Но он ей не очень-то верил. Во-первых, намного старше его. На три года. Потом - с довеском. Шести лет. В-третьих, разведенная. Терять нечего. В четвертых и пятых, из глухомани, без прописки. Нет, все-таки много неясностей в автобиографии.
      Практичная. Это - кому как. Одним нравится, другим - нет. Он этого тогда вообще не замечал. Но теперь-то заметил: была практичная. Из ерунды могла сделать салат. Причем сама не ела. Почему они не едят то, что сами же приготовили? Или наедаются, пока это готовят? Или брезгуют, так как видят, из чего это делается? А то блузку себе купит дешевенькую, но как она ей идет! И другой такой же больше нет ни у кого. Да, одеваться они умеют, в этом мы их никогда не догоним. Мужчина, он же вбухает кучу денег в какую-нибудь куртень, а потом оказывается, что в такой ходят все и всем она одинаково не идет.
      Но мечтала стать романтичной.
      Есть женщины-романтики (это которые без денег или, наоборот, денег столько, что они их не замечают). Есть женщины-циники (эти, в основном, из медперсонала, из работников прилавка, видят жизнь с другой стороны экрана, которая обычно темная). Есть женщины-дети (эти откуда угодно, рядом со сценой, например, можно найти).
      Много позже он узнал такую. Женщина-ребенок. Сорок годиков, а все щебечет детским голоском. Девочкой играла во взрослую, а взрослой стала играть в девочку. Обожает детские стихи. Рассмешить ее может только юмор в коротких штанишках. Прочие шутки считает грубыми и пошлыми, говорит: фу! Своих детей нет.
      У нее-то этого не было. У нее было другое. Другие мухи в голове. Когда "скорая помощь" спросила ее: кто вы? - ответила: весы. Как все женщины, еще не нашедшие своего главного мужчину, верила в гороскопы, приметы, нумерологию. Внимательно следила за совпадениями. И у меня дома такая же чашка! Это тоже мой любимый писатель! Надо же, я только что об этом подумала! Но не сказала! Цыганка ей нагадала их встречу.
      Письма и открытки подписывала многозначительно: Надежда. По телефону - тоже: это Надежда. Пауза. Никаких надь и надежд петровн.
      В минуты особенно горячие вскрикивала отчетливо ему в ухо: мой! муж! мой! Внушение на близком расстоянии.
      А то посмотрит на него в целом и скажет: мы же с тобой так молоды! Ни хрена себе - молоды: бабе уже двадцать три!
      Играла с ним как кошка с мышкой. Точней - с мышем. Игра до предпоследнего предела. Последний был всегда на замке. Это ее и сгубило. Будь она менее опытной или наоборот, более, опытной настолько, что скрывала бы свой опыт, он бы на ней и женился. Но ее игра была рассчитана на опытного мужчину. Это подтверждает тот факт, что через месяц он ее бросил. А еще через два женился на другой. Начинающей женщине. И не такой красивой. И более дурой. И провоевал с ней десять лет. А с Наденькой, то есть Надеждой был бы, наверняка, счастливей. Хотя, наверняка, тоже не больше десяти лет.
      Шутка у нее была: у нас с тобой еще все спереди! Она ею все время острила. И сама же смеялась. Причем совершенно искренне.
      Потом они снова встретились. Когда он уже состоял в разводе. Но не развелся. Она опять приехала поступать в институт. Сразу накинулась: а ты меня? как ты все это время?
      Совсем не изменилась. Но изменился он. Поэтому она уже стала для него другой. Смешная. Старомодная. И уже неопытная.
      Он стал намного опытней. И старше. Хотя ему еще было чуть больше тридцати. А ей уже хорошо за тридцать.
      Ей опять что-то нагадала цыганка. Какое-то крупное счастье.
      В первый же день они и дошли до предела, до которого она стратегически не допускала его раньше. Как говорят на исповедях, все произошло быстро и неожиданно, я даже ничего не почувствовала!
      То, что казалось в ней смелым, теперь показалось ему робким. Консервативные ласки. Любит молча. И он чтоб немел. "Без комментариев!"
      Нога все такая же. Ступня только чуть грубей.
      Резкий запах духов. Это французские, говорила она. Нашего разлива, добавлял он.
      И по-прежнему любит танцевать перед ним. Надев чужую шляпу.
      И по-прежнему любит помучать его. Думает, что так он будет любить ее больше.
      Уже и дочь ее вышла замуж. А она все никак. Хотя торопится. А когда торопишься выйти замуж, ни к чему хорошему это не приводит. Даже если выйдешь.
      Последний раз встретились еще через много лет. Кода он попал в больницу. Позвонила беспричинно ему на работу из своего Мурманска. Ей и похвастались. Прилетела с апельсинами, которые у нее там в три раза дороже.
      А к нему тогда никто, кроме нее, не пришел. Даже жена. Даже вторая. Сейчас бывшая. Хотя и болезнь-то у него была пустяковая, так, отдохнул две недельки.
      Погуляли с ней по больничному саду, загребала все сапожком опавшие листья, и улетела назад.
      Он подурнел. То есть стал глупей и старообразней. Детьми так и не обзавелся. Злой, как революционер.
      У нее уже внуки. Но выглядит на пятьдесят с хвостиком. Все-таки стала его моложе. Женский ум сохраняется дольше. На бреющем как-никак полете. Мужской же резко берет вверх, а потом резко летит вниз. Все так же, как в сексе.
      В этом варианте она понравилась ему больше всего. Ему показалось, что он опять ее полюбил.
      Она же любила его любым.
      Белый танец
      Горшков давно просил Спиридонова с кем-нибудь его познакомить. Наконец Спиридонов сказал:
      - Записывай.
      - Симпатичная?
      - Симпатичная. Костлявая только.
      - Я костлявых не перевариваю, - сказал Горшков.
      Но телефон записал.
      - Звонить после десяти, - сказал Спиридонов.
      - Утра или вечера?
      - Не помню.
      - А что сказать?
      - Может, за тебя и все остальное сделать?
      Горшков позвонил ровно в десять вечера. Трубку никто не снял. Перезвонил Спиридонову.
      - Трубку никто не снимает.
      - Значит, ее нет. Ты чего, будешь теперь мне о каждом своем шаге докладывать?
      Горшков позвонил через час. Трубку сняли. Горшков сразу это понял.
      - Зину можно?
      - Можно.
      Горшков подождал. Потом спросил:
      - Вы что там делаете? Молчите?
      - Так я ж сказала: можно.
      - А вы чего - Зина?
      - Зина. А вы?
      - А я - от Спиридонова.
      - Ой, подождите, я чайник сниму! - оживилась вдруг Зина.
      Горшков подождал. В трубке снова возникла Зина:
      - Я тут.
      - Все нормально? - спросил Горшков.
      - В смысле?
      - Ну, с чайником. Сняли?
      - Допустим, - сказала Зина.
      Горшков помолчал. Потом спросил:
      - Чаю попить хотели?
      - Нет, кофию.
      - Кофе на ночь вредно пить! - обрадованно выпалил Горшков.
      - Почему же?
      - Да это я так шучу.
      - Ну, рассказывайте, кто вы, что вы, где работаете?
      - Сейчас - механиком.
      - А раньше?
      - И раньше - механиком. Я всю жизнь - механиком.
      - Как родились?
      - Нет, попозже.
      - Женаты?
      Горшков не ответил.
      - Что вы молчите?
      - Думаю.
      - Думаете, женаты ли вы?
      - В принципе - нет.
      - Как это?
      - Она - стерва!
      - А дети есть?
      - Нет, - ответил Горшков. - Она их с собой забрала.
      Договорились встретиться у какого-нибудь метро.
      - Вы как будете одеты? - спросила Зина.
      - На ногах - ботинки.
      - Со шнурками? - уточнила Зина.
      - Сейчас посмотрю, - сказал Горшков.
      Зина сказала, что будет одета в синюю куртку.
      Горшков приехал к месту встречи и уже издали увидел девушку в синей куртке. "Симпатичная, - подумал он. - Хреново. Могу не понравиться".
      - Вы - Зина? - с трудом развернув улыбку, подошел к ней Горшков.
      Девушка нецензурно ответила в рифму. На букву "П".
      Горшков тоже послал ее с матерком. Но уже - в затылок. Поэтому она его не услышала. Услышал здоровенный мужик, проходивший мимо. Горшков сбивчиво объяснил ему, что отправил не его. Мужик поверил и отпустил Горшкова.
      Через несколько минут выяснилось, что половина человечества - в синих куртках. Горшков перестал обращаться ко всем синим, к тому же один из них оказался парнем с длинными волосами и врезал Горшкову по чайнику.
      Поэтому Горшков теперь стоял без всяких признаков жизни и только думал: "Хорошо бы не эта!.. А вот эта бы - хорошо!.."
      Зина возникла с тылу. Совершенно не такая, какая была по телефону.
      - Здравствуйте, Коля!
      - А я вас сразу узнал, - сказал Горшков.
      - Почему же?
      - Так вы ж сказали: "Здравствуйте, Коля"!
      Горшков пригляделся: Зина оказалась в очках. Поэтому он спросил:
      - Вы - не учительница?
      - Нет. Бухгалтер. Я же вам говорила.
      - Бухгалтер, милый мой бухгалтер! - спел ей Горшков.
      - Куда пойдем? - спросила Зина.
      - Прогуляемся для разнообразия, - сказал Горшков.
      Прогулка потекла по улице. Зина быстро завяла от шума и пыли грузовых машин и через час сказала:
      - Может, поедем ко мне?
      - Давно пора! - проснулся Горшков. - Может, я вас тогда уж и под руку возьму? Я сразу хотел предложить, да подумал, что это будет не совсем удобно.
      - Под руку?
      - Нет, к вам - домой.
      Квартира была однокомнатная.
      - Сразу видно - женщина живет, - сделал вывод Горшков.
      - А как вы догадались?
      - Чисто у вас.
      - А у вас что, окурки на полу валяются?
      - Нет, на полу не валяются, - обиделся Горшков. - Но в раковине можно найти. Мокрые, правда.
      - Но можно подсушить!
      - Кстати, о планировке. Туалет имеется?
      - Вообще-то - да. Вторая дверь.
      - Вас понял. Запомним на будущее.
      Горшков прошел в комнату, а Зина метнулась на кухню.
      - Коньяк будете? - крикнула она.
      - Ну, раз ничего другого нет... - сказал Горшков.
      Зина вернулась с коньяком и двумя грейпфрутами в тарелке, похожими на грудь Венеры.
      - А чего коньяк не полный?
      - Отмечала свой день рождения.
      - Плохо, наверно, отметили?
      - Почему?
      - Так не допито.
      - Эта третья была.
      Горшков налил себе и Зину не забыл.
      - Как говорит Костя Мелихан, поднимая тост за даму: "Дай бог - не последняя!"
      Горшков сразу осушил свою рюмку и тут же наполнил снова. Зина грела свою в маленьких ладонях.
      - Может, включить музыку?
      - Ага! - обрадовался Горшков и поперхнулся коньяком. - Делать-то все равно нечего.
      Зина врубила магнитофон.
      - Пугачиха! - сказал Горшков и откинулся в кресле. - Моя любовь!
      Зина взяла его за руку:
      - Потанцуем?
      - О, белый танец! - сказал Горшков и попытался допить коньяк. - Дамы приглашают кавалеров.
      - А есть еще голубой танец, - сказала Зина, убирая из рук Горшкова рюмку. - Кавалеры приглашают кавалеров.
      Зина протанцевала с Горшковым до конца всю песню, а потом завалила его на диван, предварительно дернув ногой на себя нижний край.
      Выйдя на улицу, Горшков машинально посмотрел на часы: вся процедура заняла сорок минут. "Да, - подумал он, - бухгалтеры ценят свое время!"
      На другой день позвонил Спиридонов:
      - Ну, как?
      - Нормально, - ответил Горшков. - Только я не понял, кто кого - я ее или она меня?
      - Ну, если не забеременеешь, значит, ты - ее!
      Джентльмен на вечер
      - Фигурка - оближешься! - говорил по телефону Зарецкий. - Роден, бронза!
      - Девятнадцатый век, сто кило? - спросил Макс.
      - А шутки свои дома оставь! Скромней надо быть. Стань джентльменом хоть на вечер. А то прошлый раз ты уже пошутил.
      От прошлого раза у Макса осталось яркое впечатление. Фонарь между глаз. Он там все за красоткой одной ухлестывал змеевидной. Потом ее спросил: "Можно вас проводить до дома?" Она ему в ответ: "У меня дома муж". А он - ей: "Так до моего дома". Ну и засветила ему. Как ее муж научил. На секции айкидо.
      ...Когда музыка начала щекотать ноги и все полезли из-за стола, Зарецкий подвел Макса к смуглой.
      - Майя, - представилась она.
      "Ацтек", - хотел представится Макс, но, как велел Зарецкий промолчал.
      - А тебя-то как звать? - спросил Макса Зарецкий, будто видел его впервые.
      - Максимов, - ответил Макс после некоторого раздумья.
      Он уже хотел пригласить Смуглянку на танец, как вдруг к ним подскочила пожилая, сорокалетняя, с бандитской челюстью, и, схватив его за руку, капризно воскликнула:
      - Почему мы не танцуем?
      Макс вяло поплелся за ней.
      - В прошлой жизни я была мужчиной, - сообщила она ему.
      Даже ухом он почувствовал от нее запах сайры.
      "Обезьяной ты была в прошлой жизни! - подумал Макс. - И ею же в этой осталась!"
      Смуглянка уже танцевала с каким-то в клетчатом пиджаке, но улыбалась Максу. Когда хохотнула, Макс понял, что улыбается она не ему, а глупым россказням клетчатого.
      Музыка прекратилась, и Макс тотчас же отлепился от Челюсти. Но она крикнула:
      - Женский танец!
      И снова прижала Макса к себе. Так, что его шея оказалась у нее между грудей.
      Скинула туфли. Но все равно была пока выше Макса. Стала крутиться волчком под поднятой ею же Максовой рукой. И так же заставляла крутиться его.
      Наконец, и эта жизнеутверждающая музыка умерла.
      - Почему мы такие грустные? - спросила Челюсть Макса, не выпуская его из рук. - Может быть, я смогу развеять эту грусть?
      Макс знал, что ответить, но не знал, как сказать.
      - Курите?
      - Нет. Колюсь, - не сдержался он.
      Десятимесячным животом она втолкнула его в пустую комнату и там с умным лицом закурила.
      - Вы были женаты?
      "Началось!" - подумал Макс. И ответил:
      - Не был.
      - Почему? Это настораживает!
      В комнату заглянула Смуглянка, но увидев Челюсть, сказала:
      - Пардон!
      И исчезла.
      Макс посмотрел на часы: "Сейчас объясню ей, что мне надо срочно куда-то идти". Но тут Челюсть внезапно сообщила ему, что у нее больной ребенок. Теперь нельзя было не только уйти, но даже как следует ответить. За больным ребенком потянулись другие беды, обрушившиеся на Челюсть. Раз в минуту Макс одобрительно кивал.
      "Или она умная, или дура!" - думал он, глядя на ее висячие щеки.
      - Да вы меня совсем не слушаете! - вдруг обиделась Челюсть.
      - Слушаю. Почему же? - обиделся Макс. - Потом он вам изменил с бухгалтером.
      - Это я ему изменила с бухгалтером! - воскликнула Челюсть, ударив себя кулаком по толстым бу сам. - Бухгалтер был мужчиной.
      - До встречи с вами? - спросил Макс.
      Челюсть проглотила и это.
      - А потом мне встретился действительно интересный человек. Старший бухгалтер! Сырьевой базы.
      "Да что она там - всю бухгалтерию?!" - ужаснулся Макс. И резко встал.
      - Все! - сказал он. - Ухожу, не прощаясь.
      - Что-то мы засиделись, - сказала она и вытянула вперед руку, поиграв в воздухе своими морковками. - Помогите даме! Джентльмен!
      Макс обеими руками схватил эту лапу и со всех сил дернул на себя, так что Челюсть чуть не стукнулась о косяк.
      - Не перевелись еще богатыри! - сказала она.
      Макс прошел в прихожую и снял с крючка свое пальто, но Челюсть вдруг сказала:
      - Мне пора!
      - Ой! - хлопнул себя по лбу Макс и повесил пальто на место. - Я же чай забыл допить.
      - Хорошо, оставайтесь, коварный соблазнитель, - сказала она. - А меня проводите вниз.
      - С удовольствием! - расплылся Макс.
      Спустившись на улицу, Челюсть стала гоняться за такси. В шубе нараспашку и шапке набекрень она выглядела чистым батькой Махно, и таксисты, завидев ее, только прибавляли газу.
      - Замаскируйтесь! - велел ей Макс.
      Челюсть стала лицом к стенке, и первая же машина тут же остановилась.
      - Куда ехать-то? - крикнул ей Макс.
      Она назвала какую-то тьмутаракань. "Хорошо хоть подальше сгинет!" подумал он.
      Усаживаясь, выпучила вдруг глаза:
      - Поедемте со мной! У нас страшный район.
      "Конечно - страшный, - подумал Макс, - если ты там живешь!"
      В машине под мерное бормотание Челюсти он задремал.
      - Это Бродский, - вдруг толкнула она его локтем.
      - Где? - проснулся он и завертел головой.
      Потом она читала ему стихи Фета, хвасталась своим мужем, добавляя все время: "хоть он и большой дерьмо", - рассказывала сексуальные анекдоты и сама же над ними ржала.
      Доехав до дому, кряхтя, вылезла из машины, чмокнула Макса в висок: очевидно, промазал мимо щеки, - и вдруг спокойно сказала:
      - У меня, оказывается, нет денег!
      "Еще платить за эту свинью в бисере!" - выругался про себя Макс и отслюнил водителю деньги.
      - Сейчас подымемся ко мне, и я отдам.
      Войдя в ее квартиру, он спросил:
      - А где же ваш ребенок?
      - Еще не пришел с института.
      - Он что, студент?! - ахнул Макс.
      - Нет, - ответила Челюсть. - Преподаватель.
      Она прошла в комнату и там ойкнула басом.
      "Сейчас скажет, что деньги закончились", - подумал Макс и шагнул в комнату, как в тюремную камеру.
      - Дырка на колготках! - радостно сказала Челюсть. - Это когда вы меня в машину запихивали.
      "Не дай бог, заставит меня штопать!" - подумал он и с опаской подошел ближе:
      - Где? Ничего нет!
      - Как же? Должна быть! - с сожалением произнесла Челюсть.
      Она стала искать дырку и постепенно дошла до пояса.
      Согнувшись, Челюсть, как шлагбаум, перекрывала Максу путь к отступлению. Макс все же осторожно стал протискиваться к выходу и ненароком коснулся ее чугунного крупа. Она тотчас же выпрямилась. Ударила его по рукам. И прошептала:
      - Не сейчас!
      Макс обрадовался, что его наконец выгоняют, но Челюсть, игриво ухмыльнувшись усатой губой, сказала:
      - Сначала в ванную!
      И бросила ему гигантские шлепанцы, похожие на двух болонок.
      - Сына?! - прошептал Макс.
      - Мужа, - ответила она. - Но вы не волнуйтесь, он приедет только утром...
      - А денег она с тебя за ночь не взяла? - спрашивал на другой день Зарецкий.
      - Нет. Только - за такси и дырку в колготках.
      - Тогда, считай, ты дешево отделался.
      Охота
      "...за столом
      Сидят чудовища кругом: Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой, Здесь ведьма с козьей бородой, Тут остов чопорный и гордый, Там карла с хвостиком, а вот
      Полужуравль и полукот".
      А. Пушкин ("Евгений Онегин")
      "За четверть часа до захождения солнца, весной, вы входите в рощу, с ружьем, без собаки. Вы отыскиваете себе место где-нибуь подле опушки, оглядываетесь, осматриваете пистон, перемигиваетесь с товарищем".
      И. Тургенев ("Записки охотника")
      Хромова пригласили на охоту. Некоторых охотников он знал. Они иногда охотились вместе. Знал Хромов и кое-кого из тех, на кого предстояла охота. Иных он даже убивал. И даже по несколько раз. Но охотиться на убитых было мало интереса.
      Готовясь к охоте, Хромов купил бутылку шампанского. Хотел еще купить торт, но подумал, что охотиться с тортом - будет слишком жирно для тех, кто затевал охоту на себя. Достаточно для них бутылки. Ничем так быстро не попасть в голову, как из бутылки.
      Начало охоты было назначено на 17.30 на Гороховой улице в доме N 98 квартире N 185.
      Хромова однажды спросили:
      - А как раньше называлась Гороховая?
      Он ответил:
      - Пулеметная.
      Дверь открыла Лошадь. Длинный подбородок, эталон красоты английских аристократов.
      Лошади хороши в огороде - на прополке закуски. С лошадью не страшно войти в темный подъезд: всегда заслонит тебя грудью, даже когда никого нет. Но с лошадью в одной постели... нет уж! Пусть ищет себе другого наездника.
      Хромов поцеловал ее в боковую часть морды и сунул шампанское.
      В комнате уже сидело несколько охотников. Настроение у всех было боевое. Хотя, возможно, не все прибыли сюда на охоту. Возможно, для некоторых охота - это просто пьянка в лесу.
      В комнату вошла Кошка. Поставила на стол вазу с салатом. Хромов ей что-то сказал. Кошка расхохоталась, взяла чистую тарелку и вышла.
      Он любил кошек. Мягкость их движений. Убаюкивающее мурлыканье. А как они играют с тобой! Как гладят тебя! И как гладятся об тебя сами! Но где мягкость, там и хитрость. Хромов стал вспоминать всех кошек, какие у него были: черненькие, беленькие, рыженькие...
      Вскоре квартира наполнилась охотниками и теми, на кого предстояло охотиться: дичью, зверьем, насекомьем.
      Стали рассаживаться за стол. Самых трусливых охотников заставляли садиться вперемежку со зверями. За этим зорко следила Лошадь. Собственно, она и затеяла эту охоту, выдав ее за свой день рождения.
      Хромов оказался между Коровой и Змеей.
      Корову звали Ритой. Скорбь коровьего стада. Все молчала и косилась на Хромова своим, говорят, красивым глазом. Коровы не всегда большие и толстые, иногда они маленькие и худые, но работают всегда почему-то за столом с бумагами.
      Змеи, как правило, администраторы театров. Конечно, ядовитый язык, гадкий характер. Но талия! Если понравился змее, обовьется вокруг тебя и задохнешься в ее объятиях!
      Змея, находившаяся рядом с Хромовым, была очковая. Скромная учительница. Впрочем, иная учительница после десятого стакана так расслабится, что сбрасывает кожу - и с ногами на стол!
      Сквозь цветы в хрустальной вазе, как сквозь водоросли, проглядывала Рыба. Губы, собранные навсегда для поцелуя. Выпученные глаза, как будто Рыба однажды чему-то удивилась да так и осталась, еще немного и глаза выкатятся совсем. Прямо на тарелку. Талии Хромов не заметил. "Рыбий жир!" - подумал он и перевел взгляд на Жирафу.
      Жирафа у него когда-то была. Познакомились на каком-то не то девичнике, не то мальчишнике. Часа три сидели рядом. Уже влюбился до колена. Потом пригласил на танец. Поднялась - на голову выше его. Он ей в пупок дышит. Она даже не видела, как он покраснел. Все повторял: "Французский вариант". Хотя при каждой встрече надеялся: "А вдруг она уменьшится?" Бывает же женщина: высокая, высокая, а потом раз - и маленькая! Когда туфли скинет.
      Что там еще за столом сидело?
      Собака, готовая привязаться к каждому, кто ее приласкает.
      Свинья, распространявшая вокруг себя аромат итальянских духов. Маленькая, чистенькая, быстро раскусившая, где что вкусней, и ловко поедая именно это, успевая складно болтать: языком и короткими ножками с модными копытцами.
      Верблюдица, которая жевала, не раскрывая рта. А разговаривала только выдвинутой вперед нижней губой.
      Муха, которая жужжала, никого не слушая, и все про своего мужа: какое он у нее дерьмо и как она его любит.
      Особи, идеальной для охоты, там не было. Такой, чтобы сразу стало ее охота. Идеал был лишь в воображении Хромова: тело змеи, глаза газели, ласковость кошки, преданность собаки и выносливость слона. Хотя у такой красотки всегда хвост поклонников и муж с рогами.
      Перебрав все варианты, Хромов остановил свой выбор на Змее. К тому же она сидела рядом. Что-то плеснул ей в бокал. Что-то подбросил в тарелку. Завязался серьезный разговор о продуктах питания.
      От ее упругой шелковистой кожи исходил пьянящий жар. Он предложил выпить на брудершафт. Обвила его руку. Потом плечо. Через взаимный поцелуй в Хромова проник яд желания.
      Вдруг взглянула на часы и резко поднялась:
      - Мне пора!
      - Проводить?
      - Нет. Меня муж встретит.
      "Муж у тебя - уж!" - подумал Хромов ей вслед.
      Минут через десять после ухода Змеи раздался звонок, и в квартиру, играя стройными загорелыми ногами, вошла Лань.
      - Садитесь, здесь свободно! - сделал он предупредительный выстрел в воздух.
      Лань, улыбнувшись глазами (газели!), села к нему.
      Навел на нее бутылку водки:
      - Налить?
      - Нет.
      Осечка.
      - Что-нибудь покрепче?
      - Алкоголь не употребляем.
      Эта пуля пошла за молоком. Алкоголь - старое, надежное оружие, пробивает даже бегемотиху. Но Хромов, опытный егерь, ничем не выдал своего замешательства.
      - Что-нибудь положить?
      - Я сама. Хотя - вон ту рыбку.
      "Лань питается рыбкой", - заключил Хромов.
      Когда ему оказывали сопротивление, он шел напролом. Или отступал. Во всяком случае, развязка ускорялась. Через некоторое время он спросил:
      - Что вы делаете сегодня вечером?
      - Так сейчас уже вечер!
      - Ну - сегодня ночью?
      - Глупо и пошло, - сказала она.
      На этом охота за Ланью окончилась. Победила Лань.
      Он выпил. Охотник должен пить, чтобы почувствовать уверенность. Но не слишком много, чтобы самому не превратиться в животное.
      И тут он увидел Мышку. Ее почти не было видно из-за стола. Он даже не заметил, когда она прошмыгнула.
      Ловить мышей он не любил. Мыши были ему не по вкусу. Она сидела по-тихому и внимательно слушала пожилого охотника о каких-то его подвигах на постройке собственной дачи.
      - А почему ваша дама не пьет?
      Мышка опустила ресницы:
      - Никто не наливает.
      У нее неожиданно оказался низкий голос, как у режиссера.
      - Коньячку?
      Мышка кивнула. Челка хлопнула ее по бровям.
      Он подсел ближе. Чокнулись. Выпили. Конечно, Мышка - не Лань. И даже не Пони. Но на один вечер - это допустимо.
      Грянули танцы. Он ощущал под своими ладонями ее хрупкую спинку. Собственно, на ее спинке умещалась лишь одна его ладонь. Вторую он пристраивал то сбоку, то ниже. Попискивала от удовольствия. Ему казалось, что он превратился в великана. На все соглашалась, тихая, скромная, серенькая.
      - Предлагаю отсюда слинять!
      Она кивнула. Все. Считай, он уже ее убил. Через шесть недель она сообщила ему, что его заряд в ней пророс. "А почему бы и нет?" - подумал он. На свадьбе его вдруг пронзила мысль: "А может, это не я охотился на Мышку, а Мышка на меня?"
      Однажды ему показалось, что у него на лысине появились рога.
      Он подошел к зеркалу: оттуда на него смотрел Козел.
      Чулок
      У меня нога заболела. Прихожу к врачу. Она мне температуру измерила и говорит:
      - Нормальная. Тридцать шесть и шесть.
      Я говорю:
      - Так значит, сорок два - в сумме?
      Она мне как даст по ноге молотком!
      - Здоров, - говорит.
      - Здорово! - отвечаю.
      Она говорит:
      - Это вы здоров!
      - Как же, - говорю, - я здоров, если вы меня по здоровой ноге ударили?
      Она говорит:
      - Что ж вы не ту ногу суете?
      Я говорю:
      - А по той больно будет.
      Она говорит... Как же это она сказала-то? Слово еще такое красивое. Божественное... А-а-а!
      - Вот еще, - говорит, - олух царя небесного!
      В общем, велела мне завтра приходить.
      - Только, - говорит, - ногу хорошенько вымойте: будем накладывать грязь. Лечебную.
      Я говорю:
      - Так я ж брюки испачкаю.
      Она говорит:
      - А вы наденьте под них чулок.
      Я говорю:
      - Где ж я чулок возьму?
      Она говорит:
      - У жены попросите. У своей второй половины.
      Я говорю:
      - У меня нет второй половины. У меня только первая.
      Она говорит:
      - Какая именно?
      Я говорю:
      - Мужская. Если не верите, у меня доказательство есть. Вот в медкарте написано: пол мужской.
      Она говорит:
      - Да это я уже давно заметила. Невооруженным глазом. Что вы полумужской, полоумный. Бегите скорей за чулком в галантерейный магазин.
      Прибегаю в магазин. А там уже закрываются. Я ломлюсь. Продавщица мне говорит:
      - Что это вам из галантереи так срочно понадобилось? На ночь глядя. "Цветочный" мы уже весь продали. А "Тройной одеколон" только на троих отпускаем.
      Я говорю:
      - Мне срочно нужен чулок.
      Продавщица говорит:
      - Мы по одному чулки не продаем.
      Я говорю:
      - Но у меня ж одна нога болит.
      Она говорит:
      - Так вы еще и для себя?!
      Я говорю:
      - Да. У меня жены нет.
      Она говорит:
      - А чулок-то тогда для чего?!
      Я говорю:
      - Грязь на ноге прикрыть.
      Она говорит:
      - Так вы что, испачкались?
      Я говорю:
      - Нет, завтра только.
      Она говорит:
      - Вот завтра и придете.
      Я говорю:
      - Да завтра я вам его уже назад верну.
      Она говорит:
      - Вы что, придурок?
      Я говорю:
      - Нет, я ушибленный. Я ногу ушиб.
      Она говорит:
      - Вот и хромай отсюда! Пока вторая нога цела.
      Прихожу к соседке.
      - У вас, - говою, - чулки есть?
      Она говорит:
      - А что разве не видно?
      Я говорю:
      - А вы мне поносить не дадите?
      Она говорит:
      - Может быть - подержать? И вместе со мной?
      Я говорю:
      - Вы меня не так поняли. Мне лично ничего не надо. Это моему здоровью требуется. Врач велел. У меня жены нет. Я больной.
      Она говорит:
      - Правда?! Почему ж вы из всех женщин именно меня выбрали?
      - Да я, - говорю, - неразборчивый. И потом мне одна уже сегодня отказала. Продавщица.
      Только она сняла чулок - муж входит...
      Теперь мне нужны колготки. На обе ноги.