Иероглифы Сихотэ-Алиня

С пожаром теперь боролись только Пряхин и Вася. Губкин лазил со столба на столб, исправляя и соединяя линию. За распадком, невдалеке от границы с шестым постом, он увидел вооруженных людей. Саша быстро соскочил со столба и залег в траве. Когда неизвестные приблизились, он окликнул их требовательным, уставным окриком:

– Стой! Кто идет?

Вооруженные люди не стали ни прятаться, ни стрелять. Они остановились и закричали:

– Свои! С шестого поста!

Саша поднялся и подпустил знакомых связистов, тоже закопченных, усталых и счастливых, поближе.

– Значит, живы? – кричали товарищи. – А мы к вам!

– С побережья целый отряд отправляется – седьмой пост выручать.

Оттого, что сослуживцы были так искренне обрадованы, с такой радостью тискали Сашу, он окончательно смутился и почувствовал, что к горлу подступает непрошеный комок. Ему захотелось обнять товарищей и поблагодарить их, а за что, он и сам не знал. Ведь, в сущности, все произошло именно так, как они думали и как должно было произойти. Но именно потому, что вопреки всем бедам, неожиданностям и несчастьям все произошло так, а не иначе, к горлу и подступал комок.

Губкина хлопали по взмокшей спине и беспричинно смеялись. Только когда к связистам подошел старшина Пряхин, Губкин вспомнил, что последнего соединения он не произвел и линия все еще разорвана. Он быстро взобрался на столб и, сделав скрутку на проводах, подсоединил телефон. По праву старшинства Пряхин взял трубку и несколько раз окликнул седьмой пост. Седьмой пост молчал. Зато сразу же откликнулись шестой, пятый и все остальные посты до самого побережья. Пряхин выждал, пока линия успокоится, и доложил о встрече с надсмотрщиками, о ликвидации пожара. В ответ донесся чей-то резкий голос:

– Надсмотрщикам седьмого поста по линии возвращаться назад, поднять линию, добиться связи, надсмотрщикам шестого – восстанавливать второй провод.

Нужно было расходиться. Встретившимся после бурной ночи связистам еще хотелось побыть вместе, обсудить положение. Они, не сговариваясь, проводили Пряхина до того места, где было сложено его имущество, закурили и помолчали.

– Что же это все-таки было, товарищ старшина? – спросил один из связистов.

Пряхин ответил не сразу. Он долго смотрел на угасающий пожар, на алые блики на прибывающей воде и честно сказал:

– Не знаю, товарищи! Думаю, что не бомба… Тут что-то другое.

– Вот и мы так думаем.

Связисты поговорили еще несколько минут и расстались.

Высокое небо было задернуто багровой пеленой, и в ней иногда робко проглядывали звезды. От пожарища тянуло паром и гарью. Дышалось тяжело. С оглушительным треском рушились горящие деревья, шипели искры и головни. И в этой сумятице звуков явственно раздался глухой звук взрыва. Связисты переглянулись и почти бегом бросились вдоль линии.

Пряхин приказал:

– Губкин, проверь-ка линию.

Саша полез на столб, подключил аппарат и крикнул:

– Молчит!

Вскоре раздался еще один взрыв и еще… С той минуты опять началась лихорадочная работа. Скрывая боль, закусывая губы, Пряхин, как и Губкин, полез на столбы соединять провода. Вася как мог помогал им, и все трое не заметили, что вода перестала прибывать. Наконец они добрались до нетронутого участка линии, сделали последнюю остановку и связались с Лазаревым. Тот доложил:

– У меня все в порядке, Почуйко еще на линии, Сенников взорвал затор.

– Жив, значит? – вырвалось у Пряхина.

– Да, жив, – почему-то невесело ответил Лазарев.

Старшина не заметил его грусти. В эту минуту он понял, что смертельно устал и, пожалуй, не дойдет до поста. Губкин смотрел на освещенного неверным, багровым светом старшину, и он показался ему особенно сильным и мужественным. Вдруг Пряхин мягко скользнул прямо в воду. Связисты подхватили его и потащили вверх, на сопку, положили под уступом скалы.

Брезжил рассвет. Редкие, перекрученные ветрами деревья, низкая, выжженная солнцем трава, выпирающие из сопки острые каменные отроги были усеяны каплями и подтеками холодной росы – приближалось утро. Потянул ветерок. Тело стала бить дрожь – промокшая одежда не грела. Старшина очнулся, полежал немного без движения, потом упрямо стиснул зубы, поднялся и прислонился спиной к утесу.

– Надолго застряли? – спросил он.

– Не знаю, – серьезно сказал Саша. – Нужно отогреться, отдохнуть. Простудимся.

– До поста недалеко. Дойдем.

– Это правильно: дойдем. Да ведь нам еще работать нужно.

Пряхин внимательно посмотрел на строгого Губкина, словно увидел его впервые. Нет, это был уже не мальчик – слегка восторженный и милый. Перед ним стоял усталый, в разодранной и перепачканной форме, увешанный оружием и связистским имуществом, спокойный и требовательный солдат. Пряхин подивился такой заметной перемене и заглянул Саше в глаза. В их уверенной сосредоточенности он увидел что-то очень твердое, смелое и в то же время открытое, то самое, что увидел на рыбалке Аркадий. Старшина внутренне насторожился и хмуро сказал:

– Смотри-ка, командир какой…

Но возражать не стал.

Далеко, на вершинах главного хребта, светло-фиолетовыми, почти голубыми пятнами проступали снега. Они оттеняли глубокую и, казалось, бездонную темень, лежавшую на склонах. Все вокруг было величаво и спокойно. Справа еще чадил затихающий пожар, слева, на фоне начинающего зеленеть неба, вырисовывалась вершина сопки, на которой остановились связисты. Пряхин вдохнул чистый горный воздух, принесенный порывом предутреннего ветра, и опять посмотрел на отроги главного хребта.

К костру вернулся Губкин с охапкой дров, с тревогой взглянул на Пряхина. Маленькие серые глаза старшины были широко открыты и, не мигая, смотрели вдаль. Жесткое, обветренное лицо тронула растерянная и в то же время восторженная улыбка. Губкин еще никогда не видел своего командира таким. Саша обернулся и несколько мгновений блуждал взглядом по кромке светящихся снегов и вдруг, тихонько охнув, подался вперед. На его перепачканном копотью лице застыла та же удивленная и восторженная улыбка, что и на лице Пряхина.

Вася Лазарев услышал, как охнул Губкин, тоже посмотрел в сторону хребта и через секунду торжествующе крикнул:

– Иероглифы Сихотэ-Алиня!

Губкин обнял его, прижал к себе.

– Молчи…

Не отрываясь, смотрели они на склоны главного хребта. Там, в густой и, казалось, бездонной темноте, призрачным зеленоватым светом светился огромный иероглиф, точно такой, какой рисовал Николай Иванович, – похожий на букву «А», только с двумя перекладинками. Местами его очертания прерывались, местами зеленоватый свет был особенно ярок, будто там упали предутренние звезды или светились светлячки. Но общее очертание было точным. На склонах главного хребта Сихотэ-Алиня лучился древний бохайский иероглиф. В этом не было никакого сомнения.

– Надо дяде Коле сказать! Значит, все правда! Значит, легенда верная!

– Ну что ж, командир, – почти весело сказал Пряхин. – Принимай решение.

– Надо идти, товарищ старшина. Если вы, конечно, сможете, – улыбнулся Губкин. – Хоть иероглиф теперь от нас не убежит, а все-таки не терпится.

Они начали торопливо собираться в путь.

– Интересно, а почему он светящийся? – задумчиво спросил Губкин. – Ведь Лазарев говорил, что он выписан деревьями…

– Дядя Коля объяснит, – уверенно сказал Вася. – Пойдемте скорее на пост. Он все расскажет.

Жизнь идет дальше

Когда Пряхин и солдаты пришли на пост, на нижней вырубке, задрав хвост и устало опустив лопасти винта, стоял вертолет. Несколько связистов выгружали из него имущество. Вася покосился на не виданную им машину, но не выдержал и закричал:

– Дядя Коля! Нашли! Иероглиф нашли!

Осунувшийся, с небритой клочковатой щетиной на впалых щеках, Николай Иванович слегка побледнел, потом его скуластое лицо покрыл румянец.

– Этим не шутят, – сказал он предостерегающе.

– Да честное слово, нашли!

– Верно, верно, – подтвердил Пряхин.

Захлебываясь, Вася рассказал, как было дело, и показал, где они увидели необычное свечение.

– Но почему, почему он светился?

– Не знаю… – несколько растерялся обрадованный Лазарев. – Не знаю… Впрочем… Ну да… Как же это я раньше не подумал! Ведь понимаете, товарищи, иероглиф, по преданию, высаживали много веков назад. Что ж удивительного, если обозначавшие его деревья успели к нашим дням умереть, свалиться на землю, а на их месте выросли молодые. Но умершие деревья лежали на склоне каменистой горы и медленно гнили, тлели. Понимаете, гнили? А кто из вас не видел ночью светящихся гнилушек? Когда над ними стоял лес, заметить свечение издалека было невозможно. А когда лес был либо свален порывами ветра, либо просто очищен от листьев и стал как бы прозрачным, заметить свечение было уже нетрудно. Нужно только уметь наблюдать.

– Здорово! – улыбнулся Пряхин. – Значит, легенда не подвела.

– Выходит, – хитро усмехнулся Лазарев. – Я вам даже больше скажу. Секретарь райкома просил вашего командира послать за мной вертолет потому, что из Москвы прибыла поисковая группа. И добился ее тот самый мой бывший механик-водитель Васьков. И еще, чтобы вас не смущало последнее обстоятельство, в нашей школе в этом году задержали занятия на месяц: достраивают интернат. Ведь наши ученики – таежники, лесные работнички. А сентябрь здесь в лесу – месяц сбора урожая, и они все разбрелись по тайге. Вот мы и решили немного передвинуть начало учебного года…

– Почему вы мне об этом говорите? – нахмурился Пряхин. – Притом именно теперь?

– Видите ли, во всем нужна ясность. Я ее вношу. А раньше почему не сказал? Да просто не подумал, что это может вызвать подозрения. А вы… вы тоже промолчали. А ведь, если бы мы сразу поговорили, было бы много лучше.

– Пожалуй… – смутился Пряхин. – Да ведь неудобно беспокоить больного человека… – И чтобы прекратить в общем-то не очень приятный разговор, резко спросил: – Кто прибыл на пост?

– Командир взвода – он со своими солдатами пошел на линию – и ваш батальонный врач.

– А врач где?

– Захватил пробирки, приборы и пошел к реке.

– Кстати, не звонили, что это все-таки было?

– Звонили. Крупный метеорит. Вы заметили, что все время было много падающих звезд? Видимо, земля встретилась с роем метеоритных тел – остатками давно взорвавшейся планеты или кометы. И вот один из них прорвался через атмосферу и наделал столько бед.

– Выходит, ничего страшного!

– Выходит… Тренировочка, так сказать, в условиях, максимально приближенных к боевым. Так ведь теперь говорят в армии?

– Так, – согласился Пряхин, помолчал и спросил: – А… Сенников не приходил?

– Я ждал этого вопроса, – задумчиво сказал Лазарев. – Понимаю, вам нелегко, но поговорить об этом солдате требуется.

– Мне самому с ним разобраться нужно, – задумчиво ответил Пряхин, не любивший, когда кто-либо вмешивался в его командирские дела.

– Я попробую вам помочь. – И Николай Иванович рассказал все, что ему было известно о Сенникове.

– Что же теперь с ним делать? – спросил старшина.

– Думаю, что самое главное уже сделано, он переломил себя: все-таки он взорвал завал. Придет – решите. Но… – Николай Иванович замялся.

– Что «но»?

– Дело в том, что, возможно, во мне говорит сейчас педагог. Хотя командир, офицер тоже педагог-воспитатель… Так вот. Я бы не советовал ругать его, накладывать взыскание. Это может надломить парня, сбить с правильного пути. Он, по-моему, уже наказал себя и, что самое главное, доказал, что исправился. Но… Но оставлять его на посту я вам не советую.

– Почему?

– Видите ли… Ему здесь все будет напоминать о его постыдном поведении, и товарищи ему не простят. Они молоды, а молодости, знаете, иногда свойственна чересчур жестокая справедливость.

– Хорошо, – прищурился Пряхин. – Подумаю.

Он тяжело вздохнул и впервые за все эти трудные сутки посмотрел на свои больные натруженные руки. Они кровоточили, и кровь, перемешиваясь с копотью, засыхала коркой. Ныли ссадины и ожоги. По мере того как его оставляло напряжение последних часов, и руки, и лицо, и все тело начали болеть все сильней и сильней. Пряхин, морщась от боли, раздраженно спросил:

– Где же этот врач?

– Губкин с Васей пошли за водой и приведут его.

Батальонный врач, уже пожилой, начинающий полнеть капитан медицинской службы, еще взбираясь по склону, начал отчитывать Пряхина:

– Безобразие! Столько времени действовали в неизвестной вам обстановке и даже не подумали сменить белье и обмундирование. Да что сменить, помыться и то не удосужились.

Он еще долго ворчал, ловко и быстро обрабатывая пряхинские порезы и ожоги. Потом осмотрел Губкина и Васю, но ничего серьезного у них не нашел.

– Это и весь ваш пост, Пряхин? – спросил он.

– Никак нет! – ответил Сенников, выходя из ближнего кустарника. – Есть еще рядовой Сенников.

Он подошел к капитану, спросил у него разрешение обратиться к старшине и доложил о прибытии и выполнении задания.

Пряхин хотел было напомнить ему, что докладывать следует тому, кто отдавал приказание, но Лазарев похлопал себя по плечу, как бы показывая, что, раз на нем нет погонов, значит, человек он штатский и приказов солдату давать не может. Потом он показал глазами на солдат. И Пряхин понял его.

– Хорошо, – сухо сказал он. – Отдыхайте.

Сенников повернулся и встретился взглядом с Почуйко. Андрей аппетитно затянулся по привычке «выстреленным» у прибывших связистов табачком и с веселой издевкой протянул:

– Явился… Зараз командовать начнет.

Сенников слегка побледнел, затем подошел к Андрею и попросил:

– Оставь покурить, Андрей.

Почуйко недоуменно взглянул на него, протянул цигарку и подозрительно спросил:

– Чегой-то ты такой?.. Мягонький…

– Подожди, все узнаешь, – просто ответил Аркадий и жадно затянулся.

Уверенный, что все на посту уже знают о его позоре, Аркадий, вероятно, сам рассказал бы Почуйко обо всем, но его подозвал врач.

После осмотра капитан сказал:

– Так вот, товарищ старшина: вам, Почуйко и вашим гостям – в вертолет. Сенников и Губкин могут нести службу.

– А чего я полечу? – возмутился Андрей. – Мне и здесь гарно. У меня и нога уже не болит.

– Товарищ капитан, – сказал Пряхин, – я бы попросил вас оставить рядового Почуйко на посту. Если, конечно, можно.

– Ну, если он так настаивает… И потом, при условии соблюдения постельного режима, хотя бы на несколько дней.

– Это чтоб лежать? – уточнил Почуйко, – Так я согласный на такой режим хоть на месяц.

Все засмеялись. Капитан приказал:

– Давайте, давайте в машину. Мне вас отвезти нужно и на шестой пост слетать.

– Еще просьба, товарищ капитан, – сказал Пряхин. – Пусть рядовой Сенников меня сопровождает.

Врач внимательно взглянул на старшину и прочел в его глубоко спрятанных глазах что-то такое, что заставило его развести руками:

– Вы командир, вам видней.

– Губкин! – крикнул Пряхин. – Останешься за старшего. Лейтенанту доложить все как было. Понятно?

– Слушаюсь.

Только сейчас Вася понял, что он должен улететь, расстаться с этим, ставшим ему дорогим, седьмым постом и с замечательным товарищем Сашей Губкиным. Вася не сдержал навернувшихся слез, бросился к Губкину и схватил его за руку:

– Я приеду еще. Ты жди! Ладно?

– И ты меня жди, – серьезно сказал Саша, – Я тоже приеду к тебе в отпуск.

– Может, и меня захватит, – задумчиво сказал Почуйко.

Они помолчали. В эту минуту к ним подошел Сенников.

– Вот что, ребята, – очень спокойно и даже душевно сказал он. – Я тут начудил кое-чего. Ну, сами знаете… Так вот. Если можно, простите. А я… Я никогда не забуду…

Глаза у него подозрительно покраснели, и он замолк.

– Ты дывысь, як его перевернуло, – удивился Андрей.

Аркадий понял: последними часами он только искупил свою вину, а чтобы добиться уважения – да какой там уважения, просто товарищеского равноправия, – ему предстоит еще потрудиться. И дело не только в том, что он будет делать все как можно лучше. Дело в неизмеримо большем и важном, что, в сущности, и делает человека человеком – в умении всегда, везде, во всех случаях думать прежде всего о других, о деле, а потом уже о себе. Новый Аркадий понимал, что умение это придет не сразу, и поэтому он не обиделся на Андрея.

– Давайте в машину! – закричал врач.

Аркадий Сенников протянул руку, и ее пожали. Он взглянул в глаза товарищам, и они не отвели взгляда. Почти счастливый Сенников побежал к машине.

Почуйко и Губкин попрощались с отлетающими и долго смотрели, как медленно, точно на ощупь, отрывался вертолет от земли, как он разворачивался, поблескивая в лучах взошедшего солнца. Провожая его взглядом, Губкин не ощущал наступающего одиночества. Он знал, что товарищи близко, что тайга не так уж страшна.

Один из окончивших разборку имущества связистов крикнул:

– Слышь, старшой? Лейтенанта будем ждать или приступим к работе?

Губкин встрепенулся, мгновенно оценил все, что он знал о положении на линии, и решил:

– Зачем ждать… Тяните вторую нитку в сторону восьмого поста. Там вас встретят.

Связисты ушли, и Саша сказал:

– Нужно бы порядок навести, лейтенант подойдет.

– Ты чув, шо врач сказал? – спросил Андрей.

– А что он сказал?

– А то, шо мне постельный режим трэба. Поняв? А ты меня работать заставляешь. Це как считается? И вот все вы такие – не успели в командиры вылезти – и то робы, туды сбегай.

– Но, Андрей, я же…

– Ну шо Андрей? Ну, Андрей, – привычно начал бурчать Почуйко, сердито перебирая разбросанное имущество. – Разве ж я не правду кажу? Вот мне лежать трэба. Для здоровья. А ты – прибирайся. Разве ж это правильно?

Он еще долго и сердито разносил все губкинские недостатки. Потом вдруг остановился на полуслове и, держа в руках недочищенную сковородку, мечтательно сказал:

– А все ж таки, Сашка, до чего ж здесь красиво.

Они оглянулись. Залитые утренним солнцем сопки стали как будто выше и приблизились. Уцелевшие от ветровала деревья потеряли листву, и тайга сквозила, как весной. Река уже вошла в свои берега, пожар затух, и дышалось снова легко и привольно. Снега на главном хребте горели ослепительно-белым светом.

– Вот откроют ту руду, – мечтательно произнес Андрей, – построют заводы, а тут, где наш пост стоит, вырастет город. А что? Самое место! – сказал он убежденно и принялся дочищать сковородку. – Потому река рядом. В ущелье плотину отгрохают, электричество даровое, и будем мы с тобой, Сашко, до милашек на троллейбусе ездить. А?

Губкин не ответил. Он думал о том, что после армии он, наверное, останется в этих краях. Потому что места эти – чудесные.