С интересом узнаем мы из нее и о боевых буднях нашего сектора, об отличившихся бойцах и командирах. Хозяйство наше не маленькое, и без газеты трудно было бы знать, чем живет ораниенбаумский пятачок, какие события происходят на нем. А знать хочется. Ведь для нас на пятачке, в "Лебяжьенской республике", конкретно и зримо сосредоточены все черты родной страны, всего того, что находится за огненными линиями фронтов и полосами оккупированных территорий, всего, что выражается в двух емких словах: Большая земля. И потому события местного масштаба наполнены для нас особой значительностью.
      Мы хорошо знали таких сотрудников "Боевого залпа", как писатель Лев Успенский, художник Лев Самойлов. Частыми гостями были у нас корреспонденты газеты В. Милютин, Г. Павлятенко и Д. Лизарский. Эти неутомимые журналисты появлялись то на батареях Красной Горки, то у связистов, то на переднем крае среди разведчиков и пулеметчиков. И результатом каждого такого выхода были корреспонденции и репортажи в "Боевом залпе", которые с помощью газетчиков писали краснофлотцы, сержанты и командиры.
      Вот что писалось, например, в одной из боевых корреспонденции о вылазке разведотряда Ижорского сектора под командованием капитана Г. В. Комова.
      "Скрытно, в маскировочных белых халатах отряд шел по льду залива. Под покровом ночи лыжники незамеченными вышли в тыл противника и к рассвету прибыли в заданный район, где уточнили боевую задачу. Отряд разделился на три боевые группы.
      Одну из групп, которой предстояло разгромить вражеский штаб, вел в бой сержант Пушкарев. Краснофлотец Остроминский из состава этой группы ловким броском снял вражеского часового. Завязалась жаркая схватка. Сержант Пушкарев бросил несколько гранат в окно штаба. Фашисты устремились к двери, но брошенная Моисеевым граната настигла их.
      Моряки ворвались в помещение штаба, штыком и прикладом добили оставшихся в живых гитлеровцев. По деревне раздавалось громкое "ура". Фашисты, бросая оружие и снаряжение, в панике бежали из деревни.
      Политрук Кошкин с другой группой лыжников внезапно атаковал вторую деревню, а сержант Шиманский
      со своим отделением уничтожил три дзота вместе с их расчетами. Особо отличился в бою этой группы краснофлотец Климкин.
      В результате внезапного налета лыжников было истреблено более ста фашистских солдат и офицеров, уничтожено 5 дзотов, противотанковая батарея и склад с боеприпасами; захвачены трофеи: 6 пулеметов, 7 автоматов, 16 винтовок, ценные документы и письма врага".
      Разведотряд, о котором писала газета, был сформирован в сентябре из числа добровольцев. Первая его вылазка за "языком" окончилась неудачей. Группа моряков была раньше времени обнаружена противником. Завязалась перестрелка. Политрук Ковалев, возглавлявший группу, приказал бойцам отходить, а сам остался прикрывать их огнем. Осколком снаряда он был смертельно ранен.
      Но разведчики быстро накопили необходимый боевой опыт. Их действия стали искусными и удачливыми. Только во второй половине сентября они произвели свыше десяти успешных вылазок. Не прекращали они своей боевой работы и все последующие месяцы. Их дерзкие рейды за линию фронта вызывали восхищение и добрую зависть батарейцев.
      Да, полная каждодневной опасности жизнь переднего края, возможность схватиться с врагом лицом к лицу обладали большой притягательной силой. Ведь подавляющее большинство артиллеристов не видело не только фашистских солдат живых носителей пришедшего к нам в страну зла, но и тех целей, по которым мы вели огонь. И они не могли представить себе, что бойцы на переднем крае могут завидовать им, хозяевам оружия огромной разрушительной мощи.
      Ну, а мне с жизнью на передовой пришлось познакомиться довольно близко. При стрельбе по береговым целям командирам батарей крупного калибра иногда (а среднего калибра - как правило) требовалось управлять огнем с наблюдательного пункта, откуда была видна цель. Иными словами, с переднего края. Это "иногда" у меня случалось довольно часто: при пристрелках реперов и новых огневых рубежей, при стрельбах, проводившихся по важным объектам и потому считавшихся особо ответственными. Наконец, в обязанности командира батареи входило изучение целей, периодическое личное наблюдение за ними. Словом, на передовую мне приходилось выбираться три-четыре раза в месяц и проводить там по нескольку дней.
      Обычно "газик" высаживал меня и двух сопровождавших бойцов за полтора-два километра от переднего края, у какой-нибудь лесной тропинки. Дальше шли пешком, через густой лес. Чаща казалась пустынной. Лишь изредка нас останавливали дозоры. Бойцы выглядели худыми, бледными. Некоторым из них, видимо, было трудно передвигаться. Но ни уныния, ни, тем более, обреченности здесь не ощущалось. То тут, то там из глубины фронтового леса до нас доносились разговоры, смех, а то и соленые балтийские шутки морских пехотинцев. Иногда слышалось негромкое, но дружное пение. Мотивы больше звучали бодрые, возвышающие душу.
      Но вот мы приближались к опушке, где уже нельзя было двигаться во весь, рост, и обычно без особого труда находили ходы сообщения, ведущие к землянкам и блиндажам корректировочно-наблюдательного поста. Один из них, в районе деревни Каменки, был оборудован на триангуляционной вышке, остальные - на вершинах высоких сосен. Они напоминали гнезда огромных птиц. Но гнезда эти хорошо маскировались, и обнаружить их было делом нелегким. Зато с поста даже простым глазом, без помощи стереотрубы, далеко просматривалась панорама местности, занятой врагом.
      Сперва, когда начинаешь только приглядываться, кажется, что кругом безлюдье. Но вот глаз привыкает к снежной белизне. И вот видишь, как вдали блеснуло оптическое стекло. Тут же раздается выстрел. За ним еще и еще. Где-то в стороне раскатываются пулеметные очереди. У изгиба дороги появляются сгорбленные фигуры фашистов в белых маскхалатах, с винтовками и серыми ранцами. Но они тут же исчезают. Дальше виднеется линия окопов с проволочным заграждением перед ними. Изредка вблизи падают мины. С сухими хлопками они поднимают невысокие фонтаны черной земли. Выстрелы постепенно смолкают, и снова воцаряется тишина...
      Наблюдать приходилось терпеливо и долго, принимая все меры предосторожности, чтобы не обнаружить себя. Это было нелегко. Коченели руки и ноги. Мучительно хотелось подвигаться, размяться. Но если для меня наблюдениё за целями и управление огнем с этих передовых постов было, все-таки делом эпизодическим, то артиллерийским разведчикам приходилось куда труднее - они несли здесь трехсменную круглосуточную вахту.
      Ночью фашисты нервничали. Время от времени пускали они осветительные ракеты, и тогда все вокруг заливалось зеленоватым пронзительным светом, в котором лес выглядел безжизненным и особенно таинственным. Потом то из одного, то из другого места в нашу сторону посылались пулеметные очереди. Шальные пули посвистывали вокруг гнезда, впивались в стволы соседних деревьев.
      Тогда из окопов слышалось:
      - Фрицы светят, чтоб нам видно было, куда они до ветру бегают!
      - Палят со страху, как слепые, а сами еще пуще боятся!
      Все-таки противник через какое-то время обнаруживал наши посты, несмотря на всю тщательность их маскировки. Тогда начинался прицельный, методический обстрел из орудий и минометов. Для обнаруженного поста гитлеровцы не жалели боеприпасов. Ведь они прекрасно понимали, чьими глазами он был. Чтобы лишить нашу тяжелую крепостную артиллерию этих глаз, они наводили на пост даже бомбардировщики, а по ночам сыпали с самолетов-разведчиков мины-сюрпризы.
      Для защиты от пуль и осколков гнезда на деревьях иногда оборудовались броневыми щитками. Но все-таки, если пост бывал обнаружен, сохранять его не имело смысла - это только повлекло бы неоправданные потери. И артразведчики находили новое место, и уже на какой-нибудь другой сосне или ели появлялось малозаметное гнездо. Всё эти трудности не мешали разведчикам отменно справляться со своим делом. Как ни старались фашисты скрыть от наших глаз свои объекты, такие, например, бойцы, как М. Бобылев, В. Муравьев и П. Щеглов, безошибочно засекали огневые точки, блиндажи и батарей и точно определяли их координаты. После этого пристреливался репер, затем выбирался удобный момент, и на намеченные цели обрушивался шквал двенадцатидюймовых снарядов. Цели после этого исчезали с лица земли...
      Кай-то при очерёдном выходе на передний край я столкнулся на лесной тропинке с сержантом в армейской шинели и флотской шапке. Что-то неуловимо-знакомое было в его облике. И тут же я узнал:
      - Михаил!
      - Петр? - изумленно отозвался сержант.
      Это был Михаил Земсков, брат мужа моей сестры Насти. Вот уж негаданной оказалась для нас эта встреча! Обрадовались мы очень. Повидаться на войне со свояком - это значит ощутить дыхание той забытой, неправдоподобно-счастливой мирной жизни, о которой обычно даже не решаешься мечтать. Такие встречи согревают | душу, облегчают фронтовое бытие.
      Михаил, оказывается, перед началом войны служил на флоте. А потом стал старшиной-хозяйственником на батарее в бригаде морской пехоты. После той встречи мы виделись с ним не раз, подолгу вспоминая родные места, близких и знакомых.
      Случались на передовой и другие встречи. Несколько раз виделся я со своим однокашником лейтенантом Николаем Врачевым. Он командовал береговой батареей, расположенной около деревни Пеники. Врачев был смел и искусен в управлении огнем. Он дневал и ночевал на переднем крае, выискивая цели для своей батареи. Не раз он с большим риском подбирался к самым вражеским позициям.
      Батарея крепко досаждала фашистам. Они долго охотились за нет и за ее постами управления. Однажды лейтенант забрался особенно далеко, приблизившись к неприятельским блиндажам на сотню метров. Отсюда он и корректировал огонь, наблюдая за целями. Он не заметил, как солнечный луч предательски блеснул в объективе бинокля. Но для немецкого снайпера этого было достаточно. Раздался выстрел, оборвавший жизнь Николая.
      Похоронили Врачева на форту. В момент похорон все батареи Ижорского сектора произвели салют, открыв огонь по врагу. Стреляли и мы по вражеской батарее на Карельском перешейке. Всего было сделано двадцать восемь залпов по числу лет, прожитых Николаем Николаевичем Врачевым.
      Зимой передний край нашей обороны представлял собой замкнутое кольцо. Он проходил не только по суше, но и по льду Финского залива.
      Я уже рассказывал, как была оборудована ледовая оборона в инженерном отношении. Но ведь основа любой обороны - это люди, бойцы. Недаром же двухметровая ледяная стена, проходившая в трех-четырех километрах от побережья, имела бойницы, недаром там были созданы огневые точки и утепленные будки, сцементированные замерзшей водой. Все это предназначалось для людей, для их службы на переднем крае. Ежедневно с наступлением темноты или с ухудшением видимости на этом рубеже от каждого боевого участка выставлялось боевое охранение. Чтобы предупредить внезапное нападение противника, на лед выдвигались передовые и разведывательные отряды.
      Эту трудную службу в основном несли пулеметные роты. Но в отдельные дни на лед ходили по очереди и артиллеристы береговых батарей. Люди старались одеться потеплей, натягивая на себя все, что возможно. Поверх всего надевали белые маскировочные халаты. Лыжи, винтовки и автоматы были выкрашены бедой краской.
      Зимними длинными ночами ветер с воем гнал поземку по отполированной зеркальной глади замерзшего залива. В такие часы не видно было ни льда под ногами, ни неба над головой - все сливалось в сплошном вихре, слепившем глаза, обжигавшем лицо, набивавшем снежную пыль в рукава, под шапку, за воротник. Бывало, ветер валил людей с ног. И не мудрено: его лютую силу умножали холод и голод, единым фронтом выступавшие против бойцов. От несущих дозорную службу требовалась большая физическая выносливость, железная стойкость. На лед мы старались посылать тех, кто был покрепче, у кого организм лучше справлялся с хроническим недоеданием.
      Но возможность не попасть в ледовый наряд обычно вовсе не радовала людей. Даже наиболее ослабленные голодом бойцы обижались, когда их освобождали от дозора. Они хотели быть как все и наравне со всеми делить самые тяжкие военные тяготы. Это был вопрос чести, самоутверждения в качестве настоящего военного человека. Таков уж был нравственный климат, утвердившийся на нашей батарее.
      Помню, бойцы сами старались оберегать от ледовой службы краснофлотца Володю Николаева. Это был шутник, балагур, заводила, вокруг которого как по волшебству возникало всеобщее веселье. Когда после дозора давался людям отдых, Володя был в особом почете. Ему приходилось часами не выпускать из рук баяна. И люди опасались: "А ну как Володя в дозоре простынет? Со скуки тогда помрем".
      Но Володя решительно отвергал всякие поблажки. Свой дар быть душой веселья он не считал особой привилегией. И удержать его на берегу не удавалось. Вместе со всеми он шел на лед, сея и там искры хорошего настроения.
      Служба на льду не была пустой формальностью. В том, что враг не упустит удобного случая проникнуть на пятачок со стороны залива, мы убеждались не раз.
      Как-то в дозоре находился краснофлотец Воробьев. Он хорошо замаскировался и напряженно вглядывался и вслушивался в ночную тьму. Вдруг он различил впереди неслышно скользящие тени. Боец замер, стараясь слиться со снегом. Неужели показалось? Нет! Вот одна фигура, вторая... пятая... десятая. Притаившийся Воробьев старался подпустить их как можно ближе. Наконец, они совсем рядом. И тогда краснофлотец вскочил, направив на них автомат:
      - Стой! Руки вверх!
      Неожиданность оказалась на стороне Воробьева. Растерявшиеся солдаты противника остановились и подняли руки. В свете выплывшей из-за туч луны каждому казалось, что именно в него направлено беспощадное дуло автомата.
      Вскоре подоспело подкрепление, и вся группа неприятельских лыжников была отконвоирована на пятачок.
      Был и такой случай. В дозоре стояли младший сержант Кремский и краснофлотец Кушнир. Северный ветер Кружил вьюжные хлопья, вздымал снежную пыль. Жгучий мороз леденил кожу, забирался в теплые рукавицы. Но все это не помешало им заметить трех человек, пробиравшихся к нашему берегу. Услышав окрик, требующий остановиться, они послушались и тут же принялись объяснять на чистом русском языке:
      - Мы свои! Были в плену, а теперь сбежали и идем к нашим.
      Разумеется, Кремский и Кушнир не отпустили их на все четыре стороны. Задержанные были доставлены в штаб. А там без труда удалось установить, что все трое - вражеские лазутчики.
      Такие происшествия быстро становились известны всем, кто нес службу на льду. Об этом заботился наш новый комиссар старший политрук Федор Васильевич Кирпичев - мой сослуживец по 211-й батарее, недавно назначенный к нам. О всех случаях соприкосновения с противником, о фактах высокой бдительности и находчивости ижорцев он сообщал на инструктажах агитаторам, советуя, как лучше рассказать об этом товарищам. И беседы агитаторов немало влияли на боевое настроение людей, на осознание ими своей роли в ледовой обороне.
      Кстати сказать, оборона наша не была пассивной. Во второй половине зимы начала действовать разведывательная группа в 11 человек, которая ежедневно обследовала ледовое поле в районе мыса Ино. Задача группы состояла в том, чтобы своевременно обнаружить скопление войск противника и тем самым предупредить внезапное нападение на форт.
      Возможность такого нападения была вполне реальной. Несколько раз за зиму на форту объявлялась тревога, и нам приказывали изготовиться к ведению плановых огней по замерзшему заливу. Всякий раз повод для этого был основательный. То две роты противника появились на льду в районе Петергофа, то где-то замечалась концентрация вражеских сил. Но неприятель, надо полагать, был достаточно осведомлен о состоянии и качестве нашей ледовой обороны. И за всю зиму он так и не рискнул начать настуцление со стороны залива.
      Мне время от времени приходилось отправляться на проверку несения службы на ледовом переднем крае. Как-то собрались мы в путь втроем - я и двое краснофлотцев. Над заливом бушевала вьюга. Тяжело было двигаться против ветра, норовившего сбить с ног. С трудом пробивались мы от одной покрытой ледяным панцирем будки к другой.
      Вот очередная будка. Голос дозорного: "Стой! Кто идет?" Пароль. Отзыв. И мы уже в помещении. Здесь приятно излучает тепло раскалившаяся печурка. Вокруг - пять отдыхающих бойцов из состава дозора. Мы присели рядом с ними. Краснофлотцы закурили. Завязался неторопливый разговор.
      Вдруг раздалось яростное шипение - будто на горящие дрова плеснули водой. От неожиданности мы повскакали с мест. Помещение стало быстро наполняться дымом, а печка на наших глазах начала медленно опускаться под ледовый пол. В будке сделалось темно и душно. Кто-то коротко вскрикнул:
      - Тону!
      Мы повыскакивали наружу. Я пересчитал людей. Все были целы. На сердце стало легче. Теперь мы могли спокойно, и даже с шутками, разобраться во всем происшедшем.
      Собственно, ничего сверхъестественного не случилось. Тяжелая чугунная печка стояла прямо на льду. Топили ее усердно, она прокалилась сверху донизу, и лед в конце концов не выдержал, подтаял. А в темноте один из бойцов шагнул в образовавшуюся прорубь и чуть было не отправился вслед за печкой. Что ж, оставалось удивляться, что ничего подобного не случалось раньше.
      После этого подо всеми печами в будках были сделаны специальные теплоизоляционные подставки из дерева и кирпича, и потерь в печках мы больше не имели...
      Таким был наш передний край на льду финского залива.
      Дни становятся светлее
      22 февраля, в канун Дня Красной Армии, в Ленинграде состоялся слет фронтовых снайперов. На слет собрались самые искусные и отважные стрелки. У некоторых на счету было по сотне и более уничтоженных гитлеровцев. Ездили туда и представители от Красной Горки.
      Снайперское движение в Ижорском секторе стало разворачиваться незадолго до моего прихода на пятачок. Тогда по рекомендации политотдела на партийных и комсомольских собраниях батарей, рот и дивизионов всесторонне обсудили, какие имеются возможности в подразделениях для подготовки сверхметких стрелков и как эти возможности лучше использовать. Потом на форту были созданы две снайперские группы, состоявшие из добровольцев, обладавших необходимыми для этой сложной боевой профессии данными. В одну группу вошли бойцы из пулеметной роты и батарей, и возглавил ее лейтенант М. Бяков. Другая группа под командованием лейтенанта В. Жашкова состояла из представителей 147-го отдельного морского стрелкового взвода. Появились и другие, более мелкие группы в разных частях и подразделениях сектора.
      Наиболее настойчиво в снайперы просились те, кто имел к фашистам личные счеты и искал выход чувству праведной мести. Как правило, это были люди практической складки, имевшие потребность своими глазами видеть результаты своего труда. Ведь сидя в башне или в снарядном погребе, трудно было представить себе, какой урон противнику нанесли посланные при твоем участии залпы.
      - Я только начал мстить врагу, - говорил, например, младший сержант Новокшенов, бывший до этого неплохим комендором. - Фашист сжег нашу деревню, а сестренку угнал в Германию. За все это я должен своими руками уничтожать гадов.
      Такой ход мыслей был характерен для большинства отобранных в снайперские группы бойцов. Прежде чем получить в постоянное пользование винтовку с оптическим прицелом, все они прошли предварительную подготовку и специальные тренировки. Лишь после этого посвященные в снайперы моряки вышли на передний край, в район боевых действий.
      За тем, как воюют снайперы, на форту следили. Ими гордились. Об их делах мы узнавали со страниц "Боевого залпа". Вот как писал об одном из повседневных эпизодов снайперской работы краснофлотец Ледин:
      "Снаряды захватчиков со свистом проносились над нашими головами, пробивая лед болота в ста метрах от нас, и глухо рвались в глубине, поднимая фонтаны грязи и обломки льда.
      - Ну, Вечеров, - сказал я своему напарнику, - гляди теперь в оба.
      И не ошибся. Фашисты смелеют при грохоте своей артиллерии. Они стали бегать по траншеям чуть ли не во весь рост. Мы этим и воспользовались. Четыре гитлеровца упали, сраженные нашими пулями. Остальные укрылись в блиндаже. Теперь враг обрушил весь свой огонь на нас.
      - Какая нам честь, - засмеялся Вечеров, - за каждую нашу пулю фрицы тратят десятки снарядов.
      Сплошной грохот стоял вокруг нас. Обоих засыпало землей. Но уходить с удобной позиции не хотелось. Противник, выпустив около 80 снарядов, прекратил огонь.
      Мы протерли стекла оптических прицелов и вновь стали выслеживать врага.
      Гитлеровцы, решив, что покончили с нами, опять стали выползать из своих блиндажей. Я выстрелил. Фашист упал. Второго прикончил Вечеров. Еще 30 снарядов разорвалось вокруг нас. К этому времени уже стемнело. Сидеть в засаде больше не имело смысла. Мы с Вечеровым покинули позицию. Всего в тот день мы уничтожили восемь фашистов и заставили врага израсходовать более сотни снарядов".
      Конечно, не каждый день оказывался таким удачным. Бывали дни и вовсе пустые, когда не удавалось увидеть ни одного фашиста. А бывали и такие, как 8 декабря, когда группа Михаила Бякова уничтожила 12 гитлеровцев: сам Бяков и командир отделения Заборовский- по три, а краснофлотцы Ледин, Свячев и Вечеров - по два.
      Забегая вперед, можно сказать, что обе наши снайперские группы оправдали возлагавшиеся на них надежды. Когда полтора года спустя снайперы вернулись к своим прежним боевым обязанностям, на счету группы Жашкова числилось 372 истребленных фашиста, а у группы Бякова - 269. Бяков уложил 24 вражеских солдата и офицера. Чемпионом оказался Ледин, уничтоживший 43 гитлеровца.
      После слета снайперов в Ленинграде и среди артиллеристов стало набирать силу снайперское движение.
      Снайпер - в буквальном переводе с английского, - это стрелок, без промаха бьющий в лет бекасов. Снайп - бекас - трудная для охоты птица. Она невелика, летает низко, очень быстро и резко меняет направление полета. Поэтому искусный бекасиный охотник и сверхметкий стрелок получили у англичан права синонима. В первую мировую войну это слово попало и в наш военный лексикон. Попало и прижилось, потеряв свой первоначальный смысл. Иначе артиллеристу было бы просто обидно слыть снайпером - человеком, стреляющим из пушки по воробьям, то бишь по бекасам.
      Но мы не углублялись в лексические тонкости. Достаточно было того, что это иноземное слово прочно срослось со своим новым содержанием и звучало гордо. Быть снайпером, значило быстро и точно готовить исходные данные для стрельбы, затрачивать минимум снарядов на пристрелку, стремясь поразить цель с первого же залпа.
      Мы, то есть я, комиссар Кирпичев, помкомбата Пономарев, командиры башен Макаров и Мельник, собрались и в предварительном порядке обсудили, как нам повести борьбу за то, чтобы наша батарея получила право называться снайперской. Ведь мы же были самым совершенным на форту огневым подразделением, сочетавшим наивысшую мощь орудий с наилучшей броневой защитой, обеспечивавшей высокую живучесть боевой техники. Недаром в обиходе 311-ю батарею называли флагманской. И разве могли мы остаться в стороне от движения за снайперский артиллерийский огонь?
      Свои соображения мы решили вынести на обсуждение партийного собрания. И, как всегда, не ошиблись, обратившись за советом к коммунистам. На собрании было высказано много дельных предложений, направленных на дальнейшее повышение меткости стрельб. Прежде всего они касались улучшения одиночной подготовки, совершенствования слаженности расчетов и боевых постов.
      Лозунг "Бороться за снайперскую батарею!" подхватили комсомольцы. А вскоре у нас не было бойца, не увлеченного этой идеей.
      Перво-наперво мы стали полнее и точнее учитывать метеорологические данные при подготовке к стрельбе, тщательнее отбирать снаряды по их весовым показателям, а заряды по партиям. С большей точностью стал определяться и износ каналов стволов, для чего периодически производилось специальное инструментальное измерение.
      Нельзя сказать, что всем этим мы не занимались раньше. Но занимались не столь регулярно и взыскательно, как теперь. Считалось, что каждый из этих факторов сам по себе малосуществен и не в силах ощутимо отразиться на меткости стрельбы. Однако при более обстоятельном анализе, где первую скрипку сыграл Михаил Мельник - наш лучший математик, мы увидели, что определенная совокупность неблагоприятных факторов способна заметно снизить точность огня. И такое стечение обстоятельств надо было исключить начисто.
      Словом, к подготовке исходных данных для стрельбы мы стали относиться с удвоенным вниманием.
      Другой, не менее важный вопрос был связан с организацией артиллерийской разведки и изучением целей. Чтобы надежно и с наименьшим расходом снарядов поразить наземную цель, требовалось безошибочно знать ее характеристику и положение на местности. Всякая неточность здесь могла сказаться на результатах. А полностью предупредить такие неточности было особенно трудно.
      Дело в том, что организация артразведки на форту находилась пока что не на высоте. Сеть ее была еще недостаточной, тесной связи и взаимодействия с армейскими артразведчиками у нее не было. Работа централизованного пункта сбора донесений при штабе форта только налаживалась. Но все эти недочеты находились за пределами нашего влияния. Тут уж командование батареи ничего поделать не могло. Но это не означало, что мы вправе были сидеть сложа руки и ждать общего улучшения дела.
      На каждую цель, входившую в сектор обстрела, мы заводили специальное описание - так называемый паспорт. Паспорт такой, например, цели, как вражеская батарея, должен был содержать в себе следующее: ее координаты, калибр и дальность стрельбы, активность, с которой она действует, какими снарядами и какой район больше всего обстреливает, ее обычный темп стрельбы и результативность огня, инженерное оборудование огневой позиции, дистанцию до нее и азимут, порядковый номер, под которым у нас числится эта цель, я еще ряд других, менее существенных сведений. Подобные же паспорта составлялись и на узлы дорог, узлы связи, штабы, наблюдательные посты, огневые точки. И в наших силах было добиваться наибольшей точности и подробности этих паспортов.
      Я и другие наши командиры стали чаще выходить на передний край. Мы обстоятельнее выспрашивали артразведчиков, а главное, с еще большим вниманием сами занимались изучением целей.
      Наконец, необходимым условием меткой стрельбы было боевое мастерство каждого номера расчета. Мы постарались повысить качество нашей учебы, добиваясь, чтобы любой боец не только отлично знал технику и сноровисто действовал на своем месте, но овладел смежными специальностями.
      Особенно большое внимание было обращено на работу расчета центрального поста - мозга батареи. Впрочем, этот небольшой воинский коллектив не доставлял нам особых хлопот, хотя и обслуживал он сложнейшую по тому времени технику, обеспечивая самым непосредственным: образом высокую точность огня. Ведь возглавляли центральный пост такие мастера своего дела, как старшина Николай Покидалов и командир отделения сержант Владимир Белоусов.
      О Покидалове я уже говорил. Белоусов тоже заслуживает того, чтобы сказать о нем подробнее. Он был представителем целой династии, связавшей свою судьбу с Красной Горкой. Дед его, Семен Ипполитович Алексеев, был призван на Балтийский флот в 1903 году и попал на только что построенный крейсер "Аврора". С крейсером совершил он переход вокруг Европы и Африки в Тихий океан, прошел через ужас и позор Цусимы, вернулся на Балтику. В 1917 году его перевели с "Авроры" на Красную Горку. Здесь, на форту, он и прослужил до 1924 года.
      Отец Владимира, Михаил Николаевич Белоусов, начал службу в 1909 году, и тоже на Красной Горке. Пришлось ему участвовать в строительстве Ижорской железной дороги от Ораниенбаума до форта и в возведении береговых батарей. Пробыл он здесь пять лет, до начала первой мировой войны. Отсюда отправили его на фронт. И лишь когда отгремели бои гражданской, вернулся в полюбившиеся места, на Балтийский берег, в поселок Лебяжье.
      С сорокового года служил на форту и брат Владимира - Борис. Был он старшиной электриков на прожекторе. С этой должности потом ушел добровольцем в морскую пехоту, участвовал в боях, завершившихся снятием ленинградской блокады, да там и сложил свою голову.
      Ну а сам Володя Белоусов превосходно освоил сложный комплекс приборов центрального поста, стал отличным специалистом. Обладал он и хорошими командирскими, организаторскими качествами. Знали его на батарее и как настоящего коммуниста, отдававшего много сил общественной, работе. И вполне закономерным был его дальнейший путь. На третьем году войны Белоусова направили в училище береговой обороны. Завершив ускоренный курс обучения, он лейтенантом вернулся на Красную Горку.
      Да, с такими помощниками борьба за снайперскую батарею обещала увенчаться успехом.
      А пока мы с радостью замечали, что зима идет на убыль. И хоть март в том году пришел холодный и вьюжный, хоть редко баловало нас солнце, дни стали заметно светлее и длиннее. Появились и другие приметы скорой весны, чисто, так сказать, хозяйственные.
      Как-то командиров и политработников Красной Горки собрали на очередное совещание. Владимир Тимофеевич Румянцев, сделав небольшое вступление, предоставил слово Георгию Федоровичу Гошу - новому комиссару 1 форта, сменившему на этом посту Крылова. Он проинформировал нас о том, какие намечены меры для улучшения питания личного состава. С наступлением весенней погоды планировалось начать посадку овощей в расположении дивизиона, а также организовать рыболовные бригады и бригады по заготовке щавеля, а впоследствии и грибов с ягодами. Тут же заместителю командира форта по хозяйственной части капитану Д. Е. Москаленко и другому хозяйственнику - лейтенанту П. А. Панченко было дано распоряжение приступить к подготовительной работе.