Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

      Она мешала ему, и он высвободил руку. Ударился об одну сторону косяка и тут же, откачнувшись, о другую. Наталья снова ухватилась за него, и он больше не препятствовал - пусть держится. В уборной никаких трудностей не возникло, только точность попадания требовала величайшей сосредоточенности. Добрался до кухни, свыкнувшись с тем, что Наталья так теперь и будет за него держаться, но, увидев, что делать ему там совершенно нечего (да еще кто-то незримый сидел на нем верхом), повез незримого обратно и в буквальном смысле слова завалился в постель.
      Когда он снова проснулся, кажется, было настоящее утро, но такие тонкости его не интересовали. Тот невидимый орган, который вечно клокотал и терзал его (душа?), был удален, и даже пустоты в том месте он не ощущал - она была залита ровным серым цементом. Передвигался он уже гораздо лучше, и невидимый сильно съежился, и Наталья теперь ему почти не мешала. Руки слушались плоховато, но если не спешить, вполне можно справиться и с бритьем, и с чисткой зубов. А куда ему спешить? Есть совершенно не хотелось, но он не видел в этом причины отказываться от завтрака. Подожди, вдруг засуетилась Наталья (она уже не казалась ему ни старой, ни пятнистой - Наталья как Наталья) и начала распечатывать гомеопатические коробочки, в которых оказались белые дробинки - вроде саго. Первую и третью под язык до еды, приговаривала Наталья, вторую и пятую на язык через два часа, четвертую - и т. д. На крышке первой коробочки было оттиснуто "утреннее" - очень любезно с их стороны, - однако на второй синело уже "нутреннее", и, поразмыслив, он прочел еще и на третьей: "внутреннее". Значит, наклейки просто сдвинуты, понял он довольно скоро.
      Он послушно открывал рот, загибал кверху наконец-то унявшийся язык, и у Натальи вдруг снова потекли слезы (он знал, что это такое), и теперь уже она примащивалась перед ним на коленях и целовала ему руки: только живи, все что угодно, только живи, и он понимал, что она говорит. Он смотрел в окно - туман, оттепель, Лида... Он знал, как это называется, но не более того.
      - Что ты сказала детям? - равнодушно поинтересовался он.
      - Сказала, что ты нечаянно выпил лишнюю таблетку. А Шурка сказал, что у них один пацан выпил целую упаковку, и ничего. Притом, ты до этого просыпался, разговаривал - и я немного успокоилась, только прислушивалась, как ты дышишь. Ведь вызвать "скорую" - это психушка... и разговоров не оберешься.
      - Правильно, - равнодушно одобрил он. Попытался вспомнить, как он разговаривал с Натальей, но позади была непроглядная тьма.
      Зазвонил телефон. Сабуров тоже знал, что это такое. Но вы можете понять, что и у меня бывают безвыходные ситуации, почти со слезами кричала Наталья, Я НЕ МОГУ ПРИЕХАТЬ! Господи, что за каторга, повернулась она к Сабурову, не подписан квартальный финансовый акт по теме одиннадцать сорок девять. Сабуров кивнул в знак того, что понимает, но у него было дело поинтереснее: он учился ходить. Ноги выбрасывались в самых неожиданных направлениях, и нужно было приглядывать за ними глазами.
      - Люди без аванса останутся... - расстроенно пробормотала Наталья.
      - Так ты съезди, - равнодушно посоветовал он.
      - А... а ты больше не?.. Да что я, ни за что не поеду, пусть хоть стреляют!
      - Поезжай-поезжай, все будет в порядке, - равнодушно заверил он, и она поняла, что это правда. А ему было и подумать странно, чтобы он мог натворить каких-нибудь глупостей, когда у него есть такое интересное занятие: пересечь комнату, сесть на диван, передохнуть, не без любопытства ощупывая нечуткими, словно в перчатках, пальцами припухшие ранки на месте отсутствующего гвоздя, потом, собравшись с силами, подняться, пройтись, с трудом остановиться, тщательно повернуть обратно - здесь предстояло сделать множество открытий и усовершенствований, и он забыл о Наталье, как только смолкли совершенно ненужные ему ее заверения, что она максимум на полчасика и тут же обратно.
      На груде Шуркиных учебников веером развернулась сколотая скрепкой пачечка листов - восьмая копия из-под машинки. "Откровение божественной истины", - не без интереса прочел он. "Может ли птица летать, если у нее нет крыльев? Может ли плотник строить дом, если у него нет дерева? Может ли кузнец ковать клинок, если у него нет железа?" - можно было читать и дальше не хуже, чем что-либо другое, но буквы заплетались одна за другую, его начало мутить от их ряби, и он вернулся к прежнему занятию.
      Единственное, что его беспокоило - как бы не пропустить время принимать зернышки номер два и номер четыре, и он почаще поглядывал на часы. Теперь и он наконец сделался обладателем ритуала. Теперь и у него было чего ждать.
      1989 г.