У нас на батарее имеются раненые. Некоторые бойцы проявляют излишнюю лихость и во время обстрела не уходят в укрытие. Считают позором "прятаться в норы". Приказал Женаеву и командирам орудий строго следить за соблюдением правил поведения при обстрелах. Герасимову предложил побеседовать с бойцами о бессмысленности и вреде показного удальства. Истинная храбрость не в том, чтобы без толку подставлять свой лоб под осколки.
      6 октября. Вечером разведка обнаружила сосредоточение войск противника в районе Койвисто и посадку их на катера., С командного пункта дивизиона нас предупредили о возможной высадке десанта. По приказанию коменданта сектора вся система обороны приведена в готовность. Наша и две другие дальнобойные батареи произвели огневой налет по пункту посадки. Посадка сорвана. Уничтожено несколько катеров и автомашин.
      7 октября. Вражеская артиллерия продолжает вести огонь по нашему острову. Мы отвечаем. Подавили батарею в районе консервного завода Койвисто.
      Ночью под прикрытием артогня с материка противник на быстроходных катерах дважды проходил вдоль северного побережья острова и вел обстрел из пулеметов. Видимо, пытается разведать нашу огневую систему.
      Все эти сутки неотлучно находились на боевых постах.
      8 октября. Вечером наблюдательные посты доложили: по шоссейной дороге от Койвисто к югу движется вражеская автоколонна. Комдив приказал нашей и соседней батареям задержать продвижение колонны. Выбрали открытый участок шоссе и произвели по нему пристрелку, С подходом колонны начали артналет. Колонну рассеяли. На дороге наблюдалось пламя. Наступившая темнота помешала корректировке, и огонь был прекращен.
      И эти сутки не отлучались с боевых постов.
      9 октября. Получили информацию о том, что восточнее Койвисто наблюдается скопление мотоциклетных и велосипедных подразделений и движение их по шоссейной дороге на юг. Звоню командиру соседней батареи, согласовываю с ним координаты участка дороги, по которой выдвигается колонна. Производим совместный огневой налет. Колонна рассеяна.
      10 октября. Пережили тревожную ночь. По островам Пийсари и Бьёрке, в том числе и по нашей батарее, открыт ураганный артиллерийский и минометный огонь. Под его прикрытием противник пытается высадить десант на Пийсари. Подошедшие к острову катера встречены сплошным пулеметно-артиллерийским огнем. Тем временем три наши дальнобойные батареи ведут стрельбу на подавление неприятельских батарей. Противник отбит, высадка десанта сорвана.
      11 октября. Ведем дуэль с вражескими батареями..."
      Эти поединки длились сутками. Каждая сторона применяла различные методы ведения огня, чтобы измотать противника, нанести ему наибольший физический ущерб и моральный урон. Огонь на изнурение мы чередовали с мощными налетами, после которых снова вели методическую стрельбу. И наши нервы оказывались крепче. Противник обычно замолкал первым. После этого, по установившемуся ритуалу, мы выпускали несколько снарядов в предельном темпе. Звучала команда "Дробь!", артиллеристы распрямляли спины и кричали: "Ура! Наша взяла!"
      Южнее Койвисто, около населенного пункта Муурила, появилась полевая 76-миллиметровая батарея. Она пыталась обстреливать корабли, поддерживавшие связь Бьёрке с Кронштадтом и Ленинградом. Но справиться с этой задачей ей не удавалось: недоставало дальнобойности, да и наших ударов она не выдерживала, замолкая после них на несколько дней.
      Но вот с наблюдательных постов заметили у огневой позиции незадачливой батареи какие-то странные взрывы. Странным было то, что возникали они, когда артиллерия сектора молчала. Значит, это не разрывы наших снарядов. А что?
      Днем, в минуту затишья, когда я прикорнул в своей землянке, меня поднял настойчивый телефонный звонок. В трубке я услышал голос Крючкова:
      - Мельников? Давай-ка подходи ко мне на КП. Жду через полчаса.
      Позевывая, я взял пистолет и фуражку и вышел из землянки. Над огневой позицией стояла редкая для тех дней тишина. С севера и востока доносился привычный гром стрельбы. По осклизлой тропинке я двинулся напрямик к башне командного пункта. На березах и кустах, мокрых после недавнего дождя, желтели редкие листья. Капли с задетых плечом веток неприятно холодили шею и стекали за воротник.
      "Не за горами зима, - думалось мне. - Что принесет она? Замерзнет море, держаться станет труднее. И все-таки держаться мы будем. До конца, каким бы он ни был. Сейчас мы выигрываем каждый огневой поединок. Это укрепляет дух людей, их веру в победу".
      Я дошел до серой бетонной башни. В маленькой комнатушке у Крючкова уже сидели начальник штаба и командир соседней батареи.
      - Ну вот, все в сборе, - сказал вместо приветствия капитан. - Садись, Мельников. Проанализируем обстановку у Муурилы.- Он разгладил рукой листки, лежащие перед ним на столе. - Уже третий день там засекают разрывы. Причем именно в те часы, когда мы огня не ведем. Вот смотрите: время тут обозначено точно, - и он ткнул пальцем в листок. - Что мы можем предположить?
      - В землю зарываются, ведут подрывные работы, - сказал начальник штаба.
      - Подрывные работы - это верно. Грунт там тяжелый. Сдается мне, что строят там стационарную батарею крупного калибра. Чтобы уверенно доставать наши корабли. Час назад доложили, что к позиции подвозят орудийные стволы. Думаю, это снимает все сомнения.- Помолчав, Крючков решительно продолжил: - Сегодня взрывов не наблюдалось. Значит, котлованы уже отрыты. Орудия начали подвозить. Завтра в одиннадцать ноль-ноль мы их накроем. Стрелять будут две ваши батареи. В десять сорок пять начнем пристрелку фиктивного репера. Потом - три огневых налета со скорострельностью шесть выстрелов в минуту из каждого орудия. Стрельбой буду руководить я. Все ясно, вопросов нет?
      Утром следующего дня Леонид Петрович прибыл на соседнюю батарею. В намеченный срок оттуда одним орудием началась пристрелка репера вспомогательной точки в стороне от цели. После пристрелки мы уточнили исходные данные и тоже одним орудием дали контрольный выстрел. Он подтвердил правильность расчетов. Теперь оставалось ввести поправки на прицел и азимут, чтобы наши снаряды точно полетели в цель.
      В одиннадцать ноль-ноль грянули первые залпы. Налет был выполнен безупречно. Корректировочные посты докладывали: район строящейся батареи окутан пылью и дымом от разрывов наших снарядов.
      Перед вторым налетом около наших позиций начали рваться снаряды и мины: противник не хотел смириться с тем, что мы срываем важное для него строительство. Но Крючков принял решение не пережидать обстрела и начать налет в назначенное время. И снова заговорили наши орудия. В разгар боя оказалась нарушенной связь командного пункта с командиром огневого взвода. Связисты Бизяев, Замыцкий и Козлов, не обращая внимания на свистящие осколки, проверили линию, нашли разрыв и быстро срастили провода. На втором орудии осколком мины ранило в руку замкового Волоскова. Командир орудия Даниленко, отослав бойца в лазарет, занял его место. Не переставая командовать расчетом, он размеренно и точно выполнял обязанности замкового.
      Едва мы кончили второй налет, замолчал и противник. Видимо, решил, что наше молчание - его рук дело. Но вскоре мы его разочаровали: третий налет начался точно по графику. Мы ждали ответной стрельбы, но ее так и не последовало. Вражеское командование, вероятно, растерялось от неожиданности.
      Земля, гранит и металл на месте строящейся батареи были перепаханы нашими снарядами. Никаких попыток к строительству на том месте противник не возобновлял.
      Ночью 16 октября наши бойцы задержали двух неприятельских разведчиков, пытавшихся высадиться со шлюпки на Бьёрке. На допросе они поначалу держались довольно нагло, с чувством собственного превосходства. На вопросы не отвечали, а твердили одно: "Ленинград и Кронштадт взяты, все равно вам скоро конец. Вы тут на островах обречены".
      Но прошло несколько дней, и пленные почувствовали, что наше положение не столь уж безнадежно, как это им внушили, и разговорились. Они показали, что для взятия Бьёрке и соседних островов в район Койвисто специально переброшены с Ханко десантный батальон морской пехоты и горнострелковый батальон. В бухтах на материке собрано около тридцати десантных судов. Кроме того, около Койвисто сосредоточено около полка пехоты, саперная рота и другие подразделения. Выходило, что противник, не сумев захватить наши острова с ходу, вел теперь тщательную и планомерную подготовку к десанту. Непокоренные островные гарнизоны сидели у него, как заноза в глазу.
      С очередной оказией пленные были отправлены в штаб флота, в Кронштадт, который, как они полагали, давно был занят их войсками.
      А у нас не прекращались ожесточенные дуэли с неприятельскими батареями. Над островом кружили самолеты. С них сыпались не только бомбы, но и тысячи листовок. "Сдавайтесь! Москва и Ленинград пали, - писали в них фашисты. Гарантируем хорошее обращение с пленными и скорое возвращение домой после окончания войны". Это же кричали мощные репродукторы, установленные на берегу и на катерах. Но ничего, кроме нового прилива злобы к врагу, эта примитивная пропаганда не вызывала у островитян.
      21 октября мы подверглись самому мощному за все время огневому налету. За полтора часа противник выпустил около тысячи снарядов. Не оставляла нас в покое и авиация. Группы по десять самолетов вели разведку, сбрасывали бомбы. Несколько бомб упало и в районе нашей батареи, но, к счастью, вреда они не причинили. В этот день особенно жаркая работа выпала на долю зенитно-пулеметного расчета старшины Молчана. Трассы его счетверенного пулемета то и дело тянулись к неприятельским самолетам.
      К вечеру одна из фашистских машин была подбита над островом. Правда, установить, кому принадлежала эта заслуга, оказалось невозможно. Все зенитчики Бьёрке, безостановочно палившие в тот момент, уверяли, что это их, и только их трофей.
      После такой активности со стороны врага мы были уверены, что ночью надо ждать не иначе как высадки крупного десанта. Но наши опасения оказались преувеличенными. Правда, попытка высадиться около военной пристани была предпринята. Но это был небольшой разведывательный десант, который легко отогнали артиллерийским и пулеметным огнем.
      С этого времени враг изменил тактику. По-видимому, фашисты решили, что для морского десанта наши острова - слишком крепкий орешек, и решили дожидаться ледостава. Изменилось содержание листовок и передач по громкоговорителям. Тон их стал ультимативным. Нам назначался день и час капитуляции. "Если не капитулируете - сравняем острова с водой", - следовали угрозы. Этот ультимативный тон мы восприняли как признак бессилия. По репродукторам, как только они подавали свой голос, мы по-прежнему открывали стрельбу. В часы, когда истекал назначенный врагом срок капитуляции, все орудия и пулеметы, достающие до материка, начинали огневой налет.
      Теперь свои удары противник старался нанести главным образом по причалам, в том числе и по новой южной пристани, укрытой от наблюдения с материка. Стрельба по ней корректировалась с самолета. Нападали самолеты и на наши корабли, поддерживающие связь островов с Большой землей. По ночам вражеские катера проносились по Бьёрке-зунду, обрабатывая передний край нашей обороны из автоматических пушек.
      В борьбе с неприятельской артиллерией тяжело приходилось 45-миллиметровым батареям на северном берегу острова. Они несли большие потери в людях. Однако выход из этого положения был найден. Комендант сектора предложил сделать их кочующими. И вот пушки всех трех батарей были водружены на грузовики, а на их место поставлены фальшивые орудия.
      Несколько суток продолжал противник бить по ложным батареям. А пушки на автомашинах незаметно меняли свои места. Особенно ловко действовал Леонид Панасов. Он выбрал себе десять огневых позиций. Каждую ночь выходил на одну из них, совершал огневой налет по переднему краю фашистов и сразу же перемещался на следующую позицию, чтобы повторить удар.
      С особым упорством враг обрушивал теперь фугасные и зажигательные снаряды на Саремпю и другие островные деревушки. Он, надо полагать, считал, что с наступлением холодов защитники Бьёрке не захотят оставаться в землянках и переберутся в теплые деревенские дома. Но ничего подобного у нас и в мыслях не было. Мы не собирались удаляться от огневых позиций.
      А холода действительно не заставили себя ждать. И на повестку дня встал вопрос о зимней обороне.
      От моряков с Большой земли мы узнали, что острова Эзель и Даго{8} после долгих ожесточенных боев захвачены врагом. Почти два месяца длилась их оборона, оттягивая на себя больше двух немецких дивизий, не считая авиации и кораблей. А ведь моонзундцам в такой дали от фронта приходилось много труднее, чем нам. К тому же, хотя Моонзундский архипелаг и оказался в руках врага, один из прилегавших к нему восточных островков - крохотный Осмуссар - остается неприступным для фашистов. Все их попытки высадить десант отражаются тремя береговыми батареями.
      Это известие подействовало ободряюще. Осмуссар не по зубам гитлеровцам. А мы по сравнению с ним -- настоящая морская крепость.
      Глава вторая. Хмурая осень
      Мы еще вернемся!
      Небо хмурилось. Шквалистый ветер гнал на острова полосы дождя вперемежку со снегом, так рано появившимся в этом году. Но я не досадовал на непогоду. То, что сообщили нам сейчас, настолько удручило меня, что невозможно было думать о чем-либо другом.
      Войдя в землянку, я расстегнул мокрую шинель и тяжело опустился на стул. Память в подробностях воскресила все события сегодняшнего утра. Началось оно с вызова к коменданту сектора.
      Когда собрались все командиры подразделений, полковник Румянцев поднялся и глухим голосом произнес:
      - Товарищи, я собрал вас для того, чтобы объявить директиву, которую сегодня ночью доставил представитель штаба флота. Нам предписывается к восьми ноль-ноль двадцать девятого октября подготовить личный состав и материальную часть к эвакуации в Кронштадт. Обстановка под Ленинградом сложилась тяжелая. Противник вышел к Петергофу и Пулковским высотам, а на Карельском перешейке он остановлен на старой государственной границе. При такой обстановке занимаемые нами острова оказать существенной помощи Ленинграду уже не могут. Поэтому Верховное Главнокомандование приняло решение об эвакуации Выборгского и Гогланд-ского укрепленных секторов для сосредоточения сил непосредственно под Ленинградом.
      Потом полковник в общих чертах определил порядок эвакуации.
      - Главное,- сказал он, - все подготовительные работы провести исключительно скрытно, чтобы противник ни о чем не догадался. Гарнизон Бьёрке будет производить погрузку в районе нового причала. Для прикрытия эвакуации выделяется одна шестидюймовая батарея, первый батальон пятой бригады морской пехоты и сводный отряд моряков.
      Таким же образом задачи были поставлены гарнизонам Тиуринсари и Пийсари.
      - На подготовку к эвакуации вы имеете двое суток, - заключил Румянцев. Это и мало, и много. При хорошей организации дела управиться можно вполне. Командиры боевых участков сообщат вам детальный план работ.
      Затем нас, бьёрковцев, собрал Крючков и уточнил наши задачи.
      Трясясь на полуторке до огневой позиции, я пребывал в подавленном состоянии духа. Приказ есть приказ, думалось мне, и обсуждать его не приходится. Но, с другой стороны, добровольное оставление островов никак не укладывалось в голове. Ведь мы могли бы еще держаться и держаться.
      Эти же мысли не покидали меня и в землянке. Как я скажу об эвакуации бойцам? Как посмотрю им в лицо? Ведь с самого начала мы приучали их к мысли, что наш долг - стоять до конца. И люди прониклись этим убеждением. Выходит, мы говорили им одно, а на деле получается совсем другое.
      И еще. До сих пор мы узнавали об отступлении армий и фронтов, испытывая недоумение и боль, с трудом свыкаясь с совершенно непредвиденным ходом войны. Но победы в каждом огневом поединке внушали нам веру в свои силы. Мы и других мерили своей меркой, полагая, что любая часть Красной Армии подготовлена не хуже нас. Казалось, вот-вот кончатся какие-то там неурядицы - то ли мобилизационные, то ли организационные, новые военачальники, поставленные на место многих старых, наведут порядок, и ход войны резко изменится, все станет на свои места. А вместо этого мы должны без боя покидать острова, оставляя с таким трудом и так надежно созданную оборону. Что же, выходит враг сильнее, на его стороне не только тактическое преимущество?
      От этой мысли стало тоскливо и тошно. Привычный мир, который я видел через призму наших островных и батарейных дел, рушился.
      Стряхнув с себя минутное оцепенение, я встал. Нет, распускаться нельзя! Борьба не кончена. Она придет к тому логическому завершению, в котором мы не сомневались с самого начала. Сколько бы на это ни потребовав лось времени! И веру в это, вытекающую из всего нашего мировоззрения, не сломить.
      Подойдя к этажерке, я взял томик Ленина и на чистом листе написал: "Оставляем остров непобежденным. Мы скоро вернемся, и вы, фашисты, дорого нам за все заплатите. Лейтенант П. Мельников. 27 октября 1941 г.".
      Книгу я оставил на столе и быстро вышел из землянки. Время не ждало. Впереди было много, очень много работы.
      Бойцы, выслушав сообщение об эвакуации и о стоящей перед ними задаче, расходились с понурыми головами. Герасимов сказал мне вполголоса:
      - Никогда не мог представить, что нам придется отсюда уходить. И что это будет так трудно. Наверное, "под давлением превосходящих сил противника" и то было б легче.
      - Мы солдаты, комиссар. Начальству виднее. Значит, утешимся тем, что все это на пользу делу. Может быть, с этого отступления начнется наше наступление под Ленинградом.
      Убеждать другого человека все-таки было легче, чем самого себя.
      Артиллеристы сразу же взялись за дело. Нам предстояло демонтировать орудия и вручную доставить их вместе с боеприпасами к новому причалу. Спать в эту ночь не пришлось. Под руководством неутомимого Женаева и старшины комендоров Кубякова огневой взвод трудился не покладая рук.
      - А ну, качнем! - звучало над огневой позицией. - Раз-два, взяли! Еще взяли!..
      Невольно вспомнилось наше прибытие на Бьёрке. Тоже работали вот так... Нет, совсем не так, совсем все не похоже! И даже погода подчеркивала это. Тогда была весна, теперь - мрачная осень.
      Работать приходилось с соблюдением всех мер маскировки. Едва появлялись разведывательные самолеты, все люди укрывались в лесу. Это замедляло работу, а срок и без того был жесткий. Соседняя батарея периодически вела огонь то по Койвисто, то по неприятельским батареям. Ей предстояло стрелять до самого конца, после чего взлететь на воздух. Отлично там справлялись с делом лейтенанты Ф, Юдин и И. Бутко. Била по заранее разработанному режиму и одна подвижная 45-миллиметровая пушка, часто меняя позиции. Ночью стреляли по материку и пулеметчики. Одним словом, делалось все, чтобы противник не догадался о нашем решении покинуть острова.
      Срок погрузки на буксиры и баржи передвинули на сутки. Таким образом, грузиться нам предстояло в ночь на 31 октября. Но из-за тумана суда ночью не смогли подойти к причалу. Они ошвартовались, лишь когда рассвело. Заранее разработанный план затрещал.
      Погрузка началась в полдень. Понятно, что никто из артиллеристов не имел достаточного опыта в выполнении такой работы. Суда не были приспособлены для приема техники с необорудованного побережья. И к 18 часам, когда погрузка по плану должна была быть закончена, на пирсе и около него лежала чуть ли не половина увозимого имущества.
      Работы продолжили на два часа. Но и к 20 часам им не было видно конца. Прибавили еще два часа.
      В 21 час, высветив черные контуры сосен и берез, на острове прогремел мощный взрыв. Мы оглянулись в тревоге. Что бы это могло значить? Через несколько минут все уже знали, что назначенный на 3 часа ночи взрыв командного пункта дивизиона произошел преждевременно. Начальник инженерной службы острова военинженер 3 ранга Молчанов, руководивший подрывными работами, допустил какую-то оплошность. То ли он ошибся с установкой времени в часовом механизме мины, то ли оказалась неисправной взрывная машинка. Об этом теперь можно было только гадать: Молчанов погиб во время взрыва. С ним погибли два командира и несколько краснофлотцев.
      Бетонная башня перестала существовать. Управление батареями и подразделениями, прикрывавшими эвакуацию, нарушилось. Замолчали орудия. "Ну, мелькнула мысль, - теперь враг поймет, что у нас тут происходит". Но замешательство людей, посылавших в неприятеля последние залпы, через несколько минут прошло. Снова загремел орудийный гром. Противник так ни о чем и не догадался.
      С погрузкой техники не управились и к 22 часам. Поступил приказ: "Все, что не успели погрузить, вывести из строя. Начать посадку людей".
      Теперь наступила самая горячая пора для меня. На время эвакуации я был назначен комендантом пункта посадки. Люди начали занимать места на судах. Время от времени близ причала с грохотом разрывались снаряды. Противник-то ведь знал о приходе к острову судов и не без основания полагал, что они что-то грузят или выгружают. Но неприятельские залпы падали с недолетом и не причиняли нам вреда.
      Около часу ночи прогремели взрывы на шестидюймовой батарее, и она замолчала навсегда. Вскоре ее расчеты появились на причале. Последние защитники Бьёрке поднялись по сходне на баржу. Пошел и я вслед за ними. В 1 час 30 минут 1 ноября суда снялись со швартовов и взяли курс на Кронштадт.
      Я стоял на палубе и смотрел, как таяли во тьме смутные очертания острова. Выл штиль. Медленно падали крупные хлопья мокрого снега. И хоть усталость валила с ног, спускаться вниз не хотелось. В памяти я перебирал все, что было связано с более чем двухлетним пребыванием на Бьёрке. И не мог вспомнить ничего плохого, отягощающего душу. Наверное, если не считать месяцев войны, время, что прожил я тут, было самым счастливым в моей жизни.
      Я полюбил Балтику - немного хмурую, не очень постоянную, но по-своему величественную и красивую. Полюбил своеобразную островную жизнь. Во всех этих чувствах не последнее место занимала гордость наследника: ведь в этом углу Балтийского моря впервые стал на ноги и заявил о себе российский флот. Здесь гремели славные битвы. Отсюда, из Финского залива, уходили в первые кругосветные плавания русские корабли. И наш старик Бьёрке еще в середине прошлого века принял на свою землю русские орудия.
      Во время Крымской войны здесь и на соседних побережьях стояла легкая батарея 13-й артиллерийской бригады.
      До того как бригада перебралась из-под Севастополя на юг Финляндии, в ней служил Лев Николаевич Толстой. Одним из взводов 13-й батареи, расположенной как раз на Бьёрке, командовал отец академика Алексея Николаевича Крылова нашего выдающегося современника, кораблестроителями математика. Именно этот взвод отразил попытку английской канонерки высадить на остров десант.
      Позже, во время первой мировой войны, на Бьёрке появились батареи крепостной артиллерии среднего и крупного калибра. Тогда эти наши предшественницы надежно прикрывали подходы к Выборгскому заливу и вход в Бьёрке-зунд. Их военная судьба сложилась не так, как у нас...
      Но вступив в дебри аналогий, я почувствовал, что почти сутки ничего не ел. Спустившись в кубрик и перекусив, тут же лег на свободную койку. Три бессонные, полные напряжения ночи давали о себе знать. Последней моей мыслью было, что, даже если баржа пойдет ко дну, я все равно не проснусь. Поэтому только утром узнал я, что с берега нас безрезультатно обстреливали батареи, что из Бьёрке-зунда к нам пытались приблизиться два торпедных катера, но сопровождавший нас малый охотник отогнал их своим огнем.
      Поднял меня шум воздушной тревоги. Уже рассвело. Мы находились на траверзе Шепелевского маяка. У зенитных пулеметов на судах стояли расчеты, изготовившись к стрельбе. Но стрелять не пришлось. Когда самолеты, принятые за вражеские, приблизились, оказалось, что это наши истребители, прилетевшие сопровождать неповоротливый конвой до Кронштадта.
      При входе на Красногорский рейд мы заметили на северном берегу залива яркую вспышку. Через несколько секунд по левому борту, с недолетом, поднялись высоченные столбы всплесков. Это пытался достать нас своим огнем форт Ино. Тут же заговорил южный берег. Ударил форт Красная Горка. Над головой у нас прошелестели двенадцатидюймовые снаряды. Противник замолчал.
      Вскоре на востоке из серой хмари возникли очертания купола кронштадтского собора и маячных башен. А потом стали различимы одетые в бетон насыпные островки фортов. Они стояли, как корабли на мертвых якорях, обдуваемые ветрами всех румбов, исхлестанные брызгами волн. Если б глянуть на них с высоты птичьего полета, они бы представили собой дугообразную цепочку, прикрывавшую с моря остров Котлин и Ленинград. Выражение "огневой щит Ленинграда" как нельзя больше соответствовало их расположению и назначению.
      На палубе столпились все командиры-артиллеристы, идущие на нашей барже. Никто не хотел пропустить торжественные минуты встречи с Кронштадтом, с которым едва ли не у каждого были связаны воспоминания о месяцах и годах предвоенной службы. Вон слева виден форт "К", куда я водил расчеты 228-й батареи на первые тренировки. Северо-восточнее - форт "Р", куда я попал после училища.
      - А помните, как жили на фортах до войны? - произносит кто-то сочным баритоном. - Порядок во всем - корабельный. В кают-компании - накрахмаленные скатерти. В обед собирались все ко времени и ждали, когда появится командир. Тогда уж начальник штаба приглашал всех к столу. И не дай бог, опоздать или сесть не на свое место...
      Сейчас эти воспоминания вызвали задумчивые усмешки: последние месяцы мы наспех ели из алюминиевых мисок, иногда прямо на огневой позиций и в самое неурочное время.
      Когда суда ошвартовались у причалов Кронштадта, началась разгрузка. Особенно тщательно учитывались снаряды с зарядами и продукты. Грузили их прямо на машины и сразу же везли на батареи.
      Непрерывный орудийный гром, к которому мы привыкли у себя на островах, прокатывался и над Кронштадтом. Линейный корабль "Марат" с оторванным носом стоял у причала Усть-Рогатки и бил из уцелевших башен, посылая двенадцатидюймовые снаряды куда-то в сторону Стрельны. Стреляли батареи и каких-то фортов.
      Наконец мы сошли на стенку и двинулись к флотскому экипажу, где нам предстояло переформирование.
      Город заметно изменился. Тут и там виднелись воронки и разрушенные дома. В гаванях можно было заметить израненные корабли. Попадались на пути зенитные батареи, расположившиеся прямо в самом городе. Памятник адмиралу Макарову на Якорной площади оказался обшитым деревянными щитами, прикрывавшими его от осколков.
      В экипаже нас провели в столовую. Жидкий-прежидкий суп, каша со следами какого-то странного жира и маленькая пайка бурого хлеба не утолили голода. После островного рациона, мало чем отличавшегося от довоенного, такая пища еле лезла в рот. Зато местные старожилы справлялись с ней быстро и с видимым наслаждением. Тут же нам разъяснили: "Вы носа-то не воротите. Это еще по-божески. Вот в Питере - там куда тяжелее..." Тогда-то мы поняли, что не случайно у многих кронштадтцев бледные, с голубизной под глазами лица.
      После обеда нас собрал полковник Румянцев.
      - Товарищи, - сказал Владимир Тимофеевич, - большинство людей Выборгского сектора пойдут на сухопутный фронт под Ленинград. Поэтому предстоит переодеться в армейскую форму.
      - Товарищ полковник!.. - взмолилось сразу несколько голосов.
      Румянцев замахал руками:
      - Товарищи, и не просите! Не имею права ни отменять, ни обсуждать этого приказа. В конце концов вы люди взрослые, и не мне учить вас, как проявлять инициативу.
      Намек был понят. Баталеры из пожилых сверхсрочников, выносившие спрессованные кипы армейского обмундирования, оказались не очень придирчивы они всем сердцем сочувствовали морякам. Поэтому мы, командиры, сменили только шинели, фуражки да вместо ботинок получили сапоги. С сержантами и краснофлотцами обошлись построже, но и те сумели сохранить кто тельняшку, кто бескозырку.
      Тут же отправилась делегация к Румянцеву:
      - Товарищ полковник, просьба при формировании не разлучать людей, сохранить батареи в прежнем составе. Это ж на пользу делу...
      - Вряд ли удастся удовлетворить вашу просьбу, - покачал головой Владимир Тимофеевич. - Роты морских пехотинцев мы направляем на фронт целиком. А с батареями так не получится, как нам ни жалко. Поймите: наша задача - заделать отдельные прорехи. Не мучьте нас и себя, идите отдыхать.
      Парламентеры вышли, оставив полковника Румянцева и полкового комиссара Величко в прокуренной канцелярии.
      Мы устроились в кубрике - просторной комнате с двухъярусными койками. Усталых людей потянуло в дрему. Но заснуть по-настоящему не давали то и дело раздававшиеся голоса:
      - Лейтенанта Юдина в канцелярию!
      - Старшего лейтенанта Новицкого в канцелярию! Потом длинный перечень фамилий и короткий приказ:
      - Сдавать технику!
      Настал и наш с Герасимовым черед. От имени коменданта сектора капитан Крючков сообщил, что 228-я батарея расформировывается. Почти весь личный состав батареи во главе, с политруком Герасимовым направляется в отряд морской пехоты под Ленинград. Меня с небольшой группой комендоров посылали в распоряжение коменданта Ижорского укрепленного сектора. Клементьева и Женаева - на кронштадтские форты.
      Утром я попрощался с бойцами. Несмотря на грусть разлуки, настроение у людей было приподнятое и боевое. Они знали, что идут на один из самых ответственных участков обороны Ленинграда. С Герасимовым мы обнялись и расцеловались троекратно:
      - Прощай, Ваня!
      - Прощай, Петя!
      Кажется, впервые мы назвали друг друга по имени. Ведь в ту пору среди военных людей, связанных общей службой, при взаимном общении не признавалось ни имен, ни отчеств. Даже в неофициальной обстановке. Мы обходились фамилиями, званиями, в крайнем случае, должностями. Но сейчас мы особенно остро почувствовали необычность момента. Наверное, у Герасимова, как и у меня, мелькнула мысль, что видимся, может быть, в последний раз.