Обескураженные мафиози отказывались понимать Голубя, ропот недовольства нарастал и ширился. Даже твердокаменно верный Горыныч смутился, не скрывал неодобрения и с подозрением поглядывал на него - не заболел ли?
      А Стас продолжал доводить до конца начатое дело - продал свой городской и загородный особняки, вторую машину, но с "Мерседесом" пока был не в силах расстаться, так прирос к нему. Теперь он жил в скромной родительской квартире, которую временно занимал один из его дальних родственников.
      У него появилось много свободного времени. Не зная, куда деть себя, стал ездить за город, где в одиночестве проводил время, сидя на берегу маленькой речки.
      Всюду уже хозяйничала осень. В полдень солнце еще вовсю пригревало, но к вечеру воздух свежел, а ночами становилось даже холодно. Над кронами деревьев, тронутых желтыми крапинами увядания, блестели невесомые паутинки - ожерелье бабьего лета. Стаи пернатых шумно репетировали свой близкий отлет в теплые края. Где-то далеко-далеко мирно тарахтел трактор. Все эти картины и звуки проливали тихий свет недолгого успокоения на мятущуюся душу Стаса. А дома она начинала болеть сызнова.
      ***
      Гораций прямо-таки не узнавал своего друга. Он осунулся, часто бывал задумчив и рассеян. От былой энергии и собранности не осталось и следа. Гораций смутно догадывался, что причиной перемен в поведении Стаса скорее всего стала та смазливая девчонка, которая побывала у них не по своей воле. "Но как же многоопытный и предусмотрительный Стас, - думал он, - не понимает, что встав на пути своих сообщников, он тем самым подвергает свою жизнь большой опасности? Ведь теперь он их заклятый враг, и они непременно постараются убрать его, чтоб не мешал. А Стас словно не замечает этого, сам подставляет себя под удар". Неоднократные попытки поговорить на эту тему кончались ничем, Стас безразлично слушал и вяло отмахивался от предложений сопровождать его.
      То, чего боялся Горыныч, случилось даже быстрее, чем он предполагал. Голубя выследили за городом и, отрезав путь отступления к машине, набросились вчетвером. Одного он сбил с ног, но двое повисли справа и слева. Стас яростно отбивался до тех пор, пока не получил тяжелый удар в затылок. Его связали, залепили рот скотчем, запихнули в багажник и отвезли на городскую свалку. Всю дорогу он был без сознания. Приехавшие внимательно осмотрелись по сторонам, оттащили тело к огромной куче мусора, дважды ударили ножом в грудь и забросали подвернувшимся под руку хламом.
      Убийцы метили в сердце, но в спешке промахнулись. Молодой, крепкий организм не хотел расставаться с жизнью. В краткие моменты, когда возвращалось сознание, Стас чувствовал сильную боль в груди, задыхался от зловония, слышал крики чаек, карканье ворон и видел чуть пробивающийся над головой свет. Напрягая слабеющие силы, он упорно, сантиметр за сантиметром, выползал из своей могилы к воздуху и свету. Первыми освободились из плена ноги. Их-то и заметил водитель мусоровоза, намеревавшийся высыпать свой груз на то место, где лежал Стас.
      Приехали люди из прокуратуры, милиции, судмедэксперт, осмотрели и запротоколировали место происшествия. Окровавленное тело, не подававшее признаков жизни, положили в кузов грузовика и отвезли в морг.
      - Несите в приемный блок, - сказала служительница. Когда мертвого сняли с носилок и положили на кафельный пол, она равнодушным профессиональным взглядом скользнула по его лицу и вдруг увидела, как на закрытом глазу чуть дрогнуло веко.
      - О, да он, кажется, живой! - удивилась женщина и стала прощупывать пульс. Опытные чуткие пальцы с трудом уловили слабые редкие удары. - Везите его поскорей в неотложку.
      ...Хирург, зашивавший грудь Голубя после операции, досадливо морщился обескровленная ткань расползалась под швами как вата, а надо было спешить, так как кончался срок действия наркоза и мышцы начинали подергиваться.
      Стас увидел необъятную черную мглу, потом появилась чуть светящаяся дыра, она затягивала его все дальше и вдруг как сполохи на небе заиграли непередаваемо яркие огни, красота их наполнила его душу огромной радостью, он затрепетал от счастья и в следующую секунду почувствовал дикую, кошмарную боль. "Поторопитесь", - было последнее слово, которое уловило его вновь потухшее сознание.
      Оно опять вернулось, когда из операционной Голубя повезли по длинному коридору в отделение реанимации. Встречные больные, увидев неподвижное тело, белое как мел лицо с запавшими щеками и закрытыми глазами, безжизненно свисающую руку, подумали, что увозят мертвеца. Стас чувствовал движение каталки и не понимал, что с ним происходит. Он изо всех сил пытался разлепить отяжелевшие веки, но сил не хватало. Ему было очень неудобно от того, что соскользнувшая с клеенки рука затекла и совершенно не подчинялась. "Боже мой, хоть бы кто-нибудь помог поднять руку, неужели никто не видит, как мне неудобно и плохо?" - с мольбой думал Стас. Одна из медсестер, словно услышав его мольбу, поправила руку, но так небрежно, что та снова сползла со скользкой клеенки.
      Переливание крови и капельницы с физиологическим раствором сделали свое дело. Силы понемножку возвращались к Голубю. В отделении реанимации, где он находился третьи сутки, все ночи не выключался свет, беспрерывно суетились медсестры. Потеряв представление, когда день, а когда ночь, Стас то забывался на короткое время в странном полубреду, то просыпался от шума и голосов и тогда начинал рассматривать облицованные белым кафелем унылые стены, ряды каталок с неходячими больными, снующие фигуры в белых халатах. В один из таких проблесков он увидел склонившуюся над его животом женскую спину и услышал смеющийся голос:
      - Ой, девочки, с этими катетерами для мужиков так намаешься за смену, что дома, со своим-то, уж и не до любви бывает. А этот такой милашка, что даже приятно...
      Организм Стаса, исчерпав почти все ресурсы живучести, все-таки выстоял. На пятые сутки его, съежившегося до размеров подростка, перевели в палату. И тут же появился Гораций. Он приволок целую сумку продуктов, которых Стасу, если б не раздал медсестрам и соседям по палате, хватило бы на месяц.
      Стас блаженно вслушивался в низкий голос Горация и молча улыбался. Его старый друг, казавшийся огромным и неуклюжим в тесной палате, в то же время был удивительно похож на заботливую клушку, копошащуюся у своего гнезда.
      - А тех, кто покушался на тебя, всех переловили, - сообщил Гораций как бы между прочим.
      - Кто же это?
      - Да нашлись тут одни...Все кончено, ты лежи, не волнуйся, - уклончиво ответил он.
      Гораций явно чего-то не договаривал, но Стас не стал настаивать: не хочет - значит есть причина. А дело было в том, что в истории с поимкой преступников Горыныч оказался главным действующим лицом. Узнав о случившемся, он на старинном кавказском кинжале поклялся, что найдет и казнит всех виновных. Но Стас выжил и план мести изменился. Опережая тихоходное следствие, Горыныч предпринял лихую кавалерийскую атаку. Однако действовал вовсе не вслепую основательно перелопатил сведения о тех, кто больше всего мог быть заинтересован в смерти Голубя. Таких оказалось трое: Толстопятов и двое богатеньких фирмачей - давних его соперников, бывших приспешников Шлеп-Ноги. Тайные информаторы Горыныча давно присматривали за ними и в последнее время засекли несколько деловых встреч этой троицы в ресторане. Не остались без внимания и случаи их явной слежки за Голубем. У последышей Шлеп-Ноги была своя "хата", где скрывались исполнители тайных карательных акций против своих соперников и неуступчивых коммерсантов. В эту-то "хату" и решил наведаться ночью Горыныч.
      Таранный удар плечом вышиб язычки обоих замков из треснувших дверных накладок. Жильцы оказались сторожкими и не дали застать себя врасплох. Один бросился навстречу с ножом, второй, передернув затвор, выцеливал из пистолета. Резким выпадом в сторону Горыныч перехватил руку с ножом, завернул назад и швырнул нападавшего на того, кто был с пистолетом. Оба упали и тут же были обезоружены. Горыныч расставил их по углам лицом к стене и сказал:
      - Порядок. А теперь внимательно следите за моей мыслью. Если скажете, что ничего не знаете о нападении на Голубя, то буду вас бить, пока штаны не намочите. Ну как, начнем?
      О кулаках Горыныча ходила дурная слава, но как говорится, пока сам не попробуешь, не поверишь. Парни решили повременить, авось, да что-нибудь выгорит. Первая взбучка прошла вполсилы. Непослушные продолжали выкобениваться. В глазах Горыныча зажглись мрачные огоньки.
      - Ну что, ребята? Футболим дальше? Я ведь по-настоящему еще не разогрелся...
      Мужики вдавливались в пол, как только приближались его шаги, мычали и вскрикивали.
      - Скажу, все скажу, будь ты проклят, - наконец сдался один. "Сукин сын, горилла черномазая", - ругнулся про себя другой, а вслух тоже пообещал стать более общительным. Разговор с каждым порознь вывел на остальных участников заговора против Голубя и на место, где был спрятан нож.
      Горыныч позвонил из "хаты" знакомому майору уголовного розыска УВД, которого не раз "выручал" деньгами. В ту же ночь сцапали всю компанию, к утру отыскали и нож.
      Больные разошлись на процедуры, неходячий Голубь остался один в палате. В щелку чуть приоткрытой створки окна тянуло зимней свежестью и долетали крики детей, игравших в соседнем дворе. Стас никогда не думал, что они могут звучать так красиво и музыкально. Здесь, в ограниченном пространстве бытия все воспринималось иначе. Здоровые, довольные жизнью люди часто не замечают простую красоту повседневности. Они закрыты и к чужому горю. А как много его в этом мире! Сколько несчастных стариков и старух тихо угасают в одиночестве и ужасной бедности по своим углам, сколько детей недоедают... Он вспоминал, как пробегал мимо нищих, покорно молящих о милостыне, часто даже не замечая их, и лишь иногда, наткнувшись взглядом на протянутую руку, небрежно клал в нее жалкий рубль.
      Стас все чаще задумывался о своей жизни, и она все меньше нравилась ему. Но как чистый ручей неостановимо пробивается под толстым льдом к солнцу, так и мысли его возносились к Лидии и рождали новые надежды. Они не виделись с тех пор, как она прогнала его. И вряд ли ей известно о случившемся с ним. Стас несколько раз порывался попросить Горация, чтобы сообщил ей, но каждый раз нерешительность брала верх. Это не было похоже на него, но так уж выходило. И все же он переборол себя и однажды отважился. К его удивлению, Лидия пришла в тот же день. Видимо, Гораций ей все рассказал.
      Она положила на тумбочку кулек с гостинцами, присела на краешек единственного в палате стула неподалеку от изголовья Стаса и с неуверенной, смущенной улыбкой обратила на него свой взгляд. Он догадывался, чего стоило ей, еще недавно выказывавшей знаки недоверия и даже неприязни к нему, отважиться на такое посещение. Тут одной вежливости мало. Значит, все-таки Лидия изменила отношение к нему. При этой мысли волна радости окатила Стаса, его бледное изможденное лицо слегка порозовело.
      - Вы сильно изменились, Стас, - заметила Лидия.
      - Сократился в размерах?
      - Не только. Мне кажется, вы вообще стали другим.
      От волнения Стас приподнялся, пытаясь сесть, но боль в груди заставила бессильно упасть в постель.
      - Лежите, вам нельзя вставать, - забеспокоилась Лидия.
      В дверь заглянула палатная сестра.
      - Все, прием окончен, девушка. Сейчас будет обход, так что прощайтесь со своим другом, - сказала она.
      Лидия пообещала придти еще и действительно через несколько дней заглянула. Больные, понимающе улыбаясь, ушли гулять в коридор, и они остались одни в палате.
      Стас угостил ее огромным, краснобоким яблоком из принесенного Горацием набора. Она положила его в сумочку и упрекнула:
      - А вы сами почти ничего не едите. Так не годится. Вам надо набирать вес.
      - Мясо нарастет, поправлюсь. Но я только сейчас понял, что мне нужно больше лечить не тело, а душу.
      Немой вопрос застыл в ее глазах. И тогда отчаянно, словно бросаясь в ледяную прорубь, он сказал самое главное, самое заветное, что давно хотел сказать и никак не осмеливался:
      - Вы, наверное, и представить себе не можете, как я рад, что вижу вас...В прошлый раз вы сказали, что я стал другим. Я действительно теперь другой... благодаря вам. У меня на многое открылись глаза. Но я скажу больше. Не гневайтесь, ради бога, и постарайтесь понять, если то, в чем я признаюсь сейчас, вам не понравится.
      - Не нужно предисловий, Стас. Говорите, обещаю, не рассержусь и не обижусь.
      - Я люблю вас - знайте...
      От волнения у него пересохло во рту, крупный пот выступил на лбу.
      Лидия покраснела, с минуту молчала, потом медленно встала, подошла к нему и, склонясь к его лицу, прикоснулась своими теплыми, мягкими губами к его затвердевшим пересохшим губам. Именно такими он представлял себе ее губы тогда, в машине.
      Как только здоровье малость пошло на поправку, Стаса без промедления выписали из больницы. Гораций приехал за ним на такси. Испытывая приятное оживление, которое бывает у каждого покидающего опостылевшие больничные стены, Стас долго не замечал пасмурного настроения приятеля. И только когда заговорили о делах, в глаза бросилась его хмурая озабоченность.
      - Что не весел, нос повесил? - спросил он.
      Опустив взгляд, Гораций молчал, словно не слышал вопроса. Пауза затянулась, и оба почувствовали себя неловко.
      - Я что-то расклеился в последнее время, - наконец пробормотал Гораций, Всякие мысли в голову лезут...
      - Например?
      - Например, о том, как жить дальше и что кушать будем, когда все денежки разойдутся.
      - Вот ты о чем... Ты, в самом деле, совсем запаршивел тут без меня. Пойми, возврата к прежнему не будет, но и прозябать я не собираюсь. В крайнем случае наймемся к Рафаловичу, я - управляющим, ты - главным охранником. А что? Пусть попробует не принять. Станем у него передовиками капиталистического труда.
      - Все шутишь ...
      - Ничуть.
      После разговора со Стасом у Горация чуть отлегло на душе. Но горечь сожаления по утраченному благополучию не прошла. Он вздыхал и все повторял про себя: "О, Аллах, что делает женщина с человеком!"