КОНСТАНТИН МЕЛИХАН
      Правдивые истории сивой кобылы
      
      
      * Квартирка
      * Тоннель
      * Сила искусства
      * Аппарат профессора Коро
      * Случай с литературоведом
      * Двойной блок
      * Окно
      * Вещий сон
      * Химик
      * Баня
      * Смех сквозь слезы
      * Начинание
      * 01
      * Вмешательство
      * Ворон и дева
      * День рождения
      * Дон Гуан
      * Диван
      * Гроб с музыкой
      * Отражение
      * Бессмертный
      * Новый наряд Корол°вой
      * Идеальный муж
      * Парад
      * Телефонная ошибка
      * Надежда
      * Белый танец
      * Джентльмен на вечер
      * Охота
      * Чулок
      Квартирка
      Я одинок и живу в однокомнатной квартире. Совершенно один. Квартирка маленькая, но места много, потому что тете нужен простор. Женщина она крупная, а чтобы было еще просторней, врач посадил ее на бессолевую и безводную диету. И весь день она не ест соли и не запивает ее водой. И весь день ей не спится. И только перед сном она засыпает в свой рот соли.
      Бабушка от хруста чужих зубов просыпается и кричит из чемодана, что ей мешают читать.
      А вот свекру на полу не спится. Ему, видите ли, холодно на линолеуме. И теперь он спит под линолеумом. На голой плите. Правда, утром линолеум приходится снова наклеивать на пол, а вечером снова отлеплять. И пока свекр с деверем укладываются, мы с братом держим на руках шкаф. Осторожно, чтобы не разбудить бабушку.
      В сервант ведь ее не положишь: дядя изнутри зажал стекло и не дает открывать.
      Зато у тещи самый глубокий сон: она спит в ванне. И просыпается только тогда, когда хочет глотнуть воздуху.
      Что касается моей жены, то она почему-то любит спать на всем чистом. И перед сном всегда трясет свой половичок. Трясет она его обычно на кухне и до тех пор, пока полностью не стряхнет с него бабушку.
      А вот молодоженам на вешалке не спится: шубы, в которых они висят, все время срываются с крючков, и молодые стукаются о полочку для обуви. Тогда бабушка вылезает из-под полочки и сворачивается клубком у двери, хотя дверь подарили не ей. Ей подарили диван за три рубля. Отличный диванчик: раскладывается раз в год и намертво, - но в квартирке не умещается, и мы его за это ставим к стенке. На попа. Попу все равно: он у нас живет проездом - из кладовки на балкон. А утюжить рясу он наловчился не снимая с себя.
      Одно неудобство в моей квартирке - неудобно посещать санузел. Потому что холодильник в санузле хотя и широкий, но узкий, и всякий раз ударяешься головой о дедушкины пятки. Правда, дедушка тотчас забирает пятки к себе в холодильник, но свешивается вниз головой. И надо с вечера оставлять дедушке записку, в каком он положении. А то, проснувшись, он думает, что лежит нормально, и встает головой в суп.
      Суп сразу скисает, поскольку дедушка красит бороду.
      И мы выливаем его кошке.
      Кошка живет в банке из-под соленых огурцов. И просыпается только перед обедом, когда мы вилкой шарим по банке, чтобы наколоть огурец.
      Ровно в полночь дверца в часах с кукушкой открывается - и оттуда выскакивает бабушка. Голыми седыми руками хватает огурец и кричит на всю квартиру, что пора спать. Все просыпаются и принимают снотворное.
      Если его еще не склевала канарейка.
      Канарейке было тесно в одной клетке с дочкой моей жены по материнской линии. И мы переселили канарейку в лампочку. Это ведь тоже под потолком. И теперь по вечерам, когда мы включаем свет, канарейка жалобно поет. Настоящая светомузыка!
      Вот, пожалуй, и все жильцы моей квартирки. Только почему мне так не хочется просыпаться?
      Тоннель
      Поезд остановился прямо в тоннеле. Причем первый вагон уже вышел из тоннеля, а последний еще не вошел. Неожиданная остановка огорчила всех, кроме пассажира из последнего вагона. И не потому, что в его вагоне было светлей, чем в других, а потому, что недалеко от тоннеля жил его отец. Каждый отпуск проезжал пассажир через этот тоннель, но отца не видел уже много лет, так как остановки здесь поезд не делал. Пассажир высунулся из окошка и окликнул проводника, который разгуливал вдоль поезда:
      - Что случилось?
      - Да при выходе из тоннеля рельс лопнул.
      - А скоро поедем?
      - Да не раньше, чем через четыре часа, - сказал проводник и двинулся обратно, на другой конец тоннеля. Прямо напротив последнего вагона находилась телефонная будка. Пассажир сошел с поезда и позвонил отцу. Ему ответили, что отец на работе, и дали номер рабочего телефона. Пассажир позвонил на работу.
      - Сынок?! - почему-то сразу узнал его отец.
      - Я, батя! На целых четыре часа.
      - Какая жалость, - расстроился отец. - У меня до конца работы как раз четыре часа.
      - А нельзя отпроситься?
      - Нельзя, - ответил отец. - Работа срочная. Ну да я что-нибудь придумаю.
      Пассажир повесил трубку.
      Проводник как раз возвращался из тоннеля.
      - Едем через два часа, - объявил он.
      - Как - через два?! - ахнул пассажир. - Вы же обещали: через четыре!
      - Так ремонтник думал: за четыре отремонтирует, а теперь говорит: за два, - объяснил проводник и двинулся обратно, на другой конец тоннеля.
      Пассажир бросился к телефону:
      - Отец! Тут, понимаешь, какое дело: не четыре часа у меня, а два!
      - Какая досада! - огорчился отец. - Ну да ничего, поднажму маленько может, за час управлюсь.
      Пассажир повесил трубку. Из тоннеля, насвистывая, вышел проводник:
      - Такой ремонтник попался хороший! За час, говорит, сделаю!
      Пассажир бросился к телефону:
      - Отец! Извиняй! Не два часа у меня, а час!
      - Вот незадача-то! - приуныл отец. - В полчаса я, конечно, не уложусь.
      Пассажир повесил трубку. Из тоннеля как раз возвращался проводник:
      - Ну, анекдот! Там работы, оказывается, на полчаса.
      - Что ж он голову-то морочит?! - закричал пассажир и бросился к телефону. - Отец! А за десять минут не сделаешь?
      - Сделаю, сынок! Костьми лягу, но сделаю!
      Пассажир повесил трубку. Из тоннеля, играя прутиком, вышел проводник:
      - Ну и трепач этот ремонтник! "Столько работы, столько работы!" А там делов-то на десять минут.
      - Вот гад! - прошептал пассажир и набрал номер. - Отец, слышь? Ничего у нас не выйдет. Там гад один обещал стоянку четыре часа, а теперь говорит: десять минут.
      - Действительно - гад, - согласился отец. - Ну да не отчаивайся: сейчас кончу!
      - Все по вагонам! - донесся из тоннеля голос проводника.
      - Прощай, отец! - крикнул пассажир. - Не дали нам с тобой встретиться!
      - Погоди, сынок! - шумно дыша, закричал отец. - Я уже освободился! Не вешай трубку!
      Но пассажир уже вскочил в вагон.
      При выезде из тоннеля он заметил будку путевого обходчика, а в ее окне - старика. Он вытирал кепкой мокрое лицо и радостно кричал в телефонную трубку:
      - Освободился я, сынок! Освободился!
      Но стук колес заглушал его слова...
      Сила искусства
      Я считаю, с пьянством надо бороться. И не последнюю роль в этой борьбе играет искусство. А что делает наш бригадир Кузьмич? Заваливается на днях в раздевалку и говорит:
      - После работы - культпоход в музей. Будем там бороться с пьянством.
      Зубов, слесарь наш, ему объясняет:
      - Чего мы, туристы - по музеям околачиваться? После работы надо отдыхать от борьбы с пьянством!
      Кузьмич говорит:
      - Нет, чувырло! Ты у меня в музей почапаешь - повышать свой низкий культурный уровень!
      В общем, после работы мы все как один вышли в музей.
      Ну, разделись, конечно. Закурили. Кузьмич говорит:
      - Покурите - не расходитесь. Еще экскурсовод, наверно, будет. Изучайте пока это полотно.
      Смотрим - действительно полотно висит. На окне. Изображает орнамент. А рядом с полотном - картина. Над урной. Изображает бутылку. Сбоку тень пририсована в виде костыля. И слова какие-то написаны. По-русски, кажется. Только мы прочесть не успели, потому что экскурсовод подошел. И вовсе не на мумию похожий, как Кузьмич обещал. А такая маленькая девушка, но в очках.
      Зубов ее спрашивает:
      - А правда, что мумия - это жена фараона?
      Девушка говорит сквозь нос:
      - Нет, мумия - это забальзамированный фараон.
      Зубов говорит:
      - Значит, он так бальзама наклюкался, что мужскую силу потерял?! И женщиной заделался?!
      Кузьмич говорит:
      - Не так. Если фараон был плохим, его убивали, а если хорошим, из него делали мумию.
      И тут вся наша экскурсия подходит к такой полукруглой картине. На ней старинная мамаша с пацаном зафиксирована.
      Зубов спрашивает эту мумию в очках:
      - А чего это у них тарелки на голове? Они чего, пьяные?
      - Не задавай девушке глупых вопросов! - говорит Кузьмич. - Раз тарелки на голове, значит, художник был пьяным.
      Эта девушка очки сняла и говорит:
      - Вопрос поставлен интересно. Над головой мадонны, как и младенца, нимб - символ святости. А "мадонна" по-итальянски означает "мать".
      Ну, мы, конечно, молчим, делаем вид, что не замечаем девушкиных ошибок. Потому что, во-первых, не "мадонна", а "мадера". А во-вторых, это не мать, а муть. Хотя после нее действительно чувствуешь, будто тебе на голову нимб надели. Только размера на два меньше.
      Перешли к следующей картине. Девушка-экскурсовод говорит:
      - Картина называется "Завтрак крестьянина". Тяжела была крестьянская доля. От зари до зари работал крестьянин в поте лица. Вот и сейчас он выпил бутылку самодельной наливки и, доев последний кусок хлеба, на целый день уйдет в поле.
      Зубов говорит:
      - А мне кажется, в бутылке маленько осталось.
      Кузьмич его в бок толкает: не сбивай, мол, с мыслей экскурсоводку!
      Экскурсоводка говорит:
      - Следующая картина - "Пир богов".
      - Вот черти! - говорит Зубов. - Целую канистру раздавили!
      Экскурсоводка спокойно продолжает:
      - А эта картина принадлежит кисти такого-то неизвестного художника такой-то половины века. Называется "Натюрморт". Что в переводе означает - "мертвая натура".
      - А как живой! - говорит Зубов. - Мы таким натюрмортом вчера закусывали.
      - Правильно! - улыбнулась экскурсоводка. - Изображение закуски - это натюрморт.
      - А изображение лица, - говорит Зубов, - это натюрморда.
      И тут действительно подходим к изображению лица. Только - не целиком, а до пояса.
      Экскурсоводка говорит:
      - Перед вами - "Кающаяся Магдалина".
      - Икающая, - говорит Зубов. - После этого всегда хорошо икается.
      Экскурсоводка говорит, заикаясь:
      - А это - "Утро стрелецкой казни".
      Зубов говорит:
      - Точно! С вечера так напьешься "Стрелецкой", что утром хоть голову отрубай!
      Экскурсоводка говорит, икая:
      - А это - картина "Иван Грязный выпивает со своим сыном".
      И тут нам всем стало ужасно жалко за экскурсоводку. И мы говорим Зубову:
      - Все! Поиздевался! Беги вниз и бери пять по ноль семь. Или семь - по ноль пять.
      В общем, экскурсию мы в подворотне заканчивали. Сначала белое пили по-черному. А потом красное - до посинения. Зубов все время мадонну вспоминал. Только нашу. И только когда падал. Кузьмич его три раза перекрестил. Бутылкой. А он за это Кузьмичу нимб попортил.
      Нет, с пьянством надо что-то думать. Может, музеи закрыть, к свиньям? Или портреты древних алкоголиков замазать? Только печень их пускай висит. Проспиртованная. Потому что великая она - эта сила искусства!
      Аппарат профессора Коро
      - Но если никто не виноват, как же объяснить взрыв в лаборатории?
      - Это был не взрыв.
      - Почему же тогда погиб профессор?
      - Он не погиб.
      - Где же он?
      - В этой комнате.
      - Но я вижу лишь дым.
      - Это и есть профессор.
      - Нет, так у нас дело не пойдет, - инспектор откинулся на спинку кресла. - Начнем сначала. Итак, вы утверждаете, что в лаборатории никого не было, кроме вас и профессора Коро?
      - Совершенно верно, - сказал доктор Сислей.
      - Как же призошел взрыв?
      - Это был не взрыв, - ответил доктор. - Обыкновенная вспышка, сопровождающая освобожденную энергию.
      - Освобожденную от чего?
      - От профессора, разумеется. Сейчас его энергии хватает только на то, чтобы удерживаться в газообразном состоянии.
      - Но, убейте меня, я не понимаю, как он дошел до такого состояния!
      - При помощи своего нового аппарата. Человек сначала размягчается, потом разжижается, а потом распыляется.
      - А как же обратно?
      - Очень легко! Запоминающее устройство помнит связь атомов твердого профессора, а конденсатор при необходимости сконденсирует его из газообразного.
      - Потрясающе! А что дает это изобретение?
      - Полный отдых всех членов организма, ликвидацию избыточного веса за счет увеличения роста, смену пола на противоположный, траспортировку человека в любой форме, как то: баллон, бутылка, ящик, полиэтиленовый пакет, газопровод...
      - Гениально придумано! - воскликнул инспектор. - А теперь я скажу, что дает это вам, доктор Сислей. Место заведующего лабораторией! Но сделали вы это топорно. Убив профессора, топором вы растворили его в кислоте и ждали до тех пор, пока он не испарится. А потом имитировали взрыв.
      - Но... - возразил было доктор.
      - Спокойно! - инспектор перегнулся через стол. - Не надо пускать мне пыль в глаза! То, что вы не физик, я понял сразу: когда заметил отсутствие крови. Вы химик, Сислей! Не отпирайтесь!
      - Да, - прошептал доктор. - Но у меня есть алиби.
      - Что ж, - сказал инспектор. - Каждый имеет алиби, пока его не начали допрашивать. Только без этих штучек!
      Но доктор уже щелкнул выключателем...
      Когда снова зажегся свет, посредине комнаты стоял профессор Коро.
      - Рад вас видеть, инспектор! - сказал он.
      - Я тоже, - кивнул инспектор седеющей прямо на глазах головой. - Но славы таким путем вам не добиться. Думаете, я не слышал, как вы стояли за дверью и подслушивали наш разговор? Ваше изобретение - фикция чистейшей воды!
      - Не более, чем ваша должность, - парировал профессор. - Вы не первый агент, которого засылает к нам Строительно-Разведывательное Управление.
      - Ложь! - крикнул инспектор, выведенный из равновесия.
      - Успокойтесь, - мягко сказал профессор, и его лучистая улыбка осветила инспекторское лицо...
      В то же мгновение инспектор вспыхнул и испарился.
      - Ну и запах! - поморщился профессор. - Откройте форточку, доктор!
      Случай с литературоведом
      Литературовед Кротов ехал из Ленинграда в город Пушкин, чтобы принять участие в Пушкинских чтениях.
      Глядя на унылые картины, пробегавшие за окном, он размышлял о связи литературы и литературоведения и не заметил, как подъехал к Царскосельскому лицею.
      Кротов вылез из кареты и сразу опьянел от кислорода.
      - Ну, слава государю, успели-с! - сказал ему швейцар с седыми баками. - Лицеисты все в сборе.
      Кротов скинул швейцару меховую шинель и, поскрипывая высокими сапогами, поспешил за каким-то кавалергардом.
      "Хорошо придумано, - еще ничего не понимая, мысленно отметил Кротов. - Только как же я проморгал, когда автобус на карету меняли?"
      Наконец они пришли. Зала была уже полна. Долетали обрывки фраз: "Экзамен... Словесность..." Незнакомая дама обратила на Кротова свой лорнет и учинила ему улыбку.
      Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Кротов повернулся и обмер: рядом с ним за длинным экзаменаторским столом сидел Державин. Правда, уже старик. Нет, это был не сон. Маститый поэт екатерининской эпохи насупил брови и спросил литературоведа:
      - Ну что, начнем?
      - Как вам будет угодно, - пролепетал Кротов и, подумав, робко добавил: - с!
      В то же мгновение на середину залы вылетел курчавый мальчуган и с жаром стал читать свою оду "Воспоминания в Царском Селе".
      Кротов вспотел. Он впервые видел живого Пушкина.
      Но тут же поймал себя на мысли, что думает совершенно о другом: "Как жить? Где работать?! О ком писать?!!"
      И даже после бала, утомленный, наш литературовед долго не мог прийти в себя. "О ком писать, - думал он, засыпая, - если даже Пушкин ничего такого еще не создал?!"
      Проснулся Кротов в середине ночи. "Ничего не создал?!" Он вскочил с постели.
      - Так зачем же я буду писать о Пушкине? Хватит! Теперь я сам себе Пушкин!
      Кротов положил перед собой пачку чистой бумаги и, умакнув гусиное перо в чернила, начал сочинять:
      Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил И лучше выдумать не мог...
      Сочинялось легко.
      - И без всяких черновиков! - радовался он. - Сегодня же отнесу к издателю.
      Но через несколько минут наступил творческий кризис. Наизусть "Евгения Онегина" Кротов не помнил.
      - А изложу-ка я его прозой! - решил он и написал: "Надев широкий боливар, Онегин едет убивать время, что наглядно рисует нам образ лишнего человека".
      - Не то! - выругался про себя Кротов и все зачеркнул. - Так теперь пусть другие литературоведы пишут: "В своем романе "Евгений Онегин" отец русской литературы Кротов с потрясающей полнотой раскрыл нам всю пустоту светского общества". Белинский. Светского общества... - повторил Кротов.
      Ему припомнилась незнакомка с лорнетом. Красивая женщина, а из светского общества! И все присутствовавшие на экзамене - из светского общества! И даже он, Кротов, тоже из светского общества!
      - Да меня за это светское общество!..
      Кротов сжег неоконченный вариант "Евгения Онегина" и дал себе честное слово - никогда в жизни больше не быть Пушкиным.
      - Напишу-ка я о том, что мне ближе, - сказал он и, положив перед собой новую пачку чистой бумаги, написал сверху: "Преступление и наказание. Кротов".
      - Этим бессмертным произведением я вынесу суровый приговор всему буржуазному индивидуализму! - воскликнул он и тут же осекся, живо представив себе карающую десницу шефа жандармов Бенкендорфа.
      - На какие ж гроши мне теперь жить?! - чуть не зарыдал Кротов. - Комедию, что ли, писать?! - и написал на новом листе: "Ревизор", - но, вспомнив, каким суровым нападкам подвергнется гоголевское творение Кротова, схватился за голову:
      - Что делать?
      И тут же поспешно добавил:
      - Чернышевский. Ему принадлежат эти слова, а не Кротову.
      - Кротову! - прогремел над ним железный голос.
      Воздух наполнился азотом, водородом и выхлопными газами. Дышать стало легче.
      - Слово предоставляется литературоведу Кротову! - повторил голос.
      Все зааплодировали.
      Кротов будто пробудился ото сна. Он взошел на трибуну, опустил пониже микрофон и с особой проникновенностью начал:
      - Мы собрались на этот чудесный праздник, чтобы почтить память Пушкина, патриота-гражданина, борца с самодержавно-крепостническим строем!..
      Двойной блок
      Нет, раньше донжуаном Горохов не был. В любви ему не везло по той простой причине, что он не встречался с женщинами. А не встречался он потому, что был слабосильным.
      Но однажды с ним произошел случай, который в корне изменил всю его жизнь.
      Горохов возвращался с работы позже обычного. На улице уже было темно, когда к нему приблизились двое и спросили время вместе с часами.
      У Горохова екнуло под коленкой, и он, понимая, что делает не то, тихо позвал на помощь.
      Редкие прохожие, в глубине души сочувствуя ему, быстро переходили на другую сторону и исчезали во мраке.
      Тогда Горохов, уже совсем не понимая, что делает, снял часы и принялся их заводить.
      Тогда-то и появилась из темноты эта девушка и прежде, чем Горохов успел опомниться, выбросила вперед ногу и крикнула: "Йя!".
      Один из двоих сразу упал, а другой стал медленно оседать.
      Девушка протянула Горохову руку и сказала:
      - Вера.
      - Горохов, - ответил Горохов, соображая, что лучше: поцеловать ей руку или пожать?
      Ему стало не по себе. "Лучше бы они часы у меня отобрали", - подумал он и, чтобы как-то разрядить обстановку, брезгливо сказал:
      - Пойдемте отсюда, Вера.
      Они пошли рядом. Пахло мокрой сиренью. Горохов ловко сломал одну веточку и вручил Вере:
      - Здорово вы их все-таки!
      - Ой, это совсем не трудно! - рассмеялась Вера. - Обыкновенное каратэ. Вот бейте меня!
      Горохов смутился. Он не знал, как должен вести себя джентльмен с дамой в такой ситуации, и деликатно спросил:
      - В какое место желаете?
      - В любое, - сказала Вера. - Можно - в челюсть.
      Горохов осторожно ударил.
      - Сильней, - сказала Вера и стала в стойку.
      Горохов ударил еще раз. Но удар его до цели не дошел.
      - Это блок, - просто сказала Вера. - А теперь снизу.
      Горохов размахнулся и что есть силы ударил девушку в живот. Но рука его опять наткнулась на преграду.
      - Это нижний блок, - объяснила Вера.
      - А если сзади? - вошел в азарт Горохов и засучил рукава.
      - А это будет уже... - и Вера произнесла непонятное Горохову японское слово.
      - Потрясающе! - вытирая пот, сказал Горохов.
      - Ничего особенного, - сказала Вера. - Все зависит от тренировки.
      - Можно вас проводить? - вдруг спросил Горохов и для большей убедительности добавил: - А то одной в такое время...
      На другой день они пошли в театр. Перед спектаклем Горохов надел очки и увидел, что Вера далеко не красавица. Но он все равно не надеялся на ее взаимность.
      А после театра, уже прощаясь с Верой на автобусной остановке, говорил:
      - Я люблю вас, Верочка! И хотел бы стать вашим мужем. Но понимаю, что не имею на это никакого права. Ни морального, ни физического...
      После этого Вера и начала заниматься с Гороховым.
      - Мне бы - как ты, - говорил он ей, отрабатывая удары и блоки.
      А вскоре и произошел тот случай, который круто изменил всю жизнь Горохова.
      Был теплый вечер. Они гуляли по парку и пили газированную воду. Потом Горохову понадобилось на минутку отлучиться. А когда он снова вышел на аллею, Вера стояла в окружении трех верзил и, казалось, чего-то ждала, спокойно поглядывая через их плечи.
      "Сейчас или никогда!" - сказал себе Горохов. Он сделал страшное лицо и, издав пронзительный клич "Йя!", выбросил вверх ногу.
      Один из троих сразу упал. Остальные бросились врассыпную.
      Глаза Веры сияли.
      - Любимый! - прошептала она. - Я согласна.
      И кинулась к нему на шею.
      Но руки ее до цели не дошли.
      Горохов крепко держал двойной блок.
      Окно
      Один человек перед тем, как лечь спать, всегда покрывал окно своей комнаты темной краской. А проснувшись, покрывал его голубой.
      Иногда он рисовал на окне солнце, а иногда дождь. По праздникам он рисовал пьяниц. И в будни - тоже.
      Когда он чувствовал себя виноватым, то рисовал решетку и долго сидел угрюмый. А когда ему было скучно, рисовал дом, в окне которого одевалась молодая женщина. Но чаще всего он рисовал автопортреты: он в шикарном автомобиле, он уступает место старушке в автобусе, он рвется в бой с автоматом.
      Чтобы проявить свое благородство, он рисовал девушку, которую защищал от хулигана. Правда, кое-что в девушке напоминало манеру Тициана, но это уже были детали.
      Впрочем, он был женат. И когда у него родился сын, стал рисовать самолеты, улетающие в жаркие страны. Так прошла вся жизнь. После его смерти сын решил узнать, что же там, за окном.
      Он взял растворитель, скребок и слой за слоем стал снимать краску.
      Мелькали лица. Пролетали самолеты. Одевались и раздевались женщины. На смену утру являлась ночь. На смену зиме являлась осень. Деревья уходили в землю. Дождь поднимался к облакам. Пожары исчезали в головке спички, и дома возрождались из пепла. Разглаживались морщины. Лысины зарастали волосами. Ныряльщики выпрыгивали из воды на свои вышки. Вратарь не мог поймать мячи, которые вылетали из его ворот и со страшной силой били по лбам нападающих. Старушки уступали места в автобусе мужчинам. Мужчины уступали девушек хулиганам. Хулиганы гонялись за милиционерами. Покойники вставали из гробов. Коровы вдаивали в себя молоко и пятились на луга, чтобы выплюнуть траву. Пьяные трезвели с каждой рюмкой. На свадьбе гости расхватывали назад свои подарки и растаскивали в стороны целующихся новобрачных. Мальчик лупил своим затылком по ладони отца, исправлял в дневнике пятерку на двойку, быстро уменьшался и с криком "А-а-а!" прыгал в мать.
      Наконец сошел последний слой.
      Сын глянул за окно...
      Но там ничего не было.
      Вещий сон
      И вижу я, девушка сидит, очень стройная, симпатичная, если, конечно, блондинка настоящая. Я к ней подхожу и шучу по-тихому:
      - Вы, наверно, в школе еще учитесь?
      А это, по правде говоря, какой-то выпускной вечер. И выпускают почему-то только тех, кому за тридцать.
      Я говорю ненавязчиво, издалека:
      - У вас телефон есть?
      И тут вдруг музыка нелепая, лирическая, со страшной силой ударяет, и она, эта девушка, встает. И тут я замечаю постепенно, что она меня выше. А точнее - длинней.
      Но я спокойно говорю иронически:
      - Жаль, что я сегодня такой приземистый. И без шапки. И без ботинок.
      Она улыбается и поворачивается ко мне всем своим лицом. И тут я замечаю, что она совсем не блондинка. И совсем не стройная. А такая кубовидная. И немного ощипанная. И даже старше меня. Хотя и на несколько месяцев. И характер довольно самостоятельный, с южным нахрапом.
      А вижу я насквозь и даже глубже, потому что у меня большой опыт, интуиция и информация, и я ей поэтому говорю своими словами:
      - Я с утра не танцую. Я, как бы вам это сказать, чтобы вы ни о чем не подумали, маленько хромой на левую руку, и мухи у меня в голове.
      И тогда она улыбается сквозь зубы и спрашивает:
      - Так вы что, телефон мой хотели взять?
      Я говорю:
      - А у вас разве есть?
      Она говорит:
      - К сожалению - только рабочий и домашний. А сама я глубоко одинока, несмотря на то, что живу с папой, с мамой и с братом-каратистом в одной комнате, не считая бабушки. И еще с кем-то. Запишите адрес.
      Я долго ищу авторучку, блокнот, но все-таки нахожу их и записываю неразборчивым почерком на самой грязной странице, которую тут же незаметно вырываю и выкидываю.
      И вот уже кончается вечер, и она ведет меня ее провожать. А живет она, как это выясняется во время проводов, где-то за линией горизонта, в лесу пятнадцатиэтажных домов, в районе недостроек, куда не ступала нога человека, а только колесо автомобиля.
      К счастью, у водителя такси кончается бензин, а у меня в самый раз хватает рублей, гривенников, пятачков, двушек и копеек, чтобы с ним расплатиться. И дальше мы с ней идем руку об руку, потому что у меня уже заплетается нога об ногу. И уже в подъезде она жмет мои теплые пальцы и шепчет, дыша в лоб зубной пастой:
      - Дальше не надо. Так вы завтра позвоните?
      И назавтра я действительно ей звоню, чтобы только от нее отвязаться.
      И вдруг я уже лечу в какой-то концертный зал, и уже боюсь опоздать. И у входа подхожу к ней, целую в руку, но не узнаю ее, потому что это не совсем она, а какой-то курсант. Курсант разворачивается, но она успевает прийти ко мне на помощь и поднимает меня с земли.
      Мы входим в фойе, и мне становится ужасно тоскливо, потому что в фойе гораздо интересней, чем в зале, где ничего не видно, кроме рояля со сценой. А в фойе ходят толпы стройных настоящих блондинок, и я начинаю кусать локти, которые оказываются ее.
      Но вот заканчивается концерт, включается свет, и она говорит, что у нас будет ребенок.
      И мне кажется, что я давно уже хочу иметь какого-нибудь ребенка.
      Но она говорит, что это шутка, проверка слуха, разведка боем, и теперь она согласна на все, даже выйти за меня замуж. А что касается ребенка, то он у нее уже есть. Готовый. Хотя и небольшой. От первого брака. Самого удачного.
      И мне уже неудобственно перед ней и перед ее ребенком. А тут еще, оказывается, и день свадьбы назначен. На среду. В чебуречной. В одном зале с поминками.
      Вот такой сон. К чему бы это?
      Прокопьев долго и вопросительно смотрит на седую цыганку.
      Цыганка, слюнявя желтые сухие пальцы, листает англо-французский технический словарь, и наконец говорит:
      - К свадьбе это, касатик.
      - Точно, седовласка! - изумляется Прокопьев. - Как раз была у нас недавно свадьба. Года два или четыре назад.
      - Значит, вещий сон тебе приснился, - говорит цыганка.
      - Точно! - говорит Прокопьев. - Пока я спал, все вещи украли.
      - А ты не спи на вокзалах-то! - говорит цыганка.
      - А где ж мне еще спать?! Я же женатый! - говорит Прокопьев и, проснувшись, наконец засыпает.
      Химик
      "Растворил я окно..."
      Из романса П. Чайковского
      Вдова была безутешна.
      - Говорила тебе: не выходи замуж за химика! - утешала ее мать. - Не послушалась? Теперь пеняй на себя!
      Сдувая на себя пену с пива, молодая вдова Силуэтова рыдала еще больше, и мать, не зная, как по-другому вывести дочь из нервного потрясения, съездила за город и привезла оттуда знахаря.
      Знахарь был пожилой, маленький, но распространял вокруг себя острый запах куриного помета. Придерживая знахаря за локоток, Полина Григорьевна демонстрировала ему квартиру:
      - Это, пардон, спальня. Это в кресле вдова плачет. А это Володенькина комната.
      Знахарь показал подбородком на кучу мусора в углу комнаты:
      - Мусор после ремонта?
      - Нет, - сказала Полина Григорьевна. - Это Володенька после своего опыта.
      - Ну что ж, - сказал знахарь, поворошив мусор ногой, - будет жить.
      - Кто? - не поняла Полина Григорьевна.
      - Володенька, - сказал знахарь. - Зять ваш. Вы же сами помочь просили.
      - Так я о дочери ходатайствовала, - строго сказала Полина Григорьевна. - А зять-то причем? Он уже ушел от нас безвозвратно.
      - А я полагал, что муж - лучшее утешение для вдовы, - сказал знахарь.
      - Ну, если вы так настаиваете... - сказала Полина Григорьевна. - Вам, наверно, и фотография его потребуется?