Дозор (№3) - Рудная черта

Достойных кандидатов из прочих Сторож я не знаю. Они не дошли. Сгинули в пути. Следовательно, оказались не столь достойны. Следовательно, их кровь была не столь сильна, как нужно. Ты же, русич, довел свой отряд до границ Трансильвании. И провел через Эрдейский край. По всему разоренному Семиградью. К самым Серебряным Врагам.

– Но ведь не только я! – воскликнул Всеволод. – Сагаадай! Он тоже провел… прошел…

Бернгард кивнул:

– Верно. Сагаадай тоже провел и прошел. Правда, потеряв при этом большую часть своей дружины.

– Его путь был долгим и опасным, – заметил Всеволод. – Гораздо более долгим и, возможно, еще более опасным, чем мой.

– И это верно. Как и другое. Лидерка даже не пыталась укротить его дикую степную натуру. Эржебетт не учуяла в нем скрытого могущества Изначальных. И в Конраде – тоже. Она выбрала тебя. Твою силу. А у лидерки на особую силу – особое чутье.

Дальше Всеволод не слушал. Пока – не слушал. Он склонился над каменным гробом, над молчавшей, как камень, пленницей саркофага.

– Это так, Эржебетт? Это правда? Все, что говорит Бернгард?

Оба меча в руках Всеволода – опущены. Серебрёные острия клинков за малым не касаются плит пола. Всеволод пристально смотрит сквозь шипастую решетку. Стальную и серебряную. Прямо в лицо смотрит. В милое прелестное серьезное лицо девы-твари. В зеленые глаза, отражающие нервный факельный свет.

«Это так? Это правда?»

Глава 4

Из саркофага ему не сказали ни слова. Не кивнули утвердительно, не мотнули головой, отрицая. В саркофаге лишь торопливо отвели взгляд.

Но прежде Всеволод все же успел уловить, увидеть… Ясно и отчетливо он разглядел свое отражение в темной зелени очей-озер и мерцании огненных бликов. Такое же отражение, как в перепуганных водах Мертвого озера. Перевернутое. Вверх ногами. И не было тут ни морока, ни наваждения. Было – как было. Было – что было. Страх. Животный ужас.

Эржебетт боялась. И в этом безотчетном страхе, в паническом ужасе этом Всеволод слышал ее невысказанный ответ.

Он понимал: да, это так, да, это правда. Все, что тевтонский магистр говорит сейчас и все что он скажет позже.

А магистр говорил. Старец-воевода Закатной Сторожи повторно давал Всеволоду урок, который тот по глупости и слепоте своей не желал усваивать ранее.

– Лидерка способна брать чужую силу – в любом ее проявлении – не только через кровь, но и через любовь. Разумеется, только через греховную плотскую любовь, – рыцарь-монах, аскет-крестоносец брезгливо поморщился. – Ее развратные ласки доставляют больше удовольствия, чем ласки опытнейших куртизанок, но страстные соития с ней забирают жизненные силы. Поначалу оставляя сладкую истому в членах. После – вовсе истощая человека до смерти…

А ведь точно! А ведь в самом деле! Сладостную… невероятно-сладостную истому, блаженное опустошение, вялую и сонную слабость, чем-то похожую на смерть, Всеволод помнил. Так оно все и было. Тогда, после единственной их с Эржебетт ночи, проведенной вместе в монашеской келье. И сама Эржебетт была… Довольной и сытой кошкой она тогда ему показалась. Довольной и СЫТОЙ. Насытившейся если не сполна, то – изрядно.

– Чтобы испить свою жертву на любовном ложе целиком, до конца, лидерке требуется не одна ночь, – продолжал тевтонский магистр. – И чем больше пожираемая ею сила – тем больше нужно ночей. Днем, правда, ее чары не страшны человеку. Днем лидерка не способна забирать чужую силу и жизнь. Волшба темной твари рассеивается под солнцем так же быстро, как испаряется кровь мертвых нахтцереров. Но уже после первой ночи, проведенной с ней, в сердце человека остается саднящая заноза. Или… – Берн-гард опять скривился. – Или, скорее уж, не в сердце. А кое-где пониже. Осознанные и – еще в большей степени – неосознанные воспоминания о пережитом наслаждении снова и снова влекут несчастную жертву на губительное ложе страсти. Этому трудно, почти невозможно противостоять. К тому же не следует забывать, что Эржебетт – тварь особого рода. Вместе с лидеркой и вервольфом в ней уживается еще и ведьмина дочь – пусть не прошедшая полноценное посвящение, но, наверняка, успевшая по верхам нахвататься от матери нехитрых приемчиков примитивной женской магии. Даже самые простенькие из них эффективно воздействуют на мужа-воина, неискушенного в любовных играх и изощренном флирте. Так что Эржебетт нетрудно было поддерживать твой интерес к своей персоне не только ночью, но и при свете дня.

Магистр говорил. Всеволод слушал. Эржебетт молчала. Они были заперты втроем в мрачном подземном склепе. И склеп этот сейчас был их тесным мирком, в котором решалось что-то важное, что-то судьбоносное для всего остального людского обиталища – того, которое осталось снаружи, за толстой каменной кладкой и еще более толстым слоем земли.

Магистр говорил…

– Рано или поздно лидерка вытянула бы из тебя всю силу Изначальных и всю жизненную силу, обратив твою кровь в никчемную подкрашенную водицу, а тебя самого – в хладный труп. Уж не знаю, на сколько бы ночей тебя хватило, но к счастью, в этом замке ночь – пора войны, а не любви.

– К счастью?! – у Всеволода нервно дернулись уголки рта.

– Именно так, – строго сказал Бернгард. – Для тебя – в первую очередь. Я, как мог, заботился о том, чтобы от заката до рассвета вы с Эржебетт не оставались наедине ни на минуту. Чтобы у тебя не возникало ни единой мысли о любовных утехах. Ни до штурма, ни после. Ну, а уж во время ночных битв тебе самому было не до того. Однако Эржебетт чуяла твою силу. И жаждала ее. И сдаваться не собиралась. Она лишь дожидалась удобного момента. И вполне могла дождаться.

– А чтобы этого не случилось, ты послал к ней своего человека с раствором адского камня в латной перчатке? – не отводил глаз от магистра Всеволод. – Воспользоваться потаенным ходом он не смог, поскольку сундук, закрывавший лаз, в ту ночь был подперт столом. Проникнуть в нашу с Эржебетт комнату можно было только через дверь, возле которой я и застал твоего посланца. Скажи, что должен был сделать этот рыцарь? Облить Эржебетт жидким серебром? Напоить ее?

Вяло усмехнувшись, Бернгард ушел от прямого ответа:

– Сейчас ты все понял неверно, русич. А тогда – появился не вовремя. Ты слишком беспокоился за Эржебетт и после того случая уже не пожелал расставаться с ней. Ни днем, ни – что гораздо хуже – ночью. Даже во время штурмов ты держал ее подле себя. В общем, ситуация осложнилась, и вас следовало разлучить любой ценой.

– И по твоему приказу в Эржебетт пустили стрелу с зазубренным наконечником и надколотым осиновым древком?

– По-моему, – не стал спорить магистр. – Пришлось пролить немного ее крови, чтобы сохранить силу твоей. Впрочем, у меня были основания предполагать, что ты не дашь Эржебетт истечь кровью. Я не ошибся.

– Почему ее только ранили? – спросил Всеволод. – Почему не убили? Стрелок оказался никудышным? Или ты опасался, что я оставлю стены и поведу своих людей против тебя?

– Такое тоже могло случиться, – серьезно ответил Бернгард. – Ты находился под чарами лидерки и ведьминой волшбой. Но главная причина все же в другом. Эржебетт нужна мне живой. Мне нужна ее кровь… та часть ее крови, которая прежде принадлежала ведьминой дочери и которая по сию пору несет в себе силу Изначальных.

Всеволод нахмурился:

– Зачем тебе ее кровь?

– Чем-то надо закрывать брешь между мирами, русич, – ответил Бернгард. – Кровь на кровь, слова на слова – и порушенная граница восстановится. И Набега – настоящего Набега – уже не случится. И вообще не будет никакого Набега. Надеюсь, крови Эржебетт хватит, чтобы запереть Проклятый проход.

Ах вот оно что!

– Вот почему ты с самого начала убеждал меня отдать тебе Эржебетт?

– Потому. – Утвердительный кивок.

– Вот почему охотился за ней?

– Потому. – Еще кивок.

– И вот почему сейчас держишь ее здесь? В осиновых тисках, в серебре и стали?

– Поэтому.

Третий кивок. И – разъяснение:

– Это не убьет Эржебетт, но будет помехой ее волшбе. Осина, впечатывающаяся в плоть, вытягивает колдовскую силу, осина не дает лидерке прельщать и соблазнять, как прежде. Шипы серебряной решетки сдержат вервольфа, если Эржебетт попытается перекинуться в зверя, а сталь не выпустит наружу человека. Эти колодки и эту клетку изготовили по моему приказу вскоре после вашего появления в замке. Как видишь, и то и другое пригодилось. Лидерка все же попала ко мне в руки, чему ты, русич, по своему неразумению, так долго и упорно препятствовал.

Всеволод вздохнул. Да, по неразумению. Да, препятствовал. Препятствовал…

– Погоди-ка! – Всеволод вспомнил то, о чем позабыл в череде внезапно навалившихся откровений и потрясений. Но о чем забывать никак не следовало. Ради чего он здесь, в этом склепе – вспомнил.

А вспомнив, – выпалил:

– Кто убил моих дружинников, Бернгард? Тех, кто охранял Эржебетт?

– Не я, – спокойно ответил тевтон. – В этом ты можешь не сомневаться. Я участвовал в дневной вылазке – ты знаешь…

– Но и не лидерка. Это я знаю тоже. Теперь – знаю. Выходит, твои люди, оставшиеся в замке?

– Тебе известно, сколько их было, русич. – Бернгард неодобрительно качал головой. – Думаешь, они смогли бы так просто совладать с охраной Эржебетт? И потом… Подумай о том, как погибли твои дружинники.

– Они обескровлены! – вздохнул Всеволод. – Их испили.

– А братья ордена Святой Марии, бьющиеся против нечисти бок о бок с твоими воинами, не пьют человеческой крови.

– Тогда кто?! – вспылил Всеволод. – Я не спрашиваю, Бернгард, кто выкрал для тебя Эржебетт. Я спрашиваю – кто испил моих дружинников? Кто, прах вас всех побери, это сделал?! Ваш пресловутый замковый упырь, о котором столько говорят? Он все-таки существует?

– Ты узнаешь об этом позже, не сейчас. Сейчас у нас с тобой разговор о ней.

Бернгард кивнул на саркофаг.

Глава 5

– Послушай, сакс… – едва сдерживая ярость, прохрипел Всеволод.

– Нет, это ты меня послушай, русич. – Магистр повысил голос: – Мертвым уже не поможешь. Нам нужно думать о живых. О пока еще живых. Которых может спасти только сильная кровь. Кровь этой лидерки. Или твоя кровь.

– Что?! – Всеволод недобро прищурился.

Молнией полыхнула неожиданная догадка. Слепящими отблесками – озарение.

И – следом – жуткое, гнетущее, затмевающее все и вся разочарование. И з-з-злоба. Страшная. Жуткая.

– Сильная кровь, говоришь? Кровь лидерки или моя кровь?

Из глаз Всеволода изливалась лютая… лютейшая ненависть.

– А скажи-ка, Бернгард, только честно скажи… Для чего во главе дружин, отправленных сюда, были поставлены лучшие сторожные воины, каждый из которых мог оказаться потомком Изначальных? Скажи, зачем тебе понадобились мы? Зачем понадобился я? Моя сила? Моя кровь? На самом деле – зачем?

Всеволод смотрел прямо. В глаза прямо. В душу собеседника. В закрытую, наглухо замурованную душу тевтонского старца-воеводы. Смотрел, пытаясь проникнуть сквозь засовы, запоры, глухую кладку…

– Не мне – негромко промолвил орденский магистр. – Всему людскому обиталищу.

Бернгард отвел взгляд. Отвел-таки…

Всеволод понял.

– Жертва… – с горькой усмешкой произнес он.

Не спросил – спрашивать об этом теперь нет нужды. Все и так предельно ясно.

– Я нужен здесь как жертва. Как носитель жертвенной крови. Редкой замазки, особого раствора, что закроет и склеит порушенную границу обиталищ. А все остальное – пустое. Все – пыль в глаза. Обман. Морок. Созданный не чародейством, но хитростью и коварством. Для меня специально созданный. И для тех, кто со мной. Дабы никто ни о чем не догадался прежде времени. Дабы никто ничего не заподозрил. Ведь на самом-то деле не я вовсе привел сюда свою дружину. Это меня вели. Хотя шел я. Ехал я. По доброй воле. Искренне веря, что моя рука и мой меч спасут или хотя бы отсрочат гибель мира. А дело-то – не в твердой руке. И не в крепком мече. В одной лишь жертвенной крови дело. Меня обучали воинскому искусству не для того, чтобы крушить и побеждать ворога. А для того только, чтобы добраться сюда живым, чтобы пробиться невредимым через все препоны. Чтобы донести свою бесценную кровушку не пролитой, не расплесканной.

Бернгард не прерывал. Всеволод не умолкал:

– Поначалу меня вел Олекса. С тех самых пор, как его посланцы подобрали мальчишку-сироту на разоренном пепелище. Хорошо вел. Обучал, тренировал, вылепливая и сотворяя из меня то, что было нужно… Что ему было нужно. Его посланцы угадали. Посланцы старца-воеводы отыскали потомка Изначальных Вершителей. Затем, когда случилась беда… когда случился Набег, Олекса передал меня тебе. А ты принял. Живой дар. Нет, не меня даже – а что во мне. Кровь… да и не ее, по сути. Частичку древней силы, растворенной в ней. Силы тех, кто жил задолго до меня. Так?

Молчание. Кивок. Едва-едва заметный.

– Кровь – на кровь, слова – на слова, – тихо отозвался магистр.

– Ну да, конечно. – Всеволод невесело усмехнулся. – Моя кровь и твое заклинание должны были закрыть брешь между мирами.

– Твоя кровь и кровь Сагаадая, и кровь любого другого воеводы иных Сторож, пробившегося сюда. В воды Мертвого озера свою кровь пролил бы каждый из вас.

– Каждый? – Всеволод сверлил собеседника глазами.

– Каждый, кто мог оказаться потомком Изначальных, – ответил Бернгард – Так было бы надежнее, ибо безошибочно и с полной уверенностью распознать среди многих кандидатов истинного носителя или носителей древней крови непросто.

– Эржебетт распознала, – напомнил Всеволод.

– Эржебет – лидерка. У нее особый нюх на сильную кровь.

Помолчали. Недолго. Секунду или две.

– Как много нашей крови ты намеревался выпустить в Мертвое озеро? – спросил Всеволод.

– Всю, – коротко ответил Бернгард.

Пояснил:

– Чтобы запечатать Проклятый проход наверняка, накрепко, надолго.

Всеволод понимающе кивнул. Ну да, наверняка и надолго.

– И для этого, выходит, нас прислали сюда старцы-воеводы наших Сторож?

– В первую очередь – для этого.

Эх, Олекса-Олекса! Мудрый наставник и коварный израдец. Хотя в чем тут измена-израда-то? А ни в чем. Ему не открыли всей правды – и только-то.

И все же…

– А нельзя было просто сказать? – сквозь зубы спросил Всеволод. – Все? Сразу? Раньше? С самого начала. О том, зачем мы едем в Эрдейские земли? Так ведь честнее.

– Честнее, – согласился Бернгард. – Но так – нельзя. Человек непредсказуем. Порой он предпочитает жить ценой гибели своего обиталища. А уж если человек узнает о своей исключительности, об избранности своей, о том, какая… чья кровь течет в его жилах, тогда…

– Тогда – что?

– Тогда он еще более расположен забыть о мире вокруг.

– Думаешь, узнай я правду – отказался бы идти в Эрдей?

– А что думаешь об этом ты сам? – Теперь уже Бернгард заглянул ему в глаза, в душу. Жесткий, острый и хладный взгляд магистра как хлыстом стеганул, как ножом полоснул. – Согласился бы ты, русич, мчаться сюда не ради обещанной славной битвы и не ради защиты прорванного порубежья, а попросту на убой? Единственно для того лишь, чтоб тебе вскрыли жилы и выпустили в мертвые воды всю – до последней капли – кровь? А если бы даже и согласился – сильно бы ты поспешал тогда? Не искал бы в пути любого – оправданного и неоправданного – повода задержаться? Не подумывал бы о возвращении? Не опоздал бы?

Отчего-то отвечать на эти вопросы Всеволоду не хотелось. Непривычно боязно было отвечать. А то как бы не солгать. Бернгарду? Себе? А может, и не было ответа? На такие вопросы. Ну как на такие ответишь? Если бы… Согласился бы? Поспешал бы? Не опоздал бы? Нет, определенно, отвечать не хотелось. Сейчас хотелось задавать вопросы самому.

– Верно ли я понял, Бернгард, что все дело в Изначальной крови? А в обороне Серебряных Врат как таковой смысла кет?

Всеволод резко сменил тему разговора. Однако магистр ответил сразу, без заминки:

– Ни малейшего. Ты был прав с самого начала, русич: защищать стены Сторожи – бесполезно. Да и ни к чему это. Нечисть уже перехлестнула через Карпаты. А эту крепость долго не удержать.

– Но ты удерживал в ней людей. Заставлял их сражаться, гибнуть…

– Я лишь ждал того, в чьих жилах течет кровь Вершителей.

– А смерть тех, в чьих жилах текла обычная кровь, для тебя ничего не значила?

– Ошибаешься, русич. Именно смерть доблестных орденских братьев, верных оруженосцев и бесстрашных кнехтов помогла мне дождаться тебя.

– Вот только твои павшие воины не знали и уже не узнают правды.

– А зачем им это? – в голосе Бернгарда прозвучало нескрываемое удивление. – Они искренне верили, что гибнут не зря.

– Ну, еще бы! – поморщился Всеволод. – Они же полагали, что покуда Серебряные Врата противятся темным тварям, человеческое обиталище может не бояться пришествия Черного Князя. Ты и меня пичкал этими сказками.

– С ними проще воевать и легче умирать.

– Ты лгал своим воинам, Бернгард!

– И что с того? Ложь часто бывает ценнее горькой правды. А моя ложь позволяла побеждать отчаяние и выигрывать время.

– Вот как? – криво усмехнулся Всеволод. – Интересно, а почему сейчас ты говоришь мне обо всем, что так долго утаивалось прежде?

– Потому что ты задаешь вопросы, на которые я должен что-то ответить. И потому что сегодня мы как никогда должны быть в одном строю.

– Что-то случилось, Бернгард? – Всеволод вдруг ощутил смутную тревогу.

Должно быть, что-то из ряда вон выходящее.

– Случилось…

– Что?!

Ну почему из этого клятого магистра слова приходится вытягивать, как жилы из упрямого полонянина?!

– Нахтриттер вышел из Мертвого озера. Шоломонар вступил в наш мир, русич.

– Что?! – внутри у Всеволода все оборвалось.

– Он сам и все его воинство приближаются к Серебряным Вратам.

– Что?!!!

Бернгард вздохнул:

– Начинается Набег, русич, настоящий Набег – вот что. Нахтриттера и подвластных его воле тварей уже сейчас можно увидеть со стен.

– Ты лжешь?! Опять?!

Или… или все же нет? Всеволод не знал точно. Всеволод колебался.

Бернгард невесело усмехнулся, будто читая его мысли:

– Ты сможешь выяснить все сам, когда поднимешься наверх. Только там ты убедишься в правдивости или лживости моих слов. Ну а пока… Пока просто отойди в сторону и отдай мне это…

Бернгард смотрел на саркофаг. Но речь, конечно же, шла о содержимом каменного гроба. Об Эржебетт. О ведьминой дочери, о лидерке-волкодлаке, о Черной Княгине, о Пьющей-Любящей. Даже нет, не так – о ее содержимом. О пожранной и испитой темной тварью крови Изначальных. О великой силе, таящейся в той крови.

Глава 6

– Просто поверь и просто отдай ее мне, русич, – вкрадчиво, но настойчиво увещевал магистр. – Возможно, кровь Эржебетт еще поможет нам все исправить.

– Послушай, воин-чужак, – слабо донеслось из саркофага – испуганное, умоляющее…

– Заткнись! – рявкнул на пленницу Берн-гард. И вновь повернулся к Всеволоду: – Не ее слушай, русич, – меня. Слова темной твари лживы.

«А твои? Насколько правдивы твои слова, Бернгард?»

Что-то смущало Всеволода. Что-то мешало принять на веру все услышанное от тевтонского магистра полностью и безоговорочно. Как ни крути, но много, слишком много таилось в его словах опасной недосказанности. Лидерка – та хоть может открыться при прикосновении. Да, открыться по своему желанию, да, настолько, насколько захочет, но зато без лжи. С Бернгардом такое не выйдет.

– Я вижу, ты все-таки не веришь мне, русич. Или над тобой еще властны отголоски былых чар Эржебетт?

– Чары тут ни при чем. – Всеволод вперился в собеседника тяжелым взглядом. – Но как я могу целиком доверять хозяину замка, в котором неведомые упыри испивают моих дружинников? Как доверять тому, кто не желает говорить всей правды?

– А всегда ли ты готов принять правду? – криво усмехнулся Бернгард. – Всю? Однажды я уже пытался тебе сказать правду об Эржебетт. И что? Тот. кто сам желает быть обманутым, не внемлет чужим словам и советам, покуда не дойдет до истины собственным умом. В случае с Эржебетт я помог тебе, чем мог. Рассказал о страхе в глазах темной твари и о Мертвом озере, страшащемся серебра. Тебе оставалось только сравнить два этих страха, найти в них общее и сделать выводы. Но сейчас времени помогать тебе у меня нет.

– На самом деле его не было и раньше. – Всеволод сокрушенно покачал головой. – Тебе следовало с самого начала отнять у меня Эржебетт силой, раз уж я оказался настолько слеп, что не узрел очевидного. Так было бы лучше. Для всех.

– Нет – хуже. Много хуже. Отнимать силой – значит, проливать кровь. В неразумной, ничем не оправданной сече могла пролиться и твоя кровь, и ее. Тратить так глупо сильную кровь Изначальных – непозволительное расточительство. Да и обычная человеческая кровь… Зачем понапрасну губить твоих и моих воинов в бессмысленной междоусобной рубке?

– Думаешь, их меньше погибло за время ночных штурмов, пока ты открывал мне глаза на сокрытую суть Эржебетт?

– Здесь, в Серебряных Вратах, гибель гибели – рознь, – задумчиво промолвил Берн-гард.

– Не понимаю. Такого – не понимаю.

– Тебе это и ни к чему. Пока. Пока от тебя требуется другое. Согласие.

– С чем?

– С тем, что мы по-прежнему – союзники. С тем, что сильная кровь должна закрыть границу миров. С тем, что это будет кровь Эржебетт. С тем, что ей предстоит подохнуть на берегу Мертвого озера той же смертью, которая настигла ее мать.

Тихий стон, полный ненависти, донесся из саркофага. Стон и заковыристое ругательство.

– Что, лидерка? – злорадно процедил Берн-гард. Магистр торжествовал. Магистр надсмехался. Магистр издевался. – До сих пор стоит перед глазами та картинка, а? Помнишь, как голова Велички плавает в озере? Как кровь оседает на дно? Как мертвые бельма пялятся сквозь воду? Как колышутся черные локоны? Ну так помни, тварь, помни!..

Эржебетт уже не стонет – всхлипывает.

– Перестань, Бернгард, – попросил Всеволод, не понимая смысла подобных словесных измывательств.

Но – не был услышан.

– Ах, тебе не нравится, тварь?

Эржебетт плакала и поскуливала. Бернгард, не отводивший глаз от каменного саркофага, ярился все больше. Никогда прежде Всеволод не видел невозмутимого тевтонского старца-воеводы в таком состоянии.

– Думала, разгрызешь, расцарапаешь руку до мяса, сунешь ее в брешь, прольешь кровь на кровавую стену, тупо повторишь шепотком уворованное заклинание – и тем проведешь меня? И обманешь? Так думала, да?!

Ах, вот оно что… Магистр попросту не мог простить Эржебетт своей ошибки. Той… там… тогда – на берегу Мертвого озера.

– Надеялась перевязать рану клоком грязного подола, затянуть повязку зубами и спастись? И вернуться? Вновь выбраться на бережок, с которого тебя спихнула твоя клятая мамаша? Укрыться и переждать надеялась?

Да, Бернгард не мог простить Эржебетт. Не мог забыть давнего своего промаха. И оттого в нахлынувшей ярости тевтонский магистр забылся сам. Когда накопившаяся ненависть, взломав все препоны, выплеснулась-таки наружу, Бернгард допустил новую ошибку. Быть может, еще более серьезную, чем прежде.

– А слившись воедино с Пьющей-Любящей и оборотаем и пройдя через кровавую преграду, ты вообразила, что все твои надежды оправдались? – не унимался магистр.

Всеволод больше не встревал в затянувшийся страстный монолог. Всеволод лихорадочно соображал. Откуда?! Откуда Бернгард мог знать? Все знать? Так точно знать? Дело-то ведь даже не в сорвавшихся сгоряча словах – «оборотай» вместо «вервольфа», «Пьющая-Любящая» вместо «лидерки». Дело в другом.

«Разгрызешь, расцарапаешь руку до мяса, сунешь ее в брешь, прольешь кровь на кровавую стену, тупо повторишь шепотком уворованное заклинание…» Разгрызешь, расцарапаешь… руку до мяса… на кровавую стену… СТЕНУ – не черту, не границу! Стену, которую можно узреть только с той стороны Проклятого прохода!

Откуда…

«Надеялась перевязать рану клоком грязного подола, затянуть повязку зубами и спастись?» Клоком подола… затянуть зубами…

…Бернгард мог…

«Вновь выбраться на бережок, с которого тебя спихнула твоя клятая мамаша?» Бережок… спихнула мамаша…

…Знать ЭТО?!

Бернгард не видел, что происходило в ту роковую ночь на Мертвом озере до его появления. И Бернгард не мог видеть, что произошло по ту сторону рудной черты, когда сам он находился по эту.

Однако тевтонский магистр все сказал верно. Так сказал, как Эржебетт поведала-показала Всеволоду через краткое прикосновение. Вот именно! Вот то-то и оно! Через безмолвное прикосновение! Через мысли, чувства, воспоминания. Но – не через слова.

У Бернгарда не было возможности подслушать ЭТО, стоя у двери склепа. Сегодня об ЭТОМ Эржебетт вслух не говорила. И прежде Бернгард не мог ничего у нее выведать. Эржебетт прежде с ним не разговаривала. Эржебетт вообще ни с кем не разговаривала, прикидываясь немой. И в полон… в осиновые тиски, в клетку из серебра и стали, в каменный гроб Эржебетт тоже попала в отсутствие Бернгарда. Магистра в тот момент в замке не было. Магистр был на вылазке. Так когда же он узнал такие подробности? И – главное – как узнал?

– Откуда он знает, воин-чужак?! – выкрикнула Эржебетт то, что уже не на шутку встревожило Всеволода. – Подумай, откуда он мог…

– Молчать! – Бернгард понял наконец, что не уследил за языком. Осознал, что в сердцах сболтнул лишнее. – Молчать, тварь!

Выражение, промелькнувшее на перекошенном лице магистра, выдало несвойственному этому лицу растерянность. И… испуг? Страх? Нет, еще не страх. Еще – нет, но…

Решение возникло интуитивно. Не из разума – из сердца. Рассудок не поспевал анализировать ситуацию и делать выводы. Но особое глубинное, нутряное чутье, что сродни звериному, подсказывало: именно это решение – верное. Нужно, чтобы мимолетный испуг Бернгарда перерос в панику. Тогда можно заставить магистра говорить. И говорить с большей долей вероятности правду.

Вот только что может по-настоящему напугать бесстрашного тевтона? Меча у своего горла он не убоится наверняка. Да и непросто будет приставить к шее Бернгарда обнаженный клинок. Между магистром и Всеволодом – саркофаг. Пока обежишь, пока перепрыгнешь… Бернгард успеет выхватить свое оружие. А уж как он им управляется, Всеволод видел во время ночных штурмов. Как положено сторожному старцу-воеводе – так и управляется. Лучше всех.

А впрочем… Разве свет сошелся клином на горле Бернгарда? Вовсе нет! Всеволод мысленно усмехнулся: он все же знал, чем пронять орденского магистра.

Двойной молнией мелькнули в свете факела мечи обоерукого. Один – в правой руке, второй – в левой. Один клинок нырнул острием в шипастую клетку и уткнулся в горло Эржебетт – над верхним краем осиновых тисков. Лезвие второго легло под подбородок Всеволода.

Глава 7

– Что?! – встрепенулся Бернгард. – Что ты делаешь, русич?

А вот теперь – да, теперь легкий испуг в глазах тевтона рос, ширился, становился страхом. Непонимающим, недоверчивым еще – но настоящим страхом.

– Бернгард, – хрипло обратился к магистру Всеволод. – Предлагаю сделку. Ты отвечаешь на мои вопросы. Я – оставляю тебе кровь, способную закрыть рудную черту. Если нет – и моя кровь, и кровь Эржебетт прольется сейчас. Здесь.

Бернгард прищурился. Видно было: взвешивает шансы. Прикидывает расстояние. Просчитывает возможные действия. Понимает, что даже ему уже не успеть… Ни вырвать, ни выбить оружие из дланей обоерукого противника. Чиркнуть себя по горлу и воткнуть меч в горло Эржебетт – это ведь куда как проще, куда как быстрее. Для этого времени почти не нужно. А когда… если это произойдет, кровь уже не остановить. От излившейся же и запекшейся крови проку не будет. Мертвая руда не несет в себе никакой силы.

Магистр не шевелился. Похоже, магистр все понимал правильно. И Всеволод решил ковать железо, пока горячо.

– Прежде всего, меня интересует, кто убил и испил моих дружинников, охранявших Эржебетт.

Пауза. Небольшая, выжидающая. Но – нет ответа.

– Объясни мне, Бернгард, кто или что порождает столь упорные слухи о замковом упыре?

Еще одна пауза. Тоже – недолгая. И снова – молчание.

– Еще я хочу знать…

А вот тут его перебили. Невежливо. Спокойно. Уверенно. Внешне – уверенно.

– Убери мечи и не грози понапрасну, русич, – процедил тевтон. – Ты все равно не сделаешь того, о чем говоришь. Ты не обречешь свое обиталище на верную смерть.

Да – не сделает. Да – не обречет. И все же Бернгард никогда не будет уверен в этом полностью.

– Человек непредсказуем. – Всеволод напоминал магистру его же слова. – В особенности, человек, прознавший о своей исключительности. Такой человек, как ты сам говорил, Бернгард, может предпочесть жизнь ценой гибели всего прочего мира. А уж перед ликом неизбежной всеобъемлющей смерти – он и вовсе не станет задумываться о судьбе покидаемых навеки бренных земных пределов. В конце концов, что мне обиталище, которому я, вернее, и не я даже, а моя кровь потребна только для латания дыр между мирами? Что ждет меня в этом мире? И чего мне ждать от него? В лучшем случае – нового Набега, для предотвращения которого вновь понадобится жертвенная кровь потомка Изначальных.

Знаешь, Бернгард. Эржебетт ведь тоже кое на что открыла мне глаза. Таких, как я, специально оберегают от любви и излишней привязанности к кому бы то ни было, дабы ничего не отвлекало нас от великой цели. Но подобная забота может дать и обратный эффект. Если однажды вдруг разувериваешься в честности старцев-воевод, готовящих тебя к спасительной миссии… Тогда возникают мысли… Зачем вообще свой невеликий остаток жизни плясать под чужую дудку, подобно подневольному упырю при Черном Князе? Под дудку лжецов, скрывающих ложь, – неважно какую, важно, что ложь, – за красивыми словами о чести, долге, ответственности. Быть может, лучше просто… сразу…