Мельников Валентин
      НОВЫЕ МЫТАРИ
      Мытарь - црк., стар.сборщик
      мыта с продаваемого на торгу //
      // мытарь - ныне бран., человек
      оборотливый, плутоватый, живущий
      неправедной корыстью.
      Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля.
      Город и его обитатели, о которых пойдет речь в нашем повествовании, имеют немало черт, общих для многих других городов и их обитателей на пространстве бывшего Советского Союза. И пусть читатель, обнаружив некое сходство, не подумает все же, что автор имел в виду какой-то один прототип. Годы бурной суверенизации и рыночных реформ, увы, не принесли народу ни экономического изобилия, ни долгожданных свобод, зато оказались очень урожайными на президентов и чиновников, затмивших по масштабам лихоимства всех своих близких и дальних предшественников.
      Единственным реальным результатом реформ пока остается невиданное пришествие уличной торговли. Не будь ее, многие граждане, дважды ограбленные сначала государством, вмиг обесценившим вклады населения, а потом расплодившимися на навозе дикого рынка акционерными обществами и фирмами, были бы обречены на безысходное прозябание в тисках безработицы и безденежья. Прежде бесправные и гонимые, уличные торговцы ныне прочно обосновались на всех людных местах со своими складными столиками и жалким набором контрабандных сигарет, жвачки, шоколадок и прочего мелкого товара.
      Более состоятельные коммерсанты обзавелись фанерными ларьками, в которых упомянутый ассортимент дополняют бутылки с поддельной водкой, коньяком и шампанским, банки с просроченным импортным пивом и большие пластмассовые бутылки с прохладительными напитками. Унылые ряды этих "точек" несколько оживляют колбасные, мясные, хлебные, парфюмерные, газетные киоски, стихийно выросшие на пятачках грязные базарчики, где продается все, что необходимо в небогатой повседневной жизни. Но истинным средоточием духа Меркурия стали городские продовольственные базары и обширные вещевые рынки - царство челноков и перекупщиков. Накопленный на этих рынках капитал перетекает на открытие многочисленных магазинчиков, появляющихся за счет переоборудования квартир на первых этажах жилых домов. Новоявленное купечество спешит украсить их залихватскими вывесками на английском языке с непременным словом shop, видимо полагая, что старым названием "магазин" теперь уж никого не завлечешь. А вот shop да еще с добавлением и вовсе диковинных названий, вроде претендующих на британскую солидность "Queen", "Lord", "Esquire", "Sir" и т.п., вызовет больше доверия у покупателя, и он предпочтет отовариваться у "королев", добропорядочных "лордов", "эсквайров" и "сэров", нежели в каком-нибудь ларьке или палатке. Однако подобные расчеты верны лишь отчасти. Богатая публика действительно ходит только в свои элитные магазины. Но рядовой покупатель отправляется за обновкой, коль уж сильно допечет, не туда, а на старую добрую толкучку, где все на два-три порядка дешевле.
      Молодежь быстро притерпелась к рыночным гримасам, а люди постарше с ностальгической грустью вспоминают те дни, когда кто по должности, а кто по блату да по большому знакомству отоваривался дефицитом с черного хода в государственных магазинах. Ведь то был настоящий дефицит - не чета нынешним негодным к употреблению продуктам и паршивому ширпотребу, завезенному по дешевке бог знает откуда. В прежние годы доступ к дефициту доставлял всем, хоть малость приближенным к власти, неизъяснимое удовольствие и был отличительным признаком некоей элитарной преуспеваемости.
      Однако изворотливые чиновные люди очень скоро раскусили, что и нынешний дикий рынок не так уж плох, и чем он дичее, тем даже лучше. Взоры их обратились к лоточникам, будочным и рыночным коммерсантам, которые, вкусив недолгой вольницы, скоренько оказались за частоколом правил и запретительных предписаний. И чем больше появляется на свет этих бумаг, тем шире становятся возможности для мздоимства. Каждый день как пчелы на цветы слетаются к торговцам строгие джентльмены из налоговых, правоохранительных органов, санитарного, пожарного надзора и прочих контролирующих организаций. Изобретательная предприимчивость их поистине безгранична и находится в обратной пропорции с размерами откупного.
      Вот такую картину застал Стас Голубь, когда вернулся в родной город после шестилетней отсидки за хищение государственного имущества. Он лишился свободы в пору зеленой молодости, когда все впереди и все нипочем. Ни сам Стас, ни его родители, конечно же, не ждали такого крутого поворота судьбы. Получив высшее экономическое образование, Голубь устроился в крупную строительную организацию. В те годы скромная зарплата советского служащего все же позволяла жить относительно благополучно. Но Стасу этого было мало, хотелось иметь машину, деньги на рестораны и модные шмотки. Однако тогдашняя жизнь не давала возможности заработать их, не нарушая закон. Зато предостаточно было соблазнов поживиться за счет того, что плохо лежит. И он не устоял - в компании с главбухом сбыл "налево" партию нержавеющей кровельной жести. Но афера не удалась. "Утечкой" жести заинтересовался капитан из областного управления внутренних дел некто Савельев и с бульдожьей хваткой до конца раскрутил все дело, а суд поставил последнюю точку. Родители не перенесли удар и умерли один за другим, оставив сыну двухкомнатную квартиру и кое-какие сбережения.
      Все эти потрясения ожесточили характер Стаса. Вопреки своей фамилии, он и раньше не отличался кротостью, а в колонии приобрел славу крутого парня с крепкими кулаками, которые, не задумываясь, пускал в ход против любого обидчика. Мужественная упрямая челюсть и внушительные бицепсы добавляли уважения к нему. Но Голубь не был задирой, по пустякам никого не трогал.
      Благодаря своей образованности и начитанности он вскоре был переведен на привилегированную конторскую работу и по неписаному колонийскому табелю о рангах попал в разряд "бугров" - зэковских авторитетов.
      Находясь за колючей проволокой среди людей с несчастной судьбой и исковерканной моралью, Голубь окончательно уверовал в то, что в этом мире нет святости, что любые отношения между людьми, кроме разве что материнских и отцовских, непременно загаживаются своекорыстными интересами, и человечество со времен Римской империи не изменилось к лучшему. За благопристойной оболочкой очень многих людей, считал он, скрывается хищный лохматый зверь с темными инстинктами и простыми потребностями в еде, одежде, крове, сексе и комфорте. Отними это, и он, оскалив зубы, вылезет из своей оболочки.
      Нары отнюдь не привили Голубю вкус к законопослушанию, но помогли твердо усвоить одно непреложное правило: никогда не вступать в открытый конфликт с законом. По этому поводу он бережно хранил в памяти мудрое прокурорское изречение: "Закон - что столб: перелезть нельзя, обойти можно". Безнаказанное мздоимство чиновничьей рати было тому подтверждением. Стасу не потребовалось много времени, чтобы понять, какую золотую жилу разрабатывают эти доморощенные старатели. Он высоко оценил их острый нюх, но методы нашел совершенно непригодными. Стихийные набеги проверяющих, причем на дню по нескольку раз на одного и того же коммерсанта, у которого и без того было негусто с доходами, завинчивание налогового пресса на корню удушали уличную торговлю и готовили почву для взрыва всеобщего возмущения. Чем больше наблюдал Стас, тем тверже становилось желание прибрать к своим рукам и реформировать это дело. "На пиру хищников, - размышлял он, - хозяевами должны быть львы, а не шакалы".
      Вскоре у него созрел план коренного передела доходов от уличной торговли, который вкратце сводился к тому, что нужно, во-первых, создать некий синдикат, во-вторых, заключить между его участниками конвенцию о сферах влияния и, в-третьих, подобрать себе хорошую команду, способную в два счета отвадить от торговых рядов чиновничью шушеру.
      Реализацию этого плана Голубь решил начать с посещения старого знакомого по зоне Семы Рафаловича, у которого намеревался разузнать о вероятных компаньонах в своем будущем предприятии. Рафалович освободился на два года раньше, чем он, и наверняка успел обзавестись новыми полезными связями. Предварительно созвонившись с ним, Стас убедился, что Сема по-прежнему в своей роли - знает все о всех и напичкан солеными анекдотами, как бочка сельдью. Но главное - он умел мастерски рассказывать их, благодаря чему был душой всех компаний и непревзойденным тамадой на пирах. Сема смешил до упаду не только своим голосом с неподражаемыми еврейскими выкрутасами, но и артистичной мимикой живого выразительного лица, всей своей маленькой нескладной фигурой с круглым пузом на коротеньких ножках и сужающимся кверху туловищем, с большой головой без шеи, что делало его похожим на пухлого снеговика, неумело слепленного дворовыми ребятишками из первого снега. Друзья называли Сему пузанчиком, злые языки - жертвой цивилизации, что, однако, не мешало ему слыть у дам галантным кавалером.
      В колонии Голубь сблизился с ним на почве общей склонности к нестандартной жизни и авантюризму. Эта склонность собственно и привела Сему за колючую проволоку. Подпольный цех, открытый им до перестройки на деньги, скопленные от перепродажи закордонного дефицита, работал день и ночь и все равно не успевал выполнять заказы на фирменную продукцию - модные женские сапожки и мужские туфли, которые шили золотые руки армянских мастеров."Ах, какая прелесть были эти армянские туфельки, - не раз вспоминал после суда Рафалович, - а стоили-то всего 75 рублей. Подумать только, и за это мне дали десять лет!".
      В колонии он мечтал, как после освобождения снова возьмется за милое дело, которое по новым рыночным законам не только не преследовалось властями, но стало нормальным и даже почетным. Однако когда его, наконец, освободили, реальность оказалась совсем не такой, как он себе представлял. Чтобы начать свое дело, теперь нужен был намного больший стартовый капитал и самое главное предприниматель попадал в такой капкан налогов и всевозможных поборов со стороны контролирующих организаций, что шансов на выживание почти не оставалось. Пришлось отказаться от старой затеи и заняться перепродажей лекарств. На жизнь кое-как хватало, но примирение с бедностью было не в характере Рафаловича. Он не мог забыть те времена, когда можно было запросто слетать на вечер в Москву, приятно провести время в Большом театре, поужинать в ресторане и утром вернуться домой.
      В сорок шесть лет Рафалович так и остался закоренелым холостяком и жил один в двухкомнатной квартире, довольно просторной и неплохо обставленной, но по-холостяцки неуютной.
      Они встретились как добрые приятели.
      - Значит ты так-таки совсем освободился? - спросил Сема, дружески хлопая Стаса по спине.
      - Совсем, совсем.
      - И больше туда не хочешь?
      - А ты как думаешь?
      - Я думаю, что такому фартовому фраеру, как ты, лучше сидеть в шикарном ресторане с кисками, чем на нарах
      - Правильно думаешь.
      - И все-таки ты освободился...
      - Освободился, освободился, как видишь.
      - И сразу ко мне?
      - Сразу к тебе.
      - Ко мне, значит собственной персоной. Очень тронут твоим вниманием. Но скажи, что ты хочешь - просто навестить старика Сему или, может, дельце какое есть?
      - И то и другое.
      - Тогда прошу к столу. У меня где-то завалялась бутылочка "Арарата".
      Сема отыскал бутылку, разлил по стаканам коньяк и предложил тост за встречу. От выпитой жидкости у Стаса немилосердно засвербело в глотке.
      - На какой помойке ты подобрал это пойло? - не выдержал он. Рафалович притворно заохал:
      - Обмишулили сволочи, подсунули самопал!
      - А ты все в своем репертуаре, Семочка, гляди, допрыгаешься, - пригрозил Голубь.
      - Ей-богу не знал, купил в комке у хорошего знакомого за приличные деньги, - оправдывался Сема.
      - Так вот засунь эту бутылку ему в зад.. И, кстати, о комках..., - начал Голубь и сделал на последнем слове многозначительную паузу.
      - Я весь внимание, - встрепенулся Рафалович. Он ловил каждое слово, кивал плешивой головой и восторженно почесывал волосатую грудь под банным халатом. Свою речь с изложением плана передела торговых доходов Стас заключил просьбой помочь в подборе нужных людей.
      - О, я конечно помогу тебе, какой разговор. Вот только смотаюсь в Москву за товаром, потом недельки на две, может на три, в Израиль, там у меня тоже дела... Нет, ты не сомневайся, я тебе помогу, обязательно помогу, как только с делами закончу. Дела есть дела. А так я тебе помогу, сто процентов гарантии.
      Стас открыл, было, рот, чтобы выразить неудовольствие, но Сема не дал и слова сказать.
      - Нет, нет, я тебе помогу, ты не думай. Вот только с делами управлюсь, приеду и сразу помогу. Видишь, я даже не спрашиваю, что с этого буду иметь. Надеюсь, ты как порядочный человек сам скажешь. А я тебе помогу. Сема если дает слово, то оно крепче железа. А так я тебе помогу...
      - Ну, хватит болтать! - вскипел Голубь и так трахнул кулаком по столу, что попадали стаканы с недопитым самопалом.
      - Ты либо берешься за дело сейчас, либо совсем никогда. Но в таком случае не обижайся, если при встрече я проеду мимо тебя на шикарной импортной тачке и даже не поздороваюсь. Ты разве не хочешь иметь такую же?
      - Ну что ты так волнуешься, дорогой Стас. Я ведь совсем не против. Надо сейчас, так давай сейчас. Сема все для тебя сделает. Я таких мордоворотов найду, что пальчики оближешь.
      - Мне нужны люди не только с кулаками, но и с хорошими мозгами.
      - О, тогда, считай, один уже есть. Это я.
      Следующий свой визит Голубь нанес некоему Роману Толстопятову, который по словам Семы сильно задолжал Фемиде, но благодаря необыкновенной увертливости так и не попал под ее карающий меч. Он возглавлял фирму, официальным видом деятельности которой была торговля аудио-видеотехникой, но существовала еще и подпольная - сбыт ворованных цветных металлов, контрабандных спиртных напитков, пива и сигарет. Но и это было еще не все. У Романа имелись агенты, принуждавшие рыночных и уличных торговцев платить дань за торговые места и якобы защиту. Это-то обстоятельство и побудило Голубя поближе познакомиться с ним. Затевая крупное дело, нельзя было оставлять в тылу такого соперника, и Стас решил вовлечь его в создаваемый синдикат. Однако с первых же минут почувствовал, что идея сотрудничества не доходит до собеседника. Роман, высокий худощавый человек с ржавыми бакенбардами и такой же бородкой, сразу взял тон, каким разговаривают с незадачливыми лохами.
      На щеках гостя заиграли желваки. Он смерил хозяина кабинета пронзительным взглядом и выложил на стол бугристые, со вздувшимися жилами кулаки.
      - Должен заметить тебе, Ромочка, - внушительно молвил Голубь, - ты сильно ошибся, приняв меня за просителя. Я немедленно предприму кое-что, чтобы вправить тебе мозги. А не поймешь - пеняй на себя...
      Грубые слова нежданного посетителя не возымели действия на Толстопятова. Впав в бешенство, он сам перешел к угрозам и выкрикивал их до тех пор, пока не остался один в кабинете. Но поостыв, задумался. "Черт его знает, кто такой. На обычного уголовника вроде не похож. Однако именно такие, интеллигентного вида сволочи как раз самые опасные. Надо покопаться".
      Как и многие предприниматели, Толстопятов обзавелся собственной службой безопасности, которой руководил бывший лейтенант милиции Дмитрий Лоханкин. Его уволили за какую-то служебную провинность, однако в трудовой книжке об этом сведений не было. На службу безопасности Лоханкин явно не тянул - был узкоплеч и хил. Толстопятов взял его к себе за исключительную шустрость, пронырливость и умение прикидываться солидным представителем правоохранительных органов. Ему-то и поручил Роман разобраться с Голубем. Но последовавшие события опередили эти намерения.
      Вечером того же дня Лоханкин, пахнущий духами и пивом, клево одетый и классно подстриженный, как обычно отправился вместе со своим напарником собирать дань с торговцев. Они прочесали облепленное нищими базарное охвостье, "отметились" в харчевном ряду, где под примитивными навесами торговый люд кормится нехитрыми горячими блюдами с пирожками и лепешками, обошли стороной конуры, где оптом продаются спиртные, прохладительные напитки, мешки с мукой и сахаром (там хозяйничают другие обиралы) и вышли к киоскам, выстроившимся вдоль улицы. Здесь была главная житница фирмы Толстопятова. Работа шла споро, по давно заведенному регламенту. Вот и фруктово-винный ларек азербайджанца Мамеда. Он как "лицо кавказской национальности" расплачивался вдвойне. Обычно толстая носатая будка Мамеда с "аэродромом" на макушке еще за десяток шагов выглядывала из гостеприимно открытой двери ларька и приветливо скалилась двумя рядами крепких зубов. Однако сейчас дверь оказалась закрытой. Лоханкин толкнул ее и вошел с напарником внутрь. Мамед сидел по-восточному за низеньким круглым столиком у противоположной стены ларька в компании с неизвестным человеком крупного телосложения. Оба пили чай из маленьких чашечек и о чем-то мирно беседовали. Хозяин радушным жестом пригласил вошедших к столу. Лоханкин, выразив на лице строгое неудовольствие, отказался и объявил, что прибыл с проверкой, а потому постороннему следует удалиться. Мамед засуетился, однако его гость не шелохнулся и продолжал невозмутимо прихлебывать чай. От такого нахальства Лоханкин совсем распалился и в повышенном тоне предложил освободить помещение.
      - А вы собственно кто такие? - наконец подал голос незнакомец.
      - Служба безопасности фирмы "Новатор"... Слыхал про такую? - с сарказмом ответил вопросом на вопрос Лоханкин.
      - Слыхать-то слыхал. А все же чей ты будешь, мальчик?
      Лоханкин дошел до полной кондиции и взвился.
      - Учти, твои слова записываются. Понимаешь - за-пи-сы-ва-ются. Ты еще пожалеешь...
      Договорить он не успел. Толстяк с неожиданным проворством поднялся, в мгновение ока сгреб подскочившего к нему напарника и стукнул затылком о стойку ларька. Тот осел на пол и как выброшенная на берег рыба хватал открытым ртом воздух. Затем очередь дошла до Лоханкина. Мощные руки оторвали его от пола и с легкостью перевернули вверх ногами. Незнакомец несколько раз встряхнул его и когда из карманов посыпались разные предметы, поставил раком и поддал ногой в зад так, что бедный малый лбом открыл дверь и вылетел наружу. Толстяк неспеша подобрал с пола содержимое карманов Лоханкина, сделал пальцем харакири диктофону, выдернул его кишечки и вместе с ключами и пачкой денег выбросил за дверь, а записную книжку оставил у себя.
      - Передайте привет шефу от Горыныча и скажите, что скоро буду у него, напутствовал он ковыляющих и затравленно озирающихся сборщиков подати.
      Так состоялся выход на авансцену еще одного действующего лица - верного адепта Голубя еще со времен колонийской отсидки. Преданность силача Горыныча к Голубю для непосвященных казалась таинственной и необъяснимой. Однако на самом деле все было просто. Независимый и неукротимый характер Горыныча, нежелание подчиняться зэковским "авторитетам" и правилам пришлись не по вкусу "паханам" и чуть не стоили ему жизни. Ночью в жилой секции над связанным во сне Горынычем устроили судилище и приговорили к повешению. Его отволокли в инструменталку, обставляя все так, чтобы было похоже на самоубийство. Стас, который сам был лагерным "авторитетом", знал о готовящемся злодействе и сначала решил не вмешиваться. Но вдруг ему в голову пришла мысль, что если спасти Горыныча, то тот до конца пойдет за ним, его смелость, решительность и необыкновенная сила могут сослужить хорошую службу. Вооружившись толстым арматурным прутом и призвав на помощь своих "шестерок", Стас освободил приговоренного к смерти.
      Однако на этом дело не могло кончиться. Он был уверен, что "паханы" не успокоятся и непременно попытаются отомстить теперь уже не только Горынычу, но и ему. Это стало вопросом их чести. О грозящей опасности Стас догадывался по усмешкам, скользящим косым взглядам соседей по нарам, беспрестанным наглым подначкам приближенных к "паханам" бездельников. Готовясь к нападению, он добился, чтобы Горыныча перевели на второй ярус его нар. Оба спали по очереди. Горыныч вооружился массивным кастетом, а Стас - заточкой из стальной полоски и сложенной вдвое обмотанной медицинским бинтом цепью, которые прятал в рукавах робы.
      Днем в колонии хозяевами были начальники отрядов и прочий надзирающий персонал из офицеров, ночью вся власть переходила к "паханам", которые как и приличествует царственной знати не марали рук грязным трудом и отсыпались на своих более комфортных, чем у остальных зеков нарах. "Шестерки" с вечера готовили им чифирь, выставляли на стол лучшие продукты, отобранные у "мужиков" из передач с воли, и конечно же принесенные под носом у контролеров бутылки с водкой или самогоном. А на десерт были самокрутки и "козьи ножки" из гашиша. Вонючий дым висел такой плотной пеленой, что непривычный человек ощущал тяжелое удушье и резь в горле.
      В безлунную ночь после одного из таких застолий в секцию, где спали Голубь и Горыныч, ворвались десятка два подогретых водкой и наркотиком верзил. Из-за тесноты навалиться сразу всем скопом не удалось, и это оказалось наруку обороняющимся. Став спиной друг к другу, они отбили первую атаку с большими потерями для нападавших: трое корчились на полу, а двое еле уползли с разбитыми головами. Но стычка не прекратилась. Накопившись за нарами, каратели снова бросились со всех сторон. Разъяренный Горыныч, рыча как медведь, умело работал руками и ногами, сшибая с ног страшными ударами. Голубь направо и налево молотил цепью. Такого мощного отпора нападавшие не ожидали и обратились в бегство. Преследуя их, Голубь и Горыныч ворвались в секцию одного из "паханов" и так отделали его под горячую руку, что тот с серьезными травмами долго лечился в медсанчасти.
      Другой "пахан" на следующий день подослал к Голубю своих клевретов с предложением отступиться от Горыныча и на пару разделить власть в зоне. Стас на это ответил, что с педеками, шаровыми и прочей сволочью ему разговаривать неохота.
      Ночное побоище наделало много шума в колонии. "Авторитеты" и их приспешники затаили злобу, а основная масса заключенных, работающих и не нарушающих режим ("мужики"), к случившемуся отнеслась с явным одобрением. Администрация колонии тоже стала на сторону Голубя, поскольку всем давно надоело засилье "паханов". Да и Голубя она ценила за то, что не отлынивал от работы, грамотно обеспечивал производственно-экономическую деятельность и пользовался уважением у конторских служащих. Поэтому и само происшествие, и многочисленные травмы у осужденных не были преданы огласке, и медсанчасть оформила их как несчастные случаи.
      Спустя год Голубь и Горыныч вместе с группой других осужденных получили условно-досрочное освобождение и одновременно покинули колонию.
      Несмотря на длительное пребывание вместе, Стас совсем немного знал о своем подопечном. Было лишь известно, что он развелся с женой, от которой имеет дочь. Обе живут в Баку, где родился и сам Горыныч. Собственно настоящее его имя Гораций, а фамилия Бултыханов. Свое сказочное прозвище он получил, вероятно, из-за имени и отчества: Гораций Гарунович. Произносимое скороговоркой, оно звучит как Горыныч. Но вполне может статься, что это прозвище прилипло к нему и по другому поводу - благодаря его взрывному темпераменту, крутому нраву и недюжинной силе. Необъятные плечи и огромные кулаки Горыныча, устрашающие, длинные усы и черные слегка навыкате глаза, которые в минуты гнева становились сумасшедшими, вызывали невольное почтение к нему и опаску.
      В молодые годы Гораций занимался восточными единоборствами, накачал мускулатуру, но потом забросил спорт, растолстел и отрастил брюхо. После освобождения он перебивался случайными заработками, терпел нужду и когда появился Голубь с радостью принял его предложение стать компаньоном в совместном деле.
      Повторный визит к Толстопятову Стас нанес в сопровождении Горация. Околоточный мафиози явно не ждал такого скорого развития событий и не успел собрать подмогу в своем офисе, но форсу не терял.
      - Я не позволю каким-то проходимцам вламываться в служебное помещение фирмы! - закричал он , хватаясь за телефонную трубку.
      Горыныч ловко перехватил его руку, выдрал из гнезда телефонный шнур, накинул его на шею опешившего Романа и начал потихоньку затягивать петлю. Стас со спокойной ухмылкой молча наблюдал, как багровеют щеки и выпучиваются глаза у противника. Когда тот начал пускать пузырями слюну, жестом велел сделать передышку.
      - Ну, что, будем продолжать в том же духе или поговорим как цивилизованные люди?
      Хрипя и держась руками за горло, Роман без сил рухнул в кресло. Воцарилась долгая пауза.
      Голубь видел, что он дозревает, и не торопил. Наконец Толстопятов с усилием просипел:
      - Надеюсь, вы не будете грабить меня...
      - Не будем, - заверил Стас.- В дела твоей фирмы лезть не станем, но половину дани, которую ты собираешь в торговых рядах, отныне будешь отдавать нам. Это по-божески, так что давай без фокусов. Детали и вопросы обсудим потом. А с милицией, налоговиками и прочими жучками-короедами никакой дележки. Мы сами разберемся с ними. Ясно?
      Толстопятов выслушал с кислой миной на лице, но ни словом не возразил.
      Сделка состоялась. Настал черед второго этапа операции. Стас раздобыл карту города и разметил ее на сферы влияния, основываясь на сведениях, полученных от Семы и Горыныча, которые те в свою очередь раздобыли в ходе конфиденциальных бесед с торговцами. Получилось что-то вроде нарезанного торта, самыми лакомыми кусками которого были вещевые рынки и базары. Там хозяйничали несколько криминальных группировок.
      Реально Голубю можно было рассчитывать пока на два маленьких базарчика и около полусотни ларьков.
      Завоевание туземного рынка началось с "зачистки" территории. Хитроумный Сема предложил наладить сбор компромата на обирал и для этого использовать блестящие способности бывшего фотокорреспондента Ванюшки Кизякова, уволенного из городской газеты за невоздержанность в приеме спиртного.
      Вечером, в час "кормления" надзирающих за мелкой торговлей господ, на охоту в городские джунгли вышла группа из трех человек. Это были Горыныч, Сема и Ванюшка. Каждый занимался своим делом: Сема наводил на объекты, Ванюшка фотографировал действия дары принимающих и записывал на репортерском диктофоне предшествующие акту дарения переговоры, а Горыныч обеспечивал прикрытие на случай нештатных ситуаций.
      Утром следующего дня господа, ставшие жертвами этой охоты, обнаружили в своих почтовых ящиках пакеты, вскрыв которые почувствовали учащенное сердцебиение и взмокли от пота. Поволновавшись и поразмыслив, они сочли за благо в дальнейшем держаться подальше от облюбованных райских кущ и потихоньку подыскивать новые.
      На следующий вечер подобные же неприятности случились у других мздоимцев, а потом еще и еще. Неорганизованная чиновничья рать раз за разом терпела поражение и оставляла поле боя для новых завоевателей. Одновременно шла борьба и с мелкими конкурентами. С самыми несговорчивыми Горыныч проводил кулачную "дезинфекцию", после которой потерпевшие либо отходили в сторонку либо примыкали к Голубю.
      Поначалу было немало хлопот и с непосредственными плательщиками подати. Но они сдались, как только раскусили, что выгоднее платить щадящий процент со своих доходов одному человеку, чем нескольким, каждый из которых к тому же старается содрать три шкуры.
      Империя господина Голубя ширилась и крепла, денежные ручейки не иссякали ни на один день и открывали лучезарные перспективы освоения благ современной цивилизации в виде импортных автомобилей, дорогой одежды, а потом и домов. На тихой городской окраине Стас и Гораций облюбовали участок земли с видом на рощу, где вскоре строители возвели два сказочных дома с круглыми башенками и балкончиками в стиле нового барокко.
      Надо сказать, Голубь и Горыныч не были первопроходцами в архитектурных изысках. Дворцы в подобном же стиле в окружении высоких кирпичных заборов украшали то тут то там весь город, но больше всего их появилось на непыльных, с чистым воздухом окраинах. То был первый и наглядный результат криминальной приватизации и присвоения кредитных средств. Все спешили побольше урвать от общего пирога и мало кто думал вкладывать деньги в дело, прибыльность которого изначально выдавливалась налоговым прессом. Одним из тех, кто не хотел с этим мириться, был Рафалович. Несмотря на увеличение доходов, он остался в своей квартире, не тратился на тряпки, а рестораны любил посещать за чужой счет. Правда, не отказал себе в приобретении подержанного, но все еще хорошего "Вольво", который был для него как визитная карточка.
      На очищенном от налоговых инспекторов пространстве он открыл пиццерию, вся прибыль от которой без малейшего изъятия шла в его карман. Сема был доволен, но подумывал об открытии собственного ресторана. Новое предприятие требовало больших денег, и он начал тайком пастись на торговых лугах. Дважды сходило с рук, но на третий раз Горыныч поймал его с поличным. Сема с позором был доставлен в резиденцию босса.
      На разборке присутствовал командный состав всех околотков, включая Толстопятова и двух новообращенных базаркомов. По неписанному кодексу сообщества утайка доходов считалась тяжким проступком, и Сему ждало строгое наказание.
      Сначала послушали Горыныча, а потом Голубь дал слово обвиняемому. Тот не стал отпираться от содеянного, заверил благородное собрание, что полностью сознает свою вину и готов понести наказание.
      - Но, - сказал Рафалович и голос его трагически задрожал от подступивших слез, - но позвольте сказать о том, что толкнуло меня на такой поступок. Женщина, с которой я встречался пятнадцать лет тому назад, оказывается, родила дочь, а я даже не подозревал, что стал отцом. Все эти годы она воспитывала ребенка без моего участия, и только совсем недавно я узнал от нее о своей дочери. И вот представьте себе, я с радостью в душе готовлюсь встретиться с дочерью, а она попадает в автомобильную катастрофу и едва ли не при смерти лежит в больнице. Ее спасти может только сложная операция, которая стоит больших денег. Дальше вы понимаете сами...
      Сема умолк, высморкался в носовой платок и вытер им набежавшие слезы. Он врал так вдохновенно и артистично, что в хитрых душах некоторых слушателей зашевелился червь сомнения: а вдруг и вправду случилось такое несчастье? Один Голубь наверняка знал, что Рафалович врет, но смолчал. Он решил дать ему шанс и предложил с учетом вскрывшихся обстоятельств на первый раз ограничиться предупреждением.
      Но, видно, не зря говорят, жадность фраера погубит. Выждав два месяца,Сема с утроенной осторожностью принялся за старое. Поймать его с поличным Горынычу никак не удавалось, однако информация просачивалась. Спускать такое больше было нельзя, так как возникал опасный прецедент, и Горыныч с одобрения Голубя устроил ловушку.
      Однажды проходившего по улице Сему окликнул из своего киоска Мамед.
      - Что, дорогой, не заходишь? Ай-яй-яй, совсем забыл меня. Нехорошо так, заходи, гостем будешь.
      Мамед приглашал с такой простецкой, радушной настойчивостью, что отказаться было невозможно. Хозяин проворно уставил столик соблазнительными закусками из холодильника, разлил по стопкам фирменную московскую водку и предложил витиеватый тост за дружбу. Когда выпили по первой и по второй, Мамед завел разговор о притеснениях, чинимых ему сворой Лоханкина, слезно попросил как-нибудь повлиять на него и пообещал отблагодарить за услугу.
      Рафалович клюнул на приманку. Но сколько он ни наблюдал, Лоханкин так и не появился у киоска Мамеда. Гонорар терять не хотелось, и Сема выдал отсутствие Лоханкина за результат своего вмешательства. Мамед, радостно улыбаясь, достал деньги и вручил Семе. Не успели купюры переместиться в его карман, как в дверях появился Горыныч. На этот раз суд присяжных не собирался. Единоличным судьей был Стас. К тому времени в подвале дома Горыныча были оборудованы два специальных помещения - одно побогаче со столом, кроватью и телевизором, другое только с матрацем на голом полу, теплым одеялом и подушкой. Отсидка в помещении с повышенной комфортностью предлагалась узникам по личному выбору, но за это взималась плата как за люкс в пятизвездочном отеле, а за питание следовало платить отдельно и по ресторанным ценам. Это заведение было построено для тех, кто злостно уклонялся от подати в пользу Голубя, но иногда сюда попадали и проштрафившиеся соратники. Узилище редко пустовало. На его стенах оставили свои автографы десятки челноков и бизнесменов, попробовавших уклоняться от подати. Отсидка за собственный счет сильно била по карману и уже через недельку даже самые упорные неплательщики начинали слезно просить поскорее отпустить их, заверяя, что полностью осознали свою ошибку, Им шли навстречу. Если же случался рецидив, виновного на отсидку не посылали, а приговаривали к большому штрафу, в уплату которого шла не только денежная наличность, но и недвижимость, включая торговую площадь. Однако все-таки до этого редко доходило. Народная молва о доме отдыха "У Голубя и Горыныча" безотказно действовала усмиряюще.
      Рафаловичу за его прегрешения дали десять суток. Ради экономии он выбрал то, что подешевле. Но первая же ночь на вонючем матраце в компании с блохами и тараканами сильно поколебала его желание сэкономить. А тут еще тюремная баланда, от которой он в знак протеста отказался. Но взамен, сволочи, так ничего и не дали. Между тем из соседнего "люкса" доносились умопомрачительные запахи шашлыков, чебуреков и другой вкусной еды. Глотая слюну, Сема с ненавистью прислушивался к чавканью и сытому рыганию оттуда. Когда явился Горыныч для проведения вечерней оправки, он излил ему всю накопившуюся горечь и высказал твердое убеждение, что порядочные люди с друзьями так не поступают.
      - Но порядочные люди не должны терпеть жульничества, - резонно напомнил Горыныч и ушел, закрыв дверь за засов снаружи.
      Выдержки хватило Семе не надолго. Промаявшись две ночи в борьбе с блохами, испытывая муки голода и кляня себя за оплошность, он с утра начал стучать в дверь и требовать Горыныча. Но тот появился лишь перед обедом. Выслушав жалобы на блох и плохие условия, он тотчас перевел его в освободившийся, к счастью, "люкс" и снизошел даже до того, что пообещал угостить настоящим кавказским шашлыком. Сема не преминул поинтересоваться, сколько же это будет стоить, на что Горыныч ответил:
      - Э, пустяки, дорогой, ты же у меня как-никак в гостях. Когда я угощаю, то разве прилично говорить о деньгах? Кушай на здоровье и не думай, что Гораций злой человек.
      На новом месте в ожидании обещанной трапезы Сема опорожнил две бутылки пива, которые еще больше подогрели аппетит. Когда появилось большое блюдо с шашлыком на шампурах, он принялся уминать кусочки жирного барашка с такой скоростью, как будто куда-то опаздывал. Потом уже чуть помедленней налег на овощной салат, рыбные расстегаи с ухой, чебуреки, плов, прикончил средних размеров арбуз и запил все это еще одной бутылкой пива.
      Блаженная сытость так разморила Сему, что он, кое-как доковыляв до кровати, рухнул без сил и погрузился в сладкий сон. Но не прошло и часу, как начался кошмар. Желудок его содрогался от бурных спазмов, сопровождаемых громким перекатывающимся урчанием, таким же неотвратимым и мощным, как приближающееся извержение пробудившегося вулкана. Он еле успел добежать до кабинки с унитазом и оттуда долго доносились жалобные стоны и кряхтение.
      Увидев, что стало с чистеньким туалетом, Горыныч в расстроенных чувствах отправился к Стасу. Однако тот отнесся к происшествию с юмором и долго хохотал.
      - Вот что, - наконец сказал он, вытирая слезы, - гони ты этого засранца к чертовой матери. Пока еще чего-нибудь не натворил. И передай, чтоб завтра же был на работе.
      Благодушное настроение Голубя во время этого разговора не было сиюминутным, а давно уже подпитывалось возрастающими успехами в борьбе за передел влияния на уличную торговлю. Он стал вассалом над всеми окраинными и центральным районом города с двумя большими рынками, десятками магазинов, ресторанов, кафе, разных фирм и акционерных обществ. Победы Голубя объяснялись тем, что в отличие от конкурентов он ни на шаг не подпускал к своим подопечным государственных служащих.
      Однако все в этом мире до поры до времени. Противники Стаса тоже не дремали, потихоньку сговаривались и объединялись. Самой крупной фигурой в обозначившемся противостоянии стал Гришка Фарафонов по кличке Шлеп-Нога, которую получил за то, что припадал на правую ногу. Он был невысок ростом, широк в плечах и сутул, смотрел исподлобья, и взгляд его, пронзительный, угрюмый, вызывал подозрение и антипатию. Его побаивались за крутой, деспотический нрав и жестокость. За сорок лет жизни Фарафонов отсидел два срока. Поговаривали, что за ним, наряду с разбоями числятся и два убийства, которые, однако, следователи не смогли вменить ему в вину. Правонарушителем Гришка, можно сказать, стал еще с детства. Отца он не помнил и жил у матери с отчимом, систематически пивших и колотивших его по всякому поводу. Уже в ранней юности вечно голодный пацан с двумя такими же, как он, сверстниками, наловчился таскать с чужих подворьев съестные припасы, совершал беспощадные набеги на сады и огороды, пока не угодил в капкан, поставленный одним разъяренным хозяином сада. Товарищи помогли ему высвободиться из стальных челюстей, но нога на всю жизнь была искалечена.
      В школе второгодник Фарафонов до того, как попасть в колонию для малолетних правонарушителей, едва научился читать и писать. Колонийское образование тоже не на много продвинуло его вперед. Зато в колонии, по характеристике воспитателей, он окончательно сформировался как лидер с явными антиобщественными установками. Гришка был очень изобретателен в пакостях и издевательствах над теми, кто не хотел признавать его превосходства и влияния. Таким устраивали "темную", мешали спать и есть, придумывали унизительные прозвища.
      Но по-настоящему развернулся Шлеп-Нога в колонии усиленного режима. Там он стал "паханом" и установил жесткий диктат над осужденными. Фарафонов презирал работу и не подчинялся внутреннему распорядку. За нарушения режима руководство колонии неоднократно водворяло его в штрафной изолятор и в одиночку камерного типа.
      Выйдя на свободу после второй судимости, Шлеп-Нога понял, что настало новое время, открывающее простор для более безопасной и привлекательной деятельности, сулящей огромные деньги. Подобрать единомышленников среди своих бывших подельников, отмотавших "срока" уголовников, безработных спортсменов и торгашей не представило затруднений. Созданная им "фирма" росла, захватывала все новые доходные места и, слившись с несколькими обществами с ограниченной ответственностью, превратилась в солидную финансово-коммерческую компанию. Шлеп-Нога стал завсегдатаем модных ночных ресторанов и казино, где веселились с девицами и спускали денежки разбогатевшие бизнесмены и нувориши.
      Появление Голубя не беспокоило Фарафонова, так как тот поначалу избегал вторгаться в его пределы. Но мало-помалу экспансия с обеих сторон все туже затягивала клубок противоречий, и соперничество двух криминальных группировок стало явным.
      Однажды вечером у входа в корейский ресторан мощный взрыв искромсал нарядный "Мерседес" Стаса, убил его телохранителя и Ванюшку Кизякина. По счастью, Стас с Горынычем оказались за деревьями, чуть в стороне от машины, осколки и взрывная волна не задели их.
      Специалисты установили, что это был выстрел из гранатомета и обнаружили неподалеку брошенный ствол РПГ-16. Милиция начала расследование, однако Стас не возлагал надежд на его результаты и больше рассчитывал на собственные силы. Он догадывался, кем был подстроен этот выстрел и не сомневался, что целили именно в него. Выходит ему объявили войну и за первым неудавшимся покушением обязательно последует второе. Ну что ж; на войне как на войне... До этого случая охрана и приближенные Голубя не имели оружия. Теперь он поручил Горынычу раздобыть несколько стволов. Через неделю тот познакомил его с приобретенным арсеналом из четырех короткоствольных автоматов отечественного производства, пяти полицейских американских револьверов, двух чехословацких "Скорпионов", нескольких толовых шашек и гранат.
      К тому времени созрел и конкретный план действий против верхушки соперничающей группировки. Главную роль в нем Стас отвел себе. Он давно следил за Шлеп-Ногой и много знал о нем, вероятно, и тот знал столько же о Голубе. Но формально они не были знакомы и не поддерживали личных отношений. Стас решил первым пойти на контакт в надежде, что его звонок наверняка будет неожиданным для Фарафонова и озадачит его , а это, возможно, даст маленький шанс развить дальше свою инициативу. В голосе на другом конце провода действительно почувствовалось легкое замешательство, но после нескольких наводящих вопросов оно исчезло. Стараясь уловить подвох, Фарафонов всячески увиливал от ответа на просьбу о встрече, подозрительно вновь и вновь выспрашивал о ее цели и в конце концов предложил созвониться попозже.
      Разговор с Голубем и в самом деле встревожил Шлеп-Ногу. Сомнений не могло быть: этот круторогий бычок, кажется, что-то заподозрил и теперь роет землю от нетерпения. "Ну и пусть попылит, походит за мной, а я подожду, может на что-нибудь и напросится", - решил Фарафонов. Слово "созвониться" в его устах вовсе не обещало взаимности, отводило Голубю роль бедного просителя. Мол, тебе нужно, ты и подсуетись. Хлеб за брюхом не ходит.
      "Ничего, мы люди не гордые", - заметил про себя Стас и через день позвонил снова. Ему ответили, что Григорий Алексеевич в отъезде и будет денька через два. Стас проглотил и эту пилюлю, позвонил еще раз. Но теперь его голос звучал с уверенной начальственной властностью на низких басовых нотах.
      - Кто говорит? - как обычно осведомились в офисе Фарафонова.
      - Из одной высокой инстанции! Понял? Если понял, быстренько давай мне своего шефа, - скомандовал Голубь.
      Уловка помогла, Шлеп-Нога взял трубку. Не меняя взятый тон, Стас с первых же слов дал понять, что отмахнуться от него так просто не удастся и увертки приведут только к худшему.
      - Ладно, - мрачно согласился Фарафонов. - Но сначала давай договоримся об условиях встречи. Мой представитель завтра будет ждать твоего человека в ресторане "Континент". Устраивает?
      Стас согласился и послал Горыныча, а для его прикрытия на всякий случай отрядил двух крепких парней из своей охраны. Оба представителя договорились провести встречу на следующий день в 16 часов в лесопарке за городом у объездной дороги, имея по два человека без оружия с каждой стороны.
      Голубь приехал за час до встречи на вместительном лендровере, который припарковал на обочине дороги, а сам с Горынычем неспеша обследовал место встречи. Они выбрали его так, чтобы можно было укрыться за деревьями и хорошо видеть дорогу.
      Горыныч, несмотря на договоренность, хотел взять с собой револьвер, но Стас не разрешил, полагая, что пять его вооруженных автоматами охранников из бывших десантников, затаившихся в машине, сумеют вовремя пресечь любую провокацию.
      Через полчаса на дороге появился микроавтобус Фарафонова и остановился в трехстах метрах от лендровера. "Сколько же он с собой людей притащил?" - стал прикидывать Голубь. Однако за тонированными стеклами ничего невозможно было различить. Из микроавтобуса вышли двое и направились в их сторону. В одном по прихрамывающей походке Стас узнал Шлеп-Ногу. Когда сблизились, тот в упор оглядел сумрачным взглядом своих визави; губы его кривила неприятная усмешка.
      Голубь решил не обращать внимания на эти пустяки и постарался изобразить на лице доброжелательное внимание.
      - Начнем с главного, - сказал он, - я знаю, что покушение на меня устроили твои люди, дорогой Гриша...
      - Сорока на хвосте принесла? - перебил Шлеп-Нога.
      - Не будем спорить, я не для того приехал. Нам надо договориться. Давай так: я не лезу к тебе, а ты ко мне. Поделим территорию по справедливости.
      - Во, как! О чем, блин, заговорил! А я чихал на твою справедливость!
      Шлеп-Нога дерзил и хорохорился, но понимал, что далеко заходить все-таки нельзя. Голубь опасный противник и не остановится ни перед чем. Придется договариваться, но так, чтобы выторговать себе побольше. Мало-помалу тон разговора смягчился, стали намечаться общие интересы. Но тут случилось что-то непонятное. Микроавтобус вдруг сорвался с места, стал приближаться к лендроверу и, не доехав метров тридцать, остановился. Из него выскочили шестеро и россыпью стали охватывать лендровер. Оттуда тотчас ударили автоматные очереди. По-видимому стреляли в воздух, так как никто из нападавших не пострадал. Тем не менее, выстрелы сделали свое дело - люди из микроавтобуса обратились в бегство. В погоню за ними, пригибаясь и прячась за деревьями, бросились десантники Голубя. Теперь автоматные очереди, перемежаясь одиночными хлопками револьверных выстрелов, трещали с обеих сторон.
      Все произошло так неожиданно и несуразно, что участники переговоров несколько мгновений пребывали в полной растерянности, не зная, что предпринять. Раньше всех опомнился Горыныч. Ударом под дых он отключил телохранителя Шлеп-Ноги и приготовился брать его самого, но тот, грязно матерясь, успел выхватить из-за спины наган и нацелил его ствол в живот Голубю. Горыныч снова среагировал мгновенно - коротком взмахом метнул зажатый в кулаке кнопочный нож, лезвие которого по рукоятку вошло в горло Шлеп-Ноги. Выронив наган, хрипя, с дико вытаращенными глазами, Фарафонов сделал по инерции шаг вперед, ноги его подкосились, он стал оседать и завалился на спину.
      Такой нелепый исход не входил в планы обеих сторон и явился следствием рокового стечения непредвиденных обстоятельств. А случилось вот что. Проезжавший мимо экипаж машины дорожно-патрульной службы обратил внимание на стоящий лендровер и притормозил. Водитель лендровера опустил стекло и выглянул из окошка. Это видимо успокоило милиционеров, и они поехали дальше. Но у микроавтобуса снова остановились. Его салон казался пустым, и патрульный офицер решил на всякий случай проверить. На сиденьях он увидел спящих парней и постучал в стекло. Водитель, который тоже дремал в откинутом кресле вышел из машины. Проверив его документы, спросив "зачем стоим, кого ждем?" и получив разъяснение, офицер уехал. Появление милиции привело в смятение пассажиров микроавтобуса. Они, конечно, заметили, что милиция останавливалась у лендровера и заподозрили подвох. Посыпались пугающие предположения и нервы у большинства не выдержали - решили проверить.
      До этого момента в поле зрения переговорщиков ничего подозрительного не попадало. Из-за плотного движения на дороге мимолетный приезд милиции, который так напугал охрану Шлеп-Ноги, для них остался незамеченным.
      ...Труп убитого спрятали в багажнике лендровера, взяли с собой и телохранителя. Промчавшись два десятка километров по объездной дороге, свернули в сторону и проселком доехали до заброшенного пруда, затянутого ряской и заросшего камышом. Здесь в вырытой на топком берегу яме и нашел свой последний приют Григорий Фарафонов. Его телохранитель, парень лет тридцати по имени Анатолий, пугливо озирался и молил глазами о пощаде.
      - Если когда-нибудь кому-нибудь скажешь слово или полслова об этом месте, сам ляжешь в такую же яму, - сказал ему Голубь. - А пока будешь работать у меня!
      Анатолий в знак согласия торопливо закивал головой.
      На обратном пути Стас с его помощью составил подробный список людей Фарафонова, находившихся в микроавтобусе. В тот же день их обезоружили и по одному свезли на загородную дачу Голубя. Никто из них не был очевидцем и не знал об убийстве своего шефа, но их косвенные показания вполне могли навести милицию на след. Разговор происходил с каждым наедине. При этом Стас уведомлял, что Фарафонов в результате переговоров уступил ему бразды правления фирмой, а сам уехал в неизвестном направлении. Далее настоятельно советовал крепко держать язык за зубами по поводу этих переговоров и перестрелки. В противном случае обещал крупные неприятности. А напоследок предлагал перейти к нему на службу. Его собеседники не возражали ни по одному из пунктов, но соглашались на сотрудничество как-то неуверенно, с явной опаской. Уж кто-кто, а они-то знали коварство и жестокость своего шефа и боялись, что он может вернуться и тогда месть будет беспощадной. Ведь для Шлеп-Ноги убить человека, что муху прихлопнуть...
      Тем временем лендровер и микроавтобус, ставшие немыми свидетелями злополучного происшествия, были отогнаны на Кавказ и задешево проданы местным бизнесменам.
      Слух о перестрелке у объездной дороги дошел до милиции, но оперативные работники, выехавшие на место происшествия, ничего, кроме стреляных гильз, не нашли. А розыском Фарафонова толком никто не занимался, так как не было официального заявления о его исчезновении.
      Все складывалось даже лучше, чем хотел Голубь. Он неожиданно стал владельцем крупной фирмы, его доходы увеличились против прежних в три раза. Теперь никто не мог на равных конкурировать с ним. Осталось лишь последнее препятствие на пути к полному господству - Центральный вещевой рынок. Он был приватизирован за бесценок бывшим чиновником фонда госимущества Толоконниковым и его братом-близнецом - известным в городе коммерсантом. Голубь затеял с ними изматывающие переговоры с целью выкупить права на владение рыночной недвижимостью. Главным действующим лицом на этих переговорах выступал Рафалович. Он вел осаду с присущим ему темпераментом и азартом, но каждый ход его готовился с холодной тщательностью. Сема удачно использовал недовольство торговцев ростом расценок за аренду торговых мест. Его агенты шныряли по торговым рядам и подогревали недовольство разжиревшими выскочками, ничего не делающих для улучшения условий тяжелого труда торговцев и избавления от замучивших всех поборов со стороны налоговиков, милиции и рыночной шпаны рэкетиров, которые избивали несговорчивых, сжигали их ларьки и палатки. Одновременно подручные Семы распускали слухи о том, что есть, мол, деловые люди, готовые вложить большие средства в реконструкцию рынка и создать нормальные условия для челноков и реализаторов товара, но этому препятствуют Толоконниковы. В конце концов всеобщее недовольство и протесты вылились в массовую забастовку, на целую неделю прервавшую работу рынка. Хозяевам пришлось пойти на переговоры с торговым людом, но договориться ни по одному пункту требований не удалось, и забастовка продолжилась.
      К тому времени офис Толоконниковых, примыкавший к рынку, посетили двое наглых молодых людей, которые сначала надавали хозяевам увесистых тумаков, а потом напрямик сказали, что если не продадут свой базар (между прочим за хорошие деньги), то взлетят на воздух вместе с офисом. Едва ушли бандиты, как перед ошарашенными близнецами предстал мнимый лейтенант милиции Лоханкин. Свой визит он объяснил забастовочными беспорядками и слухами о якобы готовящихся на рынке взрывах.
      - Кто знает, насколько обоснованны эти слухи, - сказал он, - но я бы порекомендовал вам отнестись к ним со всей серьезностью.
      Вконец перепуганные братья поспешили поведать об угрозах бандитов. Лоханкин записал их показания и, уходя, еще больше поддал жару.
      - Вот видите, - сказал он, - значит слухи неспроста идут. Ежели появится что-нибудь новое, прошу без церемоний днем и ночью звонить мне. Еще я посоветовал бы вам обзавестись охраной. Могу предложить кандидатуры крепких парней. Согласны?
      - Согласны, согласны, - ответили дуэтом Толоконниковы.
      На следующий день двое рекомендуемых в сопровождении Лоханкина прибыли в офис. Это были немногословные, спортивного вида, длинноволосые ребята. Они согласились безотлучно, днем и ночью, нести службу, но затребовали приличную плату. Скуповатые братья помялись, но приняли условия. Днем парни порознь охраняли офис и просторный особняк Толоконниковых, ночью по очереди дежурили под крышей братьев.
      Близнецы настолько были неразлучны, что делили между собой не только кров и пищу, но и женщину. Оба жили с ней в незарегистрированном браке то ли из экономии, то ли по общей любви. Маргарита - так звали их подружку, выказывала обоим одинаковую привязанность и любовь, спала с каждым по обоюдному согласию и в доме царила полная семейная идиллия.
      Однако после появления охранников братья стали замечать, что Рита исполняет супружеские обязанности не так пылко, как прежде, - как-то вяло, механически, устремив в сторону мечтательный взгляд.
      Загадка разъяснилась, когда один из братьев явился однажды домой в неурочный час. Полуодетые охранник и Маргарита, интимный беспорядок в спальне не оставили никаких сомнений в том, что к маленькой коммуне присоединился новый член. Братья с гневом в тот же час изгнали чужака, а Маргарита после нескольких ночей одиночества смирилась с утратой и равновесие было восстановлено.
      Все бы ничего, да по ночам вдруг стали случаться какие-то очень странные, пугающие происшествия. То в пустых комнатах явственно слышались чьи-то шаги, шорохи, тихие голоса, скрипели половицы и хлопали двери. У близнецов волосы вставали дыбом и мурашки щипали спину, они слали по телефону панические призывы в милицию. Но каждый раз прибывшие наряды ничего подозрительного не обнаруживали. После очередного вызова разозленный руководитель милицейского наряда выразительно покрутил пальцем у виска, посоветовал лечиться и уехал, пообещав, что больше на вызовы реагировать не будет.
      А в следующую ночь пошло что-то невообразимое. Теплый уютный камин, у которого обитатели злосчастного особняка так любили сиживать зимними вечерами, начал регулярно будить их дикими завываниями и дьявольским хохотом. Братья, забывшие про удовольствия с Ритой, разом вбежали в ее спальню, забаррикадировали дверь и втроем забились под одеяло. Так и продрожали до самого рассвета. И удивительно! как только окно в спальне чуть посветлело, все звуки прекратились, как будто ничего и не было.
      Не в силах больше терпеть, Толоконниковы на семейном совете решили приобрести огнестрельное оружие и, помня любезное обещание Лоханкина, обратились к нему за срочной помощью.
      - Мне заниматься такими делами как-то не с руки, - важно ответил он. - С другой стороны догадываюсь, что раз просите, значит, край как нужно. Сразу предупреждаю: стволы нынче подорожали. Если согласны, платите деньги вперед плюс мои комиссионные десять процентов за услуги.
      За два потертых "макара" и четыре пачки патронов Лоханкин содрал сумму, в два раза превышающую их истинную подпольную стоимость.
      В следующую ночь, заняв позицию под одеялом у Риты, братья приготовились дать решающий бой, как они полагали, незваным пришельцам. Измучившись от постоянных недосыпаний и угревшись под теплыми женскими боками, они только-только начали сладко засыпать, как внезапно в зале послышались противный скрип и писк, потом протяжный вой, переходящий в визг.
      - Ну чего ждете, стреляйте же! - исступленно зашептала Маргарита.
      Светя фонариками, Толоконниковы вбежали в зал и разрядили пистолеты по камину и стенам. В зале все стихло. В воздухе запахло пороховым дымом и пылью от битой штукатурки; братья шумно дышали, хватая воздух открытыми ртами.
      Не прошло и пяти минут, как в туалете заурчал унитаз и зашипел, наполняясь водой, сливной бачок. Снова заработали пистолеты и изрешетили дверь туалета.
      Утром взорам несчастных буржуев предстала ужасающая картина расстрела их уютного гнездышка: развороченный камин; исклеванная пулями, отбитая штукатурка и порванные шелковые обои; искалеченная дорогая мебель и зеркала; изуродованный во многих местах прекрасный испанский кафель в туалете и расколотый бачок, из которого шумным потоком низвергалась на пол вода...
      В предвидении следующей бурной ночи Толоконниковы попросили Лоханкина подбросить еще боеприпасов.
      - Как, уже кончились? - очень натурально удивился он. - Вот это классно! Однако что у вас там происходит?
      Пришлось все рассказать. Лоханкин выслушал с огромным вниманием и сочувствием сбивчивое повествование братьев и уверенно сказал:
      - Оружие в таком деле не поможет. У вас в доме по всей видимости завелись домовые или как их по-английски называют... кажется полтергейсты. С ними справиться может только специалист по белой и черной магии.
      - Где же его взять?
      - Из сочувствия к вашей беде постараюсь поискать. И советую вам не торговаться с ним. Дайте столько, сколько скажет. Ну, а я обижать вас не буду. Так и быть уж подкиньте тысчонку за труды и на том поладим.
      ...Бородатый маг появился к вечеру. Неспешно обошел все комнаты, заглянул в камин, приложил ухо к стене, послушал, пошептал и вдруг так заорал "выдь, окаянные!", так затопал ногами, что братья с перепугу попадали на пол, а у одного случилось большое недержание, и он осрамился как неразумный грудничок.
      Как только прошел переполох, вызванный этим досадным происшествием, маг удобно расположился в кресле и сообщил, что теперь домовых не будет. Но ушли они навсегда или снова появятся, гарантировать не может.
      - Кто-то вам их занес. Это такая тварь, что где ей понравится, туда снова и снова будет лезть и не даст житья. Я б вам все же посоветовал продать этот дом и переехать куда-нибудь, - душевно посоветовал маг.
      Плод дозрел и упал к ногам. Вконец обалдевшие братья уцепились за это предложение как за спасительную соломинку и, не откладывая, объявили торги на свою недвижимость. А Голубь был тут как тут - все отошло к нему по умеренной цене. Сема в знак благодарности за услуги получил от него назначение на должность генерального директора Центрального рыночного комплекса (так стал называться Центральный вещевой рынок) и крупные кредиты на его переоборудование, а также на приобретение примыкающего к комплексу городского Дома быта. Наконец-то сбылась давняя заветная мечта господина Рафаловича стать законным производителем супермодной обуви. Но приобрев нового капиталиста, отечество потеряло в его лице великого режиссера, способности коего были так блестяще продемонстрированы на Толоконниковых. И рыночные забастовки, и появление на сцене Лоханкина, а затем двух охранников и мага, роль которого разыграл сам Сема, и шабаш домовых - все было задумано и срежиссировано им. Бравый охранник дома Толоконниковых не только развлекался с Маргаритой , но и успел всюду навтыкать подслушивающих устройств и микродинамиков, воспроизводивших жуткие звуки, рожденные свободным полетом Семиной фантазии.
      Теперь Голубь мог быть вполне доволен жизнью. Но, видно, не бывает в ней так, чтобы все шло гладко, без сучка и задоринки. На его имя из областного управления внутренних дел пришла повестка с требованием явиться для дачи свидетельских показаний по делу о безвестном исчезновении гражданина Фарафонова. Стас повертел в руках бумажку с неразборчивой подписью и с некоторой тревогой подумал: "Выходит все-таки завели дело. Неужто что-то пронюхали?" Однако, поразмыслив, решил, что вряд ли есть какие-то факты, скорее всего для проформы посуетятся и закроют дело. В таком случае пусть сами разбираются.
      Но проигнорировать повестку не удалось. Спокойный рокочущий баритон в телефонной трубке поинтересовался причиной неявки и посоветовал впредь этого не делать дабы не подвергать себя процедуре принудительного привода под конвоем. Стас взбеленился и чуть не сказал, что, мол, сам кого хочешь может привести под конвоем, но вовремя сдержался. Ему показался знакомым этот голос, однако никак не удавалось вспомнить, чей он.
      В бюро пропусков УВД объяснили, что нужно явиться к подполковнику Савельеву и указали номер его кабинета. И тут только он вспомнил старого знакомого, который засадил его в колонию. Да, хозяином кабинета был тот самый капитан, а ныне подполковник Савельев, кажется Антон Степанович. "Как же это он расстался со своим родным обэхээсэсом и перешел в уголовный розыск?. Наверное, попал под сокращение штатов в связи с реорганизацией", - механически подумал Стас. Савельев постарел и погрузнел, но взгляд его был все такой же быстрый и цепкий, с легким прищуром. Его манеры совсем не походили на те, что испокон веку утвердились в стенах всех казенных заведений. Антон Степанович был отменно вежлив и приветлив, говорил тихо и спокойно. Он был очень дотошный и скрупулезный, ни одна деталь не ускользала от его внимания. Стас припомнил, как Савельев своими хитроумными вопросами не раз загонял его в тупик и умело вел дознание, добиваясь полного раскрытия истины. Однако в чем - в чем, а в предвзятости этого человека никак нельзя было обвинить. И Стас, несмотря на стойкое презрение к ментам, все-таки с уважением вспоминал о Савельеве.
      Подполковник начал разговор издалека.
      - Как живется после выхода на свободу? - спросил он.
      - Спасибо, вашими молитвами, - усмехнулся Голубь.
      - Тогда выходит, мы слишком переусердствовали.
      - Вот как? Забавно.
      - Вы шикарно устроились - и так быстро...
      - Завидуете?
      - Таким вещам я никогда не завидовал, потому что исповедую другие принципы.
      - А я стараюсь идти в ногу со временем.
      - Знаю, знаю. Я, такой чудак, до сих пор думаю, что не в деньгах счастье...
      - Но в их количестве? - ехидно вставил Голубь.
      - А вы стали циником, дорогой Стас.
      - Да уж в ваших университетах всему научишься.
      - Ладно, оставим пока этот разговор. Скажите, что вам известно по поводу исчезновения Григория Фарафонова?
      - Ничего не известно, - быстро ответил Голубь.
      - Не спешите все отрицать. Я бы вас не пригласил, если бы не имел фактов.
      - Тогда выкладывайте, а я дам свои пояснения.
      - Хорошо. Факт первый: перестрелка на объездной дороге.
      - Это не факт, а слухи.
      - Не скажите, найдены стреляные гильзы и есть официальные показания водителей.
      - Я в перестрелке не участвовал.
      - Допускаю. Но уверен - вы там были вместе с Фарафоновым. И перестрелка это ваша разборка с ним.
      - На чем основана такая уверенность?
      - Следствием установлено, что выстрел из гранатомета - дело рук людей Фарафонова. И они целили в вас. Улавливаете? Это второй факт. И третий - вы звонили Фарафонову в офис накануне его исчезновения. Надеюсь, хоть это вы не будете отрицать?
      Голубь похолодел. "Все-таки докопался. Но известно ли ему содержание телефонных разговоров?"
      - С Фарафоновым никаких личных контактов у меня никогда не было. Но по телефону действительно разок с ним общался. И даже официальное письмо направлял. Дело касалось выкупа у него акций по дому быта.
      Голубь врал, но знал, что его вранье трудно опровергнуть. Нет, он не звонил Фарафонову по поводу выкупа дома быта, однако еще до истории с гранатометом действительно письменно зондировал почву о выкупе у его фирмы части акций по тому самому Дому быта. И копия письма у него есть до сих пор. Пусть проверяет. Ничего у него не выйдет. Стас попал в точку. Савельеву и в самом деле досконально был известен только сам факт телефонных разговоров, но о содержании их никаких конкретных сведений получить не удалось. А вот письмо, успокаивал себя Голубь, это такой козырь, который все перекроет.
      Как опытный сыщик, Антон Степанович понимал, что пока не будет найден труп Фарафонова (а в том, что его нет в живых, сомнений не оставалось), вряд ли можно кого-то подозревать в убийстве. И никакие косвенные улики тут не помогут. "Что ж, будем искать труп".
      Отпуская Голубя, Савельев заметил, что возможно придется встретиться еще раз.
      - Как вам будет угодно. Только лучше бы в другой обстановке... хотя бы за кружкой пивка, - откликнулся Стас, явно намекая на безнадежность попыток в чем-то обвинить его.
      И странное дело: спустя год именно такой случилась их следующая встреча. Летним вечером, проезжая мимо пивного бара, Стас увидел за столиком на открытой площадке знакомый профиль Савельева. Приткнув свой "Мерседес" к обочине дороги, Стас подошел к нему и, поздоровавшись, попросил разрешения составить компанию.
      - Ей-богу случайно увидел вас и тоже захотелось промочить горло, - сказал он с веселым оживлением.
      В баре негромко играла музыка, тянуло ароматом шашлыков. Поблизости плескал и шипел прохладными струями фонтан. Вокруг него на скамейках под ивами сидели парочки. Эта благостная обстановка умиротворяла и настраивала на задушевный лад. Но Стас ни на минуту не позволял себе расслабиться - ждал, что Савельев снова начнет расспрашивать о старых неприятных вещах. Но тот, выдержав недолгую паузу, заговорил о другом.
      - Вот сижу и думаю, как быстро проходит жизнь. Вроде совсем недавно был студентом, гулял здесь с девушками, а оказывается все это уже в далеком прошлом. И ничего путевого не успел сделать...
      - Вам ли, Антон Степанович, говорить об этом, - возразил Стас.
      - Увы, порой чувствуешь себя у разбитого корыта. И тоска берет, и мучают вопросы - зачем, почему, что делать?
      Таких грустных слов Стас никогда не слышал от Савельева. У него даже зародилось подозрение, а не хочет ли он размягчить, расслабить его?
      - Да что это с вами сегодня, Антон Степанович? И чего вы мучаете себя проклятыми русскими вопросами -как жить да что делать? По мне, так жить нужно просто и радоваться каждому дню.
      - Ну, с этим и спорить-то нельзя. Но скажите, разве у вас никогда не бывает сомнений и сожаления по поводу каких-то дел и поступков? Мне, например, до сих пор жаль, что вас осудили к лишению свободы.
      - Ой, ли? Почему ж в таком случае только сейчас пробудилась жалость?
      - Лицемерить и заигрывать с вами у меня нет никакого резона. Хотите верьте, хотите нет, дело ваше. Но мне действительно тогда было вас искренне жаль.
      - А теперь, случись что?
      - А теперь вы уже совсем другой. Но опять-таки зла я вам не желаю, хотя и вижу, что вы ходите по краю пропасти. К сожалению, на такую дорожку уже сейчас вышли многие. Знаете, мне иногда кажется, что мир сошел с ума, в нем остается все меньше порядочных людей.
      Таких слов еще никто и никогда не говорил Голубю. Он долго молчал, не зная, что возразить этому менту.
      - Вы, Антон Степанович, преувеличиваете и мои грехи, и опасность, наконец, вяло и как-то неуверенно сказал Стас. - Стараюсь вас понять и не могу. И поверить тоже.
      - Я и не надеюсь, что вы мне поверите. Побывали б в моей шкуре, тогда, наверное, и понимали бы лучше и верили больше.
      - А вы в моей шкуре разве бывали?
      - Испытать, конечно, не пришлось, но представить могу, потому что немало поездил по зонам. Вам досталось лиха, безусловно, больше, чем мне. Но и в наших кабинетах, Стас, жизнь несладкая...
      За этим странным разговором они засиделись до поздна. Стас краешком глаза заглянул в мир человека, которому не доверял, которого опасался и не считал своим другом, но в то же время подсознательно уважал и теперь четко уяснил, что не напрасно. Савельев не открыл ему и сотой доли того, что переполняло и тревожило его душу, но и этого было достаточно, чтобы понять, каким смятением она охвачена. Между прочим, Савельев намекнул, что собирается уйти на пенсию. Он не сказал о причинах, но Стас понимал, что по зряшному поводу такое решение не могло быть принято.
      У Антона Степановича с некоторых пор действительно появились веские основания расстаться со службой. Год назад начальником управления уголовного розыска, куда перешел работать Савельев, покинув отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности незадолго до его крупной реорганизации, стал полковник Лисицин. Новый шеф относился к той еще нередкой породе руководителей, в среде которых твердость и жесткость почитались превыше всего. Однако твердость они часто путали с твердолобием и догматизмом, а жесткость с не рассуждающей жестокостью и хамством. Тем не менее вышестоящее руководство ценило рвение Лисицина, считало его принципиальным, надежным и политически зрелым работником. Постепенно продвигаясь по служебной лестнице, он в полную меру вкусил сладость власти над людьми. Зависимость их от него, возможность безнаказанно делать то, что хочется, окончательно отлили черты его неуравновешенного, деспотического характера.
      Главную свою роль он видел в том, чтобы постоянно проверять и понукать своих подчиненных. Лисицин любил повторять, что дисциплина - мать порядка и педантично следовал этому правилу, понимая его для себя как свободу не считаться, якобы ради дела, с личностью человека, оскорблять и давить на него, Что же касается людей, попадавших в сферу уголовного преследования, то тут он считал себя еще более свободным. "Кто такой подозреваемый?" - любил спрашивать Лисицин и сам же отвечал: "Это тот, кто сумел спрятать доказательства своей вины, и найти их любым способом - наша задача". Савельеву запомнилась его ухмылка, с которой он в назидание своим сотрудникам рассказал о вычитанном в каких-то мемуарах эпизоде о том, как в годы борьбы с контрреволюцией молодой чекист спутался с женщиной, подозреваемой в пособничестве вражеским агентам, за что обоих расстреляли без следствия и суда.
      Шеф был страшный педант и формалист, не упускал случая даже пустяковую придирку преподнести так, чтобы вызвать недоверие к моральным качествам провинившегося, заставить сомневаться в его благонадежности. На совещаниях обличительные речи главного сыщика управления звучали резче и громче всех и поводов для критики было предостаточно. Однажды за пять минут до обеденного перерыва он позвонил Савельеву и приказал немедленно выехать на автовокзал для проверки сообщения о том, что в багаже одного из пассажиров прибывающего через двадцать минут автобуса находится наркотическое вещество. Времени было в обрез, и Савельев попросил дать машину.
      - Мобилизуй любую, мне что ли тебя учить! - прикрикнул Лисицин и положил трубку.
      Однако единственная дежурная машина отсутствовала по другому срочному вызову. Свободного транспорта не нашлось и в отделах, большинство сотрудников которых разъехалось на обед. Савельев понапрасну метался в поисках, а время шло. Взвинченный и обозленный, он в конце концов оставил попытки раздобыть машину и уехал на автовокзал на общественном транспорте, хорошо зная, что опоздает и только зря потеряет время. Но совсем не поехать было бы еще хуже вдруг автобус придет с опозданием? Но он не опоздал. Издерганный и голодный, Савельев едва успел перешагнуть порог своего кабинета, как раздался телефонный звонок.
      - Ну, что у вас? - скрипуче спросил вернувшийся с обеда Лисицин. Отчаянно кляня все на свете, Савельев объяснил, что не смог найти машину и не успел к приходу автобуса.
      - Значит, прошляпил преступников? За безответственное отношение к выполнению оперативного задания приказом начальника УВД получишь строгий выговор, - ледяным тоном объявил полковник и положил трубку.
      С детства Петя Лисицин не был ни злым, ни жестоким. Таким он стал в зрелом возрасте. Мальчик рос хилым, тщедушным и за это сверстники частенько куражились над ним, дразнили доходягой, которого соплей перешибить можно. У него не было друзей, в компанию к себе пацаны его не принимали. На этой почве с юношеских лет у Лисицина развился комплекс неполноценности, переросший в стремление к постоянному самоутверждению и демонстрации собственной значимости. Ему ничего не давалось с лета, все приходилось добывать терпением и трудом, и это развило у него чрезмерную пунктуальность и формализм.
      Если Лисицин был типичным продуктом своего времени, то Савельев никак не укладывался в общие рамки. Он рано начал размышлять о революции, потрясениях, пережитых страной в годы Великой отечественной войны, о репрессивном режиме Сталина и о краткой хрущевской "оттепели". Уже будучи студентом, Савельев осознал, что безраздельное господство тоталитаризма еще с царских времен стало образом жизни очень многих жителей страны и наложило болезненный отпечаток на их умонастроения, привило культовую любовь к "твердой руке". Россия последней в Европе освободилась от крепостничества и ни в "золотом" Х1Х, ни в жестоком ХХ веках так и не вкусила подлинной свободы. При всем величии СССР его граждане были ничтожными пылинками под тяжелой пятой выпестованного коммунистической диктатурой государственного монстра. Дозированно распределяя социальные блага, государство с беспощадной последовательностью подавляло любые проявления яркой индивидуальности и инициативы, не укладывавшиеся в догмы, придуманные правящей элитой. Приоритет государственного над личным проявлялся во всем, в том числе и в отношении к близкой Савельеву области борьбе с преступностью. Уголовное законодательство видело своей главной целью защиту политических устоев государства и социалистической собственности, а охрана прав граждан и их собственности рассматривалась как дело второстепенное. Преступления этой категории наказывались куда мягче. Такой подход обеспечивал привелегированное положение КГБ и объективно принижал роль органов внутренних дел, что отрицательно сказывалось на их кадровом и материальном обеспечении, а порой подталкивало даже к ликвидации их функций. Так случилось, когда Н.С.Хрущев, возвестив скорую победу коммунизма, взял курс на децентрализацию органов внутренних дел. В угоду ему тогдашний министр внутренних дел РСФСР Иван Дударев поспешил с предложением об отмене выплат за звания офицерскому составу, в связи с чем шутники стали толковать аббревиатуру МВД как "Мудак Ванька Дударев".
      От полного развала органы внутренних дел спасло создание в 1966 году единого МВД СССР и полная реорганизация его основных структур, проведенная под руководством министра Н.А.Щелокова. Последний период деятельности этого неординарного человека, трагически погрязшего как и многие из его окружения в пороках, свойственных брежневской элите, совпал с началом службы в органах внутренних дел молодого выпускника юридического факультета Антона Савельева. А потом последовало самоубийство Щелокова и в освободившееся кресло министра сел бездарный генерал КГБ Федорчук. Проведенная им безумная массовая чистка органов внутренних дел по счастью обошла стороной лейтенанта Савельева, не имевшего еще ни грехов, ни заслуг. Он прошел через годы тяжкой трудовой повинности, без выходных дней, а нередко и без отпусков. Савельев был свидетелем грехопадения некоторых своих сослуживцев, уволенных и осужденных за взяточничество, злоупотребления и другие противозаконные действия. Сам же ни одной ногой не увяз в этой трясине. Но удовлетворения не было. Он чувствовал, что моральные и физические силы уже на исходе. Его все больше угнетало разочарование в своей работе. "Мы пересажали уйму людей, - думал он, переполнили ими тюрьмы и колонии, превратили эти учреждения в школы преступности. Кому от этого стало лучше, зачем все это?"
      Он понимал, что такие сомнения и крамольные мысли, вероятно, появляются не только у него, но все предпочитают держать их при себе, опасаясь за собственную карьеру. И вот даже наболевшим не с кем поделиться, и все более тяжким становится груз одиночества.
      Череда воспоминаний и нерадостных мыслей спрессованным потоком пронеслась в душе Савельева за ту короткую паузу, которую он взял в разговоре с Голубем, и ему стоило немалых усилий, чтобы не выплеснуть их наружу. "Чем не забавный сюжет на избитую тему о полицейских и ворах?" - вдруг усмехнулся Савельев.
      Они расстались, не став друзьями, но с ощущением, что не зря провели время в обществе друг друга.
      Через месяц, небрежно пробегая взглядом городскую газету, Стас увидел на ее последней странице маленькую фотографию Савельева и некролог о его смерти. Чем больше он вчитывался в обычные в таких случаях слова скорби, тем острее чувствовал, как с тупой болью отрывается частичка крохотного заповедного уголка его задубелой в грехах души.
      Подполковника Савельева, сорока пяти лет от роду вернее пули и ножа убил инсульт. На его похоронах было много людей в мундирах. Голубь не решился подойти к толпе. Когда отзвучали траурные речи, рыдания жены и детей и все разъехались, оставив заваленный цветами холмик желтой глины, Стас положил на него и свой букет из восьми красных гвоздик - по числу лет, что они знали друг друга.
      На обратном пути, гоня неспешно против обыкновения машину, он прокручивал в памяти одну за другой печальные картины погребальной церемонии, и каждый раз мысль возвращалась к трагической нелепости ухода из жизни этого совсем еще не старого человека. По правде сказать, Стас не ожидал увидеть здесь такого множества народу. Значит, уважаем и ценим был покойный. И все же не покидала навязчивая уверенность в безысходном одиночестве. Савельева. Оно и было, вероятно, причиной его сумрачного настроения во время их последней встречи. Да, странная штука - одиночество в окружении знакомых и близких людей. А ведь это чувство, ох, как знакомо и ему, Стасу. Встретились, как в песне поется, два одиночества, засиделись до поздна, но так и не выговорились и теперь уж один из них никогда не скажет, что у него на душе.
      ***
      Долгое время Стас занимался своим делом с азартом охотника за дичью. Но почему теперь, когда, казалось бы он многого достиг, былого увлечения не стало? Не к чему стремиться? Нет, дело не в этом. Наверное, он просто устал от этих чертовых буден с бесконечными разборками и дрязгами. А может причина в том, что гонка, в которую впрягся Голубь, отбила у него вкус к личной жизни? Ведь он так и остался холостым. Однако женщины не переставали его интересовать. В большинстве случаев связи с ними были легкими и непродолжительными. Но однажды пришла и любовь. Его подруга жила одна в уютной квартире, и вечера, когда они встречались, были настоящим праздником. Стас не забывал дарить цветы и подарки, она накрывала стол с вином и при свечах, подбирала кассету с красивой музыкой.
      Как-то в канун дня 8-го марта за суетой и делами Стас не успел купить ценный подарок и приехал к ней с букетом цветов, шампанским и коробкой конфет. Как обычно, она накрыла стол, но когда Стас попытался обнять ее, вдруг стала уклоняться от ласк.
      - Знаешь, милый, - сказала она, - я ценю себя дороже шампанского и цветов. Уж сегодня-то мог бы придумать что-нибудь получше.
      Это был зигзаг, которого он никак не ожидал. Его мужское самолюбие было оскорблено и растоптано. В тот день Стас вдрызг напился в компании с Семой и Горацием. Таким мрачным и злым собутыльники никогда не видели его, но расспрашивать о причинах побоялись. За одной пьянкой последовали другие.
      В один из вечеров Стас наполнил ванную шампанским и через Рафаловича за хорошую плату пригласил двух знакомых замужних молодок. Голубь был уверен, что они отвергнут его предложение, но, как оказалось, ошибся. Оргия продолжалась всю ночь, утром от нее остались неприятная горечь во рту и смутные ощущения чего-то низкого и постыдного, а мстительное злорадство улетучилось как пар. С тех пор он старался выбирать партнерш, пусть и легкого поведения, но таких, чтобы ни на какие проявления чувств не претендовали. Девушки старательно отрабатывали плату, а Голубь наконец-то смог вкусить истинное разнообразие.
      К тому времени Горыныч затеял очередную свару - на сей раз с владелицей парфюмерного магазинчика, наотрез отказавшейся платить дань. Сначала хотели спалить ее конуру, однако от этой идеи пришлось отказаться - могли пострадать находившиеся рядом офисы двух послушных доноров и жильцы верхних этажей здания. Тогда Горыныч решил самолично проучить строптивую. Но вся его огнедышащая мощь не смогла совладать с ней. Девчонка подняла такой визг и так исцарапала его физиономию, что неделю стыдно было показываться на людях. Но как ни сопротивлялась, Горыныч привез ее и закрыл в той самой полуподвальной комнате, где когда-то двое суток просидел Рафалович. Увидев физиономию Горация в наклейках, как оконное стекло на случай бомбежки, Стас решил лично разобраться с нарушительницей. Гораций сообщил, что ее зовут Лидией, а по фамилии она Полтавская, но от посещения порекомендовал пока воздержаться "Пусть посидит, подумает, успокоится, потом и поговорим".
      Прошло два дня, а в комнате была тишина, и пища оставалась нетронутой. На третий день Лидия начала петь русские и украинские песни. Высокий голос ее звучал красиво и свободно, заставлял вслушиваться. Концерт продолжался до вечера. Унося нетронутые завтрак и обед, Гораций решил позвать Стаса.
      - Послушай, очень советую. Ничего не ест, а только поет. И как поет, стерва! - сказал он.
      Голубь начал вслушиваться и не в силах удержаться зашел в узилище. Лидия, сидя на матраце и не прекращая петь, повела в его сторону расширившимися от голодухи насмешливо блеснувшими глазами. В них был явный вызов, но Стас увидел другое - девичью незащищенность. До глубокой ночи не шла она у него из головы. А утром снова пошел к ней. Она едва взглянула на него и отвернулась к зарешеченному окошку. Испытывая нарастающую неловкость, не зная, с чего начать разговор, Стас нерешительно застыл у порога. Все насмешливые слова, которые он только что подобрал, разом вылетели из памяти. Пауза слишком затянулась, и Лидия первой нарушила ее.
      - Пришли требовать деньги? Я уже объясняла вашему Змею-Горынычу, что у меня их нет. Не заработала еще. А если б и были, все равно б не отдала, потому что не собираюсь кормить вымогателей.
      - Нет я пришел за другим. Ты свободна, - неожиданно для себя сказал Голубь.
      - Вот как? С чего бы это вдруг?
      - Просто я так хочу. И никто тебя теперь не тронет.
      Она презрительно фыркнула и рассмеялась ему в лицо.
      - Скажите, какой добрый! Может, еще извинения попросите?
      - Придется. Прошу простить и еще раз повторяю: ты свободна.
      - Уму непостижимо, какие мы стали вежливые. Однако вам ли оправдываться? Нынче бандитам ведь все позволено. А может у вас есть какая корысть, хотите задобрить? Не надейтесь!
      - Жаль, что так поняты мои слова. Не смею больше удерживать, желаю удачи.
      - Тогда посторонитесь, не стойте в дверях, господин тюремщик.
      Во дворе Стас чуть ли не силой усадил Лидию в машину и довез до ее магазинчика.
      Две недели он собирался съездить к ней и все никак не решался. Но наконец все-таки отчаялся.
      Она была одна и встретила его холодно-выжидательным взглядом.
      - Интересуюсь духами. И что б были самые лучшие, - сказал Стас, изо всех сил стараясь не сбиться с непринужденно-шутливого тона.
      - Насчет лучших затрудняюсь. Это смотря на чей вкус.
      - Давайте на ваш.
      Отчуждение на ее лице чуть-чуть дрогнуло.
      - Могу предложить парижскую, московскую, рижскую, арабскую продукцию. Выбирайте.
      - Давайте то, что вам самой нравится.
      - Мне нравятся вот эти цветочные духи. - Она положила на прилавок маленькую изящную коробочку. Только предупреждаю, они дорого стоят.
      - Догадываюсь, - ответил Стас.
      - Глядя на упаковку что ли? -насмешливо спросила Лидия.
      - Нет, глядя на вас.
      - Мне кажется, вы пришли не затем, чтобы смотреть на меня.
      - А может именно за этим?
      - Тогда поскорей уходите. Мне надо работать. И я не картина.
      - Не гоните. Я покупаю духи и дарю их вам... в надежде на прощение и примирение, - сказал он, не замечая, что давно перешел на "вы".
      - Вы снова о том же...Платите деньги, забирайте покупку и уходите. Мне в самом деле не до разговоров.
      - Нет, не уйду, пока не добьюсь человеческого отношения к себе.
      - Прошу вас, оставьте меня в покое. Это уже переходит все границы. Ну сколько можно повторять? Вы мне надоели, я не хочу вас видеть. Уходите иначе вызову милицию.
      - Милиция не поможет. И никто не поможет, кроме вас самой.
      - Ладно, если скажу, что прощаю, вы отвяжетесь от меня?
      - Не знаю... Но спасибо и на том. Вот деньги, а духи все-таки возьмите. Умоляю, сделайте для меня это маленькое одолжение.
      Он положил на прилавок деньги, резко повернулся и пошел к выходу.
      - Вы переплатили. Заберите лишнее, - крикнула она вдогонку.
      ***
      Обрыдла Стасу продажная любовь, разонравились девушки по вызову. Никого, кроме Лидии, видеть не хотелось. Он забросил все дела, гулял во дворе, пробовал читать, но тут же бросал и часами просиживал у камина, потом бесцельно ездил по городу на машине. Однако душевного равновесия не наступало, и тогда Стас занялся поиском предлога, чтобы снова навестить Лидию. Но все варианты были неубедительными, банальными. "А, куплю букет роз и будь что будет!" - наконец решил он.
      В лучшем своем костюме, с цветами на сиденье, Стас вел машину по улицам, на которых уже чувствовалось вечернее оживление. До закрытия торговых заведений оставалось полчаса и можно было бы не спешить. Вереницы прохожих, не задерживаясь, обтекали магазины и плавно втягивались в гостеприимно открытые двери обильно размножившихся за последнее время турецких, китайских, корейских ресторанчиков, кухонь и маленьких кафе с прохладительными напитками, мороженым, сладкими выпечками, кофе и чаем. Косые лучи солнца пробивались сквозь зелень и багрово отсвечивали в стеклах окон и витрин. Здесь были владения Голубя, отсюда стекались денежные ручейки. Раньше это грело, доставляло радость, а сейчас исподволь подкрадывалась тоска. Блага, о которых мечтал, он получил, можно сказать, сполна, но жизнь от этого не стала более привлекательной. Теперь у него в этой жизни оставался лишь маленький лучик надежды, внезапно и ярко пробившийся от незнакомой девушки, на которую, не попади она в лапы Горынычу, может быть никогда не обратил бы внимания. Подъезжая к магазинчику Лидии, Стас чувствовал, что он уже не совсем тот, что был раньше, но еще не осознавал до конца происходившую в его душе очистительную работу.
      Он не надеялся на радушный прием, ждал новую перепалку, холодную отчужденность - что угодно, но совсем не то, что с порога бросилось в глаза. У Лидии явно было какое-то торжество. Об этом свидетельствовал нарядный вид двух ее гостий и самой Лидии, накрытый столик у окна, громкая магнитофонная музыка... "Слава богу, - подумал Стас, - значит мой приход с цветами может оказаться кстати".
      Три взгляда сошлись на нем: подчеркнуто-безразличный и выжидательный Лидии, оценивающе ?любопытный и кокетливый - гостий. Они мгновенно подметили достоинства этого статного, симпатичного молодого человека.
      - Вот и кавалер появился, - прощебетала одна. - А мы и не ждали. Какая же ты, Лидка, скрытная!
      - Я и сама не ждала, - ответила Лидия. - А вы, Стас, не стойте у порога, прошу за стол, раз уж пришли.
      Первый прием и знакомство с подругами Лидии прошли хорошо и непринужденно. Стас приободрился и повеселел. Хлопнула пробка, девушки взвизгнули, Стас разлил шампанское по бокалам.
      - Ну, что пожелать тебе, подружка? - сказала та, которая при знакомстве назвалась Ниной. Скажу кратко: пусть всегда в твой день рождения дарят тебе цветы и любовь! Выпьем за нашу дорогую Лидочку и ее симпатичного парня. Ты нам вправду, понравился Стасик. Будь паинька, люби свою Лидочку, она такая хорошая и красивая. Ты не против, Лидусь, если я поцелую Стасика в щечку?
      Нина вспорхнула к нему, чмокнула и капризным тоном объявила:
      - Я тоже такого кавалера хочу! Будь другом, Стасик, познакомь.
      Непринужденное веселье с шутками и смехом катилось волнами по маленькой комнате. Раскрасневшиеся гостьи постреливали в Стаса лукавыми взглядами, а он с тревожным ожиданием поглядывал на Лидию и возносил про себя хвалу Провидению за то, что надоумило его придти с цветами именно сегодня.
      В половине десятого девушки стали собираться. Стас взялся развезти всех по домам.
      Когда в машине осталась одна Лидия, он предложил покататься по городу - не хотелось так быстро расставаться. Но она наотрез отказалась. Он подвез ее к подъезду панельной пятиэтажки и вошел вместе с ней в подъезд.
      - Спасибо, что подвезли, спокойной ночи, - сказала она.
      В глубине души Стас все-таки надеялся, что Лидия может быть пригласит его к себе и не спешил уходить. Она почувствовала его настроение и в ее голосе появилась прежняя холодность.
      - Прошу вас, не задерживайте меня, уже поздно. Еще раз спокойной ночи.
      Ее каблучки быстро застучали по ступенькам лестницы. Стас дождался, когда они стихнут, сел в машину и в изнеможении закрыл глаза. Тотчас из тьмы колдовским наваждением всплыло лицо Лидии. Оно все ближе, ближе, ее мягкие теплые губы смыкаются с его губами, трепещущие руки одаривают ответной лаской, призывно изгибается стан... Волна страсти раскаляет его, он уже готов сорваться с места, разнести в щепки дверь квартиры, сокрушить все препятствия, чтобы взять ее. Плоть звала к безумию, но пробудившаяся душа противостояла ей и в конце концов удержала от того, в чем до конца жизни пришлось бы раскаиваться.
      Случись такое месяц назад, наверное, ничто не остановило бы его. Раньше он не любил отступать и уступать.
      Теперь Стас ездил в магазин к Лидии каждый день и не искал никаких предлогов. Но всегда привозил с собой то цветы, то коробку конфет, то какое-нибудь другое лакомство. Лидия принимала угощения, не выражая ни радости, ни удовольствия, и каждый раз просила больше не приносить их. Сама она редко позволяла себе тратить деньги на лакомства -вечно не хватало денег. Стас потихоньку выведал, что жизнь у нее складывалась нелегко. Отец погиб в автомобильной катастрофе, когда ей было пятнадцать лет. Через пять лет умерла мама. Старшая сестра к тому времени жила с мужем на Дальнем Востоке, и Лидия осталась совсем одна. Но она не бросила учебу в политехническом институте, продала все ценные вещи, чтобы прокормиться, и все-таки получила диплом инженера. Однако работу по специальности найти не удалось, тогда и занялась челночничеством. Ездила в Польшу, Турцию, Арабские Эмираты, таскала тяжелые мешки с товарами на продажу, ночевала в дешевых гостиницах, недоедала, недосыпала и жутко уставала. Челночниц обирали и отечественные и иностранные чиновники, грабили рэкетиры. Лидия экономила каждую копейку, чтобы скопить деньги на собственное дело и вырваться из опостылевшей работы. За полтора года она собрала-таки средства, позволившие открыть маленький парфюмерный магазинчик. Многие ее компаньонки отговаривали ее от ненадежного собственного дела. Несмотря на постоянный риск и адские условия труда, челночницы все же жили в достатке и отказаться от него ради спокойной жизни уже не могли.
      Стас видел, что дела у Лидии идут не блестяще. Торговля парфюмерией приносила мало доходов, а тут еще душили налоги и высокая арендная плата за помещение под магазин. Она еле сводила концы с концами. Стас решил помочь ей тайком выкупил помещение и оформил его на Лидию Полтавскую. Он не ждал, что этим растопит лед недоверия, но вышло совсем плохо.
      - Я привыкла жить своим трудом. Ваши деньги не принесут мне счастья, сказала она.
      Он попытался возразить, но Лидия попросила его уйти. Ее слова ударили в самое сердце. Голубь два дня не показывался на людях и ходил, ходил по дому, о чем-то мучительно размышляя. Потом вызвал Горация и распорядился собрать для важного разговора всех компаньонов по общему делу.
      Даже стихийное бедствие, наверное, не так потрясло бы собравшихся, как заявление шефа. Он сказал, что распускает созданную им организацию и отныне прекращает сбор отчислений с коммерсантов и зависимых товаропроизводителей. А дабы никому не было повадно нарушать это требование, лично будет контролировать исполнение и найдет способы строго наказать непослушных. Что это не пустые слова, никто не питал никаких иллюзий, крутой нрав шефа всем хорошо был известен.
      Обескураженные мафиози отказывались понимать Голубя, ропот недовольства нарастал и ширился. Даже твердокаменно верный Горыныч смутился, не скрывал неодобрения и с подозрением поглядывал на него - не заболел ли?
      А Стас продолжал доводить до конца начатое дело - продал свой городской и загородный особняки, вторую машину, но с "Мерседесом" пока был не в силах расстаться, так прирос к нему. Теперь он жил в скромной родительской квартире, которую временно занимал один из его дальних родственников.
      У него появилось много свободного времени. Не зная, куда деть себя, стал ездить за город, где в одиночестве проводил время, сидя на берегу маленькой речки.
      Всюду уже хозяйничала осень. В полдень солнце еще вовсю пригревало, но к вечеру воздух свежел, а ночами становилось даже холодно. Над кронами деревьев, тронутых желтыми крапинами увядания, блестели невесомые паутинки - ожерелье бабьего лета. Стаи пернатых шумно репетировали свой близкий отлет в теплые края. Где-то далеко-далеко мирно тарахтел трактор. Все эти картины и звуки проливали тихий свет недолгого успокоения на мятущуюся душу Стаса. А дома она начинала болеть сызнова.
      ***
      Гораций прямо-таки не узнавал своего друга. Он осунулся, часто бывал задумчив и рассеян. От былой энергии и собранности не осталось и следа. Гораций смутно догадывался, что причиной перемен в поведении Стаса скорее всего стала та смазливая девчонка, которая побывала у них не по своей воле. "Но как же многоопытный и предусмотрительный Стас, - думал он, - не понимает, что встав на пути своих сообщников, он тем самым подвергает свою жизнь большой опасности? Ведь теперь он их заклятый враг, и они непременно постараются убрать его, чтоб не мешал. А Стас словно не замечает этого, сам подставляет себя под удар". Неоднократные попытки поговорить на эту тему кончались ничем, Стас безразлично слушал и вяло отмахивался от предложений сопровождать его.
      То, чего боялся Горыныч, случилось даже быстрее, чем он предполагал. Голубя выследили за городом и, отрезав путь отступления к машине, набросились вчетвером. Одного он сбил с ног, но двое повисли справа и слева. Стас яростно отбивался до тех пор, пока не получил тяжелый удар в затылок. Его связали, залепили рот скотчем, запихнули в багажник и отвезли на городскую свалку. Всю дорогу он был без сознания. Приехавшие внимательно осмотрелись по сторонам, оттащили тело к огромной куче мусора, дважды ударили ножом в грудь и забросали подвернувшимся под руку хламом.
      Убийцы метили в сердце, но в спешке промахнулись. Молодой, крепкий организм не хотел расставаться с жизнью. В краткие моменты, когда возвращалось сознание, Стас чувствовал сильную боль в груди, задыхался от зловония, слышал крики чаек, карканье ворон и видел чуть пробивающийся над головой свет. Напрягая слабеющие силы, он упорно, сантиметр за сантиметром, выползал из своей могилы к воздуху и свету. Первыми освободились из плена ноги. Их-то и заметил водитель мусоровоза, намеревавшийся высыпать свой груз на то место, где лежал Стас.
      Приехали люди из прокуратуры, милиции, судмедэксперт, осмотрели и запротоколировали место происшествия. Окровавленное тело, не подававшее признаков жизни, положили в кузов грузовика и отвезли в морг.
      - Несите в приемный блок, - сказала служительница. Когда мертвого сняли с носилок и положили на кафельный пол, она равнодушным профессиональным взглядом скользнула по его лицу и вдруг увидела, как на закрытом глазу чуть дрогнуло веко.
      - О, да он, кажется, живой! - удивилась женщина и стала прощупывать пульс. Опытные чуткие пальцы с трудом уловили слабые редкие удары. - Везите его поскорей в неотложку.
      ...Хирург, зашивавший грудь Голубя после операции, досадливо морщился обескровленная ткань расползалась под швами как вата, а надо было спешить, так как кончался срок действия наркоза и мышцы начинали подергиваться.
      Стас увидел необъятную черную мглу, потом появилась чуть светящаяся дыра, она затягивала его все дальше и вдруг как сполохи на небе заиграли непередаваемо яркие огни, красота их наполнила его душу огромной радостью, он затрепетал от счастья и в следующую секунду почувствовал дикую, кошмарную боль. "Поторопитесь", - было последнее слово, которое уловило его вновь потухшее сознание.
      Оно опять вернулось, когда из операционной Голубя повезли по длинному коридору в отделение реанимации. Встречные больные, увидев неподвижное тело, белое как мел лицо с запавшими щеками и закрытыми глазами, безжизненно свисающую руку, подумали, что увозят мертвеца. Стас чувствовал движение каталки и не понимал, что с ним происходит. Он изо всех сил пытался разлепить отяжелевшие веки, но сил не хватало. Ему было очень неудобно от того, что соскользнувшая с клеенки рука затекла и совершенно не подчинялась. "Боже мой, хоть бы кто-нибудь помог поднять руку, неужели никто не видит, как мне неудобно и плохо?" - с мольбой думал Стас. Одна из медсестер, словно услышав его мольбу, поправила руку, но так небрежно, что та снова сползла со скользкой клеенки.
      Переливание крови и капельницы с физиологическим раствором сделали свое дело. Силы понемножку возвращались к Голубю. В отделении реанимации, где он находился третьи сутки, все ночи не выключался свет, беспрерывно суетились медсестры. Потеряв представление, когда день, а когда ночь, Стас то забывался на короткое время в странном полубреду, то просыпался от шума и голосов и тогда начинал рассматривать облицованные белым кафелем унылые стены, ряды каталок с неходячими больными, снующие фигуры в белых халатах. В один из таких проблесков он увидел склонившуюся над его животом женскую спину и услышал смеющийся голос:
      - Ой, девочки, с этими катетерами для мужиков так намаешься за смену, что дома, со своим-то, уж и не до любви бывает. А этот такой милашка, что даже приятно...
      Организм Стаса, исчерпав почти все ресурсы живучести, все-таки выстоял. На пятые сутки его, съежившегося до размеров подростка, перевели в палату. И тут же появился Гораций. Он приволок целую сумку продуктов, которых Стасу, если б не раздал медсестрам и соседям по палате, хватило бы на месяц.
      Стас блаженно вслушивался в низкий голос Горация и молча улыбался. Его старый друг, казавшийся огромным и неуклюжим в тесной палате, в то же время был удивительно похож на заботливую клушку, копошащуюся у своего гнезда.
      - А тех, кто покушался на тебя, всех переловили, - сообщил Гораций как бы между прочим.
      - Кто же это?
      - Да нашлись тут одни...Все кончено, ты лежи, не волнуйся, - уклончиво ответил он.
      Гораций явно чего-то не договаривал, но Стас не стал настаивать: не хочет - значит есть причина. А дело было в том, что в истории с поимкой преступников Горыныч оказался главным действующим лицом. Узнав о случившемся, он на старинном кавказском кинжале поклялся, что найдет и казнит всех виновных. Но Стас выжил и план мести изменился. Опережая тихоходное следствие, Горыныч предпринял лихую кавалерийскую атаку. Однако действовал вовсе не вслепую основательно перелопатил сведения о тех, кто больше всего мог быть заинтересован в смерти Голубя. Таких оказалось трое: Толстопятов и двое богатеньких фирмачей - давних его соперников, бывших приспешников Шлеп-Ноги. Тайные информаторы Горыныча давно присматривали за ними и в последнее время засекли несколько деловых встреч этой троицы в ресторане. Не остались без внимания и случаи их явной слежки за Голубем. У последышей Шлеп-Ноги была своя "хата", где скрывались исполнители тайных карательных акций против своих соперников и неуступчивых коммерсантов. В эту-то "хату" и решил наведаться ночью Горыныч.
      Таранный удар плечом вышиб язычки обоих замков из треснувших дверных накладок. Жильцы оказались сторожкими и не дали застать себя врасплох. Один бросился навстречу с ножом, второй, передернув затвор, выцеливал из пистолета. Резким выпадом в сторону Горыныч перехватил руку с ножом, завернул назад и швырнул нападавшего на того, кто был с пистолетом. Оба упали и тут же были обезоружены. Горыныч расставил их по углам лицом к стене и сказал:
      - Порядок. А теперь внимательно следите за моей мыслью. Если скажете, что ничего не знаете о нападении на Голубя, то буду вас бить, пока штаны не намочите. Ну как, начнем?
      О кулаках Горыныча ходила дурная слава, но как говорится, пока сам не попробуешь, не поверишь. Парни решили повременить, авось, да что-нибудь выгорит. Первая взбучка прошла вполсилы. Непослушные продолжали выкобениваться. В глазах Горыныча зажглись мрачные огоньки.
      - Ну что, ребята? Футболим дальше? Я ведь по-настоящему еще не разогрелся...
      Мужики вдавливались в пол, как только приближались его шаги, мычали и вскрикивали.
      - Скажу, все скажу, будь ты проклят, - наконец сдался один. "Сукин сын, горилла черномазая", - ругнулся про себя другой, а вслух тоже пообещал стать более общительным. Разговор с каждым порознь вывел на остальных участников заговора против Голубя и на место, где был спрятан нож.
      Горыныч позвонил из "хаты" знакомому майору уголовного розыска УВД, которого не раз "выручал" деньгами. В ту же ночь сцапали всю компанию, к утру отыскали и нож.
      Больные разошлись на процедуры, неходячий Голубь остался один в палате. В щелку чуть приоткрытой створки окна тянуло зимней свежестью и долетали крики детей, игравших в соседнем дворе. Стас никогда не думал, что они могут звучать так красиво и музыкально. Здесь, в ограниченном пространстве бытия все воспринималось иначе. Здоровые, довольные жизнью люди часто не замечают простую красоту повседневности. Они закрыты и к чужому горю. А как много его в этом мире! Сколько несчастных стариков и старух тихо угасают в одиночестве и ужасной бедности по своим углам, сколько детей недоедают... Он вспоминал, как пробегал мимо нищих, покорно молящих о милостыне, часто даже не замечая их, и лишь иногда, наткнувшись взглядом на протянутую руку, небрежно клал в нее жалкий рубль.
      Стас все чаще задумывался о своей жизни, и она все меньше нравилась ему. Но как чистый ручей неостановимо пробивается под толстым льдом к солнцу, так и мысли его возносились к Лидии и рождали новые надежды. Они не виделись с тех пор, как она прогнала его. И вряд ли ей известно о случившемся с ним. Стас несколько раз порывался попросить Горация, чтобы сообщил ей, но каждый раз нерешительность брала верх. Это не было похоже на него, но так уж выходило. И все же он переборол себя и однажды отважился. К его удивлению, Лидия пришла в тот же день. Видимо, Гораций ей все рассказал.
      Она положила на тумбочку кулек с гостинцами, присела на краешек единственного в палате стула неподалеку от изголовья Стаса и с неуверенной, смущенной улыбкой обратила на него свой взгляд. Он догадывался, чего стоило ей, еще недавно выказывавшей знаки недоверия и даже неприязни к нему, отважиться на такое посещение. Тут одной вежливости мало. Значит, все-таки Лидия изменила отношение к нему. При этой мысли волна радости окатила Стаса, его бледное изможденное лицо слегка порозовело.
      - Вы сильно изменились, Стас, - заметила Лидия.
      - Сократился в размерах?
      - Не только. Мне кажется, вы вообще стали другим.
      От волнения Стас приподнялся, пытаясь сесть, но боль в груди заставила бессильно упасть в постель.
      - Лежите, вам нельзя вставать, - забеспокоилась Лидия.
      В дверь заглянула палатная сестра.
      - Все, прием окончен, девушка. Сейчас будет обход, так что прощайтесь со своим другом, - сказала она.
      Лидия пообещала придти еще и действительно через несколько дней заглянула. Больные, понимающе улыбаясь, ушли гулять в коридор, и они остались одни в палате.
      Стас угостил ее огромным, краснобоким яблоком из принесенного Горацием набора. Она положила его в сумочку и упрекнула:
      - А вы сами почти ничего не едите. Так не годится. Вам надо набирать вес.
      - Мясо нарастет, поправлюсь. Но я только сейчас понял, что мне нужно больше лечить не тело, а душу.
      Немой вопрос застыл в ее глазах. И тогда отчаянно, словно бросаясь в ледяную прорубь, он сказал самое главное, самое заветное, что давно хотел сказать и никак не осмеливался:
      - Вы, наверное, и представить себе не можете, как я рад, что вижу вас...В прошлый раз вы сказали, что я стал другим. Я действительно теперь другой... благодаря вам. У меня на многое открылись глаза. Но я скажу больше. Не гневайтесь, ради бога, и постарайтесь понять, если то, в чем я признаюсь сейчас, вам не понравится.
      - Не нужно предисловий, Стас. Говорите, обещаю, не рассержусь и не обижусь.
      - Я люблю вас - знайте...
      От волнения у него пересохло во рту, крупный пот выступил на лбу.
      Лидия покраснела, с минуту молчала, потом медленно встала, подошла к нему и, склонясь к его лицу, прикоснулась своими теплыми, мягкими губами к его затвердевшим пересохшим губам. Именно такими он представлял себе ее губы тогда, в машине.
      Как только здоровье малость пошло на поправку, Стаса без промедления выписали из больницы. Гораций приехал за ним на такси. Испытывая приятное оживление, которое бывает у каждого покидающего опостылевшие больничные стены, Стас долго не замечал пасмурного настроения приятеля. И только когда заговорили о делах, в глаза бросилась его хмурая озабоченность.
      - Что не весел, нос повесил? - спросил он.
      Опустив взгляд, Гораций молчал, словно не слышал вопроса. Пауза затянулась, и оба почувствовали себя неловко.
      - Я что-то расклеился в последнее время, - наконец пробормотал Гораций, Всякие мысли в голову лезут...
      - Например?
      - Например, о том, как жить дальше и что кушать будем, когда все денежки разойдутся.
      - Вот ты о чем... Ты, в самом деле, совсем запаршивел тут без меня. Пойми, возврата к прежнему не будет, но и прозябать я не собираюсь. В крайнем случае наймемся к Рафаловичу, я - управляющим, ты - главным охранником. А что? Пусть попробует не принять. Станем у него передовиками капиталистического труда.
      - Все шутишь ...
      - Ничуть.
      После разговора со Стасом у Горация чуть отлегло на душе. Но горечь сожаления по утраченному благополучию не прошла. Он вздыхал и все повторял про себя: "О, Аллах, что делает женщина с человеком!"