такие ямки покажу, где хариус тучей стоит. - Старик пыхнул трубкой и мечтательно закатил глаза. - Знатная у Нас рыбалка, Лексей Дмитрич, а охота и того знатнее. По осени приезжайте, мы вам кабанью охоту устроим, а по зиме на волков с флажками или на медведя на берлоге... Тут у нас приволье! Что козуля, что сокжой <Сокжой - дикий северный олень.>, что марал... Сохатые, правда, за перевал еще зимой ушли из-за больших снегов. По весне вернулись, но что-то маловато. Пока только двух и видели.
      Быки, без коров и телят. Видно, не сладко им пришлось в чужой стороне.
      - С охотой вряд ли получится, - вздохнул Алексей. - Не уверен, что нас в покое даже на две недели оставят. Обязательно случится что-нибудь такое, из-за чего нас раньше времени отзовут.
      Сотник перекрестился:
      - Дай бог, не достанут! Егеря пока до нас доберутся!
      Дней пять посуху им скакать! Правда, на пароходе быстрее, но дороже! Так что, если пакет от начальства придет, вы к тому времени сами домой соберетесь.
      - Макар Корнеич, - Алексей подошел к сотнику почти вплотную и заглянул ему в лицо. - Вы случаем не слышали о человеке, который прошлой осенью старух-староверок посещал и просил их книги старинные показать?
      - Ты что ж, покойницу Измарагду имеешь в виду? - Макар Корнеевич с любопытством посмотрел на него. - А тебе какой интерес? Урядник сказывал, что тот человек раньше за неделю уехал, прежде чем старухи погорели.
      - А вам откуда известно, что урядник сказывал?
      - Так то ж моего брата сродного Петра сын, племяш мой, значитца, Семен. Он и к нам в станицу приезжал по этому делу.
      - Кто? Этот человек? Блондин в очках?
      - Да нет! Семен! Блондин ваш до нас не дошел! Он пытался к пустынножителям проникнуть. - Сотник неопределенно махнул рукой в сторону тайги, начинавшейся сразу за новым домом атамана. - А там... - Старик закашлялся и принялся выбивать трубку о перила крыльца. Алексей терпеливо ждал продолжения рассказа, но его собеседник, похоже, напрочь об этом позабыл.
      Однако Алексей не сдавался:
      - Что, много скитов и староверческих деревень поблизости?
      - Да есть, - ответил старик неохотно и вновь запыхтел трубкой. Потом, видно, переборол себя. Гость был атаманов, а Макар Корнеевич чтил казачьи законы и против кошевого идти не хотел, а равно обижать его гостя своим нежеланием отвечать на вопросы. Можно ведь по-всякому ответить, и себе не навредить, и гостя уважить. - Мы к им не лезем, разве приказ какой придет... Только оне допрежь приказа все узнают.
      И с мест своих снимаются... Обычаи у них строгие, свой устав с древних еще времен блюдут. После патриарха Никона, говорят, воцарился на земле Анчихрист. Торговать для них - грех, потому денег в руки не возьмут, тем более товар лавочный. Правда, есть и такие, которые допускают, что брашна <Брашна - пища (старообряд.).>, даже если прошла через торжище, не оскверняется. Этим легче.
      Таковские семьи даже у нас в станице имеются. А есть уж совсем оголтелые. Те больше в лесах прячутся. Сахар и чай не потребляют, хлебное вино не пьют, правда, из ягод гонят его вовсю, да медовухи всякие, то им можно! Соль добывают через знакомых на соляном озере, муку и зерно в скитах выращивают и меняют на телят и коров. Сами пустынники мясо вовсе не пользуют. А вот рыбой не гнушаются, варенья еще разные на меду варят.
      - А картофель едят?
      - А тут статья особая. Они его мандрагоровым яблоком называют и считают, что оно произошло от нечестивого союза какой-то царской дочки с огромным псом, слугой Сатаны.
      Только на капусте да репе далеко не уедешь, поэтому дали себе некоторое послабление. Говорят, если не клубнями картошку разводить, а семенами, тогда потреблять можно. - Сотник захихикал. - От ламп керосиновых тоже раньше шарахались, все больше лучиной да свечками восковыми избы освещали, а на днях смотрю, у старца нашего в окне лампа мигат...
      - Я слышал, в тайге до сих пор скриптории есть, где книги старинные не только хранят, но и спасают, переплетают заново, а то и переписывают.
      - А про то нам, мил-человек, неведомо! Это все их дела, - старый сотник кивнул в темноту, верно, в ту сторону станицы, где проживало несколько староверческих семей. - Они по своим законам живут, и мы не лезем, потому что сами из Расеи родом. Наши предки тоже двумя перстами крестились, когда в Сибирь пришли! Это после, когда цареву присягу приняли, по новому уставу жить стали. Только во многих казачьих семьях не только отцовы чекмени и шашки хранят, но и дедовы книги, что на харатье <Харатье - пергамент, бумага, на которой писались старинные книги и документы.> еще писаны...
      - А вы слышали о тех, кого "ратниками" называют? Это, что ж, толк какой-то раскольничий?
      Макар Корнеевич поперхнулся дымом и несколько раз перекрестился.
      - Господь с тобой, Лексей Дмитрич! Не накликай беду! - Он быстро огляделся по сторонам и шепотом спросил:
      - Откуда про них знашь?
      - Про ратников? - переспросил тот.
      - Тихо, тихо! - замахал руками Семивзоров. - У них уши отовсюду торчат.
      Понизив голос, Алексей рассказал ему о "монашке" и об ее спасителях. Старик слушал, вплотную приблизив к нему свое лицо. Потом отодвинулся и покачал головой:
      - Забудь про них, сынку, и не поминай даже! Страшная это сила! Не дай бог, если она ваши лица запомнила. Найдут ведь, из-под земли достанут. И смерть будет лютая, особливо если вы ей помешали важное дело исполнить.
      - С чего вы взяли, что важное? - удивился Алексей.
      - А потому, ежели сама Евпраксия... - Макар Корнеевич быстро прикрыл рот ладонью и перекрестился. - Господи, прости старого дурака! Разболтался без меры. Все вино это... - Он развернулся и почти бегом бросился в дом. Алексей пожал плечами и последовал за ним.
      ***
      ...Казаки разошлись только часам к двум ночи. Остались лишь атаман с женой да их старший - Гаврюха. Младших детей погнали спать сразу за полночь.
      Работницы убирали со столов грязную посуду и остатки угощения. Елена Сергеевна велела застелить чистые скатерти, подавать чай, варенье, сладкие пироги и булки.
      Никита Матвеевич сидел, развалясь, на лавке у стены и жаловался на хохлов, которые с утра испортили ему настроение.
      - Да отдали бы вы им этот бугор, батя, - не выдержал и влез в разговор старших Гаврила. - Он ведь, верно, на отшибе. Кто поедет за семь верст киселя хлебать, а тем более пахать. Я сам в том краю всего раз был, когда кобылу, что от табуна отбилась, разыскивал.
      Атаман против обыкновения не рассердился, не одернул сына, лишь снисходительно посмотрел на него и ответил:
      - У меня прынцып прежде всего! Казачьи привилегии треба отстоять. Я им предлагаю земли в аренду брать полетно - не желают. Дай им волю - сегодня один бугор в вечное пользование просют, а завтра, глядишь, хохлы на одну доску с казаками станут. Не могу я им того позволить, понимашь, дурень, али нет?
      - Тебе, батя, видней. Я не настаиваю, - сдался Гаврюха.
      - А хоть бы и настаивал. Я, паря, всегда по-своему поступаю, знать уже должен. Давеча у меня с работниками, что в тайге лес валят, спор вышел из-за расценок на дрова. Тоже надбавки просют. Со всех сторон только и смотрят, что бы урвать. А мне из какого интересу хлопотать? Десять плотов ноне должен отогнать в Североеланск пароходному товариществу Кретовых.
      Шаньшин покосился одним глазом на гостей: произвел ли впечатление своей подрядной деятельностью? В последние годы Никита Матвеевич быстро шел в гору - построил паровую мельницу, открыл лавку, торговал вином (больше, правда, разведенным контрабандным спиртом - "шандыком"), брал подряды на поставку дров и перевозку грузов, ставил более десятка неводов на осетра и стерлядь, держал даже своего засольщика, умевшего и икру солить, и копчености приготовить.
      Подумывал он и о том, чтобы откупить по случаю в Тесинске, а даст бог, и в Североеланске подходящие участки, чтобы построить свои дома с магазинами внизу, со складами и хорошими ледниками и торговать свежей рыбой даже в летнее время.
      Широкие у него были планы... Прямо как в сказке: "Раззудись, плечо, размахнись, рука!"
      Гости едва справлялись с дремотой. Гаврюха, беззастенчиво привалившись к оконному косяку, сладко похрапывал.
      Ушла к себе в спальню Елена Сергеевна, а Никита Матвеевич, забыв обо всем, предавался воспоминаниям о былых временах, о том, как вольготно жили казаки еще лет сорок-пятьдесят назад.
      - Тогда, почитай, в округе одни казачьи станицы стояли да стойбища инородцев. Переселенцы, по большей части староверы, с Алтая пробирались в наши края, оттуда их вынудили уйти. Все больше беспоповцы были. Власти они не признают, между собой тоже воюют, в ереси обвиняют. И шут их поймет, по какому случаю они друг другу бороды рвут. Духоборцы, молокане, хлысты, шелопуты, скопцы, субботники... Скольких я на своем веку повидал, а так и не понял до конца, чего ж они так за старую веру держатся? Неужто так важно, сколько раз аллилуйю возглашать и сколькими перстами крест класть?
      (Примечание: Раскольничья церковь делится на две ветви:
      1. Беспоповщина включает в себя поморцев, спасовщину, непоповцев. Не уклоняются от православия, привязаны к старым книгам и обрядам - двуперстное сложение, восьмиконечный крест, трикратное возглашение аллилуйя, писание и чтение церковных слов по-старинному, одноголосное пение. Из них образовалась церковь Единоверческая, или Благословенная.
      2. Поповщина - ее приверженцы принимают рукоположение, священство и таинства, но требуют от попа отречения от обрядов господствующей церкви. Принимают беглых и преступных попов - отсюда бегло-поповщина.
      Она включает в себя до пятидесяти мелких толков, которые крайне нетерпимы, проклинают и признают всякое гражданское и духовное начальство за орудие Антихриста.
      По их мнению, седьмой фиал (сосуд) апокалипсический пролился на землю, благодать взята на небо, царство Антихриста наступило.
      Далее следуют уже не расколы, а ереси. Спор идет не об обрядах, а о догматах. Их три разряда: духовные, созерцательные и нехристиане. Духовные: духоборцы, иконоборцы, молокане; созерцательные: христовщина, хлысты, шелопуты, скопцы; нехристиане - субботники или жиды.
      Приводится по В.И. Далю. "Толковый словарь живого великорусского языка". Москва. Издательство "Русский язык". 1998 год).
      Атаман сделал несколько глотков из большой чайной чашки, зачерпнул ложкой меда - свежайшего, с таежных первоцветов, и тщательно ее облизал. Иван последовал его примеру, только обильно намазал медом большую булку с начинкой из толченой черемухи. Никита Матвеевич осуждающе покачал головой:
      - Сразу видно, Иван Лександрыч, что человек ты городской. Булка весь вкус перебьет. Непременно надо мед ложкой есть - и вкусно это, и для здоровья пользительно.
      Иван послушно полез ложкой в вазочку с медом, а Никита Матвеевич перекинулся уже на другую тему, и Алексей не стал его возвращать к прежней, о старообрядцах, которая с каждым часом интересовала его все больше и больше. Но если он спугнет еще и атамана... Нет, стоит набраться терпения...
      Поспешай медленно! Кто же это сказал? Кажется, кто-то из великих? Или Тартищев? Вероятно, Федор Михайлович произнес эту фразу при очередном разносе. Мысли путались: усталый мозг отказывался служить, но Алексей старался не подать виду, что засыпает. Возможно, расслабившись, атаман и сам проговорится о том важном, о чем предпочли промолчать и дед Семен, и Гаврюха, и Макар Корнеевич Семивзоров, а еще раньше купец Чурбанов, его секретарь Усвятов и хранитель музея Голдовский.
      Алексей хмыкнул про себя: по крайней мере, он знает теперь шесть человек, которым наверняка что-то известно об этих ратниках в черных балахонах с красной каймой. Ничего!
      Ему не привыкать ждать! Поспешай медленно...
      Он сосредоточился, пытаясь вникнуть в рассказ атамана.
      Никита Матвеевич отвечал на вопрос Ивана, насколько трудно охранять границу.
      - Ездиют дозоры, но больше для блезиру. А вообще чего границу стеречь в наших краях? - с пьяной откровенностью раскрывал атаман секреты казачьей службы. - Не украдут. Корчемная стража <Корчемная стража - таможня.> спиртоносов ловит, верно! Караваны задерживает. Бывает, что мои казачки отметятся, если табун ворованный через границу норовят перегнать или меха без пошлины вывезти... Только попадаются больше дураки или новички. Человек с умом любые делишки обделает на границе шито-крыто...
      - Лихие вы люди, казаки, - Иван пьяненько рассмеялся, но взгляд его был абсолютно трезв, в этом Алексей не мог ошибиться. Похоже, Иван тоже вступил в игру, но только в какую? Алексей надеялся, что узнает об этом, когда они отправятся спать на сеновал, вопреки просьбам хозяев обосноваться на ночь в избе. Но оба возжелали свежего воздуха...
      Атаман уперся ладонями и легко поднял свое большое тело из-за стола. Окинул гостей веселым взглядом.
      - Мы сегодня славно выпили и закусили. А сейчас спать пора! А то меня не переслушать. - И, склонив голову, повинился:
      - Простите уж меня, сивого мерина. Забыл, что вы рано поднялись. Но, право слово, редко так душевно удается посидеть...
      Глава 8
      Всю ночь он целовался. Догонял, хватал за руку, разворачивал к себе... И целовал, целовал эти яростно расширенные глаза, искривленный рот, хотя она пыталась вывернуться из его рук, отталкивала, шипела что-то гневно в лицо, а он все равно целовал эти горячие губы, а под руками ощущал сильное девичье тело, упругое, гибкое, желанное... В очередной раз она вырывалась из его объятий, и в очередной раз он успевал ухватить ее за запястья, сначала за одно, потом за другое, прижать к себе и вновь склониться к ее губам. "На славу! На удачу! На любовь!" - шептал он лихорадочно и словно пил и не мог напиться из этого родника, единственного, который никому еще не утолил жажду до конца.
      Улучив момент, она закрыла ему рот ладонью, и он ощутил холодную тяжесть кольца на своих губах. "Евпраксия!" - простонал он, пытаясь убрать эту ладонь, которая, казалось, взяла в тиски его лицо, отчего оно стало непослушным, точно задеревенело, и губы шевелились едва, и глаза будто подернуло пеленой. "Евпраксия! - едва слышно прошептал он, чувствуя, что какая-то страшная сила неумолимо влечет его вниз, в темноту, в бездонную яму. И он знал, что не будет ему оттуда возврата, если она не задержит его, не остановит это жуткое падение... - Евпраксия!" - закричал он отчаянно, потому что ладонь она отпустила, и его подхватил страшный вихрь, закрутил, понес, как осенний лист, как сухой кустик бурьяна...
      Опять его сильно встряхнуло. Он вскрикнул от ужаса и.., очнулся. Иван изо всех сил тряс его за плечи и сердито приговаривал шепотом:
      - Просыпайся! Просыпайся!
      Алексей с ошалевшим видом уставился на приятеля, не понимая еще до конца, где он и что с ним происходит. Ведь он до сих пор чувствовал и тяжесть девичьей груди в своей ладони, и теплоту ее губ...
      - Где она? - едва удержался он, чтобы не спросить об этом Ивана.
      Но Вавилов повторил уже более требовательно:
      - Просыпайся! - и кивнул в сторону серого проема - выхода с сеновала. Что-то там происходит, но пока не разберу, что?
      Они осторожно подползли к выходу и улеглись, один слева, другой справа от него на сено. Внизу, во дворе дома атамана, стояли оседланные кони. Пять или шесть. Кажется, их было больше, но остальные скрывались в тени ворот, и лишь по звяканью сбруи и фырканью можно было определить, что к атаману пожаловало не менее дюжины поздних гостей.
      Эти гости были, судя по папахам, казаки. Разговаривали они едва слышно, но все ж Алексей разобрал среди других женский голос, несомненно, Елены Сергеевны, а через мгновение разглядел и ее, и самого атамана. Ладную и подвижную фигуру Шаньшина трудно было с кем-либо спутать. Да и бас его, как ни старался Никита Матвеевич, в рамках шепота тоже нелегко удержать.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.