Владимир Илларионович надеялся, что перед процедурой объявления приговора или сразу же после нее родителям позволят увидеть сына, и заранее отправил прошение о свидании с Митей на имя обер-прокурора, но Ответа до сих пор не получил.
      В конце недели в два часа пополудни, сразу же после возвращения Гагариновых и Маши с воскресной службы, приехал Алексей. Маша была в это время с княгиней и узнала об его приезде от горничной. Служанка поспешила сообщить ей, что господин барон, кажется, сердит и чем-то взволнован, потому как сразу прошел в кабинет его светлости...
      Через полчаса лакей передал Маше, что барин ждет ее в своем кабинете.
      Она быстро, почти бегом преодолела длинный коридор, отделяющий спальню Зинаиды Львовны от кабинета князя, распахнула двери и увидела Алексея, стоящего у окна к ней спиной. Владимир Илларионович, сгорбившись в кресле у камина, пытался раскурить свою трубку.
      Барон обернулся на звук раскрывшейся двери и, радостно улыбнувшись, пересек кабинет, взял Машу за руку и подвел ее к креслу рядом с князем. Владимир Илларионович стряхнул с колен рассыпавшийся табак, положил так и не раскуренную трубку в карман домашней бархатной куртки, развел руками и виновато проговорил:
      - Дожил! Совсем руки перестали слушаться! Трубку не могу заправить табаком без помощи лакея!
      - Не волнуйтесь, Владимир Илларионович, - мягко сказал Алексей, положил ему руку на плечо и слегка сжал, - мы найдем еще один способ спасти Митю.
      - Нет, - решительно ответил князь, отстранил его руку и встал с кресла. - Я вам не позволю больше рисковать своим служебным положением и карьерой. Если в тайной полиции узнают о вашем неблаговидном поступке, то вам крепко не поздоровится. Уйдите на некоторое время в тень, занимайтесь "Рюриком", а к Рождеству сыграем вашу свадьбу с Машей...
      Маша поднялась из кресла, обняла князя за шею и прижалась щекой к его груди:
      - Владимир Илларионович, но мы с Алексеем Федоровичем решили отложить наше обручение и венчаться будем, вернее всего, после завершения его экспедиции на Дальний Восток, если, конечно, он получит назначение на "Рюрик".
      - Я его получил два дня назад, - Алексей улыбнулся и пожал плечами, но не счел нужным сообщать об этом радостном для меня событии, поскольку оно омрачено горем, которое все мы сейчас испытываем.
      - Алеша, мы искренне рады за вас, - сказал князь и, слегка отстранив Машу от себя, посмотрел ей в глаза. - На мой взгляд, ваше желание отложить венчание несколько опрометчиво, и не стоит отказываться от счастья в угоду двум старикам...
      - Не смейте так говорить! - вскрикнула Маша и заплакала, еще крепче обняв Владимира Илларионовича за шею. - Я вас никогда не оставлю, чего бы это мне ни стоило!
      - Ну-ну, девочка, - ласково сказал князь и поцеловал ее в лоб, перестань реветь и послушай этого молодого негодника, который вполне мог бы угодить вслед за Митей в Петропавловку.
      - Что случилось? - Маша отстранилась от Владимира Илларионовича и с тревогой посмотрела на барона. - Что вы такое сделали, Алексей Федорович?
      - Твой распрекрасный жених, Машенька, затеял подготовить побег нашего Мити. И заметь, в несколько дней успел сговориться с английским шкипером и Митиным тюремщиком, который согласился вывести Митю из крепости незадолго до полуночи...
      - И что же? - Маша прижала руки к груди и со страхом посмотрела сначала на жениха, потом на Владимира Илларионовича. - Кто-то разоблачил вас?
      - Вовсе нет, - Алексей печально вздохнул, - просто Митя наотрез отказался бежать. Он, видите ли, уверен, что в тайной полиции непременно дознаются о моей роли в подготовке побега, и он не желает рисковать моей судьбой. - Алексей разочарованно махнул рукой. - А ведь все складывалось так удачно! - Он опять отошел к окну и, присев на широкий подоконник, принялся рассказывать о плане побега, который ему предложил один из унтер-офицеров, тюремщиков Мити.
      Это был как раз тот солдат, что помог Алексею в свое время пробраться в каземат к Мите. Каким-то образом он разузнал адрес его городской квартиры и караулил его два дня подряд, чтобы сообщить о своем желании спасти Дмитрия Владимировича от наказания. По его словам, тюремщики жалели Митю и в последнее время, когда того перестали вызывать на допрос, стали ночью выводить его на прогулку во двор около куртины или в сени, если шел дождь. А когда вечером куртину запирали и часовые могли не бояться обхода крепостных офицеров, Мите позволяли встречаться и разговаривать с заключенным Снешневичем, поляком, опубликовавшим в одном из английских журналов пять или шесть стихотворений, в них он назвал российского императора великим палачом. Стихи были напечатаны под псевдонимом, но тайной полиции не составило труда докопаться до истины и узнать, кто скрывается под подписью "Неистовый Лях". Суд был скор и без колебания вынес соответствующий приговор.
      Сентенцию Снешневичу прочитали две педели назад, и теперь он, в ожидании отправки в Сибирь, получил некоторые послабления: ему позволили несколько раз встретиться с родными в комендантском доме, правда, в присутствии плац-адъютанта, а также получить от них повое платье, белье, книги. А в день рождения поляка его сторож принес им в каземат бутылку шампанского, и впервые за все время пребывания в крепости Митя хохотал от души над веселыми рассказами Снешневича о своем бывшем соседе, старике еврее, и его любвеобильной молодой жене.
      С помощью того же сторожа Янек Снешневич брал по абонементу во французском книжном магазине книги Вальтера Скотта, Фенимора Купера и других известных писателей и делился ими с Митей, которому в подобном удовольствии было отказано.
      Все эти события несколько улучшили настроение Мити, и он перестал думать о своем будущем с мрачной безысходностью смертника, ибо понял, что ему отчаянно хочется жить!
      Однажды вечером к нему зашел дежурный унтер-офицер.
      Его и гвардейца-инвалида Митя выделял особо из своих тюремщиков за сострадание и услужливость. Спросив Митю, не надо ли ему чего, и получив ответ, что тот ни в чем не нуждается, уитер-офнцер не ушел, а продолжал переминаться с ноги на ногу, словно хотел что-то сказать, но никак не мот решиться.
      - Жаль мне вас барин, от всего сердца, - сказал он наконец, предварительно проверни, не подслушивают ли его из коридора, - и очень хотелось бы вам помочь, чем могу, конечно, а могу я многое, смею вас заверить. Ежели пожелаете вырваться из этих степей и уплыть на корабле в Англию, я помогу вам с величайшим удовольствием.
      - И каким же образом, любезный? - спросил его Митя с явным недоверием.
      - А вот как, - отвечал унтер, - разумеется, для этого надобны деньги. Поначалу тысяч пять-шесть, думаю, довольно будет, потом родные пришлют еще. Да и мне самому придется с вами отправиться. Вы ведь понимаете, мне здесь уже нельзя будет оставаться. Да вы не бойтесь, мы с вашим другом, - он склонился к Митиному уху и едва слышно прошептал, - бароном Кальвицем обо всем договорились. Слушайте, как мы все устроим... - Он опять выглянул в коридор, постоял некоторое время, прислушиваясь, не прозвучат ли вдруг шаги крепостного офицера, и опять подошел к Мите.
      Присел перед его кроватью на корточки и принялся громким шепотом излагать план побега, придуманный им вместе с бароном. - Ваш друг уже договорился с капитаном одного английского купеческого судна, которому придется заплатить приличную сумму. Корабль придет послезавтра ночью, когда на Неве разберут мосты. Вечером, по обходе плац-адъютанта, я пойду с вами погулять, выведу за крепость и спрячу на час-другой в дровах.
      - - О чем ты говоришь, братец? - удивился Митя. - Вы с бароном определенно сошли с ума. Как мы с тобой выйдем из крепости, когда при каждых воротах караул?
      - А давайте попробуем проделать это завтра, и вы поймете, что я вас не обманываю. - Унтер-офицер самодовольно улыбнулся. - На самом деле это не так сложно, если сделать с умом...
      - Ну, хорошо, - перебил его Митя, - вывел ты меня за ворота, спрятал в дровах, а дальше что? Меня же вскоре хватятся!
      - А дальше, - опять усмехнулся солдат, - я вернусь в куртину, осмотрю и запру все казематы, а ключи отнесу плац-майору. На вашей кровати вместо вас мы положим под одеяло куклу из вашей одежды, чтобы часовому, если ему вздумается заглянуть в окошечко, показалось бы, что это вы лежите и крепко спите. Когда стемнеет, с судна нам спустят ялик <Легкая корабельная шлюпка.>.
      Единственное неудобство - нам придется проплыть до него несколько саженей, а вода уже ледяная... Через четверть часа мы будем на судне, и капитан надежно спрячет нас до прохождения Кронштадтской брандвахты <Корабль, несущий сторожевую службу при входе (выходе) в гавань для поддержания установленного режима плавания, или сторожевой пост на берегу.>. Эту брандвахту корабли обычно проходят перед рассветом, а днем мы уже будем далеко, и вы станете совершенно свободным человеком. Унтер-офицер перевел дух и продолжал:
      - В каземате вас не хватятся до девяти часов следующего дня, то есть до обхода плац-адъютанта. Но пока разберутся, куда вы подевались да с чьей помощью, дня два пройдет, и если они даже и догадаются, что мы спаслись на корабле, мы будем уже далеко и вне погони. Видите, как это легко! - сказал солдат и радостно улыбнулся. - Ваш друг готов принять все расходы на себя, чтобы не беспокоить ваших родителей раньше времени...
      - Действительно, все в его предложении было дельно и хорошо придумано, - продолжал рассказ Алексей. - На следующий день, гуляя с Митей, унтер-офицер вывел его из крепости без всякого затруднения и показал, где спрячет его до прибытия корабля. Караул, стоявший при крепостных воротах, не обратил на них никакого внимания. Но, - Алексей повысил голос и стукнул кулаком по подоконнику от досады, - ваш сын, Владимир Илларионович, категорически отказался бежать по причинам, о которых вы уже знаете.
      Унтер-офицер, конечно, огорчился. Он - хороший человек, хотя и заработать на этом деле тоже хотел, без всякого сомнения. Но те деньги, что он попросил за свою услугу - две тысячи рублей, - ничтожнейшая плата за почти смертельную угрозу, какой он подвергал свою жизнь в случае преждевременного раскрытия заговора. Вчера я должен был сообщить ему название судна и имя капитана, но он при нашей встрече передал мне решение Мити и сказал с явным сожалением: "Его светлость, кажется, не потеряли надежды на милость Государя, но я не думаю, что он проявит милосердие - не такой он человек!" - Барон развел руками. - На этом мы с ним и расстались.
      Владимир Илларионович вытер слезы, выступившие на глазах во время рассказа Алексея, и перекрестился:
      - На все воля твоя, господи! Видно, так тому и быть! - Он обнял Машу и прошептал:
      - Будем ждать! Все теперь в руках Провидения!
      9.
      О наказании, определенном Мите за преступление, узнали 17 ноября. Князя Гагаринова вызвали в канцелярию обер-прокурора и вручили копию приговора Верховного Уголовного суда но делу Дмитрия Гагаринова, обвиняемого в покушении на жизнь и здоровье великого князя Василия Михайловича Романова. Преступление было признано тягчайшим, и по приговору суда князь Дмитрий Гагаринов лишался офицерского звания, орденов, дворянства и высылался в каторжные работы на рудниках на двадцать лет с последующим поселением в Сибири навечно.
      Кроме приговора, Владимиру Илларионовичу вручили разрешение обер-прокурора на свидание с сыном перед отправкой того в Сибирь, Родителям позволялось передать Мите теплые вещи, белье и деньги на дорожные расходы. Гагаринов попробовал было спросить, можно ли будет воспитаннице Марии Резвановой встретиться с их сыном, но чиновник, вручивший ему документы, ответил, что свидание с осужденными позволяется лишь родителям и законным супругам.
      Вечером того Же дня Алексей привез известие, что уже накануне утром в Комендантском доме Мите тоже прочитали сентенцию Верховного Уголовного суда, а затем посадили в арестантское закрытое судно и доставили в Кронштадт для исполнения первой части приговора.
      На флагманском корабле "Сысой Великий", куда привезли осужденного, адмирал Краунц, как рассказал барону знакомый офицер, наблюдавший за церемонией разжалования, при виде Дмитрия Гагаринова побледнел, судорожно сжал руки и, подняв глаза к небу, непривычно быстро, глотая отдельные слова, зачитал приговор. В свое время адмирал был , командиром на корабле "Александр Невский", где служил Митя, и всегда считал его одним из своих лучших офицеров.
      Поэтому так понятно было волнение, с каким он объявил о начале экзекуции. Многие офицеры, присутствовавшие при этом, были искренне возмущены столь жестоким приговором. Гнусный характер потерпевшего был хорошо известен в обществе офицеров, и все они были уверены, что Дмитрий Гагаринов пострадал незаслуженно, спровоцированный на преступление недостойным поведением князя Василия.
      Но свои догадки бывшие Митины сослуживцы и друзья высказали позже в приватных беседах, а после зачтения адмиралом приговора могли лишь молча и сочувственно наблюдать за тем, как над Митиной головой сломали саблю, и так ретиво, что слегка поранили ему голову. Два матроса арестантской команды стянули с него парадный сюртук с орденами и медалями и утопили в море. Затем на Митю надели матросский бушлат и, посадив в ту же арестантскую лодку, отвезли в крепость...
      После этого Митя окончательно перешел в разряд "особо опасных государственных преступников", и его перевели в одиночную камеру Секретного дома на территории Алексеевского равелина, где в свое время томились руководитель антибироновского заговора Волынский и неудачливая претендентка на российский престол "княжна Тараканова"...
      Около трехсот членов тайных обществ декабристов и более семисот рядовых участников восстания 14 декабря 1825 года прошли сквозь его застенки, и теперь все ужасы каторжного содержания придется испытать и Мите, вплоть до отправки его по этапу. А пока ему, как осужденному sans facon <Без чипов (фр.).>, уменьшили порцию хлеба и перестали давать чай...
      На следующий день князь и княгиня отправились на свидание с сыном, а Маша с женихом остались дожидаться их возвращения в княжеском экипаже неподалеку от моста через Кронверкский пролив.
      Гагариновых не было более часа, и за все это время Маша едва сказала десяток слов Алексею, пытавшемуся как-то разговорить ее и отвлечь от тягостного ожидания. Наконец он замолчал, и Маша заметила явную обиду в его глазах, но ничего не могла с собой поделать. Присутствие Алексея в карете непонятно почему раздражало ее, и она старательно отводила глаза всякий раз, когда замечала его пристальный взгляд. Вероятно, ей просто хотелось побыть наедине со своими мыслями.
      С того момента, когда она узнала об унизительной процедуре разжалования Мити, в ней что-то надломилось, и всю ночь она не могла уснуть, беспрестанно думая о нем, представляя, как он тоже не спит, прислушиваясь к оглушительной тишине вокруг. Один на одни со своим горем и отчаянием, в беспросветной темноте, без проблеска надежды...
      Маша ходила из угла в угол, тискала в руках носовой платок, чувствовала, что нужно заплакать, но, как ни силилась, не могла. Сухие спазмы рвали горло, она задыхалась, распахивала окно, но холодный воздух лишь на доли секунды давал облегчение, и все повторялось вновь, с каждым разом сильнее и мучительнее, и если бы не рассвет, она бы непременно сошла с ума от безысходности, понимая, что не в ее силах помочь Мите, как бы ей этого ни хотелось.
      Маша знала, что при свете дня в заботах по дому и в беспокойстве о здоровье Зинаиды Львовны ей станет немного легче. Но стоило ей остаться одной хотя бы на мгновение, отчаяние охватывало ее с новой силой.
      Она надеялась, ей тоже позволят попрощаться с Митей, и, когда узнала, что милость Государя распространяется лишь на родителей осужденного, поняла: горе, которое она пережила до этого, ничто по сравнению с тем, что испытала, узнав о запрете обер-прокурора...
      Алексей вышел наружу и принялся ходить взад-вперед мимо окон экипажа. Он тоже волновался, отчего его худощавое лицо еще больше осунулось и побледнело, а на лбу проступила глубокая складка. Маша сквозь стекло несколько раз заметила его беглый взгляд, брошенный в сторону кареты, но всякий раз отодвигалась от окна и отворачивалась, испытывая тайную досаду, что ее жених так благополучен, красив и, несмотря на то, что искренне озабочен семейными проблемами Гагариновых, выглядит неплохо по сравнению с Митей. Да и судьба его, в отличие от судьбы друга, безоблачна и сулит ему прекрасные перспективы. Маша понимала, что нельзя злиться на молодого человека, который совсем не виноват в том, что другой молодой человек, не менее красивый и умный, по глупой случайности разрушил свою жизнь, но все-таки сердилась, не желая простить жениху его везения.
      Барон видел ее состояние и понимал - с его невестой происходит что-то неладное. Маша постепенно отдалялась от него и во время редких теперь встреч держала себя не слишком приветливо, норой даже отчужденно. Она перестала улыбаться, а прекрасные голубые глаза потемнели и ввалились. И во время разговоров она точно не слушала его, отвечала невпопад и все словно прислушивалась к чему-то одному ей известному, притаившемуся где-то рядом, а возможно, и в ней самой.
      До поры до времени барон не решался завести с ней откровенный разговор и пытался нынешнее состояние своей невесты объяснить свалившимся на семью Гагариновых горем. Но даже князь и княгиня вздохнули с облегчением, узнав, что император все-таки не посмел приговорить Митю к смертной казни, Маша же еще больше погрустнела, и барон то и дело ловил на себе ее странный взгляд. Она смотрела на него, по Алексей головой мог поручиться, что в этот момент она видела нечто другое...
      С Нарышкиного бастиона раздался выстрел вестовой пушки... Маша вздрогнула... Полдень уже...
      И тут же она увидела две фигуры, князя и княгини, пересекающие мост. Она открыла дверцу экипажа, соскочила с подножки и, не разбирая дороги, бросилась навстречу Гагариновым. Алексей, прихрамывая на раненую ногу, едва поспевал за ней.
      Зинаида Львовна увидела бегущую навстречу девушку и остановилась на середине моста:
      - Машенька, дорогая, я видела Митю.
      Она заплакала, и Владимир Илларионович страдальчески сморщился:
      - Дорогая, ты же дала слово и Мите, и мне, что больше не будешь плакать! Наш сын жив-здоров, и не стоит его оплакивать, как покойника. И в Сибири люди живут. Говорят, там порядки свободнее и климат несравнимо здоровее, чем в Петербурге.
      - Но это так далеко! - Княгиня в последний раз всхлипнула и вытерла глаза платком. - И вряд ли мы увидимся с ним когда-нибудь!
      - Ну, это ты зря, голубушка! Как только узнаем, куда Митю направили, тут же его навестим.
      - Ты это говоришь, чтобы успокоить меня. Знаешь, что я не выдержу такую долгую дорогу.
      - И все равно не стоит отчаиваться, Зинаида Львовна. - Барон ласково посмотрел на нее и улыбнулся. - Я обещаю вам, что навещу Митю обязательно, как только представится случай. И думаю, Мария Александровна не откажется сопровождать меня?
      Он повернулся к Маше и заметил ее взгляд, устремленный на крепость. Девушка, сжав кулаки, с ненавистью смотрела на угрюмые каменные бастионы, на взметнувшийся к небу шпиль собора и что-то едва слышно шептала. Князь окликнул ее, но Маша словно не слышала его. И Владимир Илларионович вынужден был обнять ее за плечи и слегка встряхнуть:
      - Пойдем, Милая! Мите мы уже ничем не поможем! - Он повернулся к Алексею. - Ваш приятель унтер-офицер, Алеша, пообещал нас известить, когда Митю отправят по этапу.
      По его словам, это можно ожидать в любое время: и сегодняшней ночью, и всю последующую неделю. Слава богу, у нас приняли медвежью шубу для него и теплые одеяла. Плац-майор сказал мне, что величайшим распоряжением Мите и еще нескольким арестантам позволено ехать в кибитках, исключительно за их прежние заслуги перед Отечеством, остальные же пойдут пешком весь путь до Иркутска. А там всех, кто доберется до места, распределят по рудникам. И дай" бог, чтобы Митя не попал на свинцовые рудники...
      - Владимир! - вскрикнула княгиня и вновь залилась слезами.
      - Молчу, молчу, голубушка!
      Князь обнял жену за плечи и повел к экипажу. А барон осторожно дотронулся до Машиной руки:
      - Машенька, не стоит убивать себя! Этим вы Мите не поможете!
      Девушка повернула к нему лицом и с недоумением посмотрела на него, потом вдруг схватила его за плечо и несколько раз сильно встряхнула:
      - Алеша, ну почему это все случилось именно с Митей? За что ему такое наказание? Я сердцем чувствую, что он не виноват, но отчего он посчитал нужным не говорить о причинах своего нападения на князя Василия?
      - Милая моя, - Алексей снял перчатку и, коснувшись кончиками пальцев ее щеки, смахнул с нее одинокую слезнику, - не мучайте себя этими вопросами. Каждый из нас задает их себе ежедневно и не находит ответа. Его знает один Митя, и если он даже родителям не объяснил мотивы своего поступка, значит, это не только его тайна. И я склонен, как и вы, подозревать одного-единственного человека, ради которого он готов пожертвовать даже своей жизнью.
      - Я найду эту дрянь и заставлю ее сказать всю правду. - Маша стиснула зубы, а глаза ее полыхнули вдруг такой яростью, что барон на секунду усомнился - его ли невеста перед ним? Стеснительная, порой даже робкая девушка на его глазах превращалась в тигрицу, и он вдруг понял, что окончательно потерял ее. Почувствовал сердцем, что Маша больше не принадлежит ему. У нее появилась цель, пока не совсем ясная даже для нее самой, но, бесспорно, связанная с Митей...
      Алексей не сказал ей больше ни слова, он был уверен, что слова теперь бесполезны. Просто взял Машу под руку и осторожно повел ее к карете. Девушка шла как слепая и несколько раз чуть не упала, споткнувшись о булыжники. Рука ее слегка подрагивала. Маша так и не посмотрела в его сторону, а Алексей шел рядом и с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться, как мальчишка. Все его мечты о счастье и любви с этой замечательной девушкой рухнули навсегда. С какой великой радостью он пожертвовал бы сейчас и состоянием, и даже назначением на "Рюрик", лишь бы вернуть тот лучший день в своей жизни, когда Маша согласилась стать его женой. Но барон был здравомыслящим человеком и знал, что опоздал, и все попытки удержать невесту возле себя уже бесполезны. Мария Резванова определила свое будущее, но места Алексею фон Кальвицу в нем уже не было!
      ***
      - Митя очень огорчился, что Алине не позволили повидаться с ним. Он думает, будто она жаждет этого свидания, и мы не посмели разуверить его. Зинаида Львовна обвела присутствующих при разговоре Алексея и Машу печальным взглядом и слегка усмехнулась:
      - Мы пытались убедить его, что письмо она не написала из-за тяжело" болезни, но не надо было этого говорить, зная, какое впечатление это произведет на Митю. Кажется, его не так Сибирь пугает, как то, что он не попрощается с невестой. Ведь Митя до сих пор считает ее своей невестой, и разве мы могли осмелиться сообщить ему, что она отказалась от него...
      - Вы правильно поступили, Зинаида Львовна, - сказал Алексей. - В Сибири он постепенно привыкнет к мысли, что Алина потеряна для него навсегда, и, возможно, найдет свое счастье. Я слышал, многие ссыльные женятся там, строят дома, обзаводятся хозяйством...
      - Ты имеешь в виду, что они женятся на простолюдинках? - всплеснула руками княгиня. - Мой Митя женится на простой крестьянке?
      - Смею вас заверить, из крестьянок получаются неплохие жены, верные, любящие и заботливые, ну а научить их грамоте и всему тому, что он сам умеет, это уж будет Митина забота...
      - Но я никогда не увижу внуков, - заплакала вновь Зинаида Львовна, по приговору, если Митя женится, все его дети станут казенными крестьянами, и у них не будет никаких прав ни на титул, ни на наследство.
      - Успокойся, матушка, ради бога! - Владимир Илларионович обнял жену и поцеловал ее в лоб. - Главное, что наш сын остался жив, а Государь человек хоть и вспыльчивый, но спустя время иногда меняет свои скоропалительные решения. Возможно, в конце концов он смилостивится и снизит Мите сроки наказания. - - Дай-то бог! - Княгиня вздохнула, перекрестилась на образа и посмотрела виновато на Алексея. - Простите меня, Алеша, но я заберу от вас Машу. Я неважно себя чувствую сегодня и хочу, чтобы она сделала мне компрессы на голову.
      - Ничего не имею против. - Алексей поцеловал ручки сначала княгине, затем Маше и, слегка склонив голову, обратился к князю:
      - С вашего позволения, Владимир Илларионович, я хотел бы обсудить некоторые вопросы, которые могли бы повлиять на улучшение Митиной жизни в Сибири. - Он посмотрел на Зинаид) Львовну и Машу. - Я уверен, есть несколько способов облегчить его участь, и, если Владимир Илларионович согласится с моим предложением, уже завтра вечером я доведу их до вашего сведения.
      - Алеша, вы истинный и самый верный друг Мити, - всхлипнула княгиня и обняла барона за плечи. - Вы - единственный, кто открыто приходит в наш дом и не скрывает симпатий к государственному преступнику. Но, ради бога, будьте осторожнее и не рискуйте своим новым назначением. - Зинаида Львовна поцеловала его в лоб и быстро перекрестила. - Храпи вас господь за ваши добрые дела, и пусть воздается вам за них сторицей... - Княгиня опять поцеловала Алексея и вслед за Машей, открывшей перед ней дверь, вышла из кабинета мужа...
      ***
      - Маша, я совершенно здорова, - торопливо сказала ей княгиня, - но мне нужно с тобой посекретничать, поэтому пришлось немного схитрить. - Она присела на небольшую софу у стены и тяжело вздохнула. - Сегодня сразу же после возвращения из крепости я пыталась серьезно поговорить с Владимиром Илларионовичем, но он приказал мне не заниматься глупостями. Возможно, это и глупость, но выслушай меня, пожалуйста. - Зинаида Львовна взяла Машу за руку, притянула девушку к себе и шепнула:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.